| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
* * *
* * *
С тех пор, как мать перестала бояться Интернета, компьютер как-то незаметно отошел к ней. Сына удивило неожиданное для него увлечение матери. Он и не думал, что она пристрастится сидеть за компом часами. Дома началась серьезная борьба за 'место под солнцем'. Итогом её оказался подарок. Придя из института, он увидел на столе новенький ноутбук 'Тошиба'. На радостях он расцеловал мать и предложил обучить её дополнительно нехитрой науке бродяжничества по сети.
— Вот как? Война за компьютер была перманентной, да? — улыбалась мать сыну. — Вижу, что с подарком-то угодила!
— Угодила, — довольно мурлыкал тот в ответ и 'подарил' ей тему, интуитивно чувствуя, что она придется матери по вкусу. Сын угадал. Мать встрепенулась. В ней проснулся настоящий исследователь, дремавшей глубоко в тайниках души все эти годы.
— Твоя одержимость сдвинула меня с мертвой точки! — сказала она, и Антон увидел, что в глазах матери снова появились искорки жизни. Она называла сына одержимым, хотя до сегодняшнего дня и сама не понимала, что одержимость всегда была любимой чертой её собственного характера. Компьютеру она радовалась, как ребенок, называя теперь уже свой 'пентиум' 'Волшебным Ящиком'.
— Разве это не магия?! — восклицала она, широко расставив руки. — Всего лишь две цифры создают и образ, и цвет, и музыку, и видео!
Антон улыбался и, кивая, соглашался. Постичь все, что с ней произошло, он тоже не мог.
— Этот 'Волшебный Ящик' был дан нам свыше! — настаивала мать. — И кто мне скажет, что это не магия, когда я одновременно могу болтать с подругами в чате, скачивать четвертый сезон 'Лоста', смотреть в прямом эфире уроки каббалистов и разыскивать твоего отца на сайте знакомств?
— А это ещё зачем? — удивлённо спросил Антон.
— А затем, что их отдел уже пять лет, как перешел на эти дрянные коробки.
— Ну, ты, мать, определись, — промычал полным ртом Антон, стоя перед открытой дверцей холодильника. — То 'волшебный ящик', то 'дрянная коробка'.
— Возьми к булочкам молочка, — грустно улыбнулась мать сыну, — запивай, так вкуснее. А почему 'дрянные коробки', Антоша... Так ведь, сколько гадости там, сколько мерзости. Сплошной соблазн. И я, дура старая, не убереглась: кто-то прислал ссылку, а там 'о любви' написано. Ну, я и кликнула. И зашла на порно сайт. Господи! Они как веер рассыпались предо мной. Их было так много. Пока закрывала, насмотрелась до отвращения. А что говорить о молодежи? Или, вон, о твоем отце? Ведь кругом — искушение.
— Мама, — спросил Антон, лукаво улыбаясь, — ты действительно думаешь застукать папу на сайте знакомств?
— Не думаю, — неопределенно ответила мать, отстраняясь от компьютера.
* * *
* * *
Вчера Виктория Константиновна действительно застукала мужа. Он 'подмигнул' ей сам. Короче, её муж прокололся. Стал подбивать клинья к собственной жене, которая все же умудрилась найти его на злополучном сайте знакомств, где под чужой фотографией разместила свои данные и назвалась Викой. Когда муж стал звать её на свидание, она написала ему что-то гневное в ответ. А он напомнил, что люди для того и общаются здесь, чтобы выслушивать наболевшее и разнообразить свою жизнь. А постскриптум приписал то, что оказалось чистой правдой, и поэтому вызвало в ней бурю негодования. Он написал, что она не только именем, но и своими претензиями напоминает ему жену.
Вика расплакалась, удалила свою страничку с сайта и хотела выплеснуть своё горе на 'Женсовете', где поселились её старинные подружки. Но их на сетевом форуме не оказалось.
* * *
* * *
Подруги снова были девчонками, выбалтывающими друг дружке семейные тайны, свои сокровенные страхи и личные открытия. Казалось, они напрочь забыли то, почему однажды их дружба потерпела крах, а отношения, построенные на сильной привязанности, разорвались, не выдержав испытания на классовую непримиримость.
* * *
* * *
Услышав от Вики, что её мать вынуждена была публично отречься от своего отца, врага народа, подруги затеяли нешуточный диспут. Перессорившись, они вынесли продолжение спора на комсомольское собрание. Результатом идеологической победы Светки и Ларки стало исключение Вики из комсомола.
* * *
* * *
— Так нельзя! — точно таким же тоном, как и на собрании первичной комсомольской ячейки, чеканя слова, декламировала Ларка на заднем дворе школы. — Мы, комсомольцы, должны выявлять, критиковать и переубеждать! А применять крайнюю меру — исключать из комсомола — им никто не позволял! Исключить все равно, что расписаться в собственном бессилии перед оппонентом! Это не по-ленински! Мы не имеем права отдалять от себя молодёжь и разбрасываться 'за здорово живёшь' такими девочками, как Викуля!
Светка жевала яблоко и перепуганными глазами смотрела на подруг.
— Девочки, что же мы наделали? — спросила она и заревела...
* * *
* * *
Виктория Константиновна всхлипнула. Она до сих пор помнила, что и как сказала подругам:
— Когда-нибудь вам будет по-настоящему стыдно за вашу выходку. Теперь мы — оппоненты, и стоим по разные стороны баррикад! — Она подняла портфель и направилась прочь со школьного двора.
— Не придирайся к словам! — крикнула Ларка. Оглянувшись, Вика долго смотрела на бывших подруг, словно хотела запомнить их навсегда. Они были в одинаковых школьных платьях, белых передничках с приколотым комсомольским значком, в волосах одинаковые белые банты. Обе выглядели растерянными. Ларка была чуть выше Светки, а Светка чуть шире Ларки. Вот и всё.
— Привет комсомолу! — крикнула Вика, отворачиваясь, и её рука вскинулась в салюте. До дому она дошла, не оборачиваясь. Прорыдала всю ночь и наутро не пошла в школу. Она изорвала школьные фотографии в альбоме, вырезала ножницами кусок форменного платья, где был приколот комсомольский значок, и на его место пришила желтую заплатку. Бабушка застала ее спящей. Она взглянула на платье, болтавшееся на дверном косяке, на жёлтую заплатку и охнула.
— Девочка моя! — запричитала старушка, сорвала платье с вешалки, прижала к сердцу и влетела в комнату. — Викуленька! — взвизгнула она. — Викуля!
Вика проснулась, вскочила и разрыдалась на её груди.
— Бабушка, они меня из-за деда исключили! — кричала она в ухо старушке.
— Горе-то какое, — запричитала бабка, обнимая и целуя внучку. — А вот мы прямо сейчас к деду-то и пойдём. Поедем к нашему деду на могилку. Там и поговорим...
* * *
* * *
В трамвае, чтобы не расплакаться, бабушка болтает без умолку. А Вика молчит. Она почти не слушает бабку. Сейчас она далеко — снова на комсомольском собрании. И вдруг она, вроде бы, слышит голос соседки по дому — Баси Моисеевны. Вика отрывается от своих горестей, взглядом выискивает её в вагоне трамвая, но тут до неё доходит: это бабушка так похоже её изображает:
— Городское кладбище, — говорит бабушка голосом Баси Моисеевны, — там уже много лет евреев хоронят среди гоев. Ой, я извиняюсь, конечно, но советская власть имеет-таки силу. Чтоб заставить хохлов лежать среди жидов? Никому это не удавалось: ни царям, ни гетманам, ни казачьим атаманам.
— Бабушка! — Вика одергивает её и испуганно смотрит на редких пассажиров, прислушавшихся к словам говорливой старушки.
— Ой, Господи! — встрепенулась она и схватилась за внучку. — Нам же в гастроном надо. Помянуть деда чем-то, выходим на остановке, — она быстро сошла с подножки вагона и, хохоча, поймала Вику.
— Ты ведь, не подумав, сотворила такое, верно?
— Ты о чём, бабушка?
— Не прикидывайся дурочкой... Жёлтая заплатка... повешенное платье, — старушка прикрыла рукой рот.
* * *
* * *
Они купили букетик васильков, чекушку столичной водки, полбуханки черного хлеба, докторской колбасы и один помидор. У входа на Ждановское кладбище прихватили пару тонких свечей в церковной лавке. Бабушка разлила чекушку в три граненых стаканчика, предусмотрительно положенных в сумку ещё дома, отрезала перочинным ножом кусок хлеба, развернула бумажку, взяла из неё щепотку соли и посыпала сверху. Затем положила хлеб на стакан и поставила его на могилку, рядом с васильками, которые касались головками овальной фотографии деда.
— Со скорым свиданьицем, — обратилась бабка к портрету деда, залпом опорожняя стакан. — А нас, Григорий Львович, из комсомола исключили, — сказала она, моментально опьянев на глазах у внучки, — в беде твоя внучка оказалась из-за страхов наших вечных! Что-то от матери прознала, а до конца так и не поняла ничего. Иначе бы — простила её. И с подружками бы не стала ночами по кухням шептаться. И не навела бы она на себя такое горе. Каково это, когда мать не может рассказать своей дочери всю правду, а не рассказать уже невозможно. Так позволь мне, Григорий Львович, взять на себя роль рассказчицы. А ты мне оттуда помоги, чтоб не сбиться. Ладно?
Она снова отрезала хлеб, положила на него два куска колбасы, половинку помидора и протянула Вике.
— Садись на скамейку и ешь, я рядом с тобой примощусь, рассказ длинный будет... Твой дед сидел. Долго сидел. Я двоих девчонок вырастить успела, пока он по тюрьмам да зонам мыкался. Его обвинили в шпионаже, а посадили за воровство.
— Как это? Он действительно что-то украл?
— Авиационный завод! — улыбаясь, сказала старушка и икнула.
— Как? — ужаснулась Вика.
— Никак, — ответила старушка, допивая остатки водки в стакане и кладя в рот кусок колбасы, — он тогда работал коммерческим директором. Главным по снабжению авиастроительного завода. И в первые дни войны ему поручили эвакуировать производство. Викуля, ты можешь представить эту груду железа, которую успешно доставил твой дед за Урал? Они получили всё до единого винтика, но не получили лишь одного вагона с документацией. Дед клялся и божился, что это форс-мажор, что вагон разбомбило, а ему не верили. Следователь резонно интересовался, почему из нескольких составов, забитых разобранной техникой, не пострадал ни один вагон? И почему среди них не было вагона с документацией? Почему она оказалась в другом составе?! В том, который, якобы, был разбомблен немецкими самолётами?! И где справка, заверяющая, что состав был разбомблён, а вагон с документацией сгорел? И без этих, якобы, разбомблённых документов завод уже не был заводом, а представлял собою кучу железного дерьма! Знаешь, Викуля, как это квалифицируется? 'Террористическая деятельность'. Деду все так и говорили: 'Тебе лучше сознаться, что украл'. А особист Поцелуйко объяснял ситуацию несколько иначе. Мол, дед украл всю документацию секретного авиастроительного завода. И если сознается, где спрятал, то получит лишь несколько лет за воровство. В противном случае — пойдёт по статье 'шпионаж', и будет расстрелян как враг народа. А Григорий Львович — 'нет!' и всё. В отказе, — говорит бабушка, а Вика ужасается. — Короче, из Сибири на Колыму. Слава Богу, война кончилась, девчонки хоть и голодные, а об университетах мечтали. Обе — и мама твоя, и тетка — учителями стать хотели. Языки иностранные преподавать. А муж мой все сидит, горемычный. А как-то раз прислал весточку для старшенькой, Люсеньки, мамки твоей. Лично. Письмо такое, где говорил, что ей, мол, жизнь свою молодую строить надо, а у неё в анкете — 'отец в местах лишения свободы'. И статья — 'террор'. Короче, писал он ей, чтобы отказалась она от него, тогда, мол, анкета чистой будет. И что это — его подарок ей из тюрьмы, к совершеннолетию. Он очень любил её. И очень мудрый, по тем временам, совет дал. На самом деле, он не терял ни дочери, ни её отношения к нему. Но, как человек, лишенный гражданских прав, видел, чем может помочь своей дочери. Совет тогда сильно смутил твою маму.
— Еще бы... меня бы тоже смутил, — сказала Вика.
— Мама твоя боготворила отца. Красавец, атлет, Аполлон. Он, правда, в юности атлетом был. Выступал в цирке с французской борьбой и жонглировал пудовыми гирями. Он так крутился на турнике, что у меня в глазах рябило, а молодой лейтенант — жених младшенькой Маришки — с завистью и восхищением смотрел на него. И твоя мать не могла не любить своего отца. Он был для неё героем, победителем. Я воспитывала дочерей в уважении к нему. Я ведь сама завоёвывала твоего деда, а не он меня. Стихи ему писала... Я знаю, как не просто было стоять твоей маме на школьном комсомольском собрании, где она произносила страшные слова, в которых отказывалась от отца. Не приведи Господи пережить такое.
— Бабушка, мне страшно, — сказала Вика.
— Не бойся старых воспоминаний. Только не забывай мой рассказ, — всхлипнула старушка и обратилась к портрету мужа. — Это же ты, Григорий Львович, понимал, что с ворами можно только по-воровски... — бабушка говорила страшные вещи, пьяно раскачиваясь на скамейке взад-вперед. — А дочь твоя советской комсомолкой была, верила в справедливость, лично товарищу Сталину письма писала, что ты невиновен. И тут — отказаться. Кому-то такое сотворить просто, а ей далось нелегко. Чувство вины не давало дышать твоей дочери.
— Откуда ты знаешь, — перебила её Вика.
Старушка налила ещё водки в стаканчик, снова выпила и, утерев слезу, сказала:
— Ты не должна ни от кого отказываться или отрекаться. Нужно лишь согласиться с твоим комсомольским собранием. Чтобы выжить. Это нужно сделать. И это будет полегче того, что выпало на долю твоего деда и твоей мамы. Понимаю, что удар по твоей гордости и самолюбию будет сильным, но у тебя есть возможность представить себя на мамином месте. И простить её. Боялась я, что сегодняшний день придёт, и словно сама накликала его. Господи, прости меня, дуру старую, — старушка низко поклонилась, едва не свалившись со скамейки, но удержалась и несколько раз подряд повторила: — Господи, спаси, Господи, спаси, Господи спаси.
Внучка положила на хлеб большой кусок колбасы и протянула бабушке. Та взяла и заплакала:
— Люсенька сама себя осудила. Но ты её винить не имеешь права. И никто не имеет. И никто ни разу не посмел её осудить, слышишь? Никто... — шептала бабушка на ухо внучке. — Только она сама... сама!
Вика горела со стыда.
— Поешь, бабуля, — говорила она дрожащим от слёз голосом, ощущая, что оказалась кругом неправая. А бабушка прижала её к себе и, погладив по голове, сказала:
— Будь мудрой, как твоя мама. Но не повторяй её ошибки.
— Постараюсь, бабуля. Только платье школьное вчера зря испортила.
— Не переживай. Давай, попрощайся с дедом. Поедем домой потихоньку. Есть у меня заначка — с пенсии откладывала. Дам тебе на новое. А завтра пойдешь на уроки в старом. Поставлю я тебе заплаточку аккуратненькую, никто и не поймёт ничего. А ты — будешь вести себя, как ни в чем не бывало. Поняла?
— Поняла, бабуля. Давай, я тебя под руку возьму, а то тебя заносит. А нам ещё до трамвайной остановки дойти надо и доехать без приключений.
— Доедем, куда мы денемся, — хихикнула в ответ бабушка.
* * *
* * *
Первым был урок биологии. Классный руководитель Людмила Георгиевна, — с лисьей мордочкой и вечным румянцем, — обвела внимательным взглядом девочек и торжественно произнесла:
— Товарищи комсомольцы, вчера Вика очень серьёзно отнеслась к прозвучавшей в её адрес критике и сегодня просит предоставить ей слово. Я думаю, что классное собрание мы проведем сейчас, а урок биологии перенесем. Есть возражения?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
