Пёс имперского значения

— Мистер Збыслав, пристрелите эту скотину!

— Услышат выстрелы!

— Он меня ест! Сделайте же что-нибудь!

Поляк замешкался, опасаясь, что на стрельбу сбежится вся местная милиция, но потом сообразил — рёв терзаемого пана Уинстона звучал не слабее паровозного гудка, и на его фоне несколько револьверных щелчков вряд ли будут замечены. Он решительно выхватил из-за пазухи оружие и практически в упор выстрелил в ушастую голову. Пуля отбросила пса в сторону. Ещё от одной Такс покатился кубарем, перевернувшись несколько раз, упал в траву и затих.

— Так то вот! — удовлетворённо произнёс пан Збыслав и, отложив револьвер в сторону, склонился над потерявшим сознание коллегой. Вернее, начальником, потому что устоявшиеся традиции и память предком не позволяли предположить обратное даже в кошмарном сне.

Нога англичанина представляла собой печальное зрелище. Коленная чашечка была откушена практически начисто, а ниже сквозь лохмотья окровавленной штанины видны были длинные рваные борозды, оставленные так и не разжавшимися собачьими челюстями. Наложив жгут, приспособив для этого свой брючный ремень, поляк обернулся к мешку, достать спрятанные в одном из кармашков бинты. И обомлел….

Перед ним стоял тот самый пёс, живой и невредимый, если не считать отливающих металлическим блеском отметин на голове и боку. Укоризненный взгляд был исполнен кротости. И человеколюбия…. В гастрономическом смысле.

— Хенде хох, гнида! — простые человеческие слова, вылетевшие из зубастой пасти, произвели такое впечатление, что пан Збыслав молниеносно выполнил команду.

Вот только беспрекословное подчинение, особенно когда человек стоит на четвереньках, обычно до добра не доводит. Диверсант потерял точку опоры и ткнулся во всё тот же многострадальный мешок, что было воспринято Таксом за очередное покушение на частную собственность. Он бросился на защиту, но задняя лапа зацепилась за валяющийся круг колбасы, и потому зубы только клацнули в сантиметре от носа покушающегося. Тот отшатнулся и отполз назад, потоптавшись по раненой ноге мистера Уинстона. Английский коллега от боли очнулся и открыл глаза.

— Что это было?

— Где?

— Вот здесь. Что это за зверь?

Поляк с ужасом оглянулся на Такса, который в этот самый момент уже покончил с продуктовыми запасами и производил дальнейшую ревизию. Обрез, пусть и смазанный салом, на вкус был не очень…. Нет, ствол ещё ничего, а вот в казённой части слишком много мелких деталей — застревают между зубов, да и подавиться можно.

— Это оборотень, пан Уинстон.

— Вздор и сказки. Оборотней не бывает.

— Здесь, в Полесье, всё бывает. Я в него стрелял…. И попал оба раза. Только обычные пули его не берут, нужны серебряные.

— Бред, мистер Збыслав, мы живём в двадцатом веке.

— А это вы ему скажите.

Англичанин приподнялся на локте и посмотрел на бравого охотника, по виду которого можно было сказать — вот кому наплевать на время вообще, и на двадцатый век в частности. Сейчас он доедал последние куски взрывчатки. Ну и что, что невкусно, но когда ещё придётся подкрепиться в следующий раз? Чай не ворона, кусочек сыра Бог не пошлёт.

— Что он делает?

— Кушает, пан Уинстон. А потом и за нас примется.

— Меня нельзя, я подданный британской короны.

— И я…. Только ему без разницы, на аппетит это не повлияет.

Такс оторвался от трапезы и сыто отрыгнул, выпустив могучий факел. Удивлённо покрутил головой, видимо сам не ожидал от себя новых возможностей, и облизнулся, заставив диверсантов побледнеть.

— Сделайте хоть что-нибудь, мистер Збыслав, — закричал в панике британец. — Он ещё не наелся.

— Мы будем молиться, и Матка Божка Ченстоховска защитит нас.

— Бросьте свои папистские штучки, господин второй лейтенант. Если что и поможет, так это моя ладанка, освящённая самим архиепископом Кентерберийским.

— Так пан не католик? Пан еретик?

— На службе я принадлежу к англиканской церкви. А дома, в Ольстере, — католик. Но по убеждениям — стойкий атеист.

— Не думаю, что это вам поможет, господин майор. Аве Мария, мизерере…

От гнусавой латыни, да ещё исполняемой немузыкально и фальшиво, Такс поморщился и чихнул.

— Видите, пан Уинстон, его уже корёжит! Значит это настоящий оборотень! Сейчас пропадёт, испустив смрадный дух! Патер ностер лаудетор…

Абсолютный слух, воспитанный на Бетховене и Шуберте, слух, который наслаждался пением ангелов в Райских Кущах, не выдержал издевательства над собой. Пёс зажал уши передними лапами и попятился, смешно взбрыкивая задницей. Но поляку было не до смеха. Он возвысил голос, распевая уже псалмы Давида в вольном переводе Адама Мицкевича, и заранее торжествовал победу над нечистой силой.

— Вы видели? Нет, вы видели, какие чудеса творит истинная Римская церковь? — англичанин не ответил. — Что случилось, пан Уинстон?

— Что случилось, говорите? Моя нога…. Я не могу ходить.

— Да, он же вас покусал, — пан Збигнев глубоко задумался и повторил последние слова, старательно отводя взгляд. — Он вас покусал….

— Придётся вам выполнять задание в одиночку. Я подожду здесь.

— Это будет не благоразумно и не безопасно, — возразил поляк. Если другое предложение. Мы проберёмся берегом, и спрячемся ниже моста по течению. Там сделаем плот, и уплывём на нём после минирования. Как, такое подходит, господин майор?

— Без чинов, господин второй лейтенант.

— Как скажете. Только сначала я выстрогаю вам костыль, — пан Збигнев встал, поддёрнул спадающие без ремня штаны, и зашагал в сторону воды, где недавно видел одиноко растущую на берегу осину.

Англичанин проводил его мрачным взглядом и уронил голову, закружившуюся от большой потери крови. И как эта тупая славянская скотина догадалась наложить жгут? Наверное, временное просветление. Ну и хорошо, что ушёл, потому что перевязку такому человеку доверить просто нельзя.

Несмотря на слабость и подступающую к горлу тошноту майор опять приподнялся на локте, и попытался дотянуться до обрывков мешка. Получилось. Там, в одном из карманов, должна была лежать небольшая походная аптечка, если только страшный оборотень не сожрал и её. Нет, вроде бы на месте, как и фляжка с крепчайшим виски местного производства, называемым здесь "гхорилка". Смешно, не правда ли? Варварская страна, по недоразумению причисляемая к Европе. И народ такой же. Ну какого, скажите, чёрта пан Збыслав собирается строить плот, если в двух километрах отсюда в кустах спрятана байдарка? Конечно, не лучшее средство передвижения для джентльмена, но всяко не плебейская вязанка сырых дров, которая если и доплывёт, то только до ближайшего шлюза. А там что, опять заново всё делать? Впрочем, дело его, а белый сахиб должен поощрять трудолюбие туземцев.

Но байдарку жалко. Как-никак за неё уплачено пятьдесят четыре рубля из собственного кармана. Понятно, что родная Служба компенсирует все расходы, фунтов двести можно будет запросить, но уж очень хочется привезти домой трофей. А если удачно пустить слух об обстоятельствах его приобретения, то и несколько тысяч заработать на аукционе. А что, вещь хорошая, надёжная. Дубовый кильсон, алюминиевые шпангоуты…. А чего только стоит прорезиненная шкура с красным треугольником на носу и надписью "Изделие номер два". Да, не "Дредноут", но звучит не хуже.

Размышляя о благах материальных и чертыхаясь от острой боли, отдающейся даже в макушку, мистер Уинстон осторожно разрезал ножом штанину и сколько смог осмотрел рану. Потом стиснул зубы до хруста и чуть-чуть плеснул на ногу "гхорилка". Ощущения были такие, что невольные слёзы выступили на глазах, компрометируя несгибаемую волю гордо несущего бремя белого человека. Плеснул ещё и взвыл так, что пролетающий на большой высоте аист вздрогнул, будто наткнувшись на неведомую стену, и упал вниз, роняя перья. Врачевание, как и любое искусство, тоже требует жертв.

Боль стала настолько невыносимой, что майор решился пойти на крайние меры, осознавая возможный риск. Он поднёс фляжку к губам, содрогнулся в предчувствии последствий, и сделал большой глоток. Видимо господин Эйнштейн, перед тем как придумать свою теорию относительности, совершал подобные подвиги. Потому что время остановилось вместе с сердцем, и запустилось вместе с ним же через вечность, когда опалённое горло позволило вдохнуть воздух.

А потом стало хорошо. Так хорошо, что даже какой-то болван, загородивший солнце, не смог испортить настроения.

— Ах, это вы, пан Збыслав. А почему костыль такой острый? Он не будет вязнуть в земле?

Проклятый селезень, противно крякавший в прибрежных камышах, почти всю ночь не давал уснуть уставшему Таксу. Ну сколько можно? Неужели нельзя спокойно отдохнуть после насыщенных событиями трудовых будней? Сначала дорога, пыльная и монотонная, потом скучная рыбалка, в которой помогали местные мальчишки…. И жестокая схватка ха хлеб насущный.

Лишь под утро, когда собравшийся в низинах туман приглушил все звуки, удалось добраться до надоедливой сволочи. Для этого пришлось залезть в воду, шуганув пытающуюся составить конкуренцию выдру, и плыть к зарослям, где прятался бесхвостый крикун. Да что того селезня, так, на один зубок, но не оставлять же зло безнаказанным?

С чувством выполненного долга и восторжествовавшей справедливости, храбрый охотник отыскал уютную неглубокую ямку, куда и залёг, намереваясь не просыпаться минимум до полудня. Ещё бы изжога не беспокоила, а то от неприятной отрыжки уже два раза загоралась трава и языку слишком горячо. Не нужно было вчера всякую гадость есть. Но с другой стороны — вопрос принципа, не оставить врагу ни крошки. С такими мыслями пёс и постарался заснуть, прикрыв светящиеся в темноте глаза. И совсем было задремал, но тут какая-то гадина с шумом проломилась сквозь кусты и наступила на Такса громадным сапогом.

Что, опять? Дайте же покоя, гады! Ну что за ночь, а? Поспать не дали, отомстить толком не получилось. Разве это мщение, несколько раз цапнуть за задницу? Куснул бы и больше, но к горькому запаху вражеского одеколона почти сразу же примешался другой, напрочь отбивший охоту продолжать преследование. Только проследил на почтительном расстоянии — не собирается ли коварный враг вновь устраивать каверзы?

Но врагу было не до того. Видимо он сильно проголодался, так как прилаживал ременную петлю к нависающей над полянкой ветке. Вот только на какую дичь? Для кабана слишком высоко, а на лося слабовато — не удержит. Разве что какой тетерев залетит. Подождать? Нет, ну его к кошкам в задницу! И так надоел.

Такс фыркнул брезгливо, помотал головой, стряхивая с ушей капельки росы, развернул крылья и взлетел после короткой пробежки. И отправился куда глаза глядят. А глядели они на север.

Глава 12

Кем мы были для Отчизны

Не ответит нам ни один судья.

Жаль, что меру нашей жизни

Мы поймём из жизни уходя.

Сергей Трофимов.

Прохладное лето 34-го. Кобрин

— Ну и чего там? — Ворошилов нетерпеливо посмотрел на часы и перевёл взгляд на вжавшегося в стул радиста. — Летят?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант, — сержант, слегка ошалевший от присутствия высокопоставленных зрителей с громадными звёздами на погонах, чуть сдвинул в сторону наушник, чтобы слышать самого себя. — Летят. Только что встретились в районе Минска, где-то через час будут здесь.

Климент Ефремович вздохнул с облегчением и присел, стукнув об пол наградной шашкой. В ножнах мелодично звякнул серебряный рубль, брошенный туда для пущего шика. Правда, в книжке, которую Главком прочитал недавно, упоминался двугривенный, да и Сергей Сергеевич рассказывал нечто похожее, но подобная мелочность не к лицу советскому генералу. Только вот монету пришлось долго обтачивать напильником, иначе упорно не хотела влезать. Но нужный инструмент имелся — слесари бывшими не бывают. Весь вчерашний вечер посвятил трудам праведным, и результат превзошёл все ожидания — звенит, собака. А то, что шашку заклинило намертво упавшим туда же надфилем…. Так парадным оружием не воевать.

— Ты чего мандражируешь, Клим? — рядом появился нарком Каменев.

— А ты нет?

— Привык…

— Хорошая привычка. А я всё никак. Все эти подготовки, тренировки, репетиции. Парадные коробки ходят как пьяные матросы после штурма шустовских заводов… Хуже только буденовские трактористы, по недоразумению возомнившие себя механиками-водителями. Они меня в гроб вгонят, Сергей Сергеич. И чего я покажу товарищу Сталину? Парад? Хрен собачий, а не парад. Не в том смысле, что Иосифу Виссарионовичу хрен, а что парад ни на чего другое похож не будет. Вот скажи — зачем это нужно стране победившего пролетариата? К чему церемонии?

— Меня-то пролетарием не обзывай. Или ты себя имел ввиду?

— Я вообще…

— Угу, только если бы в газетах не написали, рабочий класс так бы и не узнал о своей победе. Но это всё лирика, давай по делу. Ты как хотел? Прилетят сейчас товарищ Сталин с товарищем Деникиным, встретим их, поздороваемся, корону и меч, в газету "Правда" завёрнутые, Антону Ивановичу отдадим, по стакану водки выпьем и всё?

— Да понимаю прекрасно, — Ворошилов страдальчески скривился. — Но можно как-то попроще.

— Можно, — согласился Каменев. — Но нельзя!

— Это как?

— А вот так. Не для себя стараемся — историю творим! Пусть у наших потомков будут свои легенды. Клим, хочешь стать человеком-легендой?

Главком покосился на Булгакова, который скромно сидел в сторонке и что-то черкал в своём блокнотике:

— Хочу…, не хочу…, думаешь, вот он будет нас спрашивать?

Рассматривать облака через иллюминатор интересно только первые десять минут полёта, а потом воздушные замки и прочие клубящиеся под крылом красивости надоедают. Или это дело привычки? И шум, сопутствующий путешествию, всегда действует успокаивающе. То ли это гул авиационных моторов, как сейчас, или мерный перестук поезда, или монотонный матерок извозчика, подгоняющего лошадей.

Сталин отложил на столик проект конституции, который просматривал до этого, и откинулся в удобном кресле. Глаза сами закрылись, и в лёгкой полудрёме мысли потекли плавно и спокойно, сменяя друг друга неторопливо, выстраиваясь в логические цепочки. Редко когда удаётся вот так, просто, посидеть и подумать. Всё время спешка, стремление догнать и перегнать…. Ладно ещё верные товарищи по партии, перестреляв предварительно всех неверных, взвалили на себя значительную часть забот. Действительно, с прошлого года стало как-то полегче — новоиспечённые генералы развернули настолько активную деятельность, что не всегда удавалось проследить за её результатами.