Долгая дорога домой

— Господин, ваш новый раб оказался весьма неплох. Он не очень силён, но зато невероятно вынослив. Больше всего меня поразило даже не это, а то, как быстро он учится разговаривать на кеофийском языке. Полагаю, что он был когда-то либо дворянином, либо жрецом.

Ниро отмахнулся и брезгливо сказал:

— Хулус, меня не интересует, кем он был раньше. Теперь он мой раб и будет на меня работать, как и все остальные рабы и колоны. Ты лучше подумай, к какой работе его приставить. Если он действительно такой выносливый, как ты говоришь, то пусть идёт пешком до самого поместья. Это только укрепит его тело. Корми его получше.

А до поместья от того места, где мы снова заночевали рядом с дорогой, было ещё сто сорок километров с лишни, то есть полные семь дней пути. Хулус, повинуясь приказу Нира, действительно кормил меня, как на убой, но только вечером и утром. За всё время мы ни разу не сделали привала в полдень. Редийцам было хорошо, они всю дорогу ехали. Коняги двигались довольно медленно, а потому при необходимости каждый мог спрыгнуть с фургона, отбежать от дороги, справить нужду и догнать обоз. Мне же приходилось терпеть до самого вечера, так как оросить имперскую дорогу считалось преступлением. Зато за эту неделю я окреп физически и что самое главное, довольно неплохо изучил язык Кеофии. Хулус всё время пытался выпытать из меня, кто я такой, но у меня имелась теперь шикарная отговорка, короткая и непробиваемая — "Не помню".

Кроме своего имени — Валент Карт, я не помнил ничего, хоть ты убей меня. Уже через три дня весь словарный запас Хулуса, а это всего три с половиной тысячи слов, перекочевал в мою голову. Не рассказав ему о себе ничего, я ловкими наводящими вопросами выведал у надсмотрщика, что его зовут Хулус Ферн Тагис, ему сорок шесть лет, он родом из города Тирота, что на побережье Сулиарского моря, и что он был до сорока лет моряком, но скорее всего всё же пиратом. Узнал я кое-что и Нире. Этот ублюдок был весьма богатым луртием, имел большое поместье с тридцатью пятью тысячами гектаров земли, на него работало две с половиной тысячи колонов и сто сорок четыре раба, я стал сто сорок пятым. В своём поместье он выращивал рожь, пшеницу, различные фрукты и овощи, а также имел большие стада коров, свиней и коз. Ещё он имел лучшую во всей Гистагии сыроварню и четыре раза в год отвозил в столицу Кеофийской империи, в Тинадтикар, сыры своего изготовления, многие из которых покупали к столу императора Тенуриза Отважного, за что тот его привечал.

Со слов Хулуса я узнал, что луртий Нир Талг Маренис человек богобоязненный, высокообразованный, прекрасный воин и мудрый командир полка тяжелых всадников народного ополчения, очень хороший хозяин и к тому же человек строгий, но добрый и справедливый. Для колонов он отец родной, а к рабам относится заботливо, но только в том случае, если они трудолюбивы и исполнительны. Ленивых скотов, бунтовщиков и подстрекателей к бунту он не щадит и казнит их, как это и положено, без малейшего промедления, но такое случается крайне редко. Если раб работает хорошо и предан своему хозяину, то он не только получает поблажки, но и может стать в его поместье колоном. В общем мне очень сильно повезло, что я стал рабом этого ангела во плоти — луртия Нир Талг Марениса и потому должен просто визжать и прыгать от немыслимого счастья.

Утром девятого дня моего пребывания на Редии обоз въехал в большое и красивое поместье Нира, которое я смог увидеть только издалека, так как рабам сразу же приказали топать на Рабский двор. Это была самая настоящая тюрьма, огороженная высокими, мощными стенами, в которых, к моей неописуемой радости, имелись квадратные окна размером метр на метр, перегороженные вертикальными стальными прутьями. Рабский двор был внутри в общем-то невелик, квадрат двести на двести метров с большим бассейном, который окружали каменные ванны, и высоко бьющим вверх фонтаном посередине. Вода была практически дармовая, так как к поместью, расположенному в предгорье, был подведён акведук. Над всеми четырьмя углами возвышались караульные башни, а по плоской крыше двухэтажной тюрьмы прогуливались, отгороженные от Рабского двора высоким каменным парапетом, над которым возвышался частокол прутьев, лучники с очень недоверчивыми физиономиями.

В общем более предрасположенной к побегу тюрьмы невозможно придумать. Да, стены имели в толщину метр, да, тяжелые ворота были двойными, с площадкой досмотра посередине и над ними возвышалась пятая караульная башня. На первый взгляд всё выглядело солидно, вот только стены-то были не из гранита или базальта, а из какого-то ноздреватого тёмно-рыжего камня, а потому вмурованные в них прутья это так, пустячок-с для очень настойчивого и терпеливого человека. В общем я сразу же нацелился на побег, но сначала решил хорошенько изучить местные условия и окрепнуть физически, а потому был настроен на ударный физический труд во имя кармана того ублюдка, который решил, что раз я выползаю из реки на берег, то уже всё, только поэтому являюсь его рабом. А ещё я решил, что мне нужно будет совершить парочку каких-нибудь подвигов, чтобы хоть раз побывать в поместье и забрать свои вещи. Нир часто вертел в руках моё орудие и радиостанцию, но так и не смог их вскрыть.

Когда мы доехали до поместья, Хулус выбрался из фургона и, держа в руках верёвку, повёл меня на Рабский двор лично, чтобы проследить за тем, как меня станут окончательно превращать в раба. Едва мы оказались внутри двора, по которому бегало с полсотни ребятишек в возрасте от двух-трёх до семнадцати лет, он первым делом приказал снять с меня ручные кандалы и повёл на вещевой склад. Там мне подобрали по росту и выдали: исподние портки и нательную рубаху из серовато-белого полотна, холщовые штаны, неказистые, но весьма удобные постолы высотой чуть выше щиколоток, новенький длинный, меховой жилет, а также два полотняных полотенца, две пары портянок, два холщовых полотнища, сшитых из двух кусков каждое, две кружки, литровую и пол литровую, четыре миски одна другой меньше, кувшин для воды и два холщовых мешка, один чтобы всё сложить, а второй поменьше, заплечный.

Хулус отвёл меня к фонтану, к одной из каменных ванн с проточной водой, где приказал искупаться и переодеться во всё новое. Прекрасно понимая, что за отказ буду, как минимум, жестоко избит, я покорно разделся и залез в ванну. На меня тут же уставилось множество любопытных глаз. Лицо и руки у меня уже загорели, а вот тело было белым, хотя всё в разводах грязи. На бортике ванны лежало несколько рогожных мочалок, а также стояло три горшочка с голубовато-серой моющей пастой из голубой глины, пепла и небольшого количества мыла. Мылся я долго, с час и всё это время Хулус терпеливо прогуливался рядом, жуя вяленное мясо. Когда я выбрался из каменной ванны, он удовлетворённо кивнул и сказал:

— Это хорошо, что ты чистоплотный. Господин не любит грязных, вонючих скотов, но учти, мыться можно только вечером, после ужина. Вот тогда плескайся, хоть до утра, но через час после рассвета ты в любом случае отправишься работать. Пойдём, я покажу тебе то место, где ты будешь теперь жить. Если ты умный человек, то не задержишься в рабах надолго, если дурак, проживёшь там до старости.

Жить до старости, если я не совершу побег, мне предстояло в каменном мешке размером три на пять метров, в котором стояла лежанка с тюфяком, набитым какими-то листьями, над ней висела полка, возле окна стоял стол, перед ним табурет, а в углу, справа от входа, стоял сундук и над ним висела деревянная вешалка. По периметру всего двора располагались на первом этаже всякие складские помещения и мастерские. На уровне пола второго этажа располагалась широкая, метров пять, деревянная веранда с навесом. Некоторые комнаты были поменьше, их было немного, а все остальные вдвое больше, в них жили семейные пары рабов. Точнее все семьдесят два раба имели жен, а многие так ещё и детей, которые до пятнадцати лет не знали ничего, кроме Рабского двора. Впрочем, раз в пять дней их выводили на целый день на прогулку, но кроме ближайшей рощицы они всё равно ничего не видели. В общем этим детям вряд ли кто-нибудь стал бы завидовать, но я так думаю, что рабы всё же были довольны.

Во всяком случае Хулус ходил вокруг меня гоголем и явно ждал моего восхищения, но его не последовало даже тогда мы вошли в мою комнатку. В ней он сел на табурет, велел мне сесть на лежанку и суровым, непререкаемым сказал:

— Сегодня ты отдыхаешь, Валент Карт и вечером тебя последний раз покормят за счёт господина. С завтрашнего дня ты начнёшь отрабатывать свой хлеб, пшено, мясо и всё остальное. Парень ты, как я посмотрю, выносливый, но Боги обидели тебя силой.

Надсмотрщик над рабами сделал паузу. Меня так и подмывало сказать ему, что боги обидели меня умом, а не то я перестрелял бы их всех на дороге, запасся харчами, местной одеждой и пошел бы вверх по реке к своему кораблю, но я промолчал, а он продолжил:

— А ты, как я погляжу, человек сообразительный и скорее всего умеешь делать что-то особенное, так как руки у тебя не покрыты мозолями. Вот ты мне и скажи, чем ты можешь быть полезен господину?

Не долго думая, я ответил:

— Господин Хулус, я могу ухаживать за скотиной.

Надсмотрщик нервно дёрнулся, видно хотел ударить меня, но сдержался и вместо этого насмешливо спросил:

— Ты же ничего не помнишь.

— Да, это так, господин Хулус, я ровным счётом ничего не помню и всего лишь знаю некоторые вещи. Например то, что меня зовут Валент Карт. Также я знаю, что могу ухаживать за скотиной.

— Ты видел нашу скотину? — быстро спросил держиморда — Какая она из себя? Как выглядит и что ты о ней знаешь?

Горестно вздохнув, я отрицательно помотал головой:

— Я ничего не помню. Может быть видел, а может нет. Просто я знаю, что с этим делом справлюсь без особого труда.

— Пасти коров и бычков тебе будет не по плечу, — задумчиво сказал Хулус, — со свиньями тебе тоже не совладать. Разве что с молочными козами, но они очень дороги. За каждую потерянную козу спрос будет весьма велик. Жизнью заплатишь, если загубишь хоть одну. Ты готов отважиться стать козьим пастухом?

— Хищные животные в округе есть? — быстро спросил я — От моих рук и не одна коза не пострадает, но я не могу нести ответственность за то, что какую-то из них загрызёт клыкастая тварь.

Надсмотрщик сосредоточенно кивнул:

— Такое бывает, раб, но у тебя будет пять пастушьих овчарок, которые и козам не дадут разбежаться, и горных волков отгонят, матёрые псы, но с ними тебе нужно будет ещё подружиться. Три месяца назад они одного пастуха из людишек господина насмерть загрызли, но он скорее всего сам во всём виноват. Ещё у тебя будет мощный лук и кинжал. Тебе его будут выдавать поутру, а вечером ты будешь его сдавать и не дай того Боги, если ты попытаешься украсть хоть одну боевую стрелу. Сразу же на кол сядешь. Ещё у тебя будет конь. Ты верхом ездить умеешь или тоже не помнишь?

Вспомнив, как ездил верхом Нир, кавалерист хренов, я невольно ухмыльнулся. Ездить верхом я умел, причём не просто ездить, а скакать. У отца на ранчо был небольшой табун и он быстро научил меня этому делу. Тем более, что наши лошади были не чета редийским тихоходам, которые, как я подозревал, не знали, что такое галоп. К тому же Кеофийской империи ещё не изобрели стремена. Поэтому я пожал плечами и спросил вместо ответа:

— А это что, такая уж большая сложность? Конечно умею, господин Хулус. Единственная проблема, это ваши луки. Стрелять из лука я умею, но вряд ли смогу натянуть тетиву боевого, хотя если мне будет дозволено, то почему бы не попробовать? Вдруг смогу натянуть?

Надсмотрщик сердито нахмурился:

— Раб, как-то всё странно получается. То ты ничего не помнишь, то ты, оказывается, умеешь делать то, о чём не помнишь. Почему?

Пожав плечами, я невозмутимо ответил:

— Не вижу в этом ничего странного, господин Хулус. У меня есть такое подозрение, что я очень сильно ударился обо что-то головой и поэтому потерял память. Когда я пытаюсь что-то вспомнить, то вижу позади себя одну только беспроглядную темноту. Когда же вы спрашиваете меня о чём-либо, что я умею делать, то моё тело само вспоминает, что для этого нужно делать. Поэтому будьте уверены, если я сяду верхом на коня, то не свалюсь с него. И взяв в руки подходящий мне по силам лук тоже сумею сделать меткий выстрел.

Тут я тоже не врал. Стрельбе из спортивного лука я начал учиться ещё в двенадцать лет на Номраде и к шестнадцати годам выиграл добрых три дюжины наград. Там же я научился стрелять сидя верхом на механической модели лошади. У Егора, моего друга, тоже имелось семь охотничьих луков и четыре мы с собой на охоту брали всегда. Правда, то были такие луки, которых реды и в глаза не видели. Мои слова почему-то задели Хулуса за живое и он зло сказал:

— Хорошо, пойдём посмотрим, что ты за лучник. Ошейник раба для тебя уже готов, так что скоро ты сможешь выходить с Рабского двора. Господин очень добр и через каждые десять дней даёт тем рабам, которые хорошо работают, день отдыха. Оставь всё здесь и пошли в медницкую мастерскую.

Мы спустились по широкой лестнице вниз и отправились в медницкую мастерскую. Кузницы на Рабском дворе не было, но трое рабов, мастеров по меди, изготавливали не только ошейники рабов, но и медную посуду, которую потом лудили оловом. Реды уже знали, что соли меди ядовиты. Там я, прежде чем вставить шею в специальный станок, взял в руки ошейник шириной в дюйм и толщиной в три миллиметра, луженый изнутри, и прочитал на нём надпись, выбитую на меди стальными чеканами на кеофийском языке:

— Валент Карт раб луртия Нир Талг Марениса.

Надсмотрщик чуть из штанов не выпрыгнул:

— Ты что, умеешь читать?

— Не знаю, господин Хулус, — насмешливо ответил я, — просто мне показалось, что именно это должны означать эти знаки.

Сначала раб-медник вложил в станок ошейник, затем я засунул в него свою шею и через пять минут моё рабство обрело законную силу Кеофийской империи. Пока что оно не казалось мне столь уж ужасным, а ублюдок Нир после командира Сандерса кому угодно покажется лапушкой и зайчиком, белым и пушистым. Мы вышли через двойные ворота наружу, но направились не к поместью, а наискосок, к небольшому военному лагерю. В нём на громадном манеже как раз тренировались кеофийские кавалеристы, причём в полном боевом облачении, вылитые византийские катафрактарии в чешуйчатых, причём вооруженные длинными топориками. Однако, меня куда больше заинтересовало то, что посередине манежа находилось нечто вроде трассы для соревнований по конкуру, правда, препятствия на ней были невысоки. Редийские лошади были плохими прыгунами.

Хулус подвёл меня к начальнику манежа, здоровенному вислоусому и носатому мужику лет пятидесяти. Узнав о том, что я умею ездить верхом Клеут даже икнул от неожиданности, но быстро с собой справился и удивлённым голосом спросил меня:

— Послушай-ка, тщедушный раб, ты не смерти ли себе ищешь? У нашего господина не забалуешь. Если ты расшибёшься насмерть, то спрос будет в первую очередь с меня.