— Господин офицер желает кушать нашу гордость — 'Мюглюз'? Вы как раз таки на ее и смотрите. Слабые люди испытывают экстаз уже только от перечисления ингредиентов! Не верите — посудите сами: аромат мяса с сыром лучших сортов, тонкий привкус белого вина, немножечко запеченного картофеля...

Мне нестерпимо захотелось есть, и я перебил его.

— Хорошо, пожалуй, можно эту запеканку и... Что-нибудь из птицы есть?

Он кивнул, отмечая у себя на листочке, и с удовольствием продолжил:

— Скажите пожалуйста, до чего господин офицер знаток французской кухни! Я не смогу себе простить, если не дам Вам рекомендацию про 'Двезо иво'*, шо будет с французского как 'пьяная птичка' (*неправильное произношение французских слов d'oiseaux ivres — примечание автора), — последние два слова ресторатор произнес развязно-хмельным тоном и подмигнул.

— Что она собой представляет?

— Говорят, кайзер Вильгельм кушал ее каждый день, пока не настало время кормить семью, — своеобразно пошутил он. И без паузы перешел к описанию. — Свежайшая курица, запеченная в терпком красном трехлетнем вине!... Немножечко грибков, немножечко подкопченного бекона!...

— Вы не первый раз упоминаете вино...

Глаза ресторатора заговорчески сощурились.

— Да, я могу предложить господину офицеру немножко бутылок французского красного и белого вина. Конечно, это стоит несколько денег...

Я стал вспоминать, как давно не пил приличного вина. Но так и не вспомнил. Хоть и не являюсь знатоком и ценителем вин, но от такой возможности напомнить себе и окружающим, что кроме кипятка и сухарей на свете есть и нечто иное, отказываться не хотелось.

— Надеюсь, разумных денег?

Мой собеседник важно кивнул.

— Хорошо, прибавьте к счету три красного и два белого.

Покупать много было неразумно. Если обыск повторится, и на квартире найдут спиртное, нам несдобровать.

— Гм, а покрепче что-нибудь... можно раздобыть? — Понизив голос, спросил я, не особенно надеясь на успех. С крепким алкоголем в последнее время вообще было сложно. За его сбыт ЧК сразу же отправляла к стенке.

Первые несколько секунд после вопроса ресторатор молча смотрел мне в глаза — думал и изучал. С лица его стерлись угодливые морщинки и 'душевная улыбка' халдея. Где-то там, в глубине зрачков, инстинкт самосохранения боролся с холодным расчетом. Наконец, он шумно вздохнул и снова кивнул.

— Ви не поверите, но я могу продать хорошего коньяку из старых запасов, — полушепотом, с намеренной доверительностью, сообщил ресторатор. — Шустовский, шесть лет выдержки! Имеет спрос среди солидных господ, а я Вам скажу, их у нас уже совсем не осталось! И коньяка таки меньше, чем солидных господ!

Собственно, и в коньяках я тоже разбирался слабо. В моем кругу всегда было достаточно обычной хорошей водки. Но тут уж выбирать не приходилось.

— И сколько Вы хотите за бутылку? — задал я самый интересный для себя вопрос, заранее настраиваясь услышать заоблачную цифру. В том, что от покупки придется отказаться, почти не сомневался.

Но нет, пришлось даже переспросить от удивления. Цена была неслыханно низкой по меркам жизни в центральной России и совершенно реальной для меня. Что и говорить, такое возможно только в городе, не успевшем привыкнуть к долгому сухому закону и его ревностному соблюдению.

Поразмыслив во время дальнейшего выбора блюд, я решил не отправлять спиртное вместе с основным заказом. И ресторатор полностью одобрил моё намерение. Однако не в пустых же руках нести бутылки? Пришлось приобрести нелепую высокую корзину с цветами не первой свежести. В ней отлично разместились и вино, и коньяк. Судя по тому, как быстро нашлось решение проблемы, не мне первому была предложена такая удобная упаковка. Кто-то, похоже, подрабатывал здесь еще и на попутной продаже дебёлых корзинок с невостребованными цветами. И я, кажется, догадывался кто именно.

Упаковка получилось увесистой. Стараясь не греметь бутылками, я подержал корзину в руках. Создавать внешнее впечатление ее легковесности было совсем непросто. Ресторатор, критически оглядев меня, покачал головой и, попросив обождать немного, послал мальчишку за извозчиком.

Тем временем, в вестибюль зашли два раскрасневшихся от холода и метели матроса. Отпустив в мой адрес злобное: 'Людям жрать нечего, а оне тута цвятов понакупляли!', они, не задерживаясь, прошли в зал. Я ожидал от них какой-то выходки, вплоть до намеренного опрокидывания корзины, но — обошлось. И, видимо, не один я так думал. Ресторатор успел побледнеть до синевы губ. 'Как бы не случился у него сердечный приступ', — мелькнула мысль. — 'Не с такими нервами заниматься подпольной торговлей алкоголем'.

Вскоре появился извозчик — совсем молодой деревенский парень в черном тулупе и большом треухе. Косясь на корзину — все же, надо признать, не самая лучшая идея для маскировки — он весь путь переживал, что ветер, мороз и снег испортят цветы. В итоге я сдался и прикрыл букет протянутой им мешковиной.

Он быстро домчал меня до дома и как-то завистливо вновь взглянул на цветы. Бледно-розовые, с подмятыми лепестками и немного поникшими головками они все равно производили неизгладимое впечатление. Особенно, на фоне окружающей нас метели.

— Возьми, девушке своей подаришь! — С улыбкой сказал я, вытаскивая их из корзины. Парень растерялся, замотал головой, но все равно не сводил с цветов зачарованного взгляда:

— Неее, пан... Яны ж вельми дарагие!..

— Бери, кому говорят! — Сердито ответил я. — Мне они без надобности.

Извозчик засуетился, отыскав у себя газету и завернув в нее букет, утеплил сверху все той же мешковиной. Затем будто очнувшись, робко посмотрел на меня.

— Вот и хорошо! — кивнул ему я и пошел к крыльцу, опасаясь нечаянно звякнуть бутылками. Сзади послышались торопливые шаги. Все тот же извозчик, догнав меня, протягивал деньги, уплаченные мной за проезд.

— Так добра будзе! — Тихо произнес он и, не дожидаясь ответа, побежал назад, к саням.

Настроение отчего-то резко пошло вверх. Открыв дверь своим ключом, я зашел в прихожую с улыбкой во все лицо. И тут же спотыкнулся о сапоги Савьясова. На ногах удержался, но бутылки зазвенели просто предательски.

— Ого!... — Раздался из столовой изумленный возглас Георгия. — Если я правильно понял...

Он тут же появился в проеме дверей и, скрестив руки на груди, уставился на меня с подозрением.

— Ну что могу сказать?... Вижу одного болезного, старательно исполняющего предписания доктора в смысле домашнего режима. Вижу одну странную корзину неизвестного происхождения. А слышу... Слышу, что господин штабс-капитан и эта, гм, корзина производят удивительно не характерные для них звуки... Что бы то могло быть, как Вы думаете, Ольга Станиславовна?

Судя по виду Савьясова — старое полевое галифе, грубая штатская рубаха с закатанными рукавами и деятельное выражение лица — он активно помогал хозяйкам в восстановлении домашнего порядка. Догадался, а я — нет. Было от чего почувствовать легкий укол совести.

— Ну что может принести больной? — Попробовал отшутиться я. — Разве что средство для укрепления здоровья и профилактики заболеваний.

Из-за плеча Савьясова выглянула заинтригованная Ольга.

— И чем нынче укрепляются, позвольте узнать? — Забавно изогнув бровь, она поддержала наш тон.

Не снимая шинели, весь покрытый капельками растаявшего снега, я прошел в столовую и поставил корзинку на тумбу буфета.

— А вот теперь и посмотрим...

К слову, у меня до сих пор не было возможности толком ознакомиться со своей покупкой. И потому каждая бутылка, появляющаяся на свет из недр корзины, встречалась всеми нами с равным интересом.

Все надписи на винных этикетках оказались на французском языке, который и Ольга, и Георгий неплохо знали и потому охотно переводили для меня. Однако стоило извлечь из корзины две заветные бутылки коньяка, как Савьясов впал в ступор. И только через некоторое время, переполняемый эмоциями, смог объяснить:

— Владимир Васильевич, да это ведь Шустовский!... Тот самый, Эриваньского завода! Любимый коньяк моего отца... Вы с ума сошли, он должен стоить целое состояние!

С особой осторожностью и некоторым трепетом Георгий со всех сторон рассматривал бутылку, исследовал запечатанную пробку и вчитывался в этикетку.

— Вроде, настоящий... Вот так привет из прошлого!..

— Георгий Николаевич, честное слово, не понимаю Вас, — усмехнулся я. — Сейчас откупорим бутылку, Вы попробуете и точно скажете, что нам подсунул продавец.

Он закивал головой.

— Да-да, конечно, Вы правы. Просто... Это как осколок из той жизни. Я уж и не верю, что она действительно была. Владимир Васильевич, а еще купить получится? Вот бы отцу передать...

Думаю, он и сам прекрасно понимал, что такая 'передача' по нынешним временам была совершенно невозможна. Пожав плечами, я пообещал сегодня же свести его с продавцом и сообщил цену, который тот просил за бутылку. Савьясов недоверчиво поднял брови — деньги и в самом деле были небольшими.

...Скрипнула входная дверь. Мы переглянулись и бросились поспешно составлять бутылки назад в корзину. Оглядываясь на нас, словно примериваясь, как лучше загородить собой обзор, Ольга быстро пошла из столовой в прихожую, очевидно имея намерение задержать пришедшего. Но раздался знакомый девичий голос, и мы с Савьясовым перевели дух.

Это была Сонечка, средняя дочь Колесникова, гимназистка пятнадцати лет. Насколько я успел понять, существо веселое, своенравное и непосредственное.

С некоторых пор семья Николая Николаевича была разделена на два города. Еще во времена немецкой оккупации у его тещи, живущей в Киеве, случился удар. Ухаживать за ней оказалось некому. И потому жена Колесникова, взяв с собой младшую дочь Тасю, поехала к парализованной матери. Там же учился в университете их старший сын Федор.

Когда немцы ушли из Сожеля, всяческое сообщение с Киевом прервалось. Вот уже два месяца Колесников не имел новостей от жены и по этому поводу сильно тревожился. Вполне возможно, что теперь, после успеха красных, семья, наконец, воссоединится.

Приезд посыльного из 'Райских кущ' с заказом состоялся ровно в пятнадцать часов. Елизавета Карповна как раз разливала по тарелкам вчерашний борщ. Уборка была завершена, и даже мы с Савьясовым успели в ней поучаствовать — прикрепляли сорванные карнизы и поднимали с пола пару тысяч томов из обширной библиотеки Колесникова. Как и следовало ожидать, хозяйки в хлопотах не успели с обедом. Однако никто по этому поводу не переживал — мы готовились 'разбавить' борщ рюмкой-другой коньяка.

И тут пронзительно зазвенел колокольчик у входа. Ольга, недовольно поджав губы, отправилась открывать двери.

— Кто-нибудь ждет заказа из ресторана? — через мгновение выглянув из прихожей, спросила она. Вид у нее был растерянный и недоумевающий. Георгий сразу же вопросительно посмотрел на меня.

— Так это — не всё? — Хмыкнул он, показывая глазами на корзину. — Стало быть, гуляем?

Я кивнул и вышел из-за стола. В прихожей ждал молодой сутулый еврей, буквально навьюченный корзинками различного калибра. Он анекдотически картавил, охотно помог занести всё на кухню и с удовольствием принял чаевые. Ольга и Елизавета Карповна наблюдали за происходящим в немом изумлении, а Сонечка, подпрыгивая от восторга, тем временем, вскрывала упакованные блюда. Запах по дому плыл просто умопомрачительный.

— Ну надо же!.. Всё такое аппетитное и горячее! Оленька, тетя Лиза, ну что же вы застыли?! Надо на стол накрывать! — В нетерпении скомандовала она. И только тогда дамы пришли в себя. Что и говорить, приятно было видеть их удивленные и озаренные радостью лица. Тем более, что день с утра не задался.

Прежде, чем приступить к обеду, Георгий отозвал меня в сторону и категорично заявил, что берет половину расходов на себя. Мы даже немного поспорили. Правда, после резонного замечания, что он — не барышня, чтобы позволить платить за себя, я был вынужден согласиться.

'Пьяная птичка', которую так восторженно воспевал ресторатор, мне не понравилась. Хотя тот же Савьясов уплетал ее с удовольствием. Да и остальные уделили ей много внимания. Мне же пришлась по вкусу говядина с пряностями, запеченная под каким-то острым сыром и соусом Майонез. Моя мама готовила по праздникам нечто похожее.

Как-то незаметно молчаливая фаза обеда, когда все заняты, в основном, дегустацией и насыщением, завершилась и плавно перетекла в задушевный разговор ни о чем. Мы с Савьясовым пили коньяк — очень приятный и мягкий, а дамы — красное сухое вино. И даже Сонечка вытребовала себе бокал, отпустив жалостливое: 'Когда еще в России удастся попробовать хорошего вина?'

Буквально после нескольких глотков она захмелела и принялась дразнить Ольгу, перебивая и намеренно повторяя за ней слова. Укоряющие взгляды Елизаветы Карповны, казалось, еще больше распалили ее.

— Мне кажется, кому-то уже пора в свою комнату, — попыталась урезонить Сонечку Ольга, чем вызвала на себя новый огонь.

— Оленька, я тебе мешаю? — Сделав умильную физиономию, девочка манерно поправила волосы. — А знаешь, мне все равно — мешаю или нет. Меня и вовсе твое мнение не интересует. Ты почему в своем Могилеве не осталась? Ах да! Дома у тебя теперь нет!.. Сиротинушка ты наша!

— Сонечка, да что ты такое говоришь! Как можно? — Возмущенно воскликнула Елизавета Карповна и осторожно взглянула на Ольгу. Та в показном равнодушии отпивала вино.

— Извините нас за Сонечку и, пожалуйста, не обращайте внимания, — ровным голосом сказала Ольга. — Она в отсутствие своей матери несколько распустилась. А дядя не замечает, балует... Вот кузина и позволяет себе... выходки. Не умеет вести себя в обществе.

— А что? Как говорят комиссары, сейчас все равны. И нечего давить на меня авторитетом. Ладно-ладно, буду молчать. Но из-за стола не уйду, — вальяжно откинувшись на спинку стула, Сонечка пристально посмотрела на меня, затем медленно перевела взгляд на Савьясова и, наклонив голову, улыбнулась.

— Господа, позвольте узнать, вы — дворяне? — С каким-то явным подтекстом спросила она.

Девочка определенно раздражала Савьясова, и он сделал над собой усилие, чтобы спокойно и сухо ответить:

— Нет. Насколько мне известно, ни Владимир Васильевич, ни отсутствующие Маркелов и Журавин к дворянскому сословью не относятся. И я — в том числе.

Изобразив разочарование, Сонечка вздохнула и с ощутимой фальшью в голосе сказала:

— Вот как странно! А я была уверена, что все офицеры — дворяне. Значит среди нас только одна дворянка — Оленька! Вымирающий класс!.. — И выразительно посмотрела на кузину.

— Софья, не говори глупостей, — сделала замечание Ольга с легкой угрозой в голосе. И словно масла подлила в огонь.

— Дворянка она, дворянка! — Разошлась Сонечка. — У нее отец из шляхты и фамилия, на самом деле, не Климович, а Теренецкая!

— В самом деле? — Полюбопытствовал я у Ольги. — А почему взяли себе фамилию Климович?

Она иронично усмехнулась, отставила бокал и искоса поглядела на Сонечку.

— Слушайте Вы ее, Владимир Васильевич. Геральдическая коллегия из гимназии выискалась. Да, до 1865 года мой дед Прохор Климович-Теренецкий был шляхтичем. Таких, как он, в России называли однодворцами. Много их было — средних и младших сыновей многодетных отцов. Ни земли, ни состояния, зачастую и образование — два класса церковно-приходской. Но зато гонор!... Сам в лохмотьях, однако сабля, конь да свобода — это святое. В Российской Империи всех их низвели в крестьянское сословье. Тех, кто пограмотнее — в мещанское. Вот и всё дворянство. А фамилия... Род наш идет от православного шляхтича Клима Теренецкого. Всех его потомков сначала звали Климовичами-Теренецкими, а потом и вовсе до Климовичей упростили. Вот и вся загадка. Не знаю, к чему она эту тему завела... — Ольга кивнула на Сонечку. — Наверное, каверзу готовит.