Пёс имперского значения

Пёс имперского значения

Шкенёв Сергей Николаевич Пёс имперского значения

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Эпилог

Шкенёв Сергей Николаевич

Пёс имперского значения

Автор выражает благодарность литературному форуму "В вихрях времён" за моральную и техническую поддержку.

Автор предупреждает, что все имена собственные, географические названия и прочие события вымышлены, и узнавание себя в некоторых героях является неспровоцированным приступом мании величия. Но только некоторых, потому что все положительные герои имеют реальных прототипов, за что им большое спасибо.

Пролог

Я голой грудью рву натянутый канат.

Я жив, снимите чёрные повязки….

Владимир Высоцкий

Прошло два года. Прохладное лето 36-го.

Часовые у ворот встали по стойке смирно, пропуская сверкающий в лучах закатного солнца лимузин и три машины с охраной. Последняя остановилась, и из неё вышел высокий священник с двумя Георгиями на рясе. Он проводил взглядом "Чайку", которая, довольно урча мощным двигателем, подъехала ко входу сталинской дачи, и спросил:

— Никого больше не было?

— Никак нет, товарищ полковник. Ой, простите, отец Александр.

— Это хорошо, что мы первые. Давайте, бдите, через пару часов ещё гости подтянутся.

— Нас предупредили.

— Это хорошо, — повторил священник и благословил часовых. — Мир вам, дети мои. И миру — мир. А почему именно вы на посту в праздничный день? Залётчики?

Чернявый боец поправил фуражку и доложил:

— Наоборот, товарищ святой отец, отличники боевой и политической подготовки. Каменевские стрелки. Только мы татары, мусульмане значит, вот на Троицу и попали в наряд. Зато у нас на курбан-байрам выходной был.

— Зачем же под благословление подошли?

— Так ведь от старшего по званию. Оно не повредит. Нам мулла на политзанятиях объяснял.

— И много вас тут таких?

— Почти весь караул, отец Александр. Только снайпера из шаманистов-язычников будут, да пулемётчик Вася Илюмжинов — тот вообще буддист. С первой же очереди в нирвану уходит. Специалист!

Начальник патриаршей охраны хмыкнул, поправил кобуру на поясе, и отправился проверять территорию.

Сталин встретил высокого гостя у порога. Они крепко пожали друг другу руки и прошли в дом.

— Присаживайтесь, Алексей Львович, сейчас нам что-нибудь перекусить организуют. Пока товарищи не прибыли, примем в честь праздника малую толику.

Пока один из сталинских охранников, сверкая золотыми погонами и медалью "За освобождение Варшавы", накрывал на стол и растапливал камин, Патриарх осмотрелся. Хотя мало что могло измениться за неделю, прошедшую с последнего визита на дачу. Разве что картина новая на стене появилась — "Эрнст Кренкель убивает белого медведя". А в Третьяковке наверняка копию повесили. Оно и правильно — искусство должно быть ближе к народу, а товарищ Сталин его лучший представитель.

Но картина на самом деле хороша. И само исполнение, и сюжет. Недаром в каждом уважающем себя начальственном кабинете репродукция с неё висит между портретами вождей.

Два года уже прошло после возвращения экспедиции на "Челюскине", а слава полярных героев не меркнет. Прошлой весной продали американцам права на экранизацию воспоминаний участников. Фильм уже второй месяц не сходит с экранов советских кинотеатров, превзойдя в кассовом успехе "Чапаева". Кренкель, правда, недоволен. Там он бегает по Нью-Йорку с железной дверью, снятой с главного хранилища в Форт-Ноксе, и каждые пять минут убивает злобного монстра, разрушающего дома мирных граждан по приказу итальянской мафии. Потом, если верить голливудским сценаристам, Эрнст Теодорович спасает роскошную блондинку, прикованную цепями к громадному айсбергу. Она оказывается графиней и дочерью самого богатого миллиардера. Далее звучит марш "Прощание славянки", и герой с красавицей отправляются заниматься любовью в каюту "Челюскина".

Вот эту сцену из большинства копий пришлось вырезать. Только передовикам производства выдавали в виде премии билеты на просмотр полной версии фильма. Производительность труда за эти два месяца выросла на сорок два процента.

Алексей Львович налил в широкий бокал кагора, на который перешёл исключительно из благочестивых соображений, и спросил:

— От Архангельского и Раевского опять никаких известий не было?

— Ничего. Молчат.

— А в Конотоп кого-нибудь посылали?

Сталин развёл руками:

— В первую очередь там и проверили. И регулярно повторяем проверки. Местные жители говорят, что был такой старец — Фёдор Кузьмич, но уже давно ушёл на дальний кордон. А где это — никто не знает. Прочёсывание местности ничего не дало.

— Сами виноваты, — упрекнул Патриарх. — Жил, жив, будет жить…. Накаркали!

— Думаете, мне приятно знать, что нахожусь под постоянным присмотром? Хотя вроде бы он пока никак не проявляется. Но всё равно неприятно.

— Прекрасно Вас понимаю, Иосиф Виссарионович. Как представлю, что за мной может какой ангел присматривать….

— Вам по должности, Алексей Львович, архангел положен. Или два.

— Не вводите во искушение, ибо гордыня — грех.

— За это нужно выпить, — предложил Сталин. — А Вы не заметили, что жить стало лучше, но жить стало скучнее?

— Воистину так! Но может оно и к лучшему? Всё же хорошо, что предсказанная война не состоялась.

Вождь в задумчивости прихлёбывал коньяк. Не слишком приятные воспоминания двухгодичной давности заставили зябко подёрнуть плечами.

— Не скажите, Алексей Львович, к войне всё шло. Английские дивизии в Финляндии, ультиматум Стамбула с требованием отдать Крым…

— Божье вмешательство помогло.

Иосиф Виссарионович едва заметно поморщился, но возражать не стал. Может быть именно оно заставило короля Эдуарда выстрелить в премьер-министра прямо на заседании парламента? И как чем-то иным объяснить начавшуюся перестрелку между кораблями Гранд-флита, вошедшую в историю под именем "Ярмутской бойни"? Тогда британская корона потеряла половину своих вымпелов и более сорока процентов личного состава флота, включая лорда-адмирала, застрелившегося в своём кабинете. Ходили, правда, слухи о причастности к тем событиям таинственного летающего существа, но это не более чем выдумки увлекающихся крепким солодовым виски газетчиков. Продажная буржуазная пресса — этим всё сказано.

Патриарх тем временем открыл свой портфель, с недавних пор ставший обязательным атрибутом каждого священнослужителя. Незаменимая штука — всегда найдётся место для Евангелия, нескольких носовых платков, пистолета с запасными обоймами, двух-трёх гранат, принадлежностей для соборования и причастия…. Да мало ли что может пригодиться совершенно неожиданно?

На этот раз на свет божий явились несколько ярких пакетов с грампластинками:

— Вот, как и обещал — лауреаты последнего Патриаршего фестиваля. Неплохо бы товарищей к премии представить. На Ленинскую не тянут, а вот на Сталинскую, так в самый раз.

— Балуете Вы их, Алексей Львович.

— Так есть за что. Таланты.

Иосиф Виссарионович не ответил. Поправил тлеющие угли в камине, бросил ещё несколько ольховых поленьев и вернулся в своё кресло. Огонь горел не для тепла, в начале лета его и так достаточно, а просто уютнее, когда вот так потрескивают дрова, и пляшущие языки пламени освещают полутёмную комнату.

Обстановка сама располагала к неторопливому и обстоятельному разговору. Как и негромкий гитарный перебор, доносившийся из стоящего на отдельном столике патефона.

Сталин покрутил в руках одну из грампластинок и спросил:

— И где Вы берёте такие таланты, Алексей Львович?

Его собеседник погладил седую бороду, опускающуюся на шелковую тёмно-лиловую рясу:

— Не велика проблема. Русский народ талантлив по определению, изначально.

— А этот, что в патефоне? Семён Штейнгауэр, кажется?

— А что не так, Иосиф Виссарионович? Поёт на русском языке, слова правильные. Между прочим, по степени патриотизма куда как превосходит Ваши бравурные марши, исполняемые жопастыми физкультурницами.

— Это почему же?

Патриарх вместо ответа встал, подкрутил громкость тарелки репродуктора на стене, и сделал приглашающий жест — вот, мол, наслаждайся. По радио как раз разухабистые энтузиасты возвещали городу и миру о железной стене стальной обороны, которой и прихлопнут врага превентивным ударом.

— Вот, послушай, Иосиф Виссарионович, что эти дебилы несут, — в серьёзных разговорах они часто переходили на ты. — Наша армия всех сильней! Не сволочи ли?

— Не обзывайся, Алексей Львович. Лучше поясни, что же плохого в поднятии боевого духа? Да, наши бойцы должны знать — мы самые сильные и могучие, и каждый агрессор будет разбит!

— Я разве спорю? — Патриарх выключил репродуктор. — Особенно когда ты начинаешь газетными передовицами разговаривать. Вот только в первом же бою, получив по соплям, твои энтузиасты побросают винтовки, из которых не умеют стрелять, и разбегутся по домам. Дожидаться ту самую, несокрушимую и легендарную, о которой так много слышали, но ни разу не видели. Им ведь и в голову не придёт, что они и есть та самая железная стена. А тебя во всём обвинят!

— Не понял? — удивился Сталин. — А меня за что?

— Как же? Патронов вовремя не подвёз, танки плохие сделал, каждому солдату его манёвр не разъяснил….

— А должен был?

— А разве нет? Да включи ещё раз радио, о чём услышишь? О великом и мудром вожде, который ночами не спит, думает за всех сразу и, как итог, сделает счастливыми всех, опять же, и сразу. Ладно ещё не беременными.

Иосиф Виссарионович обиженно пошевелил усами, но промолчал. Не в первый раз приходилось выслушивать от Патриарха горькую правду. Бывало и в более грубой форме. Особенно при обсуждении финансовых вопросов. Так что, как не хочется сэкономить, премию гитаристу придётся дать. Половину деньгами, а половину облигациями государственного займа, с погашением через двадцать пять лет. Иначе пропьёт — знаем мы нашу творческую интеллигенцию.

— Ну что, включить? — спросил Алексей Львович, так и не дождавшись ответа.

— Не нужно, — отмахнулся Сталин. — Я эти песенки наизусть знаю. Кстати, что это ты меня попрекаешь? У нас нарком культуры есть. Вот приедет, и спрашивай с него.

— Михаилу Афанасьевичу сейчас некогда.

— Новый роман?

— Нет, "Мастера и Маргариту" к экранизации готовит. Сценарий почти закончен.

— Интересно…. А кто будет снимать?

— Догадайся с одного раза.

Сталин засмеялся:

— Если я угадал, то в главной роли непременно Любовь Орлова? Любопытно будет на нее посмотреть в голом виде.

— И не надейся. Специально для фильма сюжет немного изменили. Теперь действие происходит зимой, и Маргариту оденут в шубу.

— А как же сцена купания в реке?

— Поменяли на бассейн.

— Опять не понял…. А откуда в бассейне русалки возьмутся?

— А их не будет. Вместо русалок — работницы суконно-камвольного комбината номер пять, сдающие нормы ГТО.

— Бред полный получается, Алексей Львович.

— Это ещё что. Там и название другое стало — "Мастер литейного цеха и буфетчица Маргарита".

— А ты куда смотрел?

— А чего я могу сделать, Иосиф Виссарионович? Это же твои любимцы.

— Кто такое сказал? — возмутился Сталин.

— Они сами и сказали. А Орлова ещё и язык показывала.

— Вот как? — вождь и лучший друг советских кинематографистов усмехнулся в усы, нажал кнопку звонка на столе, и попросил вошедшую секретаршу: — Танечка, запишите распоряжение, пока не позабыл. Готовы? Товарищу Булгакову объявить строгий выговор за искажение шедевров мировой литературы. Точка. Режиссёра Александрова направить на укрепление культурных связей города и села…. Куда бы его? Ага, пишите…. Направить на должность художественного руководителя театра в город Конотоп. Точка. Записали?

— Да, товарищ Сталин, записала. Только в Конотопе нет театра…..

— Вы в каком звании, Танечка?

— Старший сержант, — мило покраснела секретарша.

— Совсем вас Поскрёбышев распустил. Вот когда дослужитесь до генерала, тогда и будете мне советы давать. А театр там есть — кукольный.

— А Любочку куда? — поинтересовался Алексей Львович.

— И её туда же. С окладом согласно штатного расписания.

— И с кем останемся? Кто в кино сниматься будет?

— Да вот хотя бы она, — Иосиф Виссарионович показал мундштуком трубки. — Таня, Вы хотите играть главные роли в кинофильмах?

Танечка ахнула, схватилась за сердце, уронив папку с приказами, а потом, не в силах сдержать радостный порыв, бросилась к вождю на шею.

— Товарищ Сталин, да я для Вас…. Да всё что угодно…. Только попросите….

— А вот этого не нужно. Пока не нужно, — лучший друг советских кинематографисток и физкультурниц попытался отстраниться. Но не успел.

Дверь в кабинет открылась именно в момент горячего комсомольского поцелуя, оставившего на сталинской щеке чёткий след губной помады.

— Опаньки! Я тоже так хочу! — Каменев, нагружённый многочисленными свёртками и пакетами, появился не в самый подходящий момент.

Будущая звезда экрана ойкнула, ещё раз покраснела, и убежала, не забыв при этом поднять с пола распоряжение о переводе конкурентки в Конотоп. Эмоции эмоциями, но свои обязанности подчинённые Поскрёбышева знали хорошо.

Сталин с лёгким недовольством посмотрел на наркома обороны, сгружающего свою ношу на стол.

— Мало ли что Вы хотите, Сергей Сергеевич. Только целоваться с Вами я не намерен. Лучше Климента Ефремовича дождитесь.

Кажущаяся холодность приёма не смутила Каменева и не испортила настроение. Легкомысленно насвистывая "Лунную сонату", он принялся распаковывать принесённые кульки.

— Я прямо с самолёта. С утра успел в Нижний слетать. Представляете — в колхозе имени товарища Столыпина начали в теплицах ананасы выращивать.

— Буржуйские замашки.

— Ну не скажите. Постоянный источник дохода в твёрдой валюте. Консервируют их в шампанском, и во Францию…. Выгодное дело, между нами говоря. Почти так же, как генералу Франко списанные танкетки продавать.

— Кстати об Испании, — оживился Сталин. — Этот каудильо ещё полгода сможет продержаться?

— Это вряд ли, — покачал головой Сергей Сергеевич. — Но, думаю, что от своей рухляди мы успеем избавиться. Англичане им ещё один кредит обещали.

— Надо же, какая филантропия, — удивился Алексей Львович. — Не ожидал такого от британцев. Поддерживать заведомо слабую сторону — не в их стиле.

— Так они под залог африканских территорий. И плюс стокилометровая зона вокруг Гибралтара.

— Сволочи они. Прости, Господи, меня — грешного. Лимонников прощать не обязательно, — высказал своё мнение Патриарх. — Ох, чувствую, хлебнём мы ещё с ними горюшка.

— Что ещё нового в Нижнем Новгороде? — спросил Иосиф Виссарионович. — К Алексею Максимовичу заезжали?

— Конечно. Привет Вам передаёт.

— Как он там, не переживает, что городу вернули старое название?

— Не заметил. Вот только когда по радио про Сталинград упоминают — хмурится.

— Да, Сергей Сергеевич, тут товарищ Горький прав. Нужно бороться за чистоту русского языка. А то, понимаете, устроили какой-то культ личности. Нескромно, — Сталин глубоко затянулся, выпустил дым. — И в конце-то концов, что мы всё о делах и проблемах? Сегодня праздник, вот и давайте веселиться.

— А хотите, хохму одну расскажу? — поддержал Каменев.

— Похабную, как обычно?

— Могу и такую. Но эту видел собственными глазами.

— Ну?

— В Нижнем Новгороде летающая собака появилась. Маленькая такая, длинная и ушастая. Серьёзно, чтоб мне провалиться на этом месте.

Иосиф Виссарионович и Алексей Львович переглянулись, и одновременно высказали свою версию:

— Такс!

Глава 1

Пропадаю я как Митька без ухи.

А ведь страдаю за чужие за грехи.

Тимур Шаов

За два года до описываемых событий. Прохладное лето 34-го.

Часовой, охраняющий аэродром в маленьком городке Невежье, не так давно именовавшийся Паневежисом, остановился, привлечённый странным синим светом, исходившим из амбразуры полуразвалившегося ДОТа. Он выставил перед собой винтовку, и, тщательно выговаривая трудные русские слова, спросил:

— Стой, кто идёт?

Солдат бы очень исполнительный и старательный. Из нового, уже местного, призыва, а потому Устав караульной службы знал наизусть, правда не всегда понимая значение русских слов. И с достоинством переносил все тяготы и лишения воинской службы, которые, в основном, состояли из лёгких подначек и тяжёлых побоев, принимаемых от сослуживцев.

Над фамилией смеются, придурки. Чего в ней смешного? Зато теперь никто не упрекнёт сына бывшего начальника политической полиции Литвы в национализме. Ведь и вправду хорошо звучит — Аарон Ибрагимович Галушкян-заде? От прежнего имени, как и от одиозного папочки, пришлось публично отказаться, осудив и проклянув. Оно и правильно, вдруг помешает военной карьере?

Ещё Арик сожалел, что в Великом Княжестве Литовском нет коммунистической партии, вступив в которую, можно было бы стремительно взлетать по карьерной лестнице, прыгая через несколько ступенек. Но и тут нашёлся великолепный выход — было отправлено письмо самому товарищу Сталину, с просьбой принять в заочные члены ВКП(б). Ответ из секретариата пришёл на удивление быстро, часа через два. В нём почерком командира полка, войскового старшины Хванского, было написано, что с такого-то числа товарищ Галушкян-заде может считать себя членом, так как именно им он и записан.

После этого служебное рвение Арика возросло, что он сейчас и доказывал:

— В восьмой раз спрашиваю — стой, кто идёт?

Подозрительная тишина была ответом. Часовой судорожно сжал винтовку, потом потрогал пальцем остриё штыка и, обливаясь холодным потом от грубого нарушения Устава, предупредил:

— Стой, колоть буду! — патроны пообещали выдать только по окончании третьего года службы. Все две штуки.

Доблестный служака вспомнил уроки, вдалбливаемые крепкими кулаками подпоручика Букваренко, произвёл предупреждающий укол в воздух, и сунул штык в светящуюся амбразуру. Там что-то недовольно заворчало, и трёхлинейку резко выдернуло из рук растерявшегося часового. А потом появилось страшное чудовище, на ходу пережёвывающее оружие громадными зубами.

Ужасный зверь выплюнул остатки железа, оскалился, и человеческим голосом произнёс:

— В нарядах сгною гниду!

Появившаяся через час смена нашла Арика сидящим на телеграфном столбе. Напрасно разводящий пытался достать его оттуда. На все просьбы и предложения Галушкян-заде отвечал смехом и пением "Интернационала" на мотив "Летки-Еньки". Вызванному начальнику караула унтер доложил:

— Не можем снять, Ваше благородие. И что только люди не творят, лишь бы от службы увильнуть.

Подпоручик Букваренко задумчиво закурил папиросу и посмотрел вверх:

— Попробуйте подманить банкой шпротов.

— А получится?

— Раньше всегда получалось.

— Ну а если не поможет?

— Тогда столб спилить, а этого орла на гауптвахту.

— Может быть, сразу в дурдом отправить, Ваше благородие?

Букваренко многообещающе улыбнулся:

— Это само собой. Но сначала на губу!

Такс неторопливо бежал по обочине пыльной дороги. Крылья, конечно, штука хорошая, и не так грязно, но махание ими так утомляет, что постоянно хочется кушать. Вот и сейчас нужно что-то срочно перекусить. А штык… — он калорийный, но невкусный. На любителя, для тех, кто предпочитает острую пищу. Очень жаль, что не успел доесть икру. Зернистая…. Каждая икринка лопается на языке, наполняя рот восхитительным маслянистым соком….

Он повёл длинной мордой, нюхая воздух. Так, что имеется в наличии из съестного? Слева доносятся запахи от полевой кухни. Нет, это не подойдёт, у такс желудок нежный, к овсянкам с перловками не приучен. Пусть сами едят, вегетарианцы. Или вот прямо по курсу стадо овец пасётся. И что интересно — седло молодого барашка, да под достойным соусом, да в одиночку…. Поэма! Пиршество тела и духа! А вот лошадиное, как не приготовь, жрать невозможно. Жестковато, и постоянно то застёжки попадаются, то стремена.

А вот это чем пахнет, так знакомо и не очень приятно? Шпалы? Кстати, а их специально так обрабатывают, или потом сверху поливают? И вообще — что такое шпалы? Деревянные бруски, на которых лежат рельсы? Нет, камрады, вы абсолютно не правы в своей прозаичности и приземлённости. Это не просто деревяшки, это прямая дорога к вокзалу, где обязательно должен быть ресторан или буфет. Да и куда им подеваться, если в прошлый раз было и то и другое? И официанты там настолько любезны и предупредительны в своём стремлении помочь ближнему, что роскошный обед из семи блюд, заказанный тогда хозяином, обошёлся в сущие пустяки.

Денег у Такса не было ни копейки, ввиду отсутствия карманов, в которых оные полагается держать, но это его абсолютно не смущало. Во-первых, он надеялся на хорошую память местного ресторатора. А во-вторых, кто-нибудь видел жлоба, берущего деньги с голодной собаки?

Нюх не подвёл. Вот в той стороне от железнодорожного полотна значительно меньше воняет. Ну конечно же, при приближении к станции проводники запирают туалеты. Такс решительно выбрал направление и прибавил в скорости, подгоняемый недовольным ворчанием пустого желудка.

Житие от Гавриила

Мы опоздали совсем на немного, часа на три. Это Изя виноват, вернее его патологическая жадность. Ну взял бы литра на три поменьше, глядишь и хватило бы энергии на более прицельное десантирование. Я имею ввиду во времени, а не в пространстве. Тут как раз полный порядок — мы появились на окраине аэродрома настолько точно, что едва не попали под падающий телеграфный столб.

Не знаю, для чего его спиливали, но солдат, распевающий революционные песни с жутким литовско-немецким акцентом, явно собирался вить там гнездо. И зачем было мешать человеку? Ну поёт…. Ну сидит…. Может у него пора нереста наступила? Лето ведь на дворе! Щепка на щепку, бабка на репку, мышка на Жучку, дедка на…. Тьфу! Какая только гадость в голову не приходит. А всего-то один раз по возвращении посмотрел новости в телевизоре, да и то по служебной надобности.

Как бы то ни было — мы прибыли. Лаврентий вытащил из саквояжа новейший и наисекретнейший таксометр, беззастенчиво уворованный из лаборатории технического отдела, и нажал несколько кнопок. Прибор обнадёживающе запиликал и засветился.

— Ну чего там, Палыч? — Изя нетерпеливо заглядывал через плечо.

— Да погоди ты, — Берия был невозмутим. — Сейчас поймаем направление движения и эмоциональный след. Ага, вот оно и есть.

На таксометре появилась зелёная стрелка, указывающая в сторону города, а потом послышался тревожный прерывистый гудок и замигала красная надпись — "Хочу жрать!" Лаврентий бросил на нас обеспокоенный взгляд. Не знаю, как у него это получилось одновременно, так как Изя стоял сзади, но получилось.

— Я бы порекомендовал поторопиться, Гавриил Родионович. Последствия могут быть непредсказуемы.

— И я про то же, согласился Израил, поднимая на плечо громадную сумку. — Пошли быстрее.

Но минут через пятнадцать его мнение кардинально изменилось. Изя матерно отзывался об изобретателях железной дороги, расположивших шпалы самым неудобным образом. Если наступать на каждую, то передвигаться мелкими семенящими шагами очень неудобно. А через одну — длины ног не хватает. Я дипломатично умолчал о том, что прекрасно знаю, с чьей именно подачи была расширена колея и уменьшено расстояние между шпалами. Только посоветовал матерящемуся напарнику:

— Баул свой выбрось, полегче будет.

От возмущения и негодования он покраснел, едва не выйдя из режима невидимости, и упрекнул:

— И это я слышу вместо благодарности?

— Тебе, быть может, ещё и премию выписать?

Напарник поправил сумку на плече, потом, не выдержав, поставил её на землю с такой силой, что содержимое её протестующее зазвенело.

— Осторожнее, Изяслав Родионович, — забеспокоился Берия.

— Один ты меня понимаешь, друг Лаврентий, — Изя отработанным долгими тренировками жестом промокнул выступившие слёзы шёлковым платочком с монограммой княгини Волконской. — А то этот сатрап….

Договорить он не успел. Из ближайших кустов на полотно выбежала троица весьма подозрительных личностей. Один остановился, чуть не сбив нас с ног, и начал осматривать местность в театральный бинокль, а двое других упали животом на насыпь принялись сноровисто подкапываться под рельсу.

— Лесные братья, — усмехнулся Лаврентий Павлович. — Они бы ещё с дамским лорнетом сюда пришли.

— А чего, они и в самом деле родственники? — Изя оглядел мужиков. — Не похожи.

— Ты что, историю совсем не знаешь? — Берия удивлённо поднял брови.

— Я её делаю, этого достаточно, — Израил с гордым видом сплюнул на сапоги наблюдателя.

Тот опустил голову, покрутил ей, а потом поднял лицо к небу, отыскивая наглую птичку. Лаврентий Павлович походя ткнул указательным пальцем под удобно подставленный кадык, а напарник, не долго думая, с силой саданул "лесного брата" в печень.

— Убьёшь ведь, — покачал я головой.

— Уже, — ответил Изя, выдёргивая тонкий стилет. — По законам военного времени.

— Могли бы допросить. Кто? Откуда? Зачем?

— Да ладно, Гавриил Родионович, — товарищ Берия показал пальцем вперёд. — У нас ещё двое есть. Зато я видел работу настоящего мастера. Тебе кто удар ставил, товарищ Раевский?

— Я сам кого хочешь научу. У меня, между прочим, сам Брут уроки брал. Смотри и запоминай, — напарник на ходу сделал два быстрых движения, а потом брезгливо отпихнул ногой мешок с взрывчаткой. — Дилетанты.

— И кого мы теперь допросим?

— Зачем? Ты что, собрался по лесам за бандитами бегать?

— Да плевать мне на все банды. А вдруг они нашего Такса видели? Где теперь его искать?

Изя показал пальцем строго вперёд:

— Там! Этот ориентир тебя устроит?

Над городом поднимался роскошный столб чёрного дыма.

— Давайте быстрее, он точно там, — скомандовал я. — Да брось ты свою сумку!

— Нельзя, — вступился за Израила Лаврентий Павлович. — Она с коньяком. Двадцать девять — число, приносящее удачу.

— Двадцать девять бутылок?

— Нет, Гавриил Родионович, литров.

И мы опять опоздали, на этот раз только на два часа. Видимо сказалась разница в скорости передвижения. Или тут зависит от длины ног? Но полюбоваться на слаженную работу храбрых пожарных успели вполне. К нашему приходу они уже вовсю поливали весело горящее здание вокзала, и заранее готовили багры для растаскивания брёвен. Европа, мать их за ногу, неужели нельзя было из кирпича построить? Или нужно было демократической Литве дотаскать имперские обноски?

Изя бережно замаскировал свой груз, подвесив его повыше, во избежание досадных недоразумений, и отправился руководить брандмейстерами. Это его любимое занятие со времён знаменитого пожара в Риме. В том, что вокзал выгорит до последней головешки, можно было не сомневаться. А мы с Лаврентием Павловичем решили найти свидетелей произошедшего.

Таковые отыскались очень быстро, и поражали разнообразием версий и своей словоохотливостью. Одни, за небольшое вознаграждение в советских рублях, были готовы поведать о чудовищном заговоре мирового троцкизма. Явки, пароли, фамилии резидентов — это за отдельную плату. Имя главного городского троцкиста, дирижёра местной хоровой капеллы мальчиков Борисоса Березовскаса, можно было узнать со значительной скидкой.

Другие же наоборот, уверяли что фанаты Льва Давидовича Бронштейна тут вовсе не причём, а во всём виновата проклятая буржуазия, не простившая владельцу ресторана сотрудничества с новой властью, заключавшееся в бесплатных обедах для коменданта города. Но гонорар за разоблачение пресловутой закулисы требовался уже в фунтах. Франки в последнее время имели неустойчивый курс и принимались неохотно.

Бесплатные версии с обвинением в поджоге вокзала уругвайской военщины или старой ведьмы Марты из ближайшего хутора нами просто не рассматривались, хотя некоторые из них были весьма интересны. Но мы хотели знать другое — не видел ли кто из опрашиваемых нашего Такса?

— Гиви, я напал на след! — сквозь густую толпу зевак, бесцеремонно работая локтями и раздавая иногда оплеухи, протискивался товарищ Раевский, замаскированный под деникинского капитана. За собой он вёл упитанного господина, по виду — врача. Что-то неуловимое выдавало в нём представителя самой гуманной профессии. Или походка и общая манера двигаться, или белый халат с торчащим из кармана стетоскопом.

— Позвольте представиться, — доктор ещё издалека поклонился, уронив с головы котелок. Пышные кудряшки, окружавшие солидную лысину, всколыхнулись в такт движению. — Коньков Игорь Петрович, профессор Второго Конотопского медицинского института.

— Вы видели нашу собачку? — я пожал руку подошедшему врачу.

— Не совсем, господин… э-э-э…?

— Генерал-майор. Но учтите, я здесь инкогнито.

— Понимаю, — Коньков улыбнулся. — Я и сам, в некотором роде…. Мобилизован добровольцем. Но это тоже тайна.

— Так что Вы видели, Игорь Петрович?

— Час назад меня вызвали сюда для оказания медицинской помощи местному ресторатору. К большому сожалению помочь не получилось. Он скончался за пять минут до моего прихода, так что пришлось просто зафиксировать летальный исход. Но при осмотре тела обнаружены следы от укусов.

— Бред, — возмутился я. — Охотничья собака может покусать в целях самообороны, но никогда не загрызёт человека насмерть.

— Позвольте, но никто этого и не утверждает. Диагноз поставлен чёткий и сомнений не вызывает. Смерть наступила в результате острого приступа амфибиотрахической асфиксии, причины которой неизвестны.

— Простите, — я решил уточнить. — Как название болезни? Она не заразна?

— Видите ли, — пояснил профессор. Это не совсем болезнь. Можно сказать проще — жаба задушила.

Житие от Израила

Пока Гаврила точил лясы и расшаркивался с заезжим медицинским светилом, мы с Лаврентием занялись делом. Таксометр выдал новое направление и эмоциональный след. Я бы даже уточнил — отпечаток следа, наложенный поверх чьей-то тихой паники. Так, во всяком случае, пояснил прибор. Палыч пытался добиться большего, задавая всё новые параметры поиска, но на экране высвечивалась одна и та же надпись — "Хау, я всё сказал". Пришлось довольствоваться малым. Но сначала предупредил непосредственного начальника:

— Товарищ Архангельский, тут у нас нарисовалось кое-что. Мы сходим, проверим?

Гиви кивнул не оборачиваясь:

— Хорошо, встречаемся через час на этом же месте.

Мы с Лаврентием Павловичем козырнули, обозначая перед посторонними субординацию, щёлкнули каблуками и отбыли. Правда, совсем недалеко, минут десять пешего хода. Проклятый прибор, невзлюбивший нас с первых же мгновений, злорадно пискнул, выдвинул откуда-то сбоку лазерную указку и направил луч на ближайший канализационный люк.

Берия спрятал таксометр в саквояж и заявил:

— Да он наверняка бракованный.

— Лаврентий, посмотри мне в глаза, — потребовал я. — Разве делать атомную бомбу было легче?

— Я туда не полезу, — ответил Палыч, не поднимая взгляда.

— Никто и не заставляет.

— Да? — за стёклами пенсне блеснула надежда.

— Конечно! Ты должен сделать это абсолютно добровольно. Вспомни, как наш Такс тебя любил. А вдруг он там лежит весь израненный, истекая кровью, с поломанными крыльями? Ждёт, надеется и верит, считает последние мгновения уходящей жизни, и часы, отделяющие его от спасения. Что ты творишь, Лаврентий Павлович? Разве можно убивать в собаке любовь к человечеству? Не бери грех на душу!

— Такс всегда был мизантропом, — упрямо сопротивлялся Берия, одновременно утирая бегущую по щеке слезинку.

— Ну хорошо, будь по-твоему, не любил он человечество, тем более всё и сразу. А нас?

Бывший железный сталинский нарком печально вздохнул, пробормотал что-то под нос по-грузински, и наклонился к люку, пытаясь его поддеть. Но этого не понадобилось, он сам со скрежетом сдвинулся в сторону и застыл. Лаврентий Палыч отскочил, выхватывая пистолет. Но я успел раньше, и уже держал зияющее отверстие под прицелом. Повисла напряжённая тишина, изредка прерываемая звоном пожарных машин со стороны вокзала.

— Изяслав Родионович, а может туда гранату бросить? — нарушил молчание Берия.

— С ума сошёл? А если это Такс?

Из люка показались дрожащие руки, и прерывистый голос прокричал:

— Нихт бросать граната! Их бин Такс! Я есть выползайт!

Палыч в недоумении почесал затылок, потом поправил пенсне стволом любимого парабеллума:

— Врёшь, собака! Самозванец!

Вслед за руками высунулась рыжая голова и на ломаном русском языке возмутилась:

— Я не есть самозванец. Натюрлих.

Мы быстро подхватили Лже-Такса под белы рученьки и приготовились к экстренному потрошению, рецептов которого знали превеликое множество. Как-нибудь на досуге учебник напишу. Но, к большому нашему сожалению, клиент и без того оказался безмерно словоохотливым.

Да, это действительно был Такс. Эммануил Людвиг фон Такс, уроженец славного города Мюнхена, с традиционным для немцев баронским титулом, восходящий, или уходящий, своими корнями к последнему баварскому королю. Услышав про родословную, товарищ Берия недобро усмехнулся и как-то хитро прищурился. Я сразу же забеспокоился:

— Лаврентий, а оно тебе надо?

Палыч состроил недоумённое лицо:

— Это про что, Изяслав Родионович? Что-то я не понимаю.

— Всё ты понимаешь. Только как чеховская Каштанка — сказать не можешь.

— А что тут говорить, представляешь перспективы? Можно неплохо развлечься. Вот, посмотри на него, ну чем не король?

Я посмотрел. Немец как немец. А что рыжий, так в их истории встречались личности и погаже. Было бы время, можно и заняться, не самый худший вариант. Ну и что, что в литовских кабаках официантом подрабатывал. Но некогда, просто некогда.

— Забудь, Лаврентий Павлович. А хочется развлечься — по лебедям сходи. Или напейся. А ещё лучше — совмести оба мероприятия. Хорошо отвлекает от ненужных мыслей.

— Грубый ты, товарищ Раевский.

— Ну, извини, что не лезу с нежными объятиями. Нам нужно найти собаку, а на остальное — наплевать.

Барон, напряжённо прислушивавшийся к разговору, вдруг радостно замахал головой и руками:

— Я, я. Я видеть собака. Айн кляйне собачка унд гросс аппетит. Он так много и вкусно кушать, что герр Бурбулис хвататься за кондрашка.

Не буду здесь полностью приводить рассказ разговорчивого баварца, так как вещал он долго и много. Скажу только одно — Такс появился в ресторане неожиданно и неизвестно откуда, и сразу же направился на кухню. Там была произведена вдумчивая дегустация приготовляемых блюд, и последовавшая вслед за ней ревизия холодильников и ледника. Слегка огорчённый развивающимися событиями хозяин заведения попытался убедить гостя прекратить нарушение безобразий при помощи ласковых слов и дубовой скалки, но был не менее убедительно и вежливо покусан.

Стороны остались при своих мнениях, и потому следующим этапом убеждения стало бросание в Такса разнообразной кухонной утвари, преимущественно колюще-режущего назначения. Оппонент уворачивался, совершенно случайно опрокидывая шкафы с посудой. Эффектную точку в эмоциональной беседе поставила большая бутыль с оливковым маслом, попавшая на плиту.

Барон, спасая от огня упавшего в обморок хозяина, успел заметить, как Такс прошёл прямо сквозь оконное стекло и запрыгнул в тамбур отходящего от перрона состава.

— Лаврентий Павлович, нужно срочно узнать номер поезда.

— Я и так знаю, — откликнулся Берия, делая пометки в блокноте. — В это время только экспресс "Ревель-Париж" может быть. Как раз здесь формируется охрана для проезда по территории бывшей Германии. А от границы ещё и бронепоезд сопровождения присоединяется.

— Как думаешь, догоним?

— А куда нам деваться?

— Чего это ты вопросом на вопрос отвечаешь?

— Это что, наезд?

— Нет, Палыч, просто в твоих глазах сейчас такая вселенская скорбь….

— Попрошу без намёков. У меня это совсем по другому поводу.

— Понятно. Ладно, забирай своего барона. Вдруг пригодится?

— Надеюсь….

— А я этого боюсь. Точнее — опасаюсь.

Глава 2

На станцию вполне серьезно

И грациозно вошла мадам

Поручик снял свои штиблеты

И бросил деньги к ее ногам

Мадам хохочет, поручик хочет

И все застежки трещат по швам

И началось тут

Дриппер турцер турцер герцер нарцер верцер

Перваксана шишка с перцем перволит

Сергей Трофимов

Поезд стремительно, километров пятьдесят в час, рассекал полуночную темноту. Ту самую, которую никогда не видят добропорядочные бюргеры, уже надевшие на головы колпаки и мирно спящие под пуховыми одеялами. Правда, и первых и вторых становилось всё меньше и меньше, но ночь есть ночь, и добрым немцам полагается спать. Только деревенские ведьмы порой пролетали над железной дорогой, не обращая на неё никакого внимания. У них хватало своих забот. А поезд с немецким акцентом постукивал колёсами на стыках, и непривычностью своего напева не давал покоя пассажирам.

— Вася, я к бригадиру, — начальник караула расправил гимнастёрку перед зеркалом, и взялся за ручку двери.

— Вы надолго, товарищ майор? — поинтересовался заместитель, задумчиво перекатывая по столику пустой стакан.

— Это как получится, лейтенант, — бросил командир через плечо, и вышел, оставив Васю наедине со служебным долгом.

В коридоре он посторонился, пропуская ушастую низкорослую собачку, которая с независимым видом важно шествовала навстречу, смешно подбрасывая задницу. Пёсик приветливо помахал хвостом и, не сбавляя скорости, исчез прямо в закрытой тамбурной двери. Майор задумчиво почесал в затылке. Вроде и приняли-то всего по чуть-чуть, а какой поразительный эффект! Обязательно нужно будет на обратном пути прикупить ещё что-нибудь местного разлива. Да, и родного дядю можно будет угостить, в знак признательности. А то вдруг больше не придётся ездить с конвоями? Поговаривали, что скоро охрану поездов полностью отдадут великокняжеским войскам, оставив только "Христолюбивого красноармейца". Но команда бронепоезда и так уже наполовину состояла из деникинцев.

Жалко, конечно, очень, если закончатся высокооплачиваемые командировки. Была у начальника караула большая и нежно лелеемая мечта — собственный автомобиль. Но качественные изделия отечественных автозаводов были не по карману. Да и кто разрешит ездить по улицам на танке БТ-7? А другие машины, сошедшие с советских конвейеров, назвать автомобилями можно было только с большой натяжкой. Так что, наверное, придётся первое время перебиваться скромным "Рено". Вот майор и торопился к бригадиру, чтобы в неторопливой беседе обсудить достоинства и недостатки будущей покупки. А особенно — возможность её доставки в Москву. Ну, или в Ревель, на крайний случай. Каким образом это можно осуществить, пока было непонятно, но умудрились же в прошлый рейс провезти в обычном пассажирском поезде уворованный у англичан новейший танк!

Бригадир встретил офицера приветливо. Он очень любил гостей. И выпить. И не упускал случая совместить оба удовольствия.

— Прахады, дарагой! Гостем будэшь! Чача пить будэм, барашек кушать будэм!

Майор уселся на мягком диванчике, в предвкушении потирая руки. Но потом вспомнил про странную встречу и спросил:

— Слушай, а тебе собаки не мерещатся?

— Вах! Зачем так гаварышь? Канешна да! А щто?

— Понимаешь…. Выхожу я из своего купе, а навстречу собака….

— А, эта…. Ну её я видел, — уже без акцента заговорил железнодорожник. — Это, наверное, кто-то из пассажиров с собой везёт. Постоянно около вагона-ресторана отирается. Да и пусть, неужели такой маленький нас объест?

— Я разве возражаю? Просто, когда увидел как он сквозь дверь прошёл….

— Бывает. Это от нервного напряжения. У меня самого вчера, во время стоянки в Бресте…. Даже показалось, что тот пёс за голубями гонялся. Да не по земле, а прямо в небе. Дело уже к вечеру было, я как раз от начальника вокзала пришёл. Летит, значит, этот барбос, крыльями машет, ушами хлопает, а хвост — он как пропеллер крутится. У меня от удивления глаза больше чем пенсне чуть не стали! Точно тебе говорю — всё от нашей нервной работы.

Майор не ответил. Он неодобрительно смотрел на сгустившуюся за окошком темноту. Там проносились покосившиеся телеграфные столбы, полуразрушенные недавними боями здания станций. Вдалеке горизонт подсвечивался заревом нескольких крупных пожаров, которые, видимо, никто не собирался тушить. Поезд ехал по территории герцогства Бранденбургского, ещё недавно входившее в состав Германии. Но это название уже несколько месяцев являлось устаревшим.

— Не люблю ночь, — пожаловался майор.

— Это у тебя профессиональное, уж поверь мне на слово, — пояснил бригадир. — Ночью в ОГПУ самое рабочее время начинается. А по мне, так лучше времени и нету. Это днём тут война, а как только солнце чуть к закату — тишь и гладь. Немцы народ аккуратный и дисциплинированный. Каждый вечер наступает пивное перемирие. Оружие почистят, сдадут под роспись, и в ближайшую пивнушку….

— И тушёную капусту с сосисками….

— Сейчас? Вряд ли, разве что лебеду с кониной. Продукты кончились. Но традиции остались. Говорю же — хороший народ немцы, глупый.

— Ну вот, то хвалишь их, то глупыми обзываешь.

— Так я же в хорошем смысле слова, в положительном. Помнишь, на прошлой неделе говорили о прорыве тюрингского курфюрста фон Манштейна в Саксонию? Чем всё закончилось?

— Клюге не оставил ему шансов на успех.

— Ты так думаешь? Это у саксонцев не было никакой надежды. Пока один из офицеров не предложил повесить на дорогах, ведущих в город, знак "Проезд запрещён".

— Так что же тогда хорошего в немецком порядке?

— Для них? Ничего. А для нас?

Начальник караула не ответил. Он достал из кармана галифе толстую сигару в жестяном футлярчике, молча обрезал её, неторопливо раскурил. И лишь после этого, внимательно глядя в глаза собеседнику, произнёс:

— Слоны идут на север.

Бригадир облегчённо вздохнул, стащил с головы парик и промокнул громадным носовым платком вспотевший лоб, который заканчивался где-то в районе затылка. И тоже серьёзно, почти торжественно, сказал:

— И хрен с ними! — а потом упрекнул. — Ну, майор! Я уже думал, что ты никогда этот пароль не скажешь. Два дня ждал, чуть не спился из-за тебя, железнодорожника изображая. Не знаю как у него, но у меня печень не железная. Да ещё жарко в парике, постоянно пенсне запотевает.

— Но, товарищ полковник, мне был дан чёткий приказ — контакт с Вами только после пересечения границы.

— Мог хотя бы намекнуть.

— Лаврентий Павлович, но я до самого последнего момента сомневался.

— Во мне?

— Нет. В том, что Вы — это Вы.

— Куда мир катится? Советские разведчики не узнают своего начальника. Впрочем, Виктор Эдуардович, Вы у нас недавно?

— Уже месяц как из Кракова перевели.

— Достаточное время, чтобы войти в курс дела, — Лаврентий-младший сделал многозначительную паузу. — Перед нами стоят следующие задачи…

Но майор Филиппов так и не успел прослушать инструктаж. Настойчивый стук в дверь купе прервал словоохотливого полковника на полуслове. Берия замолчал, вытащил из-под подушки громадный маузер в деревянной кобуре, и спросил не слишком вежливо:

— Кто там? Кого черти по ночам носят?

Тишина, изредка нарушаемая жалобными всхлипами и сдавленными рыданиями, была ему ответом. А начальник караула пожал плечами — чего опасаться в поезде, охраняемом его орлами? Лаврентий Павлович лишь молча постучал себя пальцем по лбу — мол, сам дурак, в наше время нет ничего безопасного. А плач в коридоре набирал силу. Виктор Эдуардович достал свой пистолет, снял его с предохранителя, и распахнул дверь. Там стояла, загораживая собой всё свободное пространство, весьма габаритная особа женского пола, и вытирала катившиеся по лицу крупные слёзы.

"Француженка" — подумал Берия. — "И, скорее всего, из Лотарингии. Только у них может быть характерный тройной подбородок и крепкий запах чесночного соуса. Или из Нормандии — слишком уж выпячивает нижнюю губу"

У Филиппова было на этот счёт другое мнение. Он сразу же решил, что перед ним уроженка Литвы. Очень уж лошадиное лицо оказалось у ночной визитёрши. Но когда дама заговорила, стало ясно, что ошибались оба — немецкий акцент не спутаешь ни с каким другим.

— Гутен вечер, герр официрен, — с трудом подбирая русские слова, произнесла фрау. Да, именно фрау, потому что колоссальный бюст не позволял причислить её к невинным фройляйн.

— Немка, — шепнул Лаврентий Павлович.

— Вижу, — так же тихо ответил майор. — Они все такие страшные?

— Нет, только западные. Восточные, те что от одичавших славян произошли, очень даже ничего попадаются. Но очень редко. — И уже громче, обращаясь к незваной гостье: — Что угодно, мадам?

Вежливое обращение посетительницу приободрило, она улыбнулась польщено, но измерила невысокого полковника скептическим взглядом. Видимо лысина, пенсне, и железнодорожная форма должного впечатления не произвели, так как следующие слова были адресованы непосредственно Виктору Эдуардовичу:

— Я хотеть требовать удовлетворяться!

Майор широко распахнул глаза и замер, испуганно разглядывая необъятную рыжеволосую валькирию. Неизвестно, сколько бы он так простоял, если бы на помощь не пришёл старший, более опытный товарищ.

— Документики попрошу предъявить, гражданочка!

— Нихт ферштеен.

— Аусвайс покажи, лахудра, — не повышая голоса, Берия-младший перевёл свою просьбу на немецкий язык.

— О, я, я! — пышная красотка расстегнула верхнюю пуговицу платья и запустила руку за пазуху.

Филиппов попытался стыдливо отвернуться, но Лаврентий больно толкнул его локтем под рёбра:

— Бди, майор. Вдруг это троцкистская террористка? Может у неё полный корсет тола и валюты?

Полковник ошибся в своём предположении. Фрау, слегка раскрасневшаяся под внимательными взглядами, сопровождающими каждое движение, вытащила из своего тайника паспорт. Лаврентий Павлович взял в руки слегка потрёпанную книжечку, и поморщился:

— Вот курва! Виктор Эдуардович, у неё британское подданство.

— Ну и что?

— Придётся тебе пострадать за отечество. Постоять, так сказать.

— Это в каком смысле?

— Да в этом самом… В смысле — полежать. Скажи, нам нужны международные скандалы в такое тяжёлое для страны время?

— Но я то здесь причём?

— Витя, — голос Берии-младшего зазвучал мягко, почти по-отечески. — Знаешь такое слово — надо? Ты же коммунист.

— А может, она не за тем пришла?

— А что же ей ещё нужно? Свежий номер "Правды"?

— Давайте спросим?

— Сам вот и спрашивай.

Майор попытался спасти положение, задав прямой вопрос:

— Чего ты хочешь, дура?

— Вас? — ответила английская немка, и её полные, чувственные губы раскрылись в призывной улыбке. Филиппов отшатнулся и перекрестился, а левой рукой нащупал партбилет в нагрудном кармане.

— Вот видишь? — полковник кивнул на фрау, у которой давно уже высохли слёзы. — Ясно и чётко сказала.

— Но, Лаврентий Павлович, я женатый человек. У меня трое детей… А теперь… Из-за какой-то суки…

— О, я, я! — ещё шире улыбнулась валькирия, заставив побледнеть мужественных советских разведчиков. — Со мной в купе ехать один сучка. Это есть Жужу. Вы ходить со мной, будете посмотреть и принимать…принимать… Не знайт слово… Это есть спаниш шпиц.

— Чего? — опешил Берия.

— Она не одна, а с подругой, — злорадно перевёл Виктор Эдуардович. — Приглашает Вас познакомиться. Между прочим, подругу Жужей зовут. И, на всякий случай, предлагает сделать укол. Чтобы не посрамили, так сказать, большевистскую породу. Говорит — целый шприц шпанской мушки вкатит.

— О, я, я! — подтвердила немка. — Это есть шпиц.

Лаврентий Павлович взволнованно погладил себя по лысине, и зашептал заговорщицки:

— Слушай, майор, я женщин люблю и всемерно одобряю, но не до такой же степени. Может, хрен с ним, с международным скандалом? Да неужели не обойдётся без нашей помощи? Ты посмотри на неё — это же танк! Бомбардировщик с двумя подвешенными торпедами! У тебя в карауле никого на замену нет?

— Её заменить? — Филиппов удивлённо покосился на полковника.

Тот перехватил взгляд и прокричал:

— Что за гнусные инсинуации? Это ей нужно кобеля найти!

— О, найн, — оживилась фрау. — К нам уже приходить кобель. Отшень кляйн, с шварц шкура, с гросс шнобель, и длинный… как это по-русски… хвост.

— Рядовой Рабинович, — уверенно определил начальник караула. — Он точно ни одной юбки не пропустит. Так Вы говорите, мадам, что он был маленький, чернявый, и с большим… хм, хвостом? Интересно, а почему он не обратил внимание на такую роскошную женщину?

— Герр официрен, я много звать и кричать, но он заниматься только Жужу! Один способ, но десять подход.

— Да, майор, у тебя какие-то маньяки служат. Я и в лучшие-то годы не больше… Ладно, не будем об этом, — Лаврентий Павлович оборвал воспоминания на полуслове. — А дамочке, видимо, завидно стало.

Неожиданно немка тонко взвизгнула, и прямо с места прыгнула в купе. Наверное она долго тренировалась исполнению этого трюка на бильярде, потому что сама она осталась на месте, возвышаясь в тесном помещении подобно песенному утёсу, а бедных разведчиков разбросало по сторонам. Отрикошетив от стен, они по сложной траектории вернулись обратно, встретившись на взволнованно колышущейся груди рыжеволосой валькирии. Пенсне товарища Берии слетело от потрясения, и упало туда, откуда ранее был извлечён паспорт. Полковник близоруко прищурился, и попытался найти потерю на ощупь. Дамочка ещё раз завизжала, и быстро застегнула пуговицу на платье, оставив руки Лаврентия в ловушке. Он попытался освободить их, рывком потянув на себя, но попытка оказалась неудачной.

— Майор, помоги!

— Да ладно, и в одиночку справитесь, — ответил Филиппов, сам запутавшийся в многочисленных шёлковых оборках.

— Я приказываю!

— Ну ладно, говорят, группен-секс сейчас входит в моду, — Виктор Эдуардович подчинился, пересилив себя, и рванул платье за воланы воротника. Оно затрещало, и разорвалось почти до пояса. — Смотрите, никакого тола под корсетом нет.

Товарищ Берия не ответил. Он сосредоточенно и упорно продолжал поиск своего пенсне, тщательно, сантиметр за сантиметром обыскивая место предполагаемой пропажи. Наконец Лаврентий Павлович что-то нащупал, и руки заработали быстрее и энергичнее.

— Найн, я не хотеть секс! — немка попыталась прикрыться обрывками своей одежды, но только поймала полковника в новый капкан. Но он уже нашёл свою потерю, поэтому действовал жёстко и решительно.

— Убери руки, дура! Хенде хох!

Команда была выполнена на удивление чётко и беспрекословно. Пенсне заняло своё законное место на носу, и товарищ Берия, собрав волю в кулак, наблюдал открывшееся его взору безобразие.

— Что ты говорила про секс?

— Я его не хотеть! — валькирия, пребывая в позе сдающегося солдата, замотала головой. От испуга, видимо, она стала значительно лучше говорить на русском языке. Во всяком случае — понятнее. — Там, в коридор, шагайт кобель.

— Вот и слава Богу, — обрадовался майор. — Значит, претензии к нам отменяются?

— Найн!

— Не понял…

— Вы должны удовлетворять майн требований по наказаний тот кобель. Он есть обидеть мой Жужу.

— Что Вы такое говорите, мадам? Да спросите у своей Жужжи, разве она обиделась на Рабиновича? Особенно после десяти заходов?

— Это есть Рабинович? — фрау повернулась и показала толстым пальцем, унизанным массивными перстнями, в сторону двери.

Как раз в это время по коридору проходила маленькая собачка с большим носом, короткими кривыми ногами, и отвислыми ушами. Хвост ритмично покачивался из стороны в сторону в такт неторопливой походке. Такс пробирался в сторону вагона-ресторана, подкрепить силы, пришедшие в некоторый упадок после близкого знакомства с симпатичной самкой испанского шпица.

Лаврентий Павлович очень медленно повернулся к Филиппову:

— Товарищ майор, Как Вы считаете, является ли наше купе территорией Советского Союза?

— Даже весь поезд. А что?

— Так, уточнить хотел. Гражданка фон Вискас, Вы арестованы по обвинению в покушении на жизнь, честь, и главное, достоинство майора Филиппова, орденоносца и красного командира.

— Вас? — переспросила фрау.

— А на меня Вы не покушались, — Берия-младший строго кашлянул. — Запомните это, Виктор Эдуардович. И прекратите ржать, пожалуйста. Вам ещё сопровождать арестованную до Бреста.

— За что, товарищ полковник? А как же задание.

— Догоните нас в Париже. Вам что, жалко, если генерал Краснов проживёт лишних две недели?

Глава 3

А потом, конечно, стану я тираном.

Так оно привычней, что ни говори.

Я возьму державу, скипетр из Гохрана,

И меня Шандыбин выкрикнет в цари.

Прохладное лето 34-го.

В полутёмном кинозале немногочисленные зрители, напряжённо сжав кулаки, следили за развивающимися на экране событиями. Там белочехи, с перекошенными от злости рожами, под командованием английских офицеров в пробковых шлемах и неизменной тонкой папиросой в уголке брезгливого рта, стреляли из пулемётов по плывущему по реке Чапаеву. Пули красиво выбивали из воды высокие фонтанчики, заставляя Василия Иваныча нырять.

За всем этим безобразием с высокого берега Урала наблюдал легкоузнаваемый толстый господин в высоком цилиндре и фрачной паре цвета хаки, с крахмальной манишкой. Время от времени он вытаскивал дымящуюся сигару изо рта, и прикладывался к литровой бутылке с виски.

— Чтобы ему лопнуть, гаду, — прокомментировал действия англичанина один из зрителей, седобородый генерал с эполетами на плечах. — Поневоле поверишь, что Черчилль собственноручно застрелил товарища Чапаева. Это чья идея, Климент Ефремович?

— Генерал-майор Раевский в своём докладе назвал подобное информационной войной, Антон Иванович, — Деникин кивнул и продолжил просмотр.

А там уже коварные и подлые, по определению, белочехи праздновали победу, приплясывая на крутом обрыве под мазурку Домбровского. Но долго наслаждаться лаврами победителей у них не получилось. Справедливое возмездие, пусть и запоздавшее, пало на головы мерзавцев. Суровые бородатые казаки, с золотыми погонами и алыми ленточками на косматых папахах, вылетели неудержимой лавой. Вот красное знамя с вышитым двуглавым орлом заполонило собой весь экран, гордо развеваясь под напором встречного ветра. В следующем кадре засверкали клинки. Вот чубатый сотник в лихо заломленной кубанке с оттяжкой рубит ближайшего чеха. "Пленных не брать!" — кричит усатый полковник в буденовке и с крестами на кожаной куртке. Особенно удачно, крупным планом, была показана покатившаяся в кусты голова в пробковом шлеме и с дымящейся папиросой. На этой жизнеутверждающей ноте фильм и закончился.

В зале зажёгся свет, но собравшиеся молчали, дисциплинированно ожидая реакции старших по званию.

— Хорошая картина, жизненная, — одобрительно отозвался Деникин. — Но почему враги стреляют из "Гочкисов"? Мне кажется, что "Максимы" смотрелись бы естественнее.

— Не буду спорить, Антон Иванович, — отозвался генерал-лейтенант Каменев. — Я человек военный, а не искусствовед. Но совсем недавно нашими историками было выяснено, что пулемёты системы Максима использовались исключительно на тачанках в Ваших войсках и в Первой Конной Армии для подавления троцкистско-анархистского мятежа Нестора Махно.

— Вот как? — Великий Князь Литовский удивлённо приподнял бровь. — И у этих учёных есть тому веские доказательства?

— Именно так, и никак иначе, — подтвердил Сергей Сергеевич. — Да вот возьмите хоть новый учебник истории для пятого класса, под редакцией товарища Шапошникова. У Вас есть основания не верить ему?

— Согласен. Школьный учебник — серьёзный аргумент. А что там пишется про моё летнее наступление?

— Это когда Вы прорывались к Москве сквозь кольцо империалистических оккупантов? Поверьте, Антон Иванович, в Историческом Музее хранится документ за подписью самого Владимира Ильича, по достоинству оценившего столь патриотический порыв. А орден Красного Знамени, не вручённый Вам вовремя только из-за происков врага народа Ягоды, является жемчужиной, так сказать, экспозиции.

Деникин задумался. Его никто не торопил.

— Вы правы, товарищ Каменев, произнёс он после некоторого молчания. — Интервенция — вот главный виновник гражданской войны.

— Гражданско-освободительной, — поправил сидевший рядом Ворошилов.

Антон Иванович мысленно примерил новый термин к своим новым воспоминаниям о прошлом, и согласился:

— Действительно, это название полнее и точнее отражает трагические страницы нашей истории. Кстати, в фильме о Чапаеве очень удачно изображена психическая атака французских войск. Развёрнутые знамёна…. Красные штаны… Чёрные лоснящиеся физиономии зуавов… Ровные шеренги, под барабанный бой шагающие по выжженной солнцем степи. Только вот знаете… Мне кажется, что Пётр Николаевич, расстреливающий наступающие цепи из пулемёта, сам на себя не похож. И звание у него было гораздо выше.

— Это Вы про барона Врангеля? — уточнил Каменев. — Так ведь это художественная картина. Думаю, что его создатели имели право на небольшое отступление от исторической правды.

— Да, Антон Иванович, не стоит осуждать полёт творческой мысли художника, — поддержал Сергея Сергеевича единственный среди генералов штатский. — Особенно когда этот полёт осуществляется в нужном направлении.

— Что Вы, право слово, на меня взъелись, Михаил Афанасьевич? Я разве осуждаю? Даже верю, что такую правду говорить легко и приятно. Но, может быть, продолжим разговор за обеденным столом?

Гости Великого Князя перешли в столовую, где их ждал поданный на великолепном фарфоре обед. Рассаживая своих и советских генералов, Деникин посетовал на скудость угощения. Страна мол, до недавнего времени находившаяся во власти фашиствующих демократов, в разрухе.

— Не обессудьте, отведайте, что Бог послал.

При этих словах деникинские генералы истово перекрестились, Ворошилов и Каменев не колеблясь последовали их примеру, и только известный своим вольнодумством Булгаков в предвкушении потёр руки.

— Не беспокойтесь, Антон Иванович, мы люди военные и сможем обойтись без профитролей с трюфелями, — Сергей Сергеевич решительно заложил салфетку за воротник парадного кителя.

— Исключительно русская кухня, — заметил генерал Скоблин, две недели как вернувшийся из Москвы. С недавних пор он возглавлял контрразведку Великого Княжества. — Но это и не может не радовать. Вы, господа, пробовали литовские блюда?

— Жмудинские и жемойтские, Николай Владимирович, — мягко поправил Ворошилов. — Давайте, наконец, отделим зёрна от плевел.

Нарком Булгаков, успевший опрокинуть стопочку смородиновой под великолепный расстегай, заметил:

— А я уже отдал необходимые распоряжения, и в Советском Союзе идёт соответствующая работа по разъяснению. У вас кто культурой руководит? Как это никто? Большое упущение, господа. А хотите, мы графа Толстого попросим заняться? А что, очень солидно будет смотреться! И как литератор он весьма неплох.

— Фантастику пишет, — подхватил идею Скоблин. — Очень полезная специализация для политика.

— Он согласится? — спросил Деникин, благосклонно наблюдая за вестовым, разливающим по тарелкам вкусно пахнущую солянку.

Михаил Афанасьевич вдумчиво продегустировал анисовую, и потому слегка рассеянно ответил:

— Думаю что не откажется. Не далее как на прошлой неделе жаловался мне на свой графский титул. Считает его слушком кричащим и не патриотичным. Сделайте его князем, Антон Иванович.

— Мысль хорошая, — кивнул Великий Князь, осторожно подув в ложку. — А вот скажите, чья идея провести мою коронацию в Дрогичине?

— Конечно же моя, — Булгаков чуть снисходительно посмотрел на Каменева и Ворошилова, сидевших напротив. — Тут некоторые военные товарищи предлагали организовать её в Москве. Но это было бы недальновидно. Близоруко, я бы сказал. Зачем нам досужие домыслы продажных западных политиков и лживых газетных писак? Кстати, не хотите приобрести совсем недорого "Нью-Йорк Дейли"? Нет? Зря, пригодилась бы. Так, о чём это я? Ах, да…. А так всё вполне пристойно, с сохранением исторической преемственности. Ведь именно там венчался на трон Даниил Галицкий.

Некоторое время было слышно только негромкое звяканье столовых приборов. А потом молчание нарушил самый молодой из собравшихся, генерал-майор Хванской, за несколько месяцев сделавший головокружительную карьеру от есаула. На груди забайкальского казака гордо расположились награды: два Георгия, орден Красной Звезды и орден Красного Знамени, с крестом вместо серпа и молота, вручаемый отличившимся участникам Освободительного похода.

— Но позвольте, это же не наша территория? — он внимательно посмотрел на наркома культуры.

— Ну и что? Вы можете предложить что-то другое? Сразу предупреждаю — на Новогрудок у нас несколько иные виды, а Ковно не подходит по эстетическим соображениям, обусловленным схожестью звучания…. Да что объяснять, неужели и так не понятно?

— Есть ещё Краков. А что? Вполне подходит. Как никак — столица с многовековым стажем.

— Даже не думайте об этом! — вмешался в разговор Деникин. — А лучше вообще забыть.

— Да уж, — глубокомысленно заметил генерал Миллер. — Не к месту Ваши предложения, Дмитрий Иванович. Разве за столом о Кракове упоминают?

Хванской смущённо улыбнулся. Действительно, о восстании, поднятом Железной Организацией Польской Армии, в буквальном смысле захлебнувшемся несколько месяцев назад, в приличном обществе старались не говорить. Сам мятеж был подавлен в течении нескольких часов — местный комендант сурово и беспощадно утопил бунтовщиков в…. Нет, не в крови. Пожарные машины, разгонявшие толпу из брандспойтов, заправлялись прямо из канализации.

Город отмыли только через месяц, так как доблестные брандмейстеры, посчитав премию за неблагодарный и тяжёлый труд, выплаченную капитаном Филипповым, слишком мизерной, мстительно сожгли обе городские водозаборные станции. А утром следующего дня, на трезвую голову, очень удивлялись отсутствию репрессий за свою диверсию.

И Краков постепенно опустел. Комендант, получив орден и очередное звание, отбыл к новому месту службы. А вслед за ним потянулись и местные жители, не желающие служить постоянным объектом насмешек со стороны остальных обитателей западных областей княжества.

— Давайте оставим лирические воспоминания, — предложил Каменев. — Вы и вправду, Дмитрий Иванович, предлагаете сущее непотребство. Или важные персоны будут на церемонии в противогазах?

Деникин хихикнул, прикрываясь ладонью. Видимо представил себе картинку. Внимание советского наркома обороны тут же переключилось на него.

— Я так понимаю, Антон Иванович, что официальные приглашения на коронацию Вы не рассылали?

Великий Князь кивком подтвердил предположение Сергея Сергеевича:

— А зачем? Не хочу попасть в неловкое положение, получив отказ. Как мне доложили — англичане уже заготовили нечто подобное. Кто захочет, тот сам приедет. А мы заодно посмотрим, кто тут pro, а кто, так сказать, contra.

— Да Вы не беспокойтесь, — Ворошилов выставил перед собой крепко сжатый кулак. — Вот у нас где все контрики будут. Товарищ Блюхер обещал лично проконтролировать безопасность всех празднеств. Дивизия имени Дзержинского в полном составе прибыла в княжество. Инкогнито.

— Угу, видел я их. Несколько тысяч человек в кожаных куртках и шлемах с очками-консервами. Вам не кажется, что в процентном отношении к остальному населению, количество мотоциклетчиков-спортсменов несколько великовато?

— Так маскировка же, Антон Иванович.

— Надо сказать — удалась. Только случаи преждевременных родов в городе резко увеличились. Несколько пугающий вид у замаскированных, не находите?

— Есть немного, — согласился Климент Ефремович. — Но могу твёрдо обещать, что слушатели Академии Генштаба, приехавшие изображать толпу радостных подданных, будут выглядеть более цивильно.

— Опасаюсь я вашей инициативности.

— Это почему же? Да не беспокойтесь, товарищ Деникин, всё пройдёт в полном порядке. У Михаила Афанасьевича уже сценарий готов. Он у нас человек опытный в таких вещах, не впервой торжественные мероприятия описывать.

Великий Князь с сомнением посмотрел на наркома культуры, в одиночку сражающегося с громадным пирогом.

— Надеюсь, что обойдёмся без некоторых фривольностей. Знаете, не хотелось бы, чтобы мои гости выскакивали из камина. Хотя… форму одежды для женщин можно оставить.

— Вот этого обещать не могу. Нет, камина точно не будет. А вот против второго пункта, жёны августейших особ будут категорически возражать.

— Зря, — огорчился генерал-майор Хванской под всеобщий вздох разочарования. — Я слышал, что Сталина сопровождают молодые секретари женского пола. А что Вы говорили про августейших, Климент Ефремович?

— Иосиф Виссарионович и король Норвегии Хокон Седьмой будут точно. Микадо приехать не сможет. Традиция у него такая — дома сидеть. Но по сведениям, полученным ведомством товарища Логинова, собирается прислать вместо себя принца Канъина.

— Невелика потеря, — Деникин отодвинул пустую тарелку. — Вместо одной макаки будет другая.

— Да Вы националист, Антон Иванович, — укорил Ворошилов.

— Не без этого, — с лёгкой усмешкой согласился Великий Князь. — Так что Вы говорили про присутствие монархов? Двое будут?

— Да, — поспешил вмешаться Каменев. — Норвежский король и галицийский каган, он ещё должен вассальную клятву принести.

— Вот оно что…. А то мне показалось….

— Именно показалось.

— А что за клятва?

— Да как обычно. Но рекомендую взять ещё денежный залог, не повредит.

— Надёжный хоть человек, этот каган?

— Как Вам сказать…. Родственник Соломона Боруховича Сагалевича, двоюродный племянник тёти сестры его третьей свояченицы по линии бабушкиной родни. Почти что сын. Сорок четыре года. Холост. В связях, порочащих его, замечен неоднократно. Девичья фамилия матери — Бланк. А сам он — Финк. Но тоже Владимир.

— Какое мне дело до его матери, Сергей Сергеевич?

— Не скажите. С этой фамилией связаны некоторые неприятные моменты нашей истории. Но заметьте, Бронштейн в родне не числится.

— Успокоили хоть этим. А когда они успели объявить о своей государственности? Что-то я не слышал.

— Сегодня утром, Антон Иванович, — сообщил Скоблин. — Только не стали докладывать о такой мелочи.

— Представляю, как завопят за границей.

— Ну и пусть. Зато во Львове теперь хранятся подлинные скрижали. Те самые. Значит и истинный Израиль там. Против исторической правды не попрёшь.

— Неужели и правда подлинные?

— Конечно. Патриаршие мастерские дали стопроцентную гарантию и сертификат за подписью самого Моисея.

— На каком языке?

— Таблички?

— И они тоже.

— Естественно на русском. То есть, на древнескифском. Или древнекиммерийском. Знаете, не вдавался в такие подробности. Или Вы считаете, что Моисей говорил на украинской мове? Попросить переделать?

— Господь с Вами, Николай Владимирович, — перекрестился Деникин. — Меня и прежний вариант устраивает.

— Только вот…, — кашлянул смущённо Скоблин. — Заповедей оказалось двенадцать.

— Не беспокойтесь, — Булгаков отвлёкся от своего пирога. — Прелюбодеяние из списка исключено.

— А что же вместо него? — Миллер с интересом подался вперёд.

Михаил Афанасьевич чуть улыбнулся, достал записную книжку и громко прочитал:

— Пункт одиннадцатый: — отвечай за базар свой в день всякий, а в день субботний шлифуй его. Пункт двенадцатый: — на Бога надейся, но сам работай, сволочь. Да, чуть не забыл…. Из десятого пункта исключена рекомендация не возжелать жены ближнего своего. Ослы и собаки по прежнему под запретом.

— Это правильно, — одобрил Антон Иванович. — Но всё же, что вместо седьмой заповеди?

— Там всего три слова: "Не попадайтесь, болваны!"

— Да, — вполголоса произнёс Хванской, мечтательно подняв взгляд к потолку. — Божьи заповеди стоит соблюдать неукоснительно. Особенно вот эту, правленую.

От обсуждения обретённых реликвий Галицийского Израиля, господ и товарищей генералов, а также штатского наркома, отвлёк десерт. Впрочем, особого воодушевления он не вызвал. Разве может какая-то клубника со сливками соперничать с подновскими огурцами в тыквах? Поэтому многие предпочли именно их, при полном одобрении Великого Князя, распорядившегося подать ещё водки.

— Вот она, постная и благочестивая пища русского человека, — Ворошилов поднял запотевшую стопку, оттопырив кривой мизинец. — Так выпьем же за него!

— Говорят, что и Сагалевич предпочитает то же самое, — заметил Каменев.

— Конечно, — согласился Климент Ефремович. — Нешто он не русский?

— Кто, Соломон Борухович? Пожалуй, что и нет. Еврей он, самый настоящий.

— У каждого свои недостатки, Сергей Сергеевич. Тем более, Вы говорите о его профессии, а я про национальность.

Деникин рассеянно слушал, выбирая на закуску самые маленькие огурчики, а потом спросил:

— А скажите, правда, что президент Балтийской Конфедерации поддерживает тесные отношения с сионистами?

— Истинная правда, Антон Иванович. Только отношения эти очень натянутые и холодные. Дело в том, что Сагалевич является главным казначеем, главным бухгалтером, и контрольно-ревизионной комиссией. И всё в одном лице. До того удачно, в своё время, вложил деньги в покупку должностей, что прямо завидки берут. Кстати, именно он финансирует археологическую экспедицию в Дрогичине по поиску короны и меча Даниила Галицкого.

Глаза Великого Князя азартно разгорелись светом надежды. Ну ещё бы, это как для англичан найти Экскалибур, а для французов — секиру Хлодвига.

— И каковы шансы на успех?

— Вот-вот найдут. Уже заканчивают полировку. Простите, раскопки.

— Да, это был бы идеальный вариант. Ведь Иосиф Виссарионович против создания точной копии шапки Мономаха?

— Могло получиться слишком символично, — ответил Каменев, принимая от вестового чашку кофе и рюмку коньяку. — Зачем нам плодить лживые слухи о зависимости княжества от Советского Союза? Тем более что они абсолютно не соответствуют действительности.

— Это Ваше мнение, Сергей Сергеевич?

— Не только. Товарищ Сталин поддерживает меня в этом вопросе. Мы, русские, всегда были имперским народом. Не будете спорить?

— Нет, не буду.

— Так вот…, и остались до сих пор. Наша страна не нуждается в новых территориях. Уже не нуждается. Нас более всего устраивает создание вокруг Советского Союза кольца дружественных государств, с которыми будем поддерживать взаимовыгодные отношения.

— И которые, в случае чего, примут на себя первый удар?

— Не без этого. И что с того? — нарком обороны пригубил коньяк и достал сигару. — Не такая уж и большая цена за свободу.

— Да, Вы правы. Это — не много.

Глава 4

Не живут вдвоём

На земле одной

Лебедь белая

С чёрным коршуном.

Сергей Трофимов.

Прохладное лето 34-го. Брест.

— Ну поймите, товарищ майор, — тщедушный младший сержант для солидности привстал на цыпочки. — Не могу я её принять. Не в моей компетенции иностранными шпионками заниматься.

— Я ещё раз объясняю, это твои проблемы, — Виктор Эдуардович в упор смотрел на него. — Позови того, кто сможет решить вопрос. Мне что, ночевать здесь оставаться?

Милиционер втянул голову в плечи. Вот только этой напасти, в лице представителя грозного ведомства, как было написано в предъявленном удостоверении, и не хватало до полного комплекта несчастий. Первое случилось год назад, когда счастливого выпускника семилетней школы, предвкушающего великое будущее филолога-лингвиста, вызвали в райком комсомола и направили на службу в милицию. В спецшколе под Москвой новобранца быстро научили разбираться в новых воинских званиях, заставили выучить наизусть краткий курс истории ВКП(б), повесили на необмятые погоны две лычки, выдали блестящую жёлтую кобуру с потёртым наганом, и послали добровольцем наводить порядок в недавно освобождённом от польской оккупации Бресте.

Поначалу было очень тяжело, и Юлий Петров, которого сослуживцы называли просто Юлькой, мучительно долго привыкал сдерживать тошноту, снимая наручники с трупов застреленных при задержании бандитов и грабителей. А недавно стало ещё хуже — всех старших товарищей отправили в командировку в Дрогичин, обеспечивать безопасность готовящихся мероприятий.

— Товарищ майор, нет никого в отделении. Уехали все, — младший сержант лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации. — А давайте её расстреляем при попытке к бегству? И Вам легче, и у меня отчётность улучшится. Заодно и будет на кого списать вчерашнюю стрельбу на вокзале.

Ставить к стенке арестованную Филиппов не хотел, хотя, вспоминая некоторые моменты, предшествующие аресту, страстно желал этого. И потому скучно и буднично ответил на предложение милиционера ударом в зубы.

— Дурак ты, младшой. Посмотри на неё, какой побег? Вообще, можешь представить её бегущей?

Юлька Петров, не вставая с опрокинутого стола, рукавом синей гимнастёрки вытер кровь с лица и выплюнул на пол оказавшийся лишним зуб. Потом последовал совету старшего по званию и посмотрел на арестантку. Она так жалостливо оценила результаты сделанного майором замечания, что младший сержант ощутил неведомо откуда взявшуюся благодарность. Что-то горячее поднялось в груди, постояло там, и опустилось гораздо ниже.

И тут Юлий понял — это любовь. Та самая, внезапная, умопомрачительная, с финским ножом выскакивающая из переулка. О которой читал совсем недавно.

А она… она…. Да, мечта любого образованного человека, любого интеллигента. Сидит в углу, а скованные за спиной руки заставили гордо развернуть ещё видные местами плечи и резко обозначили то, что ещё Пушкин называл персями. Или ланитами…? Неважно, мысли путаются под взглядом бледно-серых глаз, прикрытых большими роговыми очками. А щёчки? Восхитительные щёчки, нависающие над прекрасно-покатыми плечами…. Пухлые губки, особенно нижняя, кокетливо выступающая вперёд сантиметров на пять….

А фигура? Фигура богини из Исторического музея. Скифской богини плодородия, памятники которой до сих пор можно встретить на степных курганах. Когда рука плавно и нежно скользит по совершенным формам одной сплошной выпуклости, не задерживаясь на всяких глупых излишествах вроде талии. Когда при каждом шаге по дивному телу пробегает волна, подобная океанской. Или это напоминает колышущийся под южным ветром ковыль?

Внезапно пересохшим горлом сержант прошептал:

— Мадам, мы не были знакомы раньше?

— Вас? Не поняла немка.

— Да, я Вас где-то видел. Может быть в Москве? Или в своих снах? Помню прогулки под Луной… и гулкое эхо Ваших шагов.

— Нихт ферштеен. Что есть такое эхо Москва?

Дыхание у Юлика перехватило. Видимо от услышанного небесного голоса, шедшего из желанных уст. Или причиной тому стал сияющий неземным светом хромовый сапог, сильно ударивший под рёбра?

Филиппов взял хватающего воздух ртом милиционера за воротник и приподнял на уровень глаз.

— Я чего-то не понял, младшой. Что за несанкционированные лямуры? Ву компрэнэ?

— Никак нет, товарищ майор, — ноги Петрова не доставали до пола, а потому попытка щёлкнуть каблуками не увенчалась успехом. — Проводится допрос.

— Что уже удалось узнать?

— Арестованная плохо говорит по-русски.

— Это я и без тебя знаю.

— Так времени мало было.

— Да? — Виктор Эдуардович отпустил воротник, и Юлик с грохотом упал на четвереньки. — Ну и какие будут предложения?

— Готов продолжить расследование! А Вы оставьте её у меня, а? Завтра утром доложу о результатах.

— Что, и ночью работать будешь? — не поверил Филиппов.

— На благо партии и народа готов трудиться круглосуточно! — отрапортовал милиционер, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. — Если нужно — и жизнь положу!

А что, неплохая идея — оставить пышную Изольду на попечение худосочного Тристана. Ничего с ней не случится. Пылинки будет сдувать, вон как смотрит влюблёнными глазами. Поможет бежать? Это вряд ли, влип юнец капитально. Нет, такой ни за что не отпустит объект обожания. Уж это майор мог определить сразу, приходилось видеть подобное. Всё, решено! А самому снять номер в гостинице, и завалиться в знакомый кабачок для проведения следственного эксперимента по сравнению вкусовых качеств брестского и лидского пива.

— Договорились, младшой. Пиши расписку.

— Какую?

— Что значит, какую? А на каком тогда основании я буду тебя завтра расстреливать, если с арестованной что-то случится?

— Ах, эту? Конечно-конечно, — младший сержант наконец-то разогнулся из интересной позы, в которой стоял до того. — Печать ставить?

— Обязательно. И ещё не забудь протокол допроса проштамповать.

— Какой?

— Обыкновенный. Или ты собрался с ней обсуждать изысканные особенности построения стихотворений Велимира Хлебникова?

— Вы что, товарищ майор, это декадентство. Я Мандельштама читаю. И Соловрунцева.

— Тем более. Сказал же — всё под запись. Стенографистку позови.

— Постараюсь сам справиться.

— Ну-ну, смотри у меня!

— Так точно! — Юлик, стремясь избавиться от грозного гостя, быстро нашёл нужный бланк, и красивым почерком заполнил его, сверяясь с сопроводительными документами. Только уточнил: — Она точно фон Вилкас?

— Точнее не бывает, — после шлепка печати аккуратно сложенная бумажка была спрятана в нагрудный карман. — Ну, будь здоров, Ромуальд. Завтра заберу.

— Я Юлий, — осторожно поправил Петров. — А может оставите, товарищ майор? Как в самом начале собирались.

— Нет уж, — отказался Филиппов. — Сам же говорил, что не в твоей компетенции. Утром в Минск повезу.

Он козырнул на прощание и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. На улице вечернее солнце больно ударило по глазам, привыкшим к мягкой полутени милицейского отделения, заставив Виктора Эдуардовича наклонить голову. И встретиться глазами с коротконогой вислоухой собачкой, приветливо машущей хвостом.

— Ой, привет, друган. Ты чей? — пёс в ответ покрутил головой. — Правда, ничей? Потерялся? Я вот недавно в поезде такого же видел. Может кушать хочешь? Или по пиву?

Такс оскалился в радостной улыбке и тявкнул, наверное соглашаясь.

Опять хотелось есть. И уже давно, со вчерашнего дня. С тех самых пор, как в благородной рассеянности прошёл сквозь стену вагона-ресторана и очутился во встречном товарняке. А так не оказалось ничего съестного, только бесконечные станки, станки, станки…. Ну не считать же за полноценный обед содержимое тормозков машиниста и кочегара? Нет, что Вы, в этом случае всё было честно и благородно — добрые люди пожалели оголодавшего попутчика и поделились последними крохами.

А вот вчера в Бресте, на вокзале, пришлось опуститься до банальной уголовщины. Но не судите строго, живот подвело так, что сил на что-то другое просто не оставалось. А потом и остатки их потратил, улепётывая со всех ног от возмущённых кражей хозяев мешка. Ещё повезло, что гнались недолго. Или патроны кончились, или опасались спешащей на выстрелы милиции. Жлобы, мать их за ногу…. Или за обе. Было бы чего жалеть — в тяжёлом сидоре из съестного лежал только кусок сала, аккуратно завёрнутый в чистую ещё недавно портянку. Правда, кусочек хороший, килограмма на четыре, толщиной в две лапы, розовый на срезе и с прослойками вкуснейшего мяса. Остальное интереса не представляло. Что уж там было? Несколько подозрительных брусков, похожих на мыло, только на вкус гораздо гаже, коробка патронов, моток шнура, пахнущий очень гадко, три гранаты, и всё…. Скажите, люди добрые, неужели какое-то барахло ценнее жизни собачьей? Затрудняетесь ответить…. Эх вы, человеки…. Стрелять-то зачем?

Вот всё это Такс и пытался объяснить Виктору Эдуардовичу, сидевшему напротив его. Но тот не понимал пёсьего горя, и жалобное поскуливание принимал за выпрашивание очередной порции копчёных куриных крылышек. Но разве этого нужно? Тем более что больше уже не лезет. Эх, майор, никогда не стать тебе маршалом, не можешь ты постичь всей глубины ранимой собачьей души. Она же не в желудке. И в кружке с пивом её тоже нет.

— Товарищ военный не желает ещё чего? — перед столом неслышно появился официант.

— А что можете предложить? — Филиппов посмотрел на часы, раздумывая, не слишком ли рано будет для более плотного ужина.

— Есть замечательные кровяные колбаски, только что со сковороды. Изумительно подходят к водочке. Дядя Моисей лично готовил. Прикажете подать?

— Пёс, ты колбаски будешь?

Такс пренебрежительно сморщил нос и отрицательно фыркнул. Водку он не пил, а без неё такое кушанье слишком тяжело идёт.

— Видите, не хочет.

Официант с уважением посмотрел на собачий профиль и в задумчивости почесал затылок, сдвинув в сторону кипу.

— А Вашему другу можем принести вполне кошерной краковской колбасы.

Виктор Эдуардович, приложившийся к кружке, неожиданно громко фыркнул, забрызгав густой пеной весь стол, и Такса, чья голова торчала над столешницей.

— Только не её!

— Почему?

— Навевает, знаете ли, некоторые воспоминания.

Племянник неведомого Моисея вдруг внимательно всмотрелся в лицо майора, хлопнул себя по лбу, уронив поднос, и унёсся большими скачками, крича на ходу:

— Дядя, дядя, иди сюда! Я нашёл нашего благодетеля!

На шум из кухни выглянул лысый толстяк с не менее толстой часовой цепочкой поперёк круглого живота, выпирающего из-под чёрного жилета.

— И незачем так орать. Яша, ну что ты вопишь как Содом, обнаруживший рога, наставленные его Гоморрой? Да ещё так громко. Я даже пересолил окорок, приготовляемый в подарок ребе Самуилу.

— Да чёрт с ним, дядя. Посмотри, кто к нам пришёл.

— Янкеле, нехорошо так отзываться о человеке, давшем тебе рекомендацию в комсомол. К тому же о своём будущем тесте.

— Ты сам отзывался о нём ещё хуже.

— Мне можно, он у меня в четырнадцатом году деньги в долг брал. И не отдал, — лысый, разговаривая, недоверчиво прищурился, постоял столбом несколько мгновений, и скрылся в кухне. И почти сразу же появился вновь, с большим подносом, оттягивающим руки к земле. — Вот, товарищ майор, примите.

Филиппов недоумённо пожал плечами и вопросительно посмотрел на Такса. Тот помотал головой, не знаю, мол, причин твоей подозрительной популярности у рестораторов. Разбирайся сам.

— И с чего такая благотворительность? — в голосе Виктора Эдуардовича послышались строгие нотки.

— Кто говорит о благотворительности? Это таки благодарность! Вы же были комендантом некоего города во время неких событий?

— Был, и что?

— Как это что? Моя любимая тёща как раз гостила там у своей сестры….

— Вот как? Постойте…, но ведь обошлось без человеческих жертв. Кроме одной. Уж не хотите ли Вы сказать?

— Нет, ни в коем случае. Он как раз здесь не причём, даже не родственник. Как Вы могли такое подумать?

— Ну, знаете, всякое в жизни случается.

— Но не до такой же степени! — дядя Моисей поставил свою ношу на стол. — Просто во время известных событий моя тёща откусила себе язык. А все хирурги были Вами мобилизованы. За это нужно непременно выпить. А Ваш друг, он что будет пить?

Такс с тоскливым подвыванием уронил голову на скрещенные лапы. Сейчас начнётся — говорил весь его немалый жизненный опыт. Но майор не торопился. Он сам в размышлении осматривал подношение, решая про себя извечный вопрос. С одной стороны — оно бы и неплохо расслабиться. А вот с другой……

Приказ наркома обороны СССР товарища Каменева о борьбе с пьянством в РККА заставлял серьёзно задуматься. А ещё точнее — суровость, с которой осуществлялось его исполнение. Появление в части в нетрезвом виде каралось понижением в звании на первый раз, и разжалованием до рядового при повторном случае. С последующей отправкой в штрафные батальоны, расположенные вдоль финской границы. В газете "Красная Звезда" появилась постоянная рубрика с шуточным названием "Расстрельный ров", в которой публиковались списки проштрафившихся.

И шутками дело не ограничивалось. Четверо лётчиков в разных округах, по пьяному делу разбившие свои самолёты, в течении двенадцати часов были осуждены военным трибуналом и поставлены к стенке. Крепко взялся Сергей Сергеевич за решение этой проблемы. Многие ворчали, особенно те, кто постарше званием, помнившие вольницу гражданской войны. Но очень и очень осторожно, преимущественно перед зеркалом, запершись в ванной.

Особенно свирепствовали Особые отделы именно здесь, в Особом Белорусском Военном Округе, где их возглавлял генерал-майор Алексей Годзилин. Заодно с пьяницами, освобождённые от оккупации области активно зачищались от всевозможных сектантов, незаслуженно позабытых лицемерным режимом санации. Первыми пострадали адвентисты седьмого дня. Неизвестно, сколько у них вообще было дней в неделе, но вот уже месяц, как ударные бригады валили лес без выходных где-то в районе Вятки, ожидая, когда на смену приедут свидетели Иеговы. Только напрасно ждали, у тех нашёлся свой фронт работы, не менее почётный. Страна нуждалась в рабочих руках, и не за счёт же колхозников пополнять ряды строителей Апатитов и Норильска?

Нет, с этой стороны за себя Виктор Эдуардович не опасался. Просто не хочется увидеть свой карикатурный портрет, сопровождающий "Списки у Рва".

— Товарищи офицеры! — раздалась команда, и Филиппов встал по стойке смирно, повернувшись к входной двери.

А там уже седой полковник, с усталым взглядом, прикрытым большими очками, показывал кулак молоденькому лейтенанту в танковой форме:

— Не мешай людям отдыхать!

— Так точно!

— И не кричи. В приличном кабаке кушать надо, а не строевой подготовкой заниматься, — он оглядел ресторан и задержался взглядом на майорских орденах. — Майор, у тебя свободно? Да ты сиди, чего подскочил?

Полковник подошёл, поздоровался, и сел на свободный стул между Виктором Эдуардовичем и Таксом. Тот сразу воспользовался подвернувшимся моментом и быстро перебрался к гостю на коленки. Вот, другое дело, тут сразу и за ухом чешут! Не то, что этот…. Эх, майор, не быть тебе маршалом.

— Белобородов, Валерий Иванович. Комендант Крепости и, собственно, всего местного гарнизона. А, Вы, если я правильно понял, Филиппов?

— Откуда Вы знаете? — майору уже стало как-то не по себе от постоянного узнавания. Может, скоро автографы на улице просить будут? Химическим карандашом на комсомольских грудях?

— Ну как же? Первый человек в стране, награждённый орденом Ленина с мечами и бантом. Одно время Ваш портрет был даже на обложке "Огонька". Да совсем недавно, с месяц как. Не приходилось видеть?

— Да я, собственно, отсутствовал.

— Понимаю, — усмехнулся Белобородов. — А теперь вот решили отпраздновать своё возвращение?

— Нет, тут… как же сказать? Да чего говорить, присоединяйтесь!

Через несколько часов дядя Моисей выпроводил последнего посетителя, отпустил спать уставшего за день племянника, и прикорнул в кухне на диванчике, слушая доносившиеся сквозь неплотно прикрытую дверь обрывки разговора.

— Слушай, Витя, у тебя допуск есть?

— Гав!

— Валера, какой разговор! Видишь, даже у него есть. Лучше скажи — найдёшь мне с утра машину до Минска?

— Зачем?

— Арестованную шпионку довезти.

— Без проблем, найду. У меня даже танк есть.

— Слышал. Там, говорят, негр командиром?

— Я тебе что, канализа…, канальяза…, тьфу, колонизатор?

— Да просто спросил….

— Витя, тебя обманули. Он мулат.

— Замечательно, за это стоит выпить.

— Поддерживаю предложение. А машину я тебе дам. И пулемёт.

— А его зачем?

— Пусть будет. Никто пулемёт не даст, а я дам. Твоё здоровье, майор. И твоё, собака.

— Гав!

Утро следующего дня встретило Филиппова сухостью во рту и пульсирующей болью в правом виске. Он машинально просунул руку под подушку и убедился, что пистолет как всегда на месте. Огляделся по сторонам, не поднимая головы. Незнакомая комната, плотные шторы задвинуты, чтобы пробивающийся из-за них солнечный свет не бил в глаза. Форма аккуратно повешена на спинку придвинутого к кровати венского стула. Интересно, сам раздевался, или кто помогал?

— Ну что, проснулся? — без стука вошёл полковник Белобородов, благоухающий вежеталем. Вчерашние посиделки не оставили на его лице ни малейших следов.

— Доброе утро, Валерий Иванович, — отозвался майор, пытаясь не выдать свою кратковременную амнезию. — Который час?

— Половина седьмого уже. Ну что, выспался? А то, видите ли, не хотел ехать ко мне. Хоть побрился нормально.

— Да я…, — Виктор Эдуардович провёл рукой по щеке и убедился в отсутствии щетины.

— Уважаю! — одобрил полковник. — Сам то я в таком состоянии бритву в руки не возьму. А ты молодец, ни разу не порезался. Потомственный военный, говоришь? В следующий раз тоже попробую. Чай будешь пить?

— Лучше бы кофе.

— Лучше бы пиво, но есть только чай. Давай одевайся, машина будет через пятнадцать минут.

Действительно, через четверть часа под окнами послышался противный сигнал клаксона. Майор выглянул на улицу — там стояла выкрашенная в белый цвет полуторка. Её водитель, пользуясь моментом, уже копался в моторе.

— Иваныч, а чего она какая? К зиме готовитесь?

— Нет, — Белобородов махнул рукой. — Экспортный вариант. В Норвегию поставляли, а у этой что-то там с подогревом сидений случилось. Вот нам и пригнали на той неделе. Перекрасить всё руки не доходят. Ладно, поехали, заберём твою шпионку. До крепости подбросишь, и поезжай себе. Да, пулемёт, который ты просил, уже в кузове.

Такс, уже позавтракавший бутербродами с колбасой без хлеба, первым выскочил на лестничную площадку, и затрусил вниз, показывая офицерам дорогу. У машины остановился, и громко рявкнул, отказываясь забираться в кабину.

— А он прав, — полковник ухватился за деревянный борт. — Пожалуй, я тоже с ветерком прокачусь. Тут дороги-то всего десять минут.

Валерий Иванович опять был точен. Через указанное время полуторка взвизгнула тормозами у привокзального отделения милиции. Пострадавшие от тряски на ухабах пассажиры охотно попрыгали на землю, и только пёс требовательно скулил, не желая спускаться самостоятельно. Майор так и вошёл в дверь с собакой на руках. Милиционер, сидевший за столом в дежурке, поднялся и отдал честь. Такс польщено помахал хвостом в ответ.

— Младший сержант Петров на месте? — Виктор Эдуардович кивком ответил на приветствие и сразу перешёл к делу.

— Так точно, товарищ майор! Только вот…, — дежурный замялся, отводя в сторону красные от недосыпа глаза.

— Что случилось?

Взгляд опустился всё ниже и упёрся в грязный пол. Милиционер изо всех сил старался стать как можно незаметнее. Но, наконец, признался:

— Мне кажется… мне кажется…

— Не тяни кота за хвост! — прикрикнул Белобородов. — Колись!

— Есть колоться, товарищ полковник! Мне показалось, что Петров применял к арестованной пытки.

— Почему так решил?

— Всю ночь из кабинета раздавались жуткие крики и душераздирающие стоны. Не поверите, у меня чуть кровь в жилах не застыла.

— Вот зверь, — Валерий Иванович покосился на Филиппова. — У вас в ОГПУ все такие?

— Он не наш, милиция выделена в отдельное ведомство. И пытки у нас запрещены, — оправдывался майор. — Разве что экстренный допрос особо ценного свидетеля.

— А это тогда что?

— Не знаю, нужно посмотреть.

Виктор Эдуардович решительно пнул дверь кабинета. Хлипкая преграда хрустнула, сложилась на две части, и упала внутрь помещения. Фрау фон Вилкас, одетая только в портупею и высокие хромовые сапоги, с визгом увернулась от разлетевшихся обломков, и забилась в угол, жалобно всхлипывая.

— Их бин не есть виноват, — причитала она, размазывая по лицу чёрную губную помаду. — Он сам просить, чтобы я быть сверху.

— Витя, как ты думаешь, в ней пудов десять будет? — полюбопытствовал Белобородов, прощупывая пульс у распростёртого на полу младшего сержанта.

— Пожалуй, что все двенадцать, — ответил майор, окидывая рыжеволосую валькирию взвешивающим взглядом, от которого та попыталась спрятаться за сейф.

— Рисковый парень, — полковник отпустил безвольную руку Петрова, и она со стуком упала на пол. Снял фуражку, перекрестился, и уточнил: — Был рисковый.

Глава 5

О, моя дорогая Зизи!

Я пишу Вам из русского плена.

Здесь прекрасные люди, и в этой связи

Шлите выкуп с доставкой мгновенной.

…………………………………………..

Приезжайте же, Богом кляну,

Из варяг в эти чёртовы греки.

А не то я со временем в этом плену

Стану русским, а это навеки.

Сергей Трофимов.

"Воспоминания и размышления Его Величества Эммануила Первого" Издательство Академии Наук Баварского Социалистического Королевства. Мюнхен 1974 год.

…. Много раз задавал себе вопрос: — что же заставило меня возглавить мужественную борьбу баварского народа с тяжким гнётом пруссаков, швабов, саксонцев, и прочих голштинцев? Тяжело ответить с первого раза. Да и со второго. Но сейчас, по прошествии многих лет, могу твёрдо сказать одно — если бы пришлось прожить жизнь ещё раз, я бы снова выбрал этот путь, полный героической и страшной борьбы, верных товарищей и тяжёлых потерь. Дорога славы и страданий, побед, обагрённых кровью. Да, я бы вновь прошёл по ней. Ради свободы моего народа. И чудотворный лик Казанской Божьей Матери опять хранил бы меня, как хранит сейчас родную Баварию."

" Эммануил Людвиг фон Такс (14 мая 1904 года — 30 апреля 1995 года) Король Баварии (1936 — 1995)

Родился в городке Таругенвальд близ Мюнхена в семье обедневшего барона. Баварец. Политические убеждения — русский с 1934 года.

Принимал участие в обеспечении безопасности во время коронации Великого Князя Литовского А.И.Деникина. Там же впервые встретился с И.В.Сталиным. С июля 1934 года по август 1935 года проходил службу в Ограниченном контингенте Советских войск в Чехословакии на должности командира танкового взвода.

1 сентября 1935 года — фон Такс объявляет о намерении восстановить Баварскую монархию, что с пониманием и воодушевлением воспринято всем прогрессивным человечеством.

Август 1936 года — король возглавляет отражение иностранной агрессии против своего государства. В битве у Женевского озера получил тяжёлое ранение. По выздоровлении вновь находится в действующей армии. В Миланском сражении лично уничтожил четыре вражеских танка и до батальона живой силы противника.

В 1938 году в составе Интернационального Добровольческого Корпуса принимает участие в Портлендской десантной операции.

Один из инициаторов создания Организации Объединённых Наций. С 1940 по 1972 г.г. — главнокомандующий миротворческими силами ООН.

1945 год — по просьбе Советского правительства временно исполняет обязанности генерал-губернатора Нового Орлеана.

1946 год — подписание пакта Логинова — фон Такса, и воссоединение с исторической родиной Трансвааля и Родезии. Уточнение советско-баварской границы в Южной Африке.

1953 год — во исполнение союзнических обязательств перед Норвегией принуждает к миру так называемых "стокгольмских демократов".

1960 год — на заседании Совета безопасности ООН гневно осудил политику Корсиканского королевства по дискриминации иммигрантов африканского происхождения, и потребовал топить суда с алжирскими беженцами не ближе двухсотмильной зоны, во избежание помех морскому судоходству.

С 1975 года отошёл от активной политической жизни и занялся творческой деятельностью. Книга "Порох, соляра, масло. Так пахнет победа" удостоена Сталинской премии в области литературы за 1980 год. (Издательство "Яуза". Москва. Тираж 300 000 экз.)

Награды:

Орден Боевого Красного Знамени — 1934 г.

Орден Святого Георгия Виленского — 1935 г.

Орден Почётного Легиона корсиканского королевства — 1936, 1938 г.г.

Крест Героя Советского Союза — 1946 г.

Орден Трудового Красного Знамени Узбекской ССР — 1946 г.

Орден Святого Олафа — 1953 г.

Орден Восходящего Дважды Солнца — 1953 г.

Орден Дружбы Народов — 1960 г.

Знак "Почётный Чекист" — 1970 г.

Умер в Мюнхене на 91 году жизни от сердечного приступа. Похоронен на родине.

Именем Эммануила Людвига фон Такса названы:

— город и район в Нижегородском крае. Российская Империя.

— город в Корсиканском королевстве. (б. Париж)

— набережная в г. Осло. Норвегия.

— танковая дивизия Монгольской Народной Армии.

— Берлинский государственный университет. Великое Княжество Литовское.

— Сталиннский и Рижский пивзаводы. Балтийская Конфедерация.

БСЭ. Т.18 стр.456."

Прохладное лето 34-го.

Житие от Гавриила

И опять мы безнадёжно опаздываем. Лаврентий Павлович где-то раздобыл дрезину, всё лучше, чем пешком, но скорость не та. Видели такую технику в кино? Ну да, тележка, которую ставят на рельсы, а посредине торчит рукоятка. Странное, наверное, зрелище со стороны — по путям мчится таратайка, стремительно обгоняя изредка попадающихся пешеходов, а в ней никого нет. Режим невидимости позволил спрятать и нашего барона. Конечно расход энергии побольше, но в сумке до сих пор позвякивает что-то весьма калорийное. Если что, запас сил восстановим.

Но это единственное, что мы могли себе позволить использовать из дополнительных возможностей. Наверняка шеф уже землю копытом роет, пытаясь нас разыскать. Мало того, что морду набили, так ещё и пропали, не поставив никого в известность. Ой…, я сказал копытом? Виноват, небольшое преувеличение. Наш начальник не из таких, хотя…, иногда его поступки заставляют серьёзно задуматься. Бывали, знаете ли, прецеденты. Тот же Горбачёв. Разве кто-нибудь придавал значение его внешности? Только потом, когда было уже поздно, обратили внимание на следы пластической операции по удалению рогов. Что…? Не смешите меня своими возражениями, искусство маскировки у вероятного противника на вполне приличном уровне.

Так о чём это я, о режиме секретности? Ну да, именно из-за него и не можем передвигаться, как полагается приличным архангелам. До Бреста шлёпать ещё километров четыреста, остаётся только материться сквозь зубы, и развлекаться обучением баварца русскому языку. Но этим, в основном, занимаются Изя с Лаврентием, мне некогда, думать приходится сразу за четверых. Но и так барон делает значительные успехи, разговаривает практически без акцента, только в сложных идиоматических выражениях иногда делает ошибки, путая значение некоторых слов. Берия обещал, что через недельку практики исчезнет и это.

Вот и сейчас иноземное происхождение фон Такса можно было определить только по чересчур правильному построению фраз. Стойте, чего-чего он там несёт?

— Я не люблю войну, — рассуждал он, не отрываясь от рукоятки. Или как там эта хреновина называется?

— Мила-а-а-й, кто же её любит-то? — насмешливо протянул генерал Раевский. — Сколько себя помню, так с тех пор и воюю. А вот товарищ Архангельский и того больше, но что-то в любви к войне оба замечены не были.

— Гавриил Родионович старше Вас будет?

— Совсем чуть-чуть, минут на пятнадцать. Только он порой и в бессознательном состоянии, хм…, в бой рвётся. Как-то, помню, при штурме Ниневии….

— Изя, это к делу не относится! — перебил я строго. Зачем рассказывать совершенно посторонним людям о некоторых ошибках молодости?

— А… ну да, — согласился напарник. — А вот…

— И про это не стоит. А лучше вообще заткнись, и думай о том, как мимо Минска проезжать будем.

— Чего тут думать-то? Нас же всё равно не видно.

— Это нас, а телегу? Представляешь зрелище — едет пустая дрезина с приличной скоростью, у вокзала останавливается, и голос из ниоткуда спрашивает — "Граждане, мы сами не местные, отстали от поезда. Подскажите, которые рельсы ведут в Брест?" Реакцию первого же патруля сам попробуешь спрогнозировать, или помочь?

— А чего претензии сразу предъявляешь? — возмутился Израил. — Говорили же тебе, что ехать нужно через Вильно и Гродно. А меня крайним хочешь сделать?

— Сдурел на жаре? — спрашиваю. — Там сейчас вообще чёрт знает что творится, прости Господи. В лесах бандитов больше чем деревьев.

— Каких ещё бандитов?

— А всяких. Ты каких больше любишь? Есть недобитые остатки польской армии, дезертиры из неё же, местные уголовники, вытесняемые из городов. Еще литовские, пардон, жмудинские националисты….

— Их то, каким ветром занесло? Чего дома не сидится?

— В Белоруссии леса погуще. И, к тому же, деваться им некуда. За активное сотрудничество с немцами, за всё хорошее, что успели натворить, Антон Иванович приказал просто вешать их на первой попавшейся берёзе. А Иосиф Виссарионович, из непонятной гуманности, четвертаком обходится. Вот и бегут сюда, надеясь на снисхождение.

— И находят его?

— Как сказать…. Если в плен сдаются добровольно, то конечно…. Вот только генерал Годзилин за каждого пленного по пятнадцать суток гауптвахты даёт, в качестве премии.

— Много всего сдавшихся?

— За последние полгода — ни одного.

— Постой, Гиви, так всего четыре месяца прошло, как наши тут…

— Про то и говорю.

Лаврентий Павлович, до того молча и сосредоточено глядевший на дорогу, произнёс с сожалением:

— Да, а я в своё время так не смог.

— Это всё потому, что ты, товарищ Берия, гнилой интеллигент.

— Кто, я?

— Ну не я же, и не Гавриил Родионович.

— Ну какой же интеллигент, у меня и профессия есть.

— Кровавосталинский палач? — Израил не удержался от подначки.

— Если бы…, — устало вздохнул Лаврентий. — Если бы знал, как оно потом всё обернётся — лично бы удавил гадов. У меня и список есть. Проскрипционный, сорок два листа мелким шрифтом.

Мы помолчали, думая каждый о своём. Кто-то сожалел об упущенных возможностях. Кто-то о пиве с сосисками и тушёной капустой. Я размышлял о том, как бы нам поскорее найти нашего Такса, и смыться отсюда, не ввязываясь в большую политику и мелкие перестрелки. Генерал-майор Раевский, судя по выражению его физиономии, опять думал о бабах. Да он всегда о них думал.

Видимо, насчёт мыслей барона я здорово ошибался. Нет, не вожделенная литровая кружка с белой шапкой пены занимала его думы. Эммануил фон Так оказался выше прозы жизни.

— Уважаемый Лаврентий Павлович, начал он, вежливо склонив голову. — Никому не дано заглянуть в будущее, тем более изменить его.

— Вот как? — Берия внимательно посмотрел на баварца. — Позвольте поинтересоваться, на основе чего Вами были сделаны такие выводы? Вы буддист?

— Помилуй Боже! Какой из меня буддист?

— Обыкновенный, с верой в карму и предопределение. Или мадам Блаватскую изволили почитывать?

— Лаврентий, зачем сразу обвинения предъявлять? — вступился Израил. — Товарищ барон просто искренне заблуждается.

— В чём? — означенный товарищ вскинул рыжую голову.

— Ну как же? Ведь Вы утверждаете, что будущее изменить невозможно?

— Да, именно это я и хочу сказать. Ведь никто не знает, что нас ждёт впереди. Соответственно, так же и не знаем как поступать и что делать сейчас. Да, мы можем допустить, что наши сегодняшние действия повлияют на какие-то события лет через двадцать, или даже сто, но знать об этом не дано никому.

Товарищ Берия пожал плечами в ответ и вопросительно посмотрел на меня. А я чего? Делать мне больше нечего, как проводить разъяснительную работу среди местного, и не местного тоже, населения. Неблагодарное это дело — просветительство. Что бы не сказал — потом обязательно всё переврут и извратят. Честно говорю — на собственном примере испытано. Ещё тогда, когда мы с Изей реформу русского языка проводили. Уже не первую, но, почему-то, в памяти у всех осталась именно она. Раевский до сих пор плюётся при одном упоминании. Ещё бы не плевался, моё имя совсем чуть-чуть исказили, а его вообще Мефодием обозвали. Кому такое понравится?

Палыч ещё долго смотрел, видимо что-то спрашивая, но, не дождавшись ответа, произнёс:

— Товарищ генерал-майор, разрешите показать товарищу барону будущее. — А сам многозначительно показывает глазами на свой саквояж, в котором, помимо всего прочего, лежал его ноутбук.

— Светлое будущее? — уточнил я.

— Это как получится.

— Под подписку о неразглашении?

— Конечно, всё как полагается.

— Хорошо, тогда объявляю привал. Вон у той рощицы.

Конечно, рощей назвать несколько деревьев на краю картофельного поля, подобравшегося вплотную к железной дороге, было слишком громко. Но какая-никакая, а тень. Мы расположились под здоровенной березой, на пригорке, чтобы ещё и ветерком обдувало, и я с удовольствием выпрямил затёкшие ноги. Хотя весь путь и проделали сидя, но устал так, будто пешком прошёл всё это расстояние. Изя расстелил на траве большую скатерть, судя по всему реквизированную ещё из руин сгоревшего ресторана в Невежье. Многозначительно подмигнул, и выставил на импровизированный дастархан бутылку коньяку. Но под моим строгим взглядом смутился, осознал свою ошибку, и добавил ещё одну.

Лаврентий Павлович тем временем достал толстую кожаную папку и перебирал бумаги, отыскивая нужную.

— Ага, нашёл. Вот, товарищ барон, ознакомьтесь.

Фон Такс извлёк из кармана гимнастёрки, в которую мы его переодели взамен полуфрака официанта, очки, внимательно прочитал текст, и показал пальцем на одну из строчек:

— Скажите, а вот этот пункт…?

— Нормально, — Раевский заглянул ему через плечо. — За разглашение любых полученных сведений — расстрел. Что не так? Вы с чем-то не согласны?

— В принципе, согласен. Но вот представьте, вдруг меня будет спрашивать сам товарищ Сталин?

— Делать ему больше нечего…. Но даже и так…. Ну и что?

— И ему нельзя говорить?

— Вы же читали.

— Понятно. А вот это?

— Тем более. Понимаете, барон, мы настолько засекреченные люди, что любое упоминание о нас чревато самыми грустными последствиями. Скажу даже больше — Иосиф Виссарионович будет вынужден лично застрелить Вас, во избежание утечки информации. А он этого не любит. В смысле — лично не любит стрелять. Так что не стоит доставлять неприятности вождю.

— Конечно! — баварец, в полной мере осознавший степень ответственности, изобразил на документе витиеватую подпись. А потом привычно сунул шариковую ручку себе в карман.

Но Лаврентий быстро спохватился и отобрал явный анахронизм. После этого включил компьютер и, ожидая пока загрузится, потянулся к коньяку.

— И Вам рекомендую, Эммануил. Взгляд в будущее — штука тяжёлая, не каждые нервы способны такое выдержать.

— Они у меня крепкие.

— Характер нордический? Ну-ну… воля Ваша, — товарищ Берия подвигал курсором. — Наслаждайтесь.

Нет, не зря мы провели несколько бессонных ночей, монтируя этот фильм. Уже через несколько минут рука барона потянулась к бутылке, и он, игнорируя протянутый стакан, приложился к горлышку. Да, кадры с пленными, захваченными под Сталинградом, произвели на немца большое впечатление. Закутанные в грязные одеяла и женские платки фигуры с поднятыми руками…. Запорошенные снегом трупы в легко узнаваемой форме вермахта… Бесконечная колонна, медленно бредущая по Москве… Залп реактивных миномётов, и то, что осталось после него от окопов….

Пустая бутылка в руке фон Такса хрустнула, раздавленная судорожным движением, и просыпалась на белую скатерть вперемешку с каплями крови — в немецком офицере с оторванными ногами, валяющемся у разбитого танка, он узнал себя. Лаврентий прикурил сигарету и отдал барону. Тот сжёг её за три затяжки, не отрывая взгляд от экрана. Лицо побледнело и осунулось. А потом…, потом стало ещё хуже.

Дальше пошла кинохроника, снятая союзниками. Разрушенный Дрезден, бомбы, падающие на жилые кварталы Берлина, дома, скалывающиеся с лёгкостью доминушек. Грязные, оборванные дети, выпрашивающие хлеб у британских танкистов на улицах Мюнхена. Панорама горящих городов, толпы растерянных беженцев. Драка из-за брошенной американским офицером пачки с тремя сигаретами.

— Хватит, — едва прохрипел барон, пытаясь растереть рукой внезапно онемевшее горло. — Не могу больше.

— Надо, — жёстко ответил Берия. — Теперь посмотри — за что всё это вам. Не думай, что пострадали как невинные овечки. А отвернёшься — пристрелю.

Эммануил фон Такс взял ещё одну сигарету. На этот раз она закончилась ещё быстрее. Представляю его состояние, если мне самому до сих пор больно и страшно смотреть на это. Минут двадцать мы сидели в тишине, нарушаемой только шелестом листьев и чуть слышной тревожной музыкой из динамиков.

— Что, доволен? — Лаврентий Павлович ударил вопросом. — Ну и как тебе такое будущее?

Баварец не отвечал, глядя в одну точку.

— Ладно, можешь не говорить. Давай ещё заглянем лет на семьдесят вперёд. Как раз будешь столетний юбилей праздновать.

— Не буду.

— Почему?

— Я же там остался, — он показал на монитор. — Около танка.

— Ты этого хочешь?

— Нет.

— Так не делай! Право выбора всегда остаётся за тобой. И от тебя тоже всё зависит. Хочешь, чтобы было вот так? — Берия включил небольшой ролик о жизни современной Германии. С венчанием педиков в Кёльнском соборе. С натовскими базами. С турецкими свадьбами у Бранденбургских ворот. С толстыми фрау, поедающими гамбургеры чудовищных размеров. С погромами, устроенными антиглобалистами и футбольными фанатами. С умирающими от передозировки наркоманами. С гей-парадом на Унтерденлинденштрассе. С Ангелой Меркель на трибуне в бундестаге.

Почему-то именно последнее, добило барона окончательно.

— Так не должно случиться!

— Я знаю, — невозмутимо ответил Лаврентий Павлович.

— И этого не будет!

— Надеюсь.

— Значит, опять война?

— Знаете другой способ?

— Но я не люблю войну.

— А кто же её любит, барон….

Житие от Израила

Пока товарищ Берия проводил политическую и моральную обработку Эммануила фон Такса, а Гиви беззастенчиво делал вид что спит, я с лёгкой грустью заканчивал ревизию наших запасов. Раз уж по молчаливому согласию выбрали завхозом нашей экспедиции, то и все заботы о пропитании лежат на мне. Не, не подумайте чего плохого, и не упрекайте в скаредности, но по моему скромному мнению Лаврентий зря прихватил своего барона. Дальние перспективы большой политики — это, конечно, хорошо. Но посмотрите, люди добрые, он же хлещет дорогущий коньяк как воду! Вторая бутылка пошла, и всё из горлышка. Вот она, хвалёная европейская культура пития в действии. У себя дома, наверняка, наливает в рюмочку по чуть-чуть, лишь бы губы смочить, так, что поллитры хватит на дивизию по штатам военного времени. Да ещё грамм двести на опохмел останется. Ну что за народ, а?

Когда мы тут появились? Позавчера? И уже треть запасов уничтожена. Остаётся только надеяться, что пополним их в ближайшем городе. Интересно, есть в Минске приличные винные магазины? Такие, в которых можно КВ-2/2 купить. А то я в последний раз был там перед самой Первой Мировой. Пардон, сейчас её называют просто империалистической. Ни хрена себе — просто. Попробуйте выговорить после двух стаканов.

Хотя…. Помнится, один лейтенант, попавший к нам с перевала Карамунжон, рассказывал о неплохой кафешке, что почти напротив окружного госпиталя, справа от часового завода. Нет, это не подойдёт. Сейчас какой год? То-то…, а он в восемьдесят шестом погиб.

Ладно, найдём где затариться, солдатская смекалка выручит. Сейчас перекусим чуток, сядем в свою таратайку, и часа через четыре будем в городе. Стоп…, погодите, а что это за свинья в нашей дрезине копается? Да не одна, там их целое стадо. Из пяти голов.

Глава 6

Через Брест и Калугу,

Москву и Тамбов,

За Урал на Восток

Побредет крысолов.

Его ноги натерты

И плащ запылен,

Санитарные цели

Преследует он.

К Охотскому морю придет крысолов,

В него окунет весь богатый улов.

И выпьет свой грог и расслабится он,

Мол, долбись с ними сам, старина Посейдон.

Тимур Шаов.

Житие от Гавриила

Что ни говорите, вернее, как бы я не ругал под горячую руку, но наш Изя молодец. Хорошо придумал, зараза. Мы поначалу хотели поступить с угонщиками очень грубо, по-мужски, Лаврентий даже пистолет с предохранителя снял. Но товарищ Раевский вовремя разглядел на промасленных тужурках незваных гостей петлицы железнодорожников. Точно, вот они и поработают у нас двигателем. А мы слегка отдохнём. И сейчас, с некоторым комфортом расположившись на грузовой площадке дрезины, среди обрезков рельсов, нескольких шпал, ящиков с костылями, наслаждались блаженством относительного безделья.

А чего, не зря же говорят, что недеянье — это высшая форма труда. Вот пусть путевые обходчики и толкают этот проклятый рычаг взад-вперёд, мне лично уже надоело. Нам всё равно по пути, если я правильно понял подслушанный разговор. И заодно решается вопрос с патрулями на вокзале. У этих товарищей наверняка есть соответствующий пропуск. Или вообще срежут дорогу, не заезжая в город.

Солнышко пригревало, монотонный стук колёс убаюкивал, и такая всеогульная млявость во всём теле образовалась, что не стал ей сопротивляться и задремал, перед тем шёпотом попросив Израила разбудить в случае непредвиденных обстоятельств. Шёпотом, потому что мыслесвязью договорились не пользоваться, из опасения быть запеленгованными злопамятным шефом. С него станется, не посмотрит на перерасход энергии.

И приснились мне наши Райские Кущи, белоснежные облака в лучах заходящего солнца. И как мы с Таксом охотимся на шестикрылых серафимов. Я стреляю в них из большой рогатки, а верный друг находит, приносит, и складывает у ног ровными рядами. Попадающихся иногда под меткий выстрел херувимов даже не разыскивал, пренебрежительно морща нос. Мол, какой же с херувима навар? Постные они слишком.

И ещё снился шеф, перед строем небесного воинства торжественно вручающий мне высшую награду — Золотое Перо. А я стою в задумчивости, не зная, куда его прикрепить. И так оба крыла блещут золотом так, что глазам больно. Да, сознаюсь, бывают и со мной приступы болезненного тщеславия. Но, слава Господу, кратковременные и только во сне. И всё равно приятно, чёрт возьми. Прости, Боже, за грубое слово.

И ещё, видимо для того, чтобы никто не упрекнул в эгоизме, награждены были оба боевых товарища. Лаврентий Павлович получил новое пенсне с Орденом Красного Знамени, а вот Изя…. Ему дали две фиги. Нет, не инжир, самые элементарные кукиши. Наверное у меня сработало подсознательное желание отплатить напарнику за все неприятности, доставленные за долгие тысячелетия совместной работы. Думаете что, если архангел, так не может быть злопамятным? Ещё как могу! В следующий раз, если не даст поспать нормально, я его вообще молнией шарахну. Замучил, ирод.

Или это уже не сон, и Раевский трясёт меня за плечо наяву? Открываю глаза — точно, склонился, и палец к губам прижимает. Тихо, мол. Будто без него не знаю.

— Гаврила, — зашипел мне прямо в ухо. — Это не железнодорожники.

— А кто?

— Диверсанты.

— Ты чего, газет начитался?

— Каких?

— Не знаю, но, скорее всего, "Московского Комсомольца".

— Обижаешь, начальник. Этакую гадость и в руки брать? Лучше послушай, о чём они говорят.

— Они — это кто?

— Господи, ну в кого ты такой тупой? — Изя страдальчески воздел очи к чистому небу.

Там неожиданно громыхнуло, и в рельсы, километрах в полутора сзади, ударила мощная молния. И голос, слышимы только нам, уточнил6

— Это мне?

— Нет! — Израил вжал голову в плечи и испуганно присел на просмоленную шпалу. — Это ему.

— Тогда разбирайтесь сами, не поминая меня всуе.

— Прости, папа, я больше не буду!

Но ответа на покаянную речь он не получил. Только Лаврентий Павлович захлопнул крышку ноутбука и довольно потёр руки.

— Ну вот, товарищи, а вы переживали. Карт-бланш от верховного командования получен, поздравляю. Можно теперь посылать всех далеко-далеко….

— Так думаешь? — задаю вопрос, в тайной надежде, что у Палыча найдётся убедительный ответ.

— Конечно. Запись сеанса связи является официальным документом. У меня всё записано!

А добровольные извозчики, между тем, обсуждали насущные вопросы, вызвавшие неподдельный интерес и в нашей тесной компании. Начало разговора застать не удалось, но и продолжение стоило послушать. Жалко только, что Изя, гад, разбудил поздно.

— Почему Вы думаете, пан Миколай, что самолёт приземлиться именно в Кобрине? — спрашивал блондин с узким, вытянутым вперёв лицом.

— Позвольте не отвечать на этот вопрос, мистер Бруствер. У меня свои источники информации, у Вас свои.

— Не забывайтесь, пан! Или напомнить, что ваше, так называемое правительство в изгнании, существует на деньги, выделенные нашим парламентом? Или Вы стали настолько бессеребренником, что работаете только за идею? "От можа до можа", — так, кажется, говорится? Забудьте шляхетские замашки, пан Миколай, и извольте прямо отвечать на поставленный вопрос.

— Виноват, господин коммодор, слишком глубоко въелись привычки, приобретённые за многие годы службы в полиции. У нас было заведено так, что моё начальство не знало моих агентов. Но если пожелаете, то могу предоставить список с фамилиями и адресами.

Лаврентий Павлович ткнул Израила локтем в бок, и помахал ладонью около высунутого языка. Понятно, сейчас увидим сеанс кратковременного зомбирования. Где это, интересно, таким штучкам научился? В нашем ведомстве они запрещены. Лет пятьсот как собираюсь спросить, да всё недосуг. Изе тоже было не до них, он выпучил глаза и уставился в стриженный затылок британца.

— Конечно, пан Блудмунович, именно об этом одолжении и хотел Вас попросить. Давайте сделаем так — Вы будете диктовать, а я записывать. Гораздо быстрее получится.

Барон фон Такс перебрался ко мне поближе и спросил тихим шепотом, покосившись в сторону диверсантов. А может и просто обычных шпионов.

— Товарищ генерал-майор, а почему они на русском языке разговаривают?

— На каком же ещё им говорить?

— Ну, хотя бы на польском….

— Смеётесь, Эммануил? Британец может выучить иностранный язык только в одном случае, только если это будет язык предполагаемого противника — русский, французский, немецкий. А остальные…. Зачем им это? Кстати, за многие годы, в течении которых англичане владели Индией, лишь немногие из них выучили какое-либо местное наречие. Да и те считались или эксцентричными чудаками, или опасными дураками. А Вы говорите, польский! Польша никогда не рассматривалась Альбионом в качестве врага или соперника, даже гипотетического. А уж дружить с ней….

— Не хотят?

— Причём здесь это? С давних времён Речь Посполита была для Британии чем-то вроде дохлой кошки, заброшенной в огород к соседу. Хоть ущерба большого не нанесёт, но воняет ужасно. Скажите, барон, разве может существовать дружба с дохлой кошкой?

Лаврентий Павлович, спину которого Израил использовал в качестве письменного стола, блеснул стёклами пенсне в нашу сторону, но промолчал. А напарник не смог удержаться:

— Товарищи офицеры, а вы не могли бы заткнуться на несколько минут? Что, не видите, я записываю?

— Я не офицер, — возразил фон Такс.

— Так будешь им. У тебя деньги есть?

— Есть немного, — барон похлопал себя по нагрудному карману. — А зачем Вам?

— Не нам, а тебе. Вот купишь танк, и тарахти им на доброе здоровье. А сейчас помолчи, не мешай работать, — Изя быстро-быстро застрочил карандашом по бумаге, стенографируя откровения пана Блудмуновского, разливающегося соловьём.

Мне тоже поневоле пришлось прислушаться. Сначала из простого любопытства, но потом оно сменилось какой-то грустной горечью. Какие фамилии звучали. Герои гражданской войны, боёв у Хасана и на КВЖД…. Орденоносцы…. Суки!

Некоторые сливали информацию напрямую. Это те, кто крепко сидел на крючке, связанный по рукам и ногам накопившимся и вовремя предъявленным компроматом. Люди, в своё время прошедшие огни и воды, не выдержали самого трудного и страшного в жизни испытания — из грязи в князи. Да, рисковать головой под пулемётами оказалось проще, чем удержаться от искушений, редких в стране победившего пролетариата, и оттого более сладких. И что самое обидное — все эти подполковники, полковники, и даже два генерала, сидели на коротком поводке у бывшего польского полицейского, чуть ли не околоточного надзирателя или городового. Дешёвки…. Нет, это не в отношении выделяемых им сумм, тут-то как раз всё в порядке, а по поводу общего имиджа. Неужели не могли продаться кому-нибудь поприличнее? Дефензива, мать её. Смешно, право слово. Ещё бы сигуранце какой свои услуги предложили.

Другая категория, на которых не удалось накопать ничего грязного, использовалась втёмную, через жён, любовниц, засланных казачков. И если с последними всё понятно, то первые и вторые действовали во вред не обязательно из любви к презренному металлу. О как завернул, будто Цицерон в сенате. Или на Форуме — за давностью лет и сам не упомню, где речи говорил. Бывало, зайду в термы, откушаю кувшин другой фалернского, и такое красноречие просыпается. Не поверите — не только юные весталки, даже почтенные матроны становились жертвой моих витийствований. Прямо там с ног и падали. Их потом так и называли — падшие женщины.

Да, что-то я заболтался. Былое и думы, как говорится. Ну так вот, о почтенных матронах…. Ну какая же супруга командира дивизии не поделится проблемами супруга со своей портнихой или парикмахером? Особенно с парикмахером. Ведь он такой душка, в отличии от суровых военных. Разговаривает с французским поносом, ой, прононсом, и знает итальянское слово, обозначающее пиявку. И в обращении обходителен и предупредителен, само обаяние и очарование. Может поддакнуть в нужную минуту, умильно сложив губки бантиком, а то и гневно осудить соседку генеральши, недавно сделавшую отвратительный перманент. Ну просто не куафер, а лучшая подруга. А кому ещё, как не ему, пожаловаться на тяжкую долю командирской жены, на мужа блудливого, пропадающего неизвестно где, отговорившись необходимостью лично обкатать все девяносто два новых танка?

Люди…. Нет, Михаил Афанасьевич не прав, не квартирный вопрос их испортил. Как раз у них с этим полный порядок. Тут несколько другое, а вот насколько другое, объяснить не могу. Но складывается ощущение, что лозунг "до основанья, а затем" многие восприняли слишком буквально. Особенно последнее слово — "затем". И поехало, и понеслось…. Перманентно пьяные матросы селились в губернаторских дворцах, что, в общем-то, вполне нормально. Если бы не привычка пускать бархатные портьеры на портянки, а книги на самокрутки. И топить буржуйки штучным паркетом карельской берёзы. Недоучившиеся аптекари и гимназисты, носившие сначала кожаные тужурки, потом ромбы, а теперь погоны на габардиновых кителях, поили голицынским шампанским дорогих шлюх, одевая их в меха по методу Эллочки Щукиной. Особым шиком у некоторых представителей старшего комсостава считалась кокаиновая дорожка, насыпанная в ложбинке между женских грудей. И всё это требовало денег, денег, и ещё раз денег. И всегда находились люди, предлагавшие их.

Видимо Лаврентия Павловича посещали те же мысли. Вон как стиснул зубы, пытаясь остановить нервно дергающуюся правую щёки. А ты как думал, товарищ Берия, достаточно посадить столько-то человек, и наступит царствие небесное? В смысле — коммунизм. Если бы так…. Может быть стрелять нужно было больше? Прости, Господи, за излишнюю кровожадность.

Житие от Израила.

Гаврила, паразит, опять о чём-то болтает с бароном, отвлекая меня и мешая записывать шпионские откровения. Уже две фамилии пропустил. Одна надежда на профессиональную память товарища Берии. И на его компьютер, конечно. Понимаю, что ноутбук — это явный анахронизм, но что поделать? Как показывает практика, судьба попаданцев без соответствующих артефактов, в большинстве случаев, оказывается весьма печальной. И как бы Гиви не противился, но мы и есть самые настоящие Попаданцы.

Фух… наконец-то этот полицай замолчал, а то рука, больше привыкшая к клавиатуре, чем к карандашу, устала. Список получился внушительный.

— Как ты думаешь, Лаврентий Павлович, а этот шпион не врёт?

— С чего бы ему, Изяслав Родионович?

— Ну как? Человеческая природа слаба…. Чего бы не прихвастнуть перед вышестоящим начальством? Опять же — финансирование.

— Может быть и так, — согласился Берия. — Но в любом случае, сведения полученные из такого мутного источника, нуждаются в двойной, а то и в тройной проверке. Это во времена Кольки Ежова было достаточно анонимного звонка. Кстати, вспомнил я этого Блудмуновича, есть на него досье.

— И кто таков?

— Гнида, — коротко ответил Палыч, метко плюнув на спину вышеозначенному пану. — По данным Джунковского, сотрудничал с австрийской разведкой ещё с пятнадцатого года. Потом по наследству перешёл к немцам. Арестован в декабре шестнадцатого при передаче хозяевам архивов полковника Кубикуса, но после февраля был выпущен. Впоследствии эта кратковременная отсидка дала ему повод называть себя политкаторжанином, что в то время давало определённые дивиденды. С двадцатого года в ЧК, потом в ОГПУ. Больших чинов не имел, но и те что были, позволяли разговаривать с комдивами почти на равных, особенно если учесть принадлежность к органам.

— И чем всё закончилось?

— Здесь? Как видишь — живой и здоровый. В нашем времени перешёл на сторону немцев двадцать третьего июня сорок первого года. Ещё через месяц попал в засаду, устроенную окруженцами, и был убит.

— Может и нам его… того? — предложил я, оглянувшись на Архангельского.

— Подожди, — Гиви сосредоточился, видимо регулируя настройки нашего щита. — Башку отвернуть всегда успеем. Ты обратил внимание на вопрос англичанина?

— Какой ещё вопрос?

— Самый первый, про самолёт, который должен приземлиться в Кобрине.

— Они что, собираются смыться за границу?

— Не знаю, — развёл руками Гаврила. — Может, ещё раз попробуешь своё богомерзкое умение?

— Нашёл колдуна, — возмутился я.

— Обещаю, что никому ни слова, — успокоил начальник.

Ага, как же, ищите дураков в другом месте. Нет, спорить не стану — товарищу Архангельскому можно доверить свою жизнь, а так же ум, честь, и совесть. Но терзают некоторые сомнения. Особенно если знать, кто был отцом основателем Священной инквизиции. Правда, поначалу-то она использовалась исключительно для устранения политических противников, но потом Гавриилу это быстро наскучило, и он вернулся домой, пустив всё на самотёк. И его воспитанники развернулись…. Не зря же до сих пор в Европе встретить красивую женщину труднее, чем пингвина на Тверской или Земляном валу.

— Ладно, не забивай голову ерундой! — непосредственный начальник хлопнул меня по плечу. Да так, что я едва не слетел с дрезины. — Что делать дальше будем, товарищи офицеры и генералы?

— Я не офицер, — опять влез с возражением барон.

— А кто, генерал? — уточнил Берия.

— Нет, но буду.

— Вот это по-нашему! За это стоит…

— Коньяк не дам, — сразу предупредил всех. — Только в обмен на идею.

Гавриил поднял руку, останавливая готовый разыграться балаган. Но когда мы замолчали, он просто закурил, и надолго задумался, глядя в одну точку. Через некоторое время внимательно посмотрел на меня.

— Ты прав, нужна идея.

— Насчёт них? — я кивнул в сторону мнимых железнодорожников?

— Хрен с ними, — отмахнулся Архангельский. — Сбросим по насыпь — трупом больше, трупом меньше.

— Англичанина мне оставьте, — попросил Берия. — Пригодится.

— Забирай, — согласился Гиви. — Решил ещё один Интернационал организовать? Немец вот есть.

— Я русский, — неожиданно заявил фон Такс.

— Давно ли? — вопрос был задан практически хором.

— Уже пять минут. Хочу стать генералом.

— Тогда тебе креститься нужно, — заметил Лаврентий Павлович. — Иначе Патриарх вето наложит. А хочешь — обрезание сделай, тоже поможет. А католиком, как сейчас, дохлый номер. Не любит Алексей Львович папистов. Стой! Погоди раздеваться, у нас тут и купели-то нет.

Пока наш святой давал советы неофиту, Гаврила присел на шпалу и принялся машинально отбивать дробь кончиками пальцев. Твёрдое дерево под ударами сминалось и брызгало смолой. Плохо дело. Обычно после такой благородной задумчивости у нас за спиной всё горит и рушится. Но не всегда, иногда просто горит — ярким синим пламенем. Недолго.

— Ты что-то говорил про идею? — кажется лучше отвлечь друга от опасных мыслей.

— Говорил, — согласился он. — И могу повторить. Знаешь, что было моей первой мыслью после доклада пана Блудмуновича? Вижу, что догадался. Правильно…

— И что же остановило, гуманность?

— Прекрати ерунду пороть. Просто подумал — а что изменится, если всех из этого списка к стенке поставить?

— Ну, допустим, не всех, — не согласился товарищ Берия. — И в прошлый раз не больше пяти процентов высшую меру получили. А это вот, вообще, новые фамилии. На них у нас ничего не было, нужно проверять. Экий Вы жестокий, Гавриил Родионович.

— Да я не про то, — Архангельский поморщился, как от зубной боли. — Пусть не расстреляем, а просто посадим. Но кто возьмётся утверждать, что на освободившееся место не придут такие же?

— Шпионы и предатели?

— Нет, вот это как раз второстепенно.

— А кто же тогда?

— Аналогичная сволочь. Или ещё хуже — честный человек, который впоследствии и станет этой самой сволочью. Что, мало примеров знаешь?

Что тут ответить? Наверное, каждому приходилось наблюдать за подобными метаморфозами, случавшимися с абсолютно порядочными и милейшими людьми. Опять, взять вот нашего шефа…. Хотя Вам об этом знать пока не стоит.

— И что ты предлагаешь?

— Думать я предлагаю.

И тут меня посетила замечательная мысль, которой и поспешил поделиться с товарищами:

— А пусть Лаврентий Павлович думает! Напишем официальную бумагу, можно пергамент, с приказом срочно изобрести способ сделать всех приличными…. Ладно, можно и неприличными, лишь бы пользу Родине приносили. Нет, Палыч, не зеками — от них пользы меньше.

— Нет так нет, — Берия флегматично пожал плечами. — Пишите свой приказ, что-нибудь придумаю. Только допустимую степень неприличности нужно определить точно, и выделить в отдельный параграф.

— Чего там определять? Возьми себя за эталон.

— Меня? В принципе можно… Так-так… Значит, будущему новому советскому человеку позволительно будет иной раз коньячку пропустить?

— Ежели в меру. И вообще — не покушайся на святое!

— Оно и понятно. А как насчёт…, — тут он слегка замялся.

— Насчёт чего?

— Ну это…. Как сказать…? Проклятье…. Да вот….

— Странное у тебя косноязычие при определённых вопросах. Про женщин, что ли?

— Угу, про них.

— Только по обоюдному согласию. А так — ни-ни….

— Поддерживаю, — одобрил предложение Гавриил, ехидно посматривая в мою сторону.

Уж не на историю ли с некоей Алисой Гессенской намекает, гад? А хотя бы и так! Еле-еле тогда отбился, удачно сбежав на вовремя начавшуюся войну, и с тех пор всегда стараюсь обезопасить себя от подобных случаев. Только толку вот…. Но я не виноват!

Лаврентий Павлович, меж тем, получив на руки свиток, традиционно извлечённый нашим непосредственным начальником прямо из воздуха, ещё раз уточнил:

— С этими-то, что делать будем?

Генерал-майор Архангельский посмотрел на часы и ответил предельно лаконично и официально:

— Берём прямо сейчас. Сорок минут на допрос. Методы — на Ваше усмотрение. Трупы закопать.

— А британец?

— Дался тебе этот британец. Смотри сам, но учти, главное — придумать идею. Любую, но чтоб работала.

Глава 7

А я достал из тумбочки заначку,

И до утра полировал стакан.

За дядю, тещу, за жену, за дачу,

И за свободу африканских стран.

Сергей Трофимов

Прохладное лето 34-го. Москва.

Народный комиссар иностранных дел СССР с некоторой грустью смотрел из окна своего автомобиля на принарядившийся к празднику город. С утра секретарь предупредительно доложил — сегодня Троица.

Иногда на улице попадались офицеры-танкисты в парадной форме, некоторые с медалями за недавний освободительный поход и Маньчжурию, и тогда грусть Анатолия Анатольевича переходила в лёгкую печальную зависть. Живут же люди! И дёрнул его чёрт поддаться уговорам Каменева, согласившись на нынешнюю беспокойную должность. Вместо того, чтобы осваивать обещанные Будённым к будущей зиме новые СБ-1К, приходится надевать фрак и улыбаться на приёмах хлыщеватым послам и прочим атташе, хотя руки, привыкшие наводить танковую пушку, так и чесались залепить в чью-нибудь лощёную рожу. А потом добавить табуретом по набриолиненому пробору. Но нельзя — вельт политик!

А вот эти парни в серо-стальных мундирах, сменивших промасленные комбинезоны, вели дипломатические переговоры не размениваясь на улыбки. Действительно, кому улыбаться, если за бронёй всё равно не видно, а за рёвом двигателя и не слышно.

Машина не останавливаясь проехала мимо автоматчиков в Боровицких воротах, видимо снайперы, дежурившие на пути следования, успели вовремя доложить, и обошлось без проверки документов. В Кремле было почти безлюдно, только редкие группы экскурсантов бродили возле Царь-пушки, постоянно сбиваясь на строевой шаг, что вызывало недовольство гида, прикрикивающего на подопечных громким командирским голосом.

В приёмной навстречу Логинову из-за стола поднялась секретарша. Нет, не так — СЕКРЕТАРША! На этот раз в военной форме, но с такой короткой юбочкой, что из-под неё выглядывала кобура скрытого ношения. Да, задумка товарища Блюхера удалась на все сто процентов — уж если Анатолий Анатольевич, поседевший в боях на семейном фронте, не может оторвать взгляд от точёной фигурки и стройных ножек…. Что там говорить о предполагаемых покушателях… покусителях…. Да чёрт с ними, главное — пока они подбирают упавшую до колен челюсть, можно успеть не торопясь принять соответствующие меры. Ну, там, лоб зелёнкой намазать, или ещё что.

— Товарищ Сталин сейчас занят, — показалось, или на самом деле в голосе сочувствие? — У него Патриарх. Ругаются.

— Всё равно доложите.

— Уже, — наманикюренный пальчик ткнулся в кнопку селектора. — Иосиф Виссарионович, приехал товарищ Логинов.

— Хорошо, пусть проходит, — откликнулся голос из динамика.

В кабинете ничего не изменилось, разве что рядом с портретом Ленина на стене появились иконы. Анатолий Анатольевич привычно щёлкнул каблуками, но у лакированных штиблет звук не тот, смутился, и пожал протянутую руку вождя. Патриарх, при появлении наркома отложивший в сторону пухлую папку с бумагами, тоже встал и пошёл навстречу.

— Здорово, Толич! Что-то редко видимся в последнее время. Дела?

— Они самые, выше головы. Кстати, с праздником!

— И тебя, — Алексей Львович улыбнулся в бороду. — Только христосоваться сегодня не надо, как на Первомай.

— Не я первый начал. Это ты постановил праздновать пасху каждый год первого мая каждый год.

— И что, разве хуже стало? И потом, что это за день был — международной солидарности трудящихся? Вот скажи, Толич, тебе есть какое дело до трудящихся Америки, или там Бразилии? Скажи честно — никакой Гондурас не беспокоит?

— Да пошли они все…, — предельно откровенно ответил нарком иностранных дел. Оглянулся на Сталина. — Извините, Иосиф Виссарионович.

— Ничего страшного, товарищ Логинов, эти стены слышали и не такое. Жалко только, что и Вы разделяете мнение товарища Патриарха. Я уже полтора часа пытаюсь объяснить, что он неправ.

— В чём? — возмутился Акифьев. — В том, что не даю выбрасывать народные деньги на помойку?

— Ну зачем же сразу так категорично, Алексей Львович? Неужели нет более деликатного термина?

— Да как угодно обзовите, смысл не изменится. Виданное ли дело — сто миллионов рублей на поддержку освободительного движения в Африке? Дайте товарищу Логинову половину… и две танковые дивизии — освободит любую Африку.

— Хоть завтра, — согласился нарком. — Сегодня уже не успею.

— Вот этого не нужно, — Сталин покачал головой. — Пусть освобождаются сами, иначе нам же и кормить придётся.

— После Анатолия Анатольевича? — Патриарх усмехнулся. — Сомневаюсь.

Иосиф Виссарионович с укором посмотрел на обоих:

— А как же имидж страны? Так, кажется, говорил генерал-майор Раевский?

— Он много чего говорил, в том числе и по этому вопросу. Напомнить?

— Не нужно, Алексей Львович. Но всё же — как быть с дружбой народов?

— А мы разве не дружим? Вот, спросите у наркома иностранных дел. С Норвегией, с Корсикой, с Балтийской конфедерацией, с Деникиным. За деньги — даже с Испанией. Мало? Так уже пару месяцев японцы в друзья набиваются. Монголы те же…. Вам ещё негров подавай!

— Мне, как русскому человеку, чужд всякий расизм, — Сталин, видимо в качестве аргумента, покрутил в воздухе трубкой.

— Кто о нём говорит, Иосиф Виссарионович? Разве можно называть расизмом обычное христианское благочестие?

— О чём Вы?

— Всё о том же…. Господь, как Вы помните, создал человека по образу и подобию своему. Так?

— Так.

— Не возражаете, да? Я вот, например, не могу себе позволить кощунственной мысли, что Бог был… хм….

— Логично, — согласился вождь. — Но, думаю, всё же оставим это для служебного пользования?

— А куда деваться? — Патриарх тяжело вздохнул и перекрестился. — Ради блага государства возьму на душу и этот грех. В обмен на некоторые уступки.

— Ладно, будь по Вашему, — кивнул Сталин раскуривая трубку. И пожаловался наркому: — И вот так, товарищ Логинов, по каждой статье бюджета. Какие экономисты в правительстве были, а? И где они сейчас? А их Каменев с Ворошиловым перестреляли. И примкнувший к ним Будённый.

— Педерасты были, а не экономисты, — опять возразил Акифьев. — В стране жрать нечего, много они наэкономили? И ты ещё недоволен? Вот, возьми всё того же Семёна Михайловича…. Скажи — ему придёт в голову мысль принимать ванну с шампанским, как нашей красной сучке? Нет, не придёт. Потому что он человек простой и незатейливый, как его сабля, и верхом разврата считает непогашенный в спальне свет. Или увеличение калибра танковой пушки с трёх дюймов до трёх с половиной без согласования с тобой.

Анатолий Анатольевич из-за спины Сталина пытался знаками объяснить патриарху, что мол нельзя так разговаривать с вождём, но случайно задел бутылку, стоявшую на краю стола. Она предательски звякнула, привлекая всеобщее внимание.

— Вы не беспокойтесь, товарищ Логинов, — Иосиф Виссарионович переставил коньяк подальше. — Вы думаете, он с Богом будет иначе говорить?

— Уж как-нибудь сам разберусь с Господом, — Алексей Львович опустился в заскрипевшее под его весом кресло. — Я же у него не прошу ничего. Наоборот, помогаю по мере сил. И от других того же требую. Как ни крути, а ваш этот коммунизм, будь он неладен, здорово напоминает Царство Божие, только здесь, на земле, построенное.

— Ну, это ты загнул!

— Ничуть. Жизнь всё расставит по своим местам. И шапку Мономаха в том числе.

Сталин насмешливо ухмыльнулся и расправил усы большим и указательным пальцами. Настойчивость Патриарха в этом вопросе заслуживала одобрения и уважения, но…. Но прошло всего семнадцать лет, как свершилась революция. Нет… удачно получился переворот — с собой Иосиф Виссарионович был предельно честен и откровенен. Может быть потом, через много лет…. Правда, закрадывается подозрение, что эти хитромудрые генералы — Каменев, Ворошилов, Шапошников, имеют собственный взгляд на данный вопрос. Особенно Сергей Сергеевич. Что только стоит его афера со школьными учебниками истории, которые по всей стране заменили на новые в течении месяца. Денег потрачено немереное количество, ладно ещё доставку книг в труднодоступные районы удалось совместить с учениями дальних бомбардировщиков. Сколько оленей в тундре поубивали тяжёлыми пачками.

А газеты? Да-да, те самые, которые почти год уже находятся под чутким руководством высокопоставленных прохиндеев. "Пионерскую Правду", и ту под себя подмяли. Её в первую очередь. Теперь их читать невозможно. Какой номер ни откроешь, везде: — "Продажная сущность политики Петра Первого, и его взаимоотношения с мировой закулисой", "Исследование советских психиатров мрачного периода последнего царствования"

И только один Александр Третий в тех статьях миролюбив, велик, и грозен. Ну, прямо, вековечная мечта русского народа об идеальном правителе — хоть икону с него пиши. И Булгаков хорош — тихой сапой проталкивает везде свою версию зимнего отдыха императора в начале тысяча восемьсот семьдесят восьмого года. С некоторыми пикантными подробностями. Угу, и каким бы чёртом его в Гори понесло в такую-то пору? Нет, не Михаила Афанасьевича. Но, кстати сказать, его гнусные измышления имеют определённый успех. Не далее как вчера, за завтраком, дочь Светлана, задумчиво оглядев отца, предложила отпустить бороду. И Васька её поддержал — чтобы как у деда, говорит.

Мифотворцы…. Ладно, не стоит об этом. Пока не стоит….

— Оставьте в покое шапку Мономаха, товарищ Патриарх. Давайте, лучше, перейдём к международным делам.

— С этими вопросами к Анатолию Анатольевичу, — Акифьев сразу утерял интерес к разговору, и сейчас разглядывал бутылку с коньяком, меланхолически поглаживая живот в районе печени. — Он у нас специалист.

— Да, — Сталин посмотрел на наркома иностранных дел. — В каком мы сейчас положении?

— Вот как раз мы не в положении, Иосиф Виссарионович. А вот англичане беременны… войной. И, опасаюсь, могут разродиться в самом ближайшем времени.

— Нехорошо-то как получилось. И кто же тому поспособствовал?

Алексей Львович на краткий миг оторвался от благочестивого созерцания:

— Чего уж там скромничать. Сами и поставили половину Европы на четыре кости…. Господи, грех-то какой. Ладно, с Богом я сам договорюсь, продолжайте в том же духе.

— Не беспокойтесь, товарищ Патриарх, мы предохраняемся, — нарком достал из портфеля кожаную папку с монограммами. — Вот проект договора с Норвегией о размещении на их территории наших подводных лодок.

— Одобряю! А экипажи можно монахами укомплектовать.

— Зачем?

— Ну как же? Во-первых, — подальше от мирской суеты, в тишине и покое…. Способствует духовному катарсису. А во-вторых, — ежели что, то мученическая смерть их не страшит. И последнее — у них нет семей, нам с тобой не придётся похоронки писать. По ним плакать некому.

— А вам не жалко?

— Пойдут только добровольцы. Люди сами выберут свою судьбу…, — Патриарх не договорил, в кармане рясы громко зазвонил телефон. Изделие нижегородского радиозавода имени М.В.Фрунзе было доступно весьма немногим из советского руководства. Алексей Львович входил в их число.

Воспользовавшись паузой в разговоре, Сталин заговорщицки подмигнул наркому, и кивнул в сторону коньяка. Логинов утвердительно склонил голову и, так же молча, вынул из бездонного портфеля три серебряных, с чернью и финифтью, стаканчика. Патриарх неодобрительно посмотрел на обоих, но благословил начинание, не отрывая трубку от уха.

— Львович, ты как? — на всякий случай уточнил Анатолий Анатольевич.

Тот на мгновение прервал разговор, состоявший преимущественно из междометий и местоимений:

— Без меня.

— А за победу русского оружия?

— За победу буду! — Акифьев расправил плечи, звякнув орденами и, со щелчком закрыв телефон, сунул его обратно в карман. — Звонили из мастерских — корона и меч для Деникина готовы, можно передавать археологам.

— Никто ничего не заподозрит?

— Обижаете, товарищ Сталин. Лучше настоящих получились. Даже больше скажу — учитывая преемственность власти и её, тьфу…, легитимность, вывели происхождение сих реликвий от древних сарматских царей. Приходи, кума, любоваться!

— Ну это уже перебор.

— Отнюдь…. Об этом свидетельствуют недавно найденные хроники Андрионика Шмалькийского, очевидца событий и современника тех царей.

— Ох и доиграетесь вы с историей, товарищи….

— А что, нельзя? Нешто мы не победители? Тем более раскопанные свитки уже жёстко датированы археологами и лингвистами Старбриджского университета. Соответствуют второму-третьему веку нашей эры. Нормальная древняя династия получится, нам-то чего?

— Не жирно ли ему будет, товарищу Антону Ивановичу?

— Ревнуете к чужой славе, Иосиф Виссарионович? — Алексей Львович крутил в руках стаканчик. — Напрасно. Только скажите, и у Вас будет не хуже. Да о чём я — гораздо лучше. Есть на примете пара перспективных скифских курганов. Мало? Можем покопаться на южном Урале, там кое-что интересное появилось. Хотите быть древним Арием, товарищ Сталин?

Лучший друг советских и прочих археологов от неожиданности поперхнулся и долго кашлял, пока Анатолий Анатольевич, сначала с осторожностью, а потом и войдя во вкус, не постучал кулаком по спине.

— Вы о чём, Алексей Львович? Ещё не хватало мне обвинений в фашизме. Арийское происхождение давно и прочно взято на вооружение Гитлером.

— Ну и что? — пожал плечами Патриарх. — Думаете, кто сейчас помнит про бредни этого сумасшедшего? Кстати, он жив ещё?

— Нет, — ответил Логинов, сверившись со своими бумагами. — И уже давно. Два месяца назад клиника, где находился на излечении ныне покойный Адольф Алоизович, подверглась удивительно точному налёту саксонских бомбардировщиков. Но что удивительно — в это самое время весь персонал и пациенты находились в местной кирхе. Кроме Гитлера, естественно, привязанного к кровати.

— Наши сработали?

— Не знаю, товарищ Сталин. Скорее всего нет, слишком уж не экономно. Вот если бы просто пристрелили, или там ледорубом…. А вот бывший главный врач той психушки уже переехал во Львов и открыл в столице Галицийского Каганата новую клинику.

— Значит, Сагалевич руку приложил, больше некому. И за что он так не любил бедного Адика? Да, Анатолий Анатольевич, Соломон Борухович планирует своё прибытие в Дрогичин?

— Да, товарищ Сталин. Вот с утра сегодня и созванивался — будет. Только одного опасается — нашего Алексея Львовича.

— А чего меня бояться? — обижено пробасил Акифьев. — Если Родина потребует, я не токмо с этим старым хмырём, а и с чёртом на брудершафт выпью.

— И за сохранность и чистоту души не побоишься? — улыбнулся Иосиф Виссарионович.

— О своей душе беспокойся, политик. А я уж как-нибудь справлюсь. Всяко лучше с чёртом, чем как ты, с Троцким водку хлестать.

— Так он же человеком был, а не….

— Вот уж не замечал! Тем более, не тебе ли, как бывшему семинаристу, знать разницу между простым чёртом и Врагом рода человеческого.

— А она есть? — удивился Сталин.

— Конечно! Разве не помните, с кем подписывали договоры разные Фаусты, Гёте, и прочие юные Вертеры и Гретхен? Вот о чём и говорю…. Наш, приличный русский чертяка, с ихними бесами на одном гектаре, хм…, естественные надобности оправлять не станет. Он кто? Особенно наш, коренной, кондовый, который от портянки не заколдобится…. Забавное, глуповатое существо, вроде домового, почти зверушка, только говорящая. Да чего объяснять, если и сами их не раз видели! Даже если и пакостит, то не из злобности, а от природной предрасположенности. Не будете же упрекать комаров за их непреодолимую тягу к кровопийству?

— Значит, не так уж они и страшны, как малюют? — рассмеялся Логинов.

— Точно так. Вот только тебе, Толич, я бы не советовал вести с ними дипломатические переговоры.

— Это почему же? Думаешь не справлюсь?

— Как тебе сказать…. Говорят, на досуге книги пишешь?

— Есть немного, — признался нарком. — Приключения, фантастику. Но, в основном, про танкистов. А что, нельзя?

— Да на доброе здоровье, пиши. Только не любят они писателей. Особенно после Пушкина и Гоголя.

— Понятно, ответил Анатолий Анатольевич. А потом с опаской посмотрел на свой стаканчик и, на всякий случай, перекрестил его. Но пить всё равно не стал, и осторожно поставил как можно дальше от себя.

— Ладно, всё, закончили лирические отступления, — Строго произнёс Сталин, едва сдерживая смех. — Каковы будут наши дальнейшие действия?

— Сейчас, или в перспективе? — уточнил Патриарх.

— Вообще…

— Чего тут думать? Бюджет в задницу, в смысле, на доработку в Верховный Совет. Анатолий Анатольевич пусть в Ревель выезжает. Там с Сагалевичем и товарища норвежского короля встретят. А уж мы, Иосиф Виссарионович, через недельку самолётом до Кобрина.

— А что, нельзя ближе аэродром найти?

— У него, товарищ Сталин, тёща в Кобрине, — не удержался от шпильки Логинов.

— А мне говорил, что в Саратове. И в Нижнем Новгороде ещё одна. А вообще, разве Вам по сану дозволяется иметь жену?

— Так то ж двоюродные жёны, — успокоил Алексей Львович. — Буква закона соблюдена. Дура лекс, как говорится. Ну что, на посошок? Анатолий Анатольевич, ты почто отнекиваешься? А за победу русского оружия?

Глава 8

В её бригаде были гопники

И два застенчивых бича,

Знакомых с творчеством Кропоткина,

Который ссучил Ильича.

И в час обеденный, как правило,

Бичами ставился вопрос:

— Что пролетариев заставило

Пустить державу под откос.

Во время этих жарких диспутов

Она узнала в первый раз,

Что секс придуман коммунистами,

Чтоб сбить порыв народных масс.

Сергей Трофимов

Прохладное лето 34-го. Минск

Узкая улочка, мощёная серым булыжником, была тиха и покойна. Только старые каштаны, сбегающие со склона к самой Свислочи, не пускающей их в Троицкое предместье, с лёгкой насмешкой шелестели листвой, наблюдая за несколькими унылыми арестантами, под присмотром бдительного выводного красившими бордюры известкой.

Напрасно молодой, недавно в первый раз побрившийся, солдатик подгонял своих подопечных, то многозначительно похлопывая по прикладу трёхлинейки, то убеждая успеть закончить работу до ужина. Нашёл чем заманивать! Тут тепло, свежий воздух, птички, опять же, поют — лето на дворе. А в камерах гарнизонной гауптвахты, кажется, со времён постройки поселилась глубокая осень. Вот сволочь какая! Ага, это про осень. Поселилась на губе, и по ночам показывает временным жильцам сей скромной обители все свои сомнительные прелести. Даже когда на улице стоит жара, такая, что вороны стараются не летать из опасения обжечь крылья, на стенах одиночек, покрытых цементной шубой, собирается обильная роса. И только дотронься пальцем — капелька воды бежит вниз причудливым путём, прихватывая своих подружек, и на холодный бетонный пол стекает уже полноценный ручеёк. Стылый ветер бьет по ногам, и не помогают ботинки с обмотками. И откуда он только берётся, если зарешёченное окошко размером с папиросную коробку выходит во двор как раз на уровне земли, или, даже, чуть ниже.

Ветер тоже сволочь. Как от него спрятаться? Узкая деревянная полка, отполированная солдатскими боками за многолетнюю свою карьеру, и в просторечии именуемая шконкой, поднята на день, и пристёгнута к торчащему из стены железному пруту массивным висячим замком. То же происходит и со столиком, если таковой не изничтожен, как класс. Встречается всякое. Остаётся только ходить по камере, считая шаги, и с чёрной завистью вспоминать, как при проклятом царизме пламенные революционеры в мрачных казематах Петропавловской крепости, в перерывах между жаркими диспутами, писали "О национальной гордости великороссов" молоком, наливая его в чернильницу, сделанную из мякиша белой булки.

И такое в душе негодование поднимается…. Вместе с чувством искренней благодарности к пролетариям, сбросившим гнилой либеральный режим чокнутого Николашки. Ведь страшно даже представить, до каких извращений дошёл бы его воспалённый и скудоумный мозг, не останови его вовремя революционные ублюдки…, пардон, матросы. Не изволите ли гауптическую вахту с двухместными нумерами? Где стены с побелкой весёленьких расцветок, деревянные (!) полы, и, о ужас, койки с матрацами и белейшими простынями. И отправить в этот рай на пятнадцать суток не сможет даже сам командир полка. Только по приговору военного трибунала, с прокурором и адвокатами. И вот уже потом, после исполненного великой мудрости таинства суда, Вас препровождают на губу с предупредительностью и вежливостью, предварительно проверив свежесть газет на прикроватной тумбочке.

И, не дай Бог, строевая подготовка! Какие уж там десять часов в день. А работы? Ни в коем случае. За такое насилие над личностью и преступление против гуманизма, коменданта, вкупе со всем караулом, распнут считающие себя совестью народной либеральнейшие репортёры — Гнуснеры, Дармоеденки и Мыколы Свининкины…

Спасибо тебе, Господи, что уберёг армию от подобного будущего. Были, конечно, пару лет назад поползновения, когда товарищ Тухачевский, впоследствии оказавшийся вовсе не товарищем, предпринял попытку организовать Комитет солдатских матерей, мотивируя свою подрывную деятельность необходимостью крепить единство армии и народа. Но партия, и её видный представитель — Климент Ефремович Ворошилов, были начеку, разоблачив наймита мировой буржуазии, и ущерб, по возможности, свели к минимуму.

— Пошевеливайтесь, бисовы дети! — выводной в очередной раз попытался поторопить подопечных. — На ужин опоздаем.

Наивный человек, вернее — красноармеец. Может, для него это и стимул — караул питается из отдельного котла, но губари…. Нет, не будем спорить — пища весьма и весьма калорийная, шрапнель там, или дробь шестнадцать…. С традиционным куском варёного сала, имеющего из-за небритой шкуры своей народное название, непроизносимое в обществе дам. Щи или суп, обычно, менее питательны, но при некоторой удаче среди десятка капустных листочков можно обнаружить деликатес — умерший естественной смертью анчоус, бывший в девичестве балтийской килькой. Но, что ни говорите, сбалансированность местного рациона очень способствует поддержанию армейской дисциплины.

А на воле хорошо! Даже, несмотря на то, что улица, будто в насмешку, названа именем анархиста Бакунина. Да и пусть его, может, приличный человек был… Вот как этот солдатик, что с пониманием отвернулся, позволяя старушке в плюшевой кацавейке тайком сунуть арестантам маленький кулёк с пилёным сахаром. Русскому народу, пусть даже бабка подозрительно носата и черноглаза, свойственно чувство сострадания к острожникам, даже если у тех рожа поперёк себя шире. От себя, от сердца отрывают, но накормят любого бедолагу, пусть и последним куском. Ну и ладно…. Может у старой женщины потребность такая — накормить? А бездомных котят на всех не хватает.

Лишь бы подсолнечное масло не таскали. Выводной не знал, причём тут оно, но, говорят, в Москве продавцы начали спрашивать у пожилых покупательниц имя. Зачем — тоже непонятно…. Ходят, правда, упорные слухи, что после ответа на вопрос в одном из столичных магазинов побили Анну Ахматову. Но это, скорее всего, дело рук завистников и литературных недоброжелателей.

— Осторожнее, придурок! — послышался крик за спиной, и солдат резко обернулся, перехватив поудобнее винтовку.

Один из принудительных маляров, нёсший ведро со свежей порцией разведённой извёстки, споткнулся о небрежно брошенную кисть на длинной ручке, и сейчас лежал в белой луже, медленно стекающей вниз, в сторону набережной. Пострадавший поднял лицо, сразу напомнившее Вертинского в костюме паяца на концерте в Доме офицеров, и громко пожелал здоровья и долгих лет жизни ведру, кисточке, товарищам, допустившим вопиющую халатность, и всем родственникам того самого Бакунина по женской линии. Он ещё что-то говорил, но приближающийся шум автомобильного мотора не позволил в полной мере насладиться изысками русского языка, помноженными на семилетнее образование.

Белоснежная полуторка, на приличной скорости спускающаяся по улице, резко затормозила возле распростёртого бойца, так и застывшего с испуганно раскрытым ртом, отчего её задние колёса потащило юзом по мокрой мостовой как по гладкому льду. Машину резко развернуло на сто восемьдесят градусов и с размаху ударило о свежевыкрашенный бордюр…. Удачно подвернувшийся каштан не позволил опрокинуться, остановил, только правый борт разлетелся брызгами мелких щепок. Внезапная и жёсткая остановка послужила причиной тому, что из разбитого кузова стартовал и с удаляющимся визгом перелетел через высокий кирпичный забор неопознанный объект.

Виктор Эдуардович Филиппов, вцепившийся в обшивку сиденья так, что вырвал куски толстого дерматина вместе с несколькими пружинами, проводил необычный снаряд взглядом, в котором явственно читалась надежда на летальный исход. А потом тяжело выдохнул:

— Писец комендатуре.

— Не переживайте, товарищ майор, — поспешил успокоить водитель полуторки. — Она низко пошла, а особый отдел на третьем этаже. Авось не достанет.

Привлечённый слишком шумным прибытием гостей, из ворот выскочил лейтенант. И застыл, любуясь разрушениями, нанесёнными полуторке упрямым деревом.

— Здравия желаю, товарищ майор! Как же Вы так неудачно?

— Нормально, — отмахнулся Филиппов. Или он так козырнул в ответ? — Бывало и похуже. Я тут арестованную шпионку привёз. Возьмёте?

Дежурный скривился, будто вместо водки хватанул стакан берёзового сока, и демонстративно посмотрел на часы.

— Что-то не так? — сразу забеспокоился Виктор Эдуардович.

— Опоздали немного, товарищ майор. Массовые расстрелы на сегодня закончены. Извините, но работа у людей нервная, и врачи разрешают им трудиться не более двух часов в день, с трёх до пяти, как жара спадёт. У нас с этим строго.

— Понимаю… Только мне, в принципе не туда. Мне бы шпионку сдать…

— Нет, всё правильно, со шпионами как раз туда. Чего с ними церемониться?

— И много приходится… того?

— И не спрашивайте — как прорвало. В прошлом месяце четверых, и за две недели нынешнего…. Ваша клиентка третьей будет.

— Да, что ты, лейтенант, сразу к станке? Разобраться нужно, на ней ещё висит покушение на честь и достоинство двух офицеров, находящихся при исполнении.

— Извините, товарищ майор, не знал. Тогда попробуйте обратиться в отдел индивидуальных репрессий, может там помогут, если по домам не разошлись.

— Ну у вас и служба, в семь часов вечера никого не застать на рабочем месте.

— Приказ из Москвы, от самого товарища Блюхера, — пояснил лейтенант. — Работать только днём, все аресты производить по утрам, а воронки перекрасить в жёлтый цвет.

— Как канарейку?

— Угу…, так и зовут — гонорейками.

Филиппов посочувствовал горю, и спросил:

— Слушай, а чего у вас ОГПУ и военная комендатура в одном здании? Экономите, что ли?

— И Особый отдел округа тут. Нет, не экономим, что Вы, просто так удобнее. Не нужно бегать по всему городу за подписями и согласованиями. Эта…, как её…, оптимизация производства. Так пойдёте в ОИР, товарищ майор? Пропуск выписывать?

На КПП Виктор Эдуардович положил на стол удостоверение, и отвернулся к стенке, рассматривая наглядную агитацию с призывами монстровидных девиц не болтать, ввиду всеобщей недрёманности врага. Чем конкретно не нужно болтать — не уточнялось. Лейтенант поднял голову от бумажки, которую заполнял аккуратным почерком:

— Фамилия арестованной? Возраст? Пол?

— Фон Вилкас. На вид около пятидесяти. Пол — напоминающий женский, — тут Филиппов хлопнул в досаде себя по лбу, сбив на затылок фуражку. — Чёрт, да она уже здесь! Уже прошла. Ну…, как бы прошла.

— Обижаете, товарищ майор, мимо меня и муха не пролетит.

— Так то муха! Ты, лейтенант, когда-нибудь летающий танк видел?

— Они разве бывают?

— К сожалению…, — Виктор Эдуардович взял со стола пропуск. — Душераздирающее зрелище.

Дежурный в недоумении пожал плечами и проводил взглядом выходящего майора, за которым неотступно следовала маленькая длинноухая собачка.

Вроде бы особого ущерба зданию с полутораметровыми стенами нанесено не было, если не считать выбитого окна на третьем этаже, выдранной с мясом решётки, сломанных столов, и вогнутой внутрь толстенной двери несгораемого сейфа, но разговор генерал-майор Годзилин начал именно с упрёков. Сейчас он неторопливо шагал по кабинету, изредка поправляю очки в тонкой металлической оправе руками, затянутыми в перчатки защитного цвета. По случаю отсутствия стёкол были задёрнуты плотные шторы, и мягкий свет случайно уцелевшей лампы с зелёным абажуром причудливо подкрашивал лёгкую щетину на щеках начальника Особого отдела округа. Лёгкий оттенок нереальности происходящего придавал хруст стеклянного крошева под генеральскими сапогами, подозрительно напоминающий скрежет когтей неведомого зверя. Филиппов специально посмотрел — нет, следов и царапин на замусоренном паркете не остаётся.

— Нет, ты пойми, майор, я уважаю тебя как человека и боевого офицера…. Но нельзя же забывать о сохранении государственной и военной тайны. А если эта валькирия, пролетая над моим столом, успела прочитать секретные документы? И что с ней теперь делать?

— Не умеет она читать по-русски, Алексей Геннадьевич.

— Не знаю…. Враг хитёр и изворотлив, может и глупой бабой прикинуться.

— Вы думаете…?

— Я? Оно мне надо? Ты, Виктор Эдуардович, её… или его, арестовывал, ты и должен был проверить.

— Упаси Господи! — испуганно перекрестился Филиппов. — Но погодите, в Бресте, в отделении милиции, она имела некоторый интерес к одному младшему сержанту.

— Это ничего не доказывает. У них там, на Западе, не всегда и разберёшь…. Тьфу!

— Но есть ещё мнение полковника Берии. Он утверждает, что это — женщина. Товарищ опытный, вряд ли ошибётся.

— Берия-младший? Лаврентий Павлович? — переспросил Годзилин.

— Он самый. Приходилось встречаться?

— Да, пару раз пересекался у полковника Белобородова. Вот же человечище!

— Кто?

— Оба, — генерал-майор подошёл к разгромленному сейфу и, позвенев там, достал бутылку, запечатанную сургучом. — Ты как, на троих не откажешься?

— Он не употребляет, — Виктор Эдуардович мотнул головой в сторону кожаного дивана, на котором вольготно раскинулся Такс, положив голову на боковой валик.

— Ему и не предлагаю, обойдётся по малолетству, — ответил Годзилин, чем вызвал недовольное рычание. — Ты майор, я — генерал-майор. Как раз три звания, если моё надвое разделить. Так наливать?

— Конечно, — Филиппов принял стакан, по привычке всё ещё называемый маленковским. — За что будем пить?

— Давай за искоренение пьянства в славных рядах Рабоче-крестьянской Красной Армии. Да не напрягайся ты так!

— Я и не напрягаюсь. Только не пойму, как этот тост соответствует текущему моменту.

— Нормально соответствует. Даже колеблется вместе с линией партии. Водка, употреблённая к месту и в меру — сильнейшее оружие в руках трудового народа против происков мирового империализма, троцкизма, и космополитизма. Ты как, относишь себя к трудовому народу?

Виктор Эдуардович мысленно перебрал всех предков до седьмого колена, среди которых попадались бояре, три князя, один из которых светлейший, четыре царских генерала, один митрополит, и родной отец, ушедший в отставку подполковником, и поспешил согласиться:

— Конечно, отношу. Даже, без ложной скромности, — практически пролетарий!

Такс с дивана беззвучно смеялся, оскалив зубы и высунув язык. Ага, видели мы таких пролетариев, которые за обедом пользуются ножом и вилкой и, даже в одиночестве, сморкаются в носовой платок, стесняясь утереться рукавом.

— Чего это с ним? — обратил внимание Годзилин. — Может голодный?

— Вряд ли, всю дорогу до Минска только и делал, что жрал. Даже сухой паёк для арестованной сожрал. Представляете — банки с тушёнкой разгрыз.

— Уважаю! У меня на родине волки такие же — в голодный год лом перекусывают.

Услышав про волков, охотник на полярных медведей оживился. Ну это же другое дело! А то жизнь в последнее время стала скучна и однообразна до безобразия. Ни тебе подраться с достойным противником, ни поохотиться на соответствующую дичь. Мелкие развлечения, они не считаются. Разве может вид горящего вокзала в захолустном городке уменьшить собачью тоску по хозяину? А его всё нет и нет…. И что это значит? А это значит — самому искать надо. А где? Ну, так и коту понятно — там, где опасность. Любимый хозяин всегда на посту! Так-так…, что у нас насчёт опасности? Точно — там, где волки, перекусывающие ломы. Майор, что, не слышишь? Поехали!

— Нет, он определённо голодный, — решил генерал. — Может его колбасой накормить?

Пёс скривил рожу и фыркнул с отвращением.

— Понимаю, — кивнул Годзилин. — Я бы сейчас тоже… глухаря, запеченного в печке…. Кабаний окорок…. Или стерлядочки…. Слушай, майор, а приезжай ко мне зимой. Как раз в отпуске буду. В баньке попаримся, водочки попьём. Могу на экскурсию в лагерь свозить, не в пионерский.

— А Вы откуда родом, Алексей Геннадьевич?

— Вяцкой я. Через два дома от Александра Грина родился. Читал про алые паруса? Ну, так приедешь, чо?

— А чего, можно, — майор посмотрел на Такса. — Охотничья собака у нас есть. Только бы до зимы от этой фрау избавиться.

— Гуманист ты, Виктор Эдуардович, несмотря на пролетарское происхождение. Давай ей прямо сейчас вышку оформим? И десять лет поражения в правах.

— Это как?

— Не обращай внимания, стандартная формулировка. Одного не могу понять — чего ты с неё возишься?

— Знаете, товарищ генерал-майор…

Годзилин поставил под обломки стола незаметно опустевшую за разговором бутылку и поправил:

— Знаешь…. Совместно выпитая водка для приличных людей вполне заменяет пуд соли.

— Хорошо. Понимаешь, Алексей Геннадьевич, что-то рука не поднимается, вот так-то вот…. Думаешь, не хочется стрельнуть ей в затылок, предварительно намазав лоб зелёнкой? Ещё как хочется. Но держит какая-то хрень внутри. А что, и сам не знаю.

— Да правильно, Витя. И у меня такое бывает. Значит, не зачерствели мы с тобой, душами не загрубели. А вот когда перестанем чувствовать такое — гнать нас нужно из органов. А лучше расстрелять. Ладно, не будем больше об этом. А с фрау твоей можно поступить иначе.

— Как?

— Соберём сейчас Особое Совещание, выпьем…, в смысле — обсудим, и дадим десять лет без права переписки. И, по традиции, червонец намордника в зубы. Вот только извини, но этапов в ближайшее время нет, и не предвидится. Как, сам её на лесоповал повезёшь, или оставишь у нас дожидаться?

— Оставлю, — согласился Филиппов под протестующий рык Такса. — Мне же ещё в Париж срочно нужно.

— Лаврентию Павловичу привет передавай.

— Обязательно.

— Ну что, на посошок?

Камера, нет, не одиночка благословенной гарнизонной гауптвахты, а общая, расположенная этажом выше, встретила фрау фон Вилкас насторожённо и озлобленно. И так набили под завязку, одиннадцать человек на десять посадочных мест, а тут ещё вталкивают что-то громадных размеров, пыхтящее как кит на мели, да ещё и кричащее на малопонятном языке.

Удар прикладом по самой нижней части спины не возымел должного действия, а потому был продублирован сапогом в то же место, что придало арестованной ускорение. Быстро перебирая ногами, с гордостью несущими её пышное тело, она была остановлена в стремительном беге только ближайшей шконкой, на которую и рухнула, придавив худощавого юнца с печально-интеллигентным лицом.

Когда сердобольные сокамерники общими усилиями спихнули валькирию на пол, юноша открыл совсем было закатившиеся глаза, и прошептал еле слышно:

— Простите, мадам. Вам, наверное, было слишком жёстко и неудобно? И как Вы попали в мужскую камеру?

Фрау, не поднимаясь, растроганно всхлипнула:

— О, майн херц, Ви поиметь чуткое сердце. Этот грубый как пферд зольдатен нихт заглядывать…, разглядывать женщина. Ви есть смрадных дух….

— Какой, простите?

— Не понимайт? Я есть плохо владеть и шлифовать русски базар. Ви поиметь состраданием мою дуду! Будем брудершафт? Зовите меня просто Магда-Хелена-Августа-Артурина-Таис. А ты? Как у вас гофорятт? Обзовись, козьоль?

Юноша ещё больше засмущался, потупился, и скромно признался:

— Меня зовут Саша. Саша Исайевич. Это фамилия такая. А на самом деле я поэт тамбовской школы. У меня даже чётки есть.

— Вас?

— Ну зачем же там официально? Мы, кажется, перешли на "ты"?

— Что есть чётки?

— Вот! — Поэт гордо вытащил из кармана нечто похожее на бусы. — Это мне литовские полицейские, пусть земля им будет пухом, из хлеба вылепили. Я их перебираю для лучшего запоминания стихов. Красная бусинка — ямб, чёрная — хорей. Кубики обращают внимание на безударные гласные в окончании слов, а пирамидки — напоминают правописание чк-чн без мягкого знака. Всё очень просто, не правда ли? Могу дать потрогать. О, мадам, не стоит краснеть и смущаться, я имел ввиду только чётки.

Фрау фон Вилкас осторожно взяла в руки зашифрованную поэзию и зачарованно вдохнула аромат высокого искусства. Пахло чёрствым хлебом. Едой….

— И какого хрена её засунули в эту камеру? — генерал-майор Годзилин по причине слишком раннего утра пребывал не в лучшем расположении духа. — Майор Филиппов уже уехал?

— Так точно, ещё вчера, — доложил дежурный офицер.

— Ну и ладно. А то бы расстроился человек. Поэта в Новинки уже отвезли?

— В психиатрическую? Да, почти сразу же. На удивление странный народ, эти поэты, товарищ генерал. Ну подумаешь — бабёнка чётки съела…

— Не скажите, капитан. Не у всякого на руках женщины помирают, подавившись какой-то дрянью. Да и чёрт с ними… Эту фрау пусть прикопают где-нибудь по-быстрому… И принесите мне крепкого чаю. А лучше — водки.

Глава 9

Искажено пространство, место, время.

Бомжей в подъезде примешь за волхвов.

— Шолом алейхем! Как погода в Вифлееме?

Что нужно вам в стране бессонных свистунов?

Тимур Шаов

Прохладное лето 34-го. Где-то под Минском.

Житие от Израила.

Надоело…. Всё надоело к ебеням собачьим… Перед Таксом потом извинюсь. Но сколько же можно? И так тысячи лет — трудишься в поте лица и остальных частей тела, а оглянешься назад, и вспомнить нечего. Работаем чтобы жить, или живём, чтобы работать? Изо дня в день, в любое время суток. И для чего? Сдохнешь ненароком, а тебе скажут: — "Вот сволочь, специально помер, из прирождённой ленивости"

Нет, конечно сам я помирать не собираюсь, если временно только, но рассуждая теоретически….

Простите, что-то расслабился немного. Вот уже часа полтора, как пребываю в тяжёлой депрессии. Имею право на неё, или нет? Надоело… Можно же мне хоть раз в жизни о душе задуматься? Вернее — позаботиться и успокоить её? Сам знаю что можно, только Гаврила Родионович отнял бутылку с коньяком, употребляемым исключительно в лечебно-профилактических целях.

И опять орёт, сволочь. Господи, ну чего он так орёт? Нет, Господи, можешь не отвечать, и сам знаю. Ну да, перестарался чуток при допросе англичанина, не спорю. Ну и что теперь, расстреливать меня за это? А у него самого такого не бывает? Тоже, помню, увлекался. Да что далеко за примерами ходить? Вот, совсем недавно, практически почти вчера, при обороне Иерусалима так разошёлся, что половину ассирийской армии в одиночку умиротворил. Ага, летальным способом. И за царём ихним гонялся, угрожая матерно, пока угроз своих не сдержал…. А ведь просили оставить для допроса. У Иезекии кое-какие финансовые претензии накопились.

А сейчас вот орёт и обзывается. И это при посторонних. Представляю, что скажет с глазу на глаз. Вот только мне от этого понимания легче не становится. Нет, ну сколько можно-то? Нельзя так грубо развращать дисциплину, устраивая разнос целому генерал-майору, то есть мне.

— Лаврентий Павлович, — максимально вежливо прошу Берию, делающего вид, будто наш экспрессивный диалог с товарищем Архангельским его абсолютно не касается. — Заткни барону уши.

— Чем, пальцами?

— Да чем угодно! — вот, ещё один шутник нашёлся. Ну я ему это припомню, опричнику проклятому. — Возьми подписку о неразглашении.

— Товарищ генерал, Изяслав Родионович, это уже четырнадцатая за сегодняшний день, — взмолился фон Такс.

— Ничего, — успокаиваю барона. — Заодно и в правописании потренируетесь.

— А зачем мне оно? Я же танкистом хочу стать, а не писарем.

— Издержки службы, вернее — её тяготы и лишения. Текст присяги помните?

— Но там про бумаги ничего не сказано.

— Учитесь читать между строк. Иначе, какой же Вы русский человек? Писанина — неотъемлемая часть военной службы.

Пока баварец оттачивал каллиграфическое мастерство, Гиви как-то внезапно подобрел, перестал ругаться, но ранее отобранную бутылку так и не вернул.

— Ладно, извини, погорячился, — примиряющее произнёс он. — Но ведь и ты тоже….

— Я что, специально? Кто мог подумать, что этот британец окажется таким хлипким?

— Хоть немного успел допросить?

— Успел-успел. Меня другое беспокоит, Гиви….

— Коньяк?

— Да хрен с ним, с коньяком! Кстати, бутылку верни!

— На, — Гаврила, не ожидавший от меня покладистости и миролюбивости, вернул требуемое. — Ты о чём сейчас?

— Вообще…, и о жизни в частности, — пара глотков способствовала красноречию. — Не замечаешь, что жизнь эта какая-то странная пошла?

— Поясни.

— Чего ещё пояснять? Сам не видишь? Мельчаем мы, Гавриил Родионович, мельчаем. Помнишь, во времена оны? Динозавры не понравились, всю планету обожрали и обгадили — бабах метеоритом, и ладушки. Гиперборейцы оборзели — и их тем же, и по тому же месту. Вспомни, да мы этими метеоритами как мухобойкой шлёпали.

— И что с того? — Гиви выдернул у меня бутылку из руки и нервно ополовинил её.

— А то! Мельчаем, говорю. Империю там снести к чертям, или остров какой утопить. Но не более. Потом ещё хуже — этого нельзя, того нельзя… Тьфу, гуманистами стали, аж самому противно.

— Изя, не провоцируй.

— Я провоцирую? Господь с тобой. Наоборот, моё стремительно прогрессирующее миролюбие…

— Это когда города в щепки разносил? — перебил Архангельский.

— В пыль… Там же в основном глинобитные дома были. И что с того? Да, были и мы удальцами! Только это в прошлом, понимаешь?

— У тебя депрессия.

— Вот обзываться не надо, а? Просто надоело вытирать всем сопельки и сажать на горшок. Понял? Мельчают люди, и мы вместе с ними. Всяк суетится, лжёт за двух, и всюду меркантильный дух.

— Пушкина цитируешь?

— Ну да, я же сам эти строчки и диктовал Александру Сергеичу.

— Да ты поэт, — Гиви наглой лестью пытался поднять моё настроение. Но потом грубо уточнил: — Хрен ты собачий, а не поэт.

— Это почему? — оба последних утверждения что-то меня не устраивали. Особенно предпоследнее.

— Присягу помнишь?

— Конечно! Отче наш, иже еси на небеси…

— Не эту. Настоящую, а не официальную.

— Про "хранить и защищать"? Помню.

— Ну… Ну так храни и защищай! А будешь нудить — получишь в рыло!

Не слишком радостная, однако, перспектива. Помню как Гиви ударом кулака перешибал мраморные колонны в собственном доме, обрушивая крышу на слишком юморных филистимлян, попытавшихся шутки ради обрить его наголо. Глупые шутки, скажу вам. Кому потом пришлось трое суток развалины разбирать без применения тяжёлой техники? То-то и оно…

Так, с чего бы мне продолжить хранить Советский Союз? А, вспомнил. Этот аглицкий майор, скоропостижно померший единственно при виде вполне невинных клещей для укладки шпал, греющихся в уютно потрескивающем костерке, успел таки поведать немало интересного. Весьма, я бы даже сказал.

Польская разведка, уже лет триста работающая на британцев, передала им сведения, касающиеся предстоящей коронации товарища Деникина. И те, соответственно, решились на радикальные меры.

— Ради какие меры? — переспросил Гиви.

— Свинью подложить хотят, — пояснил Лаврентий.

Это точно, свинью. И опять не своими руками, такие уж славные традиции в старой доброй Англии. Антон Иванович собирался обязательно встретить Сталина на Кобринском аэродроме, а вот по дороге в Дрогичин их кортеж ожидают не слишком приятные сюрпризы.

Одна группа диверсантов, просочившаяся через Брест, к настоящему времени должна была заминировать мост на Днепровско-Бугском канале, куда Иосиф Виссарионович решил приехать с экскурсией и инспекцией. Этот же канал, прямой, будто по линейке проложенный, и послужит ориентиром для неизвестных бомбардировщиков без опознавательных знаков, хоть сейчас готовых взлететь из чехословацкого Прешова.

— Они там что, сдурели в своём Лондоне? Сплин в голову ударил? — Гаврила перебил мой монотонный доклад. — Это же война!

— С кем, Гиви? После бомбардировки, в районе моста будет выброшен парашютный десант, набранный из беглых поляков и немцев, из-за своей гражданской войны временно оставшихся не у дел.

— Чего им между собой не воюется?

— Забесплатно? Не смеши, это же Европа.

Генерал-майор Архангельский задумчиво почесал затылок, уронив фуражку:

— Это нужно предотвратить!

— Так я слетаю по быстрому, наведу порядок?

— Изя, прекрати, люди сами должны решать свои проблемы.

— Да всего чуть-чуть помогу…

— Сиди, я сказал. И думай.

— Может Сагалевичу позвонить? — предложил Лаврентий Павлович, подсунув фон Таксу очередной бланк подписки. — А что, сейчас до Минска доедем, и звякну.

— Ты что? — возмутился Гаврила. — Никто не должен знать о нашем возвращении. Ушли и ушли, всё, с концами. А то брякнет что-нибудь в разговоре со Сталиным, вся конспирация к псу под хвост.

— Кто? — удивился Палыч. — Соломон Борухович? Будет молчать как рыба, он мне ещё с "Челюскина" полторы тысячи рублей должен. Не в его интересах афишировать наше присутствие.

— Думаешь, Сагалевич такой мелочный человек?

— И в мыслях не было, — ответил Берия, отыскивая в записной книжке номер телефона. — Полторы тыщи — это не деньги. Так что с его стороны это будет просто дружеская услуга. Можно сказать — бесплатная.

— Хорошо, уговорил. Звони.

Житие от Гавриила

— Ну и чего он сказал? — Изя, доедающий двенадцатую отбивную, каждая на половину сковородки, в буфете минского вокзала, на минуту оторвался от увлекательного занятия. — Поможет?

Лаврентий устало плюхнулся на стул, вяло отмахнулся, и припал к запотевшей кружке с пивом. Видно было, что разговор дался ему не так-то и просто. На второй уже перевёл дыхание, промокнул губы громадным клетчатым платком, прислушался к внутренним ощущениям, и кивнул, блеснув залысинами.

— Без проблем. Я же говорил — свой человек.

— А чего взамен? — проворчал Израил, подвигая Палычу блюдо со свежеотваренными раками. — Или я не знаю Сагалевича?

— А я не знаю! — похвалился барон фон Такс.

— Счастливец, — хмыкнул Берия. — Ты прав, товарищ Раевский. Просит, паразит.

— Что?

— Так, малость одну. Его племяннику срочно понадобился выход к Чёрному морю.

— А кто у него племянник? — Изя подпёр щёку рукой, и в ожидании ответа поигрывал погрызенной рачьей клешнёй.

— Он галицийский каган.

— Понятно объясняешь…. Ему — точно нужно. Так ты чего ответил? Послал?

Лаврентий взмахом руки попросил официантку сменить кружки, и улыбнулся невинной и кроткой улыбкой, от которой падали в обморок крокодилы в зоопарке.

— Я дал принципиальное согласие, — Палыч насладился произведённым эффектом. — Граница с каганатом пойдёт по правому берегу реки Прут, до впадения её в Дунай, а так строго на юг, до моря.

— Постой, но ведь там Румыния, нет?

— А нам есть какая-то разница, что там было раньше? И потом, это уже не наши проблемы и головная боль — есть на карте Румыния, нет ли её…, — и повторил, принимая с подноса свежие кружки. — Какая нам разница?

Нет, определённо, эти два товарища скоро сведут меня с ума. Если быть точнее, то два с половиной, потому что они и барона постепенно превращают в такого же прохвоста. Ну где же это видано, чтобы вот так, походя, попивая пиво с раками, перекраивали карту Европы? Да, не спорю, и самому приходилось порой решать судьбы мира в походных условиях, но там хоть антураж был соответствующий. В раскинутом шатре, под развёрнутыми знамёнами, под барабанный бой, грохот пищалей и мушкетов.

Или в бане, когда выйдешь из парилки весь распаренный, с берёзовыми листочками, прилипшими, хм…, допустим к плечу. А тут и денщик встречает с чарочкой на подносе, и рука его в белой перчатке предупредительно так вилочку держит с наколотым на неё огурчиком. Лепота! И такая ясность и пронзительность мысли образуется, что раздвигаются границы мироздания, познаётся промысел Божий, а границы государственные приходят в равновесие сообразно ему.

Но не в пивнушке же привокзальной такие дела решать? Понимаю Изю — как был авантюристом, так им и остался. Но Лаврентий Павлович? Не солидно, право слово.

— Чего загрустил, Гаврила Родионович? — развеселившийся напарник хлопнул меня по плечу.

— Ты что творишь, зараза? — заорал на Израила Лаврентий, растерянно наблюдая как пиво, плеснувшее из моей кружки, растекается по его галифе.

На шум начали оборачиваться другие посетители буфета. Они и раньше с любопытством поглядывали в нашу сторону, будто никогда генералов не видели. Или три генерал-майора в одном месте, это уже слишком много? Может быть стоило одеться как-то иначе?

— Тихо! — я грохнул кулаком по столу, требуя внимания. И получил его с избытком, так как столешница с треском разломилась пополам, ножки разъехались в стороны, как у неподкованного коня на молодом льду, и под жалобный звон бьющейся посуды всё это великолепие разлетелось по полу.

— Трындец! — Изя грустно констатировал факт вопиющего вандализма, грустно провожая взглядом недопитое пиво, отправившееся в последний путь. — Сейчас что-нибудь патруль вызовет, и нас заметут. Прямо как молоденьких лейтенантов, устроивших дебош в общежитии медицинского училища.

— Ты ещё вспомни, как тебя в двенадцатом году жандармы вокруг Смольного института гоняли.

— Так не догнали же, — Раевский даже зажмурился от приятных воспоминаний, и на лице его появилась глупая блуждающая улыбка.

Видимо у товарища Берии было меньше подобных случаев, или прошлая жизнь заставила научиться осторожности, только он первым заметил опасность, о чём и не преминул сообщить:

— Они уже здесь.

— Кто, жандармы.

— Нет, патруль. Барон, немедленно выбрось эту дубину!

Фон Такс послушно выпустил из рук ножку от стола, которой только что вооружился, но уточнил:

— А почему?

— Это же не немцы какие — свои. А своих нужно бить аккуратно, дабы не нанести ущерба обороноспособности страны.

— А они?

— Что они? Будут нас арестовывать.

— За что, Лаврентий Павлович?

— За разврат, за пьянство, за дебош.

— Позвольте, но к первому пункту культурной программы мы даже не приступили.

— Без разницы, барон. Нам в любом случае нельзя попадаться. Секретность, мать её.

Я притянул за рукав стоящего рядом Раевского.

— Изя, постарайся внушить ему что-нибудь, а я щит невидимости поставлю.

Израил недовольно фыркнул и дёрнул рукой:

— Да надоели мне твои щиты. Жить хочется, понял? Нормальной жизнью…, — он сделал шаг навстречу начальнику патруля. — О, здорово, лейтенант! Давай-ка, быстренько организуй тут уборку, а потом нам ещё пивка принесёшь. Понятно?

Опешивший от странных требований офицер помотал головой, отгоняя наваждение, и попросил:

— Предъявите документы, пожалуйста.

Мой напарник в ответ радостно улыбнулся, и закричал на весь буфет:

— Это ты кого сейчас козлом назвал?

Лейтенант недоумённо обернулся, выискивая среди своих подчинённых того, кто подходил бы под это определение. Не нашёл, и принялся осматривать остальных посетителей. И только через несколько минут до него дошёл смысл опережающего время юмора. Начальник патруля грозно сдвинул брови, сердито засопел, и схватился за кобуру. Двое сержантов за его спиной медленно потянули с плеча винтовки.

Дурни, они что, стрелять здесь собрались? И вообще, какого хрена все с оружием, вроде не положено? А как же инструкции? Любопытно, кстати, наблюдать за реакцией этого лейтенанта. Ведь ни одному составителю уставов и в голову не могла придти такая бредовая мысль — арест трёх генералов одновременно обычным армейским патрулём. Вот как руки-то дрожат, кобуру расстегнул, а пистолет вытащить боится.

— Предъявите документы! — второй раз требование прозвучало менее требовательно и уверенно.

Так бы и обошлось миром, Лаврентий уже доставал из саквояжа нужные бумаги с грозными печатями для всех четверых, но всё испортил Израил. Его мудрёно закрученная фига уткнулась обгрызенным ногтем прямо в нос блюстителю воинской дисциплины.

— Вот тебе документ! Достаточно?

Не ожидавший такого подарка лейтенант резко отпрянул, наступил на мокрые осколки стекла, злорадно захрустевшие под сапогами, и упал навзничь, смешно взбрыкнув ногами. Изя тоже поначалу смеялся, но очень и очень недолго, так как в своём совершенно не изящном полёте начальник патруля попал ему сапогом в то место, которое и жене показывают с некоторым стеснением. Жены у Раевского давно уже нет, а вот место это в наличии имеется, и он медленно завалился лицом вперёд, героически сдерживая рвущийся наружу стон. А ведь говорил дураку, чтобы доспех нормальный под формой носил. Так нет, форсит по новгородской моде — привык, говорит. Ну что, придурок, коротка кольчужка?

Оба сержанта отреагировали на случившееся мгновенно, но, к сожалению, по-разному. Один, как и полагается при нападении, без долгих разговоров выстрелил прямо в нас. Но промахнулся. Хотя нет, вот Лаврентий, недовольно ворча себе под нос, разглядывал свежую дырку на груди своего кителя.

— Палыч, ты как? — обеспокоился я его судьбой.

— Ерунда, Гавриил Родионович. Меня уже один раз убивали, иммунитет выработался. А вот…

Договорить не получилось, так как второй из патрульных, прокричав что-то правильно-уставное, пальнул уз своей винтовки прямо в потолок. Кто же его, идиота, учил стрелять? Пуля отбила с потолка большой кусок лепнины, который и полетел вниз, из множества возможных целей выбрав нашу сумку с оставшимся коньяком. Время замедлилось…. Свинство, ну и нахрена оно замедлилось, если сделать всё равно ничего нельзя? Разве только продлить мучительные секунды расставания с драгоценным грузом.

Бабах!!! Глыба смачно припечатала баул к полу, разлетевшись на множество мелких осколков. Барон фон Такс печально охнул, снял фуражку, и перекрестился на православный манер, предварительно сверившись с записной книжкой.

— Ты чего творишь, гадина? — потрясённый разыгравшейся трагедией Изя сразу позабыл о всякой боли в причинном месте, подскочил к сержанту и, не обращая внимания на попытки штыковых атак, отобрал винтовку. Потом, обломив сгоряча приклад, согнул её, обернув полтора раза вокруг шеи виновника. — Это был МОЙ коньяк!

— А мой мундир?

Да, уровень стрелковой подготовки в Красной Армии был всё ещё не на должном уровне, потому что первый стрелок так и не успел дослать патрон, когда Лаврентий засадил ему по уху.

От удара патрульный отлетел на несколько метров, опрокинув по пути пару столиков. Раздосадованные любители пива, потерявшие вместе с кружками и смысл жизни, успели пнуть несколько раз пролетающее мимо них тело. За что немедленно поплатились. К этому времени поднялся лейтенант, плохо соображающий после удара затылком об пол. Но то, что какие-то гражданские обижают его подчинённого, он определил быстро. И с радостным воплем бросился в рукопашную, что получилось на диво замечательно, профессионально, и соразмерно. Не иначе проходил стажировку у деникинских пластунов, сам то по возрасту не мог застать ни мировую, ни гражданскую.

Я за шиворот вытащил из общей свалки увлёкшегося Израила.

— Изя, сваливаем, пока возможность есть. Видишь, всем не до нас.

— Да погоди, к ним подкрепление пришло, — Раевский пытался вырваться из моих рук и броситься обратно.

— К кому подкрепление?

— Ко всем, они все против нас…

— Сейчас сам тебя прибью. Уходим. Лаврентий, ты где?

— На месте, — из-за колонны появился раскрасневшийся в азарте Берия, пытаясь на ходу приладить на место полуоторванный рукав. — А барона куда подевали?

— Тут он, Изя кивнул в сторону буфетной стойки. — Мародёрствует потихоньку.

— Это добыча, — возмутился фон Такс. — Боевые трофеи.

— Брось, Людвиг, — посоветовал Лаврентий Павлович хозяйственному баварцу. — На вокзалах не бывает хорошего коньяку — намешают всякой дряни.

— Так я его и не беру.

— А что, пиво?

— Зачем? Чай не немец какой, — ухмыльнулся барон. — Только водку.

О Господи! Дай мне силы не свихнуться!

— Все готовы? Включаю щит.

Глава 10

Крылья сложили палатки —

Их кончен полёт….

Юрий Визбор.

Прохладное лето 34-го. Чехословакия. Полевой аэродром близ Прешова.

Фердинанд Бомжик осознанно и справедливо называл себя неудачником, и допускал, что и сослуживцы придерживаются аналогичного мнения. В сорок с лишним лет, и всё ещё сетник. Оставалось надеяться, что предстоящее задание принесёт погоны и жалованье майора, а то перед пани Бомжиковой стыдно за своё не слишком высокое звание.

Хотя чего стыдиться? Ведь именно ранняя женитьба и положила начало затянувшейся полосе неудач пана Фердинанда. Да, сначала она, потом война и русский плен… Небольшим светлым пятном было только обучение в лётной школе, но и оно быстро прошло, а вчерашние однокашники уже и до плуковников дослужились. А самый главный школьный зоил, Файфр, так вообще полный подмаршалёк.

Но сегодня всё изменится! Сегодня получено задание, успешное выполнение которого решит судьбу мира, и его, сетника Бомжика. Командир полка, правда, не вдавался в подробности, ссылаясь на особую секретность, и полётные карты обещал выдать прямо на стоянках, но по напряжённой суете можно было предположить что-то грандиозное.

Жаль только, что из тех же соображений сохранения тайны, грозные бипланы А-200, способные нести до двухсот килограммов бомбовой нагрузки, пришлось заменить на допотопные румынские этажерки совсем не героического вида. И в названии, ИАР-27, слышится что-то ишачье… Ладно, ерунда, зато из открытой двухместной кабины открывается чудесный вид, воздух свежее, и бомбы выбрасывать сподручнее, не надеясь на капризную внешнюю подвеску.

Об этом и многом другом умудрённый годами и опытом авиатор рассуждал про себя, неспешно нажимая на педали старенького, но надёжного велосипеда, по дороге от летнего лагеря к аэродрому…. Сзади звякнул звонок, и с Фердинандом поравнялся надпоручик Ягр, также предпочитающий спортивный способ передвижения.

— Доброе утро, пан сетник, — первым поздоровался он.

— И Вам того же, пан надпоручик. Сегодня тоже вылетаете?

— Да, следом за вашей эскадрильей. Так что ещё успею попить кофе с кнедликами. А Вы предпочитаете с рогаликами?

Бомжик предпочёл не замечать слишком прозрачный намёк на некоторые обстоятельства его супружеской жизни, хотя мысленно произнёс все две с половиной тысячи бранных слов, выученных в русском плену.

— Спасибо, пан Яромир, я предпочитаю пиво.

— Это Вы зря, пан Фердинанд, нехорошая примета.

— Я в них не верю.

— А никто не верит. Вот только задницей чую — сегодняшний день мы ещё не раз вспомним недобрым словом. Если останется кому вспоминать.

Аэродром встретил офицеров унылостью, запустением, и безлюдностью. Лишь у нескольких машин копошились чумазые техники с ключами, линейками, и толстыми тетрадками, в которые они что-то тщательно записывали. Один из техников, видимо самый старший, отдал команду, и от самолёта начали отваливаться запчасти. Ну, не совсем отваливаться, их тут же подхватывали заботливые руки и, после тщательного обмера деревянным штангелем и портновским сантиметром, укладывали рядышком на брезент.

— Что они делают, пан Фердинанд? — надпоручик остановил велосипед, растеряно сжимая руль.

— Не знаю, пан Яромир. Только это моя машина, на которой через два часа я должен был вылететь, — ответил Фердинанд, бросая своего двухколёсного коня в траву и подбегая к главному, носатого вида брюнету, звание которого не удалось разглядеть под комбинезоном. — Сетник Бомжик, честь имею! Вы что творите, господа?

— Штебный шикователь Куц! — отрапортовал техник, козыряя левой рукой с зажатой в ней пулемётной лентой. — Производим инвентаризацию и ревизию. Да Вы таки не волнуйтесь, пан офицер, мы очень быстро всё сделаем. Не успеете оглянуться, как две недели пролетят.

— Сколько?

— Мало? Понимаю ваше желание отдохнуть от этих утомительных полётов. Но и нас нужно понять… Вы улавливаете суть моих намёков? О нет, не переживайте, наши расценки вас приятно удивят.

— Какие к дьяволу расценки? Мне скоро вылетать.

— Но я такие вопросы не решаю, господин сетник, — пожал плечами штебный шикователь. — Это к начальству.

Фердинанд Бомжик плюнул технику под ноги и решительно направился в сторону штабной палатки, виднеющейся на опушке леса. Но на половине пути был оставонлен пожилым бородатым свободником, пилотку которого почему-то заменяла чёрная шляпа с широкими полями, а поверх гимнастёрки надета расстёгнутая овчинная безрукавка.

— Вы куда так торопитесь, господин военный? Лучше присядьте и послушайте, что Вам скажет старый дядя Яша.

— Пошёл к чёрту! — огрызнулся лётчик, пытаясь просочиться мимо бородача.

— Ай, как нехорошо грубить старшим!

— Так я и есть старший по званию.

— Да? Ой вэй! Простите, пан военный, я совсем ещё не разбираюсь в этих нашивках и звёздочках — мне только вчера подарили звание и должность на день рождения. Как Вы считаете, это достаточно дорогой подарок? Не отвечайте, не надо. Лучше купите карты. Вы же воздухоплаватель?

— Лётчик, — поправил пан Бомжик. — А что за карты?

— Обыкновенные, полётные. Есть секретные, но они на тридцать процентов дороже. Только учтите — кроны не беру. В советских рублях и при крупном опте — хорошая скидка.

Сетник плюнул на сапоги и этому вымогателю, продолжив свой путь к штабу. Но внутрь его пустили не сразу. Часовой у входа сначала заставил сдать все личные вещи под расписку, а потом сверкнул золотым зубом и предложил сыграть в беспроигрышную лотерею. Начинать день ссорой с младшим по званию не хотелось, и пан Бомжик, пересилив себя, купил один билет в долг. Выигрышем стал его собственный кошелёк, но уже пустой. Деньги, как было объявлено, вернут сразу же после ревизии. Не позднее трёх месяцев.

Командир полка, плуковник Штоцберг, из судетских немцев, хмуро кивнул, приветствуя вошедшего офицера, и продолжил прерванную было игру в русскую рулетку. А за командирским столом сидел толстый лысый тип в полувоенной форме, и выговаривал строгим голосом:

— Зря Вы так оружием балуетесь, господин плуковник. А если таки выстрелит? Вы будете иметь маленькую дырку в голове, а кому потом писать отчёт об израсходованном патроне? А если ещё и казённую палатку мозгами забрызгаете? Нет уж! Сначала, как положено, отчитайтесь, сдайте гильзу, почистите револьвер, подпишите бумаги здесь…, здесь…, и ещё вот здесь…. А потом стреляйтесь на доброе здоровье.

Штоцберг отшвырнул оружие, молча достал из кармана портсигар, и вышел вон. Сетник поспешил вслед за командиром.

— Кто это был, пан Иоганн? — спросил Фердинанд, когда они отошли на порядочное расстояние и закурили.

— Не знаю…. Их тут на полк человек двести набежало. А у этого, самого главного, бумага с подписями президента, министра, и самого полного сброймистра. А в бумаге приказ произвести полную ревизию и инвентаризацию, — в рассказ органично вплетались специфические русские слова, что придавало беседе суровый военный колорит.

— А что они хотят?

— Всё проверить, сосчитать, описать, измерить…. Кстати, на Ваших подштанниках стоит клеймо полка?

— Так не бывает, пан плуковник. Вы рассказываете об их служебных обязанностях, но кроме них есть ещё и обычные человеческие желания.

Штоцберг задумался. В его прямолинейные немецкие мозги такая мысль не приходила.

— А может им денег дать? — предложил Бомжик.

— У нас их нет.

— А натурой?

— Что? — ужаснулся плуковник.

— В смысле — подарить им что-нибудь, — поправился пан Фердинанд.

— Я взятки давать не могу.

— Могу посодействовать в переговорах.

— А возьмут?

— Вы видели их рожи? Обязательно возьмут.

Командир полка устало опустился на траву и закурил ещё одну сигарету. И глотая дым наблюдал, как сетник подошёл к штабной палатке и, после недолгого препирательства с часовым, скрылся в ней.

Отсутствовал пан Бомжик недолго, часа полтора или два. За это время Штоцберг успел ополовинить содержимое своего портсигара, прислушиваясь к невнятным звукам, доносившимся до него. Слов было не разобрать, но по интонациям можно догадаться о промежуточных результатах переговоров. Поначалу голос главного ревизора показался недовольным, но потом, после звона посуды, передавшего последний привет от оставшегося в сейфе абсента, тон сменился и стал приветливо-деловитым.

Утомлённый долгим ожиданием и летним солнцем, плуковник даже сладко задремал. Нежный тёплый ветерок, пробирающийся вдоль опушки, приносил запахи масла, бензина, и летнего сортира, отчего кузнечики, облюбовавшие командирский нос в качестве трамплина, неоднократно падали в обморок. Но напряжённые нервы расслабились, переложив всю ответственность на умудрённого жизнью сетника, и ничто не могло нарушить покойный сон командира полка. Разве только пан Фердинанд, который на четвереньках выполз из палатки, поднялся покачиваясь, и по замысловатой траектории отправился докладывать об успешном выполнении миссии. Но подлый муравейник выскочил из травы неожиданно, да так неудачно, что пан Бомжик, споткнувшись, упал на Штоцберга, изобразив двусмысленную позу.

— Ах, пани Мартина, вы такая шалунья! — пробормотал плуковник сквозь сон и открыл глаза. — Сетник, что вы себе позволяете?

— Прошу прощения, — извинился Фердинанд. — У меня и в мыслях ничего не было. Но позвольте, пан командир, какая Мартина? Разве вашу жену зовут не Франтишкой?

— Причём тут моя? Я про вашу…, Впрочем, это к делу не относится. Удалось договориться?

— Так точно, вылет сегодня в девять часов вечера.

— Фу, не надо икать в мою сторону…. А ревизия?

— Уже закончена, сейчас начнут собирать самолёты обратно.

— Вы молодец, пан сетник. И дорого нам обошлось всё это?

— Нам нет…. А вот военному министерству будет выставлен счёт за аренду аэродрома, техники, прочего имущества…. Вот только заправку придётся производить за наличные.

— Не понял, поясните, что за счёт?

— Ну как же? Вы же сами подписали документы о передаче полка в собственность господина Циммермана.

— Когда?

— Недавно. Когда ещё застрелиться хотели.

— Ой вэй! — Штоцберг схватился за голову. — Я и сейчас хочу! Вы не одолжите пистолет, пан Фердинанд? Один патрон я оплачу.

— Да не стоит так переживать и убиваться, пан плуковник. Господин Циммерман клятвенно заверил, что в его полку жалованье будет увеличено минимум в два раза. И звания тоже.

— И звания в два раза?

— Нет, дадут очередные. А мне — через одно, сразу подплуковника.

— Пожалуй, я подожду стреляться, — пан Иоганн задумчиво почесал длинный нос, спугнув последнего кузнечика. — Жизнь-то налаживается! За это нужно непременно выпить.

— А вылет? — уточнил пан Бомжик, стараясь удержать равновесие.

— Боитесь, что в воздухе остановит полиция?

— Нет, но….

— Возражения не принимаются. Я тоже полечу!

Знамя полка гордо и смело развевалось на правом фланге, как ему и положено. Да, положено развеваться, и это уже проблемы знаменосцев — обеспечить процесс развевания. Стройности шеренг могла позавидовать любая гвардия, если бы не сетник Бомжик, регулярно выпадающий из стоя несмотря на все старания сослуживцев его удержать. Впрочем, пана Фердинанда быстро затолкали куда-то назад, и больше не обращали внимания на подобные мелочи.

Слух о грядущем повышении жалования успел уже облететь всех, вызвав небывалый энтузиазм, и господина Циммермана, появившегося на наспех сколоченной трибуне рядом с плуковником, встретили радостными криками и бурными аплодисментами, переходящими в овацию. Новый владелец полка расчувствованно поклонился, едва не сверзившись через невысокое ограждение, и поднял руку, требуя тишины.

— Здравствуйте, дорогие мои мальчики и девочки! — начал свою речь Циммерман. — Братья и сёстры!

— Простите, — шёпотом подсказал Штоцберг, — но в полку нет женщин.

— Спасибо, — ответ прозвучал так же негромко. — Я знаю.

Главный ревизор высморкался, отчего его последующие фразы зазвучали громче и отчётливей.

— Да, воины мои, вы не ослышались — братья и сёстры. Проклятый демократический режим, который вот уже пятнадцать лет смотрит на вас с пропеллеров этих самолётов, угнетает настоящих мужчин и в этом плане! Скажем своё веское и решительное "нет" проискам мировой закулисы. После успешного выполнения задания я сам лично позабочусь о вас, дети мои! Да!!! Дружная боевая семья нуждается в пополнении! Фотографии будущих сестёр и прейскуранты на степень родства будут сегодня же вывешены возле штаба.

Под одобрительный гул строя, прерываемый восторженными рукоплесканиями, господин Циммерман умилился проникновенности собственной речи, вытер непрошенную слезинку в уголке глаза, и продолжил:

— А сейчас Родина в опасности! Пусть не совсем наша, и не совсем в опасности, но этим нас не смутить! Да, пока ещё нежити топчут чужие пажити, но это не повод сидеть сложа руки! Страшный враг стоит на пороге, дадим ему адекватный и симметричный отпор! Ура, товарищи…, пардон, господа!

— Ура-а-а-а!!! — разнёсся над аэродромом воинственный клич.

— Мы летим бомбить большевиков? — уточнил плуковник.

— Зачем? — чёрные глаза владельца полка на краткий миг утратили мировую скорбь и стали удивлёнными.

— Но пан подмаршалёк, рассказывая о задании, упоминал именно об этом.

— И надо было слушать старого дурака, пан Штоцберг? Зачем Вам оно? Будете наносить удары по Румынии…

— А они чем провинились? — но тут плуковник вспомнил то чудо авиационной техники, на котором предстояло лететь, и согласился: — Действительно сволочи. Но постойте, у нас же нет общей границы?

— Разве? — господин Циммерман уткнулся носом в любезно предоставленный планшет с картой. — А это что?

— А это Венгрия.

— Да? Странно, первый раз слышу про такую страну. Пан Иоганн, Вам нужна Венгрия?

— Мне лично? — удивился Штоцберг. — Нет.

— Как хотите, тогда заберу себе. Распишитесь, пожалуйста, здесь, что не возражаете.

Маленький самолётик затерялся в ночном небе, неравномерно завывая и позвякивая доживающим последние минуты двигателем. И то чудо, что вообще долетел в такую даль. ИАР-27 считался машиной неприхотливой и надёжной только при неотлучном пребывании его на земле. Что произойдёт при попытке преодолеть на нём больше трёхсот километров, предсказать не брался никто. Но, тем не менее, самолёт долетел, отбомбился по заданным целям на румынской территории, и сейчас пытался вернуться домой, подгоняемый попутным ветром. В чём ему помогал опытный штурман, постоянно доливающий бензин из канистры.

Плуковник Штоцберг вертел головой по сторонам, вглядываясь в темноту, и безуспешно пытался отыскать хоть какой-то ориентир. Но в полуночной безлунности даже речки не проблёскивали, а проклятые мамалыжники, будто нарочно, потушили все огни и завалились спать.

— Иржи, ты определился? — крикнул командир полка в переговорную трубку.

— Каким образом? — следом за вопросом штурман выдал что-то вовсе непотребное, подтвердив свою профессиональную подготовку. — На этом куске летающего собачьего дерьма даже высотомера нет!

— Так где мы сейчас?

— В заднице, командир.

Мотор вдруг взвыл развалившимися подшипниками, и из-под капота, пробив его, вылезла какая-то промасленная кривая железяка, определить первоначальное предназначение которой не представлялось возможным. И во внезапно наступившей тишине плуковник произнёс:

— Ладно, Иржи, можешь дальше не уточнять. Теперь уже нет разницы, что под нами. Сажусь как получится, и пусть Пресвятая Дева будет в том помощницей.

Штоцберг направил самолёт вниз, молясь про себя, чтобы там не оказалось какой-нибудь деревни или оврага. И как назло у этой воздушной каракатицы шасси не убираются, а так бы на брюхе безопаснее было бы приземляться. Но опасения оказались напрасными, машина с треском влетела в кукурузное поле, прорубая за собой просеку, несколько раз подпрыгнула, и остановилась. На дрожащих, подгибающихся ногах лётчики выбрались из кабин, и штурман предложил:

— Поджечь?

— Зачем?

— Не знаю, но читал, что русские пилоты всегда так делают, предварительно прострелив бензобак.

— Давай, — согласился командир. — Хоть в кои-то веки побудем русскими лётчиками. Знаешь, Иржи, чёрту бы душу заложил, чтобы полетать на их самолётах.

В тишине послышался лёгкий шорох кукурузных стеблей, и на просеку высыпали вооружённые автоматами люди в странной пятнистой форме, с трудом различимой в темноте.

— Могу посодействовать, — произнёс один из них по-русски.

— С чёртом?

— Нет, с самолётами. Руки вверх, господа. И позвольте представиться — капитан Трошин, простите, Трошман…. Армия Галицийского Каганата. Сами пройдёте, граждане, или помочь?

Тлеющие угли костра, на которых жарился здоровенный хряк, отбрасывали неровный отблеск на броню стоящего неподалёку танка. Но и этого хватало, чтобы разглядеть на башне эмблему — звезду Давида, перекрещенную двумя мечами, на фоне бело-сине-красного круга.

— Буду с вами откровенным, господин плуковник, — галицийский офицер громадным тесаком отхватил кусок мяса от туши на вертеле, попробовал и поморщился. — Сыровато ещё. Ну так вот… По первому варианту вы всем полком пойдёте под суд Международного Трибунала.

— За что?

— За неспровоцированное нападение на другое государство. Кстати, наши войска как раз и вошли сюда для охраны мирного населения, банков, вокзалов, почты и телеграфа.

— Этот вариант меня не устраивает, — поёжился полковник. — А что другой?

— Отправитесь на Дальний Восток. Нет, не в лагерь. Пару месяцем постажируетесь у полковника Величко, на китайцах потренируетесь, а потом вернётесь в свою родную Чехословакию, пригласив с собой несколько советских дивизий для защиты от румыно-венгерской агрессии. Как?

— А самолёт дадут? Какой?

— Любой, на ваш выбор.

— Иржи, — подскочил плуковник Штоцберг. — Ты чего расселся? Нас срочно ждут на Дальнем Востоке.

Глава 11

Рыба нынче стала ушлой,

Хитрой, жадной, непослушной.

На крючке её вовек не подсечёшь.

Но к моей ядреной каше,

На обойном клее нашем,

Так пристанет, что зубилом не собьёшь.

…………………………………………

А речка вдаль бежит, тихо плещется.

Мне уж вовсе чертовщина мерещится.

Сергей Трофимов

Прохладное лето 34-го. Полесье.

Утки, притаившиеся в камышах, обильно растущих вдоль берегов канала, с насторожённостью и опаской разглядывали подозрительного зверя, подошедшего к воде. По виду на лису похож, такой же длинный и вытянутый, но точно не она — уши слишком большие, и чуть ли не по земле волочатся. Зубы не меньше волчьих, а если пасть разинет, так вообще похож на страшного крокодила, виденного утками на зимовке в Африке.

Редкий зверь выделялся не только внешним обликом, но и своей беспримерной наглостью, удивившей даже видавших виды перелётных птиц. Многие рыбаки сегодняшним солнечным утром недосчитались плотвы и окуньков в погрызенных садках, а уж если кто имел неосторожность насаживать рыбу на кукан…. Человеческая наивность не перестаёт удивлять.

Такс не обращал внимания на злобное шипение глупого селезня, у которого недавно откусил половину хвоста в неудачной попытке добыть на завтрак что-то более существенное, чем ворованная рыбья мелочь и бутерброды с салом из рыбацких сумок. Он стоял на берегу, и грустно рассматривал своё исхудавшее отражение в тихой воде Днепровско-Бугского канала. И опять хочется есть.

Беззаботное и сытое существование закончилось несколько дней назад, когда мирно дремавший в кузове Такс вывалился через проломленный ещё в Минске борт, прямо под колёса встречного грузовика с кирпичом. Особого ущерба это не нанесло, но очень неприятно, когда тобой продавливают твёрдый асфальт. Пока выбрался из получившейся ямки, пока отряхнулся и огляделся…. На преследование и ужасное отмщение обидчикам тоже ушло не менее чала. А белая полуторка тем временем давно скрылась из вида. Поиски, даже на крыльях, успеха не принесли. Видимо майор приказал свернуть на просёлочную дорогу, решив таким образом срезать путь. И куда торопится?

А кушать всё равно хочется. Что с этих рыбок? Так, на зубок. Ну сколько там мальчишки могут наловить? Бездельники малолетние…. То ли дело вон те мужики с громадным мешком, что осторожно пробираются в сторону моста. Не иначе, как собрались сети ставить. Вот это по-нашему, вот это солидно! Пожалуй, стоит подождать. Нет, понятное дело, что улов будет только завтра. Суть-то не в этом! Ведь какой уважающий себя серьёзный мужчина на рыбалку налегке отправится? Значит, будет чем и поживиться, вот сейчас пусть только мешок на землю поставят.

А чем это пахнет? Ага…, вот сало, колбаска домашняя с чесночком, ещё одна, уже кровяная, мясцо вяленое, что отливает перламутром на срезе… М-м-м-м…., вкуснотища! Что, и опять мыло? То самое, что и на мыло не похоже? Постойте, товарищи, а вот не эта ли самая самка собаки устроила стрельбу на вокзале в Бресте, пожалев кусок хлеба умирающему с голода охотнику на полярных медведей?

Точно он. И запах такой противный. Наверное "Фаренгейт". Сразу видно, что чуждый деклассированный элемент. Вот взять крестьян и прочих колхозников… От тех благоухает свежим навозом, дёгтем, парным молоком, тёплым хлебом и ржаным самогоном. Пролетарии — те уже ваксой пахнут и тройным одеколоном. И опять же самогоном, но похуже, сахарным. К солдатам, особенно пехотным, лучше вообще не подходить — портянка отбивает нюх невпример быстрее кайенского перца. Вот офицеры — другой разговор. "Красная Москва", "Шипр", водка. А начиная с майорского звания уже и коньячок примешивается. А этот? Вроде бы обычные стоптанные сапоги, но не более двух недель назад чищены чем-то ароматным, а многодневная щетина ещё хранит следы вражеского одеколона.

Такс насторожил уши, отчего стал похож на кобру с её капюшоном, или древнего египетского фараона в парадном облачении. Такого он видел совсем недавно, когда во время кратковременного пребывания в Райских Кущах делал набеги на территорию вероятного противника.

— Вы собираетесь минировать прямо сейчас, среди белого дня? — до чуткого собачьего слуха доносилось каждое, излишне правильно произносимое слово.

— Ну что вы, пан Уинстон, — самый главный жадина и обидчик остановился, сбросив мешок с плеча.. — Подождём до ночи. Если бы кто знал, как тяжело здесь работать — для местных жителей любой посторонний человек кажется подозрительным, и они с удовольствием сообщают в ОГПУ.

— Но мы же прошли незамеченными?

— Маскируясь под туристов. Хвала Матке Бозке, что никому не пришло в голову спросить, зачем мы таскаем байдарку по дороге, если рядом течёт канал.

— Вот объясните мне, мистер Збыслав, почему так получилось? Ведь ещё полгода не прошло, как эта территория отошла к Советскому Союзу. За такой короткий срок население не должно успеть проникнуться коммунистической пропагандой.

— Что могу сказать, пан Уинстон…. Дикий народ эти белорусы. А тут ещё хуже — полещуки. Они так и не смогли по достоинству оценить всех прелестей европейской цивилизации, которую мы предлагали.

— Что вы говорите? Какие негодяи, однако. И не воодушевились Великой Польшей от можа до можа? — англичанин, удачно маскирующийся под колхозного бухгалтера, отправившегося на рыбалку прямо в нарукавниках и со счётами в руках, негодующе затряс головой. — И собаки у них негодяйские!

Доблестный охотник, скрывающийся в густом ивняке, недовольно зарычал. Обзываются ещё, кошки лишайные! Собаки им, видите ли, не нравятся. У-у-у, барсучки пятиногие…. Или эти, как их там, близнецы однояйцовые. Что обозначает последнее ругательство Такс толком не знал, слышат только несколько раз от рассерженного хозяина. А может это и не ругательство вовсе, а простая констатация факта? Вот бы их в бане увидеть, тогда можно точно сказать.

— Да, пан Уинстон, — польский диверсант присел на землю, откинулся спиной на мешок и сунул в рот сорванную травинку. — Вы правы. Если бы не тот пёс на вокзале, который утащил нашу взрывчатку, мы бы успели подготовить мост сегодняшней ночью.

— Несомненно, — согласился англичанин. — Хорошо ещё, что удалось купить её больше, чем мы потеряли. Воистину человеческая алчность и жадность не ведают предела.

Вот с этим утверждением Такс был согласен целиком и полностью. И горя желанием исправить вопиющую несправедливость, медленно пополз, используя в коварных целях каждую складку местности, удерживая в прицеле чёрных глаз вожделенный мешок, обещающий много вкусного. Попавшийся на пути муравейник он просто прошёл насквозь, не обращая внимания на отражающих вторжение насекомых. Но вдруг самый смелый из муравьёв пожертвовал собственной жизнью, вцепившись в нос агрессора.

— Апчхи!

— Будьте здоровы, мистер Збыслав, — поднял голову прилёгший в тени британец.

— Спасибо, пан Уинстон, но это не я чихал, — отозвался поляк.

— Тут кто-то есть! — оба злоумышленника насторожились, нащупывая под одеждой оружие. — Постойте, а где наш мешок?

Вкусна-а-а-а! Особенно вот это, жёлтенькое, посыпанное тмином. И остальное тоже ничего. Ещё бы ни какая сволочь, что нагло лезет сюда, с громким треском ломая кусты, не мешала. Ну и чего им неймётся? Сказано было — возлюби ближнего. А кто ближе всего к человеку, если не считать клопов и тараканов? Ну не кошки же?

На крохотную поляну, где происходила вдумчивая дегустация, выбрались, поминая нечистого и всю его родню, расцарапанные ветками диверсанты. Такс зарычал угрожающе, не разжимая зубов, и попытался оттащить добычу поглубже в заросли. Но из разодранного в нетерпении мешка вывалился круг колбасы, да не краковской, а настоящей…

— Цыпа-цыпа-цыпа…, — кривя лицо в попытке изобразить приветливую улыбку, англичанин протянул руку. — Хорошая собачка! Отдай дяденьке….

Охотник на полярных медведей не поверил наглому лицемерию, и справедливо возмутился попытке отнять честно уворованное. С младых когтей привыкший душить лис, барсуков и, самое противное, кошек, он без предупреждения вцепился во врага. Но, к превеликому сожалению, туго набитое брюхо не позволило подпрыгнуть повыше и ухватить за самое уязвимое место всякого неприятеля. Но и этого оказалось достаточно, чтобы диверсант с воплем ужаса упал на спину, размахивая ногой с висящим на ней Таксом.

— Мистер Збыслав, пристрелите эту скотину!

— Услышат выстрелы!

— Он меня ест! Сделайте же что-нибудь!

Поляк замешкался, опасаясь, что на стрельбу сбежится вся местная милиция, но потом сообразил — рёв терзаемого пана Уинстона звучал не слабее паровозного гудка, и на его фоне несколько револьверных щелчков вряд ли будут замечены. Он решительно выхватил из-за пазухи оружие и практически в упор выстрелил в ушастую голову. Пуля отбросила пса в сторону. Ещё от одной Такс покатился кубарем, перевернувшись несколько раз, упал в траву и затих.

— Так то вот! — удовлетворённо произнёс пан Збыслав и, отложив револьвер в сторону, склонился над потерявшим сознание коллегой. Вернее, начальником, потому что устоявшиеся традиции и память предком не позволяли предположить обратное даже в кошмарном сне.

Нога англичанина представляла собой печальное зрелище. Коленная чашечка была откушена практически начисто, а ниже сквозь лохмотья окровавленной штанины видны были длинные рваные борозды, оставленные так и не разжавшимися собачьими челюстями. Наложив жгут, приспособив для этого свой брючный ремень, поляк обернулся к мешку, достать спрятанные в одном из кармашков бинты. И обомлел….

Перед ним стоял тот самый пёс, живой и невредимый, если не считать отливающих металлическим блеском отметин на голове и боку. Укоризненный взгляд был исполнен кротости. И человеколюбия…. В гастрономическом смысле.

— Хенде хох, гнида! — простые человеческие слова, вылетевшие из зубастой пасти, произвели такое впечатление, что пан Збыслав молниеносно выполнил команду.

Вот только беспрекословное подчинение, особенно когда человек стоит на четвереньках, обычно до добра не доводит. Диверсант потерял точку опоры и ткнулся во всё тот же многострадальный мешок, что было воспринято Таксом за очередное покушение на частную собственность. Он бросился на защиту, но задняя лапа зацепилась за валяющийся круг колбасы, и потому зубы только клацнули в сантиметре от носа покушающегося. Тот отшатнулся и отполз назад, потоптавшись по раненой ноге мистера Уинстона. Английский коллега от боли очнулся и открыл глаза.

— Что это было?

— Где?

— Вот здесь. Что это за зверь?

Поляк с ужасом оглянулся на Такса, который в этот самый момент уже покончил с продуктовыми запасами и производил дальнейшую ревизию. Обрез, пусть и смазанный салом, на вкус был не очень…. Нет, ствол ещё ничего, а вот в казённой части слишком много мелких деталей — застревают между зубов, да и подавиться можно.

— Это оборотень, пан Уинстон.

— Вздор и сказки. Оборотней не бывает.

— Здесь, в Полесье, всё бывает. Я в него стрелял…. И попал оба раза. Только обычные пули его не берут, нужны серебряные.

— Бред, мистер Збыслав, мы живём в двадцатом веке.

— А это вы ему скажите.

Англичанин приподнялся на локте и посмотрел на бравого охотника, по виду которого можно было сказать — вот кому наплевать на время вообще, и на двадцатый век в частности. Сейчас он доедал последние куски взрывчатки. Ну и что, что невкусно, но когда ещё придётся подкрепиться в следующий раз? Чай не ворона, кусочек сыра Бог не пошлёт.

— Что он делает?

— Кушает, пан Уинстон. А потом и за нас примется.

— Меня нельзя, я подданный британской короны.

— И я…. Только ему без разницы, на аппетит это не повлияет.

Такс оторвался от трапезы и сыто отрыгнул, выпустив могучий факел. Удивлённо покрутил головой, видимо сам не ожидал от себя новых возможностей, и облизнулся, заставив диверсантов побледнеть.

— Сделайте хоть что-нибудь, мистер Збыслав, — закричал в панике британец. — Он ещё не наелся.

— Мы будем молиться, и Матка Божка Ченстоховска защитит нас.

— Бросьте свои папистские штучки, господин второй лейтенант. Если что и поможет, так это моя ладанка, освящённая самим архиепископом Кентерберийским.

— Так пан не католик? Пан еретик?

— На службе я принадлежу к англиканской церкви. А дома, в Ольстере, — католик. Но по убеждениям — стойкий атеист.

— Не думаю, что это вам поможет, господин майор. Аве Мария, мизерере…

От гнусавой латыни, да ещё исполняемой немузыкально и фальшиво, Такс поморщился и чихнул.

— Видите, пан Уинстон, его уже корёжит! Значит это настоящий оборотень! Сейчас пропадёт, испустив смрадный дух! Патер ностер лаудетор…

Абсолютный слух, воспитанный на Бетховене и Шуберте, слух, который наслаждался пением ангелов в Райских Кущах, не выдержал издевательства над собой. Пёс зажал уши передними лапами и попятился, смешно взбрыкивая задницей. Но поляку было не до смеха. Он возвысил голос, распевая уже псалмы Давида в вольном переводе Адама Мицкевича, и заранее торжествовал победу над нечистой силой.

— Вы видели? Нет, вы видели, какие чудеса творит истинная Римская церковь? — англичанин не ответил. — Что случилось, пан Уинстон?

— Что случилось, говорите? Моя нога…. Я не могу ходить.

— Да, он же вас покусал, — пан Збигнев глубоко задумался и повторил последние слова, старательно отводя взгляд. — Он вас покусал….

— Придётся вам выполнять задание в одиночку. Я подожду здесь.

— Это будет не благоразумно и не безопасно, — возразил поляк. Если другое предложение. Мы проберёмся берегом, и спрячемся ниже моста по течению. Там сделаем плот, и уплывём на нём после минирования. Как, такое подходит, господин майор?

— Без чинов, господин второй лейтенант.

— Как скажете. Только сначала я выстрогаю вам костыль, — пан Збигнев встал, поддёрнул спадающие без ремня штаны, и зашагал в сторону воды, где недавно видел одиноко растущую на берегу осину.

Англичанин проводил его мрачным взглядом и уронил голову, закружившуюся от большой потери крови. И как эта тупая славянская скотина догадалась наложить жгут? Наверное, временное просветление. Ну и хорошо, что ушёл, потому что перевязку такому человеку доверить просто нельзя.

Несмотря на слабость и подступающую к горлу тошноту майор опять приподнялся на локте, и попытался дотянуться до обрывков мешка. Получилось. Там, в одном из карманов, должна была лежать небольшая походная аптечка, если только страшный оборотень не сожрал и её. Нет, вроде бы на месте, как и фляжка с крепчайшим виски местного производства, называемым здесь "гхорилка". Смешно, не правда ли? Варварская страна, по недоразумению причисляемая к Европе. И народ такой же. Ну какого, скажите, чёрта пан Збыслав собирается строить плот, если в двух километрах отсюда в кустах спрятана байдарка? Конечно, не лучшее средство передвижения для джентльмена, но всяко не плебейская вязанка сырых дров, которая если и доплывёт, то только до ближайшего шлюза. А там что, опять заново всё делать? Впрочем, дело его, а белый сахиб должен поощрять трудолюбие туземцев.

Но байдарку жалко. Как-никак за неё уплачено пятьдесят четыре рубля из собственного кармана. Понятно, что родная Служба компенсирует все расходы, фунтов двести можно будет запросить, но уж очень хочется привезти домой трофей. А если удачно пустить слух об обстоятельствах его приобретения, то и несколько тысяч заработать на аукционе. А что, вещь хорошая, надёжная. Дубовый кильсон, алюминиевые шпангоуты…. А чего только стоит прорезиненная шкура с красным треугольником на носу и надписью "Изделие номер два". Да, не "Дредноут", но звучит не хуже.

Размышляя о благах материальных и чертыхаясь от острой боли, отдающейся даже в макушку, мистер Уинстон осторожно разрезал ножом штанину и сколько смог осмотрел рану. Потом стиснул зубы до хруста и чуть-чуть плеснул на ногу "гхорилка". Ощущения были такие, что невольные слёзы выступили на глазах, компрометируя несгибаемую волю гордо несущего бремя белого человека. Плеснул ещё и взвыл так, что пролетающий на большой высоте аист вздрогнул, будто наткнувшись на неведомую стену, и упал вниз, роняя перья. Врачевание, как и любое искусство, тоже требует жертв.

Боль стала настолько невыносимой, что майор решился пойти на крайние меры, осознавая возможный риск. Он поднёс фляжку к губам, содрогнулся в предчувствии последствий, и сделал большой глоток. Видимо господин Эйнштейн, перед тем как придумать свою теорию относительности, совершал подобные подвиги. Потому что время остановилось вместе с сердцем, и запустилось вместе с ним же через вечность, когда опалённое горло позволило вдохнуть воздух.

А потом стало хорошо. Так хорошо, что даже какой-то болван, загородивший солнце, не смог испортить настроения.

— Ах, это вы, пан Збыслав. А почему костыль такой острый? Он не будет вязнуть в земле?

Проклятый селезень, противно крякавший в прибрежных камышах, почти всю ночь не давал уснуть уставшему Таксу. Ну сколько можно? Неужели нельзя спокойно отдохнуть после насыщенных событиями трудовых будней? Сначала дорога, пыльная и монотонная, потом скучная рыбалка, в которой помогали местные мальчишки…. И жестокая схватка ха хлеб насущный.

Лишь под утро, когда собравшийся в низинах туман приглушил все звуки, удалось добраться до надоедливой сволочи. Для этого пришлось залезть в воду, шуганув пытающуюся составить конкуренцию выдру, и плыть к зарослям, где прятался бесхвостый крикун. Да что того селезня, так, на один зубок, но не оставлять же зло безнаказанным?

С чувством выполненного долга и восторжествовавшей справедливости, храбрый охотник отыскал уютную неглубокую ямку, куда и залёг, намереваясь не просыпаться минимум до полудня. Ещё бы изжога не беспокоила, а то от неприятной отрыжки уже два раза загоралась трава и языку слишком горячо. Не нужно было вчера всякую гадость есть. Но с другой стороны — вопрос принципа, не оставить врагу ни крошки. С такими мыслями пёс и постарался заснуть, прикрыв светящиеся в темноте глаза. И совсем было задремал, но тут какая-то гадина с шумом проломилась сквозь кусты и наступила на Такса громадным сапогом.

Что, опять? Дайте же покоя, гады! Ну что за ночь, а? Поспать не дали, отомстить толком не получилось. Разве это мщение, несколько раз цапнуть за задницу? Куснул бы и больше, но к горькому запаху вражеского одеколона почти сразу же примешался другой, напрочь отбивший охоту продолжать преследование. Только проследил на почтительном расстоянии — не собирается ли коварный враг вновь устраивать каверзы?

Но врагу было не до того. Видимо он сильно проголодался, так как прилаживал ременную петлю к нависающей над полянкой ветке. Вот только на какую дичь? Для кабана слишком высоко, а на лося слабовато — не удержит. Разве что какой тетерев залетит. Подождать? Нет, ну его к кошкам в задницу! И так надоел.

Такс фыркнул брезгливо, помотал головой, стряхивая с ушей капельки росы, развернул крылья и взлетел после короткой пробежки. И отправился куда глаза глядят. А глядели они на север.

Глава 12

Кем мы были для Отчизны

Не ответит нам ни один судья.

Жаль, что меру нашей жизни

Мы поймём из жизни уходя.

Сергей Трофимов.

Прохладное лето 34-го. Кобрин

— Ну и чего там? — Ворошилов нетерпеливо посмотрел на часы и перевёл взгляд на вжавшегося в стул радиста. — Летят?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант, — сержант, слегка ошалевший от присутствия высокопоставленных зрителей с громадными звёздами на погонах, чуть сдвинул в сторону наушник, чтобы слышать самого себя. — Летят. Только что встретились в районе Минска, где-то через час будут здесь.

Климент Ефремович вздохнул с облегчением и присел, стукнув об пол наградной шашкой. В ножнах мелодично звякнул серебряный рубль, брошенный туда для пущего шика. Правда, в книжке, которую Главком прочитал недавно, упоминался двугривенный, да и Сергей Сергеевич рассказывал нечто похожее, но подобная мелочность не к лицу советскому генералу. Только вот монету пришлось долго обтачивать напильником, иначе упорно не хотела влезать. Но нужный инструмент имелся — слесари бывшими не бывают. Весь вчерашний вечер посвятил трудам праведным, и результат превзошёл все ожидания — звенит, собака. А то, что шашку заклинило намертво упавшим туда же надфилем…. Так парадным оружием не воевать.

— Ты чего мандражируешь, Клим? — рядом появился нарком Каменев.

— А ты нет?

— Привык…

— Хорошая привычка. А я всё никак. Все эти подготовки, тренировки, репетиции. Парадные коробки ходят как пьяные матросы после штурма шустовских заводов… Хуже только буденовские трактористы, по недоразумению возомнившие себя механиками-водителями. Они меня в гроб вгонят, Сергей Сергеич. И чего я покажу товарищу Сталину? Парад? Хрен собачий, а не парад. Не в том смысле, что Иосифу Виссарионовичу хрен, а что парад ни на чего другое похож не будет. Вот скажи — зачем это нужно стране победившего пролетариата? К чему церемонии?

— Меня-то пролетарием не обзывай. Или ты себя имел ввиду?

— Я вообще…

— Угу, только если бы в газетах не написали, рабочий класс так бы и не узнал о своей победе. Но это всё лирика, давай по делу. Ты как хотел? Прилетят сейчас товарищ Сталин с товарищем Деникиным, встретим их, поздороваемся, корону и меч, в газету "Правда" завёрнутые, Антону Ивановичу отдадим, по стакану водки выпьем и всё?

— Да понимаю прекрасно, — Ворошилов страдальчески скривился. — Но можно как-то попроще.

— Можно, — согласился Каменев. — Но нельзя!

— Это как?

— А вот так. Не для себя стараемся — историю творим! Пусть у наших потомков будут свои легенды. Клим, хочешь стать человеком-легендой?

Главком покосился на Булгакова, который скромно сидел в сторонке и что-то черкал в своём блокнотике:

— Хочу…, не хочу…, думаешь, вот он будет нас спрашивать?

Рассматривать облака через иллюминатор интересно только первые десять минут полёта, а потом воздушные замки и прочие клубящиеся под крылом красивости надоедают. Или это дело привычки? И шум, сопутствующий путешествию, всегда действует успокаивающе. То ли это гул авиационных моторов, как сейчас, или мерный перестук поезда, или монотонный матерок извозчика, подгоняющего лошадей.

Сталин отложил на столик проект конституции, который просматривал до этого, и откинулся в удобном кресле. Глаза сами закрылись, и в лёгкой полудрёме мысли потекли плавно и спокойно, сменяя друг друга неторопливо, выстраиваясь в логические цепочки. Редко когда удаётся вот так, просто, посидеть и подумать. Всё время спешка, стремление догнать и перегнать…. Ладно ещё верные товарищи по партии, перестреляв предварительно всех неверных, взвалили на себя значительную часть забот. Действительно, с прошлого года стало как-то полегче — новоиспечённые генералы развернули настолько активную деятельность, что не всегда удавалось проследить за её результатами.

И пусть не всегда получались у них некоторые мелочи, вроде весеннего восстания в Вене, так это от избытка энтузиазма. Но и поражение принесло некоторые дивиденды, вроде пары заводов в Флоридсдорфе, купленных за сущие копейки под прикрытием беспорядков у безутешных наследников. Наверняка Будённый руку приложил, это ему вечно не хватает денег на свои танковые армады.

А Ворошилов? Откуда у него такая потрясающая работоспособность? Специально проверял — на работе засиживается за полночь, а пустых бутылок выбрасывают из кабинета всё меньше и меньше. Трезвенником не стал, но на Политбюро с перегаром уже больше полгода не появлялся. И работает, работает, работает….

Новый расклад сил в руководстве страны, образовавшийся как-то вдруг, совершенно внезапно, Иосифа Виссарионовича устраивал целиком и полностью. Ну, пусть не совсем полностью, а с некоторыми оговорками, но нравился гораздо больше, чем сложившаяся со времён Владимира Ильича практика, когда один человек за всё отвечает, а другие просто дают советы, интригуют по мере сил, или просто пьянствуют между приступами демагогии, прикрываясь титулом твердокаменных ленинцев и политкаторжан. Слава Богу, и первых и вторых изрядно проредили в последнее время, и можно спокойно работать, не опасаясь, что очередная сволочь навяжет партии дискуссию. И может быть, как раз своевременное исчезновение замшелых глыбищ, этаких незыблемых утёсов революции, и открыло дорогу здоровому честолюбию молодых генералов? Относительно молодых, но лишённых бонапартизма….

Как-то, будучи в изрядном подпитии, Каменев откровенно признался в своих карьерных мечтах. Должности Вождя в них не значилось. "Понимаешь, Иосиф Виссарионович". — Тогда Сергей Сергеевич в доверительной беседе перешёл на ты. — "Ну стал бы я самым главным. И что? Что дальше? Самому себе звания присваивать и ордена давать? Скучно и пошло. Так что давай, уж как-нибудь сам со страной разбирайся, а нам такого подарка от судьбы и даром не надо."

Вот и пусть служат, благо маршальские погоны пока никому не давали. Есть к чему стремиться и куда расти. А если кончатся, можно новые придумать или титулы давать. Свои, рабоче-крестьянские. Или у Антона Ивановича попросить….

Сталин рассмеялся вслух и открыл глаза. Надо же такому привидеться! Пожалуй, только на тонкой грани между сном и явью может появиться барон Будённый или герцог Ворошилов. А ещё лучше — граф Каганович. Хотя…, почему бы и нет? Неужели победивший пролетариат не может воспользоваться трофеями? Только правильно народу в газетах объяснить, и народ поймёт и одобрит.

Из пилотской кабины выглянул Чкалов, специальным приказом переведённый на борт номер один на постоянной основе.

— Вы тоже это видели, товарищ Сталин? — спросил он при виде смеющегося вождя.

— Чего, Валерий Павлович?

— Да у нас на крыле собака сидела.

Иосиф Виссарионович кивнул, поддерживая добрую шутку. Он вообще ценил остроумных людей.

— Надеюсь, она не покусает товарища Деникина? А то как-то негостеприимно получится. Кстати, где его самолёт сейчас?

— Через пару минут будет виден.

Действительно, спустя короткое время на горизонте показалась серебристая точка, быстро увеличивающаяся в размерах. Вот уже трофейный "Юнкерс" Великого Князя поравнялся со сталинским самолётом, держась в сотне метров, и в иллюминаторе можно было разглядеть, как кто-то приветственно машет рукой. Сталин тоже поприветствовал, так и не поняв кого, под стрекотание камены оператора кинохроники.

— Извините, товарищ Сталин, можно Вас попросить сдвинуться чуть правее? — кинооператор, а по совместительству и режиссёр, был вежлив, робок, но исключительно настойчив. — А то истребители сопровождения в кадр не попадают.

— Конечно, товарищ Роу, работайте. Можете мной командовать, Александр Артурович, если того требует искусство.

— А можно мне к лётчикам?

— Это если Чкалов пустит, он тут хозяин. А зачем это вам?

— Как зачем, товарищ Сталин? А ракурсы? Не знаю, кто писал сценарий встречи, но это гениальный человек! Великолепная задумка! Два самолёта, одновременно заходящие на посадку, истребители с красными звёздами и трёхцветными кругами… Мечта, а не съёмка!

Иосиф Виссарионович не ответил. Он молча прошёл к Чкалову, отправил второго пилота в салон, и спросил:

— Валерий Павлович, а вы точно уверены, что мы будем садиться на аэродром с одной стороны? А то меня одолевают некоторые сомнения…. Михаил Афанасьевич мог и забыть о такой мелочи. Знаю я этих писателей….

Булгаков действительно не забивал себе голову подобными малостями, но предусмотрительно оставил посадку на усмотрение опытных лётчиков потребовал единственного — она должна пройти киногенично. Что обозначает сие слово, пилоты не совсем представляли, но старались. Торжественная часть кончилась быстро и без излишней суеты. Так, несколько полуторачасовых речей, после которых Сталин с Деникиным незамедлительно выехали в Дрогичин.

Машину то и дело подкидывало на кочках или бросало в ямы, прерывая разговор, который и на ровной-то дороге начинался бы тяжело. А сейчас, постоянно отвлекаясь на матерную оценку состояния шоссе, он шёл ещё тяжелее. Чкалов, сменив штурвал самолёта на баранку правительственного лимузина, изредка поглядывал в зеркало заднего вида на своих высокопоставленных пассажиров. Они были похожи на крупных хищников, встретившихся на узкой лесной тропе. Но хищников сытых, которые по странной прихоти решили не устраивать драку за первенство, а спокойно и мирно поразмыслить — а не организовать ли им дружеский завтрак, завалив совместными усилиями какого-нибудь неосторожного оленя.

Да, в реальной жизни такого не бывает, а тут пожалуйста — Иосиф Виссарионович, о тигриных глазах которого уже складываются легенды, и Антон Иванович, своей аккуратной бородкой напоминающий добродушного льва из детских книжек. Сидят, удобно откинувшись на мягкие кожаные диваны ЗИСа, разве что не обнюхиваются осторожно и не бьют себя хвостом по бокам. Да и то из-за отсутствия хвостов. А так бы да….

— Ну и дороги здесь, — Деникин попытался разглядеть в густом шлейфе пыли чуть приотставшие машины сопровождения, но только больно приложился ухом о переднее сиденье, покачнувшись на очередной колдобине. — Сколько лет тут не был, а ничего не изменилось, только ямы глубже стали.

— Так поляки похозяйничали — дикие люди.

— А что, в Советском Союзе дороги лучше? — спросил Великий Князь Литовский с некоторой обидой за своих предков по материнской линии. И ещё раз помянул их несколько непочтительно.

— Нет, Антон Иванович, такие же, если не хуже. Но Вы не путайте обычное шляхетское разгильдяйство со стратегической необходимостью. Любой оккупант, вторгшийся в нашу страну, должен застрять на первой же сотне километров.

— А может и у них тоже самое?

— Господь с Вами, товарищ Деникин, — улыбнулся Сталин. — Какая у них может быть стратегия? Да и тактики нет. Поляков не бил только ленивый. Вы вот, вообще одним полком справились. Да и мы бы в своё время…. Жаль, Тухачевский с Троцким помешали.

— А я слышал….

— Врут, Антон Иванович, причём злонамеренно.

— Происки мировой закулисы? — понимающе улыбнулся Великий Князь.

— Они самые, — Сталин рассмеялся и сдвинул фуражку на затылок, сразу став похожим на лихого донского казака. — А вот скажите…, правда, что Вас избрали почётным председателем местного кагала?

— Конечно неправда, Иосиф Виссарионович. Обижаете.

— Что, наша разведка на этот раз сработала плохо?

— Не плохо, а отвратительно. Не почётным, а генеральным. Не местного, а всемирного. И не избрали, а Соломон Борухович на тезоименитство подарил.

— Однако…

— А разве и они в чём-то виноваты?

— Не знаю. Это Вам решать, Антон Иванович. Точнее, в Вашем праве назначить их виноватыми.

Деникин дипломатично промолчал. Назначение врагов — дело настолько тонкое, что вот так второпях не решается. Ладно ещё внутренние, с теми попроще — недобитые пилсудчики, сметоновцы, опять же троцкистами советские товарищи поделятся, а вот с внешними нужно быть аккуратнее, не увлекаться. И, может быть, стоит воспользоваться опытом Иосифа Виссарионовича. Вот кто не торопится называть самого главного врага России, предпочитая обходиться общими фразами об акулах капитализма. Раньше и о империализме упоминал, но с недавних пор перестал. К чему бы это? А может…? А что? Удачный переворот, которого практически никто не заметил, кроме некоторых бывших пламенных революционеров. Но и их удивление было кратковременным, только по пути к стенке. Кому раньше такое удавалось, Робеспьеру? Если вспомнить его судьбу, то не очень-то и удалось. Наполеон? Может чуть-чуть и похоже, но бедняга Буонапартэ слишком увлёкся раздачей тронов своим родственникам. Да ещё эта баба австрийская…

А и чёрт с ними, с французами, не они сейчас погоду в Европе делают. Так, что-то вроде рыбьего зонтика в большой политике. Вот англичане — это вечная головная боль. И тем не менее, судя по некоторым косвенным признакам, Великому Княжеству Литовскому предстоит принимать прямое участие в обезболивающих мероприятиях. А как же не хочется ввязываться, уж слишком опасны британские бульдоги. Но с другой стороны — куда деваться? Непонятны, бессмысленный, и абсолютно нелогичный жест Советского Союза, фактически и создавшего княжество, требовал ответной любезности. Нет, напрямую об это никто не говорил, да и не скажет никогда, но дело чести российского офицера, господа!

Машина свернула с дороги, считавшейся шоссейной, на просёлочную, и пассажиры вздохнули посвободнее, чего нельзя было сказать о сопровождающих и охране. Укатанная грунтовка мягко покачивала автомобиль, но пыли стало ещё больше. Что здесь будет твориться после первого же дождя, даже представить приятно, — не то что танки не пройдут, лошадь по брюхо увязнет. Вот она что из себя представляет — "Линия Сталина"! А ещё, говорят, на старой границе разместили особые войска…..

Днепровско-Бугский канал. Два часа спустя.

Капитан Кузнецов, командир отдельного батальона специального назначения, разглядел приближающихся гостей издалека, благо к высокому росту прибавилась и высота плотины, на которой он стоял, командуя своими…, хм, почти солдатами. Спецназ — название, конечно, гордое. Особенно если не знать о существовании недавно созданного Особого Отдельного Корпуса Специального строительства. Он был организован сразу после Госкомиссии по приёмке Беломоро-Балтийского канала, практически на следующий день, как расстреляли руководство стройки и признали результаты проделанной работы неудовлетворительными.

И вот судьба-злодейка, вернее Родина, приказала, и бывший зека, он же бывший каналоармеец Максим Фёдорович Кузнецов, получил капитанские погоны на плечи, батальон в нагрузку, и отправился реконструировать гидротехнические сооружения на недавно освобождённые территории. Вот только у кого повернулся язык поименовать гордым словом несколько деревянных запруд, укреплённых корзинами с землёй? Их легче заново сделать, чем ремонтировать. Только не с кем. Не с этим же сбродом, от которого с удовольствием отказались не только в частях, но и в лагерях Дальстроя. Только опыт учителя физики в старших классах и метровый лом помогали поддерживать дисциплину и качество работы.

— Товарищ капитан, к нам начальство едет! — один из бойцов, сколачивающих опалубку, показал топором вдаль.

— Вижу….

— А если там генерал будет, команду "смирно" подавать?

Услышав новость, половина спецназовцев побросала инструмент. Кузнецов многозначительно похлопал ломиком по ладони:

— Как вы мне дороги…, бойцы!

— Почему, товарищ капитан?

— Потому! Это, во-первых. А во-вторых, я и без генералов научу вас советскую власть любить нежно и трепетно. Быстро за работу!

Подчинённые, у половины из которых за плечами срока большие, чем сейчас лет начальнику, недовольно ворча занялись делом. И ничего не поделаешь, за невыполнение приказа командир имеет право расстрелять на месте. Это бы ещё не так страшно, расстрелял, и всё, но за неимением в части огнестрельного оружия, уставом предусматривалась возможность проведения процедуры расстреляния при помощи подручных средств.

Комбат расправил складки гимнастёрки, камуфлированной пятнами раствора, и оглядел объект. Больше всего он напоминал не стройку, а вообще неизвестно что, подвергшееся интенсивной бомбардировке. Срамота, одним словом. Сейчас приехавшее начальство будет долго и нудно мотать нервы, указывая то на неаккуратно уложенные мешки с цементом, то на грязные подворотнички. А за вбитые в землю арматурины, на которых сушатся нестиранные портянки, вообще распнут.

Два бойца, крутившие самодельную бетономешалку, сделанную из керосиновой бочки, проводили командира взглядом и возобновили прерванный было разговор. Один, старший по возрасту, говорил другому, подпуская в голос покровительственные нотки:

— Да не переживай ты так, Васёк! Может ещё разберутся, отпустят твоих. Времена нынче другие, не двадцатый год.

— Хорошо тебе говорить, Евстигней Корнеич, — молодой солдат сплюнул сквозь зубы. — Твои в колхозе небось?

— А то! Чай не голодранцы какие. Жена вот пишет, что не меньше тридцатки на трудодень выходит. Да двое сыновей ещё…. А по осени и долю в прибыли с урожая обещают.

— Вот и говорю — хорошо. А мои по указу о разбеднячивании в совхоз загремели на голый оклад.

— Жёстко с ними…. Ладно, не грусти, это не на всю жизнь. Исправятся, осознают, работать нормально научатся….

— Неплохо бы, но ведь пьёт батя-то.

— А с чего он?

— Ну…, десять лет председателем комбеда был.

— Да, тяжело ему будет. А сколько дали?

— Прокурор сказал — пока на самолёт не заработает. Так и в приговоре записано.

— Нихрена себе!

— И я про то же. Думаешь, от хорошей жизни из поваров в спецстройбат попросился? Больше половины денежного довольствия отсылаю.

— Я слышал, — Евстигней Корнеевич понизил голос, — после сдачи плотины премию дадут.

— Точно?

— Вот тебе истинный крест с серпом и молотом. Не знаю, правда, по сколько, надо у капитана спросить. Слушай, а твоему отцу какой самолёт нужен, истребитель или бомбардировщик?

— Да не его самого, а деньги…., — Вася замолчал, привлечённый гулом над головой, а потом спросил: — Слушай, Корнеич, а вон тот, что над нами, дорого стоит?

— Нам с тобой лет двадцать работать, — старый солдат поднял лицо к небу. — Неплохая машина, хоть пассажиров катай, хоть десант выбрасывай.

Спецназовцы замерли, заворожённые красивым зрелищем — за летящим самолётом распускались белые купола парашютов.

— Это чего?

— Вроде бы десант, Васёк.

— Наши тренируются?

— Не похоже. Чего бы нашим тут делать, они все сейчас в бывшей Румынии. Газет не читаешь?

— Значит интервенты, дядя Евстигней? Бежать надо!

— Стой, придурок, не в ту сторону! Это наши трофеи летят. Эх, как подфартило-то! Пошли.

Василий не мог понять, почему надо бежать именно к парашютистам, а не от них, но послушал опытного товарища, попавшего сюда за излишнюю любовь к трофеям в недавнем Освободительном походе. Тем более и половина батальона бросилась туда же, не выпустив из рук инструмента. Таскать с собой бетономешалку было несподручно, а вот вовремя подвернувшаяся лопата оказалась как нельзя кстати. Вдруг тем, кто появится без инструмента, комбат не разрешит участвовать в разделе добычи? А деньги лишними не бывают….

Кузнецов немного не дошёл до естественного рубежа обороны участка — громадной лужи, перед которой автомобили предполагаемого начальства должны были непременно остановиться, как страшный, почти человеческий крик за спиной заставил его обернуться. На стройку опускались парашютисты, и кричал один из них, влетевший по пояс в незакрытый по извечному разгильдяйству битумный котёл. Рядом, неестественно ровно, и прислонившись щекой к окровавленному прутку, торчащему над ключицей, сидел ещё один неудачник. Слишком точное прицеливание и высокая скорость спуска сыграли с десантом злую шутку.

— Какого чёрта? — вслух возмутился капитан. — Мы тут делом заняты, а эти сволочи в игрушки играются?

Пистолетный выстрел был единственным ответом. Другого уже не требовалось — на плотине уже вовсю кипела схватка. Два бойца, один молодой, а другой постарше, тащили куда-то длинный зелёный ящик, по пути отмахиваясь подручными средствами от посланцев небес, одетых в серые комбинезоны.

— А ну бросьте! — грозно зарычал комбат, обращаясь ко всем сразу.

Но послушался только Вася — дисциплинированно выполнив команду, он выпустил добычу из рук. И лопату тоже бросил. Этим тут же воспользовался один из десантников, прямым ударом в челюсть сбросив спецназовца в воду. Потом вытащил из ножен на поясе громадный тесак с зазубренным обушком, и с угрожающим видом попытался подступить к Евстигнею Корнеевичу.

— Брось ящик, сволочь краснозадая!

Его напарник попытался обойти старого солдата слева. Но если слова капитана и пролетели мимо ушей, то кирка в руках опытного трофейщика такого себе позволить не могла. Она с хрустом врубилась точно посредине, пробив череп парашютиста насквозь. Времени на то, чтобы освободить инструмент не оставалось, и Корнеич, оттолкнув жертву ногой, подхватил с земли оброненную Васей штыковую лопату.

— Это ты кого краснопузым назвал, гнида? — острая кромка боевой лопаты хищно поблёскивала, дублируя вопрос.

— Да я вас на Дону сотнями вешал! — продолжал упорствовать противник. — Голота беспортошная!

— Красновец? Сука! Из-за вас мы в восемнадцатом…. Курва! Да я с самим Владимиром Оскаровичем…, — и чуть смутился, увидев спешащего на помощь комбата. — Да я с самим генералом Каппелем на выручку к товарищу Колчаку шёл!

— А сейчас большевикам продался, шкура! — выдохнул десантник и резко бросил тесак.

Тяжёлое лезвие ударило в левую сторону груди, и бывший каппелевец упал навзничь, схватившись за сердце. Предпоследней мыслью было — не придавить копошащегося где-то внизу Ваську. А последней — что скажет комбат, когда найдёт украденную у него на днях фляжку? Да ещё продырявленную застрявшим в ней здоровенным ножом.

Но враг недолго торжествовал. Через короткое мгновение удар ломом по шее перебил ему позвоночник, и парашютист рухнул в опалубку, где торчащая арматура милосердно прекратила мучения. Максим Фёдорович взмахнул оружием как саблей, и бросился в гущу боя с упоением истинного ценителя хождений по краю бездны. Да и благородное негодование подогревали раздающиеся то тут, то там крики: — "Наших бьют!". Горло перехватывало чувством горькой обиды за попранную справедливость — били не просто "наших", били ЕГО солдат, а настоящий командир такое никому не передоверит.

Редкие выстрелы нападавших заглушались матерными воплями с обеих сторон. Ещё реже кто-то их нападавших успевал дотянуться до спецназовцев в рукопашную — топоры, ломы, обрезки арматуры не давали приблизиться. Скоротечная свалка быстро переходила в избиение, когда на одного наваливались впятером, а шестой просто добивал. А винтовки, сброшенные с самолёта в первую очередь, так и остались лежать в длинных зелёных ящиках.

— Батальон, ра-а-а-авняйсь! Смыр-р-рна! — капитан по возможности твёрдым шагом направился к Сталину. — Товарищ Генеральный Секретарь, Отдельный батальон специального назначения имени Двенадцати Апостолов отразил нападение на вверенный объект. Потери убитыми составили четырнадцать человек, ранеными — двадцать девять, из них одиннадцать тяжёлых. Противник полностью уничтожен. Командир батальона капитан Кузнецов!

— Майор Кузнецов, — поправил комбата Иосиф Виссарионович.

— Простите?

— Вы что, считаете что товарищ Сталин ошибается?

— Никак нет!

— Вот и хорошо. Раненым помощь оказали?

— Так точно, товарищ Сталин. Лёгким сделаны перевязки, а тяжёлые отправлены в ближайшую больницу.

— На грузовиках?

— Никак нет! В батальоне нет автомобилей, пришлось погрузить на ваши.

Деникин, стоящий рядом с вождём, рассмеялся:

— Придётся нам пешим маршем топать.

— Здесь подождём, — решил Иосиф Виссарионович. — Вот видите, Антон Иванович, и я могу ошибаться.

— В чём?

— Я думал, что кадры решают всё. Но товарищ полковник доказал — кадры решают всё, и ещё немного больше.

— Полковник, не майор?

— Конечно полковник. А разве вы против?

Чуть позже, с удобством расположившись на ошкуренном бревне у костерка, в котором потрескивали обрезки досок, Деникин поправил на коленях котелок с остывающей кашей и признался:

— Всякого ожидал я от Петра Николаевича, но не такого же! Генерал русской армии на службе у англичан…. Каково? Вот свинья.

— Нехорошо так про покойников, Антон Иванович.

— Что Вы говорите!? И давно?

— Точно не могу сказать, но через недельку можете отсылать венок, к похоронам успеют доставить.

— Обойдётся без венка…. У меня страна бедная, экономить надо.

— Не любите Краснова?

— А он не красна девка, чтобы его любить. Я, в отличие от него, Родину не предавал. Я за неё и с Временным правительством воевал, и с вами…. Простите, с ними.

— С кем?

— С ними, с большевиками, — пояснил Великий Князь Литовский, выбирая из каши кусочки тушёнки.

— А я тогда кто?

— Это Вам знать лучше. Ведь знаете же? То-то и оно, а вслух сказать боитесь.

— Не время ещё, Антон Иванович.

Деникин пожал плечами, и принялся за чай. Осторожно подул в кружку, отхлебнул чуток, оценивая крепость и сладость, и спросил:

— А вот скажите — почему у ваших солдат оружия не было?

— Это же спецназ, — Сталин прищурился. — Такие звери, что им даже винтовки не выдают.

— Профессионалы, — уважительно кивнул Деникин. — Страшные люди.

Глава 13

А я живу в России,

В самой крайней точке бытия.

А я живу в России,

Просто это Родина моя.

Сергей Трофимов.

"Правда. 24 июня 1934 года.

Париж. (ТАСС) По сообщениям парижских корреспондентов "Таймс" и "Дейли телеграф", во Франции запрещено рекламирование масла, свиного сала, Бэкона и очищенного прованского масла.

Вена. 23 июня (ТАСС) Энгельберт Дольфус принял известного владельца многих реакционных английских газет лорда Ротермира. Советское посольство в Австрии вручило ноту протеста по поводу нагнетаемой в буржуазной прессе антикоммунистической и антиденикинской истерии, что вызвало отставку начальника полиции Зейсс-Инкварта, обвинённого в коррупции.

Токио, 23 июня (ТАСС) Аньдунский корреспондент газеты "Асахи" пишет, что 20 июня в пункте, находящемся в 40 километрах от Туньюаня (станция на железной дороге Мукден-Аньдун Манчжурской АССР), произошёл бой между бандой международных террористов численностью в 150 человек под предводительством Бо Хай Ци, и взводом пограничников под командованием старшего сержанта Клима Водолазова. Потери противника составили 152 человека, включая двух английских инструкторов, убитых сбежавшим от справедливого возмездия предводителем банды.

Лондон, 23 июня (ТАСС) Доход английского казначейства от налогов на спиртные напитки увеличился за первое полугодие на 5 миллионов фунтов стерлингов по сравнению с аналогичным периодом 1933 года. В это же время преступность выросла на 32 процента, а безработица на 18 процентов"

"Известия. 24 июня 1934 года.

По всей стране идёт сбор экспонатов для открывающейся в августе текущего года в Осло международной выставки "Искусство и техника в современной жизни". Из Палеха, Подновья, Мстёры, из сёл Холуи, Красного, из Казахстана, Дагестана, Туркмении шлют образцы своего творчества ткачи ковров, художники, резчики по кости, ювелиры, оружейники.

Комнаты Всесоюзной торговой палаты в Москве, где собираются эти вещи, выглядят как своеобразный музей. Прибыло ещё далеко не всё, но и то, что уже можно видеть сейчас, говорит о расцвете народного искусства, о замечательных талантах, которыми богата наша страна.

Из Холмогор и Тобольска прибыли исполненные с большим мастерством резные изделия из кости. Село Ворсма прислало противотанковые ружья с прикладами, украшенными тонкой и стильной металлической насечкой.

Возрождается прославленное искусство аула Кубачи. Для Королевской выставки в Осло кубачинцы изготовили украшенные серебром ножны, многофункциональные ножи разведчика, покрытые художественным эмалевым узором, кружевные серебряные подстаканники с символикой ОГПУ и много других вещей.

Мастерицы из Дымковской слободы, расположенной недалеко от Вятки (б. Киров), прислали прекрасные противопехотные мины, гранаты в изящной керамической рубашке, проникнутые народным юмором глиняные фигурки, поражающие богатством красок.

Знаменитые живописцы Палеха, Мстеры и Холуёв блеснули новыми достижениями. Палех представил пока работы мастеров, выдвинувшихся в последние годы. Но и среди них есть первоклассные миниатюры: "Как закалялась сталь", "Товарищ Кренкель, убивающий собственного белого медведя", "Свадьба Фигаро" и другие. С каждым годом творчество палешан становится разнообразнее.

Жители Холуёв тт. Брягин, Клыков и Котягин прислали для выставки большие композиции. Такие как: "Иосиф Виссарионович и Хокон Седьмой на броненосце "Дрёуг", "Товарищ Сталин, сбивающий в воздушном бою троцкистских наёмников" и многие другие. Своеобразные, яркие, запоминающиеся вещи создали художники села Мстеры — Мокин и Костерин, впервые испытавшие свои силы в работе над миниатюрой в жанре фантастики. Они представили иллюстрации к новой книге наркома иностранных дел т. Логинова "Механическая пьеса для превентивного удара".

Нет возможности перечислить огромное разнообразие образцов народного творчества, присланных в Москву для Королевской выставки. Павильон СССР в Осло должен показать всё многообразие нашей жизни. Для демонстрации на выставке снимается сейчас 19 документальных короткометражных картин, для чего проводится аэрофотосъемка Швеции, Финляндии, Дании. Крупнейшие художники работают над панно и топографическими картами для выставки. Готовятся модели самолётов, танков в натуральную величину, большие движущиеся макеты Стокгольма, Гельсингфорса, Копенгагена."

Прохладное лето 34-го. Подновье Нижегородский край. Колхоз им. товарища П.А. Столыпина.

— Миша, прими, — Александр Фёдорович резко подсёк, и вытащил из воды трепыхающегося карасика, мелкого, не больше ладони.

Сын перехватил рыбину на лету, взял под жабры, осторожно отцепил, и выпустил в ведёрко, стараясь, чтобы брызги не летели на новый отцовский костюм. Председатель подождал, пока Беляков-средний поправит червяка, и забросил удочку поближе к кустику камыша, куда ещё с вечера вытряхнул для прикормки ведро дробины. Коровы от этого не оголодают — с пивзавода регулярно привозят отходы производства, а у карасей после перебродившего ячменя всегда желание закусить появляется. Чуть не в очередь на крючок выстраиваются. А раскармливаются так, что порой дорогое бамбуковое удилище ломают. Жирные — юшка в ухе на утро холодцом застывает.

Ещё полчаса есть, чтобы вот так, в удовольствие, на пруду с удочкой посидеть. Только-только прогнали стадо на Гриву. Именно так, с большой буквы, называли в Подновье широкую луговину, которой начинались Артёмовские луга, протянувшиеся по берегу Волги до самого Кстова. Мычание коров, похабное блеянье овец, и щёлканье пастушьего кнута лучше всякого будильника — вот кто-то уже с утра пораньше вышел с пустыми вёдрами и отправился по воду. Да, по воду, а то за водой можно и до Астрахани дойти. Колодцы здесь не жаловали, так, если только в баню или для стирки, предпочитая подняться чуть в гору, где били многочисленные родники.

За несколько столетий у каждого было найдено присущее только ему свойство. Вот этот, в неглубоком овражке, заросшем дикой грушей, делает даже третьесортный грузинский чай похожим на "лянсин фу-чу-фу", что в старые времена продавался по шестнадцати рублей за полфунта. А тот, под откосом невысокой горки, шёл на готовку щей и брагу. Третий, огороженный невысоким заборчиком и укрытый навесом — самый ценный. Именно из него брали воду на засолку знаменитых огурцов в тыквах, конкуренцию которым не смогли составить даже заморские ананасы в шампанском. Именно их запил молоком Наполеон Бонапарт, после чего его не смогли догнать даже резвые донские скакуны. Такое вот у них действие на иноземные желудки.

Может всё дело в том, что в незапамятные времена на этом месте накрыло оползнем обоз с серебром, данью Новгорода Низовския земли Орде? Не единожды в Подновской слободе появлялись желающие проверить старинную легенду, бывало и с исправником приезжали, и с бумагами из самого Санкт-Петербурга….

Древний клад упорно сопротивлялся, а полицейские чины впоследствии сочувственно выслушивали жалобы изыскателей, предъявлявших обломанные об их же бока лопаты и многочисленные побои, нанесённые в первую же ночь неизвестными лицами. Но даже сам полицмейстер разводил руками в бессилии — подновский, мол, народ херовский! Археологи приезжают и уезжают, а солёные огурчики остаются. Это дело святое, за них и убить могут.

— Всё, Миша, мне пора, — председатель положил удилище на вбитую в дно рогульку и встал со скамеечки, застеленной старой газетой. — Рыбу почисти сам, матери не разрешай. Тяжело ей уже.

— Хорошо, пап, — согласился десятилетний паренёк, наблюдая уже за двумя удочками. — Я ещё посижу, пока клёв не закончился?

— А огород?

— Пусть вода прогреется, — рассудительно ответил Михаил. — Попозже полью. Мне Федька обещал помочь.

— Нашёл помощника, — улыбнулся Александр Фёдорович. — Он и ведро не сможет приподнять.

— Мешать не будет, да и то ладно. Пусть к работе привыкает, пап.

Интересное наблюдение — здесь дети никогда не называли отцов тятями или батями. Только — папа. Может тому виной отсутствие крепостных в роду? Или то, что даже и тридцать лет назад иметь образование меньше четырёх классов считалось неприличным? А вот зачем нужна была грамота огородникам, не знали даже они сами. Так уж повелось, но только за все пятьсот лет своей истории Подновье так и не удосужилось обзавестись собственной церковью, регулярно собирая немалые деньги на поддержание в надлежащем порядке двухэтажной школы и жалование учителям.

Председатель вышел из калитки своего огорода, к которому пруд примыкал одним из берегов, и досадливо поморщился:

— Василич, ну что тебе, ироду, опять нужно?

— Александр Фёдорович, — колхозник был готов рухнуть на колени. — Христом Богом прошу, подпиши бумагу!

— Я же вчера говорил….

— А вот пожалуйста, и секретарь ячейки подписал…

— Ладно, пойдём в правление, график посмотрим.

По пути в контору Василич ещё раз успел попросить Белякова войти в положение и решить вопрос положительно. Упоминал последнее постановление Совета Народных Комиссаров, в свете которого его, Панова Сергея Васильевича, просьба должна быть удовлетворена. Хорошо ещё, что до конторы только двести метров, до белого каления довести не успел, хотя и надоел за эти несколько минут изрядно, как мелкий камушек в сапоге.

В правлении ещё никого не было, и председатель открыл дверь сам, положив потом висячий замок на полочку в сенях, а ключ обратно под верёвочный коврик у порога. Прошёл в комнату и бросил кепку на диван, спугнув толстую рыжую кошку, которая неведомыми способами пробиралась сюда, каждое утро неизменно оказываясь на своём излюбленном месте. Посетитель, смущённый официальностью присутственного места, скромно присел на скамейке у входа, а Александр Фёдорович перекрестился на красный угол, где перед портретом товарища Каменева, покровителя сельского хозяйства в отдельно взятом колхозе и иконой Александра Невского горела лампада.

Теперь нужно приготовить стол к рабочему дню. Да, собственно, чего его готовить? И так всегда порядок. Вот чернильный прибор с драконами — подарок от японского посла, посетившего по весне передового председателя с полуофициальным визитом. Три телефона. Один местный, с выходом на межгород, второй же позволял соединиться напрямую с генералом Коневым, Ждановым, и Сергеем Сергеевичем Каменевым. Третий, без диска, но в большим золотым двуглавым орлом, держащим в лапах серп и молот, вообще был не подключен, но придавал солидности и веса в деловых переговорах с наглыми снабженцами, постоянно пытающимися получить товар в кредит. Стоило только многозначительно кашлянуть и положить руку на аппарат, как чудесным образом разговоры о бедности заводских ОРСов затихали, и из глубин бездонных пухлых портфелей выплывали наличные.

А что, какие могут быть разговоры об одолжении? Где вы ещё найдёте свежие помидоры к началу апреля? А здесь есть. Не зря же всю зиму строили теплицы, пробивая траншеи под фундаменты искрящими об мёрзлый грунт ломами. И не зря сам Александр Фёдорович под обстрелом вывез из воюющей Германии вагон дефицитнейшего стекла, со скандалом прицепив его к последнему эшелону с купленным заводом. И вот он, результат. Не изволите ли майской клубники? Что, цены кусаются? Вот список материалов, из которых можно изготовить им намордник. И не забудьте про цемент, в прошлый раз на двенадцать тонн меньше привезли.

Александр Фёдорович потянулся к сейфу, который никогда не закрывался из-за отсутствия ключа, и достал толстую тетрадь в коричневой клеёнчатой обложке. Немного полистал, отыскивая нужную страницу.

— Так, что у нас там? Стёпка Капралов сегодня выходит?

— Ага, — энергично закивал проситель. — Он согласился по две смены отработать, пока меня не будет. А с начальником цеха я уже договорился.

За окошком послышался стук каблучков по недавно уложенному асфальту, и в контору вошла раскрасневшаяся от быстрой ходьбы девчушка. Комсомолка-двадцатипятитысячница, в свободное от учительских занятий время исполняла обязанности делопроизводителя и счетовода. О пистолете под строгим жакетом и хранящейся в шкафу гимнастёрке с лейтенантскими погонами и васильковыми петлицами знал только председатель. Но предпочитал делать вид, что абсолютно не в курсе.

— Я не опоздала?

— Нет, Ольга Макарьевна, это мы пораньше пришли, — облегчённо вздохнул Беляков и показал рукой: — Вот, разберитесь, пожалуйста, с товарищем.

— А что с ним не так? — учительница машинально прижала локтем подмышечную кобуру и села за свой стол.

— Посмотрите график запоев. Внеплановый просит, в качестве премии.

— Фёдорыч, ей Богу…, — протянул колхозник. — Полгода капли в рот не брал….

— Даже после бани?

— Чекушку? Не считается… Зато без выходных работал.

— И я без них. И что?

— Так ведь эта….

— Вот, — Ольга Макарьевна, изучавшая тетрадь, ткнула пальцем в разлинованную страницу. — Вот, есть окошечко, — со вторника по четверг включительно.

— Ой, а нельзя с понедельника? А в четверг уже на работу бы вышел.

— Хочешь и воскресенье прихватить?

— Да я бы и сегодня начал, сразу после смены…. Может сдвинем, а?

— Ладно, — махнул рукой Беляков. — Оля, пишите приказ.

Учительница заправила в пишущую машинку лист чистой бумаги:

— Готово.

— Ага… Приказ. Предоставить Панову Сергею Васильевичу, оператору-механику консервного завода колхоза имени товарища Столыпина, сверхплановый….

— Может, написать — внеочередной, Александр Фёдорович?

— Ни в коем случае. У нас экономика плановая, и потому очередей в Советском Союзе быть не должно. Печатайте дальше…. Так… Сверхплановый запой. Ой, лучше напишите — отпуск, с начислением трудодней в соответствии с тарифной сеткой. С такого-то числа по такое-то число, дата, печать. Давайте подпишу, — Председатель достал из нагрудного кармана "Паркер" с золотым пером, производства завода "Красное Сормово", и расписался.

Счастливый отпускник не уходил, выжидательно и вопросительно поглядывая в сторону сейфа.

— Что ещё? Ах, да, Ольга Макарьевна, выпишите ему накладную на…. Сколько там дней? На три бутылки водки.

— Александр Фёдорович….

— Василич, и не проси больше. Запой запоем, но если Родина потребует, чтобы был на рабочем месте трезвый, побритый, и пах "Красной Москвой". Всё, иди…. Иди, говорю, пока не передумал. А то я с утра чего-то добрый….

А дел на сегодня запланировано выше крыши. Дай Бог к вечеру управиться. Овощи выращивать — это вам не хлеб сеять, который бросил в грязь, и уже князь. Может, конечно, у хлеборобов и побольше работы, чем представляли подновские огородники, но, по их мнению, пшеница и рожь — самые ленивые растения в сельском хозяйстве. Раскидал зерно, и сиди себе у поля, на дудочке играй, хомяков с воронами отгоняй. А тут…

А тут работа с утра до позднего вечера без выходных и праздников. Во всех деревнях водку пьют, бывая трезвыми только от Троицы до Духова дня, а в Подновье не до того. Перерастут огурцы, и что с ними делать? Только в пушку заряжай, да и то замучаешься нужный калибр подбирать. И разве только огурцы?

А большой город под боком съедал всё, и ежедневно требовал добавки. Каждое утро от пристани уходил вверх по Волге небольшой колхозный буксир, а за ним на привязи баржа, с которой на рынки Нижнего Новгорода высаживался десант. Сначала на Бугровский, что в небольшом дворике почти напротив Строгановской церкви. Оттуда половина товара отправлялась на Мытный, к Кремлю, на грузовом трамвае, и дальше, на Сенной и Средной. А пароходик заходил в Оку, оставляя Стрелку по правому борту, нырял под мост, и причаливал уже в Канавинской слободе, в аккурат на Гребновской набережной, повыше ярмарочного дома. Вечером же путешествие происходило в обратном порядке.

Так происходила торговля розничная, частная. И, частично, колхозная. А вот поставками оптовыми и занимался в данный момент Александр Фёдорович, проклиная уроки физики и стрелкового дела, оторвавшие Ольгу Макарьевну от работы в конторе. Сейчас сразу трое покупателей толпились перед Беляковым, потрясая бумагами с печатями. Один пытался подсунуть договор на сто тонн капусты из будущего урожая, второй требовал, чтобы варенье для Особой Дальневосточной Армии было непременно в жестяных, а не стеклянных банках. Третий…, третий просил хоть чего-нибудь, но много.

Ироды! И чего им не поехать в соседние Кузьминки или Никульское? Тоже самое, только чуть подешевле. Так нет же — модно стало закупать именно здесь. Как недавно выразился американский посол за рюмочкой на приёме в наркомате обороны: — "Подновье — это бренд". Поначалу-то Беляков чуть было не прибил буржуя за оскорбление, но сидевший рядом Борис Михайлович Шапошников пояснил, что имел ввиду иноземец, и перевёл на нормальный язык его взволнованную речь на ломаном русском. Американец предлагал гешефт. Бизнес — сразу понял Александр Фёдорович, потирая руки.

И вот уже на Уолл-стрит после заключения сделок закусывают шотландский виски крохотными огурчиками, по сорок долларов за дюжину. А содовой воде предпочитают изысканный вкус "Aqua Bella Kova"

Вопросы с покупателями решились быстро. Первому было твёрдо обещано требуемое количество наилучшего качества, и получена предоплата. Оно бы, конечно, торопиться не стоило, скоро будут построены хранилища, но живые деньги нужны именно сейчас. Людям надо выдать аванс, причём не из своих, что на банковском счёте, а из колхозных. Пусть сразу почувствуют преимущества совместной работы во благо семьи, государства, и партии. А то, в свете последних постановлений правительства, некоторые стали серьёзно задумываться об уходе в единоличники. Нет, держать насильно никого не собираются — решил отделиться, так флаг в руки и проваливай, но долгосрочные планы председателя требовали рабочих рук, которых и сейчас не хватало. Ладно летом ещё школьников можно привлечь, но осенью…. Осенью им учиться нужно, а за привлечение к уборке урожая в ущерб учёбе, по новым законам и под суд загреметь можно.

Вот со вторым посетителем чуть посложнее. Тару ему жестяную подавай! А товарищ разве не в курсе, что по последней инструкции наркомата обороны для предприятий пищевой промышленности, диаметр металлических консервных банок должен соответствовать определённому калибру? Варенье — сто пятьдесят пять миллиметров, тушёнка — семьдесят шесть. Ах, товарищ знает? Тогда подождите, когда придёт оборудование, заявка в "Союзоборонсельхозмаш" уже отправлена. Да, через пару месяцев можете присылать специалистов для помощи в наладке.

Послав третьего покупателя по известному адресу — дожидаться счетовода, Александр Фёдорович попросту сбежал из конторы. Нужно ещё объехать поля, а потом, пересев с эмки на моторную лодку, проверить как идут дела на волжских островах. Там вчера должны были запустить новые генераторы. Правда старых-то сроду не было, но недавно приобретённые автополивалки категорически отказывались работать без электричества. Вот и пришлось изрядно потратиться….

Вечер того же дня.

А вечером у Беляковых гуляли, отмечая завтрашний отъезд главы семьи в Москву, где предстояла встреча с Патриархом, а оттуда в Дрогичин на коронацию товарища Деникина, и далее, в Осло, на международную выставку. Пришли три брата с семьями, и младшая сестра. Но одна, так как двое её сыновей сейчас служили срочную, а муж во главе рыболовецкой бригады занимался сортировкой и чисткой свежего улова. Успеет, его счастье, а родство с председателем — это ещё не повод бросить работу.

— Ты мне, Саня, вот что скажи, — брат Николай, выпив вторую рюмку водки, что ровно вдвое превышало его месячную норму, становился невыносимо нудным. — Вот чем ты отличаешься от обыкновенного старорежимного буржуя?

— Я вообще на него не похож! — возмутился Александр Фёдорович.

— Ну как же… во фраке в театр ездишь?

— Езжу.

— На своей машине?

— Ну…

— Вот тебе и ну! А ещё с Коневым шампанское пил два раза.

Председатель почесал в затылке. Действительно, что-то нынешний образ его жизни никак не вписывался в марксистскую теорию. Но на выручку пришёл старший сын, по праву студента, сидевший за столом. Он снял с полки толстую книгу в красной обложке.

— Нет, пап, всё нормально, как и говорил товарищ Сталин.

— А что он говорил?

— А то, что буржуазный капиталист за пятьдесят процентов прибыли пойдёт на любое преступление, за сто — вообще удавится, а нашего, советского промышленника и предпринимателя, даже полученные триста процентов не заставят усомниться в победе коммунизма. Наш миллионер не станет есть ананасы и рябчиков!

Александр Фёдорович оглядел нехитрую закуску на столе и погрозил брату кулаком:

— Понял? Не допущу в своём колхозе ревизионизма и оппортунизма.

Глава 14

На Луну летим из пушки.

Звездолёт на Марс посадим.

Мало нам Земли-старушки,

Мы и в космосе нагадим.

Тимур Шаов.

Прохладное лето 34-го. Станция Бронная Гора.

Житие от Гавриила.

Не обращайте внимание на моё настроение — я просто устал. И физически — как никак проехали на ручной дрезине почти всю Белоруссию, и морально. Всё время куда-то бежим, торопимся, а толку? Опять опаздываем. На этот раз след Такса был утерян окончательно, даже хитрый приборчик Лаврентия Павловича виновато разводил стрелками и моргал экраном, смущённо признаваясь в своём бессилии нам помочь.

И что оставалось делать? Возвращаться домой, где обрадованный нашим появление шеф обязательно законопатит в такую дыру, что оттуда вовеки веков не выбраться без высшего на то соизволения? Не сомневаюсь, что именно так и будет, но одно дело — вернуться с Таксом и чувством выполненного долга, и другое — без того и другого. Нет, верю, что наш друг не может пропасть бесследно, надо только внимательно читать в газетах колонку происшествий и катастроф. Но когда это будет? Правда, товарищ Берия сделал кое-какие аналитические выкладки, согласно которым выходило, что наш Такс один раз в три дня влипает в историю мелкую, которая проходит почти незаметно для окружающего мира, и в три дня — во что-то глобальное, с разрушениями и жертвами. И потому скоро появятся известия о нём.

Ну что же, будем ждать. Вот только сидеть без дела скучно, а влезать во что-то…. Хватит непредсказуемых последствий! Вот кто знал заранее, чем обернётся прошлогодний отказ тонуть вместе с "Челюскиным"? Хотя, с другой стороны, всё обстоит не так уж плохо. Примером тому — мифическая "Пижма", в нашем мире просто выдуманная досужими журналистами, а здесь ставшая явью. Не знаю, существовали ли на самом деле всё эти люди, но в этой реальности высококвалифицированные специалисты, да ещё собранные в одном месте, пришлись как нельзя кстати.

И жизнь в Советском Союзе понемногу изменялась в лучшую сторону. Я не говорю о внешних атрибутах, таких как офицерские погоны и Патриарх на трибуне мавзолея во время первомайской демонстрации. Нет, я зрю в корень. РККА, недавно переименованная в СА, уже потихоньку начинала походить на настоящую. И дело не в перевооружении — новая техника существовала только в нескольких опытных образцах, а в том, что солдат начали обучать пользоваться старой. Да что техникой, даже стрелять научили.

И в деревне налаживалось. Может быть, причиной тому послужило созданное при Наркомате Обороны Управление Коллективных Хозяйств? Не знаю, из всех прелестей сельской жизни я хорошо изучил только самогоноварение. Чем заинтересовал товарищ Каменев председателей неизвестно, но по слухам показатели резко пошли вверх. Одно непонятно — показатели, это такие записи в отчётах и ещё графики с поднимающимися кривыми, да…. А почему жить-то стало лучше? Лаврентий пытался объяснить, но не преуспел. Ну что делать, если не даётся мне экономика.

Наука…, хм, в ней я тоже не слишком силён, хотя, как уже упоминал ранее, косвенным образом являюсь одним из отцов-основателей Академии Наук. Наверное, тоже развивается, если высшее образование сделали бесплатным и альтернативным. В том смысле, что учись, пожалуйста, и на здоровье, но несданная сессия приравнивалась к фактам саботажа, а прогулы — к диверсионно-подрывной деятельности. Но осуждённых студентов не сажали, а в принудительном порядке присваивали квалификацию геолога и, снабдив рацией, ружьём, и сухим пайком на месяц, выбрасывали с парашютом где-нибудь над таёжной полянкой. Не обошлось, конечно, и без потерь — некоторые прижились у тамошних оленеводов, и ни о каком возвращении слушать не желали.

И неожиданно практика десантирования довольно быстро принесла свои плоды. Несколько счастливчиков, нашедшие перспективные месторождения, получили солидные премии, а остальные, закалённые многомесячными скитаниями — амнистию и предложение от Наркомата Обороны поработать в войсках инструкторами по выживанию в экстремальных условиях.

А мы оккупировали кабинет начальника станции, предъявив соответствующие моменту документы, и закрылись изнутри. И у нас тоже инструктаж проходит — мои коллеги напутствуют фон Такса перед ответственным заданием. Действительно, хватит ему на нашей шее сидеть, а не пошёл бы он в люди.

— А ну, попрыгай, — приказал генерал Раевский.

— Зачем, Изяслав Родионович?

— Разговорчики! — Изя пригрозил барону кулаком. — Положено так, и не нам менять устоявшиеся традиции. Это тебе не игрушки. Прыгай, давай… выше, дальше, быстрее…

Фон Такс несколько раз подскочил на месте. Лаврентий, как заправский портной орудующий иголкой над лежащей на коленях гимнастёркой, прислушался, склонив голову. Ничего не звякнуло и не стукнуло. Да и не должно было — баварец стоял в одних подштанниках, а бумаги с многословными инструкциями Изя примотал к его телу бинтами.

— Нормально, готов, — одобрил Берия протягивая барону форму. — Держи и запомни — в случае смертельной опасности укусишь воротник.

— Там ампула с цианистым калием?

— Нет, это маячок и генератор щита невидимости. Слабенький, правда, но пока работает, успеешь унести ноги.

— А зачем мне это?

— Не говорите глупостей, Эммануил. Мы вложили в вас столько труда, что уже жалко, если всё пойдёт насмарку из-за такой мелочи, как не вовремя вернувшийся из командировки муж.

— Чей?

— Найдёте чей! — отрезал Берия и уточнил: — Всё ясно?

— Так точно! Я должен подойти к Патриарху строевым шагом и доложить о своём желании вступить в православие….

— Креститься, — поправил Израил.

— Да, прошу прощения, креститься, — согласился барон. — А он мне даст рекомендацию? Или это только в партию нужно? Но я не хочу в партию.

Лаврентий Павлович приуныл и схватился за голову. Четыре дня разрабатывал для Советского Союза новую национальную идею, и всё без толку. Нет, толк будет, только как эту идею донести до Патриарха? Сколько можно объяснять баварцу, что Алексей Львович не упустит случая собственноручно обратить язычника из злокозненного католичества в нормальную веру? И сам всё сделает…, и крёстных найдёт, и предложит отметить приобщение к Светлой Стороне…. Вот тут, в соответствующей обстановке, и нужно подвести разговор к нужной теме. И передать некоторые бумаги.

— А ну-ка, Эммануил Людвигович, повтори персоналии.

Фон Такс чуть задумался, а потом принялся перечислять, загибая пальцы:

— Циолковский, Кибальчич, фон Браун, Королёв, Бриз…

— Постойте, первых троих уже давно в живых нет, а Королёв — это город в Подмосковье.

— Но у меня так записано.

Берия вопросительно посмотрел на Раевского. Тот развёл руками:

— Извини, но информация с твоего ноутбука…

— Да вы же не ту статью распечатали!

— Ну и что? Товарищ Сталин разберётся. А что плохого, если здесь в космос полетят не в шестьдесят первом, как у нас, а в пятидесятом, как Бриз обещал?

— Подожди, это тот полковник, что пытается шмелей в военных целях использовать?

— Он, — Изяслав Родионович заглянул в бумажку, — только его фотографии в досье нет.

— А что есть?

— Особые приметы.

— Какие?

Раевский хмыкнул и склонился к уху Лаврентия. Тот выслушал с непроницаемым лицом, но потом удивлённо округлил глаза, и голосом, в котором определённо слышалась зависть, произнёс:

— Однако!

— Давайте быстрее, — поторопил я коллег, взглянув на часы. — Поезд с Патриархом уже должен быть в Барановичах, сейчас сюда приедет пара батальонов встречающих. А оно нам надо?

Дрогичин. Вечер следующего дня.

Сталин аккуратно положил на край стола стопочку листов и потянулся за трубкой. Ему нужно было время на обдумывание прочитанного. А тут было над чем поломать голову. Любого другого человека с такой информацией Иосиф Виссарионович сразу бы направил на обследование к психиатрам, но товарищ Акифьев, которого знал уже почти год, пустыми прожектами не увлечётся. Значит тут что-то есть. Должна непременно быть какая-то выгода в проекте, на первый взгляд сулящем одни только убытки. Но где только? Он неторопливо разломил над пепельницей папиросу, забил табак, прижимая его большим пальцем и закурил, выпуская дым к высокому потолку.

Алексей Львович, сидящий напротив в глубоком кресле, оставшемся от прежних хозяев имения, каких-то польских графьёв, не торопил, осторожно прихлёбывая кагор из чайной чашки тонкого ленинградского фарфора. Собственно, может быть, и не стоило заводить разговор именно сегодня, но вчерашний крестник был так убедителен…, чёрт баварский.

— А что Вы думаете по этому поводу, товарищ Акифьев? — спросил Сталин, указав черенком трубки на собеседника, будто в кабинете ещё кто-то находился.

— Я? — уточнил Патриарх, затягивая ответ. — Я поддерживаю.

— Вот как? А на какие, позвольте узнать, средства? Нет у нас денег на космические полёты, Алексей Львович. Это только прекраснодушные мечтатели вроде Уэллса или Толстого могут запускать туда энтузиастов-одиночек. Я что, не понимаю, что здесь должно работать всё государство? А оно до сих пор с голой задницей бегает, извините за грубость. Даже нормальную медицину не можем себе позволить. Читали вчерашнюю "Правду"?

— Нет, а что там?

— Вот, полюбуйтесь, — Иосиф Виссарионович взял со стола газету и протянул Патриарху. — На четвёртой странице. И ведь это, буквально, у нас под носом творится.

Акифьев водрузил на нос очки в золотой оправе, извлечённые из кармана парадной рясы, и прочитал вслух:

— Врачебная ошибка в Барановичской районной больнице. И чего там?

— Читай-читай, — перешёл на "ты" Сталин.

— Да там дальше мелко…. Ага, вот оно…. Дежурным врачом Ольгой Тониной при проведении операции по удалению аппендицита случайно произведена кастрация жителя города Барановичи Ильи Новодворского. Возраст и причастность пострадавшего к террористическим организациям уточняются…, — Алексей Львович вернул газету. — И что?

— И ничего…. А ты в космос собрался.

— Так не завтра же.

— А когда?

— Да хоть никогда.

— Поясни, — потребовал Иосиф Виссарионович.

— Запросто. Вот давай с тобой рассмотрим коммунизм не с точки зрения исторического материализма, а с обычной, сермяжно-философской. Вот что он из себя представляет? А представляет он стремление человека к идеальному обществу, где каждому воздастся по труду его, и каждый будет вознаграждён по потребности. Так? Так!. А пока мы мужественно преодолеваем трудности, несомненно временные, но обязательно преодолеем. И вот тогда…, — Акифьев сделал паузу, ожидая реакции Сталина.

— И что тогда?

— А ты не задумывался, Иосиф Виссарионович? Вот скажи, кто будет определять при наступлении коммунизма меру человека, его достойность, заслуги в конце концов?

Вождь глубоко затянулся, что с ним случалось не часто, и встал с кресла. Прошёлся по кабинету, в раздумье разглядывая цветные гобелены на стенах. Так далеко в будущее он не заглядывал. И конечно же не верил во врождённую, или даже приобретённую честность и добропорядочность. И вопрос поставил его в тупик.

— Дальше пожалуйста, Алексей Львович.

— Вот и переходим к сути вопроса. Но сначала ответь на другой — что есть первостепенная задача истинно верующего человека? Правильно, построить Царство Божие на земле. И пусть сейчас мы преодолеваем искушения и соблазны, но они временны, а потом каждому воздастся по делам и грехам его. И Господь будет определять достойных. Улавливаешь аналогию?

— Ты хочешь сказать что…?

— Именно! Коммунизм — суть высшая степень развития любви к богу. И каждый шаг в его сторону приближает нас к торжеству….

— Коммунизма?

— Царства Божьего! И, соответственно, наши противники — богомерзкие еретики и пособники нечистого.

Дымящаяся трубка с негромким стуком упала на столешницу, разломившись у самой чашки, оттуда срикошетила на ковёр, чуть не устроив пожар, но Сталин только затоптал сапогом тлеющий уголёк, не торопясь поднимать обломки. Даже его искушённая в политической борьбе натура требовала некоторого времени на усваивание новой теории. А портрет Карла Маркса на стене как-то спал с лица и отвернулся. И только с иконы из-за спины Иосифа Виссарионовича одобрительно улыбался Михаил Архангел, показывая поднятый вверх большой палец.

— Подожди, товарищ Акифьев, а как это относится к космосу?

— Что тут непонятного? Человек должен стремиться к богу?

— Согласно последним постановлениям партии и правительства — должен, — подтвердил лучший друг советских священнослужителей.

— Вот! И потому лучшие представители будут отправлены к нему на личную встречу. Чего так удивляешься? Нет, я имел ввиду не расстрелы, а космические корабли.

— Так их у нас нет.

— Ну и что? Будем пока проводить подготовительную работу, составим планы, проработаем кодекс строителя космонавтики.

— Как-то не по-русски звучит, — поморщился Сталин.

— Пусть будут называться звездопроходцами, не в этом суть. А в том, что мы сразу зададим высокую цель, к которой будут стремиться и будущие поколения, и наши современники.

— А сейчас не стремятся?

— А сейчас нет. Разве что теоретически. Где коммунизм и где нынешняя жизнь? А звёзды…, а вот они, только голову подними. И главный стимул — туда можно попасть при жизни

Иосиф Виссарионович опять прошёлся по кабинету. Картина перед глазами вырисовывалась заманчивая. И что интересно — вполне осуществимая. Русский народ всегда с удовольствием брался за безнадёжные задачи и умудрялся решать их с минимальными для себя потерями. И всегда вопреки здравому смыслу.

А тут одни сплошные выгоды для государства. Во-первых, появляется замечательная возможность ткнуть интеллигенцию, преимущественно творческую, мордой об стол. Что вы, господа-товарищи, сделали для того, чтобы народ быстрее пришёл к коммунизму? Ах, вы писали про кареты на эллиптических рессорах? Тогда извольте взять в руки топор и пилу, и отправиться в вятские леса заготавливать топливо для будущих космических кораблей. Что говорите? Ракеты будут летать на керосине? Возможно…. Но пока потренируемся на дровах.

А потом…, что потом? Нет, сначала проведём соответствующую разъяснительную работу, создадим образ советского человека стремящегося к звёздам. А кто туда не хочет, тот козёл! Хотя об этом в газетах писать не стоит, не поймут. Но денег на программу всё равно придётся сколько-нибудь выделить, ещё бы знать где их найти.

— Алексей Львович, у тебя есть деньги?

— Есть, Иосиф Виссарионович, тысячи полторы с собой.

— Нет, я вообще, в глобальном смысле….

— Тогда нет, — Акифьев тяжело вздохнул и подёргал себя за бороду, что у него означало высшую степень печали. — Да и откуда? Сам знаешь, все епархии на голом окладе сидят, да ещё облигации церковного займа на половину зарплаты покупают.

— Какого ещё займа?

— А на что я тебе уже четвёртый истребительный полк сформировал? Или прикажешь ордена в ломбарде закладывать? Слушай, а может нам войну кому объявить?

— Война — дорогое удовольствие. Да и грех.

— Уж я побольше твоего в грехах разбираюсь, — парировал Патриарх. — Мы же не захватническую, так, братскую помощь кому оказать…. За контрибуцию.

— И кого ты имеешь ввиду?

— Я? Никого. А вот самолёты по твою душу с чехословацких аэродромов взлетали.

— Да, но направляли-то их из туманного Альбиона.

— Знаю, — опять вздохнул Алексей Львович, — но нам с ними пока не тягаться. А вот представь…, поднять бы пару полков, да по Лондону… Красота! А то непорядок, Румынию можно бомбить, а Англию нельзя.

— Какую ещё Румынию? — не понял Сталин.

— Разве не слышал про недавний инцидент? Румыны хотели на Галицийский Каганат напасть. Ах да, ты же занят был, не стали такими пустяками отвлекать.

— И что там произошло?

— Небольшой конфликт…, но сейчас на литовско-турецкой границе тишина.

— Разве у товарища Деникина есть с Турцией граница?

— Как номинально Каганат является его вассалом.

В дверь осторожно постучали, и появившийся Поскрёбышев, в обязательном сопровождении длинноногих девиц, доложил о прибытии глав дружественных государств. Таковыми, главами, а не державами, были Соломон Борухович Сагалевич, Антон Иванович Деникин, и Хокон Седьмой, которому нумерация заменяла фамилию и отчество. Представителя Японии, как ещё не заслужившей доверия, решено было не приглашать. Тем более отсутствие в японском языке буквы "Л" могло привести к конфузу при поименовании большинства из присутствующих.

Один президент, один Великий Князь, один король и один вождь (в европейском смысле этого слова), собрались сегодня чтобы обсудить завтрашнюю церемонию коронации и согласовать свои речи, которые будут произнесены экспромтом. Фонограммы же протокольных выступлений подготовили заранее. Мероприятие планировалось серьёзное, и пускать его на самотёк никто не собирался.

Пока секретари накрывали стол, а Патриарх увёл в уголок норвежского короля, обсудить с ним, как с единственным монархом, нюансы торжественного вручения меча Даниила Галицкого, товарищ Сталин взял в оборот Деникина и Сагалевича. Антон Иванович выразил полное недоумение, знать мол не знаю, вместе были, а Соломон Борухович округлил глаза:

— Надо же, какие негодяи!

— Кто?

— Да каган, племянник мой. Он утверждал, что направил туда войска исключительно для обеспечения сохранности пожертвований, собранных трудолюбивым и очень умным румынским народом для выражения признательности Советскому Союзу.

— За что признательность?

— А за всё!

Иосиф Виссарионович пристально посмотрел на президента Балтийской Конфедерации:

— Врёте же….

— Таки да! Но исключительно в благородных целях.

— Каких?

— У моего племянника появляется выход к Чёрному морю, а у вас, товарищ, сто миллионов фунтов и репутация миротворца, сдерживающего кровожадные порывы своих союзников.

— Сомнительная репутация….

— Да что Вы говорите? Да за сто пятьдесят миллионов я готов прослыть кем угодно, даже антисемитом.

— Соломон Борухович, но зачем Вам кусок Болгарии?

— А им зачем, Иосиф Виссарионович? Они там все молодые и здоровые, пью ракию и сливовицу, зачем им море? Или они такие же старые, как бедный Соломон, уговоривший румын пожертвовать триста миллионов?

— И Плоешти?

— Я таки разве это не сказал?

Глава 15

Вам, Зизи, никогда не понять,

Сидя в благополучном Париже,

Что такое по-русски "едрить твою мать",

В исполненьи финансовой биржи.

В этой странной, могучей стране

Бизнес чествуют все до едина.

А в сторонке толчётся мужик в зипуне,

И приветливо машет дубиной.

Сергей Трофимов

Прохладное лето 34-го. Дрогичин.

Нарком обороны окинул критическим взглядом принарядившегося председателя колхоза имени Столыпина:

— Нет, Александр Фёдорович, так не пойдёт.

— А что не так? — спросил Беляков, поворачиваясь перед большим, в рост человека зеркалом. — Бабочка не в тон носкам?

— Ну…, как тебе сказать? — Каменев неопределённо покрутил рукой. — Может они и в тон, только этого не видно. И вообще, зачем сапоги надел?

— А ты?

— У меня к парадному мундиру положены. А к смокингу лучше лаковые штиблеты подойдут, — посоветовал Сергей Сергеевич.

Больше он ничего не успел сказать, потому что стремительно открылась дверь, и в комнату влетел запыхавшийся Булгаков:

— Вы долго ещё? Будьте на месте через двадцать минут. Роли заучили?

— Ох, грехи мои тяжкие, — ответил Александр Фёдорович, стягивая с себя сапоги с узким голенищем, за которые отдал четыре сотни честно заработанных рублей. — А без меня никак?

— Никак, — отрезал нарком культуры. — Вы, товарищ Беляков, вместе с Иосифом Виссарионовичем будете представлять на коронации весь русский народ.

— Ну почему я? Пусть Каганович представляет.

— Нельзя, он пойдёт в составе дружной семьи братских народов. И не спорьте, сценарий утверждён окончательно и обжалованию не подлежит. Ну что, вперёд?

День выдался на славу, солнечный но не жаркий, как и всё лето. По случаю торжеств в городе был объявлен выходной, и заранее ликующие толпы народа стекались на площадь перед Сретенским собором по трём главным, и единственным, улицам Дрогичина — Пинской, Хомской, и ещё одной, названия которой председатель не помнил. Лепота…, празднично одетые местные женщины в коротеньких, почти на две пяди выше щиколотки, платьях; маскирующиеся под крестьян слушатели Военной Академии, все до единого в шляпах-канотье местного производства…. Дети с воздушными шарами в руках. Знамёна с Великокняжеским гербом — белым всадником на красном поле, на щите которого серп и молот. Радостные блики в прицелах снайперов на крышах домов…

Всего этого Беляков не увидел, не до того было. Он мученически терпел тяготы и лишения церковной службы, ожидая окончания торжественного богослужения, когда можно будет выйти на свежий воздух, где и произойдёт сам момент возложения короны на Деникина. А пока эта самая корона покоилась на каравае ржаного хлеба, символизирующего чего-то там, и всю тяжесть приходилось держать на вытянутых руках уже часа полтора.

Александр Фёдорович покосился на Сталина — ещё один представитель русского народа стоял не напрягаясь, элегантно опершись на громадный меч, по легенде, опубликованной во всех советских газетах, принадлежавший когда-то самому Даниилу Галицкому. Кто это такой, в смысле — Даниил, председатель колхоза до сих пор не знал, но глядя на Галицийского кагана, неумело но усердно пытающегося перекреститься в такт молитве, догадывался о его происхождении. Естественно — рабоче-крестьянском.

А держать тяжёлый хлеб становилось всё тяжелее и тяжелее. Да ещё запах свежей корочки…

— Товарищ Беляков, прекратите есть казённое имущество, — не разжимая зубов, дабы не нарушить торжественности момента громким голосом, потребовал Иосиф Виссарионович. — В одиночку прекратите.

— Да я только чуть-чуть, снизу. Видно не будет.

— Всё равно перестаньте. Или отдайте каравай товарищу Трошину.

Из-за спины поименованного товарища, только час назад приехавшего с территории бывшей Румынии, но успевшего надеть новые погоны, высунулся вездесущий Булгаков:

— Вы что, нельзя отдавать хлеб подполковнику, он же у нас литовский народ изображает.

— И что?

— Откуда у них хлеб?

— Из России.

— Вот! И потому, пусть председатель колхоза его и держит. Сам выращивал, сам и вручит.

— Простите, Михаил Афанасьевич, — возразил Беляков не оборачиваясь, — но мы больше по огурцам и капусте специализируемся.

— Ваши глупые шутки здесь неуместны! — рассердился нарком культуры. Но потом злорадно рассмеялся, и что-то черкнул в блокноте с надписью на обложке — "Ричард Львиное Сердце. Сценарий". — Всё, Патриарх пошёл. Наш выход, товарищи!

— Что, всё? Пойдём шапку отдавать? — не поверил своему счастью Александр Фёдорович.

Да, он оказался прав в своих ожиданиях — от ноши удалось избавиться. После помазания их елеем реликвии были уложены на специально установленные аналои, покрытые тяжёлым алым бархатом с золотыми кистями по краям. В уголке полотнища председатель заметил какую-то вышитую эмблему, но по слабости зрения так и не смог толком её разглядеть. А потом и некогда стало — оказывается церемония не только не заканчивалась, но и не начиналась толком.

— Теперь все идём встречать Деникина, — руководил Булгаков. — Алексея Львовича вперёд пропустите!

Специалистам не зазорно подчиняться даже вождям, и Сталин первым подал пример, направившись к выходу. А на другой стороне площади, из старой, покосившейся от старости ратуши, величаво спустившись по деревянным скрипучим ступенькам, застеленным красным сукном, навстречу шёл Великий Князь Литовский в сопровождении генералов Хванского и Скоблина. За ними, воспользовавшись правом старейшего друга, по ковровой дорожке семенил Сагалевич, скрывая старческую хромоту при помощи изящной трости с накладными монограммами. На ходу он приветливо раскланивался с многочисленными знакомыми, вежливо приподнимая котелок.

По обе стороны этого пути были расставлены скамейки для гостей. По правую руку для нарочитых — глав дружественных государств, деникинских офицеров не младше полковника, советских генералов и наркомов, а слева — для публики подлого происхождения. К таковой относились дипломатические представители и послы стран нейтральных, полунейтральных, и откровенно враждебных. Последние чувствовали себя особенно неуютно, поёживаясь под пристальными взглядами прикреплённых к каждому автоматчиков.

В центре площади Деникин со Сталиным встретились и под исполняемое Кубанским казачьим хором многолетие пожали друг другу руки. Патриарх окропил обоих святой водой, перекрестил, и спросил, перекрывая мощным голосом гул толпы:

— Великий государь, генерал-лейтенант и Великий Князь Антон Иванович, како веруеши и исповедуеши Отца и Сына и Святаго Духа?

— Служение во благо Отечества — вот символ веры! — прозвучало в ответ.

— Любо! — громко воскликнул Алексей Львович, давая казакам знак начинать молебен.

Он длился недолго, не более получаса. Затем Патриарх взял Деникина под руку и повёл к двум стоящим кормой к друг другу танкам, на которых был установлен настил, а поверх его — Великое Чертожное Место. По виду — обычный стул из музея, только на спинке нацарапано чем-то острым "В.Мономахъ".

Для Алексея Львовича тоже поставили сиденье, но пониже, на которое он устало опустился, привалившись спиной к танковой башне. А сопровождающим лицам надлежало стоя выждать паузу, предназначенную для благочестивых размышлений. Но деятельная натура Иосифа Виссарионовича не утерпела, и он толкнул Александра Фёдоровича локтем в бок.

— Товарищ Беляков, обратите внимание вон на того господина с тросточкой.

— На Сагалевича? Знать не хочу пройдоху старого, вчера проиграл мне в шашки четыре трактора, а расписку написал только на два. Остальное предлагает заменить шпротоукладочным станком. А зачем он мне, если в Волге килька не ловится? Стерлядей укладывать? Так калибр не тот.

— Конечно не соглашайтесь, — улыбнулся Сталин. — Но я не про него. Видите, молодой такой, с набриолиненым пробором? Да вот же он, справа от бедуина с золотой цепью.

— Бабуина?

— Пусть будет так. Это американский миллионер, и к тому же довольно благожелательно настроенный к Советскому Союзу. Вернее к деньгам, которые можно на нас заработать.

— Жадный?

— Да не так чтобы очень, за копейку не удавится. Но за десять долларов зарежет любого.

— На Соловки бы его…, — мечтательно протянул председатель колхоза.

— Это всегда успеется. Но сейчас он просит устроить разговор именно с вами, Александр Фёдорович, а не с товарищем Блюхером.

— Чего ему надо? Виски пить не буду, у меня от него печень.

— А если Родина попросит?

— Родина? Тогда буду.

— Значит можно передать господину Арманду Хаммеру о вашем согласии?

Беляков машинально кивнул, не желая больше спорить, и тут его настигло озарение:

— Постойте, Иосиф Виссарионович, а он не родственником приходится Инессе Арманд?

— Вот этого не знаю, но его папа был некоторое время американским послом в РСФСР.

— Да хрен с ним, с папой этим, товарищ Сталин! Вот мужики в Подновье удивятся, когда узнают, что я с шурином самого Владимира Ильича виски пил.

На этой радостной ноте и закончилась несколько затянувшаяся минута молчания. Патриарх и Великий Князь встали, и Деникин подошёл к краю помоста. По регламенту ему надлежало произнести историческую речь.

Антон Иванович начал издалека, значительно углубившись в дебри истории. Ведь именно из славного прошлого, по его мнению, и пришла привычка русского народа делать заначки на чёрный день. Потом это стало более глобальным, проявившись в двух головах у орла на гербе, двух столицах и, как апофеоз — в двух русских государствах. Именно благоразумие и здравое опасение за судьбу всего человечества послужили истоком тому. Мало ли что может случиться с одним государством? А тут вот, пожалуйста, ещё одно…, даже с армией, всегда готовой придти на выручку.

Потом пошёл рассказ об обстоятельствах, предшествующих его избранию на престол. О воле народа, заставившей сделать трудный выбор. Сам народ, сверкая золотом парадных эполет и погон, в зависимости от наличия партбилета в грудном кармане, встретил речь овацией. Когда она уже переходила в бурные и продолжительные аплодисменты, Великий Князь Литовский продолжил:

— Мы все помним, чем закончилась Великая Смута. Тогда, в далёком тысяча шестьсот двенадцатом году, нижегородское ополчение, ставшее предвестником Рабоче-крестьянской Красной армии, освободило Москву от иноземных интервентов. Его вели в бой земский староста, так тогда называлась должность председателя горисполкома, Кузьма Минин, и князь Пожарский, в соответствии с титулом являющийся патриотом России…

— Что за чушь он несёт? — вполголоса возмутился Сталин.

— Это не чушь, Иосиф Виссарионович, — пояснил стоявший за спиной Булгаков. — Это параграф семьдесят восемь из учебника истории для шестого класса.

— Кто автор? Расстреляю собственноручно…

— Это я написал, — скромно потупился Михаил Афанасьевич. — Под редакцией товарища Ворошилова.

— Да? Тогда выговор, а Климу — строгача с занесением в учётную карточку. Ладно, вам простительно, фантастику пишете как никак, а этот дурень зачем туда полез?

— Чего я сразу дурень? — обиделся главком. — Меня Сергей Сергеевич уговорил…, за гонорар.

А Антон Иванович тем временем рассказывал о династии Романовых, хитростью пробравшихся на престол, а впоследствии опорочивших идею Российского Самодержавия. И высказал твёрдую уверенность, что в следующий раз русский, точнее советский, народ сделает правильный выбор.

— Он на что намекает? — спросил Сталин, охлопывая карманы в поисках трубки. Но потом вспомнил, что сейчас курить нельзя — грех большой.

— Всё правильно говорит, — в голосе Александра Фёдоровича слышалась твёрдая убеждённость. — Выданное ли дело, отдать власть незнамо кому. Нет, Иосиф Виссарионович, на троне должен сидеть товарищ проверенный, надёжный. Вот как Деникин.

— А вы на что намекаете, товарищ Беляков?

— Я? Да ни на что…. Так за шапкой сходить?

— Нет, — Сталин оглянулся на Каменева, в глазах которого загорелся было огонёк надежды, и ещё раз повторил: — Нет, и не будем об этом.

— Рано ещё? — догадался председатель. — Ну я так сразу и понял, чего ругаться-то…. А чего если с двадцатилетием Октября совместить?

Хор, опять грянувший "Многая лета" после окончания речи, заглушил тихие ругательства на грузинском языке. А Великий Князь козырнул Патриарху и попросил возложить на него корону.

— Быть по сему! — провозгласил Акифьев. — Сам восхотел княжити и всем владети!

По знаку Алексея Львовича ударили литавры, и из собора, в сопровождении почётного караула вынесли знаки великокняжеского сана — меч и корону.

— Ну что, Александр Фёдорович, пойдёмте? — спросил Сталин, когда гвардейцы из Корниловской дивизии, слишком прямолинейно воспринявшие рекомендации сценария, поставили столы с регалиями прямо перед ним.

— С Богом, — Беляков сделал шаг вперёд.

В это время за спиной послышался неясный шум потасовки, гортанные выкрики на незнакомом языке и вопль Сагалевича:

— Володенька, я же тебя с детства учил, что грабить нехорошо! Дай ему что-нибудь взамен, хотя бы по морде!

Раздался звук удара, и через несколько секунд между вождём и председателем колхоза возник галицийский каган собственной персоной.

— Мы забыли включить в список цепь "аравийского злата", — виновато пояснил он, предъявляя в качестве оправдания богатую добычу. — А у Карамзина написано….

— Это хорошо, товарищ Финк, что вы так заботитесь о своём сюзерене, — одобрил Сталин. — А уважаемый шейх Назгуладдин не будет возражать?

— Я ему предложил то, от чего он не смог отказаться, — каган спрятал за спину опухающую руку и скромно потупился, ковыряя носком сапога ковровую дорожку.

— Так ведь цепь куплена две недели назад в московском "Торгсине"….

— Таки да! Но не будем формалистами — историческая традиция соблюдена. Пусть теперь хоть какая сволочь попробует назвать нашу коронацию нелегитимной.

— Постойте, Владимир Викторович, а как же танки? У того же Годунова, помнится, их не было.

— Ай, товарищ Сталин, я таки учился в гимназии и немного знаю за царя Бориса. Дайте Борису танк…, и он обязательно на него залезет. Ну так что, мне можно будет подарить Антону Ивановичу маленькую такую цепочку?

К большому огорчению Александра Фёдоровича, у которого от усталости уже подкашивались ноги, церемония не закончилась возложением короны и вручением почётного монархического оружия. Потом последовала не менее длительная, скучная, но познавательная речь Патриарха. Он говорил о Золотом Веке, который наступит в княжестве при новой династии, о расцвете искусства, промышленности, армии, авиации и Военно-Морского Флота. Не забыл упомянуть о борьбе со злокозненными ересями — троцкизмом, толкиенизмом и демократией. Это вменялось в обязанности не только самому Великому князю, но и всему его христолюбивому воинству.

После речи состоялся парад, к величайшему облегчению товарища Ворошилова прошедший без сюрпризов. Под рёв двигателей и грохот подковок на солдатских сапогах как-то незамеченным остался разговор президента Балтийской Конфедерации с одним из своих многочисленных дальних родственников.

— Извините, дядя Соломон, но я не понимаю, зачем мне нужно встречаться с этим крестьянином?

— Армик, я тебе ещё не говорил, что ты болван? Нет? В следующий раз запишу на граммофонную пластинку. И в конце концов, прекрати называть меня дядей.

— Но папа говорил…

— И папа болван. Тебя для чего сюда посылали?

— Я представляю интересы…

— Знаю, можешь не объяснять. И вот не нужно говорить мне за гешефт — это банальная спекуляция. Разве так заботятся о безопасности Соединённых Штатов?

— А откуда вы знаете…? — опешил Арманд Хаммер.

— Старый Соломон знает всё! И даже больше, но разве разговор о нём, то есть обо мне? Армик, мальчик мой, тебе просто сказочно повезло, что в столь тяжёлый для американского народа час, рядом оказался столь умудрённый в вопросах безопасности человек. И не верти головой, болван, я говорю о себе.

— Да, но…

— И не перебивай старших! И что за молодёжь пошла, а? Ему рассказывают о планах, вынашиваемых большевиками… Нет, Армик, планы вынашивают не только империалисты, — Сагалевич ухватил родственника за пуговицу, заставив наклониться, и зашептал в ухо: — Ты Америку свою любишь?

— Нет, Соломон Борухович, а что?

— Хреново, — огорчился президент Балтийской Конфедерации. — А за деньги?

— Большие? За большие, конечно, люблю.

— Так слушай сюда — отечество в опасности!

— Да что вы говорите? И что на этот раз грозит Одессе?

— А причём тут…? Ах, да… Нет, погромы в новый пятилетний план решили не включать. Слишком низкая рентабельность. Но я же про другое… Ты хочешь навредить Советскому Союзу и спасти Соединённые Штаты?

— Зачем?

— Это на первое предложение или второе? И что за дурацкая манера отвечать вопросом на вопрос? — рассердился Сагалевич.

— У кого? — уточнил Хаммер.

Соломон Борухович страдальчески скривился и схватился за сердце. Вот послал же Бог родственничка, пусть и дальнего. Ну разве трудно было его папе в нужный момент зайти в аптеку, тем более собственную? Не пришлось бы сейчас так мучительно и больно разъяснять всю коварность плана по обузданию большевизма.

— Арманд, слушай сюда. Видишь невысокого мужика с короткой бородкой и в кепке? Да-да, рядом со Сталиным.

— Который на Ленина похож?

— Не говори ерунды. Владимир Ильич любил галстуки в горошек, а у Белякова бабочка.

— Это и есть тот самый Беляков? — Хаммер приподнялся на цыпочки, чтобы получше разглядеть председателя колхоза имени Столыпина.

— Он, — кивнул Сагалевич. — Оцени масштаб личности — особа, приближённая к вождю.

— И о чём я должен говорить с ним сегодня вечером?

— Не догадываешься? — президент опять притянул родственника. — Купишь ему автомобильный завод.

— Но зачем?

— Не умничай… Что значит, зачем?

— Но русские же будут делать на нём танки.

— Вот и хорошо. Это подорвёт советскую экономику, и у Сталина уже не хватит денег на флот. И Америка сможет спать спокойно.

— Да?

— Конечно! Ты главное, Арманд, всегда слушай старших. Зачем тебе думать самому, когда рядом есть добрый дядюшка Соломон.

— Дядюшка? — в глазах американского миллионера загорелись одновременно счастье и надежда.

— Я на это надеюсь, — балтийский президент усилием воли выжал слезу умиления. — Вспомни про Беню, кем он стал? Правильно, корсиканским королём. Или Володя Финк, да вот он! Видишь? Они всегда слушали советы дяди Соломона и никогда не задавали глупых вопросов. Да, чуть не забыл, подари ещё Александру Фёдоровичу два трактора.

— Зачем? — спросил новообретённый племянник, и осёкся, вспомнив предупреждение.

Но Сагалевич уже пребывал в добродушном расположении духа:

— Мальчик мой, председатель так загрузил работой своё хозяйство, что в его колхозе стали в четыре раза меньше пить. А если у него будет ещё два трактора, так и вообще бросят. Представляешь, какие убытки понесёт местная водочная промышленность? Ладно, иди… И так я с тобой заработался, а ведь сегодня суббота.

— А у меня?

— А у тебя не считается. Вредительство — это не работа, а удовольствие.

Окрылённый добрым словом Хаммер ушёл в сторону ратуши, где уже накрывали столы для торжественного обеда, а Сагалевич глубоко задумался. Да, танки, конечно, штука хорошая, но Каменев ещё и на новые авианосцы денег в долг просил. Обещал отдать с победой коммунизма. И что теперь? Свои-то жалко! От одной такой мысли настроение портится…

Соломон Борухович вздохнул, поправил котелок, и побрёл, опираясь на тросточку, к гостевым скамейкам, где недавно видел господина Дрейфуса собственной персоной. Инкогнито, разумеется. Ведь у Австрии, помнится, нет морской границы?

Глава 16

Где-то в Лондоне дождь поливает с утра

Мостовые изношенных кэбами стрит.

В пабах мест не найдёшь. И на биржах игра

Переходит в привычный британский гамбит.

Сергей Трофимов

"Известия. Москва. 14 июля 1934 года.

Рабочие нижегородских заводов с горячим одобрением приняли постановление Конотопского районного суда о лишении британского гражданина Георга Фридриха Эрнста Альберта Саксен-Кобург-Готского звания адмирала Российского Флота, лишении его государственных наград, и возбуждении уголовного дела по расследованию совершённых преступлений.

Данный гражданин в настоящее время под псевдонимом Георга Пятого Виндзорского является королём соединённого королевства Великобритании и Северной Ирландии. С 1910 года он вступил в преступный сговор со своим двоюродным братом, печально известным Николаем Романовым, для ведения антироссийской, а с 1917 года и антисоветской деятельности по дискредитации монархического строя в нашей стране и подрыва экономической и военной мощи путём втягивания в череду бессмысленных войн.

Профсоюзный комитет Горьковского Автомобильного завода на проведённом митинге выступил с инициативой проведения коммунистических субботников, а заработанные средства назначить в качестве премии за поимку особо опасного преступника"

Лондон. Прохладное лето 34-го.

— Нет, вы видели это, сэр Джеймс? — худощавый джентльмен в несколько старомодном сюртуке был взбешён до крайности, о чём можно было судить по некоторым косвенным признакам. Но лицо, как обычно, оставалась бесстрастным, а голос спокойным. Разве что бакенбарды чуть более топорщились в стороны.

Его собеседник, названный Джеймсом, не ответил. Он невозмутимо ковырял серебряной ложечкой в мозговой говяжьей косточке, поданной клубным поваром со свежей клубникой и молодым горошком. Разве можно обсуждать что-то, если ещё ждёт восхитительная холодная телятина с крыжовенным джемом?

Но мистер Джозия Кроншоу не унимался, так и зудел над ухом своим резким выговором, выдававшем уроженца Девоншира, и мешал сосредоточиться на еде. И эта дурацкая привычка называть всех сэрами! Будто другие смогут переступить порог викторианского особняка на Пипкингей-стрит, в котором и располагался Клуб.

Именно так, просто, скромно и без затей Клуб назывался в последние сто тридцать лет и ни в каких дополнительных титулах не нуждался. Так же как на танке была бы неуместна весёленькая, в цветочек, раскраска.

— Не желаете присоединиться, Джозия? — Джеймс Клаттон, восьмой граф Блохловилл, промокнул губы салфеткой, покончив с телятиной, и ожидал десерта.

— Как вы можете спокойно есть, когда в мире творится чёрт те что?

— А что, разве от этого poires flambées стали хуже?

— Нет, но…

— Вот именно, дорогой Кроншоу, вот именно. Может, всё же попробуете? Нет? Зря вы так — груши в горящем коньяке прекрасно излечивают чёрную меланхолию и сплин, а если есть их с fromage Brie…. Попробуйте!

— Неужели настоящий сыр бри? — бакенбарды мистера Джозии зашевелились, как уши почуявшей вальдшнепа легавой, а нос будто вытянулся, вдыхая аромат, способный вызвать рвотный рефлекс у профана, но заставляющий учащённо биться сердце ценителя и знатока. — Контрабандный, разумеется?

Странный, на первый взгляд, вопрос имел под собой глубокую политическую подоплёку. Хитросплетения внутрисемейной борьбы Ротшильдов английских, обидевшихся на своего парижского родственника за поддержку просоветской тирании Соломона Боруховича Сагалевича, лишили старую добрую Англию настоящего французского сыра. Его просто запретили вывозить из страны, объявив стратегическим продуктом, а швейцарские подделки гурманов не устраивали. И потому цены на дефицитный товар резко поползли вверх, чем не преминули воспользоваться предприимчивые британские контрабандисты. За определённую мзду их суда беспрепятственно грузились в Нанте или Бресте, а не заплативших с трогательным единодушием топили как сторожевики Французской Республики, так и подводные лодки Корсиканского королевства. Злые языки поговаривали, что при выполнении совместных операций воюющие между собой стороны одалживались у противника то торпедами, то снарядами. А в часы затишья распивали бочонок-другой Beaujolais Nouveau…

Как бы то ни было, а сыроварни Франции и Корсики удвоили экспорт продукции, Великобритания потеряла почти половину каботажного флота, Ротшильды с обеих сторон весело хихикали, развлекаясь наблюдением за поднявшейся вознёй, а Сагалевич заказал в Советском Союзе сразу два новых линкора для своего ВМФ — "Гавриил Архангельский" и "Изяслав Раевский"

Так что вопрос мистера Джозии не был праздным. С одной стороны — осознавать, как с каждым съеденным куском пухнут кошельки извечного противника, а с другой… Нет, как истинный джентльмен Кроншоу пересилил себя:

— Нет, спасибо, сэр Джеймс, мне всегда претило всё французское. Англия превыше всего!

— Да, — кивнул восьмой граф Блохловилл. — Боже, храни короля!

Тост поддержали практически все респектабельные джентльмены, обедающие сегодня в Клубе. Они встали и выпили стоя за царствующего монарха. И пусть многие из них не ставили его и в ломаный пенни, но традиция, господа! И только длинная собачка с кривыми ногами, острой мордой и большими повисшими ушами, видимо приведённая кем-то из непременных членов, не встала и не выпила. Она уютно разместилась на кожаном диване под парадным портретом герцога Веллингтона, положив голову на лапы, и просто слушала.

И когда сэр Джеймс Клаттон случайно встретился с ней взглядом, необъяснимая тревога сжала вдруг сердце. Волосы на голове зашевелились, по спине пробежал холодок, а в виски ударила пульсирующая боль.

— Это чья собака, Джон? — спросил он у официанта, наливающего херес мистеру Джозии Кроншоу.

— Скорее всего сэра Уинстона, сэр, — с поклоном ответил официант, до поступления на работу в Клуб бывший Фредериком. Но такова уж традиция — французская прислуга обязательно должна быть Жанами, а английская Джонами. — Эта собака уже третий вечер изволит ужинать в обществе герцога Мальборо.

Такс, не любивший излишнего внимания к своей особе, протяжно, с завыванием, зевнул, спрыгнул с дивана, и заторопился в сторону мужской комнаты. Видимо хотел помыть лапы. Джентльмены проводили его уважительными взглядами; Черчилль занимал пост премьер-министра уже четыре месяца, что после череды отставок правительства, шести за полгода, было уже долгим сроком и говорило о политической хватке и устойчивости. Собака такого человека имела право делать в Клубе всё, что ей заблагорассудится.

Вот только одно непонятно — зачем сэру Уинстону понадобилось заводить именно такую уродину? Ведь есть же вполне достойные и красивые породы, английские бульдоги, например. Недоумевающий Кроншоу задал этот вопрос графу Блохловиллу.

— Ума не приложу, — Клаттон, уже перешедший от десерта к кофе с коньяком и сигарам, как средству обезопасить себя от гастрономического вольнодумства, развёл руками. — Может быть Черчилль увлёкся охотой? И потом, зачем ему бульдог?

— Не знаю, — ответил Мистер Джозия. — Разве что вместо зеркала?

Джентльмены позволили себе коротко хохотнуть, а сэр Джеймс даже чуть прищурил правый глаз, как всегда при безудержном веселье. Нет, надо отдать им должное, смех был более чем добродушным. Новый премьер-министр заслуживал уважения. Ведь именно он и никто иной в одиночестве вёл борьбу с красной угрозой ещё в далёком восемнадцатом году. И пришёл бы к победе, если бы она не была банально упущена этими salle bete из парламента. Эти чёртовы гороховые шуты, обломки викторианской эпохи…. По здравому размышлению стоило бы развести громадный костёр из всех проклятых биллей и хартий, в который и бросать каждого политика, предлагающего любые союзнические отношения с русскими, будь то белые или красные.

— Так что же вы, сэр Джеймс, скажете по поводу той заметки? — мистер Кроншоу не оставил попытки подсунуть под нос Клаттону вчерашний номер "Дейли телеграф". — Это просто возмутительно!

Восьмой граф Блохловилл поморщился. Проклятая газетёнка слово в слово перевела статью из "Известий", спровоцировав жуткий скандал. С большим трудом удалось его замять и обратить в свою пользу. После оживлённых дебатов в узком кругу, удалось протащить закон, по которому нижняя палата Парламента получала право вето на любые предложения премьер-министра. Собрание Почтенных Простолюдинов так обрадовалось, что не заметило маленькую поправку к новому закону. Впрочем, если бы и заметили, то ничего не сумели сделать. Ибо в случае применения своего права Палата Общин автоматически признавалась виноватой в государственной измене со всеми вытекающими обстоятельствами.

Диктатура? Вполне может быть…. Да пусть и она, что с того? Потребность в диктатуре, как способе управления государством, обуславливается не общеевропейской модой последних лет, хотя и это имеет место, а остро возникшей необходимостью. Советы безобразно усилились, вплоть до того, что обнаглевшие советские генералы заявляют о новом способе охраны границ Советского Союза — с внешней стороны. Их идею с радостью подхватили и начали воплощать в жизнь генерал Деникин и балтийский президент Сагалевич. У последнего, правда, границы были только с Княжеством и Советами, а пограничной стражи не имелось вовсе, но северным соседям уже давно становилось не по себе от умильных взглядов, бросаемых через море.

И в старушке Европе творилось чёрт те что. Вместе с почившими в Бозе Польшей, Эстонией, Латвией, Литвой, канули в Лету и сотни миллионов фунтов, вложенных в эти государства. В Германии, развалившейся на три сотни маркграфств, курфюршеств, два герцогства и одно королевство, всё ещё продолжалось "полугодие длинных ножей". Чехословакию до сих пор лихорадило от правительственного кризиса, отставок, арестов, самоубийств, вызванных абсурдным и беспричинным бунтом целого авиационного полка, сначала разбомбившего всю румынскую армию в количестве обеих дивизий, а потом переметнувшегося к большевикам.

Сложившимися обстоятельствами тут же воспользовались хитрые евреи из Галицийского каганата, оставив Румынию без выхода к морю и нефтепромыслов. Откусив лакомый кусочек, галицийская армия, будучи традиционно не в ладу с географией, традиционно же и заблудилась. И после недолгих на этот раз скитаний, сопровождаемых возмущёнными криками мешающихся под ногами болгар, предстала перед изумлёнными глазами турецких пограничников, в ожидании подвоха отступивших на семьдесят километров вглубь своей территории.

А подвох был, хотя и не с той стороны, с которой ожидался. Генерал Деникин, ставший Великим Князем Литовским, не стал повторять ошибки русских императоров и требовать у бывшего польского народа, освобождённого от тяжкого гнёта независимости, большой, чистой, и взаимной любви. Результатом такой политики, проводимой вместе с соответствующей рекламной кампанией, явилось появление движения "Солидарность", ратующего за возрождение Великого Посполитого Армянства от можа до можа, и ещё раз до можа. Имелись ввиду моря: Каспийское, Чёрное, и Средиземное. Красное по договорённости с каганатом не рассматривалось. Лидер "Солидарности", простой электрик из Познани, принял имя Левон Валенсян, и предъявил наследникам Блистательной Порты финансовые и территориальные претензии. А потом на улицах Эривани, Тифлиса, Батума, Варны, стало не протолкнуться от добровольцев Посполитого Армянства в характерных для армянской армии конфедератках, потрясающих фамильными карабелками, все как одна бывшими в руке праотца Ноя в момент высадки на Арарат.

Но с другой стороны… Да, и с другой стороны дела шли не слава Богу. Японцы, ещё недавно готовые на любую авантюру, лишь бы против большевиков, определённо сошли с ума всей нацией во главе с микадо. Мало того, что сбежали из Маньчжурии и с Сахалина, позабыв половину военной техники, так ещё и воспылали к Советам неожиданной и противоестественной любовью. Даже складывалось впечатление, будто страна восходящего солнца пытается насильственно выйти замуж за Советский Союз, предложив остров Хоккайдо в качестве приданого. Если так пойдёт и дальше, то мир рискует увидеть новую республику в составе Союза — Ниппонскую Империалистическую.

— Вы так и не ответили на мой вопрос, сэр Джеймс, — резкий голос мистера Джозии вторгся в размышления Клаттона, нарушив их плавное течение. — Такое вопиющее хамство не должно остаться безнаказанным.

— Что Вы имеете в виду? — восьмой граф Блохловилл нахмурился, отчего лицо его, хранившее след от удара пуштунской сабли, приняло хищное выражение.

— Я говорю, что большевики должны быть наказаны за оскорбление Его Величества короля, — как и большинство уроженцев Девоншира, мистер Кроншоу был не чувствителен к полутонам и оттенкам, а потому просто не заметил угрозы в голосе Клаттона.

— Вот Вы о чём. А мне уж было показалось, что обвинения в хамстве были брошены в мою сторону.

— Что Вы, сэр Джеймс, джентльмен не может быть хамом по определению. Особенно потомственный.

Графу такое объяснение понравилось, но он уточнил:

— А Вы из каких?

— Разумеется из потомственных. Ведь моя матушка была вдовой священника, — мистер Кроншоу обмакнул бисквит в херес, прожевал, удовлетворённо кивнул, и повторил мучивший его вопрос: — Так как мы отреагируем на провокацию большевиков?

— Мы? — сэр Клаттон едва не поперхнулся ароматным дымом контрабандной моршанской сигары. — Моё министерство ограничится нотой протеста. Дальше действовать придётся вашему.

— Но я же…

— Не скромничайте, Джозия. Ваше влияние во флоте трудно переоценить, особенно после назначения адмирала Лоусона Вашим зятем…

— Адмирала?

— Ну да, с завтрашнего дня. Иначе Лоусон ни за что бы… Впрочем, это к делу не относится.

Кроншоу почесал встопорщенные бакенбарды:

— Если я правильно понял, нужно чтобы…

— Да, именно так, — подтвердил Клаттон. — Только не лично. Как-никак мы имеем влияние на половину…

— Хм…

— Хорошо, на четверть…

— Хм…

— Вы зануда, Джозия. Но согласитесь — пятая часть Европы всё же прислушивается к нашему мнению.

— Это так, — Кроншоу утвердительно кивнул.

— Тогда отдайте распоряжение какому-нибудь финскому крейсеру…

— Вы что, сэр Джеймс, у них всего два броненосца, да и те боятся отходить от берега дальше двадцати миль.

— Тогда пусть Швеция отрабатывает свой нейтралитет. Неужели так сложно выйти в море под норвежским флагом и потопить любой американский пароход, желательно пассажирский?

— Зачем американский?

— Для большего запутывания ситуации, Кроншоу.

— Может, выберем другую цель? — мистер Джозия, половину своих капиталов вложивший в акции "Форда", заёрзал на стуле.

— Нельзя! — сурово отрезал восьмой граф Блохловилл. — Кто ещё сможет предъявить претензии к Норвегии?

— А при чём здесь тогда русские?

— А они обязательно заступятся за союзника. Читали их "Беловежские соглашения"? Как говорит советский нарком Булгаков: — "Ноблесс облидж"

Вечер того же дня. Там же.

— Извините, сэр! — официант стоял перед столом премьер-министра с невозмутимостью достойной похвалы, и старательно делал вид, что не замечает Такса, сияющего в предвкушении ужина. — Лорд Клизмсборн просил передать, что немного задержится.

— Надеюсь, ничего серьёзного не произошло, Джон?

— Да, сэр. Он просто поехал домой переодеться. И ещё сказал, что не обижается на Вашу собаку, но попросил бы её впредь воздержаться от подобных шуток.

Черчилль посмотрел на сидящего напротив пса, прибившегося к нему случайно на прошлой неделе. Тот крутил головой, пытаясь избавиться от повязанной на шею белоснежной салфетки, делал вид, что происходящее его совершенно не интересует, и одновременно старался дотянуться до великолепного омара, игнорируя предложенный ростбиф с кровью. И что могло натворить такое благовоспитанное существо? Это практически ангел!

— И как он пошутил?

— Не знаю, сэр. Но когда сэр Клизмсборн выскочил из мужской комнаты, его брюки были совсем мокрыми.

— Зачем, пёс? — Черчилль укоризненно покачал головой.

Такс смущённо уткнулся мордой в тарелку и прикрыл глаза лапой. Огорчать смешного толстяка, не выпускающего изо рта сигару даже во время еды, ему не хотелось. Мало того, что добровольно и безвозмездно поставил на довольствие, так ещё чуть не единственный хороший человек в этой проклятой стране, провонявшей дымом и овцами. Да, а может и единственный.

Не то что те подлые людишки с большого плавучего острова, похожего на родной "Челюскин". Да они сами во всём и виноваты! Ну, устал… Ну, присел отдохнуть… А кто просил пинка давать? Так что чистая самооборона, тут и добродушный хомяк кусаться начнёт. А рука… А что рука? Одной больше, одной меньше — какая разница? У собак вот вообще ни одной, и ничего, живут.

И до чего ведь злопамятные, сволочи. Часа два по своему острову всей командой гоняли. Нет, а тот рыжий с большим ножом сам напросился. И ничего страшного, у собак… Стоп, у собак это есть. Ага, у меринов нет. И ничего, живут.

А уж кровожадные какие все! Видно обиделись, что не до смерти загрыз, и пуще прежнего взъярились. Сначала загнали в какую-то башню с торчащими из неё трубами, потом куда-то глубоко вниз, где неприятно пахло перегретым маслом и крысами. И там тоже была обычная самозащита. Кто просил красавчика в белом кителе кусаться? Он не специально, просто неудачно упал? Врите больше, до сих пор сидеть больно. Так что всё справедливо — мне отмщение, и аз воздам!

А стрельбу кто начал? И главное — зачем? Любому самому тупому коту понятно, что такие игрушки до добра не доводят. Тут ведь не те железные огурцы, которыми забрасывали Злой Камень на аэродроме по весне, тут побольше будут. Здоровенные штуки, как…, хм, нет, у великанов, пожалуй, поменьше. И не взрываются. А эти как грохнули!!!!

Думаете, приятно потом среди обломков плавать? Крылья намокли, желудок от голодухи подвело, уши заложило, а солёная вода обожжённые бока дерёт. Не верите? Это из-за масти не видно, чёрно-подпалой. Во! А вы говорите — не опалило.

Такс шумно фыркнул, отгоняя неприятные воспоминания, но сэр Уинстон понял неправильно:

— Смешно? Я и сам не люблю Клизмсборна, но это не повод писать на штаны Первому Лорду Адмиралтейства.

Пёс состроил невинную рожу, не усматривая в своих действиях состава преступления, и скосил глаза, указывая Черчиллю на открывающуюся дверь отдельного кабинета, в котором они ужинали в приватной обстановке. Вошедший джентльмен сдержанно поздоровался с премьер-министром, с ненавистью скользнул взглядом по Таксу, и уселся в свободное кожаное кресло с широкими дубовыми подлокотниками, изящное и строгое одновременно, но очень неудобное для костлявой фигуры.

— Извините, сэр Уинстон, мне нужно было срочно просмотреть кое-какие документы.

О неприятном событии Эдвард Клизмсборн предпочёл не упоминать. И так было видно невооружённым взглядом, насколько тяжело ему дались слова извинения. Ну сами посудите — как потомку славного Торпа Клизмсборна, при взятии Иерусалима командовавшего отрядом из трёх рыцарей, оправдываться перед выскочкой, чей предок пошёл в Крестовый поход с одним только оруженосцем? А приходится…

— Какие известия из Портсмута, сэр Эдвард? — спросил Черчилль, даже не дождавшись, пока его собеседник заложит за воротник крахмальную салфетку. Видимо неприязнь была более чем взаимной, и более чем неприязнью.

— Ничего нового, сэр Уинстон. Я ездил туда лично, и сам проводил расследование. Ничего. Линейный крейсер "Рипалс" вышел четыре дня назад на рассвете, и с тех пор о нём никаких известий. Авиационная разведка была неудачной из-за сильных туманов, и сейчас наши миноносцы прочёсывают всё вплоть до Дувра.

— Экипаж не мог взбунтоваться? — премьер-министр прикурил очередную сигару от горящей свечи. — Знаете, коммунистические идеи буквально витают в воздухе, особенно в последнее время. Увели крейсер куда-нибудь в Африку…

— Исключено, — сэр Клизмсборн подождал пока официант поставит перед ним тарелку и повторил. — Исключено.

— Почему Вы так считаете?

— Команда "Рипалса" прошла тщательную проверку, сэр Уинстон. По этой же причине следует исключить появление на корабле вражеских агентов.

— Говорите уж прямо, сэр Эдвард, — большевистских шпионов. И не стоит так недооценивать противника. Откуда-то они узнали о готовящейся операции?

— Режим секретности соблюдался в высшей степени строго.

— Кого Вы хотите обмануть? — Черчилль повысил голос и ударил кулаком по столу, отчего тарелки подпрыгнули, фарфоровая соусница упала на пол, а Такс едва не подавился омаром, которого с хрустом поедал вместе с панцирем.

— Обмануть? — опешил Первый Лорд Адмиралтейства.

— Да, именно так! Мы планировали переброску ещё трёх дивизий в Финляндию, для сопровождения транспортов решили задействовать крейсер официально находящийся на модернизации, а он пропадает бесследно со всем экипажем едва выйдя из Портсмута. Как это ещё можно назвать?

— Не хотите ли Вы сказать…? — Клизмсборн подскочил с кресла и отбросил в сторону скомканную салфетку.

— Хочу! — премьер-министр вынул из кармана и положил на стол маленький никелированный пистолетик с перламутровыми щёчками. — Его Величество разрешает Вам смыть позор предательства. Здесь один патрон. Надеюсь не нужно объяснять, что произойдёт в случае неправильного решения?

— Но я…

— Не позорьте своих предков, Эдвард. Ещё никто из Клизмсборнов не заканчивал свои дни на виселице. Хотите быть первым?

Черчилль встал, прихватив с собой початую бутылку виски, и вышел из кабинета. Такс с сожалением глянул на недоеденного омара и отправился следом, то и дело спотыкаясь из-за висящей на шее салфетки.

— Пойми, пёс, — после пары добрых глотков сэра Уинстона вдруг потянуло на философию, — может быть этот старый дурак и не продавал большевикам никаких тайн, но виновные должны быть наказаны. А кто наказан, тот, следовательно, и виновен.

Выстрел прозвучал глухо, почти неслышно. Премьер-министр заглянул в дверь, потом аккуратно прикрыл её, и повернулся к Таксу:

— Я думаю, что Его Величеству удастся уговорить меня возглавить ещё и Адмиралтейство.

Глава 17

Двери наших мозгов

Посрывало с петель…

В.С.Высоцкий

Грэйт Ярмут. Прохладное лето 34-го.

Каким чёртом Черчилля занесло в этот убогий городок, Такс не знал. Но страдал он не от недостатка информации, а от запаха рыбы, пропитавшего даже камни булыжной мостовой. Дома в Ярмуте воняли селёдкой, порт — килькой и тунцом, а пиво в местной гостинице казалось сваренным из чешуи от прошлогоднего улова.

Нет, ну разве это рыба? Разве она такая бывает? Настоящую рыбу можно поймать только в Волге. Или в Амуре… Ага, и в любой речке или озере от Татарского пролива до Мухавца. Да, там она правильная, не то что местная треска. Пробовали волжскую или сурскую стерлядь? А налима? А ботвинью с осетриной и колотым льдом? А морских гребешков, приготовленных на костре по фамильному рецепту орденоносца Клима Водолазова? Что? Какие ещё ракушки? Вздор, устрицы и мидии — вот ракушки. А гребешки вкусные, значит рыба. Спросите хоть у Лаврентия Павловича, он подтвердит. Не хотите спрашивать? Оно и правильно…

Чуть полегче чуткому носу пса стало уже на большом корабле, названия которого он не знал, да и знать не хотел. Туда их доставили прямо с набережной на моторном катере, и вниманием сэра Уинстона сразу завладел не менее толстый адмирал, пригласивший премьер-министра в свою каюту. Такс поплёлся следом, негромким ворчанием выражая явное недовольство. Варварская страна со странными обычаями, где гостей отвлекают разговорами, вместо того, чтобы посадить за стол, на котором много вкусного.

Премьер, и уже неделю как Первый Лорд Адмиралтейства, удобно развалился в кресле, достал из внутреннего кармана плоскую фляжку, отхлебнул чуть-чуть, и прислушался к внутренним ощущениям. Что ни говори, а море есть море. Бодрит, разогревает кровь в жилах, и даже делает моложе. Утром, после обильного завтрака, состоявшего из пориджа, простолюдинами именуемого овсянкой, яйца всмятку и двух гренок с сыром, так и клонило в сон. А сейчас, на борту линейного крейсера "Ринаун", во всём теле ощущается забытая уже лёгкость и, одновременно, суровая мощь, видимо передаваемая излучаемыми главным калибром эфирными колебаниями.

— Большевики сами хотят войны, и они её получат! — сэр Уинстон размахивал зажатой в руке неизменной сигарой как дирижёрской палочкой, и не смущался малочисленностью аудитории.

— Да, сэр, — адмирал Кенингхэм, недавно прибывший в Англию со Средиземного моря, где командовал эскадрой, коротко кивнул. — Мной уже отданы необходимые распоряжения по организации блокады норвежских портов. Они не смогут воспрепятствовать нашей высадке в Финляндии и показать проклятым большевикам, кто в мире настоящий хозяин.

— Вы не поняли, адмирал, — сэр Уинстон остановил сигару на полувзмахе. — Не мы, а финны…

— Простите…?

— Ну да, именно армия Финляндии и будет принимать непосредственное участие в боевых действиях. В вашу задачу входит не более чем поддержка артиллерийским огнём. И только в исключительных случаях, повторяю — в исключительных, вы имеете право задействовать наши войска.

— Понятно, сэр. Только боюсь, что эти непредсказуемые русские любой случай сделают исключительным.

— Ты всегда был перестраховщиком, Эрвин, — премьер-министр, знавший адмирала ещё со школьных времён, перешёл на ты. — Советы перебросили почти все боеспособные части на западное и юго-западное направления. Если сейчас финны ударят на Ленинград, противостоять им, кроме пограничников, будут две жалкие стрелковые дивизии.

— Да, сэр Уинстон, — Каннингхэм не позволил себе фамильярности. — Всего две дивизии. Но этого достаточно, чтобы все наши планы пошли псу под хвост. Извините, сэр пёс.

Такс промолчал, ожидая что вслед за извинениями последует приглашение на обед, но глупые люди не могли постигнуть всей глубины собачьей души и продолжили свои бестолковые разговоры. Ну тупые! И в карту пальцами тычут, карандашом на ней что-то рисуют. И чего, она от этого съедобнее станет?

— Когда финские войска выйдут на линию Ленинград-Архангельск, запомните, я говорю когда, а не если… Вот тогда вы и займёте оба города.

— А Мурманск, сэр Уинстон?

— Это уже забота адмирала Фрезера. Но в любом случае финнам такой лакомый кусочек не обломится.

— И они не будут возражать?

— Надеюсь к этому времени и некому будет, — Черчилль ухмыльнулся и потянулся во внутренний карман за заветной фляжкой. — В прошлый раз большевики отбились полупартизанскими отрядами, да так, что испуганные пожиратели салаки с брусникой двадцать с лишним лет боятся высунуться из-за линии Маннергейма. А представьте, что натворят две русские дивизии?

Адмирал вежливо улыбнулся и дипломатично промолчал. Предстоящая операция им оценивалась неоднозначно. С одной стороны…, да, большевикам просто нечего противопоставить объединённому британскому флоту. Здесь, в Ярмуте, грузились на транспорты лучшие и самые боеспособные части армии Его Величества короля Георга Шестого. Отлично вооружённые и экипированные. А Сталин просто завидует, называя английскую форму педерастической!

Против такой мощи Советам не устоять. А значит ожидаются повышения, ордена, прочие награды… Неплохо бы ещё имение где-нибудь под Сестрорецком. Там, говорят, летом изумительно красиво и прохладно. Да, но с другой стороны…, эти русские с их непредсказуемостью. И ещё адмиралу не нравилась предложенная премьер-министром идея завести в Россию две с половиной тысячи тонн опиума. Пока ещё получишь с этого прибыли. Конечно, таящиеся в глубоком подполье оставшиеся в живых либералы сами и добровольно захотят вкусить запретного до того плода демократических ценностей, недоступного при коммунистической тирании, но этого мало. Тем более у либералов и не бывает никогда денег. Имеются в виду свои, заработанные, а не полученные из-за границы. А тех, у кого они есть, придётся приучать долго и упорно, переламывая вбитый большевиками страх. Подумать только, даже за невинный гашиш, воспетый в романах Александра Дюма, в Советском Союзе дают двадцать пять лет покупателю, продавца расстреливают на месте, а его семью отправляют туда, где курить можно один только ягель, да и тот полтора месяца в году.

А Такс уныло лежал на диванчике, прислушиваясь к завываниям в пустом желудке, лишь иногда насмешливо фыркая, когда глупые люди неправильно произносили фамилию потерянного хозяина. Не Архангельск, а генерал-майор Архангельский. И не город, а Гавриил Родионович. Тьфу, грамотеи! Но известие о наличии на рейде Ярмута таинственного судна с важным и насквозь секретным грузом вызвало у пса некоторый интерес, а по недолгому размышлению и вовсе привело в восторг. Вот, оказывается, где держат что-то настолько вкусное, что приходится прятать это от всех и приставлять охрану.

Охрану, говорите? Даже не смешно… Склонившиеся над бумагами джентльмены даже не заметили тихого исчезновения Такса. Впрочем, отсутствовал он недолго, минут двадцать. А когда храбрый охотник вернулся с отвисшим брюхом и раздувшимися боками, его морда была перекошена гримасой отвращения. Ну зачем…, зачем, скажите, нужно прятать эту липкую массу с неприятным запахом и подозрительным цветом? А уж чего говорить про вкус… Нет, раз уж добрался до тайного продукта, то съесть нужно столько, сколько влезет. Когда ещё придётся покушать вот так вот вволю? Противно, и что с того? Зато много. Думаете, взрывчатка на вкус приятнее? То-то и оно, не голодали вы по-настоящему. Сам Такс, правда, тоже ещё ни разу не умирал с голоду, но память предков настойчиво подсказывала: — "Кушай, дорогой, кушай!"

А ещё через полчаса в собачьем желудке поднялся страшный шторм, и какое-то нехорошее чувство настойчиво потребовало уединиться в укромном месте. На родном "Челюскине" такое имелось и называлось гальюном. И ещё везде стояли окрашенные в красный цвет ящики с песком. И даже… Да в конце-то концов, где бы не уединился, всё равно все шишки валились на ездовых собак экспедиции, ненавидимых боцманом Заморским.

— Что с вашим псом, сэр? — спросил адмирал Каннингхэм, привлечённый жалобным поскуливанием.

— Наверное на него плохо воздействует вибрация палубы, — ответил Черчилль, не отрывая взгляда от списка ценностей, подлежащих изъятию из ленинградских музеев. — Не обращайте внимания.

Такс тоже не стал возражать против подобного предложения. На этот раз он побоялся спрыгивать, и сполз с дивана очень осторожно, нащупывая ковёр задней лапой, выпучив глаза и опасаясь вздохнуть слишком глубоко.

— Может быть выпустить его погулять? — предложил адмирал, привлечённый вознёй.

— И правда, — согласился сэр Уинстон. — Пусть подышит свежим воздухом. Его никто из команды не обидит?

— Нет, что вы, — успокоил Каннингхэм, открывая Таксу дверь. — На "Ринауне" самый лучший экипаж во всём флоте Его Величества. Мухи не обидят. Вот если бы он пошёл гулять на крейсере "Рыдз-Смиглы"…

— Что? — отшатнулся премьер-министр.

— "Рыдз-Смиглы", говорю. Такая польская фамилия.

— Понятно, — с облегчением вздохнул Черчилль. — А я уже подумал, что у тебя начался приступ морской болезни. И кстати, откуда здесь взялись поляки?

Адмирал ответил не сразу, всё ждал, пока Такс полностью покинет каюту.

— Это их единственный корабль, который успел, вернее — смог уйти, прежде чем его захватили войска генерала Деникина. Присоединился к нам вчера вечером. Я телеграфировал в Лондон, сэр, но вы видно уже уехали оттуда.

— Вчера, говорите? Где же они пропадали столько времени?

— В Копенгагене, сэр. Сначала ремонтировали гребные колёса, а потом дожидались попутного ветра. Сейчас заделывают пробоины, полученные после столкновения с косяком селёдок, но клятвенно обещали, что к утру устранят все неисправности. Они просто рвутся в бой, и готовы зубами вцепиться большевикам в горло.

— Вот и представьте им такую возможность.

— Как? — горестно вздохнул Каннингхэм. — С ходом в шесть с половиной узлов, они будут в Финляндии на две недели позже меня.

— Тогда не проще ли утопить их из милосердия прямо здесь? — предложил премьер-министр. — Да и вам спокойнее будет. Этот союзник пострашнее русских торпед. И обойдётся гораздо дороже. А я ведь предупреждал.

— Меня? О чём?

— Всех предупреждал, что ничего толкового из этой версальской гиены не получится. Вы помните Герберта Уэллса?

— Писателя?

— Разумеется. Так вот — он придумал невидимого человека, машину времени, марсиан, умерших от насморка, полёт на Луну в стеклянном яйце… Но даже его буйная фантазия не смогла предвидеть такой анекдот, как независимая Польша.

Черчилль махнул рукой, не желая больше разговаривать на неприятную тему, и опять углубился в изучение карты. Но адмирал всё же решился переспросить:

— Но сэр, разве сейчас стало лучше?

— Так и я про это! — премьер-министр раздражённо бросил красный карандаш. — Эти болваны умудрились ещё и свинью нам напоследок подложить.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Из всех договоров, подписанных польским правительством, генерал Деникин признал только один — о поставках свиного сала в Великобританию.

— Но Сталин…

— А что Сталин? Эта хитрая лиса сейчас сидит в Кремле и посмеивается в усы. Думаете его интересуют политические пристрастия Великого Князя Литовского? Как бы не так! Лишь бы не просил денег, и пришёл на помощь в трудную минуту. А Деникин придёт — русский с русским всегда сумеют договориться между собой.

— Простите, но разве Сталин не грузин?

— Если бы так… Ты не поверишь, Эрвин, но русский может родиться и грузином, и татарином, и немцем… Странный народ.

— А поляки?

— А это не национальность, это профессия. И если раньше мы хоть могли за ними присматривать, то теперь… Теперь вместо цепной собачонки, пусть и шкодливой, мы получили почти в центре Европы голодного волкодава, который на нас же и поглядывает с гастрономическим интересом. Ладно, всё, хватит об этом. И прикройте в конце концов дверь, собака давно уже ушла.

Цокот длинных когтей по палубе был слышен издалека, и каждый встречный матрос считал своим долгом состроить умильную физиономию, а также угостить любимца премьер-министра завалявшимся в кармане сухариком или конфетой с прилипшими к ней табачными крошками. Такс от подношений не отказывался, но с каждой минутой нервничал всё больше и больше. Ну что за люди, лишайную кошку им в постель… Бегают, суетятся, под ногами путаются. И что хуже всего — постоянно кто-то оказывается в поле зрения.

А что это за дверь? Пёс прошёл прямо сквозь неё и облегчённо перевёл дух. Ну, совсем другое дело — тихо и безлюдно, если не считать двоих, что поочерёдно прикладываются к бутылке, сидя у плиты с кипящим на неё громадным котлом. Вот один встал с мешка, который использовал вместо стула, зачерпнул варево большой ложкой на длинной ручке, попробовал и сплюнул обратно.

— Кажется готово, Чип.

— Снимаем, — второй тоже поднялся и решительно взялся за ручку котла. — Давай вот сюда, рядом со столом. А крышкой не накрывай, овсянка этого не любит.

Тот, который снимал пробу, сплюнул ещё раз.

— А я думаю, что её уже ни чем не возможно испортить. На вкус — будто собаки нагадили.

— Лучше бы они это сделали с твоей тупой шотландской башкой, — обиделся напарник. — Овсянка с солониной — любимое блюдо экипажа. Не только офицеры, но и сам господин адмирал ест с удовольствием.

— Я разве спорю, — пошёл на попятную шотландец.

— И не спорь. Тем более сейчас твоя очередь идти к артиллеристам.

— Да схожу. Только тебе не кажется, что два шиллинга за пинту дрянного виски — это грабёж?

— А что делать? Они догадались сделать запасы, а мы нет. Но ничего, говорят, что в России водка чертовски дешёвая.

Шотландец ушёл, покачиваясь по морской привычке, а тот, кого он называл Чипом, опять присел на мешок, откинулся поудобнее и прикрыл глаза. И поэтому не увидел как Такс забрался на стол. Собачий нос смешно зашевелился, принюхиваясь к ароматам, исходящим от стоящего внизу котла. Вот оно, спасение! А что, другим собакам можно было? Можно, вот же он, запах… Но всё таки странные тут люди. Мало того, что спрятали, так ещё и варят это. Зачем? На "Челюскине" так не делали.

Когда через десять долгих минут пёс наконец-то вышел из камбуза, каждый встречный казался ему добрым и красивым, дождливая погода за бортом виделась прекрасной, а оставшийся в каюте толстяк — идеалом мудрости и совершенства.

— Нагулялся? — адмирал Каннингхэм открыл дверь требовательно залаявшему Таксу. — Какой он у вас упитанный, сэр Уинстон.

— Я и сам не мелкий, — коротко хохотнул Черчилль, вставая с кресла. — Нам пора, Эрвин.

— Вы разве не останетесь на обед?

— Нет, не могу… Дела. Но если что, я буду в гостинице. Но не думаю, что возникнут вопросы, решение которых нельзя отложить до утра.

Командующий объединённой эскадрой лично проводил гостя до трапа, мысленно поклявшись себе не беспокоить премьер-министра даже в том случае, если небо упадёт в море.

Грэйт Ярмут. Ночь.

— Боже, что я скажу Его Величеству? — сэр Уинстон стоял на балконе "Марин-отеля", куда выскочил в одних только фиолетовых подштанниках, расписанных розовыми чёртиками, и колотился головой об стену.

А Такс нетерпеливо подпрыгивал, пытаясь рассмотреть через перила источник страшного грохота. Да, и почему небо такое красное… Наконец сообразил протиснуться между завитушками кованного ограждения, выбрался на широкий карниз, поглядел в сторону моря и застыл, заворожённый красотой и ужасающей мощью открывшейся картины. Ух ты, как здорово люди развлекаются! Эх и весело, наверное, у них! Да, жалко что собаки так не умеют. И правильно сделали, что подожгли дома у воды — очень уж от них рыбой нехорошо пахло.

Вдали вдруг возник столб воды, подсвеченный огнём, огромный даже по сравнению с другими, постоянно вырастающими то тут, то там. Такс восхищённо зажмурился — вот это бабахнули! А когда открыл глаза и не обнаружил на месте взрыва сразу два больших плавучих острова, возмущённо рявкнул. Трусы! Жалкие трусы, даже хуже кошек — испугались что заругают, и спрятались. И ещё один пропал… И ещё…

А этот…, смех да и только — залез под воду и думает что его не найдут. Обознатушки-перепрятушки, кончики мачт сверху остались, даже отсюда видно! Хитрый, но глупый. Самый же главный весельчак на празднике, это тот плавучий остров, на котором сегодня днём были. Он единственный, кто не стоит на месте, всё кружится, танцует, огненные языки из башенных труб всем показывает, чёрным дымом окутался, а кое-где уже и костры развели. Хорошо им…, сейчас напляшутся и пойдут шашлыки жарить. А то что за веселье без жареного мяса?

— Это конец…, прохрипел сэр Уинстон, хватаясь за сердце и сползая по стене.

Такс оглянулся на него с одобрением и помахал хвостом. Какой толстяк молодец, однако! Первым догадался, что весёлый остров — самец. Вот как всех под себя подминает, аж завидно становится.

— Почему? — Черчилль дрожащими руками ухватился за витые прутья балконного ограждения и привстал на подгибающихся ногах. — За что мне это?

И опять сел, когда пятнадцатидюймовый снаряд прошелестел где-то в вышине и упал на город. Только после этого премьер-министр вышел из оцепенения и обратил внимание на взрывы и пожары в Ярмуте. Города как такового больше не существовало. Единственно только здание гостиницы да два дома по обе стороны от неё стояли нетронутыми, будто прикрытые крыльями невидимого в ночи ангела-хранителя.

Со своего балкона сэру Уинстону был хорошо виден линейный крейсер "Ринаун", избивающий стоящие на якорях корабли. Не совсем безнаказанно — многие огрызались. Вот только большинство снарядов ложилось с перелётом, накрывая своих же.

Дальнейшее отложилось в памяти отдельными, плохо связанными между собой картинками. Вот узнаваемый силуэт линкора "Худ", осевшего на корму и подсвеченного горящими за ним транспортами, вдруг разламывается и исчезает… Взрыв во внутреннем дворике городской тюрьмы… Чья-то оторванная голова, прилетевшая неизвестно откуда и упавшая на колени премьер-министру… Стук осколков по черепичной крыше… Всё тот же взбесившийся "Ринаун", пропавший из виду после яркой вспышки на нём…

Когда два офицера Восточно-Йоркширского полка, каким-то чудом пробравшиеся через разрушенный город, вынесли бьющегося в истерике Черчилля и осторожно положили его на заднее сиденье машины, Такс успел прошмыгнуть следом. Открытый армейский автомобиль рванул с места так, что пса вжало в спинку. А когда получилось встать на задние лапы и поглядеть назад, единственное, что удалось увидеть, — падающий фасад гостиницы. Падающий вместе с балконом, украшенным коваными завитушками. Да, славно повеселились. Люди такие выдумщики!

Лондон. Вестминстерский дворец. Десять дней спустя.

— И что вы на этот раз придумаете в своё оправдание, сэр Уинстон?

Черчилль, которому врачи только сегодня разрешили встать с постели, вздрогнул от прямого оскорбления, нанесённого королём, потемнел лицом, но сдержался. Может причиной тому стала рота автоматчиков, присутствующая на заседании Верхней Палаты?

— Но Ваше Величество…

— Я не желаю ничего слышать, — перебил его Георг Шестой. — И вообще, ваша деятельность слишком дорого обходится Великобритании. Или, сэр Уинстон, вы не считаете потерю половины нашего флота такой уж большой утратой? Этого мало? Три адмирала, семь генералов, две гвардейские дивизии, одиннадцать линейных пехотных полков… Где они? Где?

Король перевёл дух и выругался, почему-то по-русски.

— Да, я спрашиваю — где они? За всю свою историю Англия не несла таких потерь и не испытывала большего позора. И не говорите мне — у короля много! У короля нет ничего. А то, что по счастливому недоразумению ещё осталось на плаву, не отобьётся даже от папуасов, если те приплывут на своих челнах.

— Но я возглавлял Адмиралтейство всего только…, — Черчилль попытался вставить оправдание.

— Пытаетесь свалить вину на лорда Клизмсборна? — перебил Георг. — Кстати, покойник просил передать вам вот это.

Такс, до того удачно стащивший у какого-то растяпы большой мешок с мягкой овечьей шерстью и успешно отразивший две попытки отнять добычу, наслаждался комфортом и звуками перебранки. А когда бородатый дядька с орденами ругался и топал ногами, так вообще повеяло чем-то родным и близким. Но потом он вытащил блестящую стреляющую штуковину, и пёс серьёзно обеспокоился.

Это же не игрушка! Знаешь как больно от неё бывает? На своей шкуре испытано. Дяденька, брось… Выкинь, кому говорят… Да не маши ей так… И не пинайся, кошак ты лишайный… Ах так? Укушу… Опять непонятно? Брось немедленно… Опять? На тебе… Ой! Ты что, самка барсука, натворил? Не знал, что оттуда злые кусачие осы вылетают? И как теперь толстяк будет жить с дыркой в голове? Что? А почему он не дышит? Ну и сволочи вы все… И злые… Уйду я от вас.

Глава 18

Граждане, по курсу нету айсбергов,

Только Ивановы на пути.

Правда, если вдруг какая каверза,

Айсбергов легко всегда найти.

Сергей Трофимов.

"Из писем и воспоминаний вице-адмирала Королевского Флота Иосифа Бродского.

Большая энциклопедия Корсиканского королевства. Издание 1998 года. Париж.

Письмо первое.

Здравствуйте, дорогая мама, сестра Соня, и тётя Роза. Я вас всех люблю и очень таки вспоминаю. А Моне, что из пятой квартиры, скажите, что про него нет ни одного словечка, особенно про те сто рублей, которые был должен ему с прошлого года.

Ай, мама, я таки прекрасно знаю, что вы скажете при прочтении этого письма. Вот только ваш Ося не такой уж бестолковый, как представляет себе тётя Роза. Она всё так же не умеет готовить? Так передайте — её будущий зять уже привык кушать много и вкусно, а не то, что она по ошибке считает едой.

Но теперь по порядку… Как вы помните, наш корабль вышел из Одессы в страшный шторм, и со мной случилась такая морская болезнь, что я пролежал до самой Греции, где мы бросили якорь в видимости берега. Причиной остановки послужило то обстоятельство, благодаря которому я и сделал первый шаг по карьерной лестнице, получив звание старшего матроса будучи ещё новобранцем.

Капитан наш, почтенный реб Андрий Остапович Оноприенко, углядел на берегу бесхозное стадо свиней, охраняемое всего лишь четырьмя пастухами. Я в числе прочих был послан препроводить брошенных под открытым небом животных на борт, и во время спасательной операции успешно заменил командира, покусанного собаками и побитого посохами туземцев. Именно за этот подвиг мной и получено повышение в чине.

Но вы, мама, не беспокойтесь, и тёте Розе передайте, что её будущий зять гневно отказался от нежных, тающих во рту шкварок. Прямо от большой шипящей сковородки, в которую можно макать восхитительный свежеиспечённый хлеб, хрустящей корочкой собирая со дна золотистые колечки лука. И с негодованием отверг предложение попробовать вкуснейшие отбивные, зажаренные в белых сухарях и яйцах, взбитых с козьим молоком. А на сало, розовое, с мясными прослойками в палец толщиной, даже смотреть не стал. К тому же оно получилось жестковато, видимо из-за особенностей местного климата, и ещё наш кок злоупотребляет специями. Но у меня, вы же помните, от красного перца всегда изжога, которой и маялся до самой Корсики. Но об этом в следующем письме.

PS. Спешу поделиться новостью, которую по большому секрету узнал от старшего лейтенанта Королевской госбезопасности Степана Генриховича Наливайко. Оказывается для нас, природных корсиканцев, сало, которое нельзя перепродать, автоматически становится кошерным.

Письмо четвёртое.

Как я уже сообщал ранее, учёба наша подходит к завершению, и к маю мы должны выйти в море, покинув этот райский остров, чем-то напоминающий родную Одессу. Может быть тем, что аборигены, жившие здесь до появления настоящих корсиканцев, похожи на наших молдаван, продающих на Привозе брынзу, вино и мамалыгу. Всегда такие же пьяные и не понимающие ни одного языка, кроме матерного. Вот только штукатурным искусством не владеют, а потому дома у них сложены преимущественно из дикого камня, кое-как обтёсанного, да так и оставлены.

Но в отличии от молдаван народ сей, хоть так же тёмен и необразован, но весьма умён и живостью природной восполняет недостатки воспитания. Основное их занятие, кроме вендетты и виноделия — гордиться двумя великими монархами, которых остров подарил миру. Имеются ввиду покойный Наполеон и король нынешний, фамилией тоже Буонапартий

Самого Его Величества мы так и не увидели. По сообщениям газет, он после взятия Марселя с армией штурмует Тулузу. Как сообщил на политзанятиях товарищ Наливайко — мэрия города уже обсудила условия почётной сдачи, но правила приличия требуют выдержать месячную осаду. А пока идёт бомбардировка предместий ручными гранатами по заранее оговорённым целям. Королевской авиацией командует какой-то граф, всё никак не могу запомнить его фамилию. Но человек премилейший, и в редкие часы наших увольнений в город, его всегда можно застать в таверне под странным названием "У весёлого шушпанчика", где он за стаканчиком хорошего анжуйского рассказывает удивительные истории о маленьких планетах, растущих на них больших баобабах, и рисует на салфетках шляпу, съевшую слона.

Но прошу вас, мама, не рассказывайте об этом тёте Розе. Потому что этот рисунок напомнил именно её, загорающую на пляже. Да… а нас ждёт море. Но подробности в следующем письме.

Письмо шестое.

Как я уже предупреждал, в Первомай, который празднуется и на Корсике, состоялся наш выпуск. Итогом его стали лычки старшины второй статьи на моих плечах, а потому, мама, можете обрадовать тётю Розу очередным повышением её будущего зятя. После торжественного построения и распределения в экипажи состоялся праздничный обед, который заключался в трёх блюдах — олла-потрида по-гишпански, пельмени по-пролетарски, и борщ с пампушками по-корсикански. Особенно порадовал последний, приготовленный по старинному рецепту того, ещё первого Буонапартия.

И вот наша подводная лодка вышла в Средиземное море. Не буду описывать его красоты, всё равно с перископной глубины мало что видно, но скажу одно — оно почти такое же красивое как Чёрное в Аркадии или Крыму, но самую чуточку побольше.

Капитан наш опасался вездесущих англичан, чьи корабли шныряют туда-сюда совершенно свободно, как пьяница шарит в собственных карманах в поисках завалявшегося рубля. И потому к Гибралтарскому проливу подошли ночью, дождавшись тумана. Мне, как отличнику боевой и политической подготовки, было разрешено посмотреть в поднятый перископ на знаменитые Геркулесовы Столпы. Но в темноте их было не разглядеть, чему я немало огорчился.

Само название города, горы и пролива, восходит своими корнями в глубокую древность. Сами британцы, незаконно оккупировавшие территорию ещё в тысяча семьсот четвёртом году, называют какого-то Тарифа Абензакка, проходимца мавританского происхождения, давшего этому месту своё имя. Но совсем недавно прогрессивный испанский историк дон Алехандро Санчес Шантаринос установил, что название переводится с одного из забытых языков как "Гиббон, сбежавший от Лара с Талара" Тому подтверждением служит гора Абилла, что означает "Обезьянная", расположенная на африканском берегу и фигурой почти что повторяющая Гибралтар.

Но слава Всевышнему, который снова есть по приказу партии, пролив миновали без происшествий и мы, пройдя узость, обогнули мыс Спартель и скоро пришли на вид Кадикса, а там уже всплыли для зарядки аккумуляторов. Мама, передайте тёте Розе, чтобы она не беспокоилась, так как прелестных испанок невозможно было разглядеть даже в мощный бинокль производства Нижегородского завода имени покойного господина Цейса, хотя я очень напрягал зрение. Единственная женская фигура на берегу, в течении долгих двадцати минут вызывавшая интерес экипажа, при тщательном рассмотрении оказалась католическим монахом.

Письмо одиннадцатое.

Итак, здравствуйте мои дорогие, мама, сестра Соня, незабвенная тётя Роза, и даже Моня из пятой квартиры, которому я никогда не был должен сто рублей. Но если он будет упорствовать в своих заблуждениях, то пусть вышлет мне ещё сотни полторы до востребования. В Голландию, в городок Гельвет-Слюйс. Вот в нём сейчас мы и базируемся.

Как, наверное, понятно из названия, местечко это весьма омерзительно не только на слух, но и на вид. Стоит оно на одном из островов, образуемых Маасом. Голландское правительство весьма обеспокоенное соседством с полыхающей в гражданской войне Германией, с превеликим удовольствием предоставило в распоряжение нашей бригады сей порт, в который даже на "Малютках" приходится заходить с лоцманом.

Жизнь в городке скучная и однообразная, единственным развлечением случаются бои базарных торговок. Честное слово, мама, я только один раз поддался греху азарта, и за месяц выиграл на тотализаторе более пяти тысяч гульденов, что в переводе на наши деньги обозначает четыреста советских, или полторы тысячи корсиканских рублей. Как уже сообщал ранее — франки и фунты в Голландии более не в ходу. Но не отвлекаясь более от темы, скажу — как прекрасно дерутся две бабы, бичуя друг друга живыми угрями. Угорь скользкий, но вредная натура европейской женщины (пардон на грубом слове) находит выход. Руки натираются песком, а наиболее прославленные, а значит обеспеченные, шьют рукавички из наждачной бумаги, контрабандою поставляемой из Советского Союза…

Сами же жители городка мне не понравились, особенно населяющие дома обозначенные… очень ярко-розовыми (исправлено королевской военной цензурой) фонарями. Но голландские дамы трудолюбивы и честны в любой коммерции, так что я обеднел разом на целых восемнадцать штиверов, почти рубль советскими деньгами.

Письмо четырнадцатое.

Вот уже и прошло три месяца моей службы. Сегодня опять вышли на боевое дежурство к берегам Британии. Письмо отправлю с оказией из Гавра или Кале. Это такие корсиканские города на побережье, только сейчас они временно оккупированы французами. Мы заходим туда пополнить запасы провианта и…. (зачёркнуто королевской военной цензурой), потому что старые постоянно расходуются на потопление судов английских контрабандистов. Стычки с французским республиканским флотом случаются постоянно, но убеждённость в своей правоте даёт нам значительное преимущество перед противником. Так, в недавнем сражении у… мыса (исправлено королевской военной цензурой) Пти-Кошон, я нанёс тяжёлое поражение боцману с корвета "Мистраль" бутылкой по голове. Но не ругайтесь, мама, за расточительность, бутылка была уже пять минут как пуста. Сама мадам Пти-Кошон рукоплескала подвигу, и обещала десятипроцентную скидку на любые услуги заведения. Вот видите, какой ваш сын экономный?

Да, мама, попросите тётю Розу, чтобы перестала присылать свои фотографии — военные цензоры тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо, но нервы у них не железные.

С этим прощаюсь, ваш сын и брат — старшина второй статьи Иосиф Бродский."

Где-то в Северном море. Прохладное лето 34-го.

Маленький надувной плотик скакал на волнах и с силой бился о борт подводной лодки, на рубке которой красовалось гордое имя "Тётя Роза Люксембург". Находящийся на плоту матрос положил большую малярную кисть, задрал голову, и крикнул на верхнюю палубу:

— Товарищ старший лейтенант, а как ватерлинию рисовать, её же волной смывает?

— Старший лейтенант королевской госбезопасности, — поправил Степан Генрихович Наливайко. — И пока я за неё отвечаю на вверенном мне корабле, рисовать будете красиво, но молча.

— Так ведь мелом?…

— А вот не нужно спорить, товарищ старшина второй статьи. Здесь какое море? Правильно, Северное. И значит, для маскировки лодка должна быть покрашена в любой цвет, но чтобы он обязательно был белым.

— Так ведь мелом? — растерянно повторил Бродский, посмотрев на стоящее у ног ведро. — Смоет же…

Наливайко почесал затылок, сдвинув на глаза чёрную форменную треуголку.

— Ну и пусть, — решил он, — мел у нас бесплатный, ещё раз покрасим. А вдруг Родина прикажет, и нам уже завтра нести службу в Индийском океане?

— Не успеем до завтра, товарищ старший лейтенант королевской госбезопасности. И причём тут Индийский океан?

— А притом! Сами же спасибо скажете, что не пришлось старую краску соскабливать…

Старшина второй статьи, попавший на неблагодарную работу за драку с французскими моряками, тяжело вздохнул и взялся за кисть.

— Стой, кто же так малюет? — остановил его Степан Генрихович. — А ну вылезай оттуда, салага. Посмотри как настоящие профессионалы работают.

Особист подтянул плотик, помог Бродскому подняться, а сам занял его место:

— Эх, вспомню молодость! Если бы ты знал, сынок, как руки по кисти соскучились. Да, быстро проходит слава мирская…. Ну кто теперь помнит выставки Степана Наливайко и Давида Бурлюка? Никогда, слышите, юноша, никогда не пробуйте эту отраву под названием творчество…

— Я вот написал недавно немного стихов, — скромно потупился Ося.

— Выкинь или сожги. Нет, только не в отсеке. А ещё лучше — утопи. И вообще, юноша, зачем стихи, если у тебя есть море? Слушай, а давай вместе утопим, для верности?

— Всю тетрадку?

— А чего жалеть-то? Вот потом, когда станешь адмиралом, сам спасибо скажешь, что уберёг от страшной напасти и искушения. Ну иди, а я здесь подожду.

Но быстро сходить не получилось — в лодке Осю перехватил командир отсека и заставил пообедать. А потом вдруг выяснилось, что именно Бродскому заступать через два часа на боевое дежурство.

— Да понимаю я, что недавно сменился, — объяснял лейтенант. — Но и ты пойми — командир потребовал лучшего акустика.

— Но мне же…

— Да не переживай, дадут тебе отпуск.

— Краткосрочный?

— Зато дорога учитывается пароходом. Договоришься с военно-транспортной авиацией, литру им поставишь, недели две экономии…

— Но мне же ещё лодку красить.

— Зачем? — удивился лейтенант. — Ах это… Забудь. Сейчас иди вздремни часок, а перед погружением тебя разбудят.

Обрадованный обещанным отпуском Иосиф Бродский уснул на своей узкой койке, и снилась ему родная Молдаванка, тётя Роза, торгующая семечками на углу Ришельевской, футурист Давид Бурлюк, красящий бронзового Дюка зелёной краской в белый цвет, и совершенно не видел во сне товарища старшего лейтенанта королевской госбезопасности. А Степан Генрихович Наливайко и сам в этот момент задремал, утомлённый долгим ожиданием и мерным плеском волн в борт подводной лодки. Задремал, и не увидел, как ослаб узел, небрежно затянутый старшиной второй статьи. Плотик, подхваченный течением, поплыл… поплыл… поплыл….

А спустя четыре дня советские сторожевики привели в Кронштадт сдавшийся шведский миноносец, шедший почему-то под норвежским флагом. Капитан корабля со слезами радости на глазах признался в злом умысле и покушении на пиратство, планах потопления мирного пассажирского судна, шпионаже на Гватемалу и Гондурас, но только просил избавить его от преследующего кошмара. Поднявшиеся на борт флотские особисты ничего кошмарного не обнаружили, если не считать того, что слоняющийся по миноносцу мрачный тип с маузером и в чёрной треуголке, громко требующий от шведов вернуть украденную подводную лодку, был небрит. И более ничего ужасного. Да и то… Вдруг у них, у корсиканцев, небритость является формой одежды?

Осталось только выяснить, как он сюда попал и кто же украл его лодку. Проведённое расследование выявило торчащие из всей этой истории длинные уши проклятых англичан, и нарком иностранных дел СССР Анатолий Анатольевич Логинов уже чистил любимый автомат и примерял новенький бронежилет, намереваясь вручать британскому послу ноту протеста. Но тут пришло известие о "Ярмутской бойне". Происшествие со шведским миноносцем замяли и засекретили, а сам экипаж его зачислили в состав Каспийской военной флотилии, обязав прибыть к новому месту службы в месячный срок вместе с кораблём.

Степана Генриховича Наливайко, окружённого таинственной аурой бойца невидимого фронта, более ни о чём не расспрашивали, а специальным самолётом доставили в Голландию, в городок Гельвет-Слюйс, куда вернулась из похода лодка "Тётя Роза Люксембург" Недоумевающих подводников встретили оркестром и цветами, срочно прибывшие из Одессы юные корсиканские пионеры несли подносы с двумя с лишним сотнями жареных поросят, а король Беня, приехавший чествовать героев, лично вручал ордена.

На Иосифа Бродского, к которому подскочил теперь уже майор королевской госбезопасности Наливайко, кричащий — "Это он во всём виноват!", буквально посыпались награды. И даже расчувствовавшаяся мадам Пти-Кошон объявила о бесплатном полугодовом абонементе. Но к её большому разочарованию старшина второй статьи получил месячный отпуск и направление в военно-морское училище. Забегая немного вперед, скажем, что оно было закончено с отличием, а ещё через несколько лет именно подводная лодка под командованием капитана второго ранга Бродского потопила в Атлантическом океане линкор "Миссури", на котором пытался скрыться от справедливого возмездия бывший президент бывших Соединённых Штатов Гарри Трумэн.

Совместную операцию по принуждению к миру в Южной Африке он встретил уже в звании контр-адмирала, почтенным отцом семейства, и младшую внучку, родившуюся в день бомбардировки Кейптауна, назвал Розой, в честь покойной тёщи, сравнимой по разрушительной мощи с главным калибром корсиканского флагмана. В отставку Иосиф Бродский вышел вице-адмиралом и зажил жизнью тихой и уединённой на купленном в личное пользование острове Капри, где теперь на каждой площади стоят уменьшенные копии Дюка Ришелье. Но юношеская мечта не оставила молодую душу старого моряка и он вернулся в литературу. Но стихов более не писал, посвятив своё творчество военно-исторической фантастике.

Очень часто на острове можно было заметить знаменитого на весь мир художника-мариниста Степана Генриховича Наливайко, чьи картины выставляются не только в музеях, но и в клубе колхоза имени Столыпина. Несмотря на возраст, рука его оставалась тверда, и Сталинская премия шестидесятого года, полученная за иллюстрации к книге морских рассказов Бродского, служила тому подтверждением.

Но это будет потом, через много лет, а сейчас старшина второй статьи, Герой Корсиканского королевства, орденоносец Иосиф Бродский едет домой, к маме и сестре Соне, к Моне из пятой квартиры, у которого никогда не брал в долг сто рублей. И к своей будущей тёще тетё Розе, надеясь хоть в этот раз узнать имя её дочери.

Глава 19

На бульваре Сен-Пьер зацветает каштан

И в Булонском лесу заблудился мистраль,

И бургундским вином багровеет стакан,

Словно вновь обретённый священный Грааль.

Сергей Трофимов.

Житие от Гавриила.

Мы стояли на горе Шомон, на обрывистой стороне её, и Израил показал рукой на лежащий перед нами громадный город:

— Боже мой, Гаврила, как это символично.

— И мой, — поправил я напарника.

— Чего?

— С том смысле, что папа у нас общий.

— Ага, ну да, — согласился генерал Раевский. — Но посмотри, неужели не узнаёшь знакомые места? Сколько лет прошло, сто двадцать?

— Чуть побольше. Тогда весна была, а сейчас уже лето давно.

— А будто вчера всё случилось…

Лаврентий Павлович, участия в разговоре не принимавший, заинтересовался давними событиями, и я рассказал ему, как в тысяча восемьсот четырнадцатом году наблюдал с этого места за штурмующими Париж войсками. Мне, как генералу, пришлось находиться в свите императора Александра, коротая время за игрой в шахматы на щелбаны с Барклаем де Толли. А вот Изя, в те поры задержавшийся в чинах по причине буйного и ехидного нрава, лично возглавил полк, взявший Монмартр, что и решило участь Наполеона.

Примчавшись с докладом о славной виктории, Изяслав Родионович прямо здесь, где сейчас выстроен дом с магазинчиком в начале улицы, сбил с ног вместе с конём французского генерала Коленкура. Посланец наполеонов, приехавший к Александру с предложением о перемирии, упал лицом в конские яблоки и не пожелал пойти к государю в столь прискорбном виде. Вместо того придумал историю, что русский император отказал в аудиенции, в чём до сих пор уверена вся Европа, восхваляя царя в твёрдом следовании союзническому долгу.

— Гиви, Лаврентий, а может нам опять его того, на шпагу? — предложил Израил, привычно опуская руку. Но когда она вместо тяжёлого палаша схватила пустоту, мрачно насупился и плюнул в тележку проходившего мимо зеленщика.

Да, вид у генерал-майора Раевского нынче был несколько не воинственный. Чтобы не смущать добропорядочных парижан своей формой и особенно погонами, мы решили замаскироваться, и Изя предпочёл одеться художником, утверждая, что их в Париже, как собак нерезаных. Теперь он щеголял в вельветовой куртке, широченных брюках и бархатном берете, закрывающим правое ухо. На замечание о том, что французы уже лет шестьдесят не носят ничего подобного, Раевский только усмехался в срочно отпущенную бороду и поглаживал этюдный ящик, подозрительно напоминающий ноутбук Лаврентия Павловича.

Сам товарищ Берия стоял в задумчивости, и в стёклах пенсне отражался окрашенный закатными лучами город. ОН беззвучно шевелил губами, видимо молился или читал стихи. Скорее всего последнее — прекрасное зрелище располагало к поэзии.

— Любуетесь?

— Нет, Гавриил Родионович, — улыбнулся Лаврентий Павлович. — Прикидываю, какие заводы отсюда нужно эвакуировать в Советский Союз в первую очередь, а какие могут и подождать.

— Эвакуировать? — вмешался в разговор Изя. — Ты чего, Палыч… Корсиканский король наш союзник, неужели у него из-под носа всё уведёшь?

— Ну и что? — пожал плечами Берия. — Не от него же спасаем, от англичан.

— Откуда они здесь возьмутся?

— Представления не имею. Но спасти всё равно надо. И не спорь.

— И не спорю. Оно мне нужно? — Изя кивнул в мою сторону. — Особенно если товарищ Архангельский даст три дня на разграбление…, э-э-э…, спасение самого ценного. По обычаю.

— И что ты, Изяслав Родионович, понимаете под самым ценным? Как обычно — вино и женщин? — уточнил я у облизывающегося напарника.

— Как можно такое подумать? — возмутился он.

— А что, не так?

— Нет, конечно. Только вино. Откуда здесь женщины?

— Хм… как бы тебе сказать…

— Я не в том смысле, — отмахнулся Израил. — Женщины — это в России. А тут… тьфу.

— Погоди, а на Украине?

— И в Грузии? — обиделся Лаврентий Павлович.

— А я про что? — Раевский удивлённо округлил глаза. — Разве это другие страны?

Да, уел, что называется. Остаётся только посыпать пеплом голову свою, а по возвращении в Райские Кущи заречься смотреть новости и торжественно разбить телевизор об голову его изобретателя. Он, кажется, у нас в техническом отделе работает. Гляжу, и товарищ Берия смутился, нужно срочно исправлять ситуацию. Понятно чем.

— Слушай, а может по коньячку?

— Хм, — Изя покосился на порядком отощавший баул у ног и ответил категорическим отказом. — Не дам.

— Тогда по стаканчику хорошего вина? Не помнишь, какое любил д`Артаньян?

Раевский фыркнул, отчего зеленщик, в третий раз провозивший мимо нас свою тележку, вздрогнул и прибавил шагу, прикрывая товар всем телом.

— Чего он мог пить, этот голодранец? Кислятину?

— Ну почему же…

— А потому! Жрать не на что было, всей толпой на обеды напрашивались. А вы мне — вино, вино, по стаканчику. Нафиг, ибо нефиг! Я сегодня художник, и буду пить абсент.

Мама родная, которой никогда не было, началось. В своё время Израил так проникся творчеством Хемингуэя, что с тех пор искренне верил, будто во всём Париже не существует питейных заведений, достойных внимания истинного ценителя, за исключением "Клозери де Лила". А вот Вам там случалось бывать? Нет, не позавчера и даже не пару лет назад, а именно в тридцать четвёртом году? И если в своём мире не понравилось это сборище спившихся проституток, либеральных газетиров несколько голубоватой окраски, и американских туристов, старающихся выглядеть богемой…

Не думаю, что здесь оно выглядит лучше. Боюсь как бы ещё не усугубилось войной, пусть странной и вялотекущей, но всё же войной. Корсиканские подводные лодки, неведомым французам образом появившиеся у самопровозглашённого королевства, блокировали порты и перекрыли сообщение с колониями, сделав исключение лишь для военных кораблей на северном побережье, ведущих "сырную войну" с Англией. Обеспокоенное быстро возрастающим дефицитом продовольствия, правительство Французской Республики запретило рекламировать мясо, свиное сало, сливочное, а с потерей Тулузы и Прованса и оливковое масло. Белый хлеб стал такой редкостью, что теперь выйдя после представления из "Гэте Монпарнас", можно было доехать до Фонтенбло расплатившись сдобной булкой.

В изобилии имелось одно только вино, и самая весёлая в мире нация беззаботно кутила, встречая любые новости с полнейшим равнодушием. Единственный восторг вызвало известие о снятии запрета на производство и продажу того самого абсента. Восторг понятный — редко какому напитку удавалось довести человека до свинского состояния столь быстрым и экономным способом. Одной полулитровой бутылки хватало на трёхдневный запой двум среднестатистическим французам, или на утренний опохмел одному не слишком крупному русскому из эмигрантов.

Но, что удивительно, рабочие кварталы Парижа да и других промышленных городов находились в более выгодном положении, чем вся страна. Практически все владельцы кафе, ресторанов и магазинов были предупреждены о недопустимости продажи адского пойла. Предупреждение исходило от улыбчивых молодых людей с военной выправкой, говоривших на французском языке с чудовищным нижегородским акцентом, но постоянно упоминавших таинственных господ Udavlju Gnidu и Past Porvu. Отсылка к авторитетным людям действовала безотказно.

Также действовали многочисленные представительства советского Красного Креста, где сдав несложные экзамены на принадлежность к рабочей профессии, список которых вывешивали на дверях, можно было посмотреть несколько документальных фильмов о жизни в СССР и выпить чашечку кофе с одним бутербродом. Рядом, в соседнем кабинете, желающие получали вид на жительство в Советском Союзе, рюмку водки, подъёмные в зависимости от квалификации, и недельный срок на сборы и раздачу накопившихся долгов. Учитывая привычку французов к тёплому климату, предпочтение отдавалось специалистам металлургической промышленности и кузнечного производства. Другим профессиям тоже не отказывали, но под расписку предупреждали о суровости русских зим. Стала знаменитой фраза, которую произнёс известный учёный Фредерик Жолио-Кюри, подписав требуемые документы и выпив водку: — "Pokhuju moroz!" С ним согласились многие, и количество пассажирских пароходов на линиях "Марсель-Одесса" и "Гавр-Ленинград", не прекращавших работу даже из-за войны, пришлось увеличить впятеро.

Однако что-то я заболтался, товарищи, вон уже Израил поглядывает по сторонам с недобрым энтузиазмом. Нет, если конечно он попросит, то Бог с ним, с Парижем… Но только чем могут помочь в поисках Такса дымящиеся развалины? Пусть остаётся, этот город дорог мне как память. Ладно — в кабак так в кабак! Стоило только сделать шаг с тротуара и поднять руку, как возле нас тормознула маленькая жёлтая машинка с шашечками на дверках. И почему одному моему знакомому она напоминает браунинг? По мне, так на наган больше похожа.

— Гони в "Лила", шеф! — бросил Раевский по-русски, удобно развалившись на переднем сиденье. И тут же перемазал его краской со своей заляпанной блузы. — И быстрее, плачу два счётчика.

К большому удивлению водитель прекрасно всё понял и ответил тоже на человеческом языке:

— Простите, месье, вы из России?

Надо же, какой наблюдательный. И как догадался — по произношению, манере поведения, или часам с надписью "Командирские" на руке у напарника? Спалились, что называется.

— Ага, оттуда, — ответил Изя, нащупывая в кармане пистолет. — А что?

— Я тоже, — обрадовался таксист. — Только очень давно уже… Разрешите представиться — Карасс Роман Григорьевич.

— Русский? — уточнил Берия с заднего сиденья.

— Так точно, русский. Из поволжских немцев.

— А в звании каком? — Лаврентий Павлович взял инициативу в свои руки. — Где служили? Почему не у Деникина?

— Штатский я, инженер, — слегка смутился водитель. — А к Антону Ивановичу не успел попасть — находился под следствием.

— Вот как? И каким же образом вы там оказались?

— Видите ли, — Роман Григорьевич поправил очки в простой металлической оправе, похожие на пенсне Лаврентия Павловича, — я написал статью о Льве Троцком.

— Разоблачительную, надеюсь?

— Ну разумеется. А некто Геродот Евграфович Полуграфов из газеты "Парижский клошар" обвинил меня в сталинизме, большевизме, и национальной гордости великороссов.

— Разве это обвинение? — удивился Раевский, предлагая Карассу сигару. — Это комплимент.

— Сейчас да, но полгода назад такие слова были чреваты…

— И за статью вас запрятали за решётку? — усомнился Берия.

— Не совсем так. Я сломал Полуграфову челюсть и два ребра, а потом вызвал на дуэль, которая и состоялась после выздоровления журналиста.

— Вы его убили?

— Нет, — Роман Григорьевич покачал головой. — Зная о моём плохом зрении, Геродот Евграфович предложил стреляться на старинных дуэльных пистолетах…, собака.

— Собак не трогайте, — глаза Израила опасно прищурились.

— Значит её самка, — покладисто поправился Карасс. — Пот из этого пистоля я Полуграфова и того-с…

— Так всё же застрелили?

— Нет, отстрелил.

— Чего?

— А всё что было, то и отстрелил.

— Страсти-то, какие! — ужаснулся Раевский.

— Ага, — грустно согласился Роман Григорьевич. — Только ему всё одно это без надобности было, а я три месяца под следствием провёл. Работу вот потерял, пришлось в такси устраиваться.

— Вы кто по специальности будете, разрешите полюбопытствовать? — Берия достал из кармана блокнот.

— В последнее время занимался проектированием холодильных установок.

Лаврентий Павлович кивнул, перевернул несколько страниц и задумался, делая пометки карандашом. С этим всё понятно. Сейчас из въевшейся привычки к коллекционированию профессионалов подберёт подходящую вакансию, и запузырит Карасса куда-нибудь в жаркие края, в Кушку или Мары, где офицеры от скуки развлекаются гонками на ишаках или метанием на дальность ядовитых змей. А чего? Мне приходилось неоднократно бывать в тех местах по работе и пить тёплую водку. Холодильники там просто необходимы. Но, видимо, у Берии имелось своё видение ситуации.

— Роман Григорьевич, а вы не хотите вернуться на историческую родину?

— Это куда?

— Ну, допустим, в Баварию.

— Простите, но мои предки приехали в Россию из Померании.

— Да? — Лаврентий опять заглянул в блокнот. — Её Антон Иванович не отдаст. Может согласитесь на Шлезвиг-Голштейн?

— Каким образом? — Карасс, не привыкший к глобальности наших мыслей, пребывал в некотором недоумении. ОН даже выключил двигатель своего такси, тарахтевший на холостом ходу и мешающий разговору.

— Элементарно, — подхватил Раевский. — Вы его завоюете.

— Как, я же штатский?

— Не вопрос, — Изя театральным жестом рванул на груди блузу, под которой оказался лейб-гвардейский мундир со всеми регалиями. Потом вытащил неизвестно откуда здоровенный акинак, видимо хранимый ещё с битвы на Каталаунских полях, и плашмя хлопнул Романа Григорьевича по плечу. — Поздравляю вас прапорщиком. Лаврентий Павлович, пишите приказ.

— Уже готово, — Берия протянул лист бумаги. Потом ещё один. — Вот это записка к барону фон Таксу, найдёте его в Советском Союзе. И запомните пароль: — "Здравствуйте, вы не из Конотопа? Могу предложить капканы на волков". Отзывом будет следующая фраза: — "Спасибо, но нам нужны только на Капланов" Всё понятно?

— Так точно! Когда выезжать?

— Не торопитесь, товарищ прапорщик, — укорил Израил, приводя одежду в надлежащий вид. — Мы же ещё не обмыли ваше звание.

— Тогда в "Клозери де Лила"? — Карасс завёл машину.

— Упаси, Господи! — в ужасе воскликнул Изя. — Кто же вспрыскивает новенькие погоны в непотребном кабаке?

— А сам? Напомнить?

— Чего? Ты про "Донон"? Так он стал непотребным только на вторые сутки нашего пребывания там. Так что не надо гнусностей… Едем к "Максиму"!

Житие от Израила

Утро, хмурое утро, кто же тебя выдумал? Что, Гавриил уже когда-то говорил эти слова? Вполне может быть, только легче от этого знания не становится. Где я? Или мы? Да, точно мы, вот Лаврентий Павлович спит в вычурном кресле с позолоченными ножками, а из-за балдахина роскошной кровати доносится знакомое похрапывание непосредственного начальника. А кто тогда на диване калачиком свернулся? Точно, инженер Карасс, нас же вчера четверо было.

Осторожно слезаю со стола, на котором лежал, завернувшись в бархатную портьеру, сорванную с окна, и оглядываюсь. Под ногами паркет блестящий, на стенах картины развешаны, в камине дрова потрескивают. А ничего, уютненько так, только на мой вкус комната слишком уж просторная. А сортир куда спрятали? За этой дверью нет, за той тоже, а тут что у нас будет? Пальма экзотическая, в деревянной кадушке, одна штука. Ладно, сойдёт.

И сразу даже и в голове прояснилось, настроение улучшилось, а общее самочувствие поднялось от отметки "и чего я вчера не умер" до уровня "плохо, но не смертельно", да там и стабилизировалось. Без скрипа открылась высокая, под три с лишним метра, дверь, и вошёл странный для этого времени человек. На вытянутых руках, затянутых в белые перчатки, он нёс перед собой поднос. Напудренный парик с косицей сзади, красная ливрея с позументами, на ногах башмаки с бантами, короткие штаны чуть ниже колена и чулки всё того же белого шёлка. Лакей? Мы что, ещё глубже в прошлое провалились?

Человек меж тем подошёл ближе и поклонился, протягивая поднос. А на нём стояли четыре вместительных рюмки и блюдечко с огурчиками. Вот это понимаю, вот это забота! Я только успел выпить ледяную тягучую водку, как лакей всё так же молча подал серебряную вилку с наколотым на ней крохотным, в мизинец величиной, произведением засолочного искусства. Эх, красота! Мечта любого интеллигента и либерала. Чтобы вот так, в ливрее и белых перчатках… В том смысле — им приносили, а не как обычно, наоборот.

— Можешь идти, любезнейший, — отпустил я слугу. — Остальные сахибы ещё спят. А водку оставь.

— Ты кого там гоняешь? — послышался из-за балдахина хриплый голос Гавриила.

— Лекарство от утренней усталости принесли. Будешь?

— Буду! — генерал Архангельский вылез из кровати, на которой спал по-походному, не раздеваясь, и пошёл к столу, царапая паркет подкованными сапогами. — Водка холодная?

— Ледяная.

— И огурцы?

— Не ананасы же…

— Мираж, — Гиви медленно выцедил рюмку сквозь зубы и добавил, как-то странно ухмыляясь: — Зря ты, Изяслав Родионович, вчера ресторан спалил.

— Когда?

— Пожалуй, что и сегодня, — Гавриил посмотрел на часы. — Примерно в половине пятого утра.

— Как?

— Дотла. Да ты не переживай, культурно отдохнуть мы успели.

Не помню, честное слово не помню. Наверное всё же добрался до проклятого абсента. А Архангельский такого рассказал….

Нет, сначала всё было прилично и благопристойно — икра за бешеные деньги и почти бесплатное шампанское, цыганские скрипки и вышитые рубахи польских балалаечников, заменивших вернувшихся на Родину русских. Да…, а потом я всё же потребовал от поляков снять смазные сапоги, от которых воняло дёгтем, и заставил сплясать мазурку Домбровского босиком на столе. Зато потом, после разгона оркестра, как отметил Гиви, стало тихо и спокойно. Это ещё помню.

И даже то в памяти отложилось, как подсел к нам земляк, представившийся майором Филипповым, присутствующим в ресторане инкогнито и с очень секретным заданием. Звание мог и не говорить, всё равно пришёл в форме. Мы с Виктором Эдуардовичем немного поспорили, обсуждая способы убиения генералов Краснова и Шкуро, которых ему зачем-то непременно требовалось устранить. Причём самые изощрённые майор пытался продемонстрировать на официантах, справедливо называя их агентами британской разведки. Кровопролитию помешало только прибытие в "Максим" потенциальных жертв, появившихся для обмытия выхода новой, но лживой книги Краснова. О, вспомнил! И чего Гаврила меня обманывает? Ресторан был подожжён не из прихоти и пьяного куража, а для сокрытия трупов. Кстати, того, который Шкуро, ликвидировал лично Лаврентий ударом шампура в печень. Очень уж Палычу фамилия пациента не понравилась. Я так Архангельскому и сказал. А он… он просто в душу плюнул своим новым вопросом:

— Ты больше ничего не помнишь?

— Всё помню. А что-то ещё было?

— Было. Зачем Лувр купил?

— Какой?

— Вот этот, что вокруг.

Я огляделся. Действительно, знакомые интерьеры. Лет двести прошло, а почти ничего не изменилось, разве что картины другие и висят не так.

— Слушай, Гиви, не ругайся, а? Хороший ведь дворец, самим ещё пригодится. А за сколько купил, не помнишь?

— И знать не хочу! — отрезал Гавриил. — Только расплачивался ты с директором музея облигациями государственного займа тысяча девятьсот сорокового года.

— Как же он их взял?

— Не догадываешься? А кто полтора часа убеждал недоверчивого француза, что в СССР экономика социалистическая, пятилетка за три года выполняется, и советское правительство печатает деньги в соответствии со сверхплановым календарём?

— А он?

— А что он? Всплакнул от умиления, подписал бумаги, среди ночи съездил в мэрию заверить их, и позвонил своему зятю, начальнику одного из отделений "Лионского кредита".

— Ему зачем?

— Так, решить некоторые семейные вопросы. Думаю, что сейчас всё их семейство стремительно продвигается в сторону корсиканской границы.

— А этот, который в ливрее?

— Лакей?

— Ага, чего он тянется?

— Да за зарплату, которую ты ему определил, он строевым шагом должен ходить, — Гиви взял со стола колокольчик и позвонил. Дверь моментально распахнулась.

— Чего изволят товарищи?

— Жан, принесите нам бутылку, — Архангельский посмотрел на спящих Лаврентия Павловича и Романа Григорьевича, поправился, — три бутылки коньяку, две чашечки кофе, и свежие газеты.

Лакей, нет, пусть будет дворецкий — так благороднее, ушёл и вернулся буквально через минуту. Но на этот раз в его руках была корзина, а не поднос. Гавриил пересчитал торчащие горлышки…

— Я же просил три.

— Да, месье, совершенно правильно. Но вдруг ваши друзья тоже захотят выпить? Здесь ровно четыре комплекта.

Мой начальник со стоном повалился в кресло. Прекрасно его понимаю — не выбрасывать же, а значит день безнадёжно потерян. Пока он так стонал и прикидывался расстроенным, я взял газету. И на первой же странице…

— Гиви, смотри, Советский Союз ввёл войска в Чехословакию.

Архангельский приоткрыл один глаз.

— Зачем?

— Не знаю, тут не написано. Но, скорее всего, обычная процедура — строительство школ, посадка деревьев, поливание клумб.

— А массовые репрессии будут?

— Обязательно будут, — ага, вот и Лаврентий Павлович проснулся, чуть ли не самый последний. И ещё будут говорить про недремлющее око государственной безопасности.

— А без них нельзя? — вот и Романа Григорьевича разбудили.

— Никак нельзя. Иначе это не будет считаться братской помощью, — тут блуждающий взгляд товарища Берии задержался ещё на одной газете, торчащей из корзины. — Вот он, след нашего Такса!

— Где? — выдохнули мы разом, даже инженер Карасс, не знающий о чём идёт речь.

— Вот, — Палыч развернул шотландскую оппозиционную газету "Эдинбургский филателист" с фотографиями дымящихся развалин и торчащих из воды обломков мачт. — Смотрите, сегодня ночью английский флот больше чем наполовину самоуничтожился на рейде Ярмута, и сравнял с землёй сам город. Как думаете, кто только на такое способен?

— И думать нечего, — Гавриил резко встал с кресла. — Выезжаем в Лондон.

— А я? — уточнил Роман Григорьевич.

— А вы в Советский Союз. Кстати, Изя, отдай прапорщику бумаги на Лувр.

— Зачем? — не понял я начальника.

— Подарим дворец Анатолию Анатольевичу Логинову, пусть сюда советское посольство переселит.

— А картины?

— Не жадничай — это грех.

Я только вздохнул и молча придвинул к себе корзину с коньяком. Ну хоть что-то отсюда нужно захватить на память?

Глава 20

Ну так выпьем, кто захочет,

За полёты на Руси.

Если можно, авва, Отче,

Рюмку ближе поднеси.

Тимур Шаов

Маньчжурская АССР. Прохладное лето 34-го.

Полковник Иван Дмитриевич Штоцберг, тот самый, ещё недавно бывший чешским плуковником Иоганном Дитрихом Штоцбергом, спал в своей палатке и ворочался на узкой койке, переживая кошмарный сон. Снилась ему бескрайняя монгольская степь, по которой бежит, распинывая толстых сусликов и тарбаганов, странный человек в английской военной форме, придерживая уголки глаз обеими руками и верещит: — "Я не есть английская шпиона, я есть китайская шпиона! Ой, нет, я есть мирная китайская ходя! Моя хотеть мал-мала чифан купить, моя не хотеть фотографировать аэродром!"

Но вот на беглеца прямо из-под облаков налетел краснозвёздный истребитель и завис, взмахивая белыми лебедиными крыльями. А из самолёта появилась длинная рука, испачканная машинным маслом, ухватила шпиона за горло, и строгий голос командира дивизии, генерал-майора Величко, спросил: — "Какой же ты китаец, мил человек, когда ты негр?"

Штоцберг вздрогнул, открыл глаза, и вытер холодный пот приготовленным заранее полотенцем. Кошмары преследовали его каждую ночь уже две недели, с тех самых пор, как попал под отеческую опеку Андрея Феликсовича. Комдив требовал от своих подчинённых проводить в воздухе по пять-шесть часов в тренировочных боях и полётах, а уж попавших в его руки чешских лётчиков гонял так, что на отдых времени совсем не оставалось. А сам летал в любое время суток и при любой погоде.

Да, железный человек генерал-майор Величко. И ходили даже жутковатые слухи, что и не человек это вовсе, а секретное оружие товарища Сталина. И что за зеркальными очками скрывается тот самый гиперболоид, упомянутый советским графом Толстым, или даже лазер, описанный в романе знаменитого писателя Георгия Найдёнова "Гатчинские принципы"

Противно заверещал полевой телефон на прикроватной тумбочке, и сердце полковника сжалось в нехорошем предчувствии. Не к добру. А тут ещё эти сны… Он заставил себя поднять трубку.

— Алло, Штоцберг на проводе… Что?… Да, товарищ генерал-майор, сейчас буду.

Полковник быстро оделся, натянул хромовые сапоги, топнул пару раз, проверяя, хорошо ли намотана портянка, и с ужасом вспомнил жёлтые английские ботинки с крагами, которыми гордился ещё месяц назад. И ведь за то убожество была отдана чуть ли не половина немалого жалованья. Перед уходом Штоцберг взглянул в зеркало и недовольно провёл рукой по щеке. Ладно, сойдёт. Комдив, сам носивший седую бороду, снисходительно относился к трёхчасовой небритости офицеров. А вот складки под ремнём нужно обязательно разогнать и пилотку сдвинуть чуть набекрень.

Далеко идти не пришлось, командир дивизии размещался так же рядом с аэродромом, только не в палатке, а в блиндаже, отрытом рядом со штабным. Андрей Феликсович вообще предпочитал устраиваться с удобствами. Вот и сейчас уютно потрескивали дрова в настоящей чугунной печке, отлитой на Обуховском заводе ещё до февральского буржуазного мятежа, который большевикам удалось подавить только в ноябре семнадцатого года. На диване сидели два кота, задумчиво поглядывая на разделяющую их шахматную доску с начатой партией.

— Товарищ генерал-майор, — начал докладывать полковник.

— Да полно вам кричать, Иван Дмитриевич, — остановил его Величко. — Ночь на дворе, не ровен час, часовых ещё разбудите. Я чего позвал-то… В вашем полку все успели по сто пятьдесят часов налетать?

— Только лётчики, штурманский состав ещё не закончил переобучение и к самостоятельным полётам не допущен.

— И не нужно, — кивнул Андрей Феликсович. — Оставьте их пока здесь, а как сформируем два бомбардировочных полка, так штурмана и пригодятся.

— Простите?

— Ах, да! — спохватился комдив. — Извините, привык, знаете ли, думать быстрее чем говорить. Из Читы за вами отправлен транспортный самолёт, собирайте своих людей, в семь часов утра он должен вылететь обратно.

— Зачем такая спешка? А наши машины?

— Получите новые в Нижнем Новгороде, прямо с завода. А спешка, — тут Величко усмехнулся в бороду. — А спешка оттого, что в родной вам Чехословакии сегодня произошла, можно сказать — свершилась, революция.

Штоцберг побледнел.

— Пролетарская?

— Нет, что вы, военная.

— Значит — переворот?

— Зачем так грубо, Иван Дмитриевич? Переворот — это удел негодяев и реакционеров, а патриоты, и вообще приличные люди, непременно свершают революцию.

— Какие новости из Праги?

— Самые разные, — генерал-майор нажал клавишу стоящего на столе радиоприёмника в корпусе из карельской берёзы. — Хотите послушать? Весь эфир забит комментариями.

Полковник хотел. Он добрых двадцать минут крутил ручку настройки, перепрыгивая от станции к станции. И у каждой было своё видение ситуации. Бомбейская "Радио-сутра", совладельцем которой был сам вице-король Индии, с таким жаром и испугом рассказывала об ужасах советской оккупации, будто комиссары в пыльных шлемах уже взламывали двери студии.

Гонконгская "Сунь Факс Тудей" сообщала, что группа китайских альпинистов, находящаяся в самом эпицентре событий, ничего подозрительного не заметила. Ну, с этими всё понятно — опять перепутали Чехословакию с Карачаево-Черкесией или Кабардино-Балкарией. Радиостанции самой Великобритании почему-то безмолвствовали.

— Ничего не понимаю, — Штоцберг оглянулся на комдива. — А из Москвы что передают?

— Вот, с этого и нужно было начинать! — Величко укоризненно покачал головой. — А то, право слово, Иван Дмитриевич, нехорошо получается. Оставьте вы эту дурную европейскую привычку слушать подозрительных проходимцев, шелупонь всякую, и лишь в последнюю очередь поинтересоваться единственно верной, русской версией.

Андрей Феликсович подошёл к стоящему у стены большому буфету и под одобрительные взгляды обоих котов достал пузатую бутылку.

— Давайте, полковник, выпьем по маленькой, и я всё вам расскажу.

После неудачного покушения на Иосифа Виссарионовича и Антона Ивановича, самолёт, выбросивший десант на Днепровско-Бугский канал, попытался уйти через воздушное пространство Каганата, но был сбит галицийским лётчиком Владимиром Коккинаки. Самих десантников уничтожили бойцы отдельного батальона спецназа под командованием полковника Кузнецова, и товарищ Сталин счёл инцидент исчерпанным. Он простил неразумное чехословацкое правительство, не ведающее что творит, и вовсе не строил планов отмщения.

Но в Праге думали совсем иначе. После известия о том, что целый авиаполк, который должен был играть решающую роль в запланированном теракте, вдруг отбомбился по совершенно непричастной Румынии и объявился в Советском Союзе, по войскам прокатилась волна репрессий. В первую очередь арестовывали тех, кто побывал в русском плену во время Первой мировой войны — такие считались в высшей степени неблагонадёжными. Вот только воюя в составе австрийской армии, военнопленными успела побывать едва ли не четверть офицерского состава.

Вот эти офицеры, люди достойные и патриотично настроенные, не смогли спокойно смотреть как гибнет в тюрьмах и лагерях цвет нации, даже двух наций. Как наймиты мировой закулисы пытаются обескровить армию, сделать страну беззащитной перед лицом агрессивного соседа.

— Какого? — решил уточнить Штоцберг. Так, на всякий случай, просто чтобы быть в курсе международных событий.

Величко на минуту задумался.

— Знаете что, Иван Дмитриевич, — у молодого государства все соседи должны быть агрессивными. Я, конечно, не имею в виду Великое Княжество Литовское или Галицийский Каганат, но остальные? Венгрия, например.

На этот раз уже полковник ненадолго замолчал, что-то прикидывая в уме.

— Да, эти могут. Ещё в прошлом веке венгерские гонведы…

— Ну, вот видите! И с таким похабным названием они будут заявлять о своём миролюбии?

— Пожалуй.

— О том вам и толкую. Ну так вот — после того, как офицеры-патриоты свергли прогнивший режим… Ничего, что я так высокопарно?

Подавленный Штоцберг нашёл в себе силы помотать головой. А комдив повторил:

— Прогнивший режим этого… как его так… да уже и неважно! Суть в том, что именно вас, Иван Дмитриевич, и выбрали председателем правительства национального спасения. С диктаторскими полномочиями, между прочим.

— Как? — полковник подскочил, расплескав коньяк из стакана.

— Разумеется единогласно, — Андрей Феликсович переставил бутылку подальше от края стола. — Иосиф Виссарионович предложил вашу кандидатуру, а Антон Иванович с Соломоном Боруховичем за неё проголосовали. Или считаете, что настолько важные вопросы должны решаться, пардон, референдумом?

Штоцберг выпил остатки коньяка и не почувствовал вкуса. Глядя в одну точку, он медленно произнёс:

— Я стану первым в истории нашего рода предателем.

— Помилуйте, с чего бы это? Вы разве изменяли своей присяге и принимали советскую?

— Нет, но…

— Никаких "но", Иван Дмитриевич. Чехословакия ваша никуда не делась, вот и служите ей на доброе здоровье. Тем более, как я помню, клялись-то на верность стране, а не лично президенту? Так?

— Так.

— А мне, в своё время, гораздо тяжелее пришлось. С молодых лет готовясь жизнь положить за веру, царя и Отечество, в один далеко не прекрасный день узнать, что жизнь эта царю и не нужна вовсе. Думаете, он только от престола отрёкся? Нет, и от нас тоже, и от Отечества, и от веры.

— А сейчас что изменилось?

— Всё потихоньку возвращается, — улыбнулся Величко. — И в жизни снова появился смысл. И даже надежда…

— На что? — подался вперёд полковник.

Андрей Феликсович не ответил, он просто поднял свой стакан:

— За надежду, товарищ президент!

Два дня спустя. Нижний Новгород.

На аэродроме авиационного завода имени Серго Орджоникидзе главу сопредельного, и как неожиданно выяснилось, дружественного государства, ждали с оркестром, цветами и пионерами. Так как никто из музыкантов не знал гимна Чехословакии, а некоторые даже сомневались в его существовании, встречающий дорогого гостя первый секретарь краевого комитета партии товарищ Жданов принял волевое решение. Было приказано играть марш "Прощание славянки", а дабы ни у кого не вызывать удивления, переименовать его во "Встречу славянина".

Замене названия воспротивился было начальник политотдела армии протоиерей подполковник Воротников, мотивируя тем, что Штоцберг — не совсем чешская фамилия. А даже если и чешская — что там в них от славян осталось?

— Михаил Александрович, вы не поняли, — пояснил Жданов, — подразумевается национальная принадлежность встречающих. И будь наш гость хоть папуасом с кольцом в носу…

— Если только так, — согласился отец Михаил и показал на своего заместителя, майора Гайнуддинова, увлёкшегося разговорами со студентками, держащими наготове хлеб-соль. — Может, нам тогда Хасяна Салиховича попросить в сторонке подождать?

— Таки зачем? — высказал своё мнение недавно назначенный руководить краевым ОГПУ товарищ Губерман. — Для дикой Европы мы, русские, все на одно лицо. Пусть только зелёную чалму на обычную фуражку сменит.

— Не нужно менять. На ней звёздочка есть, и достаточно, — принял решение подполковник, и щелчком сбил стрекозу, присевшую на золотой погон парадной рясы. — Господь и Устав милостивы, простят.

— Летят! — первыми приближающийся самолёт услышали бдительные юные пионеры, использовавшие свои горны к качестве слуховых аппаратов, и только потом поступил доклад от службы воздушного наблюдения и оповещения.

Встреча высокого гостя прошла успешно, если не считать недоразумение с музыкантами, от волнения перепутавшими ноты и исполнившими марш Мендельсона. Но президент Штоцберг счёл это удачной шуткой и претензии не высказывал. После короткой торжественной части, преимущественно состоявшей из вручения цветов и поцелуев студенток политехнического института, гостей пригласили на праздничный обед, затянувшийся до самого ужина. И только поздним вечером усталую делегацию развезли по гостиницам. Собственно, в гостиницу попали только сам полковник Штоцберг в сопровождении майора Фердинанда Бомжика, представленного как начальник чехословацкого Генерального Штаба, а над остальными лётчиками взяли шефство рабочие авиационного завода имени Серго Орджоникидзе, утянув в своё общежитие. То же самое предлагали и студентки, но потерпели поражение в споре, где основным аргументом стали заманчиво булькающие канистры. Много канистр.

Когда все официальные лица разошлись, ещё раз уверив гостей в нерушимости советско-чехословацкой дружбы, Фердинанд Бомжик устало опустился на диван и рассеянным взглядом оглядел номер.

— Что ни говорите, пан Иоганн, но есть определённая прелесть в русском гостеприимстве.

Президент в раздражении ударил кулаком по столу:

— Фёдор Михайлович, в последний раз напоминаю…

— Ой, извините, Иван Дмитриевич, просто немного расслабился. Коньяк в сочетании с водкой действует так умиротворяющее. Ещё бы пива сейчас.

— Почему бы и нет? — полковник снял трубку стоящего на тумбочке телефона и набрал номер из списка на стене. — Алло, ресторан? Что? Как закрылись? Уже половина третьего ночи? Не может быть…

— Так оно и есть, товарищ президент, — Бомжик посмотрел на часы. — Придётся ложиться спать и потерпеть до утра.

— Ну уж нет! — Штоцберг решительно направился к двери. — Мне Андрей Феликсович рассказывал про Нижний Новгород. Это цивилизованный город, а значит пиво здесь есть круглосуточно. Вы со мной, Фёдор Михайлович?

— Что, прямо так?

— Хотите надеть смокинг, цилиндр и лайковые перчатки?

— Нет, Иван Дмитриевич, но может стоит сменить чешскую форму на настоящую?

Когда Штоцберг с Бомжиком переоделись и спустились из номера в холл, девушка-администратор за стойкой мирно спала, уронив голову на раскрытый учебник высшей математики. Но при звуке шагов по мраморной лестнице она встрепенулась.

— Товарищи командиры решили прогуляться?

— Ага, — кивнул полковник. — Пива вот попьём и вернёмся. Кстати, а не подскажете, что из приличного ещё работает?

— Не знаю, — девчушка на несколько мгновений задумалась. — Надо у дяди Пети спросить. Он наверняка знает.

— А где его искать?

— А не надо меня искать, — послышался тихий голос за спиной.

Штоцберг обернулся. Седой дед с кудрявой бородой, серьгой в ухе и автоматом Томпсона на плече дружелюбно улыбнулся. Видимо он выполнял здесь обязанности швейцара, о чём можно было догадаться по мундиру с галунами и штанам с жёлтыми забайкальскими лампасами.

— Дядя Петя сам кого хочешь найдёт. Дядя Петя — это я. Будем знакомы.

Полковник пожал протянутую руку, с удивлением обнаружив у деда твёрдую как конское копыто ладонь. Такая может быть только от постоянных упражнений с саблей. Или шашкой, если судить по лампасам.

— По пиву собрались? — уточнил швейцар, осматривая офицеров. — А где оружие?

— Зачем?

— Как это? Да вас первый же патруль и загребёт. Леночка, выдай товарищам пистолетики, — распорядился дед.

— Это мигом, Пётр Сергеевич, — девчушка распахнула стоявший за стойкой большой несгораемый шкаф и чуть не полностью скрылась внутри. — Наганы подойдут?

— Сдурела девка? Будто не знаешь, что у них кобуры потёртые. Товарищи из старшего комсостава будут, им с такими ходить неприлично.

— Ещё маузеры есть, — послышался грохот чего-то упавшего и деревянный стук. — С перламутром.

— Не пойдёт, — забраковал выбор дядя Петя. — Они только с кожаными куртками носятся. Посмотри ещё, там на второй полке снизу новые браунинги были, только позавчера из ОГПУ прислали.

— Извините, Пётр Сергеевич, а к чему всё это? — полюбопытствовал Штоцберг. — Мы же не на войну идём, а только в пивную.

— Вы откуда такие тёмные? — удивился швейцар.

— Да это президент Чехословакии со своим начальником Генерального Штаба, — донёсся голос из шкафа. А ещё через мгновение перемазанная ружейным маслом девчушка положила на стойку пистолеты. — Только вчера вечером заселились.

— Вот оно что! То-то я смотрю — говор у них чужой!

— Так всё же зачем? — переспросил полковник.

— Как это, мил человек? — дядя Петя погладил свой автомат. — А ежели преступление какое увидите, теракт там, или прочее непотребство? Непротивление злу — грех. И не только по Божьим законам, но и по человеческим. Статья пятьдесят восьмая, часть четырнадцатая.

— Сурово, — заметил майор Бомжик.

— Зато справедливо, — Пётр Сергеевич положил "томмиган" на стойку. — Прибери-ка его, Лена. А я, пожалуй, провожу товарищей. А то как дети, ей Богу. Одно слово — Европа.

Улицы ночного Нижнего были тихи и пустынны, только двое рабочих, приставивших лестницу к стене старого дома, откручивали табличку с названием и увлечённо разговаривали матом.

— Возвращают историческое имя, — пояснил дядя Петя. — А то перед людьми стыдно было — центральная улица города, и названа в честь родственника негодяя Ягоды.

— А сейчас как?

— Да как и раньше — Большая Покровская. А вот площадь переименовали, да. Хотите посмотреть?

— На что?

— На всё и посмотрим.

Этим всем оказалась большая площадь, одной стороной ограниченная кремлёвской стеной, а торцом выходящая к волжскому откосу. Чуть не на самом краю крутого обрыва кипела работа, не останавливаемая даже в ночное время. Люди в странных оранжевых жилетах с номерами на груди и спине, видимо заключённые, так как в стороне лениво покуривали несколько конвоиров, вручную месили бетон деревянными лопатами. Другие возили его на здоровенных тачках с деревянными же, но почему-то квадратными колёсами, и заливали в котлован. Всё это действие происходило под хриплый аккомпанемент патефона, из которого доносились одни и те же слова, записанные на грампластинку: — "Охрана стреляет без предупреждения! Шаг влево — агитация! Шаг вправо — провокация! Прыжок на месте считается побегом!" Ещё один похожий агрегат имитировал захлёбывающийся лай овчарок.

— Это ГУЛАГ? — Штоцберг перекрестился на православный манер.

— Ага, — подтвердил Пётр Сергеевич. — Образцово-показательный филиал. Создан специально для бывших польских, литовских, и прочих прибалтийских журналистов. Товарищ Деникин с товарищем Сагалевичем их сюда специально присылают, на строительство памятника Козьме Минину и Нижегородскому ополчению.

— Инструмент какой-то странный, — заметил майор Бомжик.

Дядя Петя посмотрел, как один из заключённых пытается сдвинуть тачку.

— О чём писали в своих газетах, то и получили. Восстанавливаем историческую справедливость. Зато как символично — поляки закладывают фундамент под памятник Минину. Здесь закончат, начнут князю Пожарскому постамент готовить.

Чехословацкий президент задумался, а потом осторожно поинтересовался:

— Извините, а сюда можно только журналистов присылать?

— Хотите внести малую лепту? Думаю, что для дружественного государства всегда смогут сделать небольшое исключение. В планах ещё лестницу пустить к самой Волге.

Иван Дмитриевич, осторожно переступая через приготовленные для опалубки доски, подошёл к краю откоса и оценил предполагаемый объём работ.

— Да здесь дел всего на пару лет, — разочарованно произнёс он.

— Боитесь, что вернут?

— Есть немного…

— Да не беспокойтесь — партия о них позаботится.

— А где же пиво? — напомнил Фёдор Михайлович Бомжик, не любивший разговоры о политике.

— Да ну его нафиг! — махнул рукой Штоцберг. — Нам с утра новые самолёты получать, а к вечеру быть в Праге.

— Вы же говорили — завтра!

— Нет, именно сегодня. И ты знаешь, Федя, — полковник позволил себе некоторую фамильярность, — мне неожиданно начинает нравиться быть президентом.

Глава 21

Об Америке мы знаем,

Что её открыл Колумб.

После викингов, якутов и туркменов.

А индеец Гойко Митич

Всех ковбойцев обманул.

И куда-то спрятал золото Мак-Кены.

Сергей Трофимов

Прохладное лето 34-го. Житие от Гавриила.

Вот все твердят — "Лондон, Лондон…" А что в нём интересного? Так, захолустный и достаточно грязный городишко на окраине Европы. Не сравнить с той же Гаагой, где садились на пароход, — там даже мостовые моют с мылом. Единственная достопримечательность, да и то сомнительная, — множество старинных зданий. Но и это не заслуга британской столицы, а наше с Изяславом Родионовичем упущение. Слишком заняты были устройством дел на континенте, и как-то упустили из виду возомнившее о себе невесть что бывшее римское укрепление. Нет конечно, Изя пару раз его сжигал дотла, но когда это было?

До Лондона мы добрались без происшествий, если не считать капитана парохода, выброшенного за борт Лаврентием Павловичем. Ему, видите ли, показался подозрительным акцент товарища Берии. Даже ещё смешнее — принял его за советского шпиона. Такой вот тонкий английский юмор. Команда корабля бросилась было помогать, но вмешался Израил, и пояснил — дескать, нехорошо такой толпой на одного нападать. Раевский был настолько убедителен, что экипаж поворчал и разошёлся. А может и зря? Может у них к капитану свои претензии были?

Я сидел в плетёном кресле на верхней палубе прикрыв глаза, и наслаждался прекрасной погодой. Несмотря на приближающийся туманный Альбион она и не собиралась портиться, вопреки досужему мнению. И тут, как в детективном романе, на моё лицо упала тень.

— Лаврентий Павлович, не загораживайте солнце пожалуйста.

— Как вы догадались, Гавриил Родионович?

— У вас левый сапог поскрипывает в миноре. У Раевского, впрочем, тоже, но у него на октаву выше.

— У нас проблемы.

— Опять?

— Снова, — уточнил Берия. — Радист сообщил в порт о происшествии, и нам готовят тёплую и дружественную встречу. Судно не пустят в Темзу, а остановят на внешнем рейде.

— А там есть такой?

— Представления не имею. Но в любом случае в Лондон не попадём. Пока разбирательство, то да сё… Не хотелось бы прорываться с боем, а прятаться за иллюзией невидимости как-то не по-большевистски.

— Понятно. А где Израил?

— Попутку ловит, — ухмыльнулся Лаврентий Павлович.

— Не понял…

— Чего тут понимать? Сами посмотрите.

Я посмотрел. Да, действительно, Изя стоял на корме и размахивал каким-то плакатом. А из воды, поодаль от нашего парохода, торчали из воды сразу несколько перископов.

— Таки поймал! — Палыч некультурно показал пальцем на всплывающую подводную лодку с надписью "Тётя Роза Люксембург" на рубке. — Я за багажом, Гавриил Родионович.

Англия встретила дождливо и неприветливо. Любезные корсиканские подводники подбросили нас почти до самого Ярмута, высадив ночью на надувной лодке. Её стоимость входила в те три тысячи рублей, которые пришлось заплатить за столь экзотическое такси. Зато быстро и тихо…

А ещё не понравились аборигены, в смысле — англичане. Какие-то мрачные и насторожённые, будто неделю ходят с расстроенным желудком. Дважды на нас стучали в полицию, и от настырных бобби пришлось закрываться щитом из десятифунтовых бумажек. Думаете, британские полицейские не берут? Нужно просто правильно дать, как наш Изяслав Родионович даёт. Впрочем, вполне допускаю, что до его прибытия грех взяточничества здесь был совсем неизвестен. Не верите? Дело ваше.

Недельные поиски ничего не принесли — Такса не было. Первые три дня мы обшарили развалины Ярмута, полюбовались на утопленный флот, во время отлива появляющийся кое-где над водой, а потом переехали в Лондон. Но таксометр упорно не хотел брать след. В один единственный момент его стрелка дрогнула, показав в сторону Вестминстерского дворца, но потом опять затихла. Наутро, увидев в газетах портреты Черчилля в траурной рамке, Лаврентий Павлович предположил, что наш друг приложил лапу и к этому событию. Но версия была отвергнута как абсурдная. Что может быть общего между благородных кровей Таксом, и каким-то там премьер-министром? Разве что оба самцы. Хотя…, за своего пса я ещё поручусь, а за сэра Уинстона?

— У тебя, Лаврентий, прибор неисправный, — укорил товарищ Раевский.

— Какой был, — оправдывался Берия. — Другого всё равно нет.

— Можешь и этот выбросить.

Палыч с сомнением осмотрел таксометр и совсем было собрался последовать совету Изяслава Родионовича, как хитрое изделие технического отдела неожиданно ожило и запищало.

— Есть сигнал! И мощный! — экранчик засветился красным, и на нём появился адрес. Почтовый, даже с индексом.

— Это где такое? — Изя полез в сумку за картой.

— Погоди, кажется пошло сканирование эмоций, — Лаврентий Павлович предупреждающе поднял руку. — Да, точно, есть контакт.

— Что там? — я попытался разглядеть данные через плечо.

— Сейчас расшифрую, — Берия подключил приборчик к ноутбуку.

Странное зрелище, наверное, представляли мы со стороны. Три весьма респектабельных джентльмена в визитках и цилиндрах, (а у меня даже хризантема в петлице) сидя на скамейке в парке, склонились над раскрытой книгой, в которой всего одна страница, да и та стеклянная. На цилиндрах настоял Израил, уверяя, что в это время настоящие лондонские денди исключительно в них и ходили. Ну, не знаю… По моему мнению, так при туристических поездках по вражеским столицам, лучший головной убор — танковый шлем. Конечно в нём немного жарко, особенно летом, зато потом от выстрелов в ушах не звенит.

Наконец ноутбук сменил тон гудения, и на мониторе появились результаты сканирования. Они представляли собой слова, большей частью неприличные, хаотично перемещавшиеся по экрану. Наверное в голове у Такса мысли скакали именно так. Палыч зафиксировал картинку и прочитал вслух:

— Добыча… Не рычи на меня, придурок… Чего вы там на своей Аляске грызли?… Свинья ты, а не медведь… Да плевать на твою клетку… Стой спокойно, я на тебя охотиться буду… Не может быть! И медведи на каждом шагу?… На Аляске, говоришь?… Чего врёшь, на табличке всё написано… Ладно, живи, придурок неграмотный…

— Он в зоопарке! — сразу догадался я. — Едем туда!

— Сейчас такси поймаю, — Изя встал со скамейки и направился к выходу из парка.

Отсутствовал он минут пятнадцать, и мы начали даже немного беспокоиться, но вот вернулся, ведя в поводу трёх верховых лошадей.

— Купил недорого, — и напарник тут же покраснел.

Мы, архангелы, врать не умеем, значит и вправду купил. Вот только про стоимость спрашивать не стоит. И про полицейскую форму, аккуратными тючками притороченную к сёдлам. Лаврентий Павлович недоверчиво оглядел новое средство передвижения, печально вздохнул, и отправился переодеваться в ближайшие кусты.

— Ты чего? — упрекнул я Раевского. — Не мог обычный автомобиль раздобыть? Будто не знаешь, какой из нашего святого наездник.

— Нормальный транспорт, — Изя не стал стесняться, и сменил одежду прямо на аллее. — И потом… если товарищ Берия решил совершить верховую прогулку, то это уже проблемы лошади, а не товарища Берии.

А я переодеваться не стал. Не то, чтобы не понравился фасон и покрой — и не в таких лохмотьях приходилось хаживать, просто смутили тёмные пятна на доставшемся мне комплекте. Да и вообще — вдруг у предыдущего владельца были блохи или чесотка?

Ну мы и поскакали. А Лаврентий ничего, молодцом в седле держится. Прирождённый джигит, даже не упал ни разу. Сначала его Раевский подстраховывал, а потом уверился, что всё в полном порядке, и вырвался вперёд, стараясь стоптать как можно больше прохожих. Варвар, ну что с ним поделать. Из присущей мне гуманности вдруг жалко стало будущих сибирских шахтёров и строителей Байкало-Амурской магистрали… Ой, подсознательное так и лезет. Забудьте, оговорился. Просто пожалел бедных пешеходов и чуть-чуть внёс коррективы в маскировку Израила. Но так, чтобы сам он этого не заметил.

И вот летел теперь по лондонскому Сити лихой казак в папахе с красной ленточкой да развевающейся по ветру бурке, чубатый и с шашкой наголо. А за ним два бобби, вооружённые только ясеневыми клобами. И полная непонятность — то ли большевик удирает от полицейских, то ли ведёт их в атаку. И судя по азартному и кровожадному выражению лица — верно именно последнее. Потом уже, прочитав в британских газетах отчёты о нашей прогулке, я признал свою ошибку. Да, мирные горожане разбегались в разные стороны при виде красного конника, но… Ну подавил бы Израил десяток-другой ротозеев, и хрен бы с ними. А так, после пролетевших по городу слухах о появлении русских казаков и случившейся вследствие этого паники, в столпотворении погибло не менее двух тысяч человек. Зафиксировано три с лишним сотни самоубийств, преимущественно среди участников интервенции, и семьдесят восемь случаев сумасшествия, когда больные объявляли себя Будённым, а один даже покойным Нестором Махно. Что поделать, иные времена — иные нравы. В прежние времена всё больше Александры Македонские, Буцефалы да Наполеоны попадались, а сейчас пристрастия несколько поменялись. Да что с них взять?

Но перед самым зоопарком иллюзию с Раевского всё-таки убрал — бедные зверушки не заслужили шоковой терапии. Только оказалось, что кто-то их напугал до нас. Растерянные служители тщетно пытались навести хоть какой-нибудь порядок, да вот… Помнится в Помпее, в день, когда Изя получил таки разрешение на испытание "Божьего гнева" одной из первых модификаций, всё было немного спокойнее. Во всяком случае, там не валялись под ногами упавшие в обморок слоны и бегемоты.

А на каждом столбе сидело по обезьяне и посетителю. Причём вели себя безобразно и те и другие. Люди, увидев полицейские мундиры, немедленно начали требовать призвать к ответу мерзких макак, посмевших покуситься на подданных Его Величества с самыми гнусными намерениями. Обезьяны в ответ визжали и кусали ябедников за мягкие места, и только некоторые пытались объяснить, что ничего и в мыслях не держали. Этих, говорящих, можно было легко отличить от остальных по разноцветным чалмам на головах.

— Какое счастье, господа полицейские, что вы сумели прибыть так быстро! — к нам спешил толстячок с розовой лысиной, уворачиваясь от электрических лампочек, бросаемых мартышками. — Я ведь позвонил только пять минут назад.

— Это наш долг, мистер… э-э-э? — Изя склонился в полупоклоне.

— Мопс. Меня зовут Джеральд Мопс, — толстяк поклонился в ответ. — Я директор зоопарка.

— Очень приятно. Инспектор Знаменсон к вашим услугам. А это мои коллеги — инспекторы Томинсон и Пронинсон. Мы однофамильцы. Что случилось?

— Случилось страшное — на нас напали!

— Русские? — уточнил Раевский.

— Нет, — ответил мистер Мопс удивлённо. — А должны быть они?

— Это неважно. Покажите место происшествия.

— Да-да, пожалуйста, — директор засеменил вперёд, но постоянно оборачивался и заискивающе заглядывал в глаза. — Вы отметите, что моей вины в случившемся нет?

В принципе, сам зоопарк и являлся тем самым местом происшествия, но основным его эпицентром были вольеры с медведями, и представляли они очень печальное зрелище.

— Это не соответствует марксистской теории, — заявил Лаврентий Павлович, оглядев решётки со следами зубов на них.

— Простите, какой? — не понял мистер Мопс.

— Дарвиновской, — пояснил товарищ Берия. — В результате эволюции не смогло появиться существо, способное перекусить дюймовый стальной пруток. Карл Линней также это отрицает.

— Но оно было! — жалобно возопил директор.

— Оно — это кто? — Лаврентий Павлович начал сурово хмуриться.

— Чудовище!

— Годзилла?

— Простите, опять не понял…

— Ну как же… Чудовище обло, огромно, озорно, в очках и не брито.

— Нет, что вы… — мистер Мопс опять поклонился, приложив пухлые ладошки к груди. — Очков у него не было. Зато длиной он был футов пятнадцати, зубы в три дюйма, и хвост… Очень большой хвост.

— Бред, — авторитетно заключил Берия. — Или вы слишком увлеклись сочинениями Киплинга? Наги в Англии тоже не водятся.

— Но мои люди могут подтвердить!

Изя склонился к моему уху и прошептал:

— Точно врёт. В послании Павла коринфянам особо указывается — жителей Британских островов людьми не считать до особого распоряжения.

— Где такое написано?

— В первоисточнике! — Израил гордо вскинул голову.

— Не видел.

— Да ладно, я же сам диктовал. Или опять отредактировали? Вот так всегда, — Изя плевком сбил с ближайшего столба строящего гримасы гамадрила. — Стараешься, творческими муками мучаешься для потомков. А они…

Напарника можно понять — после того, как из тринадцати версий одного его бестселлера осталось только четыре… Я бы тоже обиделся.

Но дело не в том. По описанию мистера Мопса, если преуменьшить некоторые параметры, здесь побывал Такс. Рус фон Ливенвальд фон Скениофф, буду совсем уж точным. Директор зоопарка приметил главное — длинный и зубастый

— Он не хочет слезать с дерева! — плачущий голос англичанина отвлёк меня от размышлений.

— Кто не хочет?

— Гордость нашей коллекции — настоящий американский гризли. Он так напуган.

Я проследил взглядом за директорским пальцем. Да, действительно, на верхушке роскошного бука сидел здоровенный медведь, и на все предложения спуститься вниз отвечал жалобным поскуливанием. А наверх служители залезать сами не хотели, так как по стволу стекало что-то вовсе непотребное.

— Гавриил Родионович, смотри, — Израил подтолкнул меня локтем в бок и показал на табличку, криво повисшую на остатках разрушенной клетки. — Ты его читать учил?

— Учил, и чего? Если собака, так непременно неграмотным должен быть?

— А по-аглицки?

— Совсем чуть-чуть, так, для общего развития больше.

— А если он это смог и перевести? — Изя ткнул в надпись.

Гризли. Медведь северо-американский. Ареал обитания —

Запад США, Канада, Аляска.

— И чего ты хочешь сказать?

— Догадайся с одного раза. Кто обещал ему охоту на медведей?

— И думаешь?

— К бабке не ходи…

Я обернулся к Лаврентию Павловичу:

— Товарищ… Стой! Ты чего с ним сделал?

Берия невозмутимо вытер о директорские штаны трехгранный стилет.

— Не стоило так говорить про нашего товарища. Нехорошо это. Ну так что, едем в Америку?

В тот же день. Северная Атлантика. Пароход " Конунг Иосиф", порт приписки Осло.

— Что ни говорите, Александр Фёдорович, а в морских путешествиях есть определённая прелесть, — произнес прилично одетый господин, затушив сигару в хрустальной пепельнице. Впрочем, неприличные господа не отправлялись в плавание первым классом.

— Ну не скажите, товарищ Хаммер, — возразил его собеседник, невысокий седой человек сорока с небольшим лет на вид, и с орденом Красного Знамени на смокинге. — По моему мнению, так по Волге гораздо спокойнее. Нет постоянной качки, которая заставляет вас наливать мимо бокала.

— Это мелочи, господин Беляков. Лучше посмотрите, как прекрасен закат. Кажется ещё чуть-чуть, и мы увидим тот самый зелёный луч.

— Вздор! — председатель колхоза имени Столыпина был непреклонен. — Все эти красивости, уважаемый Арманд, если они не приносят пользу Родине, непременно приводят к педерастии. Да вот возьмите хоть недавнее литературное увлечение всего мира так называемыми вампирскими эпосами.

— А что в них не так? — американский миллионер сделал вид что не смутился, но взял лежащую на коленях книгу и спрятал за спину.

— А всё, — Александр Фёдорович погладил короткую бороду. — Вот как они, по вашему мнению, размножаются?

— Я это не читал!

— Но слышали?

— Хм… Они таки очень сексуальные.

— Каким образом? — Беляком засмеялся, потушив свою сигару в кадке с пальмой.

— Ну как сказать…

— Да никак. Покойники, они и есть покойники. Нечем у них размножаться, кроме французской любови.

— С этой точки зрения я как-то не рассматривал…

— Издержки демократического образования. Вы, кстати, женаты, товарищ Хаммер?

— Да, а что?

— Просто к слову пришлось. А вы заметили, Арманд, что писатели вампирских эпосов преимущественно холосты?

— Вы думаете, Александр Фёдорович?…

— И думать нечего. У меня пятеро детей, скоро шестой будет, и ни одной книги о вампирах. О чём-то это говорит?

Хаммер улучил момент, и незаметно выбросил книгу из-за спины в ближайшую плевательницу. Мнению человека, заработавшего за неполный год двадцать четыре миллиона долларов, можно было доверять. Даже более того — Арманд каким-то внутренним чувством, пришедшим с памятью предков, ощутил вдруг сермяжную правду товарища Белякова, помноженную на надежду когда-нибудь примерить корону. Пусть не королевскую, но титул Великого Князя Американского в наше время тоже неплох. Конечно придётся поделиться территорией, но это не смущало. Корона будет. Главное — не читать про вампиров.

Но тут внимание американца было отвлечено появившимся в курительном салоне новым существом. Имело оно длинные уши, спускающиеся чуть не до самой палубы, кривые ноги, почти чёрную масть, и печальный взгляд, заставляющий пожалеть о съеденных ранее отбивных и антрекотах. Хвост существа приветливо мотался из стороны в сторону, но в глазах отчётливо читалось: — "И как же вы посмели покушать без меня?"

— Смотрите, Александр Федорович, каков уродец.

Но ответ Белякова был неожиданно резок и суров:

— Ни хрена вы не понимаете в собаках, товарищ Хаммер. Это же самая пролетарская порода.

— Что уж в ней пролетарского? — усомнился американский миллионер.

— А вот извольте поглядеть, — председатель похлопал себя по колену, и Такс с готовностью запрыгнул в гостеприимные объятия. — Смотрите какой компактный, как раз для нашего климата.

— Простите?…

— Маленький он, говорю. Много места в доме не занимает. И ласковый, — Александр Фёдорович безуспешно попытался увернуться от длинного языка, облизывающего председательский нос. — Наверняка детей любит. А их у меня много.

Появившийся в салоне капитан корабля нарушил создавшуюся идиллию. В руке он нёс лист бумаги, и весь вид его был торжественен и официален до невозможности. Но сурового моряка можно было понять — не каждый раз на борту оказывался пассажир, которого провожал на причале сам король Норвегии. И не просто провожал, а с песнями и стрельбой из ракетницы.

— Господин Беляков? — вопросительно, но в то же время утвердительно посмотрел капитан на председателя.

— Это я. И чего?

— Вам телеграмма из Кремля. Зачитать?

— Конечно! — воскликнул Арманд Хаммер с некоторой завистью. Ему самому никогда не приходили телеграммы из Белого Дома.

— Читайте, — подтвердил Беляков, поглаживая примостившегося на коленях Такса.

Капитан сначала прокашлялся, а потом, тщательно выговаривая русские слова, озвучил текст:

"Поздравляем рождением сына тчк Готов стать крёстным тчк Будённый тоже зпт но согласился подождать следующего тчк Подпись — Каменев"

— И я поздравляю! — Хаммер пожал руку растерянного председателя.

— Но это шестой сын! А дочку?

— Ну, какие ваши годы, Александр Фёдорович.

— Вы так думаете? — ответил Беляков. — И правда.

Капитан, оставаясь нордически невозмутимым, предложил:

— Прикажете украсить корабль флагами и подать всем водки?

— За мой счёт, — блеснул щедростью американец. — Русским по бутылке, а остальным чекушку на троих.

Моряк что-то крикнул в открытую дверь на норвежском языке, но уходить не торопился. На его призыв в салоне появились три матроса в старинной форме с короткими абордажными саблями наголо. Такс предупреждающе зарычал, а Хаммер выхватил подаренный дядей Сагалевичем маузер. Капитан подпрыгнул на месте и завопил:

— Вы меня неправильно поняли, господа!

— А что вы хотели сказать?

Норвежец ушёл с предполагаемого сектора обстрела и пояснил из-за кадки с пальмой:

— Я же только хотел соблюсти традиции.

— Какие? — заинтересовался американец, покачивая оружием.

— Исторические, — пояснил моряк. — Указом Его Величества, за выдающиеся заслуги в деле укрепления дружбы между норвежским и советским народами, и в ознаменование значительного события, господин Беляков удостаивается титула герцога Нарвикского!

— Ни хрена себе! — удивился Александр Фёдорович. — Но я же почти большевик.

— Да ладно, — успокоил Хаммер. — Товарищ Ленин тоже из дворян был.

— Если только так… Но титул зачем? Как я теперь огурцы солить буду? Вроде герцогам не положено?

— Не переживайте, это простая формальность. Норвегия страна маленькая и бедная, а хоть какой-то подарок нужно было подарить.

— Да? А что, экономно, — согласился председатель. — Но это дело всё равно стоит обмыть. Капитан — водки!

Глава 22

Ну, здорово, Дикий Запад,

Эмигрантский Вавилон,

Узаконенный Рокфеллером и Кольтом.

Если это крыша мира,

Мне не в кайф её фасон.

А уж быть под ней стропилами — увольте.

Сергей Трофимов

Прохладное лето 34-го.

Нью-Йорк приближался. Сначала на горизонте появилась рогатая баба с фонарём на фоне высоких домов, а потом можно стало разглядеть и что-то помельче. Конечно, так себе городок, с Нижним Новгородом не сравнить, но за неимением лучшего придётся сойти на берег здесь.

Деловитым таможенным чиновникам было абсолютно наплевать, что перед ними новоиспечённый норвежский герцог и председатель нижегородского колхоза имени Столыпина. Только пара серебряных долларов, промелькнувших в пальцах, выдавила из американцев какое-то подобие улыбки. Они невозмутимо переписали в свои гроссбухи номера ввозимого личного оружия и проштамповали паспорт.

Александру Фёдоровичу процедура пересечения государственной границы не слишком понравилась. Как-то простовато. В Осло всё было совсем по-другому. Оркестр, цветы, король, стреляющий из ракетницы в ночное небо. Что ни говорите, а Новый Свет всё более отходит от европейских традиций, отдавшись во власть жёлтого дьявола.

На набережной настроение Белякова немного улучшилось. Там встречала машина из советского посольства. Председатель сел на заднее сиденье, не забыв поблагодарить придерживающего дверку сотрудника охраны, оказавшегося заодно и водителем, и похлопал себя по колену. Ожидающий команды Такс послушно запрыгнул следом и предпринял попытку лизнуть Александра Фёдоровича в нос.

— Прекрати! Охотничьим собакам лизаться не положено.

Пёс прекратил, но после упоминания об охоте стал пристально приглядываться к пейзажу за окном. Медведей пока не было, зато в изобилии встречались забавные чёрные существа, повадками и одеждой похожие на людей. Почти как обезьяны в лондонском зоопарке, только немного повыше ростом и лампочками не швыряются.

Арманд Хаммер, занявший переднее сиденье "эмки", обернулся и спросил:

— Едем в посольство или гостиницу?

— А что, есть варианты?

— Конечно. Советское посольство располагается в Вашингтоне, а до ближайшего отеля пятнадцать минут езды. До приличного, имеется ввиду.

— Из Москвы на этот счёт никаких указаний не поступало, — откликнулся водитель.

— Тогда давайте в отель, — согласился Беляков. — Надо хоть покушать прилично.

Такс одобрил разумную инициативу энергичным помахиванием хвоста. Это поспать можно не успеть, а чинная трапеза в приличной компании никогда и никому не смогла повредить.

— В "Хилтон", — решил Хаммер. — И ещё, Александр Фёдорович, я взял на себя смелость пригласить на ужин некоторых ваших деловых партнёров.

— А они у меня здесь есть? — удивился председатель. — Но потом почесал пса за ухом и вспомнил. — А, это те барыги, что моими огурцами торгуют втридорога?

— Не только они, — американец, попавший в родную стихию, был до неприличия оживлён. — Будут присутствовать несколько бизнесменов, желающих продать вам автомобильный завод.

— А я их об этом просил?

Хаммер мысленно, но неоднократно, постучал себя по голове. Совсем забыл, что по коварным замыслам Соломона Боруховича завод должен быть именно подарен. Чуть было не проговорился, дурак.

— Американские промышленники хотят сделать вам сюрприз, — мистер Арманд нашёл выход из положения. — Они предлагают, а я оплачиваю.

— Понятно. А я думал, что мы за тракторами приехали.

Такс энтузиазм миллионера не одобрил, но так как разговор шёл не об охоте на медведей, решил придержать мнение при себе.

Посольский автомобиль недолго петлял по городу, и скоро остановился у роскошного отеля. Но Александр Фёдорович поначалу забраковал его из-за обилия позолоты и лепнины в отделке.

— Здесь наверняка слишком дорого.

— Все расходы за счёт принимающей стороны, — Хаммер вышел из машины и постарался закрыть спиной бронзовую табличку, на которой нерусскими буквами уважаемых постояльцев извещали, что стоимость номеров в любимой гостинице the predsedatel kholkhoz off Stolypin and duk Narvic увеличена вчетверо.

— Ну, если только так, — согласился Беляков.

В апартаментах постояльцев ждали накрытые в русском стиле столы и нетерпеливо переминающиеся с ноги на ногу гости. Вот только представление о русской кухне у американцев было несколько специфическим. Нет, в принципе Александр Фёдорович мог употребить водку и из самовара, а поддавши и щей из него поесть… Но кто додумался заворачивать стерлядок в блины? И когда в России подают к столу жареного поросёнка с хреном, то не воспринимают это настолько буквально.

— А гулять за чей счёт будем? — подозрительно прищурился председатель.

— Тоже за их, — Арманд Хаммер показал на гостей.

— А зачем им это нужно?

— Из врождённого гостеприимства.

Вот тут родственник Соломона Боруховича несколько покривил душой. Кому, как не ему было знать о тайной страсти, съедающей американскую нацию. Нет, не деньги, хотя они на втором месте. Именно осознание своей ущербности, своего плебейства, заставило собраться здесь весь цвет автомобильного бомонда, и хоть чем-то произвести впечатление на целого герцога. И председателя колхоза — в современной советской иерархии этот титул котировался как бы не выше остальных. И ещё орден, так мужественно сверкающий на лацкане смокинга.

Да, к орденам в Соединённых Штатах отношение особенное. Страна, никогда толком и не воевавшая, за исключением небольших междусобойчиков, боевые заслуги ценила и уважала. А у себя считала воинской доблестью даже занозу, полученную на службе. За подобные ранения давалась особая медаль под названием "Пурпурное сердце". Вот только грубый солдатский юмор мгновенно переименовал её в "Драную задницу".

Хаммер усадил Белякова во главе стола, придвинув для Такса отдельное кресло, но сам остался стоять рядом. Постучав хохломской ложкой по пузатому самовару, он привлёк всеобщее внимание.

— Буду предельно краток. Добрый день, господа!

Собравшиеся ответили негромким одобрительным гулом. Да, пусть за окном вечер, и не прекращающаяся который год депрессия вот-вот доберётся и до их кошельков, но это ещё не повод, чтобы начинать деловой разговор с неприятностей. Улыбайтесь!

— И думаю, что нам не стоит представляться друг другу. Будет инкогнито.

И это предложение получило горячую поддержку. Во-первых, потому, что враг не дремлет. И имя тому врагу — министерство финансов. Хорошо им там в Вашингтоне — напридумывали кучу законов, и сидят спокойненько на государственном жаловании, пытаясь обложить налогом каждый честно заработанный цент. А куда податься простому фабриканту и заводчику, если тот же самый автомобиль или станок просто некому продать? Ладно, ещё есть на белом свете трудолюбивый советский народ, который позволяет себе хоть что-то купить. И русские деньги не хуже каких-либо других, всегда расплачиваются настоящими долларами. Да хоть и рублями. В Европе, говорят, их охотно принимают, а в парижском трамвае можно расплатиться за проезд десятикопеечной монетой.

Краткости Арманда Хаммера хватило ещё минут на пятьдесят. За это время он успел мимоходом рассказать о трудностях на пути построения светлого будущего, упомянул сложную политическую обстановку, виноватой в которой была исключительно порочная колониальная система Великобритании. В осуждении американцы, у которых колоний не было, но очень хотелось, приняли живое участие. И только в самом конце прозвучал вопрос — а нет ли у кого-нибудь из господ лишнего автомобильного завода? Чтобы недорого и с доставкой. Таковых имелось сразу несколько, и разговор затянулся.

Александр Фёдорович в разговоре участия не принимал, так как в языках был с детства не силён, и кроме русского знал только французский, немецкий, татарский, и латынь. Он скромно утешился рюмкой хорошего коньяку в компании ушастого пса, и только неопределёнными междометиями комментировал переводимые Хаммером суммы. У председателя таких денег всё равно не было.

— Обратите внимание на того господина с сигарой, товарищ Беляков. Вполне приемлемое предложение по разумной цене. И в придачу отдаёт целую линию по производству сварных башен.

— Господи, — председатель едва не подавился осетровым балыком. — Зачем на автомобили башни? У меня и пушек-то нет…

Хаммер перевёл ответ. Любитель сигар на секунду задумался, а потом практически по-русски воскликнул:

— Yes!

— А я говорю нет! — обиделся Беляков. — Ту, что на школьном дворе стоит, можно не считать. Это пособие для уроков начальной военной подготовки.

Американец что-то быстро затараторил, показывая руками не совсем приличные жесты, понятные без перевода.

— Это он мне?

— Ни в коем случае, Александр Фёдорович. Это господин… э-э-э-, пусть будет Смит, рассказывает о своих взаимоотношениях с налоговыми службами. И ещё говорит, что есть у него в Детройте кое-что, удовлетворяющее вашим требованиям. Если покупаем завод, то это самое кое-что уступит всего за половинную стоимость исключительно из миролюбивых побуждений. Разумеется всё должно быть строго конфиденциально и за наличный расчёт.

— Мне-то что, — пожал плечами Беляков. — Расплачиваться всё равно тебе.

— Действительно, — и Хаммер с удвоенной мощью принялся обрабатывать мистера Смита.

— И не забудьте про два трактора. Те самые, которые Соломон Борухович обещал.

Видимо кто-то из присутствующих знал русский язык в далёком детстве, но с тех пор успел основательно его подзабыть. Иначе зачем глупые уточняющие вопросы о требуемой толщине брони и нужном калибре? Зачем тракторам броня? И поля под капусту можно пахать вообще без пушки. Но попытки объяснить это разбивались о добрые понимающие улыбки и рассуждения о том, что для качественной вспашки Елисейских полей двух тракторов будет мало. И не пожелает ли любезнейший герцог Нарвикский приобрести для нужд своего колхоза небольшой заводик по производству сенокосилок? В этом месте американцы обязательно старались заговорщицки подмигнуть.

— Мы всё больше вручную привыкли, — отбивался от предложений Александр Фёдорович.

— Конечно-конечно! — не унимался самый ушлый, которого можно было бы принять за пьющего механизатора, кабы не маленькая медалька на разноцветном бантике, украшавшая чёрный фрак. — Никто не говорит о тяжёлой технике, исключительно всё ручное. Так я отдаю распоряжение о демонтаже и упаковке оборудования? Если пожелаете, можно разобрать цеха и каждый кирпичик завернуть в мягкую бумагу.

— Нет, каждый кирпич не нужно, — неосторожно отказался Беляков.

— Я так и знал, что мы договоримся! — американец чуть не расплакался от счастья. Проклятый завод простаивал уже пятый год — у армии не хватало денег на новые пулемёты. — И даже согласен на рассрочку. Сколько нужно? Год, два, пять? Могу взять советскими рублями. Тем более моя Софочка практически уговорила меня принять одесское гражданство и вернуться в Россию.

— Простите, какое гражданство? Советское?

— Мы с Софочкой люди скромные… Но если по-другому нельзя…

Спустя несколько дней.

Переезд поездом в Детройт Александра Фёдоровича не впечатлил. Он откровенно скучал, пытаясь разглядеть в проплывающих за окном пейзажах хоть одного ковбоя в стетсоновской шляпе и с кольтом на бедре, или хотя бы индейца с перьями на голове. Не было даже прерий, хотя во всех прочитанных книгах и увиденных фильмах американские поезда ездили исключительно по прериям, и пассажиры увлекательно проводили время, тренируясь в стрельбе по многочисленным грабителям, лица которых непременно скрыты под чёрными платками.

Арманд Хаммер и мистер Смит беспробудно спали в своих купе. Их здоровье, и без того подорванное лишь недавно отменённым сухим законам, всё никак не могло придти в норму после вчерашнего ужина. И Беляков коротал время за шахматной партией со своей собакой. Вернее, с Таксом, которого уже привык считать своим. Оказалось, что пёс играет весьма недурно, почти не жульничая, только с одним существенным недостатком — съев какую-либо фигуру противника, он немедленно отправлял её пасть. Поначалу председатель очень беспокоился за пищеварение четвероногого друга, но после того, как почти все пешки пришлось заменить на патроны, несколько успокоился. Их Такс не ел. Видимо не нравился запах ружейного масла.

Иногда американцы просыпались и наведывались в купе к Александру Фёдоровичу, и партию приходилось откладывать для участия в русской народной забаве под загадочным названием opokhmelka. Такса не приглашали, но он с пониманием отнёсся к причудам столь достойных людей. Тем более случались они всё реже и реже, а продолжительность всё меньше и меньше. Гости быстро доходили до кондиции и уползали по местам, а повеселевший и слегка разрумянившийся председатель возвращался к шахматам.

За такими вот интеллектуальными развлечениями время в дороге пролетело незаметно. В Детройте они поселились в гостинице, как две капли воды похожей на ту, из которой выехали в Нью-Йорке.

— Это специально так делается, — пояснил Хаммер, стараясь не дышать на пожилого гарсона, несущего их чемоданы. — Мозг американца устроен так, что в непривычной для него обстановке может попросту выключиться. Поверьте, Александр Фёдорович, Соединённые Штаты никогда не начнут войну с Россией, предварительно не настроив там своих забегаловок и не завалив прилавки магазинов "кока-колой". Солдаты элементарно откажутся идти в бой, если их не будут окружать знакомые с детства вывески и этикетки.

— Забавно, — ответил Беляков, остановившись у двери своего номера.

— Простите, после коньяка меня всегда тянет на философию.

— Ничего. А что вы думаете о русских?

— Я о них не думаю. Они и без меня такого надумают! Русские вообще странный народ. Только вы можете сломать что-то хорошее и вполне нормально работающее, чтобы на этом месте попытаться построить более лучшее. Причём с сомнительной перспективой, что построите вообще, а не бросите на половине, потому как найдёте себе более увлекательное занятие. У вас даже столицы две!

— Три, — обиделся Александр Фёдорович.

— Да, извините, забыл про Нижний Новгород. Петербург — голова России. Всегда что-то придумывает. Москва — это сердце, большое и доброе. Поэтому делает всё не советуясь с другими частями тела. А кошелёк за причуды расплачивается, с завидной регулярностью выступая в роли спасителей от последствий авантюр.

— Это мы можем, — кивнул председатель и взялся за ручку двери. — Значит, завтра едем смотреть завод?

— Мистер Смит обещал прислать машину к часу дня, — Хаммер посторонился, пропуская вспотевшего гарсона, наконец-то дотащившего его чемодан. — Не проспите.

— Постараюсь, — пообещал Беляков и прошёл в номер.

И Такс прошёл. Но не просто, а с чувством гордости за будущий родной город, в котором никогда ещё не бывал, но успел заранее полюбить. И так вдруг захотелось ему совершить хоть что-то героическое, спасти кого, что лапы сами пошли обратно к выходу. Обретённой Родине нужно соответствовать.

— Решил прогуляться перед сном? Назад дорогу найдёшь? — спросил Александр Фёдорович, выпуская четвероногого друга в коридор. — И поосторожнее, пожалуйста. Здесь водятся злые ирокезы и эти… как их там… подлые гуроны. Я в книжках читал.

Последняя информация привела Такса в совершеннейший восторг. Вот он — неведомый враг, от которого нужно всех спасти. И если с гуроном всё было понятно — судя по названию они должны были походить на чёрный и липкий гудрон, применяемый для изготовления асфальта, но как же тогда выглядят злые ирокезы? Но пёс решил потом вернуться к решению этой загадки, справедливо рассудив, что противник обязательно себя обнаружит. Он прошмыгнул к пожарной лестнице, огляделся, не желая попадаться кому-либо на глаза, и выпрыгнул в открытое окошко. В сгустившейся темноте никто и не заметил, как на притихший Детройт упала тень от крыльев отважного спасителя американских городов.

Старый Джимми Хендрикс спокойно покуривал на посту любимую трубочку, вырезанную из кукурузного початка, что было вполне простительно. Ведь он не солдат, а работу свою выполняет на совесть. Да и заключалась-то она в охране трёх громадных цистерн с патокой, стоявших на окраине железнодорожной станции. В отличии от обычных, перевозимых по рельсам, эти являли собой сооружения поистине циклопические, и постоянно приманивали к себе воришек, пытавшихся умыкнуть под покровом ночи ведро-другое сладкого содержимого, чтобы согнать из него недурной самодельный виски.

Но Джимми всегда был начеку, и не оплаченные звонкой монетой попытки пресекал строго. В нынешние тяжёлые времена пожилому, сорокалетнему, негру очень трудно найти хоть какую-нибудь работу, а потерять — проще простого. Вот и сейчас он насторожился, услышав в темноте подозрительные звуки.

— Кто здесь?

Ответом была тишина. А потом звуки возобновились, и на освещённом фонарём пятачке появилось что-то, напоминающее крокодила. Только с ушами. Таких зверей Хендрикс ещё не встречал.

— Ты кто?

Неведомое существо не ответило, а стремительно бросилось вперёд. Выстрел в ночи показался нестерпимо громким и ярким.

Такс издалека приметил курившую трубку фигуру с большим ружьём, отдалённо напоминающую человеческую, и теперь размышлял, подходит ли тот под определение гудрона. И если да, то насколько подлого? По внешнему виду вроде бы вполне соответствует. Чёрный, страшный, и прячется в темноте, вынашивая коварные планы. Пёс решил подойти поближе. Предполагаемый противник насторожился и выкрикнул грязное ругательство. Ничем иным это его "ху ар ю" быть не могло. Несомненно гудрон. И обязательно подлый. С которого места приступить к спасению мирно спящих жителей?

Защитник американских городов вышел под свет фонаря и пригляделся к врагу. Похож на обычного медведя, вставшего на задние лапы. И что тут думать, если технология охоты на них уже неоднократно опробована? Такс с разбегу ухватил противника за самое уязвимое место, и гудрон от испуга выстрелил. Заряд крупной дроби ударил в цистерну, но не пробил её, а только заставил загудеть. Показалось даже, что исполинская ёмкость задрожала от пробежавшей волны.

Над головой что-то хлопнуло пистолетным выстрелом и с визгом унеслось в ночь. И ещё раз. Пёс разжал челюсти и отпрыгнул в сторону. Видимо на помощь к врагу спешили злые ирокезы. Но нет, вот злодей посмотрел вверх и опять заорал. На этот раз, если Такс правильно перевёл с американского, про заклёпки.

Где он их там нашёл? Заклёпки — это когда одни дяденьки с тётеньками пишут книги про оружие и военную технику, а другие читают и ругаются, тыкая пальцем в раскрытую книгу или монитор компьютера. Или имеются ввиду те железные блямбы, похожие на большие пуговицы, которые то и дело вылетают с громким хлопаньем? Такс решил уточнить, но было не у кого. Подлый гудрон уже убегал, одной рукой сжимая бесполезное ружьё, а другой тоже уже бесполезное покусанное место.

Ага, всё таки спас город от злобных происков! Благородный охотник пренебрежительно тявкнул вслед побеждённому, и с чувством законной гордости покинул поле битвы. А где-то там, внизу, рухнувшая цистерна повалила соседнюю, совместными усилиями обрушили третью, и пятиметровая липкая волна двинулась в наступление на станцию, смывая на своём пути железнодорожные составы, в одном из которых совершенно случайно были два вагона с дрожжами.

А спасённый от подлых гудронов Детройт спал так сладко, что поневоле думалось — а стоит ли ему вообще просыпаться?

Глава 23

А мне и на фиг не нужна, эта заграница.

А мне бы только пройтись по ничейной полосе.

Владимир Высоцкий

Прохладное лето 34-го. Москва. Кремль.

Сталин ходил по кабинету неслышно, мягко ступая по ковру сапогами, и голоса не повышал, даже устраивая разнос. Вот только разносимые от этого себя уютнее не чувствовали. Одно только утешало виновников торжества — сегодня вождь собрал их вместе, так что оставалась надежда, на возможное отсутствие оргвыводов. Иначе зачем так вкусно пахнет из-за полуприкрытой двери комнаты отдыха?

Они стояли рядом — украшенные погонами, сединами и боевыми орденами. Нарком обороны Каменев, настоящий Каменев, а не тот, который и Зиновьев. Главком Ворошилов. Командующий войсками ОГПУ, а по совместительству и самим ведомством, Блюхер. Сидели только Шапошников, пока не уличённый в потакании генеральской авантюре, и Будённый, хотя это именно его танки вошли в Братиславу и Прагу за шесть часов до официального приглашения. Но у Семёна Михайловича от холодной брони случился радикулит, и ему была сделана небольшая поблажка.

— Скажите мне, товарищи, зачем Советскому Союзу ещё и Чехословакия? Вот вы, товарищ Будённый, сможете ответить?

Бронетанковый генерал попытался встать, но был остановлен.

— А я им, товарищ Сталин, сразу говорил… Забрали бы золото спокойно, и по домам с честью и славой.

— Какое ещё золото? — Иосиф Виссарионович сделал вид что удивился.

— Наше, рабоче-крестьянское. Которое белочехи у товарища адмирала Колчака украли. Я же не для себя, для Родины…

— Да? А вот Тухачевский тоже искренне верил, что работает на её благо.

— Согласен, товарищ Сталин, — подал голос Борис Михайлович Шапошников. — Только вот по результатам до сих пор не понятно, какую страну он считал Родиной. Англичане были в полном восторге от состояния нашей армии.

— Ладно, садитесь все, — вождь устало взмахнул рукой, втайне позавидовав, с какой лёгкостью его генералы тасуют потрепанную европейскую колоду. Прикупил — не понравилось — сбросил… А танковая армия всяко лучше туза в рукаве. Как-то благороднее. — Признаем проведённую операцию успешной, но несколько топорно исполненной.

— Поторопились, — пояснил Сергей Сергеевич Каменев. — Хотели сюрприз сделать. Да и Алексей Львович просил изыскать средства на космическую программу.

— Вот и нашли. Кстати, часть денег придётся вернуть этому вашему… Как его там?

— Штоцбергу.

— Да, Штоцбергу. Даже с самыми грабительскими процентами столько бы не набежало.

— А амортизация моих танков? — попытался возразить Будённый. — Горючее опять же не дешёвое. Раз сам пригласил, теперь пусть расплачивается.

— Вообще-то, Семён Михайлович, чехословацкий президент был ещё в Маньчжурии, когда вы вошли в Прагу.

— Да? А я торопился. Всё боялся, что не подпишет бумагу. А что он в той Маньчжурии делал?

— Проходил стажировку в дивизии генерал-майора Величко.

— Андрея Феликсовича? — уточнил Каменев.

— Его самого. Вы знакомы?

— Немного, ещё по царской службе. Но премного наслышан от товарища Логинова. Наркомат иностранных дел просто завален слёзными просьбами из Пекина. Предлагают на выбор любые две провинции с выходом к морю, а взамен просят всего только избавить их от беспокойного соседства.

— Вот пусть Анатолий Анатольевич и займётся этим вопросом. Он, кстати, вернулся уже из Парижа?

— Сегодня вечером обещал прилететь. Там было что-то срочное?

— Нет, товарищ Каменев. Но если бы мне кто-то неизвестный подарил Лувр, я бы тоже не удержался.

— Чудны дела твои, Господи! — удивлённо перекрестился нарком. — А из Конотопа до сих пор никаких известий?

— Абсолютно никаких, — подтвердил Сталин. — Значит правильным курсом идём, товарищи!

— А что по поводу генерал-майора Величко?

— Передайте китайцам, пусть потихоньку начинают эвакуацию населения. А как закончат, так назначим товарища командующим ВВС страны.

Малое Политбюро кандидатуру одобрило большинством голосов. Отсутствующие по уважительным причинам Патриарх, нарком культуры и нарком иностранных дел были посчитаны как воздержавшиеся.

После затянувшегося ужина Каменев и Ворошилов вышли вместе. У машины Сергей Сергеевич окликнул Климента Ефремовича:

— Подожди, Клим, так ведь сегодня пятница!

— Знаю, и что?

— Ты в выходные где будешь? Поехали на рыбалку.

— Как в прошлый раз, с водолазами?

— Какими?

— Которые тебе на крючок рыбу насаживали.

— Откуда знаешь? И потом — они же не видят, чья удочка заброшена. А значит азарт всё равно остаётся.

— И поэтому ты грузила в красный цвет красишь?

Каменев не смутился. Он раскурил неизменную сигару и ответил:

— Но что не говори, а отдыхать нужно. Вот так работаешь, работаешь, а потом оглянешься… А жизнь уже прошла.

— Покойный Черчилль, между прочим, никогда не пропускал выходных, — возразил Климент Ефремович. — И много ему эта привычка помогла?

— Тут судьба. А ведь мог прожить, предположим, лет до восьмидесяти, если не больше.

— Выпивая в день по литру виски? Я сейчас и за месяц столько не выпиваю. Знаешь, легче уж поверить в летающую собаку, про которую врут в английских газетах.

— Так на рыбалку точно не поедешь? — в последний раз уточнил Каменев.

— Не могу, мне нужно в Североморск слетать.

— Где у нас такой?

— Бывшая Ваенга, — пояснил Ворошилов. — Там Владимир Иванович Воронин военно-морскую базу строит.

— Капитан "Челюскина"?

— Он самый. Давно зовёт, неудобно перед человеком.

— Это да. Вот Чехову даже перед собаками стыдно было.

Оба промолчали, почтив память великого писателя, ни одного рассказа которого, кроме "Каштанки", не могли вспомнить. Впрочем, величия у Антона Павловича от того не убавилось.

— Вот только одно скажи мне, Сергей Сергеевич, зачем Кобе понадобился кусок Китая? Свою территорию толком ещё не обустроили.

— А может и не нужен вовсе? Может ещё деньгами возьмёт?

— Так вроде эвакуация населения…

— И пусть. Приятно же посмотреть, как китайцы бегают. Туда-сюда, туда-сюда… Могут быть у товарища Сталина простые человеческие слабости?

Ворошилов согласился и уехал, а Каменев решил дождаться Бориса Михайловича Шапошникова. Одному лететь в Карелию было скучно, а изменившаяся международная обстановка требовала провести рыбалку в непосредственной близости от советско-финской границы. А лучше на ней самой.

На линии Маннергейма давно назревало что-то нехорошее, причём не по русской инициативе. И не по норвежской. Король Хокон хоть и планировал увеличить территорию своего государства, но предпочёл бы мирное разрешение ситуации — что-то вроде присоединения к Галицийскому каганату большей части бывшей Румынии.

Но в последние время финны затихли, видимо опасаясь новых вестей из Англии. В самой же Британии все просто с ума посходили. Жёлтая пресса, а буржуазные газеты, за исключением оппозиционного "Эдинбургского филателиста", являлись таковой, печатала вовсе нелепые домыслы. Одни уверяли, что в гибели флота виновата летающая собака, другие сваливали катастрофу на крылатого крокодила странного чёрно-подпалого окраса, а третьи, и таких было большинство, говорили о секретной советской подводной лодке, традиционно же летающей, которую видели в горах Шотландии. А ещё ходили слухи о дерзком налёте на Лондон буденновской конницы во главе с самим командармом, но это совсем за пределами здравого смысла. Не Семёну Михайловичу, с его радикулитом, по чужим столицам на коне скакать. На танке — ещё куда ни шло.

Официальные британские круги случившееся не комментировали, выпустив только траурный бюллетень с печальной констатацией неизбежных на море случайностей. Прогрессивная мировая общественность выразила свои соболезнования. От имени советского правительства в посольство приехал Михаил Иванович Калинин и передал слова скорби всего народа. Чьего именно, всесоюзный староста не уточнил. Балтийский президент Сагалевич объявил в своей стране минуту молчания и пообещал, что в честь трагического события улица, на которой располагается английское консульство, будет называться Ярмутской.

Великий Князь Литовский Антон Иванович ограничился простой телеграммой — его отношения с островитянами безнадёжно испортились ещё в двадцатом году. А галицийский каган никому не выразил соболезнований. Во Львове не было ни посольства, ни консульства. У короля Корсики таковых тоже не наблюдалось, но выход из положения нашёлся вполне достойный. По всему Корсиканскому королевству и вернувшихся в метрополию территориях развесили плакаты с фотографиями с места печальных событий и надписью "Наш подводный флот скорбит вместе со всеми!" В течении следующего дня на сторону законного монарха перешли Лион и Бордо.

Даже японский микадо прислал специальным курьером живую хризантему в горшочке и нож кусунгобу в лаковых ножнах.

Одни только финны молчали. Их, конечно, никто не относил к прогрессивному человечеству, но как-никак последний союзник Лондона в Европе, если не считать лживо-полунейтральную Швецию. И причину такого странного поведения Сергей Сергеевич захотел выяснить лично. Да и на самом деле отсидеть зорьку с удочкой на берегу тихого озерка, а потом сварить уху на костре… И чтобы в ней плавали упавшие наваристые комары…

— Мечтаете? — послышался за спиной тихий голос Шапошникова.

— Да вот, — неопределённо улыбнулся Каменев, — дышу свежим воздухом, звёздами любуюсь. Красота-то какая, Борис Михайлович! И мысли кое-какие в голову приходят. А не составите ли компанию по их осуществлению?

— Побойтесь Бога, Сергей Сергеевич. Не в наши годы…

— Вы про что?

— А вы?

— Я про рыбалку.

Шапошников смущённо рассмеялся:

— Что-то заработался совсем.

— А может и правда махнём на выходные в Карелию? Отдохнём.

— Хм… И это вы называете отдыхом?

— В какой-то степени. Приглашал Климента Ефремовича, но у него другие планы. Решайтесь, Борис Михайлович, не помрёт без вас Генеральный Штаб за пару дней.

— А хоть бы и сдохли все! — Шапошников решительно махнул рукой. — Едем!

— Летим. Товарищ Сталин даёт свой самолёт, а Чкалова я уже предупредил.

— И как вам не страшно с этим воздушным хулиганом?

— Ну и что? Зато быстро.

— Дело ваше, но я кроме удочек ещё один запасной парашют прихвачу.

— А для своих адъютантов?

— Вот ещё…

— Выгнали бы дармоедов, Борис Михайлович.

— Нельзя, Сергей Сергеевич, товарищ Сталин не разрешает. По должности, говорит, положено. Для престижа. И заменить не могу — все умные в войсках нужны, а здесь эти придурки хоть на виду.

— Возьмите хоть моего одного.

— От взгляда которого сторожевые собаки со страха писаются? Где вы таких только берёте?

— У нас же не Греция. У нас всё есть.

Борис Михайлович поначалу решил было съездить домой переодеться, но нарком обороны отговорил:

— Зачем? Если земля наша велика и обильна, то неужели на погранзаставе не найдётся лишних сапог и телогрейки? Я думаю, и удочки брать не стоит.

— И из самолёта не выходить.

— Это почему?

— Да так, к слову пришлось. Вспомнил, как в прошлом году братья Косиоры на рыбалку ездили.

— Эти могут. В смысле — могли. Как они сейчас, под амнистию не попадают?

— Два раза какая-то сволочь в списки заносила. Сейчас люди Блюхера копают, и надеюсь, что в скором времени в бригаду лесорубов-передовиков вольётся достойное пополнение, — Шапошников прервался, отпуская свою машину. — Им ли решать, кому и сколько в тайге лес валить? Нечего лезть не в своё дело.

Оба генерала сели в "Эмку", на которой нарком ездил принципиально, и автомобиль рванул с места, чтобы почти сразу же остановиться у Боровицких ворот. Водитель, сержант лет двадцати с небольшим, протянул документы охране и обернулся, сверкнув медалью на гимнастёрке:

— Товарищ генерал-лейтенант, просят опустить стёкла.

Подошедший капитан козырнул, представился невнятной скороговоркой, и извинился за некоторые неудобства, что не помешало ему тщательно осмотреть пассажиров и осветить салом фонариком. Плоское лицо его оставалось невозмутимым, но взгляд был цепким и оценивающим, будто прикидывал куда выстрелить, чтобы не попортить шкурку.

— Всё в порядке, однако! Проезжайте, — и без того узкие глаза из-за улыбки стали совсем уж не видны.

Машина тронулась и Шапошников недовольно проворчал:

— Где вы набрали этих самоедов, Сергей Сергеевич? Или всё же чукчи?

— Ни те и не другие, Борис Михайлович, — Каменев откинулся на спинку сиденья. — Эвенки.

— Хм… А зачем? Точнее — почему именно они?

— Фотографическая память, — пояснил нарком обороны. — Да ещё генетическая предрасположенность к меткой стрельбе.

— А как же утверждение, что генетика — продажная девка капитализма?

— К ним не относится никоим образом. Ну какие это капиталисты? В социализм, и тот не хотят.

— Но служить тем не менее идут? Кстати, а он не слишком молод для капитана?

— Да у них у всех одно звание — капитан кремлёвской роты. Специально пришлось вводить. Обратили внимание на шестиконечные звёздочки на погонах?

— И давно это? — Спросил Шапошников. Видимо то, что последние новшества прошли мимо Генштаба, немного его расстроило.

— Не переживайте, Борис Михайлович, это не наше ведомство. Кремлёвская рота сформирована при наркомате путей сообщения, и звания у них специальные, железнодорожные. В армию возьмут только рядовым бойцом, да и то после строгих экзаменов.

Шапошников кивнул. Да, действительно, для недавнего охотника, которого кормит тайга, цивилизация существовала только на станциях Транссиба и вокруг них. Поэтому логично предположить, что желание стать именно железнодорожным начальником и заинтересует более всего.

А службу они несли отменно и исправно. Даже сам товарищ Сталин недавно пострадал от бдительности. Возвращаясь с дачи, положил трубку в другой карман, а тут ещё к рукаву прилипла чешуинка от пойманного утром карася… Разбирательство с выяснением личности затянулось на целый час. Иосиф Виссарионович поначалу очень возмутился и пригрозил Колымой, но потом, увидев как охрана обрадовалась обещанному отпуску почти в родные края, передумал. Явившийся на выручку Поскрёбышев предлагал заменить Крымом, но это было слишком сурово, а потому отвергнуто.

Так, за размышлениями и разговорами, незаметно добрались до аэродрома, где их ждал дремлющий в самолёте Чкалов. Выходя из автомобиля Борис Михайлович вежливо поблагодарил водителя и неожиданно спросил:

— За что медаль, товарищ сержант?

— "За отвагу", товарищ генерал-лейтенант, — не понял тот вопроса.

На выручку пришёл Каменев:

— Так это тот самый ас, что с Филипповым краковское восстание подавил.

— Помню, наслышан от племянника, — Шапошников хлопнул дверкой и проворчал себе под нос. — И тут одни хулиганы. И как таких на войну посылать? Врага нужно уничтожать, а не глумиться над ним. А эти сотворят и то и другое, причём в произвольной последовательности.

Где-то на Карельском перешейке.

С удочкой посидеть так и не удалось, просто не хватило времени. Почти целые сутки, проведённые частично верхом, а преимущественно на своих двоих, вымотали до такой степени, что к воскресному вечеру сил осталось только на баню и ужин. Собственно именно его генерал-лейтенант Шапошников и дожидался, сидя в плетёном кресле, неизвестно какими судьбами оказавшемся на заставе. Ветерок со стороны озера приятно освежал зудящее от комариных укусов лицо и приносил дымок жарящихся поодаль шашлыков.

Шампуры из дефицитной нержавейки привёз с собой Сергей Сергеевич, и пообещал подарить их начальнику заставы в обмен на таинственный рецепт, от которого дикая кабанятина становится такой нежной и сочной. Пограничник долго сопротивлялся, ссылаясь на клятву о неразглашении фамильного секрета, данную родной бабушке, но под давлением московского гостя постепенно сдался. Тайна оказалась простой и незатейливой, но с некоторым криминально-патриотическим оттенком.

Не далее как на прошлой неделе из отряда на заставу было прислано несколько комплектов обмундирования нового образца. И командиры приняли решение провести испытание маскирующей раскраски в обстановке, максимально приближенной к боевой. Несколько добровольцев в тот же день совершенно безнаказанно перешли границу, совершили небольшой рейд по сопредельной территории, и в доказательство приволокли с собой двух поросят с ближайшего финского хутора. Добыча была упакована по всем правилам — кляп в пасти и туго стянутые за спиной передние лапы. Пока свиньи сами не подохли от болевого шока, их милосердно прирезали и съели. А занятия стали проводить по интенсивному графику. Недоумевающие финны за неделю провели две облавы, перестреляв всех волков в округе и потеряв трёх охотников, утонувших в болоте, но свиное поголовье в радиусе ста километров стремительно приближалось к нолю.

Вот и часа четыре назад неугомонный Каменев, несмотря на усталость, переоделся и отправился встречать одну из возвращающихся групп. Стрельбы на границе пока не было, значит нарком с сопровождающими бойцами пересёк её незамеченным. Не дело, конечно, в таких чинах самому по кустам да камням лазать. Но с другой стороны — личным примером… Правда по новому Уставу, который вот-вот должен быть принят, подобный вот личный пример приравнивался к измене Родине. Касалось это командиров от батальона и выше. Не для того его страна кормила и обучала много лет, чтобы бездарно поймать пулю лбом в атаке, бросив подчинённых на произвол судьбы. Исключения делалось лишь для авиации, да и то при вылете в составе полка или дивизии. Да ещё для разведрейдов, когда возможная гибель командира не влекла за собой потерю управления войсками. Самому Шапошникову участие в подобных мероприятиях было строго запрещено, и потому поспевший наконец шашлык имел лёгкий привкус хорошей такой зависти. Не к чинам и должности, у самого не меньше, а к молодому задору седого уже товарища.

Начальник заставы, собственноручно крутивший шампуры, прислушался к хрипам, доносившимся из динамика стоявшей на приставном столике рации, и доложил:

— Группа пересекла границу, товарищ генерал-лейтенант. Вышли на нашу территорию между озером Большой Мудьявр и речкой Хренавполстолла.

— Ну и названия у вас, товарищ старший лейтенант.

— Мы привыкли… Главное — при женщинах их не произносить.

— Далеко они сейчас?

— Женщины?

— Нет, группа.

— Минут через пятнадцать будут здесь.

Действительно, по истечении указанного времени вдали послышался окрик часового и матерный отзыв на пароль. То, что он может быть подслушан, никого не смущало — возможный враг такое повторить просто не в состоянии. Каменев появился у стола нетерпеливо потирая руки. На лице его был нанесён странный маскировочный узор из коричневых пятен и чёрных полос.

— Боевая раскраска? — спросил Шапошников. — А знаете, Сергей Сергеевич, очень даже неплохо. Если бы в лесу, я б и в двух шагах не заметил, мимо прошёл. Кто придумал?

— Само получилось, — нарком повесил на сучок растущей рядом сосны замотанную в зелёную мешковину винтовку и устало опустился на скамейку. — Фу, ноги гудят. И гнус зажрал до невозможности.

— У нас бывает, — подтвердил начальник заставы. — Конечно, редко когда в августе, но в этом году ещё сохранился кое-где в ложбинах.

— Ага, — кивнул Каменев. — Второй день мотаемся, и только сегодня не повезло. Ладно пару шоколадок с собой взял — оказывается эти твари не любят запах ванили. Вот и намазались все — ну чисто папуасы! Хотя и для маскировки здорово помогает, особенно в сочетаниями с раздавленными комарами. Единственно только блеск глаз выдаёт.

Вот тут Борис Михайлович и понял, почему у многих его знакомых после возвращения с охоты такие мутные и красные глаза. Это специально, чтобы дичь не спугнуть.

— А как раз и банька готова, товарищ генерал-лейтенант. Пойдёте? — опять встрял старлей.

— Потом, — Сергей Сергеевич подвинул к себе деревянный поднос с мясом. — Сначала перекушу чуток. А вы, товарищ старший лейтенант, своих людей бы проведали, что ли. Они всё-таки не по бабам ходили… А вокруг нас хороводы водить не нужно — голодный боец для вас должен быть важнее.

— Виноват! Разрешите идти?

Каменев кивнул и промычал что-то непонятное набитым ртом, показывая рукой в сторону казармы.

— Там трёх поросят принесли и одного пленного. Будете жарить, не перепутайте, — перевёл Шапошников. А потом, проводив взглядом пограничника, спросил:

— Откуда пленный? Мы что, уже воюем с Финляндией?

Сергей Сергеевич спокойно прожевал и ответил:

— Надо же было ребятам потренироваться, не всё же на свиньях. Хотя и этот не лучше…

— Кто?

— Да пленный наш. Помните в шестнадцатом году скандал с приват-доцентом Нерлиным?

— Это который был любовником князя Юсупова и изменял ему с Гришкой Распутиным? Там ещё что-то с кражей серебряных ложек связано…

— Он самый. Только кражу замяли, а Нерлин исчез из Петербурга.

— А как на границу попал? Что, в армию взяли?

— Нет, просто всё это время он кормился в Гельсингфорсе написанием газетных статей про то, как Российская Империя угнетала маленький, но гордый финский народ. А тут поступил заказ на книгу об агрессии СССР против Финляндии в девятнадцатом году. Вот и приехал материал собирать.

— Вот ведь пи…, — Борис Михайлович кашлянул и поправился. — Вот ведь содомская порода. И зачем вы его сюда притащили?

— Ну не бросать же труп прямо там. А так — пропал, и с концами.

— Так труп, говорите?

— С десяти часов вечера.

— Ещё без четверти….

— Честно говоря, это уже его проблемы, — невозмутимо заметил Каменев. — За пятнадцать минут можно даже родиться успеть, а не то что помереть.

Каменев отбросил в сторону второй за вечер исхлёстанный веник и недовольно поморщился:

— Жестковат. Видимо после Троицы заготавливали.

— А что, есть разница? — Шапошников, завернувшийся в простыню наподобие римского патриция, уже сидел у самовара.

— Конечно. Лист крупноват и не такой мягкий. Разве не почувствовали?

— А по мне, так никакой. Что после Троицы, что после Духова дня… И вообще, вам не кажется странным, Сергей Сергеевич, что сидим вот мы, коммунисты и красные генералы, и рассуждаем о религиозных праздниках?

— О чём же ещё? О превосходстве марксистско-ленинской теории в бане говорить как-то не принято.

— Я вообще. Вопрос немного шире. Представьте себе такое год назад.

— Ну вы и вспомнили. Тогда даже воскресений не было. Вот за что уважаю нашего Патриарха, так это за отмену пятидневки.

— В его обязанности и входит искоренение и борьба с богохульственными вредительствами Троцкого и Ягоды.

Нарком обороны опустил полотенце, которым вытирал насухо пышные усы, и озабоченно посмотрел на Шапошникова:

— С вами всё в порядке, Борис Михайлович? Что-то вы передовицами из "Правды" разговаривать начали.

— Спасибо, Сергей Сергеевич, я здоров. Просто передовицу и читал, вот она на столе постелена.

— Извините.

— Ничего страшного, это всё газеты. Знаете, порой кажется, что скоро сам начну им верить. Всё же это мощнейшее оружие.

Каменев налил себе чаю в стакан в мельхиоровом подстаканнике с эмблемой наркомата путей сообщения, взял горсть ржаных сухариков и вздохнул:

— Разве вот нам корреспондентов на врага сбрасывать?

— Что, приходите к тем же выводам, что и я?

— Угу, — нарком наблюдал за танцующими чаинками. — Нереальная задача. Там сначала бомбить неделю нужно, а потом… Да не знаю я, что потом! Танки не пройдут, а оставшиеся в живых пулемётчики выкосят всю пехоту. Она у нас и так воевать не умеет, а если ещё под огнём… То, что новым уставом разрешено применять матерные слова при командовании на поле боя, конечно существенно подняло боеготовность, но в остальном… Прорвать оборону мы, конечно, прорвём, но с какими потерями… Честно скажу — не хотелось бы дожить до такой войны.

— Только Клименту Ефремовичу так не говорите — обидится.

— Не гимназистка, переживёт. Рано нам ещё сюда соваться.

— Тоже самое пытаюсь доказать уже полгода.

— И чего?

— Как чего? А кто ещё на прошлой неделе кричал о непобедимости и легендарности? Знаете, Сергей Сергеевич, если Фортуна в кои-то веки повернулась к России лицом, ещё не значит, что она нам благоволит. Может просто боится показывать задницу?

Глава 24

Опекаем как умеем,

То деньжат попросим в долг,

То пугаем их неистовым Фиделем.

Если бить серпом о молот,

Непременно будет толк.

В этом деле мы весьма поднаторели.

Сергей Трофимов.

Тёплая осень 34-го. Нью-Йорк.

Чуть покачивающейся походкой, ставшей привычной за последние полтора месяца, Арманд Хаммер вышел из лифта и молчаливым кивком поприветствовав секретаря, открыл дверь своего кабинета. Говорить не хотелось. Хотелось кричать, петь, и плясать от радости. Свершилось долго ожидаемое чудо — сегодня Александр Фёдорович Беляков сел на пароход, следующий в Ленинград. Всё, можно было забыть про кошмар ежевечерних возлияний и сладкий ужас утренних опохмелов. Можно многое, и в первую очередь это нужно обмыть.

За время долгого отсутствия, вкусы хозяина кабинета слегка изменились, и поэтому некогда любимый виски был проигнорирован. Также как и лёд, содовая, и обычай наливать в стакан на два пальца. Достаточно на один, но поставленный вертикально. И только коньяк, потому что от всего другого может быть печень. Так говорил уехавший председатель колхоза, и сомневаться в его правоте не приходилось. До выпивания виски печени действительно не было, но зато после она появлялась и болела.

Американец налил, резко выдохнул, и выпил двумя большими глотками. Эх, хорошо пошла! Хаммер вздрогнул, осознав, что эту фразу он только что произнёс вслух и по-русски. Чёрт возьми, неужели заразился? Арманд прислушался к внутренним ощущениям. Нет, играть на балалайке сидя на печи пока не хотелось, зато опять неудержимо потянуло к бутылке. Да, всё в порядке. Это только русские не могут употреблять в одиночестве.

Странный всё-таки народ — у себя дома способны не пить месяцами, но стоит только попасть в гости, как тут же стараются споить хозяина, считая за единственно правильный способ оказать уважение и поблагодарить за гостеприимство. И мешать в проявлении естественной доброты чрезвычайно опасно. Именно из-за участившихся инцидентов с участием советских граждан, правительству США пришлось отменить сухой закон сначала в портовых городах, а потом и по всей стране. Оставили только в некоторых захолустных штатах, куда рука Москвы не дотягивалась исключительно ввиду отсутствия интереса. Нет, моряки не буянили, не дрались, и не громили полицейские участки. Напротив, были предельно вежливы и корректны. Но мало кому из губернаторов понравится, если к нему в спальню вваливается толпа с одним единственным вопросом: — "Слышь, мужик, где тут можно догнаться?"

Хаммер усугубил и без того приподнятое настроение и решил перейти к насущным проблемам. Он прошёл к столу и нажал кнопку звонка. Секретарь появился ровно через тридцать секунд.

— Какие у нас дела на сегодня, Эрни?

— Из срочных, или вообще?

— А что, много и тех и других?

— Да как сказать…, — две пухлых папки сами на всё намекали.

— Понял, не говорите ничего. А что нового?

— Звонили от мистера Смита, — секретарь многозначительно понизил голос. — Того самого мистера Смита.

— О Господи, — простонал Хаммер, у которого сразу же заболела голова. — Что этому старому зануде ещё надо?

— Не знаю, но он просил передать, что приедет в шесть часов вечера.

— Я, между прочим, это у Господа спрашивал. Вы не слишком на него похожи, Эрни.

— Простите… Только время уже половина шестого.

Арманд на русском языке поинтересовался здоровьем мамы своего секретаря, его бабушки, домашних любимцев преимущественно сельскохозяйственного происхождения, и их отношением к теории Дарвина. Но потом махнул рукой:

— Ладно, как появится, проводите в кабинет.

Оставшись один, Хаммер выпил ещё, на этот раз для успокоения нервов. Вот ведь козёл! Сейчас придёт, и опять начнёт жаловаться на бедность и безвыходное положение. И если насчёт первого просто врёт, то по второму вопросу скорее всего лишь заблуждается. Выход есть, и он прописан в договоре. И никто не виноват, что сумма неустойки вчетверо превышает стоимость самого контракта. Заплати — и спи спокойно, дорогой товарищ. Всё честно — рубль вход, червонец выход.

Мистер Смит был на десять секунд пунктуальнее швейцарского брегета. Но вопреки ожиданиям, начал разговор не с финансовых проблем, а с прогноза погоды. Метеорологи обещали приход в район Великих Озёр мощнейшего циклона со стороны Канады, несущего с собой сильный ветер, ливневые дожди, и резкое похолодание. Несведущему человеку такая радость от предстоящей непогоды показалась бы странной, но фабрикант надеялся, что одна разбушевавшаяся стихия поможет победить другую, гораздо более страшную.

— Видите, мистер Хаммер, даже сама природа сжалилась надо мной!

— Ну а причём здесь я? Насколько известно, разлившаяся патока остановилась не дойдя до забора вашего завода нескольких футов. И даже не пострадала железнодорожная ветка, по которой можно без проблем вывозить демонтируемое оборудование. Не понимаю в чём дело, мистер Смит. Вы уже две недели не можете приступить к работам, и всё сетуете на бедность. Странная привычка для бедняка — сорить деньгами. Триста тысяч долларов за каждый день просрочки — сумма немалая. Завтра срок отправки первой партии груза. Нужно понимать, что обязательства будут нарушены?

— Нет. То есть да, мистер Хаммер. Дайте мне ещё две недели.

— А что изменится за это время?

И гость рассказал. Он надеялся, что резкое похолодание остановит, или хотя бы приуменьшит брожение патоки, ливни размоют её, а сильный ветер разгонит скопившийся над Детройтом спиртовой туман.

— Это всё дрожжи, будь они прокляты! Первая смена рабочих, снимающих оборудование, была найдена через пару часов лежащей без движения. А потом тоже самое случилось и с вызванной на подмогу полицией. Ещё через некоторое время выяснилось, что подобное творится в городе уже с утра. Сначала решили, что на станции в одном из перевёрнутых составов перевозили ядохимикаты… Но когда люди зашевелились и начали петь песни, всё стало понятно.

— Ну пусть бы пьяные и работали.

— Да, а меня потом по судам затаскают. И так погибло уже два человека и тридцать шесть наёмных китайцев.

— Купите им противогазы.

— Я так и сделал. Только они специально откручивают фильтры. Хотя отдельные гурманы терпят, предпочитая дышать очищенным воздухом. Говорят, похмелье не такое тяжёлое.

— Что они могут понимать в похмелье! — с надрывом в голосе воскликнул Хаммер.

— Да! — мистер Смит позеленел, судорожно сглотнул, и нервно покосился в сторону столика со стоящей на нём бутылкой.

Хозяин кабинета перехватил взгляд и спохватился:

— Что это мы на пороге разговариваем? Присаживайтесь, пожалуйста. Мне кажется, или у вас действительно нездоровый вид?

Гость прокашлялся и вытер выступившую на лбу холодную испарину:

— Нет, всё в порядке, — успокоил он, устраиваясь в глубоком кресле. — Просто немного пересохло в горле.

— Чай, кофе, сок?

Арманд прекрасно понимал состояние мистера Смита, так как сам накануне присутствовал на затянувшемся до утра торжественном ужине, посвящённом отъезду Александра Фёдоровича. Собственно, мероприятие и организовал сам промышленник, желая договориться об отсрочке. Вот только Беляков не знал английского языка, и Хаммеру пришлось переводить, одновременно делая некоторую литературную обработку. Ну зачем загружать лишними проблемами хорошего человека?

От скудного ассортимента напитков гость отказался, а ничего другого не было предложено. Но он отнёсся с пониманием, потому что сам придерживался подобной практики — во время работы ни одной капли спиртного на сторону. А вот когда будет достигнуто соглашение, тогда можно.

Мистер Смит грустно смотрел на коньяк и размышлял о том, что договариваться с Хаммером всё равно придётся. Сам он кто? Да практически никто, величина, лишь немногим отличающаяся от ноля. Обычный, стандартный американский миллионер, каких сотни, если не тысячи. Но за его спиной стоят Сталин и, что ещё страшнее, Сагалевич. Ни с тем ни с другим ссориться не хотелось, особенно с последним. И если в случае с Иосифом Виссарионовичем оставалась надежда, что он просто посчитает проблему слишком мелкой и прикажет решить её вместе с человеком, то Соломон Борухович может и разорить до нитки, до исподнего. Причём сделает это с юношеским энтузиазмом и любовью к искусству.

То ли печальные перспективы действительно хорошо взбадривают и прочищают мозги, но компромисс был найден достаточно быстро. Мистеру Смиту оставались наличные, потери которых он всеми силами старался избежать, и двухмесячная отсрочка по поставке оборудования. А Хаммер стал счастливым обладателем комплекта технической документации на новейший бомбардировщик. Арманд поначалу отказывался, мотивируя необходимостью посоветоваться с дядей, но когда в нагрузку был предложен компромат на всех без исключения сенаторов и конгрессменов, не смог устоять.

— Это дело следует обмыть!

Гость опять позеленел, но с готовностью согласился:

— Вы правы, глоток-другой пойдёт только на пользу организму.

— Нет, я предлагаю по-настоящему. Посидим в ресторане как белые люди, выпьем водочки…. А потом к цыганам!

— А они у нас есть?

— Да без разницы! Тогда к мексиканцам!

Нужное заведение оказалось совсем рядом, тоже на Манхеттене, в самом начале Лафайет-стрит. Мистер Смит вышел из машины и вслух прочитал светящуюся вывеску:

— "PRAVDA". Не находите, несколько странное название для ресторана?

— Хорошее и очень правильное, — не согласился Хаммер. — Какое ещё должно быть у ресторана русской кухни? Неужели вы думали, что я привезу вас на ужин в Чайна-Таун?

— Нет, но…

— Возражения не принимаются. Или вы хотите предложить что-то получше? Увольте. От всех этих устриц меня мутит, от спаржи пучит живот, артишоки вызывают отвращение, а пикантные соусы — изжогу. Так что не уговаривайте.

Внутри посетителей встретила уютная атмосфера деревенского праздника, ещё не перешедшего в буйную стадию. Приглушённое освещение, деревянная мебель и негромкая скрипка, исполняющая "Марш авиаторов" в своеобразной манере, только добавляли обстановке шарма. Предупредительный метрдотель провёл к заказанному по телефону столику.

— Что будем кушать? — спросил Хаммер у увлёкшегося изучением меню мистера Смита. — Водку?

— Да, пожалуй, — согласился тот. — Тем более это единственное слово, которое я смог тут прочитать. Остальное — на ваше усмотрение.

— Конечно. А вы что думали? Если названия здешних блюд написать на английском языке, то вкус будет уже не тот, — Арманд отобрал папку и обернулся к стоящему рядом официанту. — Нам, пожалуйста, это… вот это… этого двойные порции, а это… Да, пожалуй и его.

Когда принесли первое блюдо, Смит недоверчиво спросил:

— Вы говорите, что это традиционная русская еда?

— А что не так? — удивился Хаммер, выбирая украшенный укропом и кольцами лука бутерброд с мелкой рыбкой, изображающей кильку.

— Богато живут. У нас в Америке не каждый может себе позволить анчоусы.

— Дикие люди.

— Кто?

— Американцы.

— А вы разве…?

— Ах, да, и я тоже. Но уже потихоньку исправляюсь, — на стол опустились ещё две исходящие паром тарелки. — Попробуйте. Это просто великолепно.

— Вы так думаете? — мистер Смит с сомнением разглядывал огромную мозговую косточку, торчащую из борща. — Позвольте, но это же свинина!

— Как можно!? — обиделся официант, разливающий в этот момент водку. — Нешто мы таки без понятия? Это баранина, выращенная по-одесски!

— Подтверждаю, — Хаммер встал, взял свою рюмку, и отсалютовал ей в сторону висящего на стене парадного портрета Сталина. — Предлагаю традиционный тост. На будущий год — в Иерусалиме!

За такое нельзя было не выпить. Особенно если предлагает человек, видимо владеющий некоторой информацией. А вдруг и действительно? Так это же…

— Официант, всем водки!

Разумная и своевременная инициатива была с благодарностью воспринята остальными посетителями ресторана, и где-то через двадцать минут в зале потихоньку начали сдвигать столы, чтобы почувствовать надёжное чувство локтя и сплочённость рядов. А ещё через час мистеру Смиту, купающемуся в лучах кратковременной славы, пришла в голову великолепная идея, требующая немедленного воплощения в жизнь.

Вечер следующего дня. Нью-Йорк.

— Стойте! Стойте! — от перегораживающей въезд на мост баррикады к автомобилю с красными флажками и дипломатическим номером бежал размахивающий руками полицейский. — Сюда нельзя!

Машина остановилась, и вышедший из неё высокий седой человек в очках ответил предельно вежливо:

— Это ваши проблемы, офицер. Мне нужно быть там.

— Но у меня приказ.

— У меня тоже. Хотите устроить международный скандал?

— Нет, сэр!

— Товарищ, — поправил дипломат. — Кто тут старший? Позовите.

— Так точно, товарищ сэр! — полицейский, видимо когда-то служивший в армии, вытянулся и взял под козырёк. — А мой начальник вот, уже сам идёт сюда.

Действительно, низко пригибаясь, а местами вставая на четвереньки, через дорогу пробирался маленький толстый человек в гражданском костюме. Укрывшись за машиной он выпрямился, и сунул прямо под нос дипломату раскрытый бумажник с пришпиленным внутри значком.

— Лейтенант Пол Лупьян.

Советскому человеку не пристало ставить людей в неловкое положение, а потому протянутый подарок пришлось взять и положить в карман. Видимо в последний момент американец пожадничал и отдавать не хотел, поэтому пришлось приложить некоторое усилие и компенсировать сувенир шикарным календариком за прошлый год с видом Спасской башни.

— Сергей Викторович Акимов, новый консул в Нью-Йорке. Что за ерунда тут у вас творится, лейтенант?

Полицейский начальник поёжился от опасных ноток в голосе. С этими русскими вообще лучше не связываться. Кто знает, что у них на уме? Вот предшественник консула, господин Подрабинек, в день приезда замены вдруг ни с того ни с чего увлёкся модой на глупые рекорды и решил выпрыгнуть из окна двадцатого этажа с одним только зонтиком. И естественно не взял запасного, а основной так и не раскрылся.

— Простите, сэр… На Манхэттене несколько неспокойно.

Акимов про себя усмехнулся. В недавнем разговоре по телефону с одним из своих сотрудников, случайно попавшем в гущу событий, вырисовывалась немного другая картина. И если бы не чёткий приказ из Москвы — вытащить Арманда Хаммера любыми силами и средствами, ситуация выглядела бы просто забавной.

А что, не так? Интересно, какому дураку пришло в голову объявить Манхэттен независимым государством? Всю ночь и весь день на острове шли бои местного значения с применением подручных средств и, изредка, лёгкого стрелкового оружия. Мосты оказались заблокированы практически сразу, а местная полиция почти в полном составе перешла на сторону неизвестных инсургентов. Сопротивление повстанцам оказали лишь несколько английских и швейцарских банков, но взрывы, доносящиеся с противоположного берега, явственно указывали за кем сегодня сила и правда.

— Слушайте, лейтенант! Я верю, что вы обязательно станете капитаном, — Сергей Викторович одобрительно хлопнул полицейского по плечу, отчего тот упал на колени. — Нет, встаньте, не стоит благодарности. Просто помогите мне проехать на ту сторону.

— Но сэр…

— Никаких но. Или предпочитаете должность помощника шерифа в Оклахоме?

Лейтенант не был таким дураком, как можно было судить по первому взгляду, и сразу сообразил, что в угоду выгодной торговле с Советским Союзом его карьерой пожертвуют без малейших раздумий.

— Я сделаю это, сэр!

— Товарищ.

— Да, сэр товарищ!

Через пару минут полицейский уже перелез через баррикаду и побежал по мосту, держа над головой дубинку с привязанным к ней носовым платком. Из-за завала на противоположной стороне показался повстанец во фраке и помятом цилиндре с крупнокалиберным дробовиков в руках и двумя кольтами, висящими на перекинутом через шею шёлковом шарфе. Инсургент коротким жестом приказал остановиться. Может он и говорил что, но от консульской машины этого было не слышно. Немного погодя Пол Лупьян вернулся, уже нормальным шагом и не пригибаясь. Видимо переговоры начались успешно, если не опасался выстрела в спину, столь уместного в гражданской войне. Но оказалось, что советский консул рано обрадовался.

— Извините, сэр товарищ, — начал лейтенант с несколько растерянным видом. — Они требуют пароль.

— Какой ещё на… в… к… по… у… мать их, пароль? — искренне, но надолго удивился Сергей Викторович.

— Прошу прощения, — полицейский достал блокнот и приготовил карандаш. — Не могли бы вы повторить второе, пятое, восьмое, и двенадцатое слова?

Всё тщательно записав и ещё раз перепроверив, он облегчённо вздохнул и опять ушёл на мост. Но теперь продолжительность визита сократилась до минимума, и о результатах можно было судить по сияющей физиономии.

— Всё сходится, сэр товарищ. Слово в слово. Я уже отдал приказ разобрать завал с нашей стороны.

— Отлично, лейтенант, — похвалил Акимов, садясь в машину. — Считайте, что погоны лейтенанта на ваших плечах. Я лично буду ходатайствовать перед товарищем Ворошиловым о присвоении звания.

Автомобиль отъехал, оставив Пола Лупьяна в тягостном недоумении. Какие ещё погоны? Какой Ворошилов? Неужели они говорили о разном?

— И скажите мне, любезный Арманд, какого чёрта нужно было влезать в эту авантюру? — консул строго посмотрел на собеседника. — Я помню, в детстве вы производили впечатление весьма благоразумного человека. А сейчас? Если бы не личная просьба Соломона Боруховича…

— Вы знаете дядю и видели меня маленьким?

— Конечно, — Сергей Викторович усмехнулся в седые усы. — Только тот, кто жил в Одессе, может почувствовать насколько тесен мир. Так что там с моим вопросом?

— Это всё он виноват, — Хаммер мотнул головой в сторону, где на двух сдвинутых столах сладко посапывал мистер Смит, даже во сне обнимающий автомат Томпсона. — Понимаете, мы вчера приехали сюда немножко поужинать. Ну и…

— А вас папа не учил, что не стоит пить в дурной компании?

— Что вы, товарищ Акимов, это не дурная, — Арманд покосился на спящего. — Его настоящая фамилия…

Он наклонился и прошептал прямо в ухо.

— Не может быть! — поразился консул.

— Может, — подтвердил американец. — Просто фотографии в газетах всегда слегка подретушированы.

— И что всё же случилось?

Хаммер скромно потупился.

— Понимаете, Сергей Викторович, у нас неожиданно закончились деньги.

— Как, совсем?

— Нет, что вы, только наличные.

— Так выписали бы чек.

— А мы что, не пытались? Но почерк был уже настолько неразборчив, что его не приняли. А потом мистер Смит выпил ещё, и сказал речь. Дословно не помню, но что-то очень проникновенное и зажигательное. Про зажравшееся федеральное правительство, жиреющее на крови трудового банкирства и бизнесменства.

— Однако почти по Марксу.

— Да, и предложил объявить независимую Манхэттенскую республику. Ну а дальше события развивались по классической революционной схеме. Правда, никто не знал, где тут вокзал, почта, телеграф, и есть ли они вообще, поэтому решили начать сразу с национализации банков.

— Чужих? — уточнил Акимов.

— Естественно.

— Ну и…

— А потом пошли громить полицейские участки. А они громиться не захотели, и предложили помощь в национализации. У них же очень маленькое жалование…

— И что вы собираетесь делать дальше? — в голосе советского консула промелькнула жалость, и у Хаммера появилась надежда на спасение. — За ночь сюда подтянут войска, и тот кто доживёт до утра, к вечеру уже будет сидеть на электрическом стуле. Хотите?

— Нет! — в ужасе отшатнулся Арманд, но разглядел протянутую ему бутылку пива. — Да, спасибо.

Пока американец поправлял расшатанные нервы, Акимов раздумывал. Всё же, как чувствовал, прихватив с собой чемоданчик, почти полностью покрытый сургучными печатями. Сегодня именно тот день, когда его можно вскрыть.

— Товарищ Хаммер, вы хотите жить долго и счастливо?

— Само собой, Сергей Викторович!

— Тогда предлагаю пятьдесят на пятьдесят.

— Это о чём? — Арманд сделал вид что не понял, но под укоризненным взглядом смутился, и тихо произнёс: — Грабёж.

— Нисколько. Советскому правительству, которое я здесь представляю, за меньшее вмешиваться просто неприлично. Да и то такие льготные условия только для вас, в знак особого расположения. Остальным могу предложить лишь тридцать процентов.

— Они не согласятся.

Беседа была прервана звуком упавшего автомата и хриплым спросонья голосом:

— Доброе утро, господа!

— Извините, но сейчас ещё вечер, — Акимов перешёл на английский.

— Не ещё, а уже, — поправил его мистер Смит и спросил: — А вы кто?

Сергей Викторович представился, для чего пришлось предъявлять документы, и коротко объяснил суть проблемы. Главный манхэттенский революционер задумался.

— У меня тут… а если… и потом… да куда они денутся, — бормотал он себе под нос. — Я согласен, товарищ!

— Я вас правильно понял, мистер Смит? — уточнил Хаммер.

— Конечно, — откликнулся тот. — А страховые компании пусть поцелуют меня в задницу. Никогда их не любил, дармоедов.

Наутро полицейские на всё том же мосту ещё долго махали вслед колонне грузовиков, скрывшейся в Бруклине. Офицер, который накануне останавливал машину советского консула, закурил подаренную сигару, предварительно сняв с неё зелёную обёртку с портретом Беджамина Франклина, и улыбнулся. Карман приятно грели ещё несколько подобных сигар. Один только вопрос, возникший при проверке паспортов выезжающих из Манхэттена беспокоил его, о чём и спросил своего лейтенанта.

— Сэр, скажите, а зачем в русском консульстве нужны девяносто восемь третьих секретарей?

— У них очень развитая бюрократия, Хэнк.

— А, так это они бумаги вывозили?

— Дипломатическую почту.

— Сэр, а зачем один мешок отдали вам?

— Это письма советских пионеров президенту Соединённых Штатов, — пояснил Пол Лупьян, нежно поглаживая грубую ткань.

— И вы поедете в Вашингтон?

— Нет, Хэнк. Незачем отвлекать занятого человека от важных государственных дел. Я сам на них отвечу. Хм… Как смогу.

Глава 25

Дома ждут меня маманя да родня,

И готовят спозаранку.

Накрывают стол, посудою звеня,

Стелют скатерть-самобранку.

………………………………….

И душа моя оттаяла в тепле.

Ах, как здорово, что где-то на земле,

Ты ещё кому-то нужен.

Сергей Трофимов.

Тёплая осень 34-го. Нижний Новгород.

Поезд остановился, лязгнув напоследок сцепками, и Такс нетерпеливо заплясал у двери купе, прозрачно намекая, что неплохо бы и погулять.

— У тебя пять минут, — строго предупредил председатель, выпуская пса в коридор. И он был твёрдо уверен, что его поймут. — Только пока одеваюсь. И не ввязывайся ни во что, времени нет — нас должна ждать машина.

Александр Фёдорович не беспокоился, что с этим прохиндеем что-нибудь случится. Скорее наоборот, сам устроит фокус такой, что ахнешь. Вот буквально на прошлой неделе в Балтийском море упал он случайно за борт. Так, во всяком случае, утверждал ставший единственным свидетелем американский атташе, возвращающийся в Советский Союз из отпуска. Тот самый, что следующей ночью погрыз себе в припадке неизвестной болезни руки и ноги, и даже умудрился откусить хвост. Так потом и увезли в психиатрическую всего забинтованного, привязав к койке полотенцами. А Такс тогда появился на палубе минут через пять, весь мокрый, но с большой селёдкой в зубах.

А случай, приключившийся ещё в Нью-Йорке? Незадолго до отплытия пёс пропал, и отсутствовал два дня. А на третий в гостиницу позвонил неизвестный, и предложил вернуть собачку за пять тысяч долларов. Беляков тогда передал трубку Хаммеру, американец выслушал, и справедливо решил, что это не те деньги, которыми стоит забивать себе голову. На другой стороне телефонного провода очень разволновались, и попросили передать predsedatel of kholkhoz заверения в безмерном уважении. А также сообщили о готовности увеличить сумму, лишь бы Гарлем уже сегодня смог избавиться от приятного, 9тут следовало десятиминутное перечисление эпитетов) но несколько утомительного гостя.

Кстати подвернувшуюся мелочь Александр Фёдорович решил потратить на подарки семье, а заодно пополнить и свой гардероб. И сейчас с видимым удовольствием застёгивал перед зеркалом новое пальто из тонкого драп-кастора на шёлковой подкладке. Хаммер ещё уговаривал купить гетры, на его взгляд удачно сочетающиеся с белым шарфом, но председатель отказался. Буржуйство это… И ревизионизм…

И только надел шляпу с широкими мягкими полями и взялся было за чемоданы, как в дверь постучали, и сразу же открыли, не дожидаясь ответа. В коридоре стоял улыбающийся генерал-майор Конев, а за спиной его виднелись двое в до боли знакомых фуражках.

— Ты чего, Иван, арестовывать меня пришёл? — спросил председатель после крепкого рукопожатия.

— Сдурел? Это носильщики. Мало ли у тебя там чего секретного есть, — комдив кивнул ОГПУшникам на багаж. — В машину.

— В нашу?

— Зачем? В его.

Автомобиль Белякова в городе был известен, и перепутать его с другими невозможно. Из трёх экспериментальных "эмок", выпущенных автозаводом ещё зимой, на одной ездил нарком Каменев, другую подарили Алексею Максимовичу Горькому в компенсацию за возвращённое городу историческое имя, а третью выделили председателю, чтобы провести испытания в полевых, в прямом смысле, условиях. Чемоданы унесли, а Александр Фёдорович усмехнулся:

— Вообще-то да, охрана нужна. Там не только подарки жене и детям, я и про тебя не забыл. Мину противотанковую надо?

— Какую-какую?

— Позолоченную.

— Зачем она мне?

— Не знаю. Можно на стол поставить, пригодится бумаги прижимать.

— Если только так, — согласился генерал-майор. — Их у меня много.

— Что, совсем наша армия обюрократилась?

— Да причём здесь армия? Слышал, наверное, что Жданова от нас на повышение забрали? Вот его обязанности ещё приходится исполнять. Так что извини, но сегодня к тебе не поеду. Давай в следующий раз?

Председатель не возражал, и даже втайне обрадовался. Человеком он был по натуре спокойным и чуть замкнутым, и вынужденная общительность последних месяцев успела изрядно надоесть. Все эти праздники, встречи, банкеты, хождения за три моря… Всё хорошо в меру, и хотелось просто посидеть дома, хоть ненадолго позабыв про дела. Чтобы дети вокруг и пироги на столе. А кошке, намывающей гостей, можно и подзатыльник для профилактики.

На вокзальной площади Александр Фёдорович с удивлением увидел сидящего на капоте "эмки" Такса. Надо же, на этот раз не пришлось дожидаться. И морду в сторону не отворачивает. Как в Ленинграде, когда из хулиганства внёс некоторые изменения в памятник Петру Первому. Нет, сам медный всадник не пострадал, а вот его конь… Скорее всего выпускникам военно-морских училищ придётся расстаться с одной из славных традиций.

А здесь разрушений на первый взгляд не видно, только водитель сидит бледный, и при появлении председателя из машины не вышел.

— Разбаловался без тебя народ, товарищ Беляков, — заметил Конев.

— Это он от радости растерялся, — заступился за подчинённого Александр Фёдорович. — Кстати, а Жданова-то куда перевели, в Москву?

— Нет, в Кушку, руководить местным райисполкомом.

— Какое же это повышение?

— Над уровнем моря, — генерал дождался пока носильщики в погонах положат багаж, и протянул руку. — Ну, до воскресенья.

А город неуловимо изменился. Вот так сразу и не скажешь в чём именно, но после долгого отсутствия это чувствуется сразу. Вроде бы всё по прежнему — та же набережная с неизменными букинистами в чахлом сквере, тот же мост, по которому со скоростью спешащего пешехода проносятся трамваи… Но вот купола Благовещенского монастыря на другой стороне Оки блестят чуть ярче, а собор Александра Невского на Стрелке оделся в леса.

И люди… Нет, лучше они конечно не стали, но в одежде и поведении появилось что-то, просто немыслимое ещё год назад. Вот через дорогу переходит отряд пионеров, а у сопровождающей их учительницы юбка на ладонь выше колена. И это ещё осень на дворе. А что будет следующим летом, когда инициатива наркомата лёгкой промышленности по экономии материала получит достаточное развитие?

А ведь хороша, чертовка! Александр Фёдорович едва шею не свернул, провожая учительницу взглядом. И понял, чего ему не хватало в поездке по заграницам — улыбок. Не американского оскала, когда хвалятся серебряными пломбами или новой вставной челюстью, а вот когда так, непроизвольно, одними уголками губ, отчего на щеках сразу играют ямочки. И почти все прохожие на улицах, немногочисленные по причине рабочего времени, улыбались. Одни только пионеры сохраняли присущую их возрасту солидную суровость.

Когда машина съехала с моста над устьем Оки на набережную уже Волги, Александр Фёдорович попросил водителя сбавить скорость. Ведь именно тут он шёл пешком год назад, сойдя с поезда на старом Ромодановском вокзале. Вот на этом углу останавливался, чтобы свернуть из остатков махорки тонкую самокрутку, и выкурил её в три затяжки, привычно пряча в кулак от тянущей от реки измороси. И как мысленно пересчитывал зашитые за подкладку ватника деньги.

Чёрт побери! Сейчас в кошельке столько, что хватит на покупку небольшого пароходика, но те несколько сотен, которые нёс домой, до сих пор в памяти. И перед глазами предстала… нет, не купюра, а кружка с белой шапкой пены, так и не выпитая тогда. Вот оно, вот чего не хватало, чтобы окончательно почувствовать себя вернувшимся на Родину!

Коньяк и вина на торжественных мероприятиях при коронации, шампанское и опять же коньяк, обязательный для пассажиров первого класса в морском путешествии. А потом, в Америке, водка и естественно… Б-р-р-р… Им, видите ли, пиво пить губительно для репутации. Разве что Хаммер по утрам мог себе позволить бутылочку, да и то тайком. А вот гостю предложить — ни-ни, моветон-с!

— Саня, давай-ка в "Скобу" заедем, — попросил Беляков.

Водитель молча кивнул, и автомобиль свернул в один из коротких переулков, соединяющий Нижне-Волжскую набережную с параллельно идущей Рождественской улицей. Собственно, Скобой и назывался её кусочек от Зеленского съезда почти до самого бывшего банка купцов Рукавишниковых, занятого теперь речным пароходством. И пивная, память о которой до сих пор жива в сердце каждого образованного нижегородца, имя носила соответствующее.

— Ты со мной? — Александр Фёдорович вопросительно посмотрел на Такса и, увидев утвердительное помахивание хвостом, первым шагнул в полутёмное заведение.

Внутри было тихо и почти безлюдно, лишь за столиком у окна два гражданина в полувоенной форме, по виду — типичные ответработники невысокого ранга, негромко переговаривались за дюжиной пива. Из-за отсекающих цен, а кружка здесь стоила на четыре копейки дороже, в "Скобе" собиралась публика солидная, к мордобою не располагающая — всё больше мастера с двух швейных фабрик да мелкие служащие учреждений, которым из Кремля было не больше десяти минут ходу. Но и они будут к вечеру, сейчас же можно спокойно посидеть, размышляя о смысле жизни или иных высоких материях.

Конечно, председателя слегка грызла совесть, что задержался по пути домой… Но кто из нас без греха? А тут как раз появившаяся в зале официантка сразу, не спрашивая, принесла пару, справедливо рассудив, что прилично одетый гражданин меньше и не потребует. И перевела взгляд на Такса, уже сидевшего на высоком табурете положив морду на столешницу:

— А ему? Может быть молока налить?

Пёс предупреждающе зарычал, причём всем присутствующим почудилось произнесённое: — "Дура!"

— И ему пива, — решил Беляков, уже привыкший к странным причудам своего спутника. Да вы не бойтесь, он во хмелю не буйствует.

Официантка не стала спорить, а сходила за мисочкой.

— Так удобнее будет, — пояснила она и спросила: — На закусочку чего пожелаете?

— А что есть?

— Балычок свежайший имеется, стерлядочка копчёная, крабы. Но они, правда, консервированные.

— Нет, спасибо, — отказался Александр Фёдорович. — Мне бы попроще, чего-нибудь.

— Вчера раков принесли. Отварить десяточек? С укропчиком?

Председатель поморщился, вспомнив надоевших омаров и лангустов, чем сразу приобрёл репутацию твёрдого в заблуждениях старовера. Только они утверждали, что де водяных сверчков есть не положено. Вот с курением многие, особенно бывшие фронтовики, делали себе послабление, хотя староотеческие книги питание дымом тоже не одобряли, а раками до сих пор пренебрегали.

— Может, воблы желаете?

— Астраханской?

— Да вы что, гражданин хороший? — даже оскорбилась официантка. — Чай нешто мы гостей будем кормить старыми подошвами? Своя имеется.

Издавна, со времен Макарьевской ещё ярмарки, повелось, что рыбного товару в Нижнем Новгороде водилось в количестве громадном и по цене весьма умеренной. Начиная от белужьей да осетровой икры множества видов, привозимой целыми баржами, до бросовой тарани, продаваемой потом зимами по деревням в разнос. Каждый находил себе по вкусу: человек обеспеченный — белорыбицу да звенья провесного балыка, а народ попроще предпочитал "коренную". Да непременно с душком, иначе вроде и не рыба вовсе. Местные же ловы считались сущей безделицей и баловством, достойным разве что мальчишек да досужих дачников, сидящих на берегу с камышовой удочкой при галстуке и шляпе.

Но пришли иные времена, и обычная осетрина стала из еды деликатесом неслыханным и невиданным. И оказалось, что даже щука, которой брезговали из-за морды, похожей на лягушачью, очень даже ничего, а лещ не такой уж и костлявый, как думалось раньше. Волга прокормила город в трудные годы. И многим по вкусу пришлась чехонь, считавшаяся рыбой сорной, а от многочисленности своей и вредной. Особенно с пивом.

А если её не пересушивать до состояния мощей, а дать провялиться в теньке дня три-четыре… А если она ещё и осенняя, нагулявшая жирок? Когда отрываете плавники, и начинаете дегустацию именно с них… И потом отламываете голову, непременно отламываете, не допуская кощунственного прикосновения ножом, и снимаете шкуру в несколько быстрых движений… С непривычки может показаться слишком долго, но сноровка приходит с годами, и только строгое следование ритуалу убережёт вас от косых взглядов со стороны собратьев по кружке при пренебрежении им.

И вот уже можно впиться зубами в полупрозрачную спинку, но не спешите этого делать. Сначала нужно поджарить на спичке рыбий пузырь, и уж потом запить его сладковато-солёный привкус парой долгих глотков. Или больше — на сколько хватит дыхания. И забываются горести и печали, и даже старые раны перестают ныть к любой непогоде. Хорошо!

А Таксу в Нижнем Новгороде нравилось всё больше и больше. Гордость за город он почувствовал ещё раньше, в стране подлых гудронов и злых ирокезов, но увидев наяву, просто восхитился. Никто не пытался наступить на хвост или дать пинка, никому в голову не приходило стрелять железными осами, от которых на шкуре остаются некрасивые пятна… Красота! Живи, да радуйся! Только жаль, что всё никак не найдётся любимый хозяин. Но ведь можно же подождать его, никуда не бегая?

Пёс знал, что его найдут, просто не могут не найти. Откуда взялась такая уверенность в собачьей душе, он и сам не ведал, но твёрдо верил — в один прекрасный момент появятся в небе белоснежные крылья. А потом… потом кто-то большой и добрый скажет, пряча улыбку в чуть рыжеватых усах: — "Я вернулся. Пойдём домой."

Александр Фёдорович поставил кружку на стол и с беспокойством посмотрел на застывшего над своей миской Такса. И даже потрогал пальцем, опасаясь, как бы с четвероногим другом чего не случилось. И готов был поклясться, что по собачьей морде прокатилось и упало вниз что-то, блеснувшее в неясном свете тусклых светильников. Пёс встрепенулся, глянул немного виноватым взглядом, и принялся лакать, громко шлёпая длинным розовым языком.

— Батюшки, товарищ Беляков совсем буржуем стал! — раздался насмешливый голос от двери.

Председатель повернул голову. В пивную зашёл протоиерей подполковник Воротников, начальник политотдела армии. Правда, в ней всего-то одна дивизия, но всё же…

— Присаживайся, Михаил Александрович, — на правах старых друзей они давно были на ты. — Не желаешь ли кружечку? По лысине?

— Я же пошутил! — подполковник уселся напротив и протянул руку.

Председатель её пожал и усмехнулся:

— И я шутейно. Но сильно.

— А что такого? В старые времена баре постоянно с собой за стол сажали мосек разных, мопсов там, шпицев.

— А барыни тебя, кобеля в постель клали.

— Вот не нужно гнусных домыслов. Не докажешь. Лучше на себя посмотри — пальто, шляпа, галстук, ботинки блестят… Собака опять же.

— И что? Если колхозник, то должен ходить в грязных сапогах, сам знаешь чем перемазанных, драной телогрейке с торчащими клочьями ваты и засаленной кепке, из которой можно суп варить? У тебя, кстати, ряса наверняка шёлковая?

— Мне по должности положено, — парировал Воротников, одетый на этот раз в повседневную форму с крестиками в петлицах. — И потом, я её пошил за собственный счёт. Месячный оклад отдал. Сам видишь — не в ресторан пришёл, а сюда.

— А чего в рабочее время? — Беляков перешёл на серьёзный тон и подвинул Михаилу Александровичу кружку.

— А…, — подполковник махнул рукой. — Из духовной семинарии еду. В горле пересохло — ужас как. У первокурсников зачёты по физической и огневой подготовке принимал.

— Им что, комплекса ГТО не хватает?

— Это само собой. Но ведь сам понимаешь — выпускники военного факультета прямиком в войска пойдут. И представь, какое впечатление произведёт полковой священник, не сумевший выдержать марш-бросок в полной выкладке? Или гранату правильно бросить.

— Постой, Миша, — Александр Фёдорович даже на миг оторвался от пива. — Вы кого готовите? Я так понимаю, что заповедь "не убий" ещё никто не отменял?

— Саня, — Воротников досадливо скривился. — Вот давай ты не будешь влезать в теологические дискуссии. Тот, кто не умеет защищать Родину, тот не любит её. А как ты помнишь — Бог есть любовь. Ещё вопросы?

Председатель развёл руками:

— Да, пожалуй, и нет.

Подполковник почистил воблу по всем правилам искусства, и разломив пополам, самую вкусную часть, с рёбрышками, положил перед Таксом.

— Извини за шутку, друг.

— Да ладно, чего там, — ответил Беляков под одобрительное ворчание пса. — Понимаем. Проблемы?

— Угу, — откликнулся Михаил Александрович. — Патриарх требует, чтобы наша семинария подготовила не менее трёхсот полковых батюшек. Мне что, родить их? И так псалмы и катехизис из программы исключили для изучения и отработки действий войск в обороне.

— А чего только в обороне?

— Так профессия же мирная… Но в случае необходимости они должны заменить хотя бы взводного.

— А сроки?

— Молчат. А если завтра война?

— С кем, Миша?

— Да хоть с кем.

— Не реально, поверь мне. Только это между нами…

— То есть я могу рассчитывать?…

— Года два, если я правильно понял. Товарищ Каменев говорил…

Протоиерей просиял и поднял кружку:

— Ни слова больше, Саня. За мирную жизнь?

— Выпьем! — согласился председатель. — Ну что, пёс, пора домой?

Домой? Такс подумал чуть-чуть, и согласился. Пожалуй, что и домой.

Эпилог

Холодная зима 34-го. Житие от Гавриила.

Мы его нашли! Месяц назад таксометр Лаврентия Павловича наконец-то показал нужное направление. Сигнал пришёл настолько мощный, что хитрый приборчик не выдержал и задымился, успев напоследок определить координаты.

Приключения, задержавшие нас в пути, достойны отдельной истории, а потому не буду о них упоминать. Когда-нибудь потом, в следующий раз. Или Израил сам проговорится. Только вот сейчас его лучше ни о чём не расспрашивать. Будет, краснея и заикаясь, уверять, что Лос-Анжелес ему никогда и не нравился… И вообще это землетрясение виновато. Не заставляйте Изю оправдываться. Хорошо?

Мы стояли на высоком волжском откосе, а внизу, под горой, раздавался детский смех, прерываемый звонким собачьим лаем. Это наш Такс упорно сопротивлялся попыткам младшего поколения Беляковых запрячь его в санки. Да, я бы тоже не поверил, что хомут — достойное украшение для охотника на полярных медведей.

— Ну что, Гавриил Родионович, забираем и домой? — предложил Раевский, опуская бинокль, через который рассматривал весёлую возню.

— Погоди.

— Чего ждать-то?

— И правда, — согласился я. — Пошли отсюда.

— Куда? — не понял напарник.

— Ты куда собирался? Домой? Вот туда и пошли.

— А Такс?

— Он уже дома, Изяслав Родионович, — поддержал меня товарищ Берия. — Или ты собираешься забрать его у детей?

— Нет, но мы же…

— А мы ещё вернёмся, — Лаврентий Павлович вопросительно посмотрел в мою сторону. — Ведь правда?

— Всё может быть, — согласился я. И медленно повторил: — Может быть всё!