Дикая Дика

Ђ Так нечестно! — Скрежещу зубами, продолжая прокручивать руку, встречая дикий отпор. — Я тоже хочу жить такой жизнью!

Синие глаза на мгновение закрываются, кисть руки расслабляется, сопротивление спадает. Ловлю момент и дёргаю клинок на себя и вверх. Следующий миг, и Данная делает шаг ко мне, проезжаясь по лицу безразличным взглядом, точно увесистым кулаком. Цепкие пальцы перехватывают лезвие, выворачивая его из гарды, а в колено мне летит подкованный каблук. Отпрыгиваю назад, спотыкаюсь и падаю, заботясь только о том, как бы не выронить рапиру.

Трава усыпана студёными каплями ночной росы, босые ступни поламывает судорогами, осенний ветер, заныривая под сорочку, неприятно холодит тело, постепенно наливающееся ноющей болью. Вскинув подбородок, прикрыв ледяные глаза и выставив вперёд острие рапиры, Данная стоит в двух шагах, и на тонких губах его едва заметно подёргиваются равнодушные слова:

Ђ Ты не знаешь моей жизни.

Ђ Так покажи мне её! — Ору не своим голосом, вскакивая на ноги и отшвыривая его рапиру истерическим выпадом.

Дом затаил дыхание, наблюдая за ведущимся сражением. Ветер припал на брюхо в высокой траве, боязливо колыша пушистые метёлки. Примолкли ночные птицы и голосистые кузнечики. Тишина неуверенно прощупывает отданное в её владение пространство, приподнимает волосы на затылке, оглаживает плечи, опуская их к земле, обнимает сзади за грудь, стискивая в грубых руках. Стою, не шевелясь, со вскинутой наизготовку рапирой. Отойдя на несколько шагов в сторону, Данная наклоняет голову, скрывая взгляд за прядями спутанных волос, расслабляет плечи и опускает обе руки вдоль тела. Поза абсолютной безмятежности и открытости. Можно неспешно подойти, поднять руку и нанести колющий удар в любую часть тела. Не могу даже продохнуть — нутро свела морозная судорога. Слышу свою перепуганную кровь и загнанным кроликом дрожащую вокруг меня ночь. Сливаясь воедино, эти звуки превращаются в прерывистый жалобный плач.

Ђ Тогда смотри внимательно. — Гнетуще произносит неподвижный Данная.

Бледное узкое лицо неспешно поднимается к залитому лунным светом небу и поворачивается ко мне. А я ведь не ошиблась в нём. Сразу почуяла беду, как только увидела этого мужчину на пороге нашего дома. И уж совершенно уверилась в правдивости своих суждений, когда разглядела на дне синих глаз тёмную тень. В прозрачном взгляде Даннаи плещется сейчас не просто холод, не ледяные волны беспощадного моря рокочут там, не тысячелетние льды в них застыли. Нет. Из синей сочащейся светом глубины на меня смотрит смерть. Стылый мрак глубокой могилы. Закусываю нижнюю губу и невольно начинаю пятиться, теснимая сжавшим сердце ужасом.

Он прыгает в нападение, и я машинально ловлю лезвие, отбрасываю и увиливаю от следующего выпада. Уверенные ноги его ступают в знакомые шаги, ловкие руки принимают знакомые положения. Я повторяю его движения, следуя той же технике. Но это не танец. Это яростная схватка. В которой мне суждено проиграть. В которой я проиграла заранее. Отшатываюсь и уклоняюсь, отбивая атаки с каждой секундой всё больше устающими руками.

Те слова в письме, которое Данная прислал отцу, означали вовсе не то, что он страшно жаждет вновь увидеть свою любимую Дику. В этом человеке давно нет, и уже никогда не будет тёплых чувств ко мне. Вообще не будет никаких чувств, ведь мертвецам доступно только одно — гнить в могиле, уничтожая всё, на что попадёт хоть капля их трупного яда. Данная имел в виду именно то, что написал — сознавая возможность лишиться жизни, свершая акт мщения, он решил навестить меня заранее и тем самым выполнить данное когда-то обещание. Поселившись в доме отца, он вернул мне долг, не более.

Бьёт и бьёт, без устали и раздумий. Свистит сталь, и мелькают серебряные всполохи. Прилежно подставляю клинок под удары, кое-как держа оборону. В его руках столько силы, потому что в них нет и толики страха или сомнения. Данная начал убивать в себе эти чувства, ещё когда являлся частью моего существа. Уже тогда, пятнадцать лет назад, в его разуме стали происходить изменения, которые в конечном итоге уничтожили мальчика, когда-то любившего меня. Желая разучиться бояться, он убил в себе и все остальные эмоции. Собственными руками свернул себе шею. Страх оставляет нам возможность на секунду задуматься перед ударом или бегством, даёт время принять правильное решение. Не умея бояться, Данная не может делать выбора — он идёт по давно намеченной траектории. И даже сейчас, когда родители отомщены, и, казалось бы, можно вернуться к прежней жизни, он ступает всё по той же дороге, просто не зная иных путей.

Оскальзываюсь в мокрой траве и едва не пропускаю удар. С треском рвётся ткань шифоновой юбки, задетой остриём, ветер подхватывает отрезанный лоскут, оборачивает вокруг трехгранного клинка и подгоняет к гарде, за которой крепко сжаты на рукояти пальцы, что всего неделю назад нажали на спусковой крючок, свершив пятнадцать лет подготавливаемую казнь. Каждое утро этот мужчина просыпался с мыслью о мести, каждый день уверено и непоколебимо ступал к ней, собирая доказательства и сопоставляя факты, каждый вечер засыпал, предвкушая миг расплаты, каждую ночь видел во сне, как пули прошивают насквозь чью-то грудь, навеки останавливая ретиво колотящееся сердце. Змея должна умереть только потому, что она змея. Но для этого и палачу следует разучиться быть живым. Осознано убить себя, чтобы уметь бездумно убивать других.

Рассыпается на волоски срезанная рыжая прядь, заплетаются усталые ноги, горят болью руки, успевшие получить несколько скользящих ударов стального лезвия. Мне не страшно сейчас и почти не обидно. Мне больно и горько. Я не удержала доверенную мне руку. Разжала ладонь, как только вытянула Даннаю из могилы. Пустила маленького мальчика в самостоятельный путь по жизни, по детской глупости и непониманию решив, будто он сильный и справится сам. Но на самом деле всё время, что мы были вместе, Данная шёл по краю могилы, и только моя близость удерживала его от неосторожного шага обратно. Когда нас разлучили, он пошатнулся. Когда я его забыла, он упал.

Скрещиваются клинки, ударяются решётки гард, соприкасаются локти, пересекаются взгляды. Синие глаза, прежде согревавшие меня ласковым светом, принадлежат равнодушному мертвецу — остекленели и подёрнулись паутиной, точно углы старого склепа. Губы, подарившие мне первый поцелуй, плотно сжаты и совершенно не умеют реагировать на окружающий мир. Чуть склоняя голову, он подаётся вперёд так, что дыхание касается перекошенного отчаянием лица, глаза смотрят пристально и безразлично, а тонкие губы шепчут, почти касаясь моих:

Ђ Видишь?

Во всей ясности и чёткости. Всё, до мельчайших деталей. И неважно, что Данная даёт мне всего пару секунд, — я давно уже видела правду, вот только верить в неё не хотела. Он перехватывает моё запястье свободной рукой, подсекает ногой под колено и, заломив руку, вырывает из слабых пальцев рукоять рапиры. Жёсткий толчок между лопаток, и я, согнувшись пополам, бреду прочь от победителя, роняя в траву слёзы, как капли крови. Последний шаг под внимательным взглядом синих глаз, и силы иссякают. Прямо по воздуху сползаю на колени в ворох изодранных юбок, запускаю пальцы в волосы и тихо скулю, захлёбываясь слезами.

От чувства, что пожирает меня изнутри, в панике бежал даже оккупировавший дом мрак. Никакой ночи и никакому горю не сравниться с тем, что держит меня в плену. Не имея названия, оно лишено и границ, и вырваться из его хватки не получится. Мои глупые мечты сгорели в синем огне мертвенных глаз, а ведь я жила ими. Все эти годы я крепко прижимала к сердцу любимого Даннаю, да так, что срослась с ним. А между тем он уже давно мёртв, и теперь пришло время погибнуть и той его части, которую я всё никак не могла от себя отпустить. Вызвав на поединок, он хотел оторвать от меня кусок омертвевшей плоти, в который я вцепилась зубами и когтями, не желая расставаться. Но если так... то лишь мне решать, когда и как закончится этот бой. Раз нет отдельной судьбы для каждого из нас, а Данная не может разделить мою... тогда я приму его.

Опершись руками о землю, пошатываясь, поднимаюсь на ноги. Оборачиваюсь к Даннае, закидывая волосы за спину. Стоит в нескольких метрах — холодный надгробный камень, и отточенные острия обеих рапир нацелены мне в грудь. Делаю первый шаг, стряхивая слезинки с носа и подбородка.

Даже у хладнокровных убийц есть слабые места, и я видела это место на мёртвой душе Даннаи. Тогда, на балконе, когда подобрала с пола бумажного журавлика.

Второй шаг на заострённые клинки. Это не смелость — это отчаяние.

Я была его соблазном. Бесстрашный Данная дрогнул. Он засомневался в какой-то момент. На подъезде к отцовскому дому вдруг задался вопросом, какую девушку хочет встретить — безразличную ему или ту, что всколыхнёт умершие чувства?

Не сдерживая горестного стона, бросаюсь в бег.

Чего больше всего хотят мёртвые? Не почувствовать ли опять тепло? Не увидеть ли вновь свет? Не о жизни ли мечтают мертвецы? Но с того света вернуться, увы, нельзя... А вернуть можно?

Сокращается расстояние, полыхают в лунном свете смертоносные клинки, не дрожат привыкшие убивать руки и не изменяется выражение скрытого под каменной маской лица. Только глаза гасят синий свет, прячась на мгновение за веками, а когда появляются снова... Я оступаюсь на бегу и, беспомощно взмахнув руками, падаю грудью на острия.

Испуганный вскрик мой ударяет прямо в спокойные глаза Даннаи, и тут же по синему стеклу их пробегают извилистые трещины, со звоном лопается прозрачная поверхность, брызжет колкое крошево из продолжающих полыхать синим пламенем глазниц. Тает и плавится пожираемый этим пламенем лёд, с гулким треском раскалывается на куски каменная маска, и предстает моим удивлённым глазам одна-единственная царящая на лице Даннаи эмоция — необузданный страх. Воскликнув хрипло, он отшвыривает за спину обе рапиры — вертясь волчками, они летят над землёй, срезая и сламывая высокие травинки, — и шагает мне навстречу, ловя на вытянутые руки.

Ђ Дика!

Задыхаюсь от резкого толчка под рёбра — Данная вскидывает меня в объятиях и сжимает так, что из глаз вновь вырываются слёзы. Сильные руки грубо проезжаются по спине и вцепляются в волосы. Вздрагиваю, ощутив жёсткие пальцы на затылке и тону в глубоком поцелуе, рождающем жар во всём теле. Со стоном вжимаюсь в Даннаю, стискиваю волосы в кулаках и обхватываю ногами узкие бёдра. Удерживая на руках, он жадно целует меня в шею и вырез сорочки, вынуждая запрокинуть голову назад. Скольжу вниз по его ногам и сама впиваюсь губами в нагую грудь, прикусываю за ключицу и возвращаюсь к лицу, прохожусь кончиком языка по каждой живой мышце влажных губ, проникаю внутрь и распахиваю глаза. Он смотрит на меня, не обрывая поцелуя. Пристально, но и близко не равнодушно, и от такого прямого и откровенного взгляда меня прошибает тугой волной желания. Вспыхиваю краской, чувствуя мягкие прикосновения нырнувших под сорочку ладоней. С трудом отстраняюсь от нежелающих отпускать меня губ и прогибаюсь в спине. Волосы огненным потоком ниспадают на землю, устилая нам ложе. Проводя одной рукой от шеи вниз до живота, Данная опускает меня в траву и накрывает собой, сплетая свои пальцы в замки с моими.

В жизни своей так дико не боялась, и Данная, наверняка, тоже. Нас обоих трясёт от животного ужаса, и только неистовые объятия и горячие поцелуи помогают усмирить заходящиеся в панике сердца. Постепенно успокаиваем друг друга, вновь сливаясь в одно целое, проникая в души и тела. И холодный страх погибает в тёплом спокойствии возрождённой любви. Будем жить.

Дыша мирно и тихо, Данная лежит поверх меня, обняв за спину и утопив лицо в волнах рыжих волос. Нежно оглаживаю твёрдую спину, запустив обе руки под просторную рубаху, и перебираю губами короткие волоски на шее за ухом. Страсть потухла вместе с ужасом — нас обвило негой и тягучей ленью. Слушаю сердце Даннаи, сотрясающее грудь размеренным стуком, — оно бьётся в такт с моим, как было раньше, и так же точно одновременно вырывается из приоткрытых губ наших воздух, щекоча кожу за ушами. Вот теперь всё правильно. Мы на верном пути.

До утомленного слуха доносится мелодичное курлыканье, приоткрываю глаза и улыбаюсь журавлиному клину, рассекающему ночное небо белой стрелочкой. Хлопаю легонечко по острым лопаткам, и Данная, приподнимаясь на руках, тоже вглядывается ввысь, отслеживая полёт птичьей стаи.

Ђ На юг летят. — Произносит он просто, и меня встряхивает от нового звучания его голоса, заполненного глуховатой теплотой.

Усмехаясь, провожу кончиками пальцев по бокам Даннаи и давлюсь смехом, когда ко мне обращается скривлённое от щекотки лицо со вздорно прищуренными глазами. Тяну шею и вновь прихватываю его губы, наслаждаясь быстрым ответом на поцелуй. Садимся в траве, тесно прижимаясь друг к другу, и смотрим в чёрное небо. Длинношеее птицы мерно взмахивают крыльями у нас над головами, отбрасывая лунные отсветы от белоснежных перьев.

Ђ А меня один журавль тоже в путешествие взять обещал. — Хмыкаю я, щелкнув Даннаю по длинному носу.

Ђ Даже если не возьму, — отзывается он, опуская взгляд ко мне, — ты же всё равно за мной следом убежишь.

Ђ А то! — Уверенно киваю в синие глаза, и мы в одну и ту же секунду заливаемся тихим счастливым смехом, обнимая друг друга за шеи и соприкасаясь лбами.

Утром отец найдёт у себя на столе письмо, сложенное в журавля, и мама хлопнется в обморок, когда он зачитает его вслух. Пит надуется, что верная подруга слиняла без него из дому на поиски приключений, но остынет, когда начнёт получать от меня открытки со всех сторон света. Пёс станет скучать по своему хмурому приятелю и будет каждый вечер дожидаться его у ворот, пока мы с Даннаей не вернёмся однажды навестить мою семью. Но всё это — далёкое будущее, а сейчас нас ждёт последняя тёплая осенняя ночь, заполненная лунным светом и журавлиным курлыканьем. Хорошо, что нас снова двое и вдвойне проще придумать достойное этой ночи занятие.

2-26 декабря 2009 года

4