На неведомых тропинках 2. Шаг в пустоту

Разбудило меня тепло. Не знаю, сколько прошло времени, солнце уже встало, радуя нас редкими и, скорей всего, последними этой осенью теплыми лучами. Тело затекло. Весь мир затек, не желая шевелиться. Весь этот темный мир.

Сердце забилось, как сумасшедшее, скакнув к горлу, паника, как гигантская волна, накрыла с головой.

— Ольга? — я почувствовала, как напрягся гробокопатель, но ответить не смогла.

Слова имеют вес. Я не могла сказать это вслух. Я думала, что пережила худшее пробуждение. У тех, кто создал этот мир, у ушедших Святых отличное чувство юмора, они очень любят доказывать тебе, как ты ошибался.

— Что?! — он дернулся, и руки сжали меня сильнее. — Говори!

— Веник, — я подавилась звуком, но смогла продолжить, — я не вижу! Я ничего не вижу!

— Во мраке

— Что там? — спросила я.

— Ничего, — прошипела Пашка, — говорят.

— Святые, — простонала я, уцепившись за рюкзак с Невером.

Седой вошел на стежку за три часа до полудня. Говорят, был в ярости. Пришлось поверить на слово, лицезреть столь незабываемую картину я не могла.

Я кричала, плакала, вырывалась, не понимая, чего хочу больше: убежать или остаться. Утро у источника запомнилось немногим выжившим неконтролируемой истерикой человека. Взрослого и разумного человека.

Кончилось все так же внезапно, как и началось. Пашке надоело уговаривать, тем более, что ни одного слова я не услышала, не хотела. Другое дело пощечина, от которой зазвенело в голове, и резкое шипение:

— Это откат! Прекрати! Это откат от ночного зрения! — явидь встряхнула меня лапами.

Я всхлипнула, размазывая сопли и слезы по лицу, но биться головой о землю прекратила.

— Источник не поможет, — лениво сказал Веник, хотя мысль о воде едва начала формироваться в голове. — Магия на предмете, не на ней. Зрение работало в усиленном режиме и теперь "не работает". Амулет вытянул из нее все резервы.

— Перегрев, как у фена, надо ждать, когда остынет, — добавила Пашка.

Не могу сказать, что мне сильно полегчало, но беспрестанно повторять: "Я не вижу! Я ничего не вижу!" -я перестала. Не знаю, что подействовало — удар или будничное сравнение с бытовым прибором, но через несколько минут я смогла если не говорить, то хотя бы думать.

Через час в Заячий холм вошла свита Кирилла. Я загнала страх никогда не увидеть лукавую улыбку дочери так далеко, как могла, чтобы не было видно даже самой, не то что остальным. Было невыносимо представить, что он увидит меня такой — испуганной, дрожащей и жалкой. Я слепая, но это все еще я.

Все за то, чтобы своими глазами увидеть, как бабка печет блины, оскал явиди, сутулость падальщика. Все, что угодно...

— А сейчас что? — спросила я минут через десять.

— Тихо, — шикнул на меня гробокопатель.

Я подавила раздражение, грозящее перерасти во второй акт истерики, и резкий ответ так и не слетел с языка.

Седой путешествовал с комфортом, со штатом прислуги и под охраной. Такое количество новых людей здесь не видели со дня основания стежки. Градус общего напряжения стал спадать. Село живо, и это главное. Осознание, что все кончилось, пришло как-то вдруг. Чужие потрясенные голоса и, наверное, взгляды.

Гархи исчезли. Тела сгорели вместе с домами. Стёжка устояла. Крайние дома всех поперечных главной улиц срезало non sit tempus. Они ушли в колышущееся марево, наступающее на село шаг за шагом. Погибли две опоры, но две остались. Мы были на волоске. Известны случаи, когда стёжка стояла и на двух опорах, но неизвестно ни одного, когда она удержалась на одной. Вопреки предсказаниям хранителя, Заячий холм стоял, безвременье остановилось, довольствуясь бездушными постройками и сократив территорию Заячьего холма вдвое.

Все радовались. Иногда для счастья нужна такая малость — солнце над головой и хозяин с грозным рыком поблизости.

— Скажите хоть что-нибудь, — попросила я.

В мире без света было плохо. Я цеплялась за якоря звуков, силясь по ним восстановить, представить, что происходит вокруг. Я каждую минуту дергала Пашку или Веника ради того, чтобы услышать их голоса, убедиться, что они здесь, что не ушли, не бросили.

Встречу в холмах из-за такой малости, как разрушенная стежка, никто отменять не стал. Седой и Видящий сошлись на середине. Даю гарантию, в позах скорбь, в глазах твердость. В свое время я на наших секретарей партии насмотрелась по телевизору. Встречу провели меж Поберково и Заячьим холмом. Две палатки на двух холмах, секретари и брежатые — вот что рассказала мне явидь.

Близко никого не подпускали брежатые, поэтому мы устроились на одном из соседних холмов, на каком, не скажу. Веник пошутил, что с таким же успехом можно было остаться на стежке, фигурки встречающихся выглядели миниатюрными, голоса доносились урывками, когда ветер бросал в нашу сторону резкие порывы.

Я вздохнула, ощущая горечь беспомощности. Мне было недоступно ни то, ни другое. Цепляясь за Пашкин рюкзак, я с ужасом осознавала, что мир сузился до грубой материи, пластиковых застежек и твердой кожи — чешуи явиди. Веник как отстранился у источника, так больше ни разу и не подошел. Моя слепота пугала его больше, чем меня. Или отталкивала.

Иногда тело пробирала дрожь, голова гудела. Подранный лишенной бок дергало болью, при каждом движении. Ночь на земле близ воды не прошла даром, но на фоне потери зрения беспокоило это куда меньше.

— Секретари передают бумаги, — сказала змея, — будут подписывать соглашение.

— Кровью? — спросила я без всякого сарказма.

— Как же, — буркнул справа падальщик, — бумаги-то подготовлены заранее, заметили?

— Спектакль, — фыркнула явидь, — у Видящего младшенький мелькает, смотри-ка, уже на ногах, и брюхо зажило.

— Эту огненную голову не перепутаешь, — согласился Веник.

"Как и белоснежную", — мысленно добавила я.

— Алисы там нет? — ответ напрашивался сам собой, но не уточнить столь важную деталь я не могла.

— Нет, — гробокопатель шевельнулся, я уловила запах мокрой прелой ткани и пота.

— Ставят руны обязательств, — вернулась к происходящему явидь.

Подпись кровью — это для таких, как я, для людей. То, что течет по венам у демона, не выдержит ни одна бумага. Другое дело руна обязательств, это рисунок. Рука, выводящая рисунок заклинания, дает обязательства, от выполнения которых не уйти. Хотя я уверена, соглашения составлены с допуском для маневра как для одного демона, так и для второго.

— У хозяина новый вестник, — хмыкнул Веник.

— Чему удивляешься? Давно пора, — змея повела плечами.

— Мне знаком этот человек, — протянул гробокопатель, — один из представительства людей, помнишь?

— Я мало что помню, — в голосе Пашки послышалось веселье, — устала тогда очень, все проспала.

— Я не тебя спрашивал.

— Не представляю, о ком ты, — я подняла голову к небу, солнечные лучи согревали кожу, каждый момент давал надежду: вот сейчас, вот в эту секунду я смогу их увидеть, — вестники чаще выходят из людей. Потомственных торговцев мало.

— Те же заложники, — согласилась змея, — только душу они вручили хозяину.

— Я уже понял, что продешевил, — сухо сказал падальщик.

— Все. Подписали, — явидь качнулась, — машут свитками, как будто можно что-то прочитать.

— Не важно. Сейчас огласят.

Я протянула руку на голос, но либо неверно оценила расстояние, либо Веник отстранился.

— Слушайте, чистые и нечистые... — разнесся над холмами голос нового вестника.

Вестник — это не только скупщик душ. Вестник обладает правом или проклятием, как посмотреть, вещать от имени хозяина, быть его голосом, слова и повеления которого услышит вся нечисть в округе. У людей как? Закон вступает в силу после его публикации в общественном издании. У нечисти после оглашения. Содержать ради этого типографию или сотню-другую писарей здесь никто не будет.

— Воля и закон, плоть и кровь Северных пределов, повелитель нечисти и страж переходов Седой демон узрел подлость врага и оценил ее. Узнал его силу и восхитился ею...

— Ну, конечно, — процедил падальщик, — больше восхищаться нечем.

— ...гниль и зараза хозяйничают в разуме врага. Они заставили его напасть на священное будущее и на чистоту. На детей. На источник, на чистоту, которой и так мало...

— С этим и в самом деле дефицит, — согласилась я.

— ... а посему стражи переходов в священном праве мести...

— Священное право — повторила явидь, — адо бы запомнить.

— ... когда один сбивается с пути, долг других направить его через боль и лишения. Посему стежка южных пределов Кощухино с согласия дома Видящих объявляется северной.

— Вот и боль, — припечатал падальщик.

— Внимайте нечистые и чистые... — вступил новый голос.

— Вестник Видящего, — пояснила Пашка.

Кожи коснулось что-то маленькое, прохладное и требовательное. Невер слегка шевельнул пальцами, просовывая ладошку в мою. Неуверенный детский жест. Но какой же правильный и доверчивый. Поймет тот, кто хоть раз держал руку ребенка в своей. Змееныш не так давно проснулся, я чувствовала в нем остатки сна, легкий голод и недоумение тем, что мы стоим на месте. Неверу нравилось, когда Пашка двигалась, нравилось покачивание.

— ...в знак нового союза стежка западных пределов Поберково возвращается под сень севера. Таков адат и изъявление, тело и дух Западных пределов повелителя нечисти и защитника стёжек Видящего демона.

— А вот и лишения, — явидь качнулась, — вот чем заплатили западники за спасение младшего Видящего.

Мир крутанулся, кольцо вокруг талии разжалось. Когда перед глазами тьма, содержимое желудка, даже если это простая вода, остается на месте. Водить за ручки медлительного и слепого человека никто не собирался. Бросить обузу, пока с нее не сняты обязанности надзирающей, Пашка не могла. Веник не спешил носить меня на руках. Змея была сильна и бесцеремонна, жесткий захват поперек туловища, острая боль в ребрах, стиснутые зубы не помогли сдержать стон, перемещение и постановка на землю. Как куклу в человеческий рост. Неверу понравилось.

— Где мы? — ноги коснулись земли, я покачнулась и раскинула руки, чтобы сохранить равновесие.

— Сторожевой камень на калиновой тропе, — ответил Веник, — брежатого нет.

— Думаю, нам пора домой, — сказала явидь.

— Согласен. Но что если Юково все еще закрыто? — спросил падальщик.

— Мы пройдем, — я коснулась рукой монеты на шее.

— В голосе уверенность, оснований для которой я не вижу, — гробокопатель приблизился.

Я ощутила дуновение воздуха, он остановился в шаге. Обоняния тут же коснулся запах пота, давно нестиранной одежды и крови.

— Ты воняешь, как падаль, — опередила меня Пашка, — нет, еще хуже. Как же вы достали своими откатами.

Не знаю, привлекал ли теперь излишнее внимание змееныш, мы и сами на незаметных не тянули.

— Не нравится — отойди, — лениво процедил Веник, — есть вопросы поважнее. Хозяин знает о нападении на Юково?

— Ага, чтобы не упустить случая и под это дело еще одно село у кого-нибудь отжать, в компенсацию моральных страданий — змея фыркнула, — Хозяин знает все, что ему надо.

— Даже не сомневайтесь, — раздался незнакомый голос.

— Низшие! Из-за ваших откатов нас можно голыми руками брать, — явидь зарычала и дернулась в сторону, мои руки схватили воздух.

Несколько секунд тишины. Я с ужасом представляла, как задаю очередной вопрос, а мне никто не отвечает. Спрашиваю снова и снова, кричу, а тишина остается такой же непоколебимой. Я выдохнула, сжала кулаки и заставила себя успокоиться. Загнала панику в очередной раз в угол.

— Господин новый вестник, — поприветствовал того, кто поднялся на холм, падальщик, — чем обязаны?

— Вас требует к себе хозяин, — человек шел очень легко, — будете на месте выяснять степень его осведомленности.

— Эээ, — я завертела головой.

— Немедленно, — вестник добавил в голос звука, и приказ прозвенел над холмом.

— Хорошо, идем, — Пашка оказалась рядом, — держись, Ольга.

— Нет — я почувствовала, как кто-то остановился рядом, — приказ касается двоих. Змея и заложник. Никаких слепых.

"Ну, и слава Святым", — мысленно сказала я, оперлась о сторожевой камень, улыбнулась во тьму и уже вслух добавила:

— Я никуда отсюда не денусь. Обещаю.

— Мы быстро, — обнадежила Пашка.

Веник по обыкновению предпочитал отмалчиваться.

Мысли отдавали горечью. Кирилл не знал, что я здесь? Или специально исключил возможность встречи? Может, у меня очередной приступ собственной значимости? Или излишнее рвение нового вестника, старающегося исполнять приказ с точностью до запятой, а хозяину все равно, сколько человек и не человек к нему приведут?

Я сидела на сторожевом камне. Твердая поверхность впитала то немногое тепло, которым одарило нас утро. Запах падальщика быстро развеялся. Под порывами ветра шуршала трава, калиновые ветки с сухими щелчками стукались друг об друга. Бинт на правой руке высох и покоробился. Целительница — это не врач в районном травмпункте, пальцы двигались легко, запястье сгибалось безо всяких усилий. Я хоть и не видела, но вполне могла себе представить цвет повязки, в которой уже не было необходимости. Я подцепила шершавый край и стала медленно слой за слоем разматывать бинты.

Мир, отнявший у меня зрение, оказался богат на звуки, шорохи, стуки, далекие эфемерные вскрики птиц или людей. Тишина бывает абсолютной лишь в non sit tempus, там я бы ослепла совсем,.

Шаги я услышала сразу, идущий не скрывался. Из-под ботинок посыпались камушки. Широкие шаги, уверенные, скорее мужские, чем женские. Неизвестный поднялся на холм, замер. Я отбросила бинты и прислушалась. Два тихих вкрадчивых шага и тишина.

— Кто вы? — я не выдержала и заговорила первой.

Отличный вопрос, как раз в стиле фильма ужасов. Продолжение не разочаровало. Неожиданный тычок в плечо, и я упала назад. Я даже не поняла, чем меня так, рукой? Ногой? Копытом? Палкой?

Падение испугало больше, потому как, летя в темноту, не знаешь, чем оно завершится, подушкой из листьев или волчьей ямой. Ударилась о землю и тут же вскочила. Поразительно, но, пока я видела, припасть к земле казалось естественным и безопасным: не потеряешь опору и никто не ударит со спины. Сейчас же в полной темноте, в полной уязвимости я не могла оставаться внизу, как зверек, задравший лапки в ожидании удара.

Быстрые шаги. Я выставила руки и повернулась на звук.

— Так-так, птичка, потеряла глазки!

Голос был знаком. Этой ночью я уже его слышала.

Шаги, ветер от резкого движения лизнул щеку. Тычок в плечо.

— Тит? Вы ведь Тит? Зачем...

Очередной толчок положил конец вопросам.

— Ну, вспоминай, птичка! Не разочаровывай меня. В прошлый раз ты казалась умнее, — шаги по кругу и тишина.

Да, я знала этот тон, эту насмешку в голосе, каким бы он ни был. Я помнила, кто и когда говорил со мной так.

— Проклятый.

— Привет.

— Чего тебе надо? — спросила я, оглядываясь, инстинкты и привычки трудно изжить, даже если тебя и окружает та же темнота.