Вирус разума. Правила игры

Сколько Лада провела взаперти? День, от силы два, а ей показалось, что несколько лет. Лада вышла на крыльцо и блаженно зажмурилась от яркого солнца, плеснувшегося в ее глаза веселыми брызгами. Свежий ветерок принес легкий аромат цветов и хвои, где-то в раскидистой кроне могучего кедра, выросшего практически вплотную к дому, запела неведомая птаха, приветствуя новую живую душу, явившую, наконец, честному народу свой облик. Впрочем, честной народ не очень-то и торопился поглядеть на гостью. Деревня была необычайно пустынна: ни людей, ни животных, даже деревенских собак не то что видно, даже слышно не было.

— Баба Оля, а чего пусто-то так, даже ребятишек не видать?

— Дак у нас ведь тут как: мужики кто на рыбалке, кто на охоте, а кто и на промысле. Бабы в основном в лесу грибы да ягоды собирают, а кто по избам сидит, те тоже при деле, по улице бегать недосуг. Девки, кто постарше, в тайге при матерях, а ребята взрослые с отцами. Ну а мелюзга с мамками дома сидит, да и не так уж и много детишек в деревне-то. Народ у нас нелюдимый, гостей не жалует, живет своим миром и к чужакам осторожен, так что не удивляйся, если за цельный день ни одной души не встретишь. Разве что к вечеру все на проповедь соберутся, да только не факт, что тебя саму туда пустят.

— А что за проповедь, баба Оля?

— Да Ипатич народ в большом доме собирает, — бабка махнула рукой в сторону большой избы, разместившейся под огромным кедром. — Почитай, каждый вечер народ собирает и мозги им своей ересью засоряет. И ведь что характерно, верят люди ему безоговорочно, точно дурманом каким опоены. Я ведь поначалу пыталась с этим бороться по-своему: и к душе взывала, и к богу — без толку, — она обреченно махнула рукой. — Никаких слов против басен его слышать не хотят. Чуть только не разругалась со всей деревней, а потом и отстала. Живите, как хотите. Нельзя же с людьми в постоянной контре жить, это уж не жизнь, а тоска смертная получается. Вот так и живу среди них вроде как и не чужая уже давно, а все не своя.

Баба Оля обвела грустным взглядом деревню и умолкла. Лада, не зная, как отвлечь ее от невеселых мыслей, обратила вдруг внимание на то, что все дома в деревне были построены или возле больших деревьев или вообще вокруг стволов, так что крыши их были полностью скрыты кронами.

— Это чтобы деревню нашу, — ответила на ее вопрос баба Оля, — с самолетов не видно было, ведь про нее ни одно начальство в стране не знает. Это так Ипатич повелел строиться, когда община только начиналась. Раньше-то тут деревня была. Вон там, — она показала вдаль, где чернели остатки каких-то строений, по самые крыши заросшие бурьяном и травой. — Властям-то только эта деревня и известна. Брошена она давно, еще когда первые поселенцы появились, здесь уже одни гнилые развалины стояли. Никому эта деревня не нужна, никто сюда и не суется. А про нас они и слыхом не слыхивали.

Они шли по деревне от дома к дому, баба Оля рассказывала историю их общины, говорила, кто в каком доме живет, давая краткую характеристику его хозяевам и историю их появления в общине. Несмотря на всю разность судеб, было что-то общее во всех этих историях. Все они, так или иначе, не смогли реализоваться в обычной жизни, и именно неустроенность в быту или в личной жизни привела их сюда, в общину. Старик Ипатич принимал всех, кто приходил, не зависимо от того, приходил ли человек со своим скарбом или вовсе с одной котомкой за плечами, остался ли кто-то у него там, за лесом, или он по жизни был один как перст. Впрочем, община пополнялась не часто и не очень-то к этому стремилась. Обычно новичков приводил кто-то из старожилов, что автоматически служило своего рода рекомендацией. И ни один из общинников, будь-то старожил или новичок, никогда не предпринимал попытки общину покинуть.

Лада слушала рассказы старушки вполуха. Ее не оставляла мысль о том, что вот совсем недавно произошло нечто такое важное, и произошло это во время их разговора с бабой Олей в доме. Лада пыталась восстановить их беседу, стремясь понять, что же такое важное зацепило ее подсознание. И вот когда ее воспоминания достигли момента, где она повторяла бабе Оле данную Кратосу клятву, девушку вдруг осенила догадка:

— Вся клятва построена от первого лица: "Я даю слово надеть... я даю слово не снимать..." А если диадему снимет с меня кто-то другой? Баба Оля, например. Она-то ведь слова Кратосу не давала. Риск, конечно, есть. И рискую здесь не только я, но и тот, кто снимет диадему. Могу ли я взять на себя такую ответственность? Имею ли я право рисковать здоровьем, а то и жизнью другого человека. Нет. И Кратос знал это, и поэтому не боялся такой формулировки, а может быть, и наоборот, специально все подстроил, чтобы спровоцировать меня на такой ход и сделать меня виновницей чужого несчастья. Ну уж дудки, ничего у вас, господин хороший, не получится.

— И чего такого завлекательного в его сказках? Никак не пойму, — прорезался сквозь размышления девушки голос бабы Оли, — почитай, ведь все тут только благодаря его россказням и живут. Одну меня вот любовь да случай привели.

— Случай? Случай!!! Вот что не учел колдун. Мне не обязательно самой снимать диадему, могу ведь я ее, например, случайно уронить. И тогда в произошедшем не будет виноват никто, кроме несчастного случая. Ну при самом худом раскладе Кратос обвинит меня. Тогда значит судьба. А отдаться полностью на его волю, это еще хуже. Осталось только понять, как это сделать? Если ходить по улице и трясти головой, вряд ли это будет случайностью. А вот если бы я, например, споткнулась и падая потеряла диадему, — это могло бы сойти. Благо корней, торчащих из-под земли, тут достаточно, так что, зацепиться ногой за один из них труда не составит. Но ведь и споткнуться нужно так, чтобы выглядело все натурально. Лучше всего проделать это на бегу, тогда и грохнуться можно как следует, и корона наверняка свалится. Но с чего бы это мне вдруг начать по деревне бегать. В спортивный образ жизни никто не поверит. А чего вообще девушка может ни с того ни с сего побежать? А с того, что ее кто-то или что-то напугает. И кто же меня здесь может напугать, если во всей деревне ни души, а кто и есть, так сами по домам прячутся? Эх, был бы здесь какой-нибудь бык бешеный или собака злая.

Лада даже остановилась от поразившей ее идеи, — интересно, а смогу я в этом венце, с какой-нибудь живностью контакт наладить? Нужно попробовать, только не сейчас, а когда одна останусь. Ни к чему старушку пугать, а то последнего союзника лишусь.

С трудом дождавшись ночи, когда вся деревня уснула, Лада, предварительно надев на голову диадему, вышла на крыльцо. Все попытки прощупать окружающее пространство изнутри дома не привели ни к чему. Видимо, экран, который навел на дом Кратос, был настолько мощным, что не пропускал никакое излучение. Осталось попробовать проделать все это вне стен "темницы", хотя надежд на удачу у девушки оставалось все меньше. Лада села на крыльцо, прикрыла глаза и попыталась расслабиться. Не без труда, но вскоре ей это все-таки удалось. Дыхание девушки стало ровным, размеренным и глубоким. Плечи девушки были опущены, руки вольно лежали на коленях, тело было неподвижно. То, что девушка дышит, выдавали лишь ее живот, плавно вздымающийся в такт вдохам, да трепещущие на выдохе ноздри. Тьма перед закрытыми глазами девушки постепенно рассеивалась и заполнялась цветными линиями и пятнами. Лада окунулась в окружающее ее информационное поле. Она уже соскучилась по этому ощущению полета, полета в космосе, но не в том пустом, безвоздушном пространстве, окружающем планету, а в пространстве, заполненном информацией. Информацией разной: и о том, кто здесь живет, и о том, кто что думает, и о том, что было и что будет. Слоев множество, как в слоеном пироге, они живут каждый своей жизнью, иногда абсолютно изолированно, иногда переплетаясь друг с другом, перетекая один из другого, постоянно меняясь, рождаясь вновь и умирая. Но даже умирая, они не исчезают никуда, а просто переходят на другой, более сложный и труднодоступный уровень, где вновь проживают свою жизнь. С тем чтобы в конце ее перейти на уровень следующий. И так до бесконечности.

Лада не так давно научилась выходить на этот первый уровень информационных полей — эмональный, как его называл Аспер. Именно на этом уровне хранится эмоциональный фон всех живых существ на планете, хранится недолго и постоянно изменяется, вторя чувствам и мыслям носителя информации.

Даже здесь не все поля были доступны Ладе. Но что она точно хорошо умела — это чувствовать животных, вступать с ними в контакт и даже управлять ими при желании. Видимо, из-за действия диадемы сфера обзора, которую могла просканировать девушка, была заметно сжата и ограничивалась радиусом порядка двадцати метров. Но даже этого хватило Ладе, чтобы почувствовать вблизи себя и маленькую птичку в ветвях дерева, и семейство мышей под полом дома, и другую мелкую живность, занятую ночной таежной жизнью. Но что особенно порадовало девушку — это большой пес в соседнем доме. Среднеазиатская овчарка — Алабай, крупный сильный кобель, с ярко выраженным чувством собственного достоинства. Такой просто так лаять и кошек гонять не будет, но и чужого на свою территорию не пустит. Сейчас он спокоен и даже мечтательно меланхоличен, но Лада не сомневалась, когда ей это будет нужно, она сумеет сделать так, чтобы он напал на нее, пусть даже понарошку, играя. Девушка же может испугаться даже играющую собаку. Когда на тебя летит этакий-то "теленок", кому охота разбираться, поиграть он с тобой хочет или непосредственно в горло вцепиться. От такого "игруна" лучше все-таки держаться подальше. Вот она и побежит от него, а потом споткнется, да так "удачно", что венец с головы и слетит. А Асперу, чтобы ее засечь много времени не надо, уж в чем-чем, а в этом Лада не сомневалась. Только устроить все это нужно не сейчас, а на глазах как можно большего числа зрителей, которые подтвердят при случае ее версию происшествия. А посему операцию переносим на завтрашнее утро, когда деревня проснется, и народ на работу потянется.

Лада вернулась в реальность и с легким сердцем отправилась спать.

Глава 9

Лада начинает действовать

Солнце уже взошло, но еще было не виднό. Лишь верхушки деревьев вдруг засветились золотом, да небо, спрятав звезды, посветлело до бледно-синего. Вода озера, отразив небосвод, тут же из черной превратилась в белесую. Воздух наполнился прохладной влагой от стелящегося над водой тумана и легкими ароматами хвои и просыпающихся цветов, распускающих свои яркие лепесточки навстречу встающему солнцу. Птицы, посвистывая и радостно вскрикивая, сообщили миру о рождении нового дня. Впрочем, птиц еще не много, и голоса их еще достаточно редки и одиноки.

Посредине круглой чаши озера одиноко покачивалась деревянная лодка с неподвижно замершим рыбаком. Все его внимание было приковано к двум мерно покачивающимся на воде поплавкам. Вот-вот должен был начаться утренний клев. Накануне ночью именно в этом месте он оставил кормушку с прикормом из теста, замешанного на пшеничных сухарях, толокне, подсолнечном жмыхе и растительном масле с сухой кровью. Всю ночь прикорм источал привлекательный запах, разносимый неспешной водой по всему озеру, так что к утренней зорьке ожидался большой наплыв голодного и жадного до еды ельца. Местные мужики еще называют его чебак. Рыбка хоть и не очень большая, сантиметров двадцать-двадцать пять максимум, но невероятно вкусная, особенно жареная на масле с лучком, да под сметанку, м-м-м...

Рыбак сидел, стараясь не делать лишних движений, ибо елец — рыбка пугливая, и малейшая тень на воде от удилища или от самого рыбака — и стайка порскнет в разные стороны и вернется к прикормке уже только спустя некоторое время, да и то при условии полной тишины и покоя. Поэтому и лодка была развернута кормой к восходящему солнцу, чтобы тень человека не выходила за ее границы, и удочки полностью лежали внутри лодки, выставив за борт лишь самую тонкую часть удилища.

Раньше Кратос не замечал в себе такой странной любви к рыбалке. Только появившись здесь, в таежной общине, он, прознав про это озеро, расположенное неподалеку от деревни, вдруг испытал такое страстное желание посидеть с удочкой, что не смог, да и не захотел с ним бороться. Он взял у Ипатича лодку и снасти и, приготовив приманку по всем правилам рыбацкого мастерства, отправился на озеро. И теперь почитай каждую зорьку Кратос встречал на озере. Три-четыре ельца на утреннюю жареху и плюс к этому невероятное душевное отдохновение и полная расслабленность, как в теле, так и в мыслях. Страсть к рыбалке, судя по всему, досталась ему от прежнего хозяина этого тела, Коржикова Василия Петровича. Так частенько бывало, что какие-то особенные привычки, характерные жесты или фразы навсегда прикреплялись к "телу" и проявляли себя в самые неожиданные моменты, несмотря на то, что новый хозяин полностью подавил ментальную сущность старого. Он полюбил в эти тихие утренние часы, позволявшие ему побыть наедине с собой, подвести итоги дня прошедшего и наметить задачи на день следующий.

— Так, что мы имеем? — размышлял Кратос, глядя на неподвижные пока еще поплавки. — День прошел, а Лада так и не решилась снять блокатор мыслефона. Неужели я в ней ошибся и нужно было не городить огород с диадемой, а просто вывести ее на пару минут на улицу, чтобы братец засек ее местонахождение, да и запереть снова в доме.

По какой-то пока не понятной для Кратоса причине ему не хотелось поступать с девушкой грубо и жестко. Поэтому и была придумана комбинация с диадемой, чтобы спровоцировать Ладу на то, чтобы она все-таки послала сигнал Асперу. А тот уже в свою очередь отправил бы Кирилла на выручку. Но Лада, прогуляв по деревне целый день, так ни на что и не решилась.

— Видимо, я что-то перемудрил. Дам ей еще сутки, а потом придется что-то придумывать. Видимо, что-то я в ней до сих пор не понял.

Впрочем, непонятного в девушке было предостаточно. Чего стоит хотя бы ее принудительная девственность.

— Какого дьявола это Асперу понадобилось? Братец ведь просто так ничего не делает. Допустим, он хранит девчонку для себя, в нынешнем теле он по каким-то причинам ничего сделать не может, поэтому поощряет отношения Лады с Кириллом. Потом, поменявшись с ним телами, сможет овладеть уже подготовленной девушкой. Возможно, но зачем!!! Зачем так сложно? И причем тут девственность? За столько-то лет жизни предрассудки по поводу девственности уж всяко должны были пропасть.

Поплавок дернулся и резко ушел на глубину. Кратос, стараясь не делать резких движений, потянулся к удочке и коротко дернул ее вверх и в сторону, подсекая клюнувшую рыбку. Почувствовав приятно порадовавшую сердце тяжесть на конце лески, он начал аккуратно выбирать ее, вращая катушку, и только когда уже у самой поверхности серебром мелькнул бок ельца, он позволил себе сдвинуться к краю борта, чтобы подцепить добычу коротким подсадчиком и вытянуть ее в лодку. Средних размеров елец, лишившись воды, судорожно забился в сетке, выгибая упругое сильное тело. В немом крике он распахивал рот с крепко и глубоко засаженным крючком, таращил свои круглые глаза, разглядывая человека, и думал, небось, про себя: "Жадность фраера сгубила...", если, конечно, умел думать. Кратос подхватил упругое дергающееся тельце, оставляющее на пальцах зеркальные чешуйки, выпутал его из сетки и, сняв с крючка, опустил в садок.