Московский физико-технический

-Она у тебя ? — спрашивает он, не здороваясь

-Да,— отвечаю я, зевая,— Боже, как вы мне надоели.

И иду будить Зою.

-Не пойду,— мрачно говорит Зойка, щуря сонные глаза. Не хочу его, подлеца, видеть.

-Иди, не ради меня же он тащился такую даль,— говорю я, вспоминая свои отношения с Ефимом: уж тот никогда не ездил за мной в Ленинград.

-Иди, он хочет помириться, и ты тоже хочешь, иди, а то он всех девчонок перебудит. Зоя выходит, а я радостная ложусь еще поспать в теплую постель, пока они выясняют отношения, ну не подерутся же они в коридоре.

В конце-концов Зоя сменила гнев на милость, Виктор с ней объяснился, я не пошла ни на какие занятия, и мы целый день весело прошатались по Москве, и много смеялись, опьяненные весенним воздухом солнечного мартовского дня, а потом Витька помрачнел и говорит:

-Здесь всё хорошо, а мне опять одни тычки достанутся.

Я сказала ему грустно:

-У вас любовь, ну что вы ссоритесь! Не цените, что есть.

Вечером, попрощавшись с ними на Ленинградском вокзале и не дожидаясь поезда, чтобы поздно не возвращаться, я поехала в Долгопрудный, радуясь, что влюбленные помирились.

На самом деле это было начало разрыва Вити и Зои, который окончательно произойдет спустя полгода или год.

Я считала и считаю до сих пор, что они разошлись тогда только из-за невозможности пожениться вовремя — негде и не на что было жить, а в результате их неполной близости Витька не выдержал и нашел себе более сговорчивую, а потом и вынужден был жениться, и она родила ему дочь. А еще позже... Ну об этом потом, в свое время.

Второй семестр, зима, лабораторные работы по физике на первом этаже лабораторного корпуса. Мы с Иришкой устали, расслабились и гуляем по коридору взад вперед, о чем-то весело болтаем.

-Вот смотри, — говорит Иришка, проходя мимо Козела (преподаватель физики, ударение в фамилии на первый слог), который с отсутствующим видом стоит у дверей аудитории, — сейчас мы пройдем, он повернет голову и будет смотреть мне в спину, вернее на задницу.

-Не веришь? Давай пройдем и быстро повернемся,

Мы, чуть-чуть замедляя шаг, проходим мимо Козела и по счету три-четыре одновременно поворачиваемся. Поворачиваемся очень быстро и успеваем заметить: стремительно, как от удара током, он отворачивается от нас.

Мы заходим в аудиторию, а минут через сорок снова идем по коридору, уже в туалет.

-Три-четыре,— командует Ирка, мы поворачиваемся, и снова Козел мгновенно отводит взгляд, но не настолько быстро, чтобы мы не могли его засечь.

Мы смеемся уже чуть ли не вслух, но тут на нас набегает Алексей Иванович, как всегда ищущий Цырлина и надеющийся найти его раньше, чем тот что-то сожжет.

-Вы, что, уже сделали лабораторные? — строго спрашивает он, заметив по нашим лицам, что мы не о физике думаем.

-Почти,— бодро вру я,— сейчас закончим.

И мы возвращаемся к прерванным занятиям.

Потом я проверяла, не поворачивается ли Козел на меня — нет, не поворачивается, Иркины ножки и попа значительно эффектнее моих, так что Козел знает, на что и как смотреть.

Лабораторные по радиотехнике у нас были в радиотехническом красном корпусе напротив лабораторного. Пока не начались эти занятия, я и не подозревала, что там учебные помещения.

Первая работа была спаять мультивибратор с определенными характеристиками. Я выбрала сопротивления, рассчитала по ним емкость и спаяла, паять нас к тому времени уже научили в мастерских, в третьем семестре. В мастерских нас учили работать на токарном станке, сделать болт и нарезать резьбу, сделать молоток (у меня прекрасно получился молоток, я делала их в школе на производственной практике), еще надо было спаять какую-то схему. Деталь на станке мне выточила Любочка Волковская, она была токарем в школе, (а я слесарем-сборщиком).

Спаять-то мультивибратор я спаяла, но когда включила, из сопротивлений повалил дым, я очень испугалась и выдернула шнур. Пошла жаловаться преподавателю, он выбрал другие, большие сопротивления. И хотя параметры теперь не сходились с требуемыми, но и дыма не было, и я так и сдала эту работу.

Как-то раз нашего радиотехника не было, и я сдавала лабораторную другому, который вел вторую половину нашей группы.

Боже, какой это был мерзкий тип. Он продержал меня возле себя не меньше 3 часов, всё что-то спрашивал, близко наклоняясь, а пахло от него так, как будто мыла еще не изобрели. Конечно, радиотехники я не знала и знать не могла, но были какие-то правила игры — я выучивала то, что написано в лабнике, и отвечала, и рисовала схемы — ну, а откуда я могла знать больше, если не была радиолюбителем?

Когда я от него отошла, ко мне подошел Пашка:

-Ну, и что, пять баллов?

-Ну да, три не хочешь? — с тоской ответила я.

Лебедев сразу завелся.

-Как это три? Ну, если бы я был девочкой на физтехе, я бы учился на одни пятерки, Он к тебе и так, и сяк, с тобой заигрывал, а ты сидишь себе, ну пень пнем.

-Заигрывал?— я от изумления даже рот открыла. Эта немытая скотина еще, оказывается, со мной и заигрывала?

-Точно, точно, я тебе говорю, — настаивал Павлик, — так в глаза и заглядывал, а ты ни разу и не улыбнулась, ну, что, убыло бы тебя, если бы с ним пококетничала.

Я позднее пожаловалась Ленке Жулиной, пересказала эту историю.

А,— сказала Ленка,— он у нас ведет лабы. — Ну-с,— говорит он и кладет руку мне на колено. — Ну-с, будем лабораторную сдавать? — И всё время, пока я отвечаю, он меня гладит по колену.

О-о,— выдохнула я,— как же обидно, что он мне на колено руку не положил, о-о, что бы я с ним сделала, какой скандал устроила. Он забыл бы, где у женщин колени.

Остальные лабораторные по радиотехнике я спокойно сдавала нашему преподавателю, когда он выздоровел, сдала всё на четверки, но на каждом макете меня било током. Чуть возьмешься за металлический корпус, как тебя тут же и шарахнет. И я тряслась от страха, когда начинала работу. Если я жаловалась, что бьет, то мне меняли макет, но и следующий макет, спаянным такими же, как я, горе-мастерами, тоже мог быть неисправен.

На втором курсе весной Виолетта и Люська ударились в загул с Люськиной группой.

Целыми днями гремела музыка, Веткин магнитофон, и кто-то торчал у нас. Люсе понравился парень из группы, Вовка, фамилии не помню, и Виолетта всячески поддерживала и подогревала в Люсе эти чувства. Вовку они называли лапой, но мне казалось, что это у Люси не очень серьезно, а так, начало, проба чувств.

Как-то раз прихожу с занятий, а у нас темно от дыма и полно народу. Обычно такой большой кодлой Люсина группа собиралась в мужском общежитии, а теперь собрались здесь

Все постели заняты, сесть негде. Прямо на полу стоят бутылки с пивом и стаканы, ребята подливают пиво в стакан, потягивают, а потом ставят стакан обратно на пол.

Переодеться не приходится и мечтать, остается одно — присоединяться.

Я сажусь на кровать и тут же скатываюсь вплотную к незнакомому здоровенному парню, создать перевес с которым на панцирной сетке мне нет никакой возможности, поэтому все мои попытки отсесть подальше ни к чему не приводят.

-Пить будешь? Всё-таки среагировал Люськин приятель на мое появление и копошение рядом с ним.

Я оглядываюсь на полку в поисках стаканов — их нет.

-Ну ладно, давай.

Парень не спеша наливает мне в свой стакан, и я пью теплое, противное пиво и краем глаза разглядываю своего кудрявого рыжеватого соседа по кровати.

На самом деле Вовка — лапа, в которого влюблена Люся, неравнодушен к Виолетте. Шак просто счастлива — простор для интриг необозримый. И хотя ей Вовка и даром не нужен, и она вполне искренне жалеет, что Люське так не повезло, ей самой очень приятно побыть в гуще событий и заигрывать с парнем, который не просто по ней вздыхает — таких она ловит каждый день, но еще и нравится ближайшей подружке — эта ситуация, где она центральная действующая фигура, как раз по Ветке. Она произносит всякие таинственные малопонятные нам с Томчей недосказанные фразы, рассчитанные только на Люсю, и обвиняет меня в черствости и невнимании к их, особенно к Никитинским переживаниям — я, видите ли, невнимательна, зато она на высоте!

Виолетте надо было бы быть при каком-нибудь королевском дворе, где много поводов для интриг. А на физтехе, где полно скучных ребят, давит учеба — некогда, и нет простора развернуться ее предприимчивой и изменчивой душе.

Кроме того, серьезные и прямолинейные физтешки плохо ее понимают — одна только Люся принимает ее такой, какая она есть, а я чуть что, и в штыки — не люблю я эти Веткины закидоны.

Но вернемся к моей жизни.

Ма, милая, здравствуй!

Кажется, вы не получили моего последнего письма....

У меня сданы все лабораторные, есть один зачет.

Осталось сдать три задания и долги по-английскому

Сессия начинается 27 мая и к концу июня кончится. 8 экзаменов, из них 2 письменных.

Как бабушка? Улетела ли она и все ли благополучно?

Береги свое здоровье.

Поближе к Москве не нужно, я уже привыкла одна, лучше поезжай в Батуми. Там тебе лучше со здоровьем. Правда. Вот квартиры нет, это очень плохо. Во всяком случае, приезжай. Обсудим.

Через 20 минут у меня начало лекции. Уже сессия на носу, а они все читать никак не кончат. Надоело все со страшной силой. Хорошо бы сдать все удачно.

Головные боли у меня очень и очень редко, переутомляться я не переутомляюсь.

Погода у нас стоит отличная.

Бабушке теперь в Колпашево писать? Привет дяде Яше.

Целую крепко. Зоя

В этом году я занимаюсь в аудиторном корпусе, а где Ефим, не знаю, наверное, в общежитии или у теток в Москве.

Пашка и Сашка часто занимаются там же. Ребята увлеклись вдруг шахматами, наверное, заразились от Бори Рябова, талантливого парня из нашей группы, по их словам, он очень хорошо играл.

Как-то Сашка зашел ко мне в аудиторию и предложил поиграть.

Я давно не играла. Умственные нагрузки на физтехе не оставляли мне сил для увлечения шахматами.

Но я согласилась сыграть с ним партию. Мы расставили фигуры, и я довольно быстро поставила ему мат.

Сашка был ошеломлен, предложил сыграть еще, я неохотно согласилась, и мы сошлись на ничьей.

Бережковский побежал к Пашке и стал жаловаться:

-Я думал позаигрывать с девушкой, тютю-мутю, подвигать фигуры, а она мне мат поставила.

-Прикидываешься,— сказал Пашка. — Разыгрываешь. Ну откуда она умеет играть в шахматы.

Мы сели играть снова, уже с Лебедевым, хотя я отнекивалась, больше 1-2 партий я не играла никогда, уставала. Это отец мой мог играть по 10 партий подряд, как в карты.

С Лебедевым я сыграла вничью, а потом проиграла, хотя мне не показалось, что Павлик играл лучше Сашки, они сражались с переменным успехом, но я к четвертой партии уже совсем устала.

На другой день они притащили Борьку Рябова, парня из нашей группы, и я играла еще и с ним, но Рябов играл на порядок лучше и не заметил, что я хорошо играю, просто обыграл меня, сказал "Ничего особенного" и ушел. Борька Рябов представлял тот тип физтеха, которого не любят в деканате, но которого уважают товарищи. Способный парень, он не ходил ни на какие лекции и семинары, а сидел и занимался сам, копался в учебниках в общаге, посещая только лабораторные. Боря был медлительным парнем и, как правило, не успевал разобрать весь курс к экзамену, вот и учился плохо, но всё, что он успевал выучить, он знал прекрасно, всегда мог доходчиво объяснить, и вот за это его и уважали товарищи, даже те, которые по отметкам учились лучше его.

Вечер в общаге, я вернулась с занятий и занялась стиркой. Нагрела чайник воды, взяла таз из-под кровати и пошла в нашу умывалку. Стирала я на стуле, на столе слишком высоко, на стуле, правда, низко, приходится сгибаться.

От этого важного занятия меня отвлекла Люся.

-Зоя,— позвала она меня,— Зоя, тебе чайник еще нужен?

Я подняла голову от таза и увидела Люсю, и в дверях умывалки Виолетту.

-Сейчас,— заторопилась я,— только последний раз налью теплой воды.

И тут послышался голос Ветки:

-Зойка занята своим любимым делом, стирает трусы.

Я подняла голову, Ветка обнажила в беззлобной улыбке свои клычки, придававшие ее лицу что-то лисье.

Я устала и была недовольна. После кражи трусов я не восстановила полностью запас белья, и стирать приходилось чаще, чем раньше.

Скользнув взглядом по Виолетте, я увидела привычную картину — на желтоватую, чуть просвечивающую ночную рубашку Ветка накинула халат, под рубашкой темнели соски груди и пупок. Почему-то этот ее домашний расхлястанный вид разозлил меня еще больше.

-А ты бы молчала.

Я стряхнула выжала последние трусы, стряхнула пену с рук и взялась за таз, чтобы его вылить.

-Год прожила с тобой в одной комнате и ни разу не видела, чтобы ты сменила ночную рубашку. Всё время в одной и той же.

Я подняла глаза, ожидая ответа, но увидела только край халата в проеме двери, Виолетта безмолвно исчезла,

Вечером, в темноте, я спросила Люсю:

-А правда, почему Ветка всё в одной рубашке?

-У нее две одинаковые.

Спустя год, в разговоре, Вета скажет:

-С некоторых пор я никогда не беру из дома две одинаковые ночные рубашки.

Занятия по диффурам на втором курсе весной. Исследование функций на устойчивость. Крылов выводит на доске длинное степенное уравнение с тангенсом и еще какой-то функциональной зависимостью. Кончив писать, он задумчиво смотрит на него, нужно найти корень и надо придумать, как его решать. С моей точки зрения, решить это просто невозможно, поэтому я сразу подставила в уме нуль и получила тождество.

-Какие есть предложения,— спрашивает Крылов, — какие тут корни?

-Ноль,— радостно выпрыгиваю я и заслуживаю всеобщее уважение.

-Надо же,— насмешливо говорит Крылов, который уже понял, что я просто угадала решение,— надо же, какие кадры. В уме решает трансцендентные уравнения.

На втором курсе учиться было значительно легче, чем на первом. Уже освоилась. Уже знала, что учить, как сдавать, и, хотя объем был большой, сам материал вполне поддавался учебе, просто не хватало времени, казалось еще чуть-чуть побольше времени, еще чуть-чуть посидишь и во всем разберешься, а так не успеваешь, вот и получаешь четверки.

По физике шла оптика. Первая лабораторная была на поляризацию. Делали мы ее втроем: Пашка, я и Сашка. Впервые ничего не надо было считать, только крутить поляроиды и смотреть. Мне лабораторная очень понравилась.

Потом были всяческие дифракции Френеля, Фраунгофера, разрешающая способность оптических приборов и прочие штучки, потом элементы атомной физики, эффект Зеемана, который так ясно и доходчиво рассказал нам Алексей Иванович, что я решала с его слов задачки по теорфизике, всё это нравилось мне больше, чем электричество, хотя уравнения Максвелла своей математической красотой тоже радовали мою душу.

В общем, всё было неплохо, светило солнце, начиналась весна, пустая, одинокая весна, наполненная учебой, но впереди мрачной громадой возвышался третий, самый страшный, самый тяжелый, как мы знали от старшекурсников, курс — наибольшее число отчислений приходилось на него — гос-экзамен по физике, введенный незадолго до нас, казался неодолимой преградой на пути к диплому.