одержимость, как один из вариантов

-Береги себя, ешь витамины, — он хотел поцеловать меня и находился уже где-то далеко, в своем бизнесе, в своей Литве он уже расстался со мной и на этот раз.

-Ты что, думаешь, что я ничего не понимаю, что я не догадываюсь, зачем тебе эта газета? — говорить у меня получалось только с большими паузами, которые возникали совершенно не там, где должны были быть по смыслу, а там, где прерывалось мое дыхание.

-Зачем? — его голос был абстрактным, эмоционально неокрашенным, голос здравого смысла и убитых надежд.

-Ты хочешь купить мне квартиру и не собираешься на мне жениться, я должна буду воспитывать ребенка одна, только одного ты не учел, что я не собираюсь жить в этом городе. Если хочешь мне помочь теперь, дай мне деньги не квартиру и я куплю ее там, где мне будет нужно, нас ты не увидишь. Прости, любимый, но одной жопой на двух стульях не усидеть.

-Я тебе ничего не обещал.

Это окончательно добило меня, я вышла, глубоко вдыхая воздух, пошла прочь, я была абсолютно уверена, что он лжет. Он обещал мне. Он обещал, когда говорил, что у нас настоящая любовь, что я дороже всех на свете, что мы всегда будем вместе. Он обещал мне, потому что не сказал прямо и честно, что ничего не обещает.

Я обошла два раза вокруг пятиэтажного дома, на первом этаже которого находился злополучный салон, пока не решилась войти, сжимая губы в узкую фальшивую улыбку. Меня только что сбросили с небоскреба, но я должна была соблюдать приличия. Может быть, это и есть выход, тереться среди людей, стараться по необходимости соблюдать приличия до тех пор, пока маска не прирастет к лицу и не станет родной, когда станет немного легче.

Салон красоты — это пчелиный улей и женский клуб в одном лице. Все друг друга знают, но не слишком сближаются, чтобы не возникало ничего личного, иначе можно лишиться морального права передавать друг другу легкие ничего не значащие сплетни, версии и разговоры. В тот день я предпочла чай и больше слушала, лишь иногда кивая головой.

-У меня что-то голова разболелась, — объяснила я свое необычное состояние, и уехала, не дожидаясь, пока просохнут ногти. Мне это было безразлично, пусть лак даже обдерется, пусть маникюр испортится.

ГЛАВА 7

* * *

Завешай зеркала: у нас в семье покойник,

Моя любовь к тебе сегодня умерла

Все те же стул и стол, все тот же подоконник,

Но только нет ее, завешай зеркала.

Я шагнула за порог своей ненавистной съемной квартиры и впервые в жизни была ей рада, мне не надо было притворяться, улыбаться, скрывать свои эмоции. Я расплакалась и поставила около дивана упаковку туалетной бумаги, чтобы можно было в нее сморкаться, я отключила телефон и огляделась вокруг. Моя натура требовала какого-то действия, физического движения, я должна была изменять положение своего тела, чтобы облегчить состояние души. Первым делом я собрала все, что напоминало мне о Эдвардасе в большую картонную коробку, а его зубную щетку со злобой бросила в мусорное ведро. Мне стало легче, но не веселее. Я сидела и плакала, плакала, увеличивая гору скомканной туалетной бумаги около дивана. Когда гора вырастала слишком, я собирала всю кучу и несла ее в мусор, чтобы насморкать новую гору. Я делала перерыв на сон и на еду, я выводила гулять собаку в темных очках, чтобы скрыть опухшие глаза, я не смотрелась в зеркало и не выключала телевизор, но что том показывали, мне было безразлично, важен только видеоряд, смена пестрых картинок.

Так прошло около недели, из своего подполья мне пришлось выйти, потому что необходимо было звонить маме по давно заведенному графику, чтобы не вызывать у нее опасений. Пару раз телефон звонил, но в трубке слышалось только далекое шипение, я догадывалась, что это Эдвардас зондирует почву, но ничего ему не говорила. До тех пор, пока я не слышала его голоса, я могла справиться со своим горем. У меня были деньги, чтобы протянуть какое-то время, а на будущее я разработала маловероятный план моего отъезда куда-нибудь далеко-далеко. Это "далеко" могло находиться, например, в Саратове, где живет моя любимая подружка Ленка, с которой вместе мы не только ребенка воспитаем, но и горы свернем. Мне нужен был близкий человек рядом, но не мама, потому что мама — это детство, я не видела в ней опоры и поддержки.

-Привет, — донесся однажды тихий голос, когда я бездумно схватила трубку.

На меня сразу накатила такая волна тоски, что я поняла — если поговорю сейчас, то все мои сопли напрасны, зря я наплакала столько туалетной бумаги, потому что снова я вернусь в тот день, когда услышала, что Эдвардас ничего мне не обещал. Слишком рано открылся заветный сундучок, я еще была не готова в него заглянуть.

-Я не могу с тобой говорить, прости, — глухим голосом ответила я и бросила трубку, из которой доносились тревожные звуки: что? Не понял? Повтори еще раз.

Я записалась на прием к гинекологу, хотя уже точно знала, что беременна. Меня посмотрели на узи и добрая женщина из платной клиники сообщила мне, что не может вести мою беременность, хотя, конечно, поздравляет и очень за меня рада, но мне все равно придется наблюдаться по месту жительства, единственное, что она может для меня сделать — это посоветовать кесарево сечение и предупредить, что понадобится флюорографический снимок отца.

Я купила книжку американского автора о ходе беременности, где весело, с доступными картинками описывалась каждая фаза. Идти по месту жительства я не торопилась, еще очень живы были воспоминания о том, что каждый гинеколог в первую очередь стремится прочесть малоприятную и бесполезную лекцию на одну из тем:

-Зачем так рано начали жить половой жизнью ( что же мне теперь обратно зашиться?)

-Почему живете нерегулярно, часто меняя партнеров ( где же его взять, одного прекрасного партнера, как будто у меня очередь под окном стоит, а я все мордой трясу)

-Зачем рожаете без мужа, лучше теперь же узаконить отношения ( а я-то сопротивляюсь, хочу стать матерью-одиночкой, это некая форма мазохизма, малоизученная, но доставляющая мне максимальное удовольствие)

Оттягивая поход в государственную клинику, и почитывая историю счастливой беременной американки, я килограммами поедала замороженную вишню и борщ из банок. Мое новое состояние подарило мне способность по внешнему облику определять вкус продукта, пусть даже он и в банке. Я слегка отупела, как и полагается беременной женщине, которая иначе не смогла бы перенести своего положения и дальнейших родов, мне уже стало немного наплевать на Эдвардаса, на мою любовь, теперь меня занимало только то, что находилось внутри меня, и что я должна была сохранить, во что бы то ни стало.

Звонок Эдвардаса теперь был уже не таким болезненным, мой мозг словно был укутан теплой мягкой ватой, он не так остро реагировал на внешние возбудители, теперь я с большим трудом переносила голод, чем разлуку с любимым.

-Привет, не бросай трубку, — Эдвардас говорил со всей скоростью, на какую был способен его прибалтийский язык, он думал, что я все еще та, что бросаю трубку и избегаю разговоров, но я уже была той, что регулярно питается и спит по двенадцать часов в сутки.

-Привет, я не собираюсь бросать трубку. Чего ты хотел?

Все свои моральные силы угробив на то, чтобы я его выслушала, теперь он не знал, что сказать.

— Мне нужна твоя флюорография, — пришла я ему на помощь, — пришли, пожалуйста, с автобусом.

-Я сам буду в Калининграде и завезу тебе, — он так обрадовался, что мне по непонятной причине стало стыдно, будто я сознательно измываюсь над добрым и порядочным человеком.

-Хорошо. Пока, — я положила трубку.

С этого момента я поняла, что Эдвардас — обыкновенный человек. Раньше я искренне и безоговорочно верила каждому его слову, его поступки казались мне если не единственно правильными, то, по крайней мере, наиболее целесообразными. Если он показывал мне на что-то пальцем и говорил, что это черное, то мне незачем уже было и смотреть, черное, значит черное. Теперь я не перестала его любить, просто моя любовь изменилась, как и я сама. Он спустился ко мне со своего пьедестала, который я сама же и воздвигла, он стал понятнее и проще, но что-то ушло из меня вместе со слепым восторгом безвозвратно и навсегда.

Я прохаживалась по двору со своей коричневой собачкой Ролой, единственным существом, которое ни разу меня не разочаровало, потому что я никогда особо не обольщалось на ее счет, нам приходилось с трудом отыскивать чистые участки вытоптанной земли: ранняя весна превратила двор в место, где, как казалось, справили свою нужду собаки всего мира. Теперь пришла наша очередь.

Я сразу увидела машину с литовскими номерами, и, хотя это была незнакомая, совершенно новая машина, сразу поняла, что приехал Эдвардас. Все злые и обидные слова я уже не один раз высказала ему заочно, поэтому теперь могла просто стоять и улыбаться. Улыбаться тому, с каким важным видом он вылазит из своей белоснежной "ауди", как нажимает кнопки сигнализации. По нему сразу видно, что он готовил мне сюрприз и вот теперь предстал во всем блеске: кожаный салон, коробка-автомат, дорогая резина.

-Привет, — походкой победителя он подошел ко мне и осторожно поцеловал в щеку.

-Новая машина? — кивнула я на белоснежную игрушку.

-Ты видела номера? — расплылся он в широкой простодушной улыбке.

-А что с номерами? — не поняла я.

-Там латинскими буквами практически написано твое имя, я этих номеров две недели ждал.

Мне стало смешно и горько. Смешно оттого, что этот взрослый седой человек на полном серьезе думал, что мне, беременной незамужней женщине, в чужом городе, не все равно, какие там у него номера. Наивный! Мне наплевать на марку твоей машины, на ее цвет и максимально возможную скорость. Во мне сейчас две жизни, мне надо быть мудрой за двоих и осторожной за двоих, а на такую ерунду в моем организме просто места не осталось. А горько мне было оттого, что как бы хорошо я сейчас все не объяснила, он все равно никогда не поймет меня, и мой бисер свиньи снова затопчут в грязь.

-Дома отключили отопление, там холодно и сыро, поехали куда-нибудь обедать, — я предложила это для того, чтобы пережить первый момент встречи на людях, чтобы можно было держать дистанцию и не скатиться к обычной истерике.

-Поехали в китайский ресторан, — обрадовался Эдвардас, наверно думал, что я его прогоню.

После того, как мы на двоих растерзали утку по-пекински, единственное блюдо этой кухни, которое признавал Эдвардас, он еще больше подобрел и предложил поехать в Светлогорск подышать свежим воздухом.

Мне совсем не хотелось домой, и я легко согласилась на свежий воздух и на молочный алкогольный коктейль, по которым я схожу с ума, но редко позволяю себе из-за большой их калорийности.

-Что подумают официанты, беременная пьет алкогольный коктейль, — Эдвардас взял меня за руку, всей своей фигурой изображая безграничную тихую нежность.

-Подумают, что я жду мальчика, — я ответила без улыбки, потому что могла теперь позволить себе не притворяться, имею я право, хотя бы, на правдивые эмоции!

Когда мы вернулись в бензиновую слякоть душного и вечно пасмурного Калининграда, Эдвардас, скосив на меня глаза, сразу повел машину к стоянке. Он ждал моей реакции, но я про себя только усмехнулась и ничего не сказала на это, потому что вдруг на меня навалилось странное безразличие, плотное, как большое ватное одеяло. Если бы он сейчас уехал, я бы не расстроилась, я достала бы очередной пакет замороженной вишни и поедала бы ледяные ягоды руками, выбирая сначала самые спелые, самые крупные. Теперь я сделаю то же самое, я приду и достану свой пакет, пусть он делает что хочет, у меня свои планы и даже, наверно, своя жизнь, которая не может зависеть только от его приездов.

Я лежала, ела вишню, когда из ванной раздался недоуменный голос:

-Любовь моя, а где моя зубная щетка?

-Я выбросила ее, — ответила я громко, но спокойно.

Он не поверил своим ушам, он удивился так, будто я выбросила миллион долларов или бриллиантовое колье на ту же сумму.

-Как выбросила? — спросил он, медленно заходя в комнату, — просто выбросила?

-Нет, не просто, — ответила я, не понимая, чему он так удивился, ведь я и его уже практически готова была выбросить из своей жизни, — не просто так, а с волшебными словами "щетка, улетай, у Эдвардаса не вставай".

-Любовь моя, где щетка? — он присел на краешек дивана с доброй улыбкой человека, прощающего мне все мои идиотские шутки.

-На городской свалке, — ответила я, доедая последнюю ягоду, мелкую и кислую.

Эдвардас всегда меня хотел, беременность его не исправила и не остановила. Это желание мне льстило и я уступила его домогательствам, как уступала практически всегда, потому что физическая близость — это единственный для него способ доказать свою любовь, я уступила ему, чтобы дать возможность проявить свои чувства, не подозревая, что именно отсутствие физической близости давало мне силы держаться достойно.

-Как ты мог мне сказать, что ничего не обещал, как у тебя язык повернулся, ты же сам всегда говорил, что у нас с тобой не то, что у других, что это единственная любовь твоей жизни, — слезы опять текли ручьями, и я ненавидела себя заранее за свой завтрашний опухший нос, за красные глаза, за эту вечную слабость, которая и давала ему безграничную власть надо мной.

Единственный способ добиться чего-нибудь от мужчины — это до того, как. После уже бесполезно: самообладание собрано в кулак, здравый смысл торжествует.

-Мне нужно время, мне просто нужно время, — сообщил мне Эдвардас.

-Сколько тебе нужно времени?

-Я не могу так точно ответить, сколько, я тоже хочу быть с тобой, я без тебя даже похудел на десять килограммов. Не знал, что у тебя такой противный характер.

-У меня не противный, а твердый характер.

-Я старый больной человек, зачем я тебе нужен?

-Сейчас поздно рассуждать о твоем возрасте и здоровье, надо было думать об этом, когда ты шел со мной знакомиться в Омске. Мне сейчас нужно, чтобы ты мне пообещал, что мы поженимся. Через какое-то время.

-Это ультиматум.

-Просто я хочу вынести из всего этого кошмара какую-то пользу, а то все забудется и пойдет как раньше, а я так не могу, мне нужен ответ, — я решила, во что бы то ни стало, довести разговор до конца, вытянуть из него эти слова.

-Хорошо, я обещаю тебе, — он вздохнул, как будто сказал то, чего не собирался.

Кстати, о его здоровье, мне хорошо было известно, о чем он говорит: после какой-то травмы у него развился синдром Паркенсона, это была не сама болезнь, а только синдром, что в переводе с латинского означает подобный. Подобный по симптомам. На деле это выглядело, как легкое потрясывание правой руки и несколько напряженное состояние правой половины тела. Эдвардас очень напрягался по этому поводу, ему казалось, что все считают, будто он с большого будуна или недавно воровал кур, а чем сильнее он напрягался, тем больше усиливалась дрожь в руке. Мне это не казалось чем-то ужасающим, просто я старалась успокаивать его, отвлекать, чаще держать за руку.