Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Благородно.
— Глупо. Не проходит и дня, чтобы я не жалел о своём решении, Дон. Ка-ирра... по человеческим меркам это нечто среднее между крёстной матерью, ближайшим другом и любимой женщиной. Я утратил всё это в один миг.
— Заставь её вернуться, — советую я исключительно для того, чтобы увидеть реакцию старика. Так ли благороден Оррэ, как пытается показать?
— Кажется, кое-кому вот-вот придётся снова приносить мне свои извинения... — Густые седые брови строго сдвигаются к переносице, но уголки его тонких губ сгибаются в полуулыбке. — Будь осторожен, мой мальчик!
— Оррэ, не мог бы ты прекратить называть меня мальчиком? Я уже достаточно взрослый мужчина...
— Мальчишка! — возражает старик, не сдерживая смеха. — Я видел, как закладывали пирамиды в Египте, как изменялись очертания материков! Я старше известной тебе человеческой цивилизации! С высоты моего возраста ты едва успел покинуть материнское чрево...
— Да, да. И молоко на губах не обсохло, — недовольно продолжаю я. — Дедовщина какая-то...
Настойчивая серебристая трель прерывает наш разговор. Звук, гармоничный и в то же время тревожный, исходит, кажется, из самих стен комнаты. Мы переглядываемся. Я — встревоженно, старик — удивлённо.
— Сдаётся мне, что к нам пожаловали весьма высокопоставленные гости... — бормочет Оррэ. Скептическая усмешка на его лице ясно говорит о том, что сам он ставит этих гостей не так уж и высоко. — Придётся пока остановиться на этом, Дон. Я вынужден сейчас спуститься вниз, ты же оставайся здесь. Змей придёт за тобой и покажет комнату, в которой ты поселишься.
С этими словами старик поспешно удаляется, оставляя меня в одиночестве. Убедившись, что дверь закрылась за ним, я подхожу к серванту и почти сразу обнаруживаю искомое: пузатый горшок, почти до краёв наполненный солоноватой сладостью...
— Да, и ещё одно... — Оррэ понимающе улыбается, застукав меня на горячем. — Угощайся, отбрось стеснение. И не позволяй малышу слоняться по лаборатории, прошу тебя. Спускайтесь вниз сразу же, как он поднимется за тобой, и убедись, что дверь захлопнулась за вами.
Я киваю с ложкой во рту.
— Думаю, вы поладите с ним, — уверенно замечает старик, исчезая в дверном проёме.
Я вспоминаю упрямое лицо и наглые зелёные глаза мальчишки. Поладим? Хотелось бы верить.
Глава пятая. Большие тайны и маленькие секреты.
1
В день Страшного исхода Оррэриру из рода Пауков исполнилось пять коротких аррагуанских лет. Это значит, что он едва научился стоять на ногах без посторонней помощи и самостоятельно справлять свои телесные нужды. Но необычайная память Оррэрира сохранила все виденные им события страшного дня до мельчайших подробностей.
Спустя три сотни долгих человеческих лет он написал об этом событии трагическую поэму, огромные цитаты из которой многие до сих пор приводят при случае, желая блеснуть образованностью. Спустя ещё тысячу лет появилась его многотомная хроника "Древо безвременья. История народа, утратившего себя". Глубокий всесторонний анализ более чем тысячелетнего пребывания Светлых в мире людей не имел такой популярности, как его поэтический труд. Но занял почетное место в родовых библиотеках, рядом с древними архивами и хрониками, вывезенными с утраченной родины Аррагуа.
И совсем уже недавно — мир людей с тех пор обернулся вокруг своего светила не больше пятидесяти раз — Оррэрир разродился скандально знаменитым посланием. Он назвал его — "И я узрел зловонный труп великого народа". В этом послании автор последовательно смешал свой народ с грязью. Он проклял его всеми возможными проклятиями, отрекся от его богов, предков и потомков, пожелав в завершение скорейшей погибели каждому обитателю Наррамора.
В тронном зале, где царственная Каторра восседала во главе Совета двенадцати, Оррэрир публично огласил своё послание. И никто не посмел помешать ему. Не потому, что мало кто из Светлых сумел бы дать ему достойный отпор, даже если бы силы целого рода были одновременно брошены в бой... Не только поэтому. Каждый из присутствовавших там понимал, что Оррэрир прав. Злая правда, грязным потоком изливавшаяся на головы достойных и благородных, сражала не хуже клинка крови или самого действенного заклятия.
За почти пять тысяч лет, прошедших со дня Страшного исхода, великий народ Аррагуа не создал ничего, что было бы достойно упоминания. Да, они бережно хранили наследие предков: произведения искусства, мебель, драгоценные предметы, летописи и хроники, много чего... Молодые Светлые из хороших семей прилежно изучали язык со всеми его тонкостями, но не писали на нём. Древние гимны и мелодии для танцев звучали в залах дворцов, но им на смену не приходили новые. Ни одна новая картина, ни одна роспись или резьба не украсила стен Наррамора с тех пор, как город был вышвырнут за пределы родного мира Светлых. Новые поколения старательно постигали истины и знания, обретенные под небом мира Аррагуа, более пяти тысяч лет назад. И не создавали ничего нового.
Великий народ, по меткому выражению Оррэрира, превратился в труп, занятый усердным бальзамированием самого себя. И он презрительно отряхнул прах мертвых со своих стоп, навсегда оставив город-призрак.
Спохватившись, Совет двенадцати поспешно объявил его изгнанником, лишенным права родства со своим народом. Заодно они единогласно лишили его права на возвращение в мир Аррагуа в день Обретения мира, что явно выходило за пределы властных полномочий Совета. Потому что в Книге посланий было красным по белому написано: "Душа обновленного мира отделит сильных от слабых, светлых от нечистых, и примет в своё лоно достойных, и покарает низких отступников".
Оррэрир всегда умудрялся быть единственным. Единственный Светлый, продолжавший писать хроники и летописи после утраты мира. Единственный, кто одновременно удостоился двух почтительных обращений — "благородный" и "достойный". Единственный, с кем говорила богиня Аррагуа. Король Убеждения. Блистательный Соблазнитель. Великолепный Паук. Единственный предатель. Отрекшийся.
Он и сейчас оказался единственным. Последним Светлым из рождённых на утраченной родине Аррагуа. Возможно, именно поэтому он один продолжал видеть сны о будущем. И только Оррэрир мог сейчас подтвердить или опровергнуть пророчество Спящей.
Великий народ нуждался в помощи своего блудного сына. Совет двенадцати после недолгих прений принял решение направить к строптивому Оррэриру парламентера. Разыскать отщепенца вызвался достойный Карриг.
2
Первые десять минут после ухода старика я честно ожидаю обещанного прихода Змея, развлекаясь поеданием необычного лакомства. Моё терпение заканчивается одновременно с содержимым посудины, после чего ожидание начинает раздражать. К тому же на ум немедленно приходит гораздо более интересный вариант провести время.
Высокие гости — так, кажется, сказал Оррэ... Я тоже хочу поглядеть на высоких гостей. Покинув потайную комнату, осторожно оглядываю видимую мне часть лаборатории: кажется, никого. Стена с огромной витриной бесшумно соскальзывает на своё место за моей спиной. Будто и не было никакого прохода. Тихо и пусто. Только насекомые еле слышно шуршат под стеклом, в миллионный раз наглядно проходя свои жизненные циклы, да что-то зелёное вязко булькает и попыхивает в стеклянной бутыли на столе у стены.
Если Змей и затаился где-то поблизости, то я совершенно не имею охоты искать его здесь. Я не видел мальчишку? Значит, тут и не было никакого мальчишки. Остальное — не мои проблемы.
Я с трудом открываю массивную дверь лаборатории. Выглядит она деревянной, но весит — как хорошая каменная плита. Помня о просьбе старика, распахиваю дверь пошире, затем упираюсь в неё плечом и разгоняю, чувствуя себя так, будто толкаю каток для укладки асфальта. Она захлопывается с волной резких щелчков, подтверждающих блокировку целой системы замков. Я уважительно хмыкаю: настоящий швейцарский банк! Впрочем, это не остановит тех, кто, подобно Оррэ, умеет проходить сквозь двери.
Как можно тише спускаюсь по лестнице, на последнем пролёте даже пригибаю голову и плечи, чтобы не быть случайно замеченным. И обнаруживаю Змея. Мальчишка, который явно и думать забыл о поручении старика, сидит в тени, почти просунув голову между резными столбиками лестничных перил, и усиленно таращится вниз, в огромный холл на первом этаже.
— Голова не застрянет? — насмешливо осведомляюсь я громким шепотом, кладя руку ему на плечо.
Нужно отдать парню должное — владеет он собой отлично. Не пискнул, не вздрогнул, не шелохнулся даже, только обернулся спустя секунды три и тихо ответил:
— Проверял уже. Не застревает. Тоже подслушивать пришёл?
— Есть такое дело.
— Тогда не шуми, сиди молча. И с головой осторожнее, твоя-то как раз застрянет.
— А что там?
— Тсс! Не болтай! Сам посмотри...
Руки чешутся отодрать за уши наглого пацанёнка. В тех дворах, где я рос, возрастную субординацию соблюдали строго и неукоснительно, под страхом немедленного телесного внушения. Но поднимать шум сейчас... Это значило бы самому повести себя, как подросток, поэтому я сдерживаюсь и осторожно опускаюсь на корточки рядом со Змеем. Сперва соберём информацию, а потому же выясним отношения.
Голова у меня в самом деле крупнее, чем у Змея, поэтому я не рискую просовывать её через прутья даже наполовину. Повозившись с минуту под неодобрительным взглядом мальчишки, я нахожу нужный угол обзора, и мой взгляд натыкается на чёрный силуэт у стола.
Он стоит совершенно неподвижно, сосредоточенно разглядывая поднос с графином и тяжёлыми красными бокалами.
Высокий мужчина лет сорока. С неприятным, высокомерным лицом и самой идиотской бородкой, какую я когда-либо видел. Густая чёрная поросль полукругом обхватывает подбородок и спускается вниз, почти до груди. Всё это козлиное роскошество перевито оранжевой ленточкой и стоит колом так уверенно, словно на одну эту бороду израсходовали целый флакон убойного средства для укладки. А то и строительного лака... Во всяком случае, я не хотел бы оказаться рядом, когда ему вздумается наклонить голову: такой бородой глаз выбьет — моргнуть напоследок не успеешь. На голове грива косичек, падающих на плечи, чёрных и золотых, примерно пополам, отчего грива кажется полосатой. Пурпурная мантия облегает мощное тело хозяина, концы её метут паркетный пол холла. Две тяжёлые цепи, по виду золотые, спускаются с плеч, скрещиваются на груди, похожие на пулемётные ленты, и уходят за спину.
Колоритный товарищ, ничего не скажешь, но настоящее представление начинается с появлением старика. Три двери в разных концах холла открываются одновременно, на пороге каждой из них возникает Оррэ в уже знакомом мне живописном костюме. Старики, похожие как три капли воды, одновременно отвешивают гостю лёгкий поклон и двигаются к центру зала. Козлобородый молча переводит внимательный взгляд с одного на другого, пока близнецы неторопливо рассаживаются: один устраивается на диване, второй — в кресле у камина, третий легкомысленно усаживается на край стола. Взгляды всех троих сходятся на госте. Повисает напряжённая тишина.
Незнакомец не выдерживает первым. Скрестив руки на широкой груди, он начинает выговаривать что-то размеренным речитативом, глядя в пространство перед собой. Язык его кажется мне совершенно незнакомым. Борода гостя забавно подёргивается вслед за движениями подбородка, но это единственная деталь его облика, могущая показаться смешной. Весь его вид выражает оскорблённое благородство и справедливое негодование. Многократное раскатистое "р" делает его речь похожей на рычание зверя и одновременно предельно чёткой. Такое впечатление, что он произносит обвинительную речь или зачитывает приговор.
Мне вспоминается зал суда, женщина-судья с деревянным презрительным лицом, раз и навсегда застывшим в неприятной гримаске... Поспешно отгоняю неприятные ассоциации и сосредотачиваюсь на происходящем внизу.
Я не вижу лица, вернее, лиц Оррэ, но все три затылка остаются довольно долгое время неподвижными. Я уже начинаю испытывать лёгкое разочарование — всё услышал, но ни черта не понял! — когда три старческих руки одновременно вскидываются в резком жесте, одинаково понятном людям всех языков и наречий. В переводе на язык слов — что-то вроде "Заткнитесь, пожалуйста. Довольно бреда!".
Гость осекается на середине фразы, пальцы скрещённых на груди рук сжимаются в кулаки. Непроизвольное движение, но характерное, договаривающее об этом человеке то, что скрывает надменная маска. Боец и драчун по натуре, достаточно умный, чтобы себя контролировать, но слишком горячий для того, чтобы не выдавать агрессивных порывов случайными жестами.
— Присядь, Карриг. Присядь и обуздай свои эмоции, — утроенный голос Оррэ звучит приветливо и прохладно одновременно.
Секундное колебание со стороны незнакомца выглядит так, будто он готовится наброситься на хозяина дома. Змей рядом со мной шумно выдыхает и подбирается, как для прыжка.
— Сядь, Карриг!!!
Я дёргаюсь так, что едва не выламываю из перил резную деревяху, за которую ухватился рукой. Не голос, а рёв турбины! И дело даже не в громкости, суть в интонации, пробуждающей древнейший животный инстинкт — поджать хвост и спасаться бегством. Гость не выглядит испуганным, лицо его не дрогнуло ни одной мышцей, но он немедленно опускается в свободное кресло у стола, подчиняясь воплю Оррэ.
"Старший силён. Очень силён!" — констатирует голос крови.
"Хм... Кажется, молодому человеку это было понятно и без твоих комментариев...".
Второй внутренний голос отзывается мгновенно. Бархатный и резкий в одно и то же время. Чужой голос.
"Это ещё кто?" — недоумённо уточняю я.
"Не отвлекайся, мой хороший. Интереснейшие события разворачиваются в непосредственной близости! Дай мне взглянуть на них твоими глазами...".
Появление в голове ещё одного голоса, вступающего к тому же в спор с первым, меня совершенно не радует. Но он прав: не стоит отвлекаться на голоса, пусть даже бесконтрольно звучащие в моей собственной голове, когда разговор в холле наконец-то повёлся на понятном мне языке.
— Я живу среди людей... и я говорю на языке людей... и те, кто приходят ко мне... должны уважать моё решение.
Теперь все три Оррэ говорят по очереди, перехватывая фразу на середине, и гость вынужден постоянно перенаправлять взгляд, чтобы поддерживать зрительный контакт с тем, кто говорит в этот момент. Заметно, что козлобородому ой как не хочется соглашаться, но, поколебавшись немного, он согласно кивает.
— Ты всегда был странным, Оррэрир. Странности твои граничат с безумием. Но это требование находится в границах разумного.
— Странности, странности... Не будем о грустном, Карриг. Ты весьма пространно поведал мне о том, что отношение Совета двенадцати к моей скромной персоне не изменилось. Моё отношение к великому народу пребывает неизменным уже много лет. Так о чём ты хочешь говорить со мной? Что за покрытое тайной поручение?
— Древо времени разветвляется, Оррэрир.
— Я узнал об этом первым.
— Тогда ты знаешь и то, что из этого следует...
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |