Крестоносец: Железная Земля

— Государь, — я отдельно поклонился Эдельфреду, потом перевел взгляд на королеву и вновь поклонился: — Ваше величество.

— Вы обижаете наших подданных, шевалье, — сказала королева. — Это нехорошо и недостойно рыцаря.

— Я сожалею, ваше величество, но скажу в свое оправдание — трактирщик бросил тень на репутацию Левхада, как гостеприимного и хлебосольного города, и это требовало безусловного порицания.

— Что-что? — Королева улыбнулась. — И как же он посмел?

— Он подал мне пересоленное блюдо. Намерено пересоленное, ваше величество.

— Это отвратительно, — Эдельфред поморщился. — Я ненавижу пересоленную еду. Трактирщика следует сурово наказать.

— Прошу вас, ваше величество, не стоит, — попросил я. — Думаю, он раскаялся в содеянном.

— Вы очень великодушны, шевалье, — заметила королева. И она, и ее сын говорили на имперском языке без малейшего акцента. Или это опять какая-то магия? Тогда почему мне казалось, что Зерам Ратберт говорит с акцентом? Странно, очень странно. — Но ведь вы прибыли в Левхад не ради жаркого и виссенского имбирного меда?

— Истинно так, ваше величество. Я с недавних пор свободный рыцарь и потому ищу приключений.

— И вы считаете, что эти приключения следует искать в Левхаде?

— Мир велик, и нужно откуда-то начинать, не так ли?

— Вы мне нравитесь, шевалье, — Вотана милостиво улыбнулась. — Пойдемте, я вам покажу кое-что.

Она сказала что-то сыну, и король, высокомерно глянув на меня, отправился к выходу, таща за собой живым шлейфом всех придворных. Мы с королевой Вотаной остались вдвоем, если не считать гвардейцев, застывших по углам огромного зала.

"Кое-что" оказалось смежной с залом галереей, на стенах которой были развешаны картины — вперемежку портреты и сюжетные работы, с точки зрения живописной техники весьма примитивные — создававший их художник (или художники) представления не имели о перспективе изображения, правильном освещении, пропорциях и композиции. Портреты, как я понял, были весьма условны, поскольку лица на них были очень похожи, и все они, видимо, не несли сходства с изображенными на них людьми. По раннесредневековой традиции все портреты были подписаны — что-то вроде "Вольгенрик, сын Блеокрома Заики, король Виссении". Многофигурные композиции вообще напоминали вышивку со знаменитого ковра из Байе. Думаю, ценителям раннего средневекового искусства или современной живописи эти картины понравились бы.

— Вы так и не сказали нам, зачем прибыли в наши земли, — начала королева, когда мы вошли в галерею. — А между тем мы, зная вашу исключительность, можем предполагать все, что угодно.

— Мою исключительность? И что во мне исключительного, ваше величество?

— Все. Вести о шевалье Эвальде де Квинси разнеслись уже по всей империи, и мы многое знаем о вас. Например, о том, что вы пришелец из другого мира. Ведь это правда?

— Истинная, ваше величество.

— Потрясающе, — тут королева посмотрела на меня с неподдельным интересом. — А знаете, это обстоятельство в какой-то степени сближает вас с нами, виссингами. Прародители моего народа, Осс, Приан и Нэске, тоже пришли в Пакс из сопредельного мира.

— Я этого не знал.

— Как называется ваш мир, шевалье?

— Земля, ваше величество. А страна, откуда я родом, называется Россия.

— Вот, взгляните, — королева подвела меня к картине, на которой была изображена накрытая мглой ночная болотистая равнина, над которой летели три всадника с пламенеющими мечами верхом на крылатых белых конях. — Вот так это начиналось. Три божества сошли на землю, чтобы помочь своему народу одолеть орды врагов, живых и мертвых. В то время эта земля была поражена Мертвой Порчей, и наши предки начали очищать ее от виарийского проклятия. Это был долгий и тяжелый труд. Битвы и походы были тогда обычным делом, и наши руки чаще держали меч, нежели серп! До сих в наших землях сохранились остатки древнего чародейства, а ведь прошло столько лет!

— Вы были пришельцами на этих землях?

— Это вам сказали в военной школе Ордена? — Королева презрительно хмыкнула. — Нет, мы на них жили испокон веков. Пришельцами были виари, прибывшие в конце Второй эпохи из Калах-Денара. Они сначала основали тут свои гавани, а потом и начали захватывать эти земли силой оружия и черной магии. Их злая волшба породила Нашествие, которое сперва уничтожило их города, а потом причинило столько бед моему народу. Эта земля наша, шевалье.

— Империя тоже сражалась с Нашествием, — заметил я.

— Вы, имперцы, пришлые здесь. Вы вообразили, что нам нужна ваша помощь и до сих пор ссылаетесь на Дарайскую Хартию — мол, без вас виссинги не справились бы с Нашествием. Однако вам не говорят всей правды: подлинная Хартия была уничтожена, а вместо нее вброшена подделка, где записано, что Виссения становится частью империи на вечные времена.

— А присяга Тевдерика — она тоже поддельная?

— Да, вот он, — с каким-то удовлетворением в голосе сказала Вотана, остановившись перед портретом лысеющего мужчины с висячими усами и нависшим над ними красным крючковатым носом. — Король Тевдерик Первый, кузен королевы Вотаны. Некоторые у нас считают его героем, некоторые — предателем. Я же думаю, что этот человек из двух зол выбрал меньшее. Поскольку вы, как мы поняли, знаете историю Тевдерика, нет нужды объяснять вам, о каком зле речь.

— Думаю, о союзе с империей?

— Не союз, шевалье. Поглощение. Виссения перестала быть независимой. Мы больше не были хозяевами своей земли.

— А большее зло?

— Посмотрите вот на эту картину, — сказала королева, сделав вид, что не слышала моего вопроса. — Это Совет Подвижников. Тот самый момент, когда Вендра призывает представителей всех сословий последовать за ней, и депутаты от знати и общин поддерживают ее единогласно.

— Она чем-то похожа на вас, — произнес я.

— Вы находите? Благодарю, приятно слышать. Но, увы, наша земля пока еще не рождала героинь, подобных Вендре.

— Я слышал, восстание Вендры сопровождалось страшной резней.

— Великие события часто связаны с насилием.

— Вы оправдываете жестокость и реки пролитой крови?

— Это была очищающая кровь, шевалье. Кровопускание, которое делают тяжело больному, чтобы он исцелился.

— Восставшие зверски убивали имперцев, как я слышал.

— Не только их. И своих же собратьев, служивших Рейвенору. Но все это кровопролитие, о котором вы говорите, померкло, когда на нашу землю пришли войска Империи, чтобы подавить восстание. Их жестокость превосходила всякое разумение.

— Прошу прощения, ваше величество, но не кажется ли вам, что историю должны писать беспристрастные хронисты, а не менестрели и те, кто угождает власти?

— О чем вы, шевалье?

— Имперский хронист скажет, что Вендра была преступницей, посягнувшей на власть империи и пролившей кровь тысяч людей — и будет прав. Виссингский хронист, который напишет, что Вендра была воплощением чести и доблести, патриоткой, мечтавшей о свободе для этой земли, тоже будет прав. Но истина, как иногда говорят в моем мире, где-то посередине.

— Любите спорить? — Вотана с интересом посмотрела на меня. — Разве в вашем мире нет проблемы угнетаемых и угнетенных?

— Есть, ваше величество, и всегда была. Но, если позволите, история Ростианской империи где-то напоминает мне историю моей собственной родины — в том, другом мире. Мою страну тоже часто обвиняют в том, что она притесняет других, и в этом я вижу скорее политический интерес, чем желание добраться до истины.

— Вы можете привести пример?

— Знаете, ваше величество, я попробую использовать язык сказки, так будет понятнее. — Я сделал паузу, чтобы собраться с мыслями. — Сказка про то, как медведь и волк дружили. Жил да был медведь, самый обычный, не добрый и не злой, не святой, но и не лиходей. Вел хозяйство, работал, по праздникам любил медку выпить, при возможности утянуть что плохо лежит был не дурак, но зла никому не желал и не творил. Жил он на хуторе, самом большом в лесу, неплохо жил — все у него было, и воды вволю, и земли, и скота, и пасека с ульями, и закрома богатые. А вокруг хутора был лес, и жили в нем разные звери — каждый на своем хуторе. Разные были звери, какие мирные да добродушные, медведю добрые соседи, а какие заглядущие да хищные, богатство медвежье им глаза мозолило, но только побаивались они мишку, лап его пудовых, клыков и когтей острых. Так, вслед фыркали и шипели, хотя в глаза все о дружбе говорили. И вот пошел однажды медведь по грибы, и видит — на полянке звери волка бьют. Да так бьют, что душа из него вот-вот вон вылетит. Насмерть бьют. Жалко медведю стало волка, рыкнул он: "Чего бьете-то! А ну, прекратить!" Звери знали силу медведя, потому выпустили волка и убежали от греха подальше. А волк побитый юшку кровавую из носа утирает и плачет: "Спасибо тебе, медведь! Спас ты меня от неминучей смерти, век помнить буду и волчатам своим накажу. Только дело-то какое — уйдешь ты, вернутся проклятые, да и прикончат меня совсем! Возьми меня под защиту. Будь мне братом старшим, а я за то тебе всегда предан буду". Медведь, добрая душа, и говорит: "Дело говоришь! Коли так, давай, волк, вместе жить. Твой хутор рядом с моим, вот и будем единым владением, добрыми соседями и побратимами. Авось, тогда к тебе никто не сунется".

На том и порешили. Узнали звери лесные о дружбе волка и медведя и больше к волку не лезли. Стал жить волк спокойно и сытно. Жир нагулял, шкура на нем зажила. А тут и медведь всем, чем может, помогает: лучшие куски волку — как же, побратим! Отстроил волк себе избу лучше прежней, остепенился, волчат завел. Живет, как сыр в масле катается. Мясо с мясом ест, медом запивает, под мишкиной защитой про все напасти свои забыл.

Прошел год, прошло два, прошло три: позабыл волк про горести свои, стал дружбой мишкиной тяготиться. И чего, говорит, этот косолапый мне все указывает, что и как делать? По любому делу с ним советоваться надобно, согласия его спрашивать. Надоел он мне! Начал волк медведю условия ставить. Медведь в лес по грибы — а волк тут как тут: нечего, говорит, мои грибы собирать, это моя поляна, у себя собирай. Медведь у волка на хуторе гостит, а волк ему: "Хватит по-медвежьи рычать, по-волчьи вой!" Медведь ему: "Да не умею я по-волчьи!", а волк смеется: "Не умеешь? Плохо. Учись по-нашему выть, а не то вон с моего хутора!" Надоели медведю волчьи придирки, пришел он к нему и говорит: "Знаешь, сосед, подумал я тут и решил — пусть каждый из нас сам по себе живет. Ты свой хлеб ешь, а я буду свой. Ты по-своему вой, а я по-своему буду реветь. И Бог нам судья!"

Обрадовался волк — наконец-то он от медвежьей опеки отделался! Да только радость недолгой была. Ни меда не стало у волка, ни мяса вдоволь. Раньше все медведь за так давал, а теперь покупать приходится. Привык волк жировать от мишкиных щедрот, а тут самому надобно шевелиться. Пришел он к медведю требовать меда и мяса, а медведь ему и говорит: "Хотел ты жить своим умом, вот и живи. Нужон тебе мед — покупай. Мяса хочешь — давай взамен чего. А халявы больше не будет. Ступай себе с богом, соседушко дорогой!"

Тут волк и обозлился. Начал медведя перед другими зверями стыдить. Мол, мишка, мать его так, не хочет меня кормить и помогать мне, плату с меня, сироты, требует непосильную. Напридумывал историй разных про то, что лес этот в незапамятные времена древним волкам принадлежал, а медведь его бессовестно себе заграбастал. Начал всем и каждому плакаться, как в бытность братом медвежьим ни по-волчьи выть, ни повадки волчьи выказывать ему не дозволялось. Мол, всякую свободу у него медведь отнял, голодом, подлец, морил. А в лесу были такие звери, которые медведя давно не любили и мечтали у него от хутора лучшие земли оттяпать. Любы им были волчьи наветы. Стали они еще и нашептывать волку: "Смелее будь, серый! Требуй! А коли медведь жадничать начнет, мы ему покажем!"

Пришел волк к медведю и начал требовать. Ты, говорит, через мои земли на ярмарку свой мед возишь — плати. Сто лет назад твой прадедушка на наших землях грибы дармовые собирал — плати. И вообще, надо еще посмотреть, какая тут землица твоя, а какая наша, серого племени. А то, может, самое время поделиться?

Не стерпел медведь, сгреб волка за шкирку и выставил за дверь. Завыл волк дурным голосом: "Звери, посмотрите! Слабого бьют, сирого, малого!" Начали другие звери пенять медведю: нехорошо слабых обижать, косолапый, коли так дальше пойдет, не будем мы с тобой дружить, мед твой покупать, а то и того — силу к тебе применим.

Пришел медведь домой, хватанул меду и задумался, а потом и говорит сам себе: "И чего это я злюсь на серого? Коли его таким Бог создал, не мне что-то менять. А у меня все хорошо. Дом у меня добрый, просторный, мед сладкий, ягод и прочей снеди полны амбары, женушка-медведица первая красавица в лесу, детишки здоровые, все, что нужно для счастья, у меня есть. Буду жить-поживать, да добра наживать".

Так и закончилась дружба медведя и волка. Только как слышит медведь, как волк зимой голодный в лесу воет, так вспомнит былое. И медку за старую дружбу выпьет.

— Боги, да вы настоящий сказитель, мессир Эвальд! — Королева всплеснула руками. — И сказка ваша мне по душе, уж поверьте. Только одно "но" — в чем мораль вашей сказки, шевалье?

— Мораль? — Я задумался. — Наверное, в том, что нельзя отвечать неблагодарностью тем, кто спасал тебя и не раз помогал в беде.

— Это мораль медведя. Ваша сказка рассказана так, как ее рассказал бы медведь. Имперский медведь. — Тут Вотана улыбнулась. — А какова мораль волка?

— Трудный вопрос, ваше величество. Чтобы на него ответить, надо быть волком.

— Ничего трудного. Вы имперец, шевалье, ваше мышление — это мышление, насквозь пропитанное имперской идеей. Вы не понимаете, что медведь и волк разные. Слишком разные, чтобы жить рядом. Они не могут быть братьями, даже если захотят. Посему оставьте волка в покое. Дайте ему возможность быть самим собой. Вот все, чего хочет волк. Его мораль проста — он не хочет быть игрушкой медведя. Его братом, побратимом, подданным, ленником, союзником. Волк жаждет быть свободным. И он вправе бороться за свою свободу любыми способами. Даже вот такими, — королева показала на очередную картину. — Здесь изображено взятие Тинкмара отрядами Вендры. Говорят, в тот день в городе не осталось ни одного живого имперца.

— И каков же выход? — спросил я, глядя на картину, в которой было слишком много оранжевого, багрового и черного цветов пламени, крови и дыма.

— Примирить виссингов и имперцев. Донести до Рейвенора наши нужды и чаяния и сделать так, чтобы их услышали и приняли к сведению. Что и пытается делать мой дом уже многие годы. Мой сын Эдельфред сторонник мира с империей. Мы не жалуем фанатиков, которые стремятся развязать новую межнациональную войну.

— Это разумная политика, ваше величество.

— Более чем разумная. Нам нужен мир. К тому же, как я слышала, Орден готовится начать крестовый поход против терванийцев?

— Разговоры об этом идут по всей империи.

— И вы, конечно же, хотели бы принять в нем участие? Восстановить свое положение в Ордене и отправиться на восток за славой?