"Гуд бай, Америка-остров...-2"

Вовкино "как бы присутствие" не позволило ей расслабиться вовсе уж бессовестно — вещи его, техникумские тетради с нерешенными контрольными, в ванной торопливо брошены старые кассеты от бритвы, всякие штучки-дезики на трюмо; в углу завернутый коленвал и трубки от насоса, еще какая-то гадость, с которой теперь разобраться смог бы только Леха; вчерашняя капюшонка, подметающая рукавами пол со стула; видеокассеты, принадлежавшие змею-Реквиему...

Майка выпила холодный чай и поехала к четвертой паре. Организация производства. А еще с девчонками поприкалываться.

Что такое восхитительно-беспечное посетило ее этим утром? Это нездоровье, но так и не болеют. Но ведь анекдот — его партизанское исчезновение на рассвете с разбитым носом... И простодушное ехидство над ним, вычеркнутым из жизни на два года в тупость распорядка и нелепых погонял дуреющих от безделья дедов — откуда? Что, Володька — в армии? Это даже не смешно, потому что нереально.

Майка поймала себя на том, что хихикает. Свет не видел жизнерадостней девушки, только что расставшейся со своим парнем. А то, с чем ей отныне придется считаться — с простейшими формами каждодневной сумятицы — грустных мыслей не прибавляло. Неужели только оттого, что в последнюю минуту он подставил ей свой нос?

Простейшие формы постучались в дверь уже вечером, в виде отвергнутого влюбленного Реквиема. Открыл ему Лешка, заехавший с работы реанимировать Майку. Однако в помощи она явно не нуждалась, и это слегка покоробило Леху в пользу лучшего друга.

— Хозяин дома? — нелюбезно спросил его Реквием.

— Проспал, брат. Власть сменилась, — сочувственно ему ответил Лех.

— Что? — не понял тот.

— Уехал. Ту-ту. Ку-ку.

— Когда? Куда? Девка где его?

— Полегче, — обиделся за такой тон Леха. — Девки в бане.

Майка тихо показалась из-за его плеча.

— А он в армию ушел, Игорь. Ты что, не в курсе?

— Какая армия? — вдруг рассмеялся Реквием, прислоняясь к косяку.— Что вы порете, уроды, какая армия? Он что, похож на дятла — "армия"? Меня за валенка держите? Слинял? Поиграться со мной затеял? Поиграемся, так и передай, куколка... Если случайно на тайной явке встретишь. Армия! Я же ему такой счет выставлю — если завтра же у меня не отметится! Еще день я подожду, я не гордый. Но дальше — уничтожу прокольщика! Не спрячется!

— Ну вот и поговорили, — вздохнул Лех.— Я тебе не сказал, что лично его в военкомат сдавал? Ну вот. В завещание тебя не включили, привыкни к этой мысли...

Реквием его чуть не ударил... но сдержался. Насильно улыбнулся и даже косяк... погладил. И вместо ругательства в ответ сказал:

— Ладно. Веселитесь.

— Приходи года через два! — вслед ему жизнерадостно сказала Майка. И помахала ручкой. Уже у лестницы он обернулся и спокойно ответил:

— Раньше, кошечка. Думаю, соскучусь раньше.

Леха дверь закрыл. Майкиного веселья он что-то не разделил.

— Замки-то у тебя крепкие, дарлинг?

— Крепкие, наверно.

— Не успел Детка двери железные поставить, — для себя сказал Леха.— Это печально.

— А что у нас за сокровища, что бы их так охранять? — она засмеялась над его озабоченным видом.

— Одно сокровище... Достаточно не приспособленное к жизни, между прочим.

— Шутки в Володькином стиле, — она скривила губы. — А я то думала, что от этого избавилась.

— Молчу, молчу.

Майкина веселая злость держалась еще несколько дней. Делала, что хотела: ночами жгла видик, засыпая под утро; завела тяжелого красного стекла пепельницу и победно коллекционировала в ней окурки; приводила техникумских девчонок пить вино и за несколько часов устраивать настоящий сарай в доме...

Воды улеглись, когда симпатичный уполномоченный принес Володьке повестку — явиться следующего числа в комнату такую-то к следователю Скорнякову.

Володька имел одно страшное свойство: он не извинялся. Но ко всему прочему, что выводило из себя Майку, он также почти не объяснял свои поступки.

Но своим первым письмом он превзошел даже самого себя. Всего ожидала от него Майка после описанных событий, в ходе которых жизнь ее пошла по совершенно новому сценарию — что он не будет писать ей; что он, минуя армию, просто сваливает в сторону, как подсказал Реквием; и даже в наличие какой-нибудь побочной связи она готова уже была поверить, не тешась мыслью, что верность — одна из его добродетелей... Любого, какого угодно сюрприза, но письмо это повергло ее просто в шок. Слишком теплый и мягким — для Володьки, которому так вывернуться на клочок бумаги уже казалось противоестественным— оно было, так что почти терялись последние строчки, что в составе роты МВД он уезжает на Северный Кавказ, выбрав для себя пригодным из всех родов войск спецназ. Надо отдавать долг родине, раз уж жизнь заставила, — выводили размашистые четкие строчки — не в чистке сортиров и охране прикроватных тумбочек, а там, где ей это действительно необходимо в ноябре девяносто четвертого года...

Майка? Нулевая, никакая...Майка — даун, Майка — децл. Машинально двигается, ездит в техникум, все оставшееся время проводя в затемненной Володькиной комнате, кутаясь в его шмотки, превращенные ею в пижамы — много пижам, каждая из которых хранит свои воспоминания...Много воспоминаний... Которые она хоронила едва ли не каждую минуту вместе с бестолковым, отвратительно-непутевым Володькой. Напрасно Леха из кожи вон лез, доказывая, что ни в какую Чечню необученных не посылают — минимум через полгода, а тогда , может, и беспорядки там закончатся... Но Майка твердила, что именно Володька попадет под все возможные мясорубки, специально, во имя своей великой дури или еще чего-нибудь, оправдание себе он придумает без труда... Которое ему не поможет. Ему ничто уже не поможет, потому что он предал ее, убил, все убил... Леха в изнеможении закатывал глаза.

— Дура! — уже хамил он.— Кто тебя предал, дура? Что ему, сесть надо было, что бы любовь к тебе доказать?

— Он раньше меня предал, когда с Реквиемом повелся! Знал ведь, знал, чем кончится! Нифига обо мне не думал, как Олежка твой о жене своей, вот и все!

Леха изводился от Майкиной тупости, но Вовки не было, и защищать его от несправедливых обвинений тоже было некому, кроме Лешки.

— А свадьба тогда ему на хрена нужна была? Да он такой счастливый все это время ходил, мечтал, как все здорово получится, мы все вместе мутили, раз я опять свидетелем...

Майка от правды ушла чисто по-женски: заплакала.

— Ладно. Все равно он раньше придет, из горячих точек на полгода раньше точно приходят, там день за три. О тебе и думал наверное, что б эти полгода лишние вечностью не казались... Все равно, время идет...

— Девять дней! — она обернула к нему безутешную мордашку, залитую слезами, словно Леха был виноват в том, что время идет медленно... — Это все равно — вечность, роли не играет, я не доживу до того, понял? Кретин!

— Спасибо! — сердито поклонился Лех.— Я к тебе тоже хорошо отношусь.

Это была Майка, и все крайности, в ней уживающиеся — это тоже была Майка.

В тот день Майку занесло в общежитие, отмечали день рожденья у девчонки-однокурсницы. Проскользнула эта пирушка в один момент, рано стемнел декабрьский вечер... Но в комнате было тепло, вокруг смеялись наплывами и пили дешевое вино, и домой не хотелось — в пустую неприбранную квартиру, где так остро каждый вечер чувствовалось его пронзительное отсутствие.

В девятом Майка ускользнула; что за веселье, если позднее на Гальянку не добраться. Маршрутку и ту прождала — замерзла. На остановке прятались в шубы и шарфы, защищаясь от ударов колючего мокрого снега. Майка дрогла и ловила свои слегка пьяные бегущие мыслишки — про черное холодное небо, про старый детский мультик в штриховой технике, про всяких чудиков, выползающих в такую погоду из своих таких же одиноких темных норок... Книжные образы стучались из воспоминаний разного порядка литературы; размякшая Майка блаженно щурилась на фары пролетающих мимо машин. И декабрь брал ее разве что за ноги, стынущие в осенних полусапожках-полуботинках, очень тонких, как картонка.

До дома, казалось, было не добраться. Но вот скользкий подъем у магазина, заснеженные горки возле корта, а там и до родного подъезда — рукой подать...

Родного, теплого, с запахом жареной картошки, постоянным, как мир, как корт и как магазин у остановки. Все родилось тут в одно время — и подъезд, и запах, и холодный декабрьский вечер — когда-то раз и навсегда.

Письма в ящике — конечно! — не было, но сегодня и было слегка наплевать...

На втором этаже курили и болтали, к соседу пришли — подумала Майка. Тусклая лампочка, мигая от перенапряжения немощных сил, освещала кожаные куртки и формовки, сдвинутые на затылки. Идиллия — усмехнулась про себя Майка, вставляя ключ в дверь.

Ее крепко взяли за плечи, развернув, приложили к стене.

— Эй, мыла поели? — возмутилась она. — Шутки?

— Шутки после, — душевно сообщил ей незнакомый голос.

— Может, в гости позовешь? — поинтересовался другой, звякая в двери Майкиными ключами. — Там и пообщаемся. Интимнее оно.

— Сдурел? — прошептала Майка. Ей-то казалось, что прокричала.

— Ладно, если по быстрому. Давай, девушка, вноси ясность: где пацан твой?

— В армии...

— Понятно, по хорошему не хочешь. Твоя забота, где ты его накопаешь. Через три дня чтоб деньги были. Нет — тобой займемся. Шесть кусков зелени — все, что он в трусы спрятал себе, достаете — и мы прощаемся.

— Какие куски, какая зелень? С дуба упали? Когда спрятал?

— Когда вы в Москву мотались. Если паренек в натуре в армию учапал, то вопросы с тобой решать будут. Хочешь быть красивой — напрягайся. Жадность свою надо перебороть, нечего строить несчастные глазки. Ребят он неслабых динамить взялся, так что и тебя никто не пожалеет, будь спокойна. А если соблазн возникнет — к ментам там подскочить, то заранее говорю — менты тут тоже привязаны. Готовь капусту, мамаша, три дня тебе подарили. Есть вопросы?

— Я ничего не знаю, — заревела Майка. — Я вообще не в курсе!

— А вот это никого не

* * *

, — парень, по-видимому, закруглялся, отпустил Майкины плечи. — Да, и еще... Если ноги сделать придумаешь, то смотреть за тобой будут. Не создавай себе трудность. Итак, шесть кусков, в среду к обеду. Увидимся!

— Шесть тысяч баксов? — переспросил Леха в сильнейшем изумлении.— Это... Это сколько же по-русски? Восемнадцать? Моя зеленая на столько вытянет, наверное.

— С ума сошел! Ты тут причем? Никто про твою зеленую и не думает. Я что к тебе, за деньгами пришла? Ты мне понятно растолкуй, о чем речь? Я и близко не знала, что у Вовки деньги какие-то с собой были...

— А может, и были, — вдруг разумно рассудил Лешка. — Много он тебе чего рассказывал? Володька — еще та лошадка. Вполне возможно, что он с деньгами ехал, не просто так же ему машину отдали. Может, не все деньги отдал.

— Какие деньги, Леха? — взвилась в истерике Майка. — Ты сам видел, как мы жили — только-только. Что на свадьбу-то, вон три лимона в серванте лежат — своими руками по рублю складывал, я их видела — по сотне набирались. Думаешь, мне бы он не сказал — про доллары? На хрена они ему в армии? До первого полустанка? — тут Майка споткнулась на мысли, что как раз о том, что могут возникнуть трудности, он и предупреждал... Черт! Зачем так подставлять Майку, никому плохого не делавшую?

— Ты не психуй, — серьезно сказал Леха. — Деньги нужно доставать — по любому.

К сроку. Тут не до шуток, тут о себе подумать надо. Деньги найдем, там и разбираться будем. Не слишком высокая цена за твою драгоценную шкурку, дарлинг. А машина все равно его — до самого последнего винтика — его работа... Так что я, за какую-то жестянку держаться буду? Шесть тысяч баксов...— медленно переспросил он с ощущением допущенной ошибки. — О, небо...

— Тридцать миллионов, — с ужасом перемножила Майка. — Тридцать, а не восемнадцать, двоечник! За три дня... — и она снова пустилась в плач. Лешка растерянно раскачивал табурет.

Разумеется, выхода не было. Такую сумму не набрать всем миром, значит, что? Майку нужно спрятать. Так как прятать ее негде, надо увезти. К Димке на огород, больше некуда. Существование Димкиного огорода никакие злобные умы проследить не в состоянии, да и сама связь Майки и Димки достаточно неочевидна.

Ну и порешили. Поживет на грядке, среди картошки и морковки. Хотя какая зимой экзотика, точно — не санаторий отдыха. Кстати, о жизнеспособности этого досчатого домика в условиях длительных и приполярных — тоже ничего не известно.

— Майка, — сказал он. — Ключи давай. Где у вас деньги там лежат, надо забрать, скажи. Паспорт твой, теплые вещи...

— Какие деньги! — захлебнулась Майка.— Ты зачем туда же, Леха!

Леха отобрал у нее ключи, зарычав.

— Дура! Сиди! Жди. Скоро приду. Ясно?

Ясность и решительные действия оказали на нее магическое влияние. Чувствовалась, чувствовалась Володькина рука. Майка добровольно поджала ноги под табурет, застывая в исполнении задания — и слез как не бывало.

Если кто и следил за квартирой — Леха того не разобрал; слишком темно было на улице и в подъезде. Свет Майка, покидая квартиру в панике, естественно, не выключила, и сейчас ее действия Лешка одобрил.

Он достал деньги из серванта, нашел мятый спортивный костюм, еще кое-какие вещи, которые, как он думал, могли понадобиться девчонке в долгом поселении. Жаль, безмерно жаль было оставлять уютненькую квартиру на разгром, уверенно вытекающий из исчезновения хозяев в столь щекотливой ситуации; если и были другие варианты, Леха их не видел.

Майка так и сидела на табурете в ожидании, таращась на Леху испуганно и обрадовано одновременно.

— Ну что, красивая. Поехали кататься.

Димка дал не только ключи от домика, но и валенки для Майки, о чем впопыхах позабыл Лех. Правда, он еще глухо ворчал на счет того, что вот некоторым вечно как приспичит ночью... Серьезность положения не извиняла в его глазах такой нелепой ночной спешки.

Леха ощутил в себе дрожь. Его глупый, непродвинутый организм как всегда тормозил и начинал нервничать уже много позднее, чем что-то случалось.

В машине он включил печку, будто бы пытаясь согреться; долго не трогался с места, стоя у Димкиного подъезда. Майка зачарованно смотрела в окно. Дальнейшее ее уже не беспокоило.

До дачного поселка еле добрались, постоянно буксуя в рыхлом, мокро выпадающем снеге.

За Лаей Леха застрял окончательно и полтора часа откапывался, ломал сушняк, терпеливо складывал его под отказывающиеся сцепляться с дорогой колеса. Взмок, кинул куртку.

Потом только, когда в отчаянье посадил Майку за руль и газ, после подробных наущений, дело сдвинулось, вернее, Лешкины же руки его и сдвинули, выталкивая непутевую под задние ребра...

— Вредина! — пожаловался он Майке, часто отдыхиваясь. — О женщины, какое вам там имя?

— Леш, ты б не простыл, а? — жалобно попросила она.

— Я? Да ни в жизнь! — живо отозвался он, поерзал на сиденье, успокаивая злую толчковую боль в спине.

В поселке нашли сторожку — там в единственном домике горел свет, спросил проехать, взяли лопату. Нужный дом был занесен, и Леха упрямо приступил к раскопке тропинки к крыльцу.