Люк удивлялся, что находят миловидные изящные молодые господа в том, что он, подметив какую-то смешную черточку, доводит ее до гротеска, преувеличивая смешное, сохраняя, однако, сходство с моделью. Один из друзей, розовощекий прелестный юноша, Жан-Поль де Жюссак, взглянув на свой портрет — губки не то что бантиком, а сердечко, туз червей, курносый нос, кукольные голубые глаза и загибающиеся реснички, щеки уже не розовые, а ярко-алые — Люк нарисовал преуморительную физиономию, превратив молоденького мушкетера в кукленыша, Жан-Поль объяснил Люку, что его потешные портреты восхищают молодежь, в противовес слащавому прилизанному искусству Двора. Это художественная Фронда, скажем так, закончил де Невиль мысль друга.

Это обрадовало и огорчило Люка. Обрадовало — потому что росла его популярность. Иметь портрет Люка уже считалось престижным. Опечалило потому, что Люк ломал себя, рисуя шаржи. Он не склонен был к тому, чтобы превращать очаровательных молодых людей в уродов, а чем уродливее был портрет, тем больше это забавляло мушкетеров. Сам Люк в это время больше любил рисовать ангелов, святых, апостолов.

Годо уже однажды спас Люка от голода. Годо спас юношу и от нищеты. Как-то раз он познакомил Люка с аббатисой монастыря Святой Агнессы. Альбина Д'Орвиль, аббатиса, узнав, что Люк — сын Маэстро и специалист по витражам, взглянув на эскизы молодого художника и зарисовки, выполненные под руководством Маэстро в Италии, поручила юноше приготовить эскизы для витражей — Христа-Спасителя и Тайную Вечерю.

Христа-Спасителя и выхватил Годо-батька, остановив драку художника и виконта. Что же касается Тайной Вечери, картон был почти готов, и гордый, самолюбивый Люк ждал с нетерпением новой встречи с аббатисой, которая собиралась по приезде в Париж посмотреть, как продвигается работа художника. Люк был в отчаянии, что большая часть их прекрасной коллекции — и работы самого Маэстро и копии Люка с шедевров великих мастеров — была продана, чтобы расплатиться с кредиторами. И у Люка остались только небольшие альбомы и папки с зарисовками, выполненные во время путешествий с отцом. И одна работа, особенно Люком любимая — копия картины Тициана "Любовь Земная и Небесная". Любовь Небесная, прелестная девушка эпохи Возрождения — была мечтой Люка, его идеалом. Он мечтал встретить такую девушку, как на картине Тициана.

Правда, Люк решил сказать свое слово в христианской живописи. Он задумал "Тайную Вечерю" так, как никто до него еще не решал эту великую т ему.

Какие только коллекции не собирают люди! Кто-то коллекционирует картины и статуи, кто-то — старинные монеты и всякие диковинки, кто-то — книги, почти все могут похвастаться коллекцией оружия и портретами предков. Коллекцию Люка составляли ангелы. Люк насобирал около тысячи рисунков с ангелами, он рисовал их везде, где придется, где только встречал, будь то миниатюра старинной книги, каменный портал собора, станковая картина, чья-то забытая могила или каминная решетка, В разных нимбах и одеждах, с разными прическами и крыльями разных форм, с мечами, трубами, крестами и лилиями, ангелочки из коллекции Люка Куртуа помогали бедному художнику бороться с нуждой, сохраняя оптимизм и надежду.

В печальные моменты своей одинокой жизни Люк садился у огня и раскрывал папки со своими ангелочками, перебирая рисунки. И рисунки, от ранних, ученических работ Люка-подростка до последних работ молодого живописца, казалось, оживали в его руках. Люк подолгу рассматривал своих друзей-ангелов и тихо беседовал с ними.

В это время скопированные ангелы уже разонравились Люку. Он всегда был очень строг к себе и понимал, что копировать мастеров прошлого мало. Он должен найти себя, своих ангелов, а не перерисовывать чужих! Поэтому Люк особенно охотно рисовал детей, не торгуясь, сбавлял цену, и даже порой рисовал ребятишек бесплатно. Коллекция Люка пополнялась портретами ребятишек Парижа — Люк обычно рисовал их на Новом Мосту, и, возвращаясь домой, повторял по памяти. Детские портреты удавались, их охотно покупали, и Люку это занятие нравилось гораздо больше, чем шаржи компании де Невиля. Дети смотрели на художника с любопытством, широко раскрытыми глазами, и у ангелов Люка были детские глаза и детские лица.

Потом Люк решил, что его ангелы должны немного повзрослеть — ему уже была заказана "Тайная Вечеря". Он стал искать своих Апостолов.

Как-то Люк увлеченно работал над своей "Вечерей" и засиделся в мушкетерском кабачке, рисуя все того же красавчика Жан-Поля. Но Жан-Поль у него получился уже не в сатирической манере. Увидев свое изображение, мушкетер заважничал, но, заметив, что Люк прячет рисунок, спросил:

-А что это вы прячете свое художество, месье Люк?

-Я не думал, что вы захотите оставить портрет, господин мушкетер, — сказал художник, — Я делал его для себя.

-На кой черт я вам сдался?

-Видите ли, сударь, — ответил Люк, — Я пишу одну вещь... для которой

мне нужна живая натура. Надеюсь, вас не оскорбит, если я скажу, что с вашей милости я сделал рисунок одного из Апостолов!

-Надеюсь, не Иуду?

-О нет! Тысячу раз нет! Как вы могли такое подумать, господин Жан-Поль!

-Кого же?

-Апостола Фому.

Вся компания де Невиля, с любопытством слушая этот диалог, дружно расхохоталась. Лицо Жан-Поля вытянулось.

-А ты надеялся быть Петром или Иоанном, бедный мой Жан-Поль! — захохотал де Невиль, — Вы правы, месье художник, наш Жан-Поль всегда во всем сомневается!

-Я это уже заметил, — улыбнулся Люк.

-Фома так Фома, — вздохнул Жан-Поль,— Авось, Бог простит мне кой-какие грешки, если месье художник напишет свою картину. Вы ведь пишете "Тайную Вечерю", если я вас верно понял?

Люк молча кивнул.

-А с кого же вы собираетесь писать Иисуса?

-Ни с кого, — ответил Люк, — Я напишу Иисуса таким, каким представляю свой идеал человека. Для Христа мне не нужна никакая натура.

Де Невиль и его друзья считали молодого жильца старика Годо парнем со странностями, но добрым малым и чертовски талантливым. Они не видели ни одной крупной работы Люка, но были свидетелями его блестящих портретов, которые рождались за минуты, у них на глазах, и взялись разыскивать для Люка апостолов, кроме, впрочем, Иуды, которого Люк решил писать со спины. "У меня не получаются злодеи, — объяснял Люк, — Я всех рисую с добрыми глазами. А глаза Иуды я даже в кошмаре представить себе не могу!"

Де Невиль, несмотря на поражение Фронды, в глубине души оставался пламенным фрондером и при Дворе отчаянно скучал. Сблизившись с Люком, который настолько впустил мушкетера в свою личную жизнь, что даже показал ему эскиз композиции "Тайной Вечери", де Невиль нашел для себя развлечение: он рассматривал придворных, прикидывая, кто из них может пригодиться Люку в его картине. Раз-другой во время дежурства мушкетер проводил Люка в Лувр и показывал своих друзей, и художник незаметно делал зарисовки. Мало-помалу компания апостолов составилась весьма боевая. Люк объяснил барону свой замысел: он хочет показать тот момент Тайной Вечери, когда Иисус только-только произнес свои знаменитые слова: "Один из вас предаст меня", и ученики воскликнули: "Не я ли, Господи!" Все поражены, что среди них мог оказаться предатель.

Де Невиля посещали более смелые идеи, чем молодого живописца, и он, рассматривая люков картон, сказал, щелкнув нарисованного Иуду:

-Если бы мне Бог дал талант живописца, я на вашем месте не рисовал бы Иуду со спины. Я знаю, что вы возразите, месье Люк — у вас не получаются злодеи. Но ведь вы не пробовали рисовать подобные физиономии! Я вам подскажу, с кого вы можете писать Иуду. Некий господин, сын и брат королей, глава придворных заговоров против Ришелье, выдавший де Шале, де Монморанси, де Сен-Мара, сосланный в замок Блуа....

-Гастон Орлеанский! — подскочил на месте Люк.

-Ваша картина напоминает мне славные дни Фронды. Ваши апостолы — их ведь обычно изображают седыми стариками — молоды и отчаянны, они скорее похожи на дворян-заговорщиков, особенно вот этот, это Петр, кажется?

-Вы так считаете? — спросил Люк.

-В тот-то вся и прелесть, Люк, черт побери! Но Иуду стоило бы показать в разворот.

-А вы знаете принца Гастона?

-Кто его, подлеца, не знает!

-Господин де Невиль! Едем в Блуа!

-В Блуа? С чего бы это? Я не могу — служба короля!

-Я хочу написать этого Гастона с натуры!

-Вы опоздали, господин художник. Принц Гастон умер не так давно.

-Какая жалость! — воскликнул Люк, а де Невиль расхохотался.

-Откуда вы явились, что не знаете таких вещей! Вам что, жаль этого знатного негодяя?

-Нет! Жаль только, что я не успел написать Иуду! Он, случайно, не повесился?

-О нет, господин Люк, умер своей смертью. Нет, знаете, — задумчиво произнес Оливье де Невиль, — Это, пожалуй, к лучшему, что Гастон Орлеанский умер, и вы не успели написать с него Иуду. Вы прекрасный художник, но во всем, что касается вашей живописи, вы фанатик! Неужели вы на самом деле помчались бы в Блуа из Парижа рисовать этого Иуду?

-О да! В конце концов, кровь, пролитая Шале и Сен-Маром, требует возмездия! Я не могу вызвать принца крови на дуэль, но я мог бы свести с ним счеты на своей картине.

-На ваше счастье, принц умер, — сказал Оливье, но глаза его заблестели, Люк нравился ему все больше, и молодой де Невиль помышлял о мести за Шале и Сен-Мара, но драться с принцем он не мог и рисовать не умел, — Иначе картина вызвала бы гнев нашего молодого короля. Я думаю, его величеству не понравилось бы, что его дядю написали в таком отвратительном образе. И, право, не расстраивайтесь, я сам увлечен вашей идеей и часто думаю о ваших апостолах. Я никогда ни у одного художника не видел таких апостолов, таких молодых, прекрасных, воодушевленных! Это — мы, понимаете, Люк, черт возьми! И Бог — с нами!

-Я хотел показать моих апостолов, когда они все вместе. Как вы, мушкетеры, говорите: "Все за одного, один за всех". В этом-то и идея! Они друзья, они готовы в этот момент отдать жизнь за Иисуса. Появись сейчас стража Пилата, в ход пошло бы что попало, но Иисуса они бы не выдали! То, что написали евангелисты, будет потом, — потом они, усталые, заснут в Гефсиманском саду, потом отречется Петр, потом получится так, что от девиза останется только половина: "Один за всех" .... -То есть Иисус за всех нас.... Но это потом! Это все знают! А сейчас они пока еще вместе, пока еще друзья, и пока еще "Все за одного"!

-Я понял это, — сказал Оливье, — Но все-таки апостолы потом вернулись к Богу. Минута слабости прошла. А вы не можете простить им эту слабость?

-Да! Особенно Петру! Я на его месте.... Эх, да что говорить! Мы не властны изменить ни запятой в Новом Завете.

-Если вы напишете эту картину, так как хотите, на нее будут либо молиться уцелевшие фрондеры, либо сожжет на костре тайная полиция Людовика.

-Это будет витраж. В соборе Святой Агнессы. Пока я над картоном работаю.

-Но вы вложили всю свою душу в эту работу, и я готов продолжать помогать вам в поисках ваших апостолов. Кого вам еще недостает?

-Иоанна, — сказал Люк, — Кстати, молодой Иоанн и оказался самым порядочным человеком. Он до конца был с Иисусом.

-Иоанна, — пробормотал де Невиль, — Дайте подумать... Что-то никто на ум не приходит. Впрочем, если хотите, поедем завтра со мной в Фонтенбло. Поищете там себе очередную жертву.

-А вы сейчас живете в Фонтенбло? То-то вас давно не видно у дядюшки Годо.

-Король и Двор в Фонтенбло, — зевнул Оливье, — А куда я денусь от моего короля? А в Париж я приехал призанять деньжат у папаши Годо: домой писать и клянчить у отца неохота. Мой батюшка все еще думает, что цены держатся на уровне сорок девятого года, а цены... сами знаете! Так поедем в Фонтенбло, месье Люк? Авось там найдете вашего Иоанна! Вы меня слышите? Л-ю-ю-юк! Очнитесь!

Люк отрешенно смотрел на свой картон, разглядывая полунаписанную фигуру апостола Иоанна. Де Невиль потряс художника за плечо.

-Вы едете со мной или нет, черт вас подери? Если едете, надо предупредить папашу Годо, чтобы разбудил вас около пяти утра, в семь я должен быть на месте!

-Да-да, разумеется, еду, — задумчиво сказал Люк, все еще не отводя глаз от апостола, — И я знаю, с кого писать Иоанна!

-С кого же?

-С вашего друга, красивого молодого дворянина, который тогда помог вам скрыться от погони.... Помните — на Новом Мосту?

Люк впервые напомнил Оливье о весеннем приключении. Оливье разинул рот и вытаращил глаза.

-Вы хотите писать апостола Иоанна с моего друга Рауля?

-Да, мне кажется, внешность подходит.

-Черт побери! Что только не придет в голову живописцу! А ведь вы правы, дьявольщина! Рауль хорошенький как ангел, он подойдет.

-Но согласится ли ваш друг, господин барон?

-Ба! Я это устрою! Рауль добрый малый. И кому не приятно было бы быть изображенным подле Иисуса в образе его любимого ученика! Жан-Поля вы всего лишь Фомой нарисовали, и то ходил неделю как именинник. Его, кстати, так и прозвали в полку "Фомой неверным". Даже Д'Артаньян его теперь так зовет. Он — Жан-Поль, конечно, а не Д'Артаньян — на дуэли дрался из-за этого прозвища.... Итак, мне нужно под каким-то предлогом притащить Рауля к вам в укромное местечко парка Фонтенбло. Знаю я такое местечко! Королевский Дуб! Там нас никто не побеспокоит! Это я беру на себя.

Люк, просияв, принялся укладывать свои краски и кисточки. Вдруг Оливье, хлопнув себя по лбу, воскликнул:

-Ах я, дурак! Ничего у нас не выйдет! И что это такие идеи приходят на ум слишком поздно! Мы с вами опоздали, Люк. Рауль не может вам позировать для апостола Иоанна.

-Почему? — спросил Люк.

Глава 19. О том, что помешало Бражелону стать Апостолом Иоанном.

-Черт возьми, — пробормотал Оливье, — Как поздно меня осеняют гениальные идеи! Вот моего командира, господина Д'Артаньяна, такие идеи всегда осеняют вовремя! Но как бы я ни хотел походить на моего капитана, я вечно опаздываю! Увы! — и Оливье развел руками, произнося свое любимое восклицание, — Ни плохого Иуду с плохого принца Гастона Орлеанского, ни хорошего Апостола Иоанна с хорошего Рауля де Бражелона вы не напишете. Мы опоздали, господин художник.

-Ах! — воскликнул Люк, — Неужели вашего друга убили?

-Тьфу, тьфу! Плюньте через левое плечо! Нет, Слава Богу, живехонек!

-Может быть, вашего друга ранили на дуэли? Ведь, несмотря на эдикты и запреты, дворяне продолжают драться, и, если он....

-Да нет же! Что за чертовщина вам в голову лезет! Просто он уехал.

-А-а-а, — протянул Люк, — Жаль. Я уж настроился. Эх! И далеко уехал ваш друг?

-Да, далековато.

-Это... государственная тайна?

-Вовсе нет! Какая там тайна! Виконт разболтал о своем поручении всему Фонтенбло. Король послал моего друга в Лондон.

-Лондон.... Да, это далеко. Да у меня и денег не хватит.

-Нет, вы, право, сумасброд, Люк! Вы готовы тащиться в этот сырой Лондон, к занудам-англичанам, чтобы рисовать там моего Бражелона? Да, пока вы собираетесь, он сам явится!

-Значит, ваш друг скоро вернется?