Козак и двое других кметов пожелали мне того же. Я не остался в долгу, и мы разошлись. Правда, для пущей важности, мне пришлось немного постоять, как бы раздумывая, в какую сторону идти. В это время включился мой 'глаз' и 'ухо', которые последовали за четвёркой киевлян. Сам же я, не спеша, двинулся в другую сторону, сначала к торговым рядам, чтобы затем выйти к ремесленному концу, где жил кузнец. Уже смеркалось. Дружинники шли молча, как вдруг Ватажка остановился, как упёрся во что-то. Товарищи посмотрели на него, а Козак спросил:
— Что тебя беспокоит-то?
— Почудилось, наверное.
— Что почудилось?
— Будто кто следует за нами.
— Да кому нужно за нами следовать? Тати от нас, как крысы разбегаются, а улица и позади, и впереди нас чиста. Уж не думаешь ли ты, что твой вятич за нами приглядывает?
— Вятич?.. Не похож он на доглядчика, уж очень на рожон лезет, да бахвалится. Мы с тобой многих доглядчиков видали, разве кто из них вёл себя так, как этот вятич? Я за ним весь разговор очень внимательно наблюдал, да и ты тоже. Или, что приметил?
— Нет, ничего. Муж, как муж. На двор к князю не рвётся, ничего не выспрашивал. Что отшельник его до Киева довёл, тоже на правду похоже, хотя его сказ о чудовище... Не верится что-то. Но опять же, доглядчик на такую выдумку не пошёл бы, а уж клятвы творить, верно, не стал бы. А вот надежность его проверить всенепременно нужно, хотя на болтуна не похож.
— Вот почему я и выспрашивал его так и присматривался к нему. Ты заметил у него на груди оберег? Так вот, вятский он. Я, как увидел, сразу признал. И оберег это не простой, такие древние обереги, говорят, только у трёх братьев были Липоксая, Арпоксая и Колоксая. Потом, старики рассказывали, их у Радима с Вятко видели. А когда Вятко умер, его оберег, вроде пропал, или он подарил его кому из своих побратимов. А теперь он на груди у Никиты покоится. У Вятичей и Радимичей есть поверье про этот оберег.
Говорят, что при жизни Вятко, один очень древний и могущественный Волхв поведал ему, что ни Липоксай, ни Арпоксай, ни Колоксай не хозяева этим священным реликвиям, а принадлежали они когда-то неведомому теперь народу. Даже трое братьев не знали, как звалось это племя. Вот как давно это было. Куда это племя делось, никто не знает. Говорят только, что владельцы этих оберегов становятся великими вождями и героями, но горе тому, кто добудет их бесчестным путем. А Никита носит его, как ни в чем ни бывало. Знать, признал его оберег своим хозяином. Только этот дурень об этом не догадывается.
— А ты что ж, хочешь отнять его у вятича? — спросил Козак.
— Вот, дурья голова! Я ж тебе сказал, что эта святыня уже нашла себе хозяина или друга. А бесчестием я себя никогда не покрывал.
— Да нет, конечно, но уж больно велика причина.
— Не может быть никакой причины, которая бы перевесила честь ратоборца, честь человека.
— Это у тебя так, а у других иная правда. И за меньшее убивают и подличают, продают и покупают свои своих же.
— Вот что, довольно о грустном. Мы так хорошо сегодня провели время. И для меня всё закончилось хорошо в этом бою.
— Да ты что! Если бы ты до него ещё пятерых не уложил, то ничто его не спасло бы.
— Нет, Козак, если бы он захотел, то смог бы меня уложить ещё до того, как кто-нибудь вообще что-либо сообразил. Да знаешь ли ты, что за всё время нашего боя он ударил меня один или два раза. Один раз, это все видели, даже я, когда он из меня окончательно дух выбил. А первый раз, думаю, в самом начале, когда я в атаку на него попёр.
— Да, ведь ты, вроде сам упал?
— Да его удара никто не видел, я тоже, но зато ещё до падения почувствовал, как внутри меня всё провалилось куда-то и я, ещё не упав, обеспамятовал. В горячке-то я не подумал об этом, а сейчас понял, что этот вятич весь бой жалел меня. Почему не знаю. Вот я и подумал, что он соглядатай, и чего-то от меня ему нужно. А поговорил с ним, да увидел оберег...
— И?
— Вот те и... Вроде я и не должен ему ничего, а знаю, что завтрева по утру, если, конечно он придёт, буду просить за него у Сфенальда, чтобы, значит, взял бы его старый в дружину, да не в молодшую, а к нам.
— Да ты что, Ватажка, никак умом тронулся. Да за такую просьбу тебя самого из кметов попрут. Говорят, был Сфенальд при князе Игоре другим, а сейчас к нему ни на какой телеге не подъедешь — разжирел, чванливым стал воевода, — вмешался в разговор один из молчавших до сих пор дружинников.
— А ты не боись, Ухват, я тайное слово знаю. Мне Сфенальд не откажет.
Сотоварищи Ватажки в ответ только с сомнением покачали головами.
— Ладно, мы уже дошли до княжеского двора, пора и помолчать до поры. Пошли на боковую, утро вечера мудренее.
На этом разговор их оборвался. Сторожа их узнала и беспрепятственно пропустила за ворота. Я не стал пока соваться дальше со своим 'глазом' и 'ухом'. Только сверху попытался осмотреть внимательно двор. Но осмотр неожиданно пришлось прервать.
Из-за поворота, навстречу мне, вышли и перегородили улицу четыре крепких на вид мужика. Росточком каждый был чуть пониже меня. Было не похоже, что они здесь стоят случайно. Чтобы убедиться в правоте своих визуальных наблюдений, на всякий случай, 'включил телепатию', но ничего, кроме желания обобрать и убить меня, в их головах не обнаружил. Они показались мне хуже 'неведомой зверушки'. Поэтому с ними я не стал церемониться. Мне необходимо было пройти вперёд.
До них было метров десять, когда я с ходу сделал первый прыжок метров на шесть, а затем сразу же второй, уже в полете, нанося одновременные удары сжатыми пальцами двум мужикам, крайним слева. Ни первого, ни второго прыжка никто из четверых не увидел. Я просто выпал из их поля зрения. Двое убитых мною ещё падали, когда я уже достал ближнего ударом 'уракен', а дальнего от меня четвертого бандита ударом 'йокогери'. Из них так никто ничего и не понял.
Все четверо умерли быстро, а главное, 'без шума и пыли'. Я, не оглядываясь, пошёл дальше. Но невольно подумал:
— А ведь раньше я с перепугу бы в штаны наложил. И если бы в живых остался, то до конца своих дней помнил бы, что поздно вечером по темным улочкам ходить не следует, да и вообще бы по вечерам из дому не выходил.
До дома кузнеца Ракиты я шел ещё минут пятнадцать и не переставал удивляться и радоваться тому, что даже без сверхъестественных своих способностей, сумел правильно построить канву разговора и своего поведения с таким умным и наблюдательным человеком, как Ватажка.
Если честно, я не ожидал от кметов такой прозорливости и догадливости. Мне казалось, что они по своему развитию находятся на уровне многих мужиков моего времени, которым акромя бутылки, всё до 'лампочки', а хитрости хватает только на 'заначку' от жены или на долг без отдачи.
Ошибся, исправлюсь.
Об убитых мною бандитах я не думал, забыл в ту же секунду, как убил. Я и за людей-то их не посчитал. Правда, я и сейчас за людей таких не считаю. Ублюдки и подонки — это нежить. Но... даже таких, убивать не обязательно.
Ещё долго я не хотел этого понимать.
Понимание исключительности любой жизни пришло ко мне значительно позже, может быть, от полной своей защищённости и защищенности моих родных, и друзей, знакомых. Может быть, может быть...
Сейчас же я просто отомстил всем тем, кто раньше представляли постоянную угрозу для моего здоровья, моей жизни. И не только моей... Но, честнее сказать, прежде всего, моей мужской гордости, мужскому самолюбию.
Вот та мысль, что ещё долго была самооправданием моих убийств, вот, что долго не давало признаться самому себе, что я, уподобляясь им же, ожесточаюсь и теряю своё лицо. Однако до сих пор, я не жалею ни об одном, кого мне пришлось в своё время лишить жизни. Возмездие должно быть неотвратимо. Нарушение Закона Возмездия приводит к Хаосу, а я один из тех, кто ведет с ним постоянную борьбу.
Отвлёкся. Так вот, далее до дома Ракиты, я добрёл безо всяких приключений. Есть не стал, потому что насытился в корчме. Так и объяснил Раките и его хозяйке. Сами хозяева уже к тому времени отужинали и готовились ко сну, поэтому я, сославшись на хмель в голове и усталость, завалился на отведенную мне лавку. И мгновенно заснул.
Спал я крепко и без сновидений. Лёг в десять вечера, проснулся в шесть утра (часики свои я хоть и не показывал никому, но держал их в рабочем состоянии). Восемь часов сна освежили и 'зарядили' меня на весь день. Хозяйка с дочерьми уже наносили воды из общественного колодца и я, выйдя на двор, попросил одну из них полить мне из ковшика, чтобы умыться. В первое утро моего пребывания у кузнеца, аналогичная просьба вызвала удивление у всей семьи, но я объяснил тогда, что такая утренняя процедура необходима мне для бодрости. Мои объяснения вызвали понимание.
Умывшись, я сел за один стол со всей семьей хозяина дома. У Ракиты не было принято, чтобы мужчины и женщины ели раздельно. В его не бедном доме все были на равных. У всех были свои обязанности. К каждой хорошо исполняемой работе он сам, его жена, две его дочери и два сына и даже третий, младший, Мирон, относились с уважением. Поэтому с их стороны не было ироничных взглядов, когда я занимался отработкой приёмов рукопашной борьбы и работал с шестом. По моему уговору с Волхвом, я рассказал им свою 'легенду', что я воин и готовлюсь к работе по охране купеческих караванов. Только раз, поглядев на мою тренировку, они более не обращали на меня внимания, понимая, что без ежедневного тренинга нельзя достичь высокого мастерства в том промысле, который каждый себе выбирает в жизни.
После завтрака, поблагодарив хозяйку и её дочек, я, для поднятия своего духа, пошёл вместе с хозяином и его сыновьями в кузню посмотреть, как эти люди деловито и спокойно начинают разогревать горн и налаживать инструмент. Ракита слыл мастером своего дела, поэтому у него не было проблем с заказами. К нему шли люди из различных концов Киева и всяких сословий. За привычные заказы брал он не дорого, а исполнял на совесть. К тому же слыл мастером на всякие придумки.
За день до моего появления в доме кузнеца, а, на мой взгляд, оружейного мастера, к Раките на двор заявился сам Киевский воевода Блуд с заказом, который поверг в изумление мастера. Блуд заказал ему сделать самострел, да не простой, а такой, который мог бы пускать каленые стрелы. О таком оружии Ракита даже и не слышал. Поэтому, не взяв предоплаты, кузнец сказал, что подумает. Вот и сегодня, зайдя в кузню, Ракита сел в сторонке, положил перед собой привычный самострел и 'отключился'.
В моей голове уже был подробный чертёж такого оружия с математическим расчетом стальной тетивы, состава стали, 'воротничка', которым пришлось бы натягивать такую тетиву. У меня уже был даже готов размер стрелы, я знал её вес и дальность полета. Глядя на мастера, сгорал от нетерпенья выложить ему свои расчеты...
Но имел ли я на это право? Нет, не имел. А моё желание подсказать или намекнуть оружейнику, было ни чем иным, как рвущимся наружу бахвальством и гордыней. Вовремя стреножив себя, я вышел из кузни и, не спеша, направился в сторону детинца.
Шёл четвёртый день моего пребывания в Киеве, поэтому пути-дорожки к княжескому двору мне были ведомы. Мои часы показывали половину восьмого, когда я подошёл к открытым воротам оплота Рюриковичей. Внутри кремля сновал народ, видимо челядь, потому что опоясанных мечами кметов или отроков не увидел. У ворот стояла охрана, которая на меня не произвела впечатления, ни по вооружению, ни по стати. Мужички были какие-то квелые, даже хлипкие, а кольчуги на них сидели кособоко и смотрелись замызганными, толи ржавыми, толи грязными. Шлемов на головах не было, бороды были не чесаны. Ваньки Ваньками, стыд и срам. Мне стало обидно за Державу, но я решил не связываться. Это не мой двор, не моё хозяйство, не мои люди. Кто хозяин, тот пусть и следит, чтобы всё было честь по чести.
Подходя к охранникам, я ожидал, что они остановят меня, потребовав ответа, кто, к кому и зачем, но эта 'дерёвня' даже не посмотрела на меня. Войдя на двор, я попал, словно, на киевскую пристань, где туда-сюда сновал, бегал, суетился, кричал, ругался, плакал, плевался и сморкался народ. Правда, тяжелых тюков или коробов не таскали, бегали всё так, с мелочью, кто с ложкой, кто с плошкой. Челядинцы, или рабы, дворовые и смерды, которые должны были быть здесь, ничем не отличались друг от друга, разве что одни распоряжались, а другие бегали исполнять. Однако могло быть и всё иначе. Я не стал ломать над этим голову, а поймал за рукав первого встречного паренька и спросил его о Ватажке. Молодой, не глядя, махнул куда-то рукой и рванулся от меня в сторону, но не тут-то было.
Прихватил я его крепенько, так что вырваться он у меня мог, только оставив в моей руке свой рукав. Поняв это, парень нехотя, но подробно объяснил мне, что кметы размещаются в гридницах, которые находятся по правую руку от терема. Для верности я указал на здание, которое находилось слева от меня. Он подтвердил, что так и есть, именно это, как раз то самое и есть. Я ещё раз переспросил, правильно ли понял, что вон та хибара, первая от терема, которая справа от меня и есть жильё кметов князя? Парень, чуть не плача, ещё раз утвердительно кивнул головой. После этого я его отпустил. Он побежал в одну сторону, а я пошёл к указанному бараку.
Хочу подчеркнуть, что ни двор, ни терем, ни, тем более, дружинный дом, не произвели на меня какого-либо благоприятного впечатления. Сделаны они были, может, и добротно, но как-то грубо.
— Да, — подумал я тогда, — Правильно говорят, что 'каково крыльцо, таково и лицо'.
Но, поскольку мне лицо требовалось определенное и знакомое, то, не обращая больше внимания на суету во дворе и дворцовую архитектуру, я подошёл к двери барака и протянул руку, чтобы её открыть, но тут она сама отворилась и из неё, вперед головой, попытался выскочить черно-гривастый мужик. Однако так получилось, что моя вытянутая рука и его голова оказались на одном уровне. Мужик, как бодучий козёл, уперся мне в ладонь и попытался продвинуться вперед, но шалишь! Тогда, ещё не поняв в чем дело, он немного вдвинулся внутрь барака, и предпринял ещё одну попытку выбраться из дверей. С тем же успехом. Наконец мужик сообразил поднять голову.
Увидел он меня, и я ему явно не понравился.
— Хто такой, ядрёна вошь! Над кем надсмешки устраиваешь? Да знаешь ли ты, что я щас с тобою изделаю? — привычно яростно зашипел княжий человек, несмотря на свой плюгавый размер.
Видя, что мужик явно не в настроении, я, не собираясь начинать свой приход со ссоры, сконфуженно улыбнулся и примирительно произнес:
— Да ты не серчай, паря, случайно всё получилось. Я руку протянул, чтобы дверь открыть, а тут ты, нежданно-негаданно выскакиваешь. Да так быстро, что я руки не успел убрать.
— А почему потом не убрал?
— Да я так опешил, что про руку-то и забыл. Ты ж, как вепрь дикий выскочил из потемок.
— Нешто заробел? Что-то не верится, — уже доброжелательней проговорил мужик. — А ты я вижу смышленый, сразу моё прозвище угадал. Неужто я так на вепря похож?
