Песочные часы с кукушкой

— Майки! Не беспокой джентльмена! — Миссис Коллинз внезапно заметила, что сын отошел от стола, и манерно заломила руки.

— Все в порядке. — Успокоил ее Яков. — Он не мешает... — И повернулся к мальчику: — О чем рассказать?

— Об изобретениях. И королях.

— И капусте... — снова усмехнулся Шварц. — Ладно, будет тебе история... Давным-давно жил на свете талантливый изобретатель, и звали его Вольфганг Кемпелен.

— Ну и имечко, — скривился мальчик.

— Не перебивай, слушай. Этот изобретатель путешествовал по королевским домам Европы, был при дворе у императоров, гостил у султана... и всюду показывал чудесное устройство — механического человека, который играл в шахматы с любым, кто пожелает, и всегда выигрывал. Он кивал три раза, объявляя 'шах'. Этот механический человек был единственный во всем мире, и никто не знал секрета его изготовления, только Кемпелен. Многие пытались выкрасть эту удивительную куклу, чтобы разобрать и понять, как она устроена, но изобретатель был настороже. Впрочем, он не боялся показывать внутреннее устройство всем желающим. Он открывал дверцу подставки, на которой по-турецки сидела кукла — кстати, ее потому прозвали 'турок', — и демонстрировал некие механизмы внутри. Каких только не было теорий насчет механического шахматиста... Думали, что Кемпелен управляет им на расстоянии, или что внутри сидит безногий человек... но там не было ничего, кроме шестеренок и двигающихся частей. Люди платили огромные деньги, чтобы только посмотреть на чудо-автомат, а уж увидеть, как он играет, или самому сразиться с ним в шахматы — это стоило баснословных денег.

Мальчишка слушал, чуть приоткрыв рот. В ресторан тихонько вошел Жак, и беззвучно приблизился к Якову, стал за его спиной. А Шварц продолжал рассказ:

— Кемпелен, несмотря на то, что за свою жизнь построил множество полезных и красивых вещей — фонтаны, паровой насос, прославился как великий изобретатель, когда сделал своего 'турка'. Ведь он смог создать механического человека, который к тому же был настолько умен, что выигрывал в шахматы даже у известных мастеров. А шахматы такая игра, которая требует незаурядных способностей, логики, внимания и умения анализировать. Долгие годы никто так и не сумел повторить его изобретение.

— А вы сумели? — С придыханием спросил мальчик. В глазах его сияла надежда.

— Нет, не сумел. — Ответил Яков. — Потому что не было никакого механизма. Внутри сидел карлик, а скрывали его специальные зеркала, повернутые так, чтобы создавать иллюзию пространства, заполненного лишь деталями да рычагами.

— Но... но это же... — Мальчик напрягся, пытаясь подобрать правильное слово, выражающее все его разочарование. — Это нечестно!

Яков улыбнулся, молча смотря на мальчишку. Тот надул губы и, соскочив со стула, убежал к матери и отцу.

— Кхм. — Подал голос Жак. — Каюта готова, патрон.

— Спасибо. — Яков поднялся и поглядел на маленького Майкла, который, насупившись, сидел за столом с семьей и на расспросы матери, что его так расстроило, только упрямо мотал головой. — А ты как думаешь, Жак, это нечестно?

— А это смотря по отношению к кому, патрон. Кемпелену, королям, шахматистам, карлику... мальчику?

Яков повернулся к помощнику, и губы его тронула теплая улыбка.

— Ты понимаешь. — Сказал он.

Оставшиеся шесть часов полета Яков провел в каюте, с книгой. Их предлагалось немного, и Яков выбрал томик Честертона, о Диккенсе, поскольку остальные романы, либо слишком претенциозные, либо слишком наивные, его не привлекли. Жак спал, и лицо его беспокойно дергалось во сне. Они прибыли в Портсмут в два часа ночи: пришвартовались, но ненадолго — видимо, новых пассажиров не было. Ранним утром следующего дня 'Голиаф' величественно подплывал к Эпсому, где располагалась аэрогавань. Шварц потряс помощника за плечо и отправился на прогулочную палубу, любоваться возникающим из дымки Лондоном через диковинные, наклонные окна.

'Туманным' называли Лондон не зря, хотя вернее было бы дать ему эпитет 'дымный'. Сотни фабрик и заводов, работающих на угле, печи по производству кирпича, тянущиеся, бывало, на полмили; камины в домах, трубы пароходов на Темзе — все выпускало в воздух такое количество дыма, что казалось, город закутался в грозовую тучу. 'Голиаф' опустили, и как раз вовремя на палубе показался помятый Жак с чемоданами.

— Отвратительно спал, — признался француз. — Снились несносные мальчишки, они обокрали меня, а потом превратились в пожилых аристократов и стали требовать от меня превратить свинец в золото.

Он зевнул. Яков поморщился, потирая виски.

— Опять? — Участливо спросил Жак.

— Да. Не страшно. Ты заказал номер?

— Люкс на двоих, с отдельной ванной.

'Савой' недаром числился среди самых богатых, престижных и современных отелей. Все в нем говорило о роскоши — и все было создано для того, чтобы ублажать тонкие вкусы жильцов. В нем останавливались люди знатные, богатые, знаменитые, или же те, кто обладал всеми этими качествами; Шварц с помощником, пожалуй, не могли бы отнести себя к одной из этих категорий, однако 'Савой' располагался в удобном месте — в центре театрального Лондона, районе Ковент-Гарден. Ну и горячая вода в ванной сыграла свою роль при выборе гостиницы. К тому же, особых трат в повседневной жизни у изобретателя не было, а деньги на счету все копились.

Портье отнес багаж в номер, получил свои чаевые — Жак долго шелестел деньгами, вызвав сдержанное, прикрытое слащавой улыбкой раздражение у служащего, — и скрылся. Жак подошел к окну небольшой, но со вкусом обставленной гостиной, оглядел раскинувшийся перед взором шумящий, суетный Стрэнд.

— А не возникает ли у тебя, — медленно сказал он, не оборачиваясь, — такого ощущения... когда смотришь на старые города — что раньше было лучше?

Шварц устроился в кресле, откинулся на спинку и прикрыл глаза.

— Раньше все было лучше. Но оно прошло...

— Нет, я понимаю. — Жак покосился на патрона. — Но я о чем — время портит города. Все больше и больше слоев появляется, и в итоге становится нечем дышать... Разве ты не чувствуешь всю грязь, все смешение страстей, все страхи и надежды, что тут когда-то витали? И с каждым новым слоем старое обесценивается, блекнет, превращаясь сначала в басню, потом в миф...

Француз повернулся к Шварцу. Тот полулежал в кресле, бледный и застывший, будто жизнь ушла из него.

— Яков? — Тихонько позвал Жак. — Я могу как-то помочь?

— Всенепременно, — еле двигая губами, ответил Шварц. — Девственницу на алтарь, жертвоприношение, пляски у костра... Авось отпустит.

Жак хихикнул.

— Шутишь — значит, живой, — резюмировал он. — Тогда я пожалуй, прогуляюсь к тому борделю... На сколько встреча назначена?

— На два. Не опаздывай только.

— Моя б воля, я там вообще не появился бы, — проворчал Жак. — Они, небось, мой портрет повесили в главном зале, всех новеньких подводят и предупреждают, мол, увидите — бейте по голове и тащите в темницы.

— Да забыли уже... наверное. — Устало сказал Яков.

Жак вздохнул, отправляясь в свою спальню, что располагалась по правую руку от входа. Вновь он появился на ее пороге через полчаса, гладко выбритый, с наодеколоненными волосами и в ладно сидящем костюме. Поглядел на патрона — тот все так же сидел в кресле, обмякнув и прикрыв глаза; и, судя по мерно поднимающейся и опускающейся груди, спал. Жак вернулся на минутку в комнату, принес оттуда покрывало и укутал им Якова. Затем вышел.

Без десяти два Шварц с помощником сидели в условленном месте, на скамейке в Гровенор-сквере, третьей слева от большого дуба. Жак был доволен жизнью вообще и этим утром в частности, и не скрывал этого, улыбаясь дамам направо и налево. Да и за патрона он был рад — от 'приступа', как француз называл про себя эти странные состояния Шварца, не осталось и следа. Яков был бодр, весел и стучал пальцами по набалдашнику трости, напевая под нос какую-то мелодию.

— А это точно самый большой дуб? — Спросил Жак, не упуская возможности еще и миленькой девушке подмигнуть, что прогуливалась мимо них.

— Сомневаешься — измеряй. — Усмехнулся Яков.

— Тайны, тайны... — все никак не унимался насмешливый Жак. — Нам-то они зачем нужны, напомни-ка?

— Деньги, Жак. Связи. И власть. Пока они не дадут добро, Совет на Острове и пальцем не шевельнет. А проект наш колоссален, и ты это знаешь. К тому же военный — в перспективе.

— Да разве только у них есть деньги?

— Нет, не только. Но альтернатива не лучше. Впрочем, и не хуже. Можешь называть меня пристрастным, но мне чем-то импонируют эти их ритуалы, секретность и пафос. Сухие цифры — это скучно, а когда бухгалтерия рядится в одежды, возжигает курения и заботится о судьбах мира, это, по крайней мере, забавно. О, вот и посланник наших многоуважаемых благодетелей...

Яков легонько качнул головой в сторону. К ним подъехал черный хэнсомовский кэб, с зашторенными окнами. И в эту же секунду часы на башне неподалеку пробили два пополудни.

— Идем, Жак. Невежливо заставлять их ждать.

Мужчины направились к кэбу. Возница приподнял невысокий цилиндр, и этим его общение с гостями ограничилось. Яков с Жаком сели, задернули шторки; Шварц пару раз стукнул тростью в крышу — и кэб двинулся с места. Жак поерзал, сидеть было неудобно.

Ехали они долго, сначала по лондонским улицам, потом по предместьям. Удалившись от города на порядочное расстояние — около часа езды, — кэб свернул с мощеной дороги в обычную колею, почти заросшую травой, и через несколько минут остановился. Яков и Жак вышли наружу.

Перед ними простирался милый пейзаж — покатые холмы, еще зеленые, несмотря на подступившие холода, небольшая речка, извивающаяся впереди. На другом ее берегу шелестела желтой и багряной листвой роща, а прямо перед гостями возвышался особняк викторианского стиля, судя по башенкам и арочным окнам.

— Неоготика, — буркнул Жак. — Я так и знал. А где привратник с горбом, как у Квазимодо?

Их и правда, никто не вышел встретить. Через гравий подъездной дорожки пробивались сорняки, фонтан перед домом не работал. Кэб, на котором они прибыли сюда, уже укатил, поэтому мужчины, переглянувшись и пожав плечами, просто пошли к дому. Вычурная дверь отворилась со скрипом. Прихожая была пуста и необитаема. Ни звука, ни движения — только пылинки плясали в косом столбе света, падающем в окно-розу над дверью.

За ними пришел пожилой мужчина, официально одетый, с суровым взглядом и офицерскими усами. Якова с Жаком проводили в зал с ромбовидным черно-белым рисунком на полу, колоннами и возвышением, на котором стоял стул с высокой спинкой — для Великого Мастера. Вошли братья, и благочинно приветствовали гостей, затем появился и сам Великий Магистр. Якову задали ритуальные вопросы — 'братом' он не был, и пришел с просьбой; хотя, как оказалось, не без поддержки.

— Откуда пришел ты?

— С востока, где встает солнце, начиная новый день.

— Каковы твои цели?

— Привести человечество к процветанию, через развитие и совершенствование.

— Что ведет тебя?

— Чистота души и твердость духа, вот то, что я могу представить взору братьев.

— Кто может выступить и поручиться за этого человека?

— Великая ложа России готова выступить и...

Жак стоял прямо, глядя перед собой, и жалел, что улыбаться нельзя. Он не первый раз присутствовал на подобных церемониях — и было что-то, с одной стороны, успокаивающее в том, что ничего не изменилось, но с другой...

Единственное, что интересовало Жака, так это то, как Яков сумел добиться сразу высочайшей аудиенции. Великим мастером английской Ложи был сам король Георг V, именно он задавал вопросы. А представитель российской Ложи выступал поручителем... 'Интересно, — подумал Жак, — а ведь ко мне Яков не обратился, значит, нашел какие-то свои ниточки... хотя что с меня взять, столько лет прошло...'.

Ритуал подошел к концу, и Жак посторонился, пропуская вперед масонских Мастеров. Они с Яковом вышли последними. Теперь, насколько Жак разбирался в процедуре, Шварцу предстоит пообщаться с Ложей уже в неформальной обстановке... Француз старался держаться в тени. Он понимал, что опасение его выглядит смешным, но рисковать не хотел. Он, пожалуй, чтобы не было скандала, постоит в уголке...

Их провели наверх, в библиотеку, которая, в отличие от остального здания, была убрана: ни пылинки, приглушенный свет ламп, мягкие кресла. Жак забился в угол, как и намеревался. Когда их провожатый тихонько шепнул ему, что можно сесть вместе с остальными, Жак развел руками:

— Я всего лишь бессловесная тень моего хозяина.

Провожатого это объяснение, кажется, удовлетворило.

Его Величество сел в кресло и приглашающе повел рукой на соседнее, куда тут же опустился Яков.

Речь зашла, как и предполагал Жак, о 'Бриарее'. Шварц обрисовал перспективы, обозначил важность проекта, чуть затронул тему военного использования — вернее, то, как 'Бриарея' можно использовать для того, чтобы войн как раз не было; причем разговор велся в довольно-таки отстраненных тонах. Напрямую ничего не говорилось, только намеками, либо иносказательно. Хотя название проекта прозвучало, причем Его Величество задумчиво хмыкнул в усы:

— Бриарей, говорите... Но, помнится, было три брата...

— Именно так, Ваше Величество. Бриарей, Котт и Гиес, гекатонхейры. — Подтвердил Яков и позволил себе легкую улыбку. — Сыновья Матери-Земли, Геи, призванные защищать ее.

Король понимающе улыбнулся в ответ. Затем вскользь коснулись темы электрического двигателя, но Жак, погрузившийся в воспоминания, упустил те неуловимые моменты в разговоре, когда произносят, казалось бы, малозначащие слова, но подразумевают вполне четкие инструкции.

Встреча длилась недолго, всего через полчаса после того, как они вошли в библиотеку, королевский секретарь, или помощник, подал знак Шварцу и тот, поднявшись, раскланялся. Кивнул Жаку, и они удалились, пятясь к двери.

Дом покидали в молчании. У ворот их ждал тот же самый кэб, что привез их в заброшенное поместье. А, может, другой, подумалось Жаку — а прошлого возницу прирезали и закопали. Он хмыкнул, но молчал до тех пор, пока они не отъехали от особняка на порядочное расстояние. Но и заведя разговор с Яковом, постарался говорить тихо.

— Ну и как? — Спросил он. — Высочайшее одобрение получено?

— Ты там присутствовал, или мне показалось? — процедил Шварц и Жак понял, что с расспросами лучше подождать до гостиницы.

Уже в номере, бродя по толстому ковру кабинета, слегка пружинящему под ногами и вертя в пальцах полумаску, Жак снова обратился к Якову, который, прибыв, сразу сел за письма.

— Так чем все закончилось?

— Все в порядке. — Ровно сказал Яков. Он не отрывался от письма, и потому тон его не был особенно эмоциональным, хотя, как заметил Жак, патрон улыбался. — Они немного недовольны таким резким скачком, как электрический двигатель, но в целом расположены покровительственно. Им понравилась идея 'замороженной войны', как я ее назвал.

— Значит, все идет по плану, — облегченно выдохнул Жак и рухнул в кресло, прекратив беготню. — Мы смогли обойтись без мелкого оружия в начале, сразу перейдя к механизму глобального уничтожения...