Ловец Зеркал

— Он в поиске. Быть может только сейчас он снова начинает жить?

— Никто не начинает жить заново. Каждый живёт непрерывно, только ценности меняются и виски покрываются сединой. Кто-то взрослеет, а кто-то остаётся молодым до последнего шага в страну мёртвых. Кто-то делает вид, что ищет, а кто-то не прилагая усилий познаёт истинную сущность вещей, — старец поднёс руки к огню. — Мне становится холодно вечерами, это тело уже не вмещает всю полноту моей души, а подвижничеством, я не могу остановить старость.

— Я не совсем понимаю тебя, — Клайв посмотрел на него.

— Сейчас это не главное. Сейчас, ты должен понять себя. Сделать свой выбор. Очень скоро тебе предстоят испытания, которые пошатнут веру в твою любовь. Ты будешь рисковать жизнью и добудешь зеркало истины. Правда, — старец грустно улыбнулся, — я не знаю, принесёт ли оно тебе счастье...

— А есть ли она вообще? Любовь? Есть ли счастье?

Старец улыбнулся. Поплотнее закутавшись в свой длинный белый плащ.

— Молодость ещё слишком сильна в тебе. Когда ты победишь зов юности в своём сердце, когда ты научишься мыслить умом, а не сердцем, тогда ты сможешь ответить на эти вопросы.

— А ты? Ты не можешь ответить мне.

— Зачем? Ведь это будет моё мнение, а не твоё. Может быть для меня она существует. Может быть я счастлив. А для тебя всё будет иначе. Да и вообще, я здесь не для того, чтобы отвечать.

— А зачем?

— Я здесь просто живу. Ты пришёл к моему костру, потому что тебя привело сюда чувство неопределённости. Ты ищешь, что-то. Неважно в какой образ сейчас оформился твой поиск. Ты ищешь указатели верной дороги. Считай, что возле этого костра ты увидел развилку и несколько направлений.

— И куда же мне идти?

— Здесь развилка, а не прямая дорога. Выбор, всегда выбор. Ты должен взрослеть и учиться определять свой путь.

— А если я выберу неправильно?

— Нет неверных путей, есть глупые люди, которые не умеют ходить. Учись ходить, не оборачиваясь и сбиваясь с шага. Иди к своей цели...

— А там, в конце этих дорог, есть свет?

— Ты всегда можешь взять с собой факел, — старик встал. — Пора спать...

Старец кряхтя пошёл к хижине, оставив Клайва наедине со своими мыслями. Через несколько минут показался заспанный Майк — довольный и улыбающийся с корзинкой сладких ягод в руках.

— Смотрите, господин, что мне дедушка подарил! — Майк подбежал к Клайву.

— Ты сказал ему спасибо?

— Конечно, — Майк кивнул головой.

— Мы уже начали волноваться! — Клайв укоризненно смотрел на малыша, — если уходишь так далеко, то предупреждай.

— Простите, я только шёл, собирал ветки, вдруг вижу костёр. Меня дедушка на чай пригласил, я выпил и вдруг так спать захотелось, что просто не мог удержаться. А проснулся, вы уже тут.

— Ничего, значит так было нужно, — Клайв потрепал по голове. — Пора возвращаться. Ллойд уже там реквием сочинил...

Глава IX

В то время, когда алкоголь только начинает бродить по моим мозгам, у меня возникает множество интересных идей, которые просто требуют обдумывания и внимания. Я погружаюсь в свои мысли, забывая о реальности и о течении времени. Я просто думаю, и, иногда, ищу листок бумаги, чтобы записать основные моменты. Утром очень интересно читать, то что написано под воздействием другого агрегатного состояния. Найдя сговорчивого таксиста, который согласился довести меня до клуба за доступную цену, я сел на переднее сидение. Дорога уносилась в ночь, а я думал о своём, изредка отвечая на односложные вопросы водителя. Парень оказался нормальным и не слишком доставал разговором...

— Вы журналист? — парень очень обрадовался. — Вы знаете, всегда хотел спросить, а почему вы вообще пишете. Как это у вас получается?

— Ну..., — я пытался ответить ему и внезапно с ужасом понял, что не знаю ответа. Почему мы пишем? Что мы пытаемся скрыть или, наоборот, от чего мы пытаемся избавиться в своих откровениях и фантазиях, изложенных на бумаге. Мы придумываем себе жизнь, живём ею, управляем и меняем по своему усмотрению. Мы играем словами и чувствами, мы можем убивать безнаказанно и влюбляться без памяти. В своём мире, созданном нашим воображением мы можем всё...

Мы переживаем свою жизнь, берём примеры из неё и ситуации, в которых участвовали сами. Мы пишем правду, только другими словами, под чужими именами, смотрим глазами своих героев и представляем себя на их месте. Рассказываем историю нашей собственной жизни, скрываясь под чужими личинами. Мы трусы, которые боятся сказать слова прямо в лицо, мы бесчеловечны, потому что лишены морали и можем позволить себе всё что угодно. Мы не умеем любить, потому что всю любовь отдаём бумаге и идеалам, которые придумываем сами себе. В погоне за совершенством мы теряем связь с настоящим миром, нам сложно понять его и уследить за всеми новинками. Мы консерваторы, потому что пишем о вечном и незыблемом. Я имею в виду настоящих писателей, тех, кто пишет, потому что просто не может иначе.

Когда мы выходим из фантастического транса, застываем над последней точкой, поставленной в конце нашего произведения, когда мы, наконец, можем перечитать его полностью и повторить любимые моменты, тогда мы становимся свободны. Мы улыбаемся неудачам и тяжело вздыхаем, читая серьёзный пассаж. Каждый раз, написав что-то, мы боимся, что оно может не понравится и облегчённо пожимаем плечами, когда нам говорят, что у нас что-то вышло.

Так почему же мы пишем? Неужели мы пытаемся сдаться, убежать от проблем и ужасов этого мира, пытаемся ускользнуть от предательства, смерти, жизни? Что случится если отобрать у нас мысли и бумагу, что случится, если убить в нас это чудо, что произрастает в слова? Неужели мы превратимся в пустышек, ни чем не проявивших себя? Неужели мы не сможем возродить в себе творчество и любовь, неужели под глазами у нас пропадут круги от не выспавшихся ночей и недоспавших рассветов. Неужели у нас внутри перестанет играть музыка, которая заставляет нас писать?

Нет! Этого не может быть. Просто не может. Хотя бы в том мире, придуманном нами для себя и для тех, кто хочет быть с нами. В этом мире всё может измениться, здесь есть место чувствам, здесь есть шанс дойти до конца. В этом мире доброта побеждает, а зло позорно отходит в прошлое, здесь есть место вымыслу и просто детской фантазии. Здесь хозяева мы, и мы правим достойно...— мы пишем потому, что не можем иначе, — сказал я. — Слова сами ложатся на бумагу, мы не в силах сдержать руки, которая выводит на листе буквы. Мы не можем удержать наши мысли...

— Круто, — водитель присвистнул, — а я думал, потому что на этом тоже можно денег заработать. Сам того не зная, парень попал в точку и мне стало стыдно своей пафосности.

— И для этого тоже, ведь жить то надо, — сказал я.

— Да уж, — парень вздохнул. Больше он ничего не спрашивал, а я, отвернувшись, смотрел в стекло на дорогу, которая казалась бесконечной. Когда мы доехали до места, и я расплатился, то понял, что окончательно протрезвел.

Раньше в этом клубе мы проводили очень много времени, но теперь, когда работа и другие проблемы несколько затормозили обороты нашего растления, мы выбирались сюда не очень часто. Хотя по старой памяти ещё считались постоянными клиентами. Я кивнул знакомому охраннику и зашёл внутрь. Музыка оглушала, а репертуар особенно не отличался, если бы не другое помещение, то мне бы казалось, что я никуда из того клуба и не выезжал. Наш обычный столик находился в углу зала, в приятном, огороженном растениями пятачке. Мой друг сидел ещё с несколькими моими знакомыми и девчонками интеллигентного вида. По выражению их лиц можно было определить какие книги они читали и какую музыку слушали. Такие, как они, всегда много спорят, показывают свои знания и образованность, но пусты внутри. Абсолютно. Такие девчонки резко меняются после определённой дозы алкоголя. Я знал много таких — их интеллигентность и хорошие манеры очень быстро рассеивались в винных парах.

Мой приход вызвал неожиданное оживление: официантка, появившаяся просто по волшебству, сразу же получила заказ на водку и закуску. За то время, как я познакомился с девушками, бутылки уже стояли на столе.

— Как маскарад? — мой друг говорил слишком медленно, видно было, что ещё несколько стопок и его можно будет выносить.

— Продолжается, — я посередине, между двумя девчонками. — А вы тут как?

— Нормально, — я видел как мой друг медленно наполняет маленький бокал для пива штрафной для меня.

— Ты меня переоцениваешь, — я остановил его руку, — тоже ж в "ХхХ" не музыку слушал. — Я медленно начал пить, по глотку. Первые несколько самые сложные, а потом уже идёт нормально. Все с интересом следили за мной. Я выдохнул и запил пивом, которое мне заботливо подал мой друг. Я физически чувствовал, как падает планка моей трезвости.

— А ты журналист? — спросила правая от меня девушка. Для удобства я их буду называть правая и левая, чтобы не запоминать их имён. После такого количества алкоголя у меня случаются провалы памяти.

— Да, пишу для одной популярной газеты, — я решил особо не скромничать.

— Я читала твои статья, — сказала левая, — они мне не очень нравятся. Они непонятные и странные. Понты одни, а внутри нет ничего. — Мне хотелось им возразить, но я пересилил себя. Каждый имеет право на собственное мнение, даже те, кто по определению не может его иметь. Я смотрел то на одну и на вторую и не видел существенных различий, они сливались с интерьером. Казалось, что если поставить место них два пахучих букета, то ничего существенного не изменится — красота останется, только молчания станет на каплю больше.

— Ещё, — мой друг налил себе, мне и ребятам. Он пролил несколько капель, но никто особо этого не заметил. Мы выпили быстро, собранно и серьёзно. За что-то масштабное, стоящее, за что-то такое, что я мог бы вспомнить, если б не был настолько пьяным. Запивая пивом, уже по-инерции, я почувствовал, что левая гладит мою ногу слева, а правая справа, причём при этом они больше смотрели друг на друга, чем на меня.

— Смотри, — мой друг протянул мне скомканную бумажку, — что я нашёл у себя дома, помнишь этот рассказ?

Я открыл мятую бумагу и прочитал название. Моя молодость брызнула мне в глаза, словно забытый фонтан. Напоила меня горькой влагой юношеских разочарований.

Рассказ, найденный моим лучшим другом

— Скажи это! — он смотрел с надеждой.

— Что? — она не понимала, или просто не хотела его понимать.

— Скажи это! — он повторил.

— Что "это"? — она пожала плечами грациозно, словно это были два розовых лепестка.

— Скажи "да"!

— "Да", что?

— Да, "это"!

— Что "это"? — она снова не понимала, но у неё это выходило уж слишком прелестно.

— Давай сменим тему...— он устало отвернулся от её ускользающей красоты.

— Почему?

— Ты не хочешь говорить "да"? — он пожал плечами ей в ответ — у него они напоминали просто два плеча.

— Я не понимаю, что такое "это"! — она делала акценты, цеплялась к словам, хотя прекрасно понимала, о чём идёт речь. В глубине её зрачков, там, где гнездится озорство, он увидел, что она просто играет с ним.

— "Это" — всё! — он пытался подыграть ей, идти у неё на поводу.

— Понятно! — она отсела подальше и посмотрела на одинокие городские огни.

— Что тебе понятно? — он недоумевал.

— Всё! — она хотела оборвать разговор. Очевидно, что он ей был в тягость.

— Хорошо! — он тоже посмотрел в ночь, продемонстрировав своё упрямство и мужское честолюбие.

— Да? — сказала она с нажимом, не поворачиваясь в его сторону.

— Да, — он держался молодцом.

— Зачем тебе эти слова? — она пошла на перемирие первой.

— Я должен знать, "это" — как символ нашего счастья, — он говорил с ненужным в таких случаях надрывом.

— Счастье не нуждается в символах. Оно либо есть, либо ты не счастлив, — она снова подсела к нему.

— Но я же говорил тебе "это", — он начал оправдываться.

— Ну и что? — она посмотрела на него. — Можно сказать что угодно, ничего при этом не ощущая. Если бы ты даже молчал, я бы поняла, что ты хочешь мне сказать...

— Я не понимаю, — он посмотрел на неё, сжимая её руку в своей, — но так делают все. Все говорят "это", потом кто-то отвечает ему на "это", а потом они говорят "да" и живут долго и счастливо...

— А как поступают немые, глухие, как они говорят "это"? — она улыбалась, — не смотри на других, смотри на меня!

— Я смотрю...— он тихо прижался к её плечу.

— Если ты очень хочешь, — она запустила пальцы в его волосы, — то я скажу тебе "это".

— Когда? — он приподнялся, и глаза его загорелись жизнью.

— Когда-нибудь...— она немного подумала, — может быть завтра.

— Завтра, — он кивнул головой.

— Я сказала "может быть", — она смеялась и смотрела на большой сонный город, в котором горели одинокие огни.

Они долго сидели, смотря в темноту, ощущая тепло друг друга и размышляя обо всём, что им ещё предстоит. А утром, когда утро широко открыло им глаза, они прочитали в них нужные слова и молча кивнули друг другу, давая своё согласие.

— Наливай, — я грустно вздохнул и посмотрел на девушек. Они стали настойчивее.

Чистота детской любви увлекает. Хочется вспомнить те времена, когда встречаться с девушкой не означало, что с ней обязательно нужно спать. Когда молодёжи хватало бокала пива, чтобы чувствовать себя нормально, когда салют вызывал естественную радость. Когда многое считалось зазорным, запрещённым и неприличным, когда существовали рамки, приличия и рамки приличий, когда зарождался отечественный рок. Когда девушки не ходили в мужской туалет, если в собственном была уж слишком большая очередь.

Чистота детской любви? Это забытое чувства, превращённое современниками в простое желание, или оно всегда было таким? Стоит ли развенчивать миф и говорить правду? Скрываясь за своими комплексами и границами, мы всегда оставались такими же — немного свободы поставило всё на свои места. Кто хочет оставаться романтичным, тот не пропадет и сейчас, а кто скрывался за хорошими манерами, оставаясь подонком, тот в любые времена ведёт себя также. Я никого не оправдываю, даже себя. В то время мне было бы очень сложно не выйти за грань...

Мой друг налил и похлопал меня по плечу:

— Расстроился?

— Не очень, — я отвернулся от него и выпил не чокаясь. Запил пивом и повернулся к правой девушке, — Потанцуем?

— С удовольствием, — она взялась за протянутую мной руку.

— Ты следующая, сказал я левой, увидев, как надулись её губы.

— Хорошо, — она многообещающе улыбнулась.

— А потом втроём, — сказал я и увлёк за собой правую на данспол.