Зверь лютый. Книга 22. Стриптиз

Ноготок с подручными приступил. Баба заорала. Народ вылупился и отодвинулся. Только привёдший её панк рискнул поинтересоваться:

— Ну и хорошо. Раз ты принял выкуп — мы пойдём.

— Стоять. Твоё имя? — Тырпыр — дикий голубь... Так вот, голубок — не тыркай. Пока не пыркнули. Построй людей, перечитай. Мой отрок — всех перепишет. Потом встанешь со своим отрядом вон там. Кто уйдёт — умрёт. И ты — тоже.

— Это... нечестно! У нас уговор! Ты бабу взял — дай свободный проход!

— Где ты видишь бабу? Бабы — в полоне, полон ещё не делили. А это не баба — это оружие. Наконечник копья, направленный в сердце орды. Ты им пользоваться не умеешь. Поэтому, на время боя, это оружие беру я. Иди.

На снегу, в одной коротенькой рубашке, на коленях, с вывернутыми руками и распущенными в беспорядке волосами, княгиня выглядела несколько иначе. Чем десять минут назад. Рядом, на овчине, лежала её одежда и украшения.

— Ноготок, а где крест?

— Не было.

— Ты! Ты сдохнешь страшно! Он выпьет твою кровь, выжжет твои глаза, съест твою печень... А-а-а!

Женщина пыталась отстаивать своё достоинство. Свои права. Которых, по моему мнению, у неё нет. Я просто ухватил ком рыхлого снега и сунул под рубашечку. Ком большой — хватило от низа её живота до горла.

— Ты — не княгиня, ты — не рюриковна. Ты — курва. Ты ушла к Башкорду своей волей. Не спросив ни отца с матерью, ни братьев, ни родню мужа покойного, в дом которого ты вошла. Ты бросила сына, ты бросила род Рюрика, ты оставила родину, ты предала веру. Даже крест сняла. Чтобы понравиться своему... козлу. Ты — бесчестная и безродная дрянь. Изменница. Изгойница. Подстилка в юрте. Кусок пока живой падали с глазами. По делам твоим — с тобой и будет.

Ей заткнули кляп и завернули в тулуп. У меня начали прорисовываться намётки будущего боя, в котором эта... ханум-княгиня должна была сыграть свою роль.

Её молоденькая служанка оказалась куда более сговорчивой. И — разговорчивой.

Становище хана размещалось в середине дуги у южной опушки леса. Воинов там оказалось мало, потому что хан с нукерами и слугами ушёл на юг — проверять кочевья, раскиданные по притокам. Его ожидали через несколько дней, но он мог явится быстрее — гонцов к нему успели послать.

Девка была... ничего. И явно напрашивалась. Но... не знаю у кого как, а мне вот это предбоевое состояние, напряжение всех эмоциональных сил, ожидание неизвестности, возможно — смерти... Я, конечно, законченный лесбиян. В смысле: люблю женщин. Но чисто мужские забавы, особенно с привкусом собственной погибели — занимают меня более.

Стремление всё предусмотреть, расставить отряды, поддержать людей, наказать трусов...

Ждать. Терпеть. Прислушиваться. Готовиться...

Извини, красавица, не до тебя.

Земляничный ручей находился ближе к восточному краю дуги становищ. На третий день оттуда, с восточного края, пришёл последний отряд. Оставались дальние отряды с западной стороны.

Ждём. Терпим. Готовимся.

У нас оказалось довольно много кыпчакских коней с упряжью, и мы попытались сформировать из мордвы конную полусотню.

А из кого?! Ни один из здешних народов, включая пришедших со мной литвинов и нурманов, наездниками не являются.

Как прикалывались греки, когда Святослав-Барс в Доростоле заставил свою дружину на конях биться — известно. С тех пор на "Святой Руси" выучка у гридней изменилась. Но здесь-то — нет!

Мои... Я видел чего стоило Ивашке, Чарджи и Салману выучить моих людей конному бою. Марш был долгий, тяжёлый. Моих... поберегу. А вот из местных что-то...

Глупость, конечно. Что ничего приличного не получится — сразу было понятно. Но людей развлекало. И тех, кто на коня влезал, и тех, кто со стороны смотрел.

Наездники из них... Чингачгука в галопе представляете? "Матросы на зебрах"... Лесовики — отличаются. Отсутствием тельняшек.

Полста красномордых от ветра здоровых бородатых мужиков от всей души молотят маленьких трофейных кипчакских тарпанов под брюхо своими фирменными восьмиугольными лаптями и дико вопят, размахивая топорами... Страшное зрелище. Половцы увидели и ускакали. Вот этот, последний отряд с востока, и смог пройти.

На шестой день пришёл Вечкенза. С красными пятнами на отмороженном, посечённом степным ветром, лице.

Он шёл с западного края фронта атаки. Две сотни вёрст непрерывного форсированного марша. Днём и ночью. По снегу, на ветру и холоде. Ожидая атак противника, убегая и отражая их. Собирая отставших от других отрядов, добивая уцелевших врагов, добивая раненых своих, отбиваясь от яростных наскоков взбешённых батыров и джигитов.

Глубокий снег помогал лесовикам. Но не везде в степи лежали сугробы. Хабар и полон пришлось бросать. Пленных резали и раскладывали на дороге. Мужчинам отрезали половые органы и вкладывали в рты. Женщинам — вспарывали животы и отрезали груди. Всем — вырезали языки, выкалывали глаза, перебивали голени, суставы...

Племенная, народная война. "Мы — люди, вы — скоты".

— Пусть повозятся со своей полудохлой падалью. Не такими шустрыми будут.

В племенах пленников ставят к пыточному столбу. Здесь — проще, без изысков — походные условия.

Вой преследователей показывал, что они нашли очередную порцию покойников. Ярость мстителей затмевала разум, а Самород подбирал удобные места для боя. Где кипчаки, потеряв очередной десяток-другой воинов — откатывались.

Вечкенза был измотан, был вне себя. Он кидался на людей, во время марша сам убил пару вождей, которые рискнули не исполнить его приказы. Люди говорили, что в него вселился злой дух.

Но он вывел остатки ещё 8 отрядов. Остальные — погибли или повернули в леса. Последний отряд, догонявший толпу, ведомую Вечкензой, был в тот же день около полудня вырублен у нас на глазах.

Уже внутри южной половины "песочных часов" остатки сотни мордовцев, частью пеших, частью — на конях, гонящих небольшую, голов в 10 кучку полона, и стадо скота голов в 30, была атакована конной полусотней половцев. Всё произошло в четверть часа — наша мордовская кавалерия только собраться успела.

Кипчаки догнали мордву, расстреляли из луков, добили саблями. Забрали полон и скот и ушли. Ни внятных попыток организовать оборону, ни, хотя бы быстрого организованного бегства со стороны мордвы — не было.

Единственный, доскакавший до нас парнишка, плакал, глядя на кровавые пятна, на тёмные кучи покойников на снегу. Да так и уснул. На полуслове, со слезами на глазах. Не доскакал бы до нас — захрапел бы там, в поле. Хоть бы и перед атакующими половцами.

* * *

Похоже на начало битвы на Марне: немцы, после Приграничного сражения двигались столь быстро, настолько были вымотаны, что почти все немецкие солдаты, взятые в плен французами в первые дни сентября 1914 г. — взяты спящими.

* * *

Узнав о том, что у нас в плену находится пресловутая "русская жена" Башкорда, Вечкенза выхватил саблю и кинулся к ней, с дикими воплями и пеной на губах. Хорошо, что Самород сумел его перехватить. Потом парень плакал на груди своего телохранителя, а я пытался дать подошедшим воинам возможность качественного отдыха. Есть и спать в тепле.

Картинка вырисовывалась скверная. Из почти пяти тысяч эрзя, пошедших в поход, к Земляничному ручью вышло чуть больше двух с половиной. Вместе с тремя сотнями черемисов, сотней Кастуся, нурманами Сигурда и моей сотней, вместе с несколькими небольшими группами эрзя, мокши, шокши, муромы, пришедшими не из степи с юга, а из леса и лесостепи с запада, мы набирали чуть больше трёх тысяч бойцов.

У Башкорда изначально было четыре-пять тысяч воинов. В условиях разгрома их зимовий, на коней сядут не только взрослые мужчины, но и старики и дети. Какой-то вариант мобилизации Дмитрия Донского: "на два года раньше, на три года позже". Даже если эрзя и вправду уничтожили половину орды, в чём я, судя по рассказам участников, сильно сомневаюсь, Башкорд соберёт от двух до четырёх тысяч всадников.

Я, может просто со страху, предполагаю численное преимущество противника. Раза в полтора. Но главная беда не в этом.

Столкновение двух примерно равных по численности армий, одна — преимущественно пешая, необученная, мечтающая добраться до своих домов, защищающая ошмётки добычи, и вторая — конная, горящая жаждой мести... Без вариантов, "смазка для пик"... Почти.

"Никогда не считай врага дураком" — общеизвестная военная мудрость.

Интересно: а если он не дурак, а псих?

Или — станет психом.

Или — как бы его психом сделать?

Когда начало темнеть, я решил, что на сегодня война закончилась: ну не полезут же "степные хищники" в битву в темноте!

Очередной мой прокол: привык, что лесовики ночью не воюют. А вот степняки... Они же через одного конокрады!

"Выглянул месяц и снова

Спрятался за облаками.

На семь замков запирай вороного

— Выкраду вместе с замками!".

"Потьмушники мозгуют стибрить клятуру под месяцем" — ночью же!

Ко мне привели очередного панка. Забавный эрзянин: отработал по указанному его отряду становищу, порезвился там. Утром понял, что имеются серьёзные проблемы. Как понял? Бабёнка, на которой он кувыркался, приподнялась с кошмы и упала со стрелой в спине — под откинутый частично полог юрты залетела.

Побегали малость по становищу, погоняли кипчаков, поняли, что уйти степью не получится. Перебили полон и скот, запалили барахло и сбежали в лес. Топали-топали и притопали сюда. В битву, а не в родной тёплый кудо.

— Понятно. А зачем сюда пришёл?

— Так уговор был. Отец Вечкензы занял у моего отца много-много мягкой рухляди. Инязор сказал: только тот, кто пойдёт в поход — получит долг. Вот, я пришёл — поход-то не закончен. Да и сам... Я добычи не взял. Ни имения, ни рабов, ни коней. Так домой возвращаться... стыдно. Здесь будет славный бой. У меня будет слава, у меня будет честь. Глядишь, и разживусь чем. Саблей или конём... Можно будет и домой идти.

— Хорошо. Только завтра не вздумай струсить. Ни славы не будет, ни жизни. Пошли, место твоему отряду покажу.

Подымалась луна, большая, жёлтая, какая-то больная, когда дозорные сообщили о приближении половцев. Сначала прискакал вопящий дурак из конной мордвы:

— А-А-А! Идут! Кыпчак! Кыпчак! Орда! Тысячи! Тьма!

Потом и мои сигнальщики сообщили о появлении конных разъездов противника. Группы кочевников, сперва малочисленные и редкие, становились всё больше, проскакивали всё гуще. Всё дальше входили в "воронку песочных часов". Пришлось поднимать лагерь, выводить людей на засеку.

Вечкенза, умывшийся снегом, выглядел более вменяемым, но бешеный блеск в его глазах то и дело проскальзывал.

Обсудили диспозицию, составили пропозицию, прикинули вариации и разошлись по позициям. Приняли надлежащую позу.

Факеншит уелбантуренный! Позу готовности! К бою и к смерти.

А, блин, страшно, однако... Нервенно... Едрить-каламбурИть...

Мои сигнальщики нашли в паре вёрст к югу от ручья в лесу высокую сосну, забрались туда и рассказывали в телеграфном стиле — что они видят. А я сидел в лесу над обрывом с правой, от кипчаков, стороны этой гигантской ловушки для человеков, с южной стороны ручья, так сказать — за линией фронта. И ждал.

Что необходимо сделать — сделано. Остальное... судьба.

Очень поганое состояние. Сиди и жди. Нервное напряжение зашкаливает, а делать ничего нельзя — менять что-то в последний момент — только портить.

Кутузов был мудр — он на поле боя спал. А я — не могу. Не хватает. Мудрости.

Остатки мордовской конницы прорысили по полю, высоко и беспорядочно вскидывая комья снега, ушли на правый, дальний от меня, фланг засеки. Там последний проход, который сейчас спешно закрывают.

Ага, вижу длинную фигуру того панка, который недавно рассказывал сколько покойный Пичай задолжал его папе. Славы ему захотелось! Будет. Там самое скверное место по рельефу. Как бы половцы лесом не обошли. Надо бы ещё дальше по ручью дозорных послать... О-хо-хо... Спокойно.

"И что положено кому — пусть каждый совершит".

Стоик-неврастеник.

Интересно — а мне что сегодня "положено"?

Потерпи Ванёк, подожди чуток. Будет тебе — и положено, и поставлено, и на куски порублено...

В неверном свете луны, в подымаемой тысячами конских копыт снежной взвеси, было тяжело отслеживать перемещение этих... "степных тараканов". Они перескакивали от одного борта ловушки до другого, проезжали вперёд и отходили назад. Сливались друг с другом, проскакивали сотню шагов сплошным тёмным комом, вдруг разделялись и расходились в стороны.

На засеке неразличимой массой шевелилась мордовская пехота. Несколько тёмных силуэтов, копошившихся вдоль ручья, то ли — лёд разбивали, то ли — воду наверх подавали, вдруг кинулись в ледяную воду, стремясь перескочить на половецкую сторону. Сверху завопили, по беглецам ударили стрелы. Кто-то упал в воду, кто-то выскочил на берег. Несколько степных всадников со всего маха погнали коней к ручью, ответили стрелами на засеку, подхватили кого-то из "перескоков".

Теперь Башкорд будет знать о нас кое-что полезное. От убежавших пленников-соплеменников. Что мы довольно немногочисленны, что мы довольно слабы. И что у нас — его жена.

Возможно, это сподвигнет его на атаку.

Потому, что нам нельзя просто постоять!

Нельзя их отразить, нельзя допустить, чтобы орда ушла в Степь.

Нам не нужна победа! Только — истребление. Иначе они вернутся.

Были бы в степи — полчаса и конница Башкорда начала бы рубить бегущую беззащитную мордовскую пехоту. Были бы в лесу — после первого удара мордвы дротиками и стрелами — половцы выскочили бы из чащоб как ошпаренные. Но вот так...

Фактор времени.

Конная армия не может долго стоять здесь — нечем кормить коней.

Если Башкорд уведёт своих в сохранившиеся южные становища, то через неделю он сможет спокойно вернуться. Проход через Земляничный ручей будет открыт — мордву здесь не удержать, варить суп из ремней и щитов — никто не будет, они просто разойдутся по домам. Через неделю орда войдёт сюда — как к себе домой. И запалит все кудо. Отсюда и до Теши. Весь Эрзянь Мастор. И дальше — до Всеволжска.

Ужас-с!

Меня устраивают оба варианта: или Вечкенза бьёт здесь Башкорда, кладёт кучу своих воинов, становится национальным героем, признанным вождём мордовского народа. И ведёт его туда, куда нужно мне. Или Башкорд вырезает эрзя, а остальные, битые, голодные и испуганные, "чудом уцелевшие" — приходят под мою руку. В любом случае у Всеволжска появляется надежда пережить эту зиму. Бог даст — и весь год.

По русской мудрости: "перезимовали зиму, теперь перезимуем лето".

Башкорд уже потерял... треть? Четверть? Сколько ещё он положит здесь, на засеке? Если даже племени эрзя больше не будет, я смогу весной перекрыть это "горлышко" своими силами, и кипчаки не войдут вольно на ставшие вдруг свободными земли.

Так чего же я голову свою подставляю?! — А того!

Я обещал Вечкензе встретить его. Здесь. С войском. Иначе бы он не рискнул, не был бы столь убедителен в разговорах с азорами, столь уверен в своём марше по ледяной степи. Он доверился моему слову.