Вечность в подарок.

Их? По правде говоря, она уже и не знала, был ли эмир где-то рядом. Мишель очень давно не видела Галена бен-Тафутта. С того самого дня или ночи — в этом богами забытом узилище всегда горят факелы, и никто не знает, светит ли солнце за каменными стенами — когда Риенгарос пообещал, что лишит несчастного эмира жизненных сил. Он наивно полагал, что Мишель ценит того превыше Ключа.

"Ключ", — мысленно простонала девушка. — "Ашторет, и зачем мне все это?"

"Власть", — тут же напомнила гордыня.

Мишель прикрыла веки, успокаивая внезапно ставшее сбивчивым дыхание.

— И не подумаю, айэлет — раздался совсем близко ледяной голос.

Так близко, что по коже побежали мурашки. Она ненавидела этот голос, а еще сильнее — реакции своего тела на него. Риенгаросу даже не надо было прикасаться, чтобы причинить боль. Медоточивые вибрации его гортанного выговора растекались под кожей, то опаляя, то окатывая холодом.

Не открывая глаз, она обхватила себя за плечи, старательно пытаясь унять предательскую дрожь. Необычайное спокойствие тюремщика вряд ли сулило ей нечто хорошее. Мишель давно разучилась верить внешности, словам и улыбкам. Хотя Риенгарос никогда и не пытался скрыть свои истинные стремления и цели. Ему — последнему жрецу с божественной кровью детей Клейто — нужен был Ключ.

— Айэлет, — снова раздалось рядом уже привычное обращение. Риенгарос редко называл ее по имени, предпочитая это "айэлет" — странное слово, значения которого он не пояснял. Впрочем, Мишель и не спрашивала.

Поток морозного воздуха от его дыхания коснулся шеи бессмертной, а через миг она почувствовала, как сильные пальцы с острыми ногтями легли ей на затылок. Погладили, начали играть растрепанными, отрастающими неровными клочьями волосами. Ее серебрящиеся лунным светом косы оказались первой жертвой на алтаре Источника, путь к которому потерял сей нерадивый жрец.

Мишель хотела, было, отстраниться, но тут же оказалась в стальном захвате. Риенгарос сжал ее плечи и развернул к себе. Она уткнулась лицом в его могучую грудную клетку, впервые изумленно слыша стук сердца атланта. В безумии плена она сочла, что ее тюремщик не владеет этим органом. Ведь только тот, у кого не было сердца, мог творить то, что делал с ней Риенгарос, и улыбаться. А после с заботой и повинной лаской во взгляде интересоваться, не изменила ли она своего решения.

" — Скажешь мне, где Ключ, айэлет?"

" — Нет!"

Эхо подобного диалога отражалось от каменных стен узилища несчетное число раз. По нему можно было делать зарубки — как Робинзон на острове — чтоб измерить время плена. Однако Мишель не утруждалась подобными глупостями. Древняя бессмертная твердо решила, что тайна местонахождения Ключа, а значит и Источника, будет жить, пока ее палач не придумает настолько изощренной пытки, что... Думать об этом не хотелось. Тайна должна умереть вместе с ней.

Но сейчас, стоя в объятиях этого ужасного человека (называя Риенгароса человеком, Мишель сильно льстила ему) она поняла, что вовсе не хочет умирать. Она слишком давно жила и привыкла к этому миру. Внезапно ей стало трудно дышать — Риенгарос обнял еще сильней и уперся подбородком о ее макушку. Мишель зажмурилась, прогоняя нахлынувшие воспоминания. Так любил делать Дункан.

"Он уже и думать про меня забыл", — поспешно напомнила она себе, — "особенно после той грязной сцены. Не надо, Мишель, не надо. Прошу — будет только больнее"

Образ горца, который начало любезно рисовать воображение, померк, так и не успев полностью оформиться. Она выдохнула, чувствуя, как возвращается замогильное безразличие.

— Ты сегодня решил удушить меня ласково? — севшим от усилия голосом спросила Мишель.

— Помолчи, айэлет, — едва уловимая дрожь в его тоне заставила девушку в очередной раз удивиться, но повиноваться она не собиралась.

— И не подумаю. Отпусти!

Риенгарос тоже не намеревался выполнять ее просьбу. Он лишь только слегка отстранил ее от себя, сжимая за плечи и удерживая на вытянутых руках. Искорки вспыхнули в обсидиановой тьме его слегка раскосых глаз, опушенных черными стрелами-ресницами. Обычно в них не отражалось ни одной эмоции. Или же это Мишель не было дела до того, что в них можно было рассмотреть?

Сейчас же там плясала такая вселенская тоска, что у бессмертной красавицы захватило дух. Странно, оказывается, она еще может сопереживать. И кому? Этому...

Она не успела додумать. Риенгарос убрал руки — пошатнувшись, Мишель упала к его ногам. Тут же атлант оказался рядом, погладил указательным пальцем по подбородку и потянул вверх, принуждая смотреть в глаза. Тоска в них проступила еще отчетливей. С приоткрытых губ мужчины слетел короткий вздох, и Мишель неожиданно облизала свои собственные губы, понимая, что в ее голове родилась чудная идея.

"Каков он на вкус?"

— Сегодня великий день, — отвлекая ее от опасных вопросов, проговорил Риенгарос. — Сегодня я не могу причинять зло...

Подушечки его холодных пальцев погладили влажные губы Мишель. Она мотнула головой и отползла в сторону. Поджав колени к груди, натянула подол внезапно показавшегося слишком коротким платья. Сто чертей! Раньше ее никогда не беспокоило то, что тюремщик может видеть ее наготу.

— Не бойся, айэлет, — оставаясь на месте, проговорил Риенгарос. — В день, посвященный праматери Клейто, нам запрещено...

Новый вздох. Пристальный взгляд обжигал Мишель, которая старательно отводила глаза, опасаясь очередных сумбурных мыслей.

— Ты не слушаешь меня? А ведь я не говорил об этом ни с кем пару тысяч лет... Посмотри на меня.

Девушка раздраженно передернула плечами и отодвинулась еще дальше.

— Оставь меня.

— Но только сегодня!

Риенгрос рывком вскочил на ноги и буквально бегом покинул камеру.

Мишель проводила его недоуменным взглядом.

"Даже если дать скидку на его "великий праздник" очень странно он себя ведет... Ну и пусть проваливает к Сету!"

Добралась до потертого, видавшего виды матраса, который был единственным предметом роскоши в ее камере, если не считать нехитрых туалетных принадлежностей в дальнем углу. Хотя нет — Риенгарос не так давно приволок огромное, в человеческий рост, зеркало в облущенной оправе. Она еще ни разу не смотрелась в него, и так зная, что ничего благовидного там не отразится. Тюремщик тоже пока не принуждал ее это сделать. Очевидно, вынашивал некие иные соображения о предназначении этой вещи.

Мишель свернулась клубочком и закрыла глаза. В тысячный раз пытаясь вспомнить, как она здесь оказалась. И в тысячный раз память подсовывала ей одну и ту же неизменную цепочку картинок: спальня Маски, изумленное лицо МакЛауда, распростертые на полу Дункан и Аманда, ухмыляющийся Гален, а потом... внимательно всматривающиеся в нее злые черные глаза незнакомца.

Да, тогда он был для нее незнакомцем! Это теперь Мишель изучила каждую черточку, каждый изгиб, каждую треклятую линию на лице Риенгароса. Он назвал ей свое имя не сразу, поначалу он вообще разговаривал только с Галеном. Поток воспоминаний накрыл сознание Мишель, и, застонав, она обхватила голову руками.

— Хватит!

Крик получился хриплым, едва слышным, словно память душила ее физически. Образы того, как Риенгарос пытал на ее глазах эмира, зажили своей собственной жизнью. Танцуя, искажаясь в бешенном хороводе пред ее мысленным взором. Жалость на миг приподняла голову, но Мишель тут же влепила ей звонкую затрещину. Океан боли, в котором выкупал ее Риенгарос, поняв, что не добьется шантажом ничего, затопил все человеческие эмоции, что еще оставались в душе самой древней из бессмертных. Хотя в свете знакомства со жрецом-атлантом она уже не так остро ощущала свой возраст.

Мишель резко села и хлопнула себя по лбу.

— Вот ведь гад! Сегодня он не может "причинять зло", — передразнивая тон Риенгароса, прошипела девушка. — Так он решил позволить мне самой затрахать себе мозги! А эта пытка будет похуже его уловок.

Посмотрев по сторонам, Мишель неожиданно счастливо заулыбалась и вскочила на ноги.

— Против лома нет приема? — немного истерично хохотнула она.

Разбежавшись, девушка ударилась головой о стену камеры. Упала, наслаждаясь звуками хруста собственных костей и теряя сознание от резкой боли.

В закрытой от туристов части дворцового комплекса Альгамбры облокотившись об испещренный выемками каменный парапет, стоял облаченный в черное, высокий мужчина. Длинные, достающие до пояса, столь же темные, как и его одежда, волосы безжалостно трепал по-зимнему морозный ветер. Хотя Андалусию искренне любило золотое небесное светило, порой в горах Альсабики, куда прихотливой рукой Гранадских эмиров была заброшена их резиденция, царили настоящие снежные вьюги.

Приподнятые к вискам глаза одинокого наблюдателя лучились торжественным удовлетворением — Риенгарос обожал такие дни. Рваные тучи неслись по небу, горные отроги мрачно темнели в неверном свете — природа словно замирала в ожидании тепла и яркого солнца. Все это идеально соответствовало внутреннему миру жреца-атланта.

В остальное время он страдал, взирая на ликующую в своей прелести природу. Он терпеть не мог ни ярких красок лета, ни заливистых трелей пернатых певунов, ни... совершенства своей пленницы. Если б мог, то растерзал ее на мелкие кусочки, едва она очутилась в полной его власти. Но... но она была нужна ему! Вернее не она, а то, что она хранила в своей маленькой светловолосой головенке. Хотя и сама она...

— Проклятье! — прорычал он, вторя завыванию бури. — Я бы запросто расплющил ее ладонями, если... если б так не нуждался в знании. Айэлет!!!!!!!!!!!!!!!

Он запрокинул голову и разразился диким смехом. Распущенные по ветру волосы заплясали первобытный танец, окутывая атланта шелковой завесой. Раз за разом он выкрикивал имя, которым называл свою пленницу с несгибаемой волей. Волны злости, исходившие от него, ударялись о стены дворца Насридов, пытаясь сокрушить каменную мощь.

Выпустив накопившуюся злобу, Риенгарос растерянно огляделся по сторонам. Словно искал поддержки у хмурого дня.

— Мне нужен Ключ, айэлет, — холодным тоном проговорил он. — Придется пожертвовать нашим другом...

Спускаясь в подземелья, куда давно не ступала нога смертного, Риенгарос что-то довольно мурлыкал себе под нос. Напев на древнем праязыке отражался от стен их красноватого камня и дарил темным коридорам ощущение жизни.

Достигнув цели, он открыл тяжелый засов двери и ступил внутрь слабоосвещенной камеры. Тихий шорох и слабый полустон-полувздох возвестили жреца о том, что обитающий здесь пленник еще жив.

— Тебе придется расплатиться за упрямство твоей Розы, — скрежеща зубами на последних словах, процедил Риенгарос. — Подойди.

— Нет! Не делай этого, прошу.

Мухаммад VII, бывший эмир Гранады, подполз к ногам своего тюремщика.

— Ты обещал, что она все расскажет. Пять лет я верил твоему обещанию — сегодня моя вера иссякла. Ты умрешь.

Он помедлил.

— А потом и она...

— НЕТ! — истошный вопль Галена заставил Риенгароса поморщиться.

Жрец присел на корточки и заглянул в расширенные от ужаса глаза пленника.

— Ты ТАК любишь ее?

Тот кивнул и припал губами к сапогу атланта, вымаливая жизнь для Розы Альгамбры.

"Она может умереть только от моей руки", — про себя простонал бен-Тафутт. — "Только я имею право нанести смертельный удар"

Риенгарос брезгливо пнул мавританского принца и отступил на шаг.

— Встань, — приказ, требующий сиюминутного выполнения.

Гален тяжело поднялся на ноги. Он был ниже атланта — ему доводилось закидывать голову, чтобы посмотреть тому в лицо.

— Что можешь предложить взамен ее жизни?

— Я... я... могу...

— Видишь, ничего не можешь, — усмехнулся Риенгарос.

— Нет, я могу, только сейчас вспомнить не в силах, — затараторил Гален. — Но я точно знаю, что еще не все перепробовано... Просто дай мне время, и я вспомню.

Эмир сжал ладонями виски.

— Я вспомню, клянусь.

Жрец склонил голову на бок, осматривая жалкие остатки того, кто не так давно осмеливался разговаривать с ним на равных. Ставить условия и требовать полного обряда приобщения к Источнику.

— Хорошо. Завтра ты скажешь, что вспомнил. Иначе — смерть.

— Но...

— Смерть.

Дверь камеры закрылась, отрезая Галена бен-Тафутта от мира.

— Завтра... Килен, ну почему ты так упряма? Я должен вспомнить. Что-то ... что-то... что-то!

Скрип дверных петель, как бесплатно трубящий глашатай, возвестил о приходе тюремщика. Мишель повернула голову, ей ужасно не хотелось выбираться из кокона одеял, в котором она так уютно устроилась.

"Неужели день праматери Клейто уже закончился, и мы снова будем играть в "где Ключ?" Сет, хоть разок бы взглянуть на солнечный свет!"

Риенгарос подошел вплотную к матрасу. Пару минут он пристально всматривался, выискивая в лице пленницы нечто одному ему известное. Затем уголки плотно сжатых губ поползли вверх, обозначая улыбку.

— Говорят, что больше всего красивая женщина боится утратить свою красоту... Это так, айэлет?

Молчание.

— Нет?

Опять молчание.

— Что ж тогда придется проверить опытным путем.

Он нагнулся и выдернул Мишель из ее гнездышка. Не успев понять как, девушка оказалась перед зеркалом. Вставший позади Риенгарос крепко прижал ее к себе, почти лишая возможности сделать вдох. Околдованная, но не обманутая мелодичностью его голоса, Мишель воззрилась на свое отражение.

"А все еще не так ужасно, как я опасалась", — мелькнуло в ее голове.

— Знаешь, что бы сделала кисть времени с твоим милым личиком? Если б могла, то разрисовала морщинками эту гладкую кожу.

Риенгарос достал из кармана небольшой стилет, прерывая размышления Мишель о степени ущерба, нанесенного ее внешности. Она обмерла — догадка повергла ее в шок. И тут, как подтверждение рука мучителя поднесла стилет к ее лицу. Тонкое лезвие прошлось по лбу, оставляя на коже багряную "морщину".

— Так было бы, если б ты часто удивлялась.

Следующим жестом Риенгарос прорисовал линию между бровями девушки.

— А так, если б часто хмурилась.

Серия уколов — в уголках глаз бессмертной образовалось подобие того, что люди называют "гусиные лапки". Но больше они напомнили Мишель кровавые слезинки, словно она решила плачем разжалобить своего истязателя.

Повертев острием стилета у носа Мишель, атлант резко очертил носогубные складки.

— А от частого смеха бывают такие неприятности.

Он говорил что-то еще, водя сталью по податливой коже, оставляя багряные порезы, разрисовывая послушный холст кровавыми "морщинами".

Мишель уже не слушала. Она едва дышала сквозь сцепленные зубы. Ее беспокоила не боль, хотя, само собой разумеется, что радости та не доставляла. Бессмертная красавица дрожала от вида уродующих ее, всегда столь трогательно-нежное, личико морщин. Она точно знала, что все это заживет и исчезнет без следа, но не могла унять липкий страх, угнездившийся где-то на дне сознания.

Мишель никогда не тряслась над своей внешностью, принимая красоту как данность. Но вот сейчас рука Риенгароса уродовала ее, принося невыносимые душевные терзания. Ей изо всех сил приходилось удерживать рвущийся наружу вопль и подавлять желание рассказать все, что он хочет. Лишь бы только эта пытка прекратилась.