— У меня такое ощущение, что тебя давно знаю, — она метнула на меня внимательный взгляд.
— Больше, чем полгода, уже срок, — соглашаюсь я.
— Нет, вроде до того ещё знала. Иногда мне кажется, что жила другой жизнью, а иногда мне снится, как я летаю.
— Растёшь, — откровенно смеюсь я.
— Наверное, — искренне соглашается она, — но сны такие странные, я в них дракон.
Смотрю на её тщедушную фигурку: скромное пальтишко, на шейке серебристый платок, но глаза горят как два прожектора. Хотел усмехнуться, но не стал, пускай мечтает, девочка.
— И ты мне снился, — неожиданно заявляет она.
— Неужели, — оборачиваюсь к ней, думая она вновь затеяла какую-то свою игру.
— Снился. Кошмарный сон. Тебя двое, в длинных рясах, пытали.
— Тьфу ты! — от неожиданности ругаюсь и сплёвываю. — Что за гадости выдумываешь?
— Они тебе жилы на ногах резали, а затем ты превратился в дракона.
— Замолчи! — взрываюсь я. — Другой темы для разговоров нет? Лучше расскажи, как первый курс закончила, скольких мальчиков с ума свела.
— Нормально закончила, мальчиков многих с ума свела, — мигом надувается она.
— Не сомневаюсь! — фыркаю я.
Некоторое время идём молча.
— Мне кажется, наши судьбы связаны, — не удерживается в игре в молчанку Катя.
— Влюбилась что ли, — бестактно замечаю я.
— В тебя! Да мне, такие как ты, никогда не нравились! Вечно корчат из себя, а втихаря пялятся со спины, уже не одну дыру у меня прожгли!
— Да там нет нечего на что пялиться, — откровенно ржу я.
Неожиданно у Кати брызжут слёзы и она бежит вперёд.
"Вот кретин, она же, совсем молодая девчонка! Чего я на неё окрысился?" — в душе ругаю я себя сам.
— Катя! Катюша! Стой! Я не прав, — хватаю её за руку. Она останавливается как вкопанная, размазывает по лицу слёзы и такая несчастная. — Извини, Катюша, у тебя всё на месте и есть на что посмотреть, — несколько бестактно говорю я, но она уловила мой примиряющий тон и не обиделась.
— Проехали, — с иронией усмехается она, слёзы быстро высохли на лице.
— Ты симпатичная, — почти не кривлю душой я. В ней есть, что-то, завораживающее, не могу понять что.
— Не ври, — откровенно ухмыляется она. — А мальчики на меня действительно западают, липнут как мухи на варение! — с отчаянным вызовом выкрикивает она.
Я смеюсь, и неожиданно мне хочется обнять её. На этот раз она не обижается, срабатывает женское чутьё, задирает нос: — На троллейбус опоздаем, кавалер.
Пришлось пробежаться, с трудом успеваем на последний маршрут. Троллейбус, куда мы запрыгнули в последний момент, почти пустой. На задних сидениях расположилась небольшая компания, молодой человек тихо перебирает струны на гитаре, а у окна стоит худенькая девчонка, держит скромный букетик, задумчиво улыбается своему отражению в стекле и она не замечает неприятного типа, который, прислонившись к дверям, не сводит с неё масленого взгляда.
Катя глазами указывает на него.
— Вижу, — киваю ей.
— Он точно пристанет к этой девушке.
— Думаешь её надо проводить?
— Обязательно.
— А ты боец, — хвалю её.
— Просто меня бесит несправедливость. Она такая счастливая, а этот явно что-то замыслил отвратительное.
Подходим к девушке, она вскидывает на нас удивлённые глаза.
— Мы тебя проводим, тот тип тобой заинтересовался, он плохой человек, — тихо прошептали ей.
Девушка окидывает нас взглядом, кивает, как старым знакомым, в глазах ни тени страха и такая она хрупкая и нежная.
— Знаю, он не просто плохой, нелюдь, он насилует, а затем убивает, это маньяк, — этим откровением она едва землю из-под моих ног не вышибает. Я в шоке, а Катя как-то внимательно начинает к ней присматривается, щурит глаза, словно силится что-то вспомнить.
Девушка с благодарностью посмотрела на нас, трогательно дёрнула острыми плечами и внезапно произносит: — Вы за меня не переживайте, я Ассенизатор.
Гл.10.
Троллейбус останавливается у тёмных гаражей, девушка встрепенулась и выпрыгивает на тротуар. Тип, с маслеными глазами, незамедлительно соскальзывает вслед. Только хочу вмешаться, как Катя сильно сжимает мою ладонь: — Не надо!
— Почему?
— Она оборотень.
— Что?! — и внезапно, как это не парадоксально, я верю этому заявлению.
Присаживаемся на сидение, мысли сумбурные, хочу их упорядочить. Вроде как возникают различные видения, вновь мерещатся драконы, выплывает образ полногрудой рыжеволосой красавицы и словно во сне звучит её голос: "Запомни, Кирилл, я начальник, ты — подчиненный" — машинально хочу ответить: "А не пошла бы ты в жо ... !" — но осекся и остолбенел, то был 2016 год, а сейчас 1980-ый! Как такое может быть?
— Мы тоже Ассенизаторы, — врывается в сознание голос Кати.
— Ассенизаторы, мы?
— Я в этом уверена. Девушка признала нас как своих.
— Кто такие Ассенизаторы? — задаю вопрос, но уже знаю ответ.
Катя замыкается в себе, и я не хочу её тревожить. Перед моими глазами возникают образы пещерного монастыря, круглые башни наверху.
— В Инкерман надо съездить, — внезапно говорит она.
— К тем башням?
— Да.
Как-то по-новому смотрю на свою спутницу, такое ощущение, что мы с ней, как бы это слово подобрать — напарники.
— А ты сейчас совсем не похожа на ту, что была там, — стараясь подбирать слова, медленно произношу я.
— Ну да, формы не те, — насмешливо отвечает она.
— Абсолютно не это имел в виду, — смутился я.
— Ага, поверила, я припоминаю, как ты пялился на мои груди, — Катя с неудовольствием кинула взгляд на свои скромные холмики.
— Глупости говоришь, — покраснел я, и подумал: ""Вот язва!" — она словно читает мысли: — Нет, просто стерва! — озорно подмигивает, а в раскосых глазах бегают чертенята.
Мы оба остолбенели, это уже было, я тогда впервые с ней встретился, в Инкермане, и даже мысли возникли те же!
— Это не шиза? — с ужасом спрашиваю я.
— Определённо нет, это командировка, напарник, — сосредоточенно говорит Катя, в её глазах промелькнул страх, но мгновенно исчез, стоило мне поднять на неё глаза.
В молчании проезжаем бухту Омега. В скудном освещении просматривается лодочная станция, темнеют навесы, кругом ни души. Поздней осенью в Севастополе мало народа. Жизнь становится спокойной, уравновешенной, воздух очищается. Мне это время года нравится даже больше, чем лето.
На нашей остановке выходим, троллейбус ползёт дальше, провожаю Катю до самого подъезда.
— Значит до завтра, встречаемся на Графской пристани? — я смотрю на её сосредоточенную мордаху и такая меня охватила нежность, что неожиданно взял её за плечи и чмокнул в макушку.
— Угу, до завтра, — она решительно отстранилась и строго произносит: — Я не маленькая девочка, не надо меня жалеть.
— Давай в одиннадцать. С утра в военкомат зайду, отмечусь, — я сознательно пропустил её реплику мимо ушей.
— Пока, красавчик! — неожиданно она обвивает мне шею, чмокает в лоб. — Теперь ты от меня никуда не денешься, Кирилл! — насмешливо говорит она.
Мне хочется возмутиться, а как же Эдик! Хотя, причём тут он? Но вдруг с остротой понимаю, она в эти слова вкладывает другой смысл и взгрустнул: "а она славная, в такую и влюбиться можно" — но внезапно возникает зыбкий образ Стелы и я теряюсь от начавшегося в голове настоящего сумбура.
Обратно, руки в ноги, бег по пустынному шоссе, транспорт не ходит, кругом тишина, все спят, в отличие от Москвы, народ у нас ложится рано.
У гаражей замедляю бег, перехожу на шаг. Всё же у меня беспокойство за ту девушку. Вдруг мы ошиблись? Сейчас лежит она в грязи, поруганная, изувеченная.
Медленно иду по едва заметной тропинке, кручу по сторонам шеей. Место здесь гадкое, гаражи пристают впритык друг к другу, образуя всякие щели, лазы, вокруг всё заросло густой травой и разбросан всяческий хлам.
Вроде, что-то блестит на стене. Приближаюсь, пристально вглядываюсь в пятно. Боже, гараж забрызган кровавыми ошмётками, а вокруг разбросаны человеческие останки! В ужасе отпрянул, внутри поднимается тошнота, я не могу поверить в происходящее. Неужели это растерзана та девчонка? Как же так, ну почему мы её не проводили?!
Пересилив омерзение и страх, беру палку и, затаив дыхание, переворачиваю слипшуюся от крови оторванную голову. Это не она! С шумом выдыхаю воздух, сбрасываю ладонью со лба липкий пот, руки трясутся, а мысли путаются, я не могу даже представить, что это дело рук той милой девушки.
Словно в трансе смотрю на оторванную голову, зрелище жуткое, глаза открыты, но нет уже того масленого взгляда, в них навсегда застыл дикий ужас. На гладком камне сиротливо лежит скромный букетик цветов. Долго не могу прийти в себя, стою, словно под гипнозом.
— А что ты тут делаешь? — внезапно слышу приветливый голос.
Дико вздрагиваю, волосы хотят встать дыбом, резко оборачиваюсь. На меня улыбаясь, смотрит та девушка, из троллейбуса.
— Это ты сделала? — я пытаюсь погасить в теле крупную дрожь.
— Пришлось, — потупила свой взор.
— Надо было просто в милицию заявить, а не так жестоко, — моя душа буквально взорвалась.
— Странный ты какой-то, — невероятно удивляется она. — Причём тут милиция? Ну, сидел он пару раз за изнасилование, убийство не доказали. А последний раз, вообще, досрочно освободили, за хорошее поведение. И что дальше, продолжать ему жить?
Я в тупике от её слов, привык верить в закон, в неотвратимость наказания, хотя с несправедливостью сталкивался постоянно и, как это ни парадоксально, больше со стороны власти.
— Пойдём отсюда.
— Действительно, что тут уже делать? — соглашается девушка. Идёт рядом и пышет от неё горячая энергия. Она не до конца преобразовалась в человека, вокруг неё вьётся, призрачный контур питбуля.
— Звать тебя как? — оборачиваюсь к своей необычной спутнице.
— Рита.
— Учишься?
— СПИ закончила, факультет АСУ.
— Нравится специальность? — автоматически спрашиваю я.
— Нет, просто куда-то надо было поступать, а в Севастополе лишь один институт, а в другой город папа не пустил, переживает за меня, — откровенно говорит девушка.
— Знал бы папа кто ты, — горько усмехаюсь я.
— Прекрасно знает, он тоже оборотень.
— Вот как! Тогда чего боится?
— На нас тоже охотятся, это ещё со времён инквизиции — Воины Иеговы, ну и ... потусторонние иногда тоже.
— Так священнослужители служат богу, они должны выступать против всякого рода насильников, — задумчиво произношу я, а в голове вертится мысль: "какие ещё потусторонние, или мне послышалось?"
Рита невесело смеётся: — Ты знаешь, где самый большой процент педофилов? В их среде! В Ватикане вообще разрешены браки, чуть ли не с двенадцатилетними девочками. Сколько смертей и искалеченных судеб по этому поводу было. Я больше чем уверена, наступит время, вообще станут практиковаться однополые браки, а по улицам будут шествовать демонстрации извращенцев.
— До этого не дойдёт, — содрогнулся я, — пока существует СССР, этого не допустят.
— Угу, пока живём в стране Советской, — хмыкает Рита. — Папа говорит, что он развалится и к нам непрерывным потоком хлынут "западные ценности".
— Советский Союз будет стоять вечно, — не верю я. — А, что он ещё говорит? — всё же интересуюсь я.
— С Кавказом начнётся война. Поезда под откос будут пускать, дома взрывать. А на Украине власть захватят бандеровцы и откровенные фашисты, они начнут бомбить мирные города Донецка и Луганска, в Одессе заживо сожгут людей, а Крым воссоединится с Россией.
— Что за бред! Ну и фантазёр твой папа! — я вроде как усмехнулся, но на душе стало просто жутко, да и я начал что-то вспоминать из той жизни, вероятно, так и будет. Сердце сжалось от тоски и безысходности.
Рита недоброжелательно нахмурилась, судя по всему, отец для неё непререкаемый авторитет.
— Ты меня извини, но всё будет иначе. Я в армии служу, там самая настоящая дружба народов. У меня в приятелях есть аварец, грузин, кореец, а украинцев пол роты, — я словно стараясь убедить самого себя.
— Ты не показатель, — резко заявляет девушка.
— Поживём, увидим, — не хочу с ней спорить, в голове такой сумбур, но самое ужасное, в голове вспыхивают страшные картинки, я вспоминаю, как в центре Европы НАТО бомбит Югославию, как терзают полковника Каддафи, горящий Дом Профсоюзов в Одессе, как стирают с лица земли в Сирии Пальмиру ... Боже мой, неужели это действительно всё произойдёт!
— Поживём, увидим, — со вздохом соглашается она. — А вы в Севастополе недавно?
— Родился здесь, — с трудом отвлекаюсь от своих видений, хочется себя ущипнуть, у меня такое ощущение, что я сплю.
— Странно, ни разу о вас не слышала.
— А что, много таких как мы? — сбрасывая с себя оцепенение, спрашиваю девушку.
— В Севастополе я, отец, да Дарьюшка, а ещё Лаура, она рептилия ... вот вы ещё появились. Только не пойму, вроде вы Ассенизаторы, в тоже время, на оборотней не похожи. А вдруг вы дикие? — в её глазах всплывает ужас.
— И дикие есть? — удивляюсь я.
— Ещё те уроды, они никому не служат, творят полный беспредел, — Рита внимательно посмотрела мне в глаза, — послушай, а пойдём, я тебя с отцом познакомлю!
— Уже поздно, ночью, к девушке.
— Не бери в голову, для нас ночь, что день.
— А мать как к этому отнесётся?
— Её нет, она погибла.
— Извини.
— Ничего ... это давно было, даже лица не помню.
— Хорошо, пойдём. А у тебя мобилка есть?
— Что ты сказал? — не поняла девушка.
— Смартфон ... или, — я осекся: "ну, конечно же, этих прелестей ещё не придумали. Какой пещерный век!" — почесав затылок, с усмешкой произношу: — Телефон дома есть?
— Конечно.
— Матери надо позвонить, наверное, опять переживает. Далеко живёте?
— На Вакуленчука, у гастронома.
— Так мы соседи, это совсем близко от меня. Мой дом рядом с детским садиком.
— Там моя бабушка живёт, на первом этаже. Правда, её окна ниже уровня земли.
— Бабушка? А почему не вместе живёте?
— Дарьюшка не хочет, к тому же, она там район убирает.
— Её Дарьей звать? что-то кольнуло мне память.
— Нет, Дарьюшкой, — мягко поправляет девушка.
Спускаемся в балку, там развернули строительство жилого дома, а где-то в стороне мой институт. Он построен на отшибе и к нему ведёт длинная дорога, которую мы прозвали "Дорогой жизни", зимой по ней разгоняется студёный ветер, набирает силу и, лупит со всей дури в институтские корпуса и общежития, вымораживая всё тепло. Помню, занимались в аудиториях, так прямо внутри помещения, у двери, наметало настоящий сугроб, многочисленные щели не задерживали снег. А студентам нипочём, надевали перчатки и писали лекции — мы, народ закалённый!
— В балках ничего нельзя делать и жить, — хмурится Рита.
— Почему? — искренне удивляюсь я.
— Из них бьёт отрицательная энергия. По преданиям, даже колдуны не рискуют жить внутри их, а лишь на склонах, по чуть-чуть вбирая эту энергию. Если взять сразу, можно сгореть.
— То ж предания, — улыбаюсь я.
— Как сказать, наши предки очень серьёзно относились к постройке своих домов.
