Попаданец

Автоматчик пятится к машине, пока не упирается в неё спиной, а потом, бросив затравленный взгляд по сторонам, швыряет своё оружие на землю.

— Nicht schießen! Hier Sprengstoffe! *Не стреляйте! Здесь взывчатка! — кричит он, вздымая руки над головой.

Громила, державший Мари, следует его примеру. Переводчица мстительно пинает его по самому дорогому и бежит к Леону. А тот в это время показывает руками прибывшим какие-то знаки. Из броневика бодро высаживается десант в составе пяти девушек, вооружённых до зубов: у одной ручной пулемёт, у двух — карабины и у оставшихся двух — автоматы. Одна из них замечает меня и тут же берёт на мушку:

— HИ, toi, derriХre l'arbre! Ce qui est dans votre main? *Эй, ты, за деревом! Что у тебя в руках?!

Чёрт, не хватало ещё, чтобы меня свои же подстрелили. К счастью, Леон тут же поясняет, что я вместе с ним.

Лоррейнский патруль подтаскивает к броневику пленных инсургентов. Здесь их в самом прямом смысле слова вяжут, ибо вместо наручников лоррейнцы используют связанный хитрой петлёй шпагат. Нас с Мари Леон сразу же ставит в караул. Вслед за ними сюда же приводят и растерянного бюргера, который всё так и держит свою дочку на руках. Девочка, крепко прижавшаяся к отцовской груди, уже перестала реветь и только всхлипывает.

— Frauen und Kinder im Haus zu essen? *Женщины и дети в доме есть? — спрашивает жандарм.

— Nein... — мотает головой бюргер.

— Cette maison peut en cacher insurgИs* В этом доме могут укрываться мятежники, — обращается Леон к гельвецийским солдатам. — Lui serrer la cave et le grenier, Йtre vigilant et se sentir comme une guerre.* Перетрясите его с подвала и до чердака, будьте начеку и чувствуйте себя, как на войне.

— Pardon, monsieur gendarme. *Пардон, месье жандарм, — фельдфебель лоррейнцев, плотный мужик лет этак тридцати пяти, разглаживает свои пышные усы и качает головой. — Encore ici, dans notre pays. Et puisque nous avons besoin de percer dans les maisons de nos citoyens, * Здесь всё-таки наша страна. И раз уж нам необходимо вламываться в дом к нашим гражданам, — кивает он на бюргера и его дочку, — le laisser faire mes soldats* то пусть это сделают мои солдаты.

— Allez-y *Действуйте, — холодно бросает в ответ аджюден и поворачивается к девушкам. — Et vous fermez la porte de derriХre *А вы перекройте чёрный ход.

"Автоматчик", попирающий пузом брусчатку подле моих ног, чуть приподнимает голову.

— *Поздно, герр гельвециец, там уже никого нет.

— *Молчать! Мари, Жюли если они откроют рот, стреляйте!

Девочка от криков аджюдена вновь начинает хныкать, и Леон вновь обращает внимание на её отца.

— *Как ваше имя?

— *Франц Метцингер. Позвольте мне всё объяснить...

— *Где сейчас ваша жена, герр Метцингер? — обрывает его Леон.

— * Я всё-всё объясню, герр офицер! — бюргер подобострастно взирает на возвышающуюся над ним фигуру и молотит языком со скоростью пулемёта. — *Это всё из-за неё и из-за её младшего брата! Сопляк связался с этими лоботрясами, у которых на уме всякие дурацкие лозунги, а сегодня они явились к нам и сказали, что его арестовали жандармы. Вот моя Марта и отправилась с другими женщинами, узнать, что с ним.

— *А всё это богатство дружки вашего шурина тоже сегодня притащили?

— Нет, но... О, боже, что теперь будет с моей дочкой?

— *В вашем любимом Райхе она осталась бы сиротой. Там без сочувствия относятся к тем, кто помогает террористам.

Из верхнего люка броневика высовывается голова в кожаном шлеме. Сделав полоборота, она обращается в нашу сторону. Я вижу круглое девичье лицо, вздёрнутый носик, прищуренные глаза, мокрую от пота чёлку, торчащую из-под кожаного валика на лбу.

— *Месье аджюден, жандармерия будет здесь через пару минут.

Через несколько минут к месту событий прибывает ещё один броневик и грузовик с жандармами. Вокруг дома герра Метцингера выставляют оцепление. Только теперь сюда начинают стягиваться зеваки — до этого в соседских окнах только занавески изредка колыхались.

Жандармы из оперативной группы явно намереваются допросить меня в числе прочих, однако Леон, сделав рожу кирпичом, заявляет, что де мадемуазель с ним, и он никуда её от себя не отпустит. Правда, с возвращением на базу приходится повременить, ибо за всё это время никто не удосужился починить наш мотоцикл. Так что, когда сей железный конь начинает скакать по извивам серпантина, ведущего к нашему институту благородных девиц, а ныне логову гельвецийской жандармерии, солнышко уже далеко перевалило через зенит.

Мы лихо влетаем на площадку, где расположилась жандармская техника. Леон паркует мотоцикл задним ходом, едва не зацепив коляской стоящий рядом кюбельваген. Чёрт, наконец-то заглохла эта тарахтелка, а то у меня от неё что-то голова разболелась. Эх, сейчас бы раскинуть коврик вон там на крыше и подремать, а то денёк сегодня больно весёлый выдался.

Внезапно Леон кладёт руку мне на плечо и поворачивает к себе.

— *Откуда у тебя пистолет?

Вопрос застигает меня врасплох, так что отвечаю я лишь сдавленным: "Э-э-э...". Жандарм, не дожидаясь внятного ответа, протягивает мне ладонь.

— Пистоле. Дафай сьюда.

Прощай, подарочек. По крайней мере, службу ты успел мне верно сослужить. Леон крутит его в руках, выщёлкивает и вставляет магазин, потом пытается прочесть надпись на затворе:

— То-фа-ри-сшчь. *Понятно, откуда он взялся. — Леон с улыбкой протягивает оружие обратно. — Подумать только, я обязан жизнью любовнице Жанны и её поклоннику.

Он щелкает каблуками и прикладывает руку к козырьку.

— *Благодарю за службу!

— Служу Советскому Союзу! — непроизвольно вырывается у меня. Леон одобрительно качает головой, как будто что-то понимает.

— *А может быть и правду говорили, что ты притягиваешь к себе инсургентов, а? — аджюден пытается шутить, но получается это у него не лучшим образом. Тем более ушедшая в себя Мари даже не делает попыток переводить его слова. — *Хорошо, ты свободна. Можешь идти.

По возвращении в свою казарму я обнаруживаю, что за время нашего отсутствия мою изорванную и залатанную форму заменили новым комплектом. Сейчас на нём без задних ног дрыхнет давешний котэ. Аккуратно отпоротая нашивка с полковой эмблемой лежит рядом на кровати. Пришить-то я её пришью, благо талант к этому делу открылся, да только где она у вас по правилам крепится? Надо будет Мари спрашивать, когда она очухается.

Хороши они, конечно, оба. Оставили меня после всех этих пертурбаций в одиночестве, даже не спросили, не надо ли чего. Нет, Леон, не комиссар ты, не отец солдатам — жандарм, как есть жандарм! На глаза внезапно наворачиваются слёзы. Чёрт подери, и за что мне это всё? Ради медитации достаю из рюкзака коробку с патронами. В нём вроде никто без меня не рылся — и то хлеб. Выщёлкиваю патроны из магазина и заряжаю его снова, и снова выщёлкиваю, и снова заряжаю. Пытаюсь убедить себя, что это занятие меня успокаивает, но без толку. В голову лезут всяческие мысли о тщетности бытия, а потом вдруг накатывает щемящая тоска по Родине. Ладно, пойду всё же к переводчице. Хоть почитать ещё что-нибудь выпрошу, а не то я тут сейчас волком взвою.

На входе в здание жандармерии пропуска с меня не спрашивают: толи потому что знают, кто я, толи просто чужие здесь не ходят. Мари сидит в своём кабинете, глаза у неё мокрые и красные, ворот у кителя расстёгнут. На все мои вопросы у неё нашёлся только один ответ:

— Убирайся отсюда со своими глупостями! — шипит мадмуазель унтер, словно рассерженная гусыня.

Тем не менее, ещё одним выпуском "Воина Республики" она в меня запустила. Подбираю журнал с полу и сматываюсь подобру-поздорову. Чёрт, и куда только мои глаза смотрели — в фойе на первом этаже у большого зеркала прикручен к стене большой плакат с образцами гельвецийского обмундирования, там же показано, куда что пришивать. Черкаю нужные сведения в блокнотик, теперь хотя бы заделье на вечер есть. В столовую без Мари или Леона идти бесполезно: нет у меня желания выпрашивать там себе ужин на корявом ломанном французском, небось, за ночь от голода не помру.

Вернувшись к себе, раскладываю швейные принадлежности и переношу котэ с формы на подушку. Не успеваю вдеть нитку в иголку, как этот мелкий тигр примащивается у меня на коленях. Ну, хочешь терпеть мой китель на своих ушах — терпи. Впрочем, терпеть ему приходится недолго — наверное, и четверти часа не уходит на то, чтобы соответствующим образом приладить нашивку к рукаву. Теперь можно и журнал полистать. Открываю оглавление и присвистываю от удивления: одна из статей озаглавлена "Голованов Ф.П. Баллада о горных стрелках". Интересно, интересно.

История, описанная там, повествует о лейтенанте Луи Солане, который 25 лет назад во время очередной войны между Гельвецией и Райхом отправил свою горнострелковую роту с марша прямо на лыжах в лобовую штыковую атаку на окопавшуюся батарею противника. Рота потеряла две трети состава убитыми и ранеными, но выполнила поставленную задачу. Долгое время считалось, что Солан из-за радиопомех неправильно понял приказ, однако по истечении 25 лет документы, касавшиеся этого боевого эпизода, были рассекречены. Из них выяснилось, что приказ изначально был отдан в весьма расплывчатой форме. В заключении отмечается, что хотя в Рутении действия Солана называют проявлением твёрдолобой некомпетентности, в Гельвеции он считается национальным героем, беспрекословно выполнившим боевой приказ.

Ха-ха, если ещё свидимся с капитаном, надо будет спросить у него об этой истории. А за окошком-то у нас смеркается. Надо бы мне в душ сходить освежиться, пока отбоя не протрубили.

Насвистывая "Береги страну родную, как луганский слесарь Клим", возвращаюсь в казарму, и тут меня ждёт большой сюрприз. На соседней койке расселась наша суровая переводчица Мари. На тумбочке рядом с койкой стоят початая высокая бутылка коричневого стекла, две стальных кружки и небольшая корзинка с хлебом и сыром. Котэ куда-то смылся, оставив нас с ней наедине.

— Что ты так смотришь? — грустно усмехается Мари. — Мне надо с кем-то... как это говорится? Поговорить по душам. А ты хотя бы никому постороннему не разболтаешь.

— Что это на вас нашло?

— Как будто сама не знаешь! Ты же своими глазами видела, как я провалилась. Полностью провалилась. Теперь Леон никогда меня не полюбит!

Она это говорит таким расстроенным голосом, что мне даже становится жаль её.

— Может, всё ещё образуется... — начинаю я, но она тут же перебивает меня.

— Да что ты понимаешь? Я на Леона с самого детства влюблёнными глазами смотрела, когда он к нам в гости приезжал. И что я от него слышала? "Знаешь, какая Жанна смелая? Знаешь, какая Жанна умная? Знаешь, какая Жанна красивая? Вот когда я вырасту, мы с ней обязательно поженимся".

Мари достаёт платок и вытирает проступившие слёзы.

— А потом мы к нему в гости приехали, и я её увидела... Вся какая-то угловатая, длинно... то есть долговязая. Волосы лохматые, словно её одноглазый отец их подстригал своими садовыми ножницами. Она даже платья не носила — бегала в перешитом мундире. Сразу было видно, что она Леону не пара. Налей мне четверть кружки.

Выполняю её просьбу, но с некоторой опаской: а ну как она вдруг буянить начнёт, мне ведь с ней в рукопашной не тягаться — весовые категории разные. Напиток янтарно-прозрачный, судя по запаху — что-то сварганенное из яблок и довольно крепкое притом.

— А себе почему не наливаешь?

— Хочу голову ясной сохранить, — улыбаюсь я в ответ, но всё же делаю себе бутерброд и жую его всухомятку.

— Ну и дура, нервы бы себе успокоила.

— Хм, ваш пример убеждает меня в обратном.

— Жанна твоя такой же грубиянкой была, да и осталась наверняка. Только и делала, что препиралась с Леоном. Когда меня увидела, сразу же толстой назвала! Вот скажи, что его в ней привлекло? Что он в ней нашёл? Она же никогда не ценила его чувства. А дядя Людовик? Для тебя он генерал де Пьер! Но тогда он ещё полковником был. Я помню, как он вместе с её отцом смеялся: "У меня два сына: мой Леон и твоя Жанна". Дураки старые. Дядя Людовик ей помог в училище поступить, а она и его опозорила, и Леона как-то к этой истории приплела.

— Вот как? И что же это за история?

— Мне мало что известно. Знаю лишь, что случилось это накануне выпускного парада и всему виной были её наклонности. Дяде Людовику пришлось тогда перед командованием отвечать, а Леон взял её на поруки как политический офицер, — Мари вздыхает. — И с тех пор он повсюду следует за своей любимой Жанной.

— А вы за ним? — ехидно интересуюсь я.

— Нет, — снова вздыхает она, плещет себе в стакан ещё и залпом выпивает. — После школы наши пути разошлись — наша семья уехала в Рутению, там я поступила в университет, мне прочили работу в посольстве. Но связи с Леоном я не теряла. Мы каждый месяц отправляли друг другу письма, и я ужасно переживала за него...

Мари встаёт с кровати, подходит к окну и долго в полном молчании смотрит куда-то за горизонт. Я уже решаю было, что на это наши посиделки закончены, когда она разворачивается лицом ко мне.

— Когда он написал, что отправляется в Лоррейн, я заявила родителям, что не могу отсиживаться в Рутении, когда над нашей страной нависла угроза. И вот я здесь, — указывает она пальцем себе под ноги.

Она поглощает новую порцию своего зелена вина, а потом вдруг хитро прищуривается.

— Кстати, я с детства изучала рутенийский язык и его диалекты, а потом прожила в Рутении больше пяти лет, однако твой говор мне совершенно не знаком. Может, ты шпионка Райха? Или работаешь на "Родину и свободу"? Ха-ха-ха, надо обязательно спросить у Жанны, все ли у тебя родинки на месте.

Ну и дурацкие же у вас шутки, мадемуазель унтер. Одно слово — унтерские. Хм, а ведь она же ещё ни разу не закусила, а начала набираться ещё до моего возвращения.

Мари прерывает мои размышления, со всего размаху долбанув кулаком по тумбочке.

— Всё! Я должна решить этот вопрос раз и насегда! Пошли к Леону!

Чёрт! А я-то тут при чём? Но сомкнувшиеся на запястьи железной хваткой пальцы не оставляют мне никакого выбора. Как, однако, изменчива человеческая натура — что бы сказала ещё этим утром Мари, если б увидела, как я рассекаю по базе в сорочке, панталонах и сапогах на босу ногу?

В коридорах жандермерии к счастью пусто, так что мой наряд имеют возможность оценить только дежурный с помощником. Ну что ж, по их лицам видно, что не каждый день тут полуголые девушки шастают.

Леона мы застаём сидящим в одиночестве за своим столом. Перед ним лежит лист бумаги, на котором он строчил, надо полагать, рапорт о сегодняшних событиях. Однако, мадемуазель сержант дверь открыла с ноги, и теперь посреди ровных бисерных строчек расплывается похожая на солнышко клякса.

— *Леон, я должна серьёзно поговорить с тобой! — Мари берёт с места в карьер, но месье аджюден её не слушает.

— * О боже! Да ты же пьяна! Хочешь, чтобы тебя под арест отправили? — тут он замечает меня. — *А её ты зачем притащила да ещё в таком виде? Нет, ты сошла с ума!