Спасатель. Книга вторая. Великий княжич

Придя к такому решению, я решил не откладывать дело в долгий ящик. Пошарив в палатке, я нашел холщовый мешочек с финиками, который намедни купил для детей, быстро нарвал каких-то блеклых цветочков, потом, подумав, плеснул на лицо воды из фляжки, чтобы смыть дорожную пыль, и решительно отправился искать Сбыславу.

Сбысю я нашел быстро. Она сидела на мягком покрывале, накинутом на телегу поверх соломы, и читала книгу, время от времени посматривая на воспитанника, упражняющегося в фехтовании. Вопроса, где девушка раздобыла фолиант, у меня не возникло. Конечно же в княжеском походном книгохранилище. Все знали о моей любви к разным рукописям, как древним, так и современным, да и Ярик под моим влиянием тоже стал питать уважение к книжной премудрости, не ставив ее, впрочем, выше практических умений. Так что наша полевая библиотека составляла уже сотни томов и постоянно увеличивалась, и все больше бояр начинали потихоньку брать из нее книги и почитывать на досуге.

Заслышав знакомую кошачью походку, по крайней мере, я льщу себя мыслью, что хожу тихо, как охотник, Сбыся подняла голову и рассмеялась:

— Гавша, ты почему цветочки в руке несешь, словно веник? Их положено за пояс затыкать. Или хочешь, чтобы я себе веночек сплела?

— А, ну да, это, — попробовал я сформулировать связный ответ. — Сплети. И посмотри, что у меня есть. Это для тебя.

Девушка с любопытством открыла горловину мешочка и вытащила горсть длинненьких ягод со сморщенной кожицей.

— Ух ты, финики! — Обрадовано воскликнула Сбыся. — Я пробовала их один раз, они сладкие.

— Ага, финики, — подтвердил я, усаживаясь рядом. — А что ты читаешь?

— "Наставление Ярослава сыновьям".

— О, полезный текст, — наконец-то нашел я тему для беседы. — Пригодится для воспитания Ярика. Кстати, я все "Поучение Ярослава" наизусть помню.

— Неужто? Вот это тебя строго воспитывали. И на, погрызи финик, он такой вкусный.

— Финик — это еще что, вот когда построим большие корабли, то привезем из Китая апельсины, мандарины и арбузы. Это такие сладкие сочные ягоды, вкуснее не бывает.

— А из Гаврилии что привезешь?

— Оттуда ананасы. Растет в земле, как репа, но на вкус слаще груши. А еще тыквы и потаты, из них каши превосходные выходят. Когда рожь или пшеница не уродятся, все будут потаты есть. И еще начнем сажать подсолнухи. Из них такое масло превосходное можно выжимать, получше льняного или конопляного. А ты кушай, кушай. Небось, умаялась за день.

— Отчего мне уставать? — Удивилась Сбыслава. — Вот раньше, помню, пока у отца в тереме жила, так вставала до зари, чтобы коров подоить да пастуху выгнать. Дворовым же девкам молоко не доверить. Потом завтрак работникам наготовить, и весь день без остановки — птицу кормить, за коровами навоз убирать, пироги печь. Муку, конечно, сама не молола, для того холопка имелась. И прясть... — Сбыся вздохнула. — Смотря по времени года — шерсть, лен, пеньку. И ткать, и вышивать. А тут — какие дела? Даже завтрак готовить и то не приходится. Вот и взялась за книжку.

Так, это все очень познавательно, но мне хотелось перевести разговор в нужное русло:

— Сбыся, Сбыслава, — я от волнения чуть кашлянул и принял официальный вид. — Аннушка, я вот хотел сказать...

— Да? — Девушка чуть подалась вперед и подняла лицо, встретившись со мной глазами. А глаза у нее были чарующие — светло-голубые, ласковые и добрые.

— Знаешь, знаешь...— никак не мог я найти нужные слова.

— Ну?

— В общем... — подходящие фразы все не приходили на ум, и я решил идти в обход. — Сегодня Егорка жениться решил. Девушки тут такие красавицы, вот он и не устоял. А у тебя жених есть?

Сбыся вдруг помрачнела, улыбка с ее лица мгновенно исчезла, и она, раздраженно хлопнув ладонью по тележному борту, соскочила на землю.

— Да, есть! — вскричала заслуженный педагог княжества и, схватив мешочек, хотела запустить им подальше. Впрочем, Сбыся все-таки пожалела дорогое заморское лакомство и аккуратно положила его на землю. Но лицо ее пылало алым цветом, споря по яркости с разгоравшейся зарей, а глаза метали молнии. Девушка, приподняв полы сарафана, собралась было резво убежать, но напоследок остановилась и прокричала так, что княжич прекратил тренировку и недоуменно посмотрел на свою воспитательницу:

— И никакой Гаврилии за океаном нет! Небылица это. Никто о ней сроду не слышал, и в книгах о такой земле не пишут!

После этой яростной тирады Сбыся развернулась и умчалась прочь из становища. Ох, время меня побери! Почему мы учили столько наук, защищали кандидатские по нескольким темам, а женскую логику не проходили? Впрочем, ответ лежит на поверхности. Разыскивая летописи и выуживая всяческие сведения о старине глубокой, мы часто имеем дело с сильными мира сего — боярами, купцами да игуменами, и почти все они мужчины. А вот общаться с молоденькими девицами, кроме как спросить дорогу или попросить воды напиться, спасателям не полагалось.

Июль 1238 г. Верона. Италия.

В Германскую империю Городецкое посольство ехало не торопясь. Если в Никею посланцы князя мчались на кораблях по бурной реке среди льдин, чтобы успеть повлиять на летнюю военную компанию, то здесь особой причины для спешки не имелось. Император готовился к войне основательно, собирая войско несколько месяцев, и потому послов отправили не сразу, а лишь наготовив подарки.

Как и предсказывал вещий Гавриил, сборным пунктом для своего войска Фридрих назначил Верону. И вот, миновав очередной холм, послы, наконец, увидели цель своего путешествия. Тимофей Ратча остановил коня и, достав обзорную трубу, долго рассматривал каменные стены города, тихонько при этом напевая:

Верона ждет,

Мы все вам рады,

Коль вас в Верону занесло,

Судьба порою шутит зло.

Здесь два семейства правят бал,

Здесь вместо библии — кинжал.

Кто в этом месте не бывал,

Верона — мести карнавал.

Эту песню новгородец услышал, когда воевода Гавриил, провожая делегацию к императору Запада, наставлял его, чтобы не искал Фридриха по всей Италии, а ждал в Вероне. При этом Гавша, давая Ратче указания, как лучше проехать к Вероне, вдруг вспомнил о чем-то забавном и напел эту песню. Повторил он ее лишь один раз, но у людей в дописьменную эпоху, когда приходилось держать в голове и свод законов, и карты, и древние предания, и вообще все сведенья обо всем на свете, память была развита великолепно. Хотя Ратча, как типичный новгородец, грамоту знал прекрасно и все важное записывал на бересту, но память имел не хуже, чем у менее грамотных современников. Поэтому, увидев эту саму Верону воочию, Тимофей без труда вспомнил слова чудной песенки и с удовольствием пропел ее.

А вот отец Симеон никакого удовольствия не испытывал и слушал своего коллегу с нескрываемой тревогой. Протоиерей и без того был недоволен всем — и необходимостью переться в дальнюю даль, и тряскими дорогами, из-за которых пришлось пересесть из возка на лошадь, и перспективой общения с латинянами, и тем, что епископские кафедры в княжестве начнут делить в его отсутствие. А тут еще Ратча страху нагоняет. Хотя не все слова песни были понятны, но уловить основную суть оказалось несложно — город сей злачный вертеп антихриста, куда добрым людям лучше не заходить.

Впрочем, сам новгородец не воспринимал песенку столь буквально, ведь никаких предостережений относительно коварства и лихости веронцев воевода не давал. Поэтому Верону Тимофей рассматривал исключительно с практической точки зрения, чтобы вникнуть, как латиняне строят мосты, как планируют стены, какие возводят башни. А посмотреть было на что, фортификация города была довольно интересной. Подобно Козельску, Верона почти со всех сторон окружена рекой, но не возвышалась на холме, а лежала на равнине. Периметр ее укреплений очень длинный, даже больше, чем в Козельске, и все стены с башнями исключительно каменные, хотя и весьма разномастные.

Стоя на холме, Ратча через мощную оптику мог разглядеть, что с западной и южной стороны города высились огромные каменные арки, оставшиеся от древних ромеев, живших еще до Христа, и до сих пор служившие воротами. Ромейских стен, правда, почти не осталось, их еще со времен владычества франков неоднократно чинили и переделывали. Восточную стену, обращенную к зрителям, строили явно недавно, не больше сотни лет назад. Она была одинаковой высоты и одного цвета. С этого направления, прикрытого и рекой, и мощными укреплениями, штурмовать город, буде такая надобность, явно не стоило. Но и с южной, напольной стороны, стены тоже подновлялись не так давно.

Отметив про себя все эти нюансы, как будто ему и впрямь предстояло идти на штурм Вероны, Ратча тряхнул головой, вспоминая о цели поездки. Впрочем, на первый взгляд действительно могло показаться, что Верона находится в осаде. Вокруг ее стен, заняв все луга и холмы, раскинулся палаточный городок.

Молодой швабский рыцарь Вальтер фон Анвейлер, сопровождавший делегацию, с гордостью показал послам на огромный военный лагерь:

— Посмотри, святой отец, сколько народа собралось воевать с еретиками, — произнес Вальтер на латыни, а затем повторил для Ратчи на немецком.

— И кто же эти еретики? — с подозрением переспросил Симеон, но его прервали тревожные крики дружинников:

— Смотрите, поганые! К нам скачут.

— Верно, сарацины, — обернувшись, подтвердил Ратча. — Не меньше сотни.

Увидев, как посол схватился за меч, Вальтер снисходительно улыбнулся и небрежно махнул рукой, указывая назад:

— Это наши сарацины, из Лючеры. Раньше они обитали на Сицилии, но потом император победил их и перевез в Италию, выделив им место для поселения. Они там обжились, построили мечети или же поставили минареты вокруг бывших католических храмов и теперь чувствуют себя в Лючере как дома.

— И что, — с недоверием спросил отец Симеон, — император доволен своими... э... новыми подданными?

— Еще бы, ведь они хорошо возделывают землю, в чем, надо признать, сарацины весьма искусны, ткут шелковые ткани, работают в ювелирных лавках и тем приносят немалый доход своему повелителю. А главное, восточные воины очень преданы господину. — Фон Анвейлер понизил голос и доверительно поведал тайну, о которой, впрочем, и так все знали. — Лючерцы настолько почитают своего султана, как они называют Фридриха, что император даже хранит у них свою сокровищницу.

— А еще на басурман не действуют анафемы римского бискупа, — вполголоса добавил протоиерей. — Когда Фридрих ссорится с самозваным апостоликом, то христианские рыцари не знают, на чью сторону встать — римского папы или императора, а вот сарацины не ведают сомнения.

Между тем сотня экзотических воинов подскакала поближе, и Вальтер наконец, оглянувшись, признал свою ошибку:

— А нет, это не лючерцы. Это египтяне, которых прислал султан Малик эль-Камиль. Кстати, православные у нас тоже есть, это войско императора Ватаца. Но они расположились с той стороны города и отсюда их не видно,. А вон там наш лагерь, швабский. Сам король Конрад (* сын императора Фридриха), конечно, расположился в Вероне. Но всем людям, а тем более лошадям места в городе не хватает.

Пропустив вперед арабов, делегация снова тронулась в путь. Но, подъехав к шатрам германских рыцарей, Ратча остановился и недоуменно поднял голову, рассматривал знамена:

— Я полагал, что на германских стягах обычно изображают крест, а тут степные орлы.

Швабский рыцарь немного смутился, но потом с гордостью вскинул голову и привел историческую справку:

— Раньше да, были кресты. Но еще раньше, тысячу лет назад, отряды римских императоров воевали под знаком орла, и Фридрих решил возродить этот древний славный обычай. Но орлы только у германцев. А к нам еще прибыли рыцари из многих стран — Кастилии, Англии, Франции, Венгрии. Все державы решили принять участие в святой войне против еретиков. Это же настоящий крестовый поход! И вы вот еще присоединились.

Отец Симеон, услышав о крестовом походе, попытался выдавить из себя благочестивую улыбку, но не преуспел в своих стараниях.

— И с кем же намерены скрестить мечи славные крестоносцы? — Вопросил протоиерей. — Кто эти ужасные еретики?

— Все, кто бунтуют против императора, поддавшись на лживые увещевания римского первосвященника, становятся еретиками. Сейчас мы воюем с Миланом, Брешией, Болоньей, Фаенцей, Пьяченцей и некоторыми другими городами.

— То есть их жителей называют еретиками не потому, что они почитают дьявола или опровергают догмы церкви, а от того, что не желают подчиняться законному повелителю? — уточнил протоиерей, несколько обескураженный такой странной юридической и богословской трактовкой.

— Именно! — вскричал Вальтер, остановив лошадь. — Все подданные, осмелившиеся сопротивляться богоугодному правителю, становятся еретиками перед законом.

— А что, неплохое правило, — наконец-то соизволил одобрить латинянские порядки отец Симеон. — Ну, поехали дальше.

Вальтер, бывший старожилом лагеря, оказался неплохим экскурсоводом и охотно разъяснял послам, где чьи отряды находятся:

— Вот на этих не смотрите, это новобранцы. Их привел тревизский маркграф Эццелино да Романо. А вон наши верные итальянцы. Вот стяг Пармы, это кремонцы, там моленцы и реджиосцы...

У отца Cимеона в глазах уже рябило от разноцветных стягов, флажков, шатров, палаток, ярких нарядов рыцарей и пестрых лошадиных попон. Но Ратча старательно крутил головой по сторонам, все внимательно запоминал и делал выводы.

На первый взгляд казалось, что это огромное войско легко возьмет любой город, даже хорошо укрепленный. Но воевода Гавриил прав. При скоплении такой массы людей на одном месте может начаться мор, и армия потеряет от болезней больше ратников, чем в сражениях.

Доставив послов в лагерь, Вальтер показал им место для стоянки, приказал своим людям помочь установить палатки и доставить дрова, а после предоставил в качестве сопровождающего и переводчика итальянца Альберта. Полиглот, как и многие купцы, Альберт знал не только немецкий и латынь, но и понимал по-славянски, так что русичи без труда могли изъясняться с ним.

Когда русские гости удобно расположились в своем шатре, перекусили и выпили вина, они, не откладывая дела на потом, начали расспрашивать Альберта о планах императора:

— Полагаю, — неторопливо выговаривая подзабытые латинские слова, начал беседу отец Симеон, — прежде, чем ударить в сердце Ломбардской лиги — Милан, император прежде должен взять Брексиа, чтобы та вдруг не нанесла удар в спину имперским войскам.

— И судя по карте, — по-немецки добавил Ратча, — от Вероны до Бреши всего полсотни с небольшим верст. Это два неспешных перехода.

— Да, Брешия действительно должна стать целью похода, — мешая сербскую и польскую речь, ответил Альберт сразу обоим собеседникам. — Она не только преграждает дорогу на Милан, но и закрывает перевал Бреннер. Вот только взять этот город будет непросто. Брешию не зря называют львицей Италии. И не думайте, что я испытываю симпатию к брешианцам. Вовсе нет. Я кремонец, и с Брешией мы враждуем издавна. Мой дед в молодости даже попал к брешианцам в плен после битвы при Понтолье. Сражение, надо сказать, было жестоким. Полторы сотни наших людей погибло, а еще больше было пленено. Но, конечно, противнику тоже досталось. Однако брешианцы в безмерной наглости посмели написать в своих лживых хрониках, что убили и пленили двенадцать тысяч человек. Позже они уточнили, что их враги потеряли двенадцать тысяч только убитыми, а сами они потерь почти не понесли. Представляете, насколько лживые языки у этих еретиков? Впрочем, лет через десять славные кремонцы вместе с бергамцами все же захватили Брешию.