Времена не выбирают

-Хочу?— переспросил он.— А что с моего хотения, кроме пустого бульона?

-Завтра я буду в ТельАвиве, — спокойно ответила она.— Послезавтра мы пойдем в театр. Ты хочешь на драму или на балет!

-В оперу.— Ему было интересно, что она ответит на это.

-А что, у вас завелась опера?— Она удивилась.

-Заводятся вши,— поправил ее Маркус.— А опера есть всегда. Не у нас, так у соседей.

-Подожди секунду,— попросила она, и он отчетливо услышал стремительное, но мягкое лопотание клавиатуры под ее пальцами.

-"Набуко" тебя устроит?— спросила Деби через минуту.

-"Набуко"?— Он натурально удивился.— Верди?

Трудно было поверить в такое совпадение, но вряд ли девочка стала бы импровизировать такие подробности: ведь его телефон, скорее всего, до сих пор слушают все кому не лень.

"Маньяки!" — устало подумал он, но сейчас их маниакальная уверенность в его потенциальной опасности была справедлива, как никогда.

-Верди?— спросил он.

-А что, есть другой "Набуко"?— поддразнила его Деби. Очень натурально поддразнила. Просто умница.

-И где это?— спросил он.

-В Бейруте,— ответила она.— Час полета...

-Я подумаю,— согласился он.— Когда ты приезжаешь?

-Утром.— Она задумалась, повидимому, перебирая в уме оставшиеся дела.— К полудню, так будет вернее.

-Ну что ж,— раздумчиво произнес Маркус.— Если ты всетаки приедешь раньше полуночи, заезжай, не стесняйся. Ты же знаешь, я всегда рад тебя видеть. Только не ночью,— добавил он через мгновение.— Ночью я сплю.

-Я приеду днем,— пообещала Деби.— Целую!

-Взаимно,— хмыкнул он, и разговор завершился.

Ну что ж, она позвонила и сказала все ожидаемые слова, и, следовательно, его волнение было оправданно. Он почемуто совсем не волновался по поводу того, что его люди не справятся, но вот о том, что случится затем, он не думать не мог. И всетаки, до тех пор пока не позвонила Деби и не сообщила, что эти двое ушли, все это было лишь вероятностью. Теперь же это стало реальностью, и значит — время было потрачено не зря. В ожидании звонка Деби Маркус — о чем бы он ни думал — на самом деле думал лишь об одном: "Что случится теперь?" И, поскольку времени у него оказалось достаточно, он успел расставить все знаки препинания в простеньком, казалось бы, предложении: "Если не я, то кто?" Выходило, что наступило то самое время, когда бездействие не благо, а действовать, так уж вышло, снова должен именно он.

Когда три дня назад ожила сложная и совсем под другую ситуацию заточенная эстафета, и техник газовой компании, пришедший проверить систему на утечку, шепнул — между делом — что кузен из Праги хотел бы с ним встретиться (непременно, срочно ), Маркус не сразу даже сообразил, о чем, вернее, о ком, собственно, идет речь. И если он тогда всетаки поехал, то только потому, что знал: Гиди не стал бы поднимать тревогу изза пустяка. По дороге пришлось здорово замутить воду, чтобы сбросить хвост, повешенный совершенно утратившим совесть министром внутренней безопасности,— так вот, по дороге, благо времени оказалось достаточно, он перебрал множество вариантов, но — к своему стыду — о визите в Прагу в тридцать четвертом даже не подумал. Зато, когда он вошел в тот дом и увидел двух вставших ему навстречу мужчин, узнал их сразу и сразу же почувствовал, как проваливается под ногами земля. Это было невероятно, невозможно, а потому и неожиданно, но 74 года спустя, в огромном салоне чужой квартиры перед ним стоял его собственный кузен, если и постаревший с тех пор, то самую малость. И второго он узнал тоже, хотя и был тот обряжен в религиозного еврея. Этот "водил" его тогда по Праге целый день, но тоже выглядел, как огурчик,— как будто с тех пор и не прошло двух третей века.

А потом был разговор. С глазу на глаз, тетатет, так сказать, и хотя разговор этот продолжался больше двух часов, а собеседники кашу по тарелке не размазывали, но содержание беседы было таково, что и двух суток, пожалуй, было бы мало. Много чего было тогда сказано — говорил больше кузен Макс, а старик слушал — однако же главное он понял сразу и не без огорчения посетовал на свою недальновидность. А ведь, казалось бы, что нового — понастоящему нового — он узнал? Ведь если гдето имеется некая дверца, то неважно, какой нацией стоит замок и кто, когда и зачем ее открыл, а потом закрыл, все равно, рано или поздно, она откроется снова, и тогда жди гостей. И не мог старик ни на кого переложить ответственность, ведь именно он — один из немногих во всем мире — знал про то, что дверь существует, и не одна к тому же! Более того, сам же через ту "дверь" — или что она такое?— ходил уже, а теперь вот через другую, но точно такую же "дверь" пришли к нему — к ним!— этот странный его кузен с дружком своим, от которого пахнет разведкой, как от денди одеколоном. И визит этот — случайный, как они утверждали, вероятно, не кривя душой,— многое менял, потому что это был уже "обмен визитами". Вот как. Это рав Шулем мог себе позволить всецело оставаться в рамках своей религиозномистической концепции — так уж он видел мир,— а вот Маркус не мог, не имел права. Для него знание — эзотерическое или нет — есть прежде всего инструмент, а проще говоря, оружие. И то оружие, к которому он неожиданно прикоснулся, получил доступ благодаря визиту своего тезки из совершенно другого мира было оружием опасным, обоюдоострым.

Естественно, он сделал все, что мог, чтобы помочь этим двоим выбраться из западни пространства и времени и вернуться домой. Но то, что он осознал, увидев их впервые после той давней встречи в Праге, сразу и бесповоротно изменило его самого и, как он тут же понял, начало стремительно менять его собственную реальность, хотя бы самим фактом случившегося.

Старик встал из кресла. Теперь это выходило у него не так легко, как хотелось бы, но все же он был на это способен. Слабое утешение, да уж какое есть.

Пройдя через салон и коридор, он оказался в прихожей и остановился перед дверью на лестницу. Постоял секунду, разглядывая тяжелую дверь, но благоразумие взяло верх, и, развернувшись всем телом к другой двери, Маркус вызвал лифт.

Спуститься на два этажа — в гараж — было едва ли не секундным делом, даже при том, что это был домашний лифт, двигавшийся не торопясь. Однако четыре марша по лестнице наверняка стали бы для старика серьезным испытанием.

"Оно мне надо?" — С этой мыслью он вышел из лифта и включил свет. В просторном гараже стояли всего два автомобиля. Относительно новый — девяносто седьмогогода — "мазерати", на котором он обычно и ездил (с шофером, разумеется) и его старый любимый "майбах" пятьдесят седьмого года. Maybach SW57 — автомобиль, никогда реально не производившийся фирмой Карла Майбаха, прекратившей выпуск автомашин в 1941 году. В 1961м права на Maybach приобрела компания Daimler Benz, которая в конце 1990х возродила забытую марку.

Впрочем, последний раз он ездил на "майбахе" года полтора назад.

"Мальчишество!" — сказал он себе ворчливо, но всетаки открыл машину и сел за руль.

"Майбах" был в идеальном состоянии — уж за этимто Маркус следил постоянно — и завелся сразу. Мотор работал ровно и сильно, не так бесшумно, как у нынешних машин, а так, как и должен работать мощный и правильный немецкий мотор. Послушав несколько секунд эту чудную музыку, способную стать гимном уходящей в небытие эпохи, старик нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и стальная штора перед капотом его машины начала медленно подниматься вверх. И сразу же, поднырнув под нее, в гараж ворвался яркий солнечный свет жаркого тельавивского утра.

Дождавшись, пока выезд из гаража откроется полностью, Маркус плавно вывел свой "майбах" на тихую тенистую улицу, носившую такое же тихое и уютное название — Неве Шаанан, Неве Шаанан — Приют Покоя (ивр. ).

и свернул направо. Утро уже наступило, и летнее солнце с энтузиазмом, достойным лучшего применения, вовсю жарило раскинувшийся на песчаных дюнах город. Впрочем, от тех дюн давно остались лишь воспоминания старожилов да узкая полоска пляжей, протянувшихся от Яффы до давно уже слившейся с ТельАвивом Герцлии. Старик опустил стекла — в его машине не только оставалась редкая теперь ручная коробка передач, но и не было кондиционера — и ехал, принимая лицом и грудью порывы влажного жаркого ветра. Но жара и влажность ему пока не мешали. Три четверти своей долгой жизни он прожил без кондиционеров, компьютеров и автоматических коробок передач. Притом жить — и не только жить, но и воевать — ему пришлось в разнообразных странах с жарким климатом, будь то Италия или Мексика, Турция или Египет. Так что привык. А сегодня и подавно мог потерпеть. Жалкие крохи адреналина, впрыснутого его никчемным стариковским организмом в жидкую кровь, текущую по ветхим венам, создавали почти реалистическое ощущение внезапно вернувшейся молодости. Иллюзия была приятна, не без этого, но всетаки — лишь иллюзия, и Маркус это знал.

Улица за улицей "майбах" продвигался вперед. Немногочисленные прохожие оглядывались на него, а машины притормаживали. Такой автомобиль был теперь большой редкостью, однако коекто, разумеется, еще и знал, что за старая перечница торчит за рулем раритетного авто.

"Нуну,— усмехнулся старик, перехватив очередной полный изумления взгляд.— Смотрите, дорогие сограждане. Сегодня я весь день на арене, и завтра, надеюсь, тоже".

Он миновал сложный лабиринт улиц с односторонним движением и, наконец, выехал на проспект Зига. Здесь уже было просторно. Машины ехали по трем полосам в каждую сторону, но их, учитывая время суток, было сравнительно немного. Старик занял крайнюю правую полосу и с удовольствием прибавил скорость, не зарываясь, разумеется. Шестьдесят километров в час — его предел. На большей скорости ослабевшая реакция могла дать сбой.

"Оно мне надо?" — почти весело подумал Маркус, ощущая удовольствие от "быстрой" езды, и в этот момент его остановил полицейский.

"Вот же..." — Старик плавно притормозил, реагируя на отмашку молодого парня в голубой форме, и, притерев машину к обрезу тротуара, остановил ее всего, быть может, в метре от мотоцикла патрульного.

-Я нарушил правила?— ворчливо спросил Маркус, глядя сквозь открытое окно на подошедшего вплотную полицейского.

-Нет,— растерянно ответил тот.— Но вы уверены, мой господин, что можете управлять автомобилем?

-У меня есть права,— кисло улыбнулся Маркус и протянул патрульному пластиковую карточку лицензии.

Полицейский взял права, бросил на них беглый взгляд, и челюсть его отвисла сама собой.

-Вы...— только и смог сказать он.

-Я,— кивнул старик.— И если ты еще не заметил, парень, улицы моего имени в этом городе пока нет. Значит, я жив.

-Извините, кводо, Кводо — ваша честь. Обращение, обычно используемое в судах в адрес судьи (ивр. ).

— обалдело сказал полицейский и вернул Маркусу лицензию. Рука его при этом ощутимо дрожала.

-Пустое,— хмыкнул Маркус.— Я могу ехать?

-Да. Да, конечно.— Этому парню будет что рассказать своим друзьям. Сегодня он остановил "майбах" самого Маркуса Холмянского, и живой Итальянец разговаривал с ним, "как мы с тобой"!

Старик кивнул своим мыслям, завел машину и, стараясь продемонстрировать "высший класс", плавно тронул ее с места, вписываясь в не сильно напряженный поток движения. Достигнув площади Царя Шауля, Царь Шауль — в русской транскрипции Саул, первый царь Израиля.

он взял вправо и снова вернулся в свой собственный старый ТельАвив, только теперь уже с другой стороны. Для того чтобы попасть туда, куда ему сейчас надо было попасть, не обязательно было выезжать на проспект Зига, но старику просто захотелось прокатиться по скоростной магистрали. Только и всего.

Первую остановку он сделал, как и запланировал, на улице Ольги Зиг, припарковал машину у дома восемнадцать и неторопливо вернулся к десятому. Поскольку заранее он с Ариком не созвонился, могло случиться, что ему придется подождать. Маркуса это, впрочем, совершенно не тревожило. Ждать так ждать. Ему и стричьсято было, если честно, не обязательно, и не к парикмахеру он на самом деле сейчас пришел. Однако долго ждать не пришлось. Всего десять минут. Маркус только и успел, что бегло пробежать заголовки утренних газет, но уже углубиться в чтение пространной статьи о раскладе сил в кнессете Кнессет — израильский парламент. В данном случае парламент ИРИ (Иудейской Республики Израиль).

Арик ему не дал. Клиент, над лысиной которого колдовал бывший лучший подрывник 21го Балканского корпуса, ушел, и Маркус занял его место в кресле у окна.

"Ну и зачем ты здесь?" — спросил он себя, скосив глаза к окну. С этой позиции он мог видеть только часть уличного указателя.

"Ольга".

Полина...

Он знал, зачем сюда пришел, но ему было неловко и даже стыдно признаться самому себе (себе даже больше, чем комунибудь другому), что все это было лишь затем, чтобы увидеть ее имя. Однако от правды не уйдешь, даже если очень этого хочешь, а он не любил лгать. Во всяком случае, себе и своим друзьям.

"А потом ты поедешь пить кофе к Реувену..." — Ольга не иронизировала, она просто предполагала.

"Непременно,— твердо ответил он, переводя взгляд на зеркало.— Сначала Ольга Зиг, 10, потом Эммануил Зильбер, 39, а еще потом — книжная лавка на Неверов. Имею я право?"

"Имеешь,— согласилось с ним его собственное отражение.— Только не затягивай, брат! Сдохнешь по дороге, и все твои благие намерения обратятся в ничто".

-Как обычно?— поинтересовался Арик.

-Да, Ари,— ответил он, вглядываясь в свое собственное лицо по ту сторону времени.— Да, как всегда.

Таким, как сейчас в зеркале, он был шестьдесят лет назад. Таким увидела его в первый раз Ольга. А кто еще, кроме немногочисленных фотографий, оставшихся от того времени, помнил его таким? Дватри все еще живых "мальчика" из его Волчьей Сотни, в которой на самом деле никогда не было так много людей, но и они, перешагнув уже восьмой десяток, сражались теперь с маразмом и склерозом, а не с контрразведками половины стран Европы.

"Ты остался один",— сказала Ольга, и он услышал в ее голосе печаль и сострадание.

"Я не один",— возразил он, отметив, что она так ни о чем и не догадалась. Это был хороший признак. Если не догадалась Ольга, то и Китовер — сука!— не догадается.

"Я не один",— сказал он.

"Он не один",— подтвердил Янычар, умудрившись вклиниться в их разговор через два квартала.

"Не вмешивайся, Зильбер!" — потребовала Клава, никогда не упускавшая случая напомнить Янычару, кто в доме хозяин.

"Молчи, женщина!— с любовью в голосе огрызнулся Зильбер.— Мы на Востоке или где?"

-Как полагаете, профессор,— спросил щелкавший над его головой ножницами Арик.— Чем кончится эта история с польскими претензиями?

-Ничем,— хмуро буркнул старик.— Оперетка.

-Оно так,— согласился парикмахер.— Но, если Германия двинет свои танки...

-Арик!— Маркус не сразу понял, кто сейчас возмущен больше: он нынешний, старый и желчный, или тот, другой, что упорно не желал исчезать из зеркала перед ним, молодой, циничный, жестокий сукин сын, каким он был шестьдесят лет назад.— Можно подумать, у русских закончились бронеходы!