Белые Врата

Обстановка непростая, он понимает это. Но главное — быть ко всему готовым. А он привык быть ко всему готовым. А такой шанс упускать нельзя — когда он предоставлен сам себе, ни групп, ни клиентов, да еще и погода преподнесла редкий подарок.

Подаренный Алькой рюкзак усложняет эту задачу. Во-первых, он меньше, чем привычный Артему соракапятилитровый Deuters. Во-вторых, из тридцати пяти заявленных литров семь отнимает система airbag. Оставшихся двадцати восьми ему мало для всего того, что он привык таскать всегда с собой — лавинная лопатка, лавинный щуп, тридцать метров веревки, петли, альпинистские карабины, аптечка, запасная маска, налобный фонарик, отвертка со сменными наконечниками... Да массу всего нужного такому перестраховщику, как он. И теперь половина из этого категорически не впихивалась в новый airbag-рюкзак. Да и по его нехилым плечам он сидел как-то... не то, чтобы неудобно, но все-таки непривычно, он его чувствовал. Но Артем все равно упаковал себе именно новый рюкзак. Авось, привыкнет со временем.

Из чехла достаются лыжи "на выход", для самого большого снега — "пантуны" светлой памяти Шейна Макконки. И, пристегнув лыжи к рюкзаку, он отправляется к началу подъема.

Он недооценил глубину снега и переоценил собственные возможности. Но полкилометра все-таки набрал. Хотя не за два часа, как планировал, а за три с половиной. Длинными косыми траверсами, надев на лыжи камуса

* * *

, в особо крутых местах приходилась снимать лыжи и тропить вверх пешком. Чуть не сдох, потом еще полчаса продышаться не мог и отпивался чаем. И все равно — кайфовал. Для кого-то это — снежный апокалипсис, а для него — рай на земле. Полное единение с природой, со стихией. Как будто снежные духи, жители этих гор, говорили с ним. Говорили с ним на своем языке, который он не понимал — чувствовал.

Он сидел на склоне, в белом коконе, сотканном из падающих снежинок и завихрений ветра. Вестибулярный аппарат периодически сбоил, отказываясь дифференцировать верх и низ. Все вокруг просто белое. Это называется — "белая мгла". Потом взгляд цеплялся за показавшееся вдруг в просвете в пелене снега темное пятно скального выступа. И сразу становится понятно — где небо, а где склон. Хотя это все очень условно — по-прежнему вокруг все одинаково белое, белый склон под ногами, белое небо над головой, белый воздух, полный белого снега. Но, по крайней мере, становится понятно, что из этого белого — склон горы, а что — небо.

Артем вспоминает рассказанные ему Саней истории про "духов гор", в которых верили алтайцы. В то, что у каждой горы есть свой "хозяин". Которые, помимо всего прочего, любили подношения. Верования эти алтайские, но присутствие "хозяина" здесь, в Альпах, Артем чувствует почти физически. Как взгляд в спину. Тяжелый, но не злобный. Скорее, испытующий. Кто, дескать, таков? Не побоялся ни снега, ни ветра, ни бурана. Артем надеется, что "хозяин" сам прочитает ответы в его душе. Но по все той же алтайской традиции, лишь слегка осовремененной, он, отхлебнув коньяка из фляжки, щедро выплескивает едва ли не треть на снег. Угощайся, снежный хозяин. Трехлетний "Тиффон", бюджетно, не "Хенесси", но Артему нравится. Надеюсь, тебе тоже понравится.

Ну, теперь можно и в путь. Встает. Накатывает легкая тошнота — сплошное белое вокруг путает все карты вестибулярному аппарату. Артем стоит, привыкает. Для него спуск в метель отнюдь не нов, надо просто дать организму адаптироваться. Он вдыхает холодный, полный колючего снега воздуха. Он пахнет обещанием, зовет, шепчет ему не на ухо — прямо в душу. Или это так говорит с ним "снежный хозяин", которому пришелся по душе Темкин коньяк? Артем вдыхает полной грудью, на его губах появляется легкая улыбка, которую любой посторонний наблюдатель посчитал бы слегка... сумасшедшей. Но наблюдателей здесь нет никаких — ни посторонних, ни своих. Лишь подобревший взгляд "духа горы", который будто подталкивает его в спину: "Давай, езжай! Чего ты ждешь? Смотри, что там, впереди...".

Артем отталкивается, и белая снежная пелена заключает его в свои мягкие объятья.

Снег, легкий, пушистый, принимает его, несет вперед, вниз. Он погружается в снег, иногда он ему почти по пояс, но широченные лыжи вывозят, он не проваливается, а плывет, то заныривая поглубже, то поднимаясь на поверхность. Потоки снега переливаются через плечи, он как будто двигается внутри, в толще снега. И возникает ощущение, которое не в состоянии подарить ничто больше. Ощущение полета.

Он не видит ничего, да и не на что смотреть. Он видит снег, чувствует снег, бьющий в лицо, даже дышит снегом. Ничего нет вокруг, кроме снега, скорости и адреналина — от скорости и ощущения полнейшего одиночества. Только он, снег и гора. В этот момент ему не нужен никто.

Он даже не понял, как оказался внизу. Шел вверх долго и тяжело, а слетел в одно мгновение. Один краткий миг непередаваемого кайфа — и вот он уже внизу. Еще!

Осилил он еще только один подъем — на большее не хватило сил даже такому тренированному организму, как у Артема. Слишком много было снега. Лететь по нему вниз было волшебно, а вот переть вверх с рюкзаком — тяжко. А с другой стороны — завтра будет день. И послезавтра. Горы и снег от него никуда не денутся.

Вымотался он так, что даже ужинать не стал. Вещи на просушку, тело в душ, банку пива из холодильника, которая так и осталась недопитой на прикроватной тумбочке. Литвин попросту отключился.

Зато наутро встал рано безо всякого будильника. За окном по-прежнему пасмурно, ветрено и снежно. А ему нравится такая погода. Плотный завтрак, не забыть термос с чаем, фляжку с коньяком. Подумал и решил угостить сегодня Буяна шоколадом. Да-да, он дал "снежному хозяину" имя — Буян. Совершенно не французское имя, но Литвину оно отчего-то кажется правильным. Для него и Арлетт — то Аленка, то Алька. Причем ей нравится, как он ее называет. Будем надеяться, понравится и Буяну.

Он шагал по совершенно пустынным улицам полутемного городка. Плечи немного непривычно оттягивал новый рюкзак с пристегнутыми лыжами. В этот момент казалось, что он один живой во всем Тине. Даже немногочисленные светящиеся окна и силуэты в них не мешали этому ощущению. Как будто там, в стеклянных витринах окон — манекены, не люди.

Подъем наверх занял у него четыре часа, но поднялся он значительно выше, чем накануне. Погода сегодня — копия вчерашней. Однако организм уже привык, и как-то, по тонким неуловимым нюансам почти безошибочно определяет, что в этом белом мельтешащем — верх, а что — низ. Вот туда, где "низ", и будем садиться.

Открывает рюкзак, достает припасы.

— Буян, конфеты шоколадные будешь? С коньяком, между прочим!

Легкий порыв ветра со снегом, прямо в лицо. Не хлестко, а нежно, почти ласково. Надо полагать, это "да"? И на Буяна откликается, и конфеты любит. Какой сговорчивый дух...

Артем разворачивает пару конфет, блестящие фантики в карман, бросает конфеты в сторону, темные пятнышки мгновенно исчезают в снегу.

— Приятного аппетита, — вполголоса говорит Артем. Отвинчивает крышку у фляжки, отпивает. Вокруг ни черта не видно, кроме белого в разных вариациях — белого плотного, белого полупрозрачного, белого в завихрениях. Но нет ни чувства страха, ни чувства одиночества. Как будто... кто-то есть тут с ним. Такое чувство у Артема впервые, и оно ему нравится. Один... и все-таки не один.

Отпивает еще коньяку. Выплескивает щедро на снег.

— Угощайся, Буян. В конфетах мало, поди...

Вокруг него потихоньку посвистывает ветер. Судя по всему, Буян занят конфетами. Последний глоток. И, неожиданно для самого себя:

— Ваше здоровье, Бертран.

Да уж, это очень оригинально, если не сказать — странно: выпивать за здоровье давно умершего человека, да еще разговаривать с ним при этом. Равно как и беседовать с духом горы, впрочем.

Всякий, кто услышит о таком, сочтет его сумасшедшим. Но Артем не собирается никому рассказывать об этом. А у него самого абсолютная уверенность, что он все делает правильно. Его не покидает чувство полнейшей гармонии с окружающей белой действительностью и умиротворенности ею.

Мягкий порыв снега в спину будто подталкивает его — чего, дескать, расселся? Давай, катись, снег тебя ждет.

Вниз он слетел, как на крыльях. А внизу крылья ему самым натуральным образом обломали.

Его ждут. Трое мрачного вида месье, всем своим обликом демонстрирующие крайнюю степень недовольства, даже неприязни. Литвинскому емко и доходчиво объясняют, так, что он, несмотря на свое отнюдь неидеальное знание французского, с первого раз понимает, что если его еще раз увидят с лыжами возле горы... если он, недоумок, вздумает еще хоть раз подняться и скатиться... у него отберут и сломают лыжи.

Это местные спасатели. Злые, невысыпающиеся, издерганные постоянными срочными вызовами. Увидев вчера следы подъема и спуска, они устроили засаду. Чтобы посмотреть на того идиота, который в такой ситуации решился... Чего тебе дома не сидится, парень? Ищешь неприятностей себе и нам на голову? Хочешь, чтобы тебя засыпало? Курорт закрыт, спуски по трассам и вне трасс официально запрещены. Есть желание получить крупный штраф и направление на общественные работы?!

Артем пытается объяснить. Что он не просто турист. Что он почти свой — опытный, тертый, знающий. Да вот же, смотрите — лавинный датчик, лопата, щуп, веревка. Артем хочет сказать, что он понимает, где спускаться можно, а где — нельзя. Что с ним ничего не случиться, и проблем он не доставит, И что...

Было ли тому виной его далекое от идеального знание французского, не совсем безупречное произношение или что иное... Но слушать его не стали. А сурово предупредили, что еще раз попадется с лыжами им на глаза — сломают не только лыжи, пожалуй, а и ноги выдернут. А вместо них лыжи воткнут. По крайней мере, Артем их так понял. Оглядев троих здоровенных злющих мужиков, с красными от недосыпания глазами и небритыми рожами, понял — настроены они решительно, и у них есть все шансы на исполнение своей угрозы. Если он даст им повод.

Да и в общем-то, по трезвому рассуждению, правы они были.

__________________

Рюкзак-airbag ABS System* — система, монтирующая в рюкзак. При запускании механизма airbag (это производится путем дергания за ручку, обычно выведенную на плечо) азотом надуваются две "воздушные подушки". Система направлена на то, чтобы не дать человеку, попавшему в лавину, потонуть, захлебнуться в ней, выносит и держит его на поверхности снежного потока. 100%-й гарантии выживания при попадании в лавину не дает, но выручает часто.

"Паудер"** (англ. Powder — порошок, пудра) — слэнговое выражение, означающее МНОГО свежевыпавшего снега.

"Камуса"*** — специальная подкладка на скользящую поверхность лыжи для того, чтобы лыжа не проскальзывала при подъёме. Легко одевается и снимается

Глава 21. Спусковая.

Один день он потратил на генеральную уборку — на что только не сподвигнет нормального мужика полнейшая бездеятельность. Даже ванную вычистил до блеска. Вечером вознаградил себя за трудовой подвиг бутылкой коньяка. Но пить в одиночку оказалось как-то совсем неинтересно. Разве что фото Бертрана взять себе в собутыльники. Хотя, нет, это уже перебор.

На второй день взялся за лопату. За несколько часов откопал шале ниже уровня окон, расчистил широкую дорожку к входной двери. Интересно, надолго ли хватит результатов его трудов? Сам он в итоге своего "лопатного подвига" упахался почти так же, как на пешем подъеме день назад. Даже алкогольное снотворное не понадобилось — отрубился, что называется, без задних ног.

Они шагают по леднику. Первым идет Бруно, потом Гаспар. Следом за ним братья-зайцы и Коко. Он идет традиционно последним, а впереди - Арлетт.

Солнце в зените, они идут, не отбрасывая тени. Справа чернеет морена, слева вдали — остроконечные пики. А вокруг них — огромное, белее белого, переливающееся огнями света, отраженного в снеге, поле ледника. Красиво. Слишком красиво. Смертельно красиво.

Они идут по полю трещин. Тем и коварен ледник — в текущем сезоне трещина здесь, в этом месте, в следующем году она закрылась, и открылась в другом. Бесполезно запоминать, отмечать, составлять карты. Через год вся эта информация не будет иметь ни малейшей практической ценности. Никакой уверенности, никакого постоянства. Сердце красавицы склонно к измене. В том числе и белоснежной ледяной красавицы.

Тропа натоптана, она проходит через мостики над трещинами. Но стопроцентной гарантии эти ненадежные снежные переправы над невидимыми разрывами в теле ледника не дают. И Литвин собран, как и всегда. Даже больше — нервы натянуты до звона в ушах.

Птичий вскрик. Внезапный, громкий, краткий. Хотя нет, не птичий. А вот идущая впереди Арлетт совершенно по-птичьи, будто крыльями, взмахивает руками. И мгновенно, молниеносно исчезает из виду. Под скрежет, словно сыплется битое стекло, вниз, в провалившийся под ней снежный мост, в трещину, мать ее!

Он замирает, цепенеет, леденеет. Как будто он не опытный, прожженный горами и потерями, многое повидавший белый гид. Будто он новичок, впервые оказавший в горах, на леднике. И сейчас стоит, онемевший и парализованный ужасом.

А потом он будто просыпается, стряхивает с себя оцепенение. Делает осторожный шаг вперед, потом еще один...

А потом он просыпается по-настоящему. В холодном поту. Один. Был бы рядом Ковалев — он бы прочитал Артему лекцию о том, что тот опять вертелся и что-то бормотал и стонал во сне. Но Ковалев далеко. А рядом с Алькой ему кошмары и не снились почему-то. Хотя понятно — почему.

Спустился вниз, на первый этаж, сунул нос в холодильник. Ополовинил бутылку молока, полегчало. Это всего лишь сон. Он сейчас пойдет, ляжет в кровать и заснет. И не будет никому звонить посреди ночи, чтобы убедиться, что все в порядке. Это просто сон.

_____________

Утро случилось неожиданно светлым. Снег почти перестал, падал редкими малышками снежинками. В небе, по-прежнему белом, угадывалось невидимое за облаками солнце. Но, по крайней мере, можно было определить местоположение светила. Уже хорошо. На улицах стали появляться прохожие.

Артем тоже прогулялся. Совершенная тоска, делать нечего. И погода, как назло... Ветер стих, и вокруг горы, полные пушистого снега...

Местные спасатели ему на глаза за всю его прогулку так и не попались. Или он им на глаза не попался — это как на вопрос посмотреть. После обеда засел за навигатор, слил треки на ноут. Покопался в информации, покрутил данные так и этак. И в процессе само собой нарисовалось простое и изящное решение. Пускай французские спасатели идут лесом. Французским, разумеется.