В отчетах не указывается. Истории об испытателях, сочиненные жизнью

— А выпрессовать один шарнир можно? Вот этот?

— Да запросто, хоть оба! Главное, чтоб толк был. Новый же тепловоз, только пригнали, елки...

— Спасибо! Только два не надо, представитель завода подойдет, второй ему оставим.

По дороге к прессу Андрон нагнулся и поднял с полу деталь. Была она размером с ладонь и напоминала что-то среднее между стрелкой компаса и вилкой с обломанными зубьями. Ухватив с верстака шматок обтирочных концов, он начал неторопливо оттирать ее от остатков консистентной смазки и грязных опилок.

— Слушай, а вот это что за штука?

— А это как раз от старого привода. Поломанная, видишь? У них тут проушина, в которую палец вставляется, вот она от ударов и обломилась. Их много тут валяется.

— Они все так ломаются?

— Ну да, посередине проушины. Опасное сечение получается.

Андрон задумчиво повертел деталь в руках, потрогал пальцем острые края неровной шероховатой поверхности.

— Хрупкий излом.

— Ее же закаливают, чтобы проушина меньше изнашивалась.

Пресс с чмокающим звуком и поскрипыванием выдавил шарнир из круглого гнезда.

— Неужели эту тяжесть до Москвы переть будете? — спросил ходовик, выключая пресс.

— А то! — Сергей бережно обернул тяжелый шарнир в старую газету, сунул в двойной черный полиэтиленовый пакет и положил в картофельную авоську из синей вискозной сети, которую на всякий случай таскал с собой. — Пусть в натуре увидят.

В уме он уже прикидывал, сколько возьмут в аэропорту за багаж. Получалось, что доплату завизируют. В этот момент его несколько удивило выражение лица Андрона: тот оттирал руки ветошью, глядя на них так внимательно, словно на ладонях были написаны шпоры для экзамена.

8.

Электричка со вздохом распахнула двери и выпустила редких пассажиров на неостывший перрон станции Коломна. Возле фонаря вились мошки. Внизу, под насыпью, кое-где поблескивали лужи от недолгой дневной грозы.

Не дожидаясь редкой в это время "пятерки", они пошли в сторону Советской. Легкий ветер где-то в вышине шевелил листьями осин.

— А, черт! — вспомнил Андрон, — бутылку-то мы так с собой и таскаем!

— Ты знаешь, сейчас бы под душ и спать. Оставь, праздник будет, оприходуем. Главное, в Институт с инструментом завтра не захвати.

— Ага, тоже скажешь...

— Да, насчет завтра — в отчете по командировке чего писать будем? По втулке все ясно. А по буксе?

— А что по буксе? По буксе тоже все ясно.

— Ясно? Без прикола?

— Без.

— Хочешь сказать, нашел причину выхода.

— Хочу. Нашел причину выхода.

Андрон сделал длинную паузу — усилить эффект.

Артистический дар пропадает, подумал Сергей. Но торопить не стал.

— При поломке привода датчика в буксе не заменили смазку, и в ней остался незаметный осколок. Вот он крутился в этой консистентой смазке, крутился, и в конце концов попал под ролик и заклинил буксу. Сразу. А когда попал под ролик — разрушился, сталь-то хрупкая. Вот поэтому ничего и не нашли.

— Уверен?

— Все другие причины мы проверили, и их можно исключить. Остается эта.

— А не получится как с уфологами? Те тоже думают, раз Баальбекскую веранду не могли сделать на заводе ЖБИ, значит, это пришельцы...

— Есть разница. Уфологи объясняют неизвестное неизвестным. Они не знают, как люди двигали огромные каменные глыбы. Но они не знают и как их двигали пришельцы! Кто вообще сказал, что пришельцы могли двигать эти камни? Уфологи, которые сами никогда их не видели. Здесь же мы ничего не додумываем. Смазка, осколок — это известные, изученные вещи.

— Только у нас ведь все равно получается, что раз нет прямых, фактов, то нет и окончательного вывода.

— А мы так сделаем. Первый вывод: есть наиболее вероятная причина — осколок. Дальше пишем предложения: после поломки привода — неукоснительная ревизия буксы, выкинуть старую смазку, промыть детали, положить новую. И вот если после этого подобных заклиниваний не будет — все, значит это и будет окончательное подтверждение.

Запоздалый трамвайный вагон вынырнул из-за поворота и прогрохотал в сторону мебельной.

— Подождем у "Парка"?

— Да ну его. До Советской уже рядом.

Перекресток двух улиц с эпохальными названиями встретил их гулом и мельканием фар дальнего света. Машины неслись в столицу и из нее. Светофор робко моргал желтым. На вершине "китайской стены" монументально высился политический лозунг. Казалось, они и не уезжали отсюда.

У стеклянной линейки витрин промтоварного тусовалась веселая группа пацанов и девчонок в штормовках и с рюкзаками. Звенькала гитара: "А все конча-ется, конча-ется, конча-ет-ся..". Надсадно скрипел в кривой трамвай единица, выворачиваясь по площади со стороны Пионерской.

— Ну, счастливо... Да, слушай... — Андрон словно пытался что-то вспомнить, — в следующий раз, когда я приду просить десятку, ты мне ее не давай.

— Ну так ты же все равно будешь просить.

— Буду. А ты все равно не давай.

— Так может лучше вообще не просить?

— Да я знаю... Ладно, пока!

Интересно, подумал Сергей, шагая мимо депо в сторону знакомой коробки общежития. Поехал человек лечить тепловоз, а вышло, что тепловоз из благодарности стал исправлять человека.

А может, просто человеку надо иногда чувствовать себя первопроходцем, открывающим для соплеменников места для охоты и поселения? Этот инстинкт вырабатывался в людях тысячелетиями, помогал выжить, закреплялся в поколениях, как необходимое условие существования рода... Если жить только рационально зримым благополучием — титулом, надбавкой, забив этот инстинкт в глубь души, то не станет ли он подспудно точить человека...

Размышления Сергея внезапно прервала незнакомая девушка — невысокая, в светлой блузке и джинсовой юбке с разрезами по бокам. Девушка спешила по притихшей боковой улице к остановке, лишь на мгновение задержалась на ней и тут же исчезла в желтом аквариуме трамвая, уходящего в сторону Зеленой; но Сергей успел почувствовать, что она хороша.

Сергей проводил трамвай взглядом и улыбнулся.

Он понял, что жизнь продолжается.

Апрель 2005 — октябрь 2005., Брянск.

Книга 2

БУСИДО МЕЖДУПУТЬЯ

Повесть

"Да здесь то сбудется, что натуре своей соответствует, сути!"

Часть 1. ЧЕТВЕРТАЯ ПРОИЗВОДНАЯ.

1.

Этой зимой Институт потерял двух человек.

Два молодых пацана, недавно прибывшие по распределению на ВЦ с математического факультета московского вуза, готовились к байдарочному походу на незамерзшей части пруда на Коломенке и перевернулись. Снаряжение не спасло — течение затянуло под кромку льда, а спасательные жилеты прижали к жесткой и ребристой, словно куча рыбьих костей, поверхности морозного стекла. Пока пробили полынью, было уже поздно.

Серая громада людей и машин на полдня остановила работу. Сергей был от отдела в числе тех, кто нес венки; он медленно шагал вместе с процессией сквозь нежную синеву ясного и совсем не траурного дня уходящей зимы, и ему было странно, что смерть выбрала людей, далеких от испытательского дела. Слегка замерзший оркестр и склоненное знамя впереди почему-то делали траурное шествие похожим на поезд, медленно берущий тяжелый подъем.

Две могилы были вырыты экскаватором в продолжение ряда на открытом, почти без деревьев поле, отведенном под новое кладбище, вокруг все было в колеях от рубчатых протекторов, и это тоже вызывало в душе какое-то тревожное чувство несоответствия в окружающем мире. Не то, чтобы дело было в молодости погибших, которые еще "не разменяли четвертак" и не в тяжести утраты самой по себе — Сергей почти не знал их, лишь иногда сталкивался в коридоре на первом этаже ближнего к воротам крыла; тут было что-то другое, то, что, будто крышкой канализационного люка, привыкли закрывать словами "Такая судьба". Что такое судьба?..

Со стороны Оки начали медленно наползать серые пластины облаков. В воздухе почувствовалась сырость. Погребение закончилось: оно мало чем отличалось от многих похорон, виденных Сергеем раньше, но оставило после себя странное точащее чувство какой-то задачи, которую обязательно необходимо решить, но условия которой никак не удается связно выразить. Люди нестройно тянулись по протоптанной в снегу дорожке к выходу и остановке; чтобы отвлечься, Сергей сел на маршрут, идущий обратно к Институту. Если есть опасность запутаться в мыслях, надо просто начать работать.

Когда трамвай, вихляясь по расстроенному пути, нес его мимо дорожной лесополосы за Осипенко, у Сергея откуда-то из подсознания внезапно вынырнула мысль: отличие погибших от тех, кого он привык объединять словом "испытатели", было в том, что на испытаниях никто не ищет приключений. Они сами находятся.

В вагоне почему-то не работали печки, передняя тележка пыталась изобразить оркестр Минха в записи артели пластмасс. Не дожидаясь своей остановки, Сергей вышел на Шавырина и пошел по снегу через поле. С насыпи, за деревьями виднелось двухэтажное бурое здание бывшего детсада, теперь общаги чертежников с Коломзавода. Вспомнилось, как когда-то, еще студентами на практике, они точно так же сошли здесь, чтобы разместиться вшестером в угловой комнате — или, может, он специально сошел, чтобы вспомнить это? Сергей вдруг четко увидел, как тогда, прямо от оттоптанного прямоугольника у трамвайных путей, он увидел нечто большое; необычную машину, столь непохожую на привычные и казавшиеся устаревшими "луганки", "чебурашки" и "ласточки". Ее чертежей еще не было в учебниках, а снимков — в журналах. Она казалась пришедшей из какого-то недалекого, желанного будущего, и делала это будущее радостным и реальным.

Это был сто двадцать первый. "Два тэ — сто двадцать один", если официально. Перекрестить его, закрепив за ним какое-нибудь меткое народное прозвание, что держится надежнее таблички изготовителя, бригады тоже еще не успели.

Сергей еще не знал ни того какую роль сыграет этот тепловоз в его жизни, ни даже того, что он вернется сюда после практики. Распределения в Институт не было. Просто руководитель практики организовал туда экскурсию: показать достижения и помочь набрать синек для диплома. В ходе случайного разговора даже не он, а его приятель, староста группы, сказал, что и у них на потоке есть люди, которые хотят заниматься наукой и идут на красный диплом; в итоге, неожиданно для всех, Сергею персонально организовали направление. Судьба? ..

2.

У проходной его догнал быстро шагавший сорокалетний мужчина в ушанке; это был Орловский, возглавлявший смежную лабораторию, и только что вернувшийся из Москвы, из Центра Железнодорожных Исследований. "Что-то рано он", подумал Сергей. "Даже по магазинам не прошелся".

— С похорон?

— С них. Все равно сегодня во вторую на стенде дежурить.

— Да... печально, конечно... Кстати, видел там одного из мужиков с Кольца, что с вагоном навернулись. Выписали уже. Все лицо изрезано. Поглядел на него, подумал: "Если бы медицина чудеса не делала..."

... Это случилось перед Новым годом, на скоростном полигоне. На скорости сто десять сошел с рельс транспортер, потянув за собой лабораторию; сплотка разогналась больше ста и семь испытателей из Центра попало в реанимацию. Расплата за две ошибки, вернее не ошибки, а слабости: испытатели торопились уложиться в сроки и не стали ждать товарного вагона прикрытия, который было положено ставить между лабораторией и объектом и, которым, собственно, жертвовали при сходе; второй ошибкой было то, что, поторопившись, не привязали приборы.

Сергею запомнилось, как, получив известие о крушении, зам директора по науке тут же спустился в вагоны и лично проверил на прочность ленты, которыми обвязывали усилители и осциллографы; успокоился он, лишь обнаружив полный морской порядок. В Институте это не должно было повториться. Ссылки на отступления от железных правил в других конторах тут не действовали. Рассказывали, как на оперативке у зама по науке кто-то заявил, что Институт все равно не сможет быть вершиной над общим уровнем бесхозяйственности в отрасли. "Считайте — у нас здесь последний рубеж!" — тут же пророкотало в ответ, сочетаясь с ядерным ударом кулака по дубовой столешнице; старый добротный карболитовый телефон подскочил в воздух и слетел на ковер (злые языки утверждали, что из-за этого его и не меняли на новый). Вопрос исчез: зам по науке начинал на натурных испытаниях и на всю жизнь помнил, чем оплачивается каждый пункт исследовательских методик.

В комнате их лаборатории уже сидели завлаб Стеценко и старший инженер Поликарпов; они подъехали раньше. Скидывая на ходу дубленку, в комнату вошел Орловский.

— Ну, и как Москва?

— Что Москва? Ну, что, Женя, Москва? Москва слезам не верит. Камазовские баллоны катят на все, и особенно на занятинскую муфту.

"На резинокордную муфту" — подумал Сергей. Казалось бы, простая штука — два блина с тканью внутри, будто вырезанная из транспортерной ленты. Занятин работал над этой муфтой пятнадцать лет, оттачивая конструкцию от испытания к испытанию — так возделывают сады в горах, годами разбивая неподатливую, неродящую землю и выбирая из нее камень за камнем, чтобы когда-то порадовала она цветами и ароматом будущего урожая. И вот теперь, когда ветки уже клонятся к поверхности планеты, отягощенные драгоценной мякотью плодов...

— А они видели последние акты? — усмехнулся из угла завлаб. — Или опять ходят вокруг канавы и списывают на конструктивные недостатки, а до динамометрического ключа руки не доходят?

— Видели... Что акты, когда Доктор у них на каждом углу "Снежинку" рекламирует.

— Ага, Доктор у нас смелый, — хмыкнул Поликарпов, — После одного выезда на Озерскую, да и то с непонятными результатами...

— Так он говорит, что это мы ему не даем испытывать.

— Ну да, это мы ему не даем. Тем, что предлагаем, а он отказывается.

— Нет, но все равно непонятно, чего он там ловит. Не ухватится Центр за "Снежинку". Идея интересная, исследовать надо, но эта мельница с титановыми поводками не для депо, и в Центре это прекрасно понимают. Не самоубийцы же.

— Не ухватится, Женя, но это хороший повод эксплуатационникам отложить сроки внедрения. Знаешь же сам, что такое для депо осваивать новые машины. Проще попросить еще "эмок", тут и план тебе и премия...

— А Доктор что с этого будет иметь?

— Да вроде как выходит, что ничего не будет иметь. Если затягивать сроки со сто двадцать первым, то у него под угрозой целый ряд тем по опорно-рамному. Получается даже, что он своими аспирантами жертвует.

— Может, просто личное? У него вообще-то масса причин для зуба на нашу лабораторию. Упругое колесо из редуктора выкинули...

— Которое он туда втиснул, только чтобы внедриться и повысил этим напряжения в оси при боксовании...

— Ну., может он и искренне в него верил, кто знает. Человек он увлекающийся. Шестикратную пульсацию момента на "Снежинке" мы ему обнаружили...

— Которую он представил как погрешность шага ведомого колеса, хотя немцы тоже ее нашли.

— Даже по мелочам взять — вон, недавно изобретение среднеазиатских товарищей с его участием зарубили.