— Ладно. Хорошая новость номер один. Завтра к восьми утра всем, кто не несёт караульной службы или не принадлежит к команде корабля, необходимо собраться здесь; нам нужно будет отправиться на мессу. Полагаю, оружие можно будет взять с собой, насколько я знаю, это здесь в порядке вещей. Да, и ещё: отец Николай благословил нас на это, если иначе никак нельзя. И это именно тот случай.

Тут вдруг послышался визгливый голос Кирюши Поросюка:

— А я в Бога не верю. Я атеист. Комсомолец.

— Так вы ж крещёный.

— Все крестились, и я крестился. Но всё равно — не верю в сказки о богах.

Я хотел было на него прикрикнуть, потом махнул рукой и сказал:

— Ладно, не идите, силком никого загонять не буду. Теперь плохая новость. Один из вас рассказал кому-то из местных, что мы, русские, не верим в Бога.

Почему-то мне показалось, что Кирюша вдруг потупил взор...

— Больше такого никогда никому не говорите, и вообще не следует обсуждать религию, если не хотим нарваться. Ладно, третья новость, на этот раз действительно хорошая. У инквизиции к нам вопросов нет. Думаю, не дошли до здешних ещё новости о Брестской унии — иначе вопросы очень даже могли бы быть. Но, полагаю, на данный момент бояться нечего. Все свободны.

На всякий случай, во время вечернего сеанса связи, я попросил отца Николая прокомментировать ситуацию, и он сказал, что я, в общем, поступил правильно. И что Православная Церковь даже допускает поход в католическую церковь, если православной в пределе досягаемости нет. Но делать это надо осторожно.

На следующее утро, десять человек, включая и Его превосходительство князя, и Её превосходительство княгиню, пошли на мессу. Как ни странно, Кирилл Петрович Поросюк был в составе нашей делегации, хотя за день до того он отпросился. На мой вопрос, чем именно обусловлено подобное решение, он ответил:

— Решил, что нужно ходить в церковь — ведь здесь так полагается.

Нас, увы, посадили на первую скамью, так что мы были на виду у местного священства, так что пришлось сидеть прямо и внимать. Никто кроме меня не знал латыни, да и я всего лишь умел на ней читать, так что задача была нетривиальная. А служба продолжилась не менее четырёх часов, после которой сеньор алькальде пригласил нас с Лизой отобедать к себе. Мы взяли с собой ещё двух "идальго", а Поросюк отпросился нанести визит вежливости сеньору Пенье.

Когда мы уже отъезжали на "Святую Елену" (сеньор алькальде никогда не позволял Лизе передвигаться по городу пешком, даже на такие смехотворные расстояния), вдруг подбежал Кирюша и сказал:

— Алексей, тут господин Пенья предлагает устроить экскурсию на холм "Эль-Гитаррóн", где до сих пор есть индейские развалины.

Лиза, подумав, сказала:

— Знаешь, милый, устала я. Поезжай сам, потом расскажешь.

Я отправил обоих "идальго" с ней на "Святую Елену", а сам сел в карету Пеньи, подъехавшую к дому сеньора алькальде, и мы отправились на Эль-Гитаррон.

Дорога оказалась весьма длинной — мы ехали часа полтора вокруг залива. Дождей, по видимому, давно не было, и состояние грунтового покрытия было более или менее удовлетворительным. У выхода из залива Акапулько, мы увидели стены вокруг каменного здания.

— Форт? — спросил я у Пеньи.

— Заброшенный. Новый вы уже видели, он над Санта-Лусией.

Вскоре мы прибыли к подножию холма.

— Дон Алесео, отсюда придётся идти пешком. Не бойтесь, это недалеко.

Через десять минут, мы уже были в пределах старой деревни. Домов не оставалось — похоже, то, из чего они были построены, давно сгнило, но платформы, состоявшие из огромных прямоугольников, на которых они были построены, до сих пор были видны. А вот храм в центре сохранился очень неплохо. Впрочем, похоже, он был заброшен уже давно.

— Здесь жили люди, которые, по преданию, пришли с востока, а потом пришли науа, и эти люди ушли. Потом, конечно, пришли йопе и выгнали науа.

Мы обогнули храм и увидели огромную маску на его фасаде. И тут до меня дошло — это же ольмеки, древнейшая мексиканская цивилизация!

Зайти в храм не получилось — центральная часть храма рухнула, вероятно, столетия назад. Но тут и там валялись детали рельефа, тоже весьма интересного. Я подумал, что в будущем неплохо бы договориться с сеньором алькальде о проведении раскопок — вряд ли он будет против.

Я заснял храм с разных ракурсов, и мы пошли вниз. И вдруг, за поворотом, на меня накинули какую-то тряпку и повалили на землю. Это было последнее, что я запомнил в этот день.

6. Узник замка Иф.

Проснулся я, как оказалось позже, на следующий день. Голова сильно болела. Я попробовал пощупать её и обнаружил, что руки мои были связаны, причём за спиной. Попробовал пошевелить ногами и понял, что и они были обездвижены. Потихоньку я понял, что нахожусь в полутёмной комнате. Через два крохотных окошка у потолка пробивалось немного света.

Постепенно мои глаза привыкли к полумраку и я увидел, что стены здания были построены из крупных каменных брусов, а лежал я на охапке соломы, постеленной на земляном полу. Было жарко, очень хотелось пить, но воды нигде не было. Я попробовал что-то сказать, но послышался лишь негромкий стон. Я прикрыл глаза и попытался вспомнить, как я сюда попал.

Потихоньку я начал вспоминать поездку на Эль-Гитаррон, и то, кто меня туда возил. Пенья, сволочь!! Но кто-то передал это приглашение. И кто же?

И тут у меня перед глазами предстал Кирюша Поросюк, передавший мне приглашение Пеньи. Так-так... Помнится, именно он с первого же дня так доверительно болтал с этим достопочтимым сеньором, причём на неплохом испанском, как оказалось, лучшим, чем мой. Всё понятно. А я, как дурак, подставился.

Ну что ж, всё ясно. Кроме одного: где я? И как мне отсюда выйти? Вряд ли они захватили сеньора эль принсипе, чтобы его замочить. Значить, будут требовать или выкуп, или что-нибудь другое. Но что? Понятно, что, если уж они пошли на такое мероприятие, то требования будут значительными. Возможно, мне придётся побыть гостем этих милых господ, кем бы они ни были, достаточно долго. И зачем, собственно говоря, меня выкупать за такие деньги? Не я первый, не я последний, теперь-то людей у нас немало. Есть люди и поважнее.

И вдруг меня как током ударило. На "экскурсию" пригласили не только меня, но и Лизу. Как всё-таки хорошо, что она вернулась на "Святую Елену". Впрочем, если бы она пошла с нами, то с нами были бы и "идальго", и захват был бы не столь прост. Тем не менее, вот её я совсем не хотел бы подвергать какой-либо опасности. И слава Господу, что её это не коснулось...

Я закрыл глаза и попытался повернуться на другой бок — голова так болела, что хотелось забыться и заснуть, как в любимом романсе одной из моих бабушек.

И тут я наткнулся на что-то упругое и холодное.

Я опять открыл глаза. Взгляд уткнулся в чьё-то лицо. И это лицо было весьма знакомым.

Я посмотрел, насколько мог, вниз. Голова, как и положено, сидела на шее, которая, в свою очередь, принадлежала чьему-то телу. Повреждений на теле я не заметил. А вот в голове сверху была огромная вмятина.

И тут я понял, кому принадлежала эта голова. Рядом со мной лежало тело Пеньи. И оно было холодным, что было неудивительно — при таких травмах черепа люди обычно не выживают.

Как ни странно, шоком это не было. Более того, я вдруг заснул.

Разбудили меня чьи-то голоса. Голова болела уже намного меньше. Я попытался разобрать, что эти люди говорили, но это не был ни один из известных мне языков. Запомнилось лишь изобилие странного для русского или американского уха звуков "тль" — с глухим "л".

Когда-то давно, ещё в университете, когда я изменил своей первой Лизе с той самой мексиканкой, я решил подучить язык науатль — язык ацтеков, толтеков и некоторых других племён. Заинтересовал он меня, когда она мне сказала, что её имя — "Местли" — означало на науатле "луна".

Впрочем, науатль я очень быстро забросил — прекращение отношений с прекрасной Местли после того самого телефонного разговора с Лизой отбило у меня желание учить ещё один никому не нужный язык. И сейчас я не мог сказать со всей уверенностью, что это был именно науатль. Но на это было очень уж сильно похоже.

Я открыл глаза. Надо мной склонились три молодых женщины, одетые в короткие плащи на одном плече — так, что одна грудь была оголена — и набедренные повязки. У двух из них была более тёмная кожа, практически абсолютно круглое лицо, и немного сплюснутый нос; тем не менее, они были достаточно красивыми, и очень мне сильно напомнили Местли. У третьей лицо было овальное, кожа чуть посветлее, и она была, с моей точки зрения, действительно красавицей.

— Местли, — непроизвольно сказал я.

Одна из них вздрогнула, посмотрела на меня и сказала что-то на своём языке. Потом, увидев, что я её не понимаю, спросила на испанском:

— Откуда ты знаешь моё имя, белая свинья?

Я замолчал.

— Говори, или я дам тебе по яйцам.

— Уважаемая Местли, с человеком, который меня взял в заложники, бьёт и обзывает свиньёй, я говорить не собираюсь.

— Ты не испанец, — с удивлением сказала она. — Может, ты и правда не свинья. Хотя, конечно, может, ты инглéс (англичанин). Они ещё худшие свиньи, чем испанцы.

— Я русо (русский), — сказал я.

— Не знаю таких. И где живут эти русо?

— Далеко на севере.

— И вы тоже убиваете индейцев?

— Нет.

— И вы тоже делаете из них рабов?

— Нет. Мы их лечим, обучаем в наших школах.

— Врёшь. Белые люди никогда нам не делали хорошо. Вот этот — она показала на Пенью — по матери наполовину индеец. Его бабушка и моя бабушка были сёстрами. И что? Он приехал к нам, опоил нас пульке (потом я узнал, что это — что-то вроде пива из агавы, именно на её основе делается текила). И мы с сестрой Шочитль — она показала на вторую круглолицую — проснулись рабынями. Мы, его родня. Он нас ещё насиловал и давал нас своим людям, у Шочитль и у меня родились дети, он их приказал убить. Его люди размозжили их головы о камни. А эта женщина — из племени Кисе, живущем далеко на севере. Её захватили испанцы и привезли сюда. Мы не можем выговорить её имя и зовём её Патли, "лекарство". Год назад мы убежали от него, и оказались здесь. — Она хотела что-то добавить, и вдруг замолчала.

— У кого?

— Узнаешь.

— А зачем вам понадобился я?

— Не нам, а хозяевам. За тебя твои люди дадут большой выкуп. И кое-что перепадёт и нам. Слушай, русо, если мы тебе развяжем ноги, ты будешь вести себя хорошо?

— А если не буду?

— Тогда будешь и дальше лежать здесь, ходить под себя — видишь, как от тебя пахнет? А если будешь, то мы тебя помоем, и ты будешь спать хоть и не на пуховой перине, но всё-таки на соломенном тюфяке, и будешь есть и пить. А если будешь делать нам хорошо, то, может, будешь есть и пить хорошо.

— Ладно, похоже, придётся согласиться.

— Тогда давай, пойдём.

Они распутали верёвки на моих ногах, и тут я заметил, что пребывал всё это время в абсолютном неглиже. Увидев моё замешательство, Местли рассмеялась.

— Русо, твоя одежда слишком хороша, чтобы позволить тебе её испортить. Если тебя выкупят, то мы её тебе вернём. Если нет, она тебе больше не понадобится. Да и в голом виде ты не убежишь, ведь ты не индеец. А теперь иди.

Они встали по разные стороны от меня и немного поодаль. Потом Местли сказала:

— Следуй за мной, русо.

И мы пошли.

7. И тройной красотой был бы окружён...

Меня привели в некое подобие ванной комнаты — такие же деревянные стены, но пол каменный, и с одной стороны небольшая дырочка — похоже, слив для воды. Здесь не было окон, зато в крыше была довольно большая дыра, и видно было хорошо.

Там сидела ещё одна женщина, но если первые три были красивыми, то эта была больше похожа на массивную жабу. Когда мы все вошли, она передвинула свою табуретку к входу и заблокировала дверь своим массивным телом, после чего достала длинный нож и стала им чистить ногти, посматривая в мою сторону.

— Не беспокойся, русо, она не знает испанского, только науатль, зато она предана хозяину, и убьёт тебя — не задумается. Причём с лёгкостью.

И она сказала что-то на науатле, после чего подняла небольшую досочку над головой.

Та молниеносно выхватила небольшой нож из-за пояса и бросила его в досочку. Нож пробил доску, расщепив её надвое. Местли отдала нож жабе.

— Её зовут Тепин, "малышка". Она будет тебя охранять, — усмехнулась она. — Не советую тебе даже пытаться бежать. А теперь мы тебя помоем.

Они развязали мне руки, взяли ведро — вода, к моему удивлению, оказалась прохладной, но не холодной, и омовение было вполне приятным — и начали меня повсеместно мыть, смешивая воду с каким-то порошком, отчего у них в руках появлялась пена вроде мыльной. Я пытался было возразить, когда они добрались до причинного места, но, увы, все три только засмеялись, а Тепин впервые за всё время даже немного улыбнулась.

Потом меня затащили через узкий ход в соседнюю комнату, которая была чем-то вроде сауны, где все три, оголившись, сели вместе со мной на каменную скамейку. Потом вошла Тепин с вениками из травы и начала нас всех стегать ими. Должен сказать, что при виде трёх граций во мне, против моей воли, взыграло желание, но вид голой Тепин полностью его перечеркнул. Хотя телу было приятно — стегала она так, как надо.

Затем меня опять мыли, после чего отвели в комнату, где стояла кровать и стол с табуретками. Меня усадили на одну из них и накормили тёртыми бобами, а также чем-то, завёрнутым в кукурузные листья, в котором я с удивлением узнал некий предок известных любому путешественнику по Мексике тамале. Запивал я всё это какой-то кисло-сладкой алкогольной жидкостью.

— Пульке, — сказала Местли.

Про него я только слышал, но никогда не пробовал — пиво из агавы. Именно из него делают мескаль и текилу — для последней необходима голубая агава из региона города Текилы, и, понятно, она должна быть произведена именно там. Впрочем, изобретут и то, и другое ещё нескоро. Само пульке мне сначала не понравилось, потом я вдруг понял, что оно очень даже недурственно, а я уже пьян.

После обеда, мне показали, где туалет типа сортир (в небольшом закутке, и с настоящей дверью — ацтеки и прочие местные народы очень ценили гигиену и чистоту, чем выгодно отличались от испанцев). Ещё мне поставили большой кувшин с водой, положили меня на кровать — испанскую, и хоть тюфяк был соломенным, но на нём лежало что-то типа простыни из сплетённых стеблей тростника.

— Видишь, русо, мы с тобой очень неплохо обходимся. Твоя очередь сделать и нам приятное. Иначе окажешься там, где ты уже был.