| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Впрочем, в это время в Мадрид приходили и несколько утешающие известия из Франции, где вновь обострилось внутриполитическое положение. Заключённый в июне 1573 г. Ла-Рошельский мир и подтвердивший основные положения Амбуазского мира 1563 г. Булонский эдикт изданный 11 июля 1573 года, не удовлетворил радикальную часть гугенотов, которая готовилась продолжить борьбу и ждала лишь удобного момента для выступления.
В августе 1573 г., после издания Булонского эдикта, сначала в Мило, а затем в Монтобане было созвано общее собрание представителей всех гугенотов, которые обратились прежде всего не к рассмотрению параграфов эдикта, а к вопросу об организации страны.
Местность, в которой укрепились гугеноты, была слишком обширна, а владения гугенотов чересполосны: во многих местах разделяли гугенотские владения крепости и замки католиков. Это было важным препятствием для правильности административного надзора и управления. Собрание решило, поэтому, разделить все владения гугенотов на два округа: 1) верхний Лангедок, включавший в себя собственно Лангедок, Гиень и Кверси с главным городом Монтобаном, и 2) нижний — Севенны, Виваре, Руэрг и другие соседние провинции, с Нимом во главе. В каждый округ были избраны губернаторы (Полен и Сен-Ромен), коим была вручена верховная власть. Это значительно увеличивало централизацию гугенотских сил и вместо прежнего чисто случайного повиновения одному из пяти вождей, призывавшего других к себе на помощь. Вводило обязательное повиновение одному общему главе.
Собрание вело себя так, как будто оно было независимым законодательным собранием вполне независимой, лишённой управления страны. Оно считало весь юг своим владением, включило и католиков в число своих подданных, с которых должны быть производимы взимания налогов, и обязало крестьян снабжать гарнизоны припасами.
Объединившись с депутатами из Нима, представлявшими восточный Лангедок, собрание в Монтобане выдвинуло к королю ряд требований, включавших в себя как объявление реформаторской религии свободной на всём пространстве королевства; разрешения взимать деньги на уплату долгов, сделанных протестантами в последнюю войну; в оставлении за гугенотами всех тех мест, которыми они завладели, а также в уступке им тех городов, которые будут указаны выборными депутатами от гугенотов; в сохранении в целости всех тех укреплений, которые были построены гугенотами; и т. д. и т. п.
Разумеется, королевская власть не могла принять все эти унизительные требования. Как заявила прибывшим к королевскому двору гугенотским послам возмущённая Екатерина Медичи: "Если бы Конде был жив и с 20000 конницы и 50000 пехоты находился в центре государства, он не потребовал бы и половины того, чего требуете вы!"
Тут необходимо сказать несколько слов о гугенотах — французских кальвинистах. Во Франции гугеноты были скорее не религиозным, а политическим движением, разделяясь на "гугенотов религиозных" и "гугенотов политических" — действительно активных участников религиозных войн во Франции, и состоявших в первую очередь из аристократов, лишь временно влившихся в среду кальвинистов. Они воспользовались организационными формами кальвинисткой церкви, но в массе были мало затронуты ее учением. По сути протестантизм стал во Франции идеологическим знаменем знати, боровшейся против усиления королевской власти и требовавшей сохранения всех старинных прав и свобод аристократии. "Имя гугенотов, — писал венецианский посол во Франции Джовани Микеле, — превратились в название недовольных, и борьба идет не из-за религии, а из-за "общественного блага", как во времена Людовика XI" ("Лигой общественного блага" называлась организация французских сеньоров, выступивших в 60-х годах XV века под предводительством бургундского герцога Карла Смелого против объединительной политики Людовика XI).
Об этом свидетельствовали не только оценки наблюдателей. Ненависть гугенотов к этому королю — объединителю Франции, была настолько велика, и, скажем от себя, понятна, что они не могли удержаться от надругательства над его останками. Они разрыли его могилу и развеяли по ветру его прах ещё в самом начале религиозных войн. Эти сеньоры охотно переходили в кальвинизм. Реформа сулила им конфискацию церковных земель и — в идеальной перспективе — превращение их в самостоятельных потентатов на манер германских князей.
Правда, кальвинистские публицисты говорили много и хорошо о "народе", но под этим словом они понимали не массу, не всех, а часть народа, высшее сословие. Его права и были для них важны, — об остальном они не заботились. Если борьба признавалась ими законной, то лишь в том случае, когда её вела знать. "Когда мы говорим обо всём народе, — высказывался видный гугенотский публицист Губер Ланге, — то понимаем под этим словом не весь народ, а лишь его представителей: герцогов, принцев, оптиматов и вообще всех деятелей на государственном поприще".
В своих выводах гугеноты опирались на Библию и на примеры, представляемые историей Франции и других государств. Когда они доказывали, что "народ" выше и могущественнее короля, что он избирает его, то имели ввиду примеры такого избрания в истории своей родины. "Разве франки, — говорили они, — не сажали на щит своих королей? Разве Гуго Капет по наследству получил корону? А в Польше, Испании и других государствах разве не магнаты, как и во Франции, всегда избирали своего короля?"
Но кальвинизм нужен был сеньорам и по другой причине. Многочисленные дворянские свиты знатных родов юга Франции в церковной организации кальвинисткой церкви обретали новые узы, которые связывали их с "оптиматами", превращавшимися в пресвитеров новой церкви. Для этих сеньоров религиозная война была и потому желательна, что внешние войны предшествующих царствований подняли авторитет королевской власти и дворянство стало уходить из-под влияния сеньоров. Теперь во главе своей религиозной общины сеньоры шли на борьбу с королевской властью за свои вольности, а в случае удачи — и за свою политическую независимость. Как писал современник событий Клод Антон: "крупные гугенотские сеньоры, группирующиеся вокруг Конде, мечтали вовсе не о высоких должностях при короле, но о разделе королевства на ряд самостоятельных провинций, в которых они были бы суверенными, не признающими над собой ни короля, ни кого-либо другого".
Таким образом, уступки протестантам со стороны короля означали умаление его власти и раскол страны на полунезависимые владения. Из-за чего депутаты должны были возвратиться назад ни с чем.
А между тем гугеноты начали опять свою деятельность. В Лангедоке, несмотря на постоянные перемирия, регулярные переговоры, которые губернатор провинции Шарль де Монморанси вёл с гугенотами, то в том, то в другом месте вспыхивали восстания, начинались военные действия, и города и замки, одни за другими, попадали в руки гугенотских губернаторов. В Оверни движение, начатое ещё во время осады Ла-Рошели капитаном Мерлем и его шайкой, не дававшей пощады католикам, грабившей церкви и монастыри, разрослось в открытый бунт. Из всех замков поднимались гугенотские дворяне, собирались вместе и отправлялись завоёвывать города и замки. Всякая безопасность исчезла в этой области, торговля прекратилась, крестьяне бросали свои поля и уходили в города, или приставали к разбойничьим шайками, которые наполняли собой страну. Но и в городах опасность не уменьшалась: страх овладел всеми. Улицы были вечно переполнены испуганными горожанами; набат не переставал звучать, и с городских стен любого города можно было видеть зарево пожара: горели замки, выгорали целые деревни. Вся верхняя Овернь поднялась как один человек, и под предводительством виконта Лаведана гугенотской знати удалось захватить важнейшие укреплённые местности. А в это время, дворяне нижней Оверни толпами приставали к Мерлю и наводили ужас на католиков. Провинция Дофине представляла собой тоже арену ожесточённой борьбы. Шарль де Монбрэн и Франсуа де Бонн, сеньор де Ледигьер, собирали войска. Созывали отовсюду своих приверженцев и с их помощью отнимали шаг за шагом владения у короля.
И в то время, как гугеноты и прочие противники короля объединялись, стремясь выступить единым фронтом, королевский двор ослабляло отсутствие внутреннего единства. Попытки консолидировать власть в руках короля приводили к совершенно обратному результату. Своими действиями правительство всё более и более увеличивало число лиц, готовых примкнуть к партии политиков. Игнорирование, по их мнению, интересов дворянства, чрезмерное усиление власти и влияния итальянцев, всё это, как и многие другие действия правительства, довели дело до того, что даже дворяне-католики толпами оставляли двор, унося с собой злобу и ненависть к правительству, устранявшему их от участия в управлении делами, переставшему оказывать им прежние милости. Они становились удобным материалом, которым нетрудно было воспользоваться вождям партии политиков на случай восстания. Отъезд Генриха Анжуйского в Нидерланды и опасная болезнь Карла IX возбуждали с особенной силой умы, и вопрос о том, кто сделается по смерти правящего короля государем Франции, занимал всех, так как от такого или иного решения его зависело или утверждение существующего порядка, или радикальное его изменение и изгнание ненавистных итальянцев. Взоры всех недовольных, обращались невольно к герцогу Алансонскому, как к лицу, которое имело наибольше прав занять вакантный трон и на которое знать возлагала все свои надежды; в нём видели человека, заявившего враждебное отношение к существующему порядку дел, недовольного тем жалким положением, в какое король поставил и его, и знать.
Большая часть гугенотской знати, жившей в провинциях, каковы Пуату, Перигор, Анжу и другие, не решалась доселе поднять оружие против короля, так как она не рассчитывала найти поддержку во враждебном ей населении католических городов и в подвластных ей крестьянах, ненавидевших своих господ. Она выжидала удобного момента, ожидала найти поддержку в католической знати и на просьбы королевских агентов не начинать восстания, не оказывать помощи мятежникам юга отвечала обыкновенно тем, что оставалась неподвижно в своих замках. Но то унижение, и оскорбление, которым подверглась знать, присутствовавшая на бракосочетании короля Наваррского, очевидные стремления власти уничтожить права знати заставляли её с ненавистью и озлоблением относиться к существующему правительству, и она, по уверениям Брантома, потеряла всякое уважение к королю. Сношения этой знати с младшим братом короля, герцогом Алансоном и его приверженцами начались ещё до ночи св. Варфоломея. Уже тогда её политические интересы брали верх над религиозными, благодаря чему Гийому де Монморанси, сеньору де Торе (пятому сыну коннетабля Анна де Монморанси), удалось убедить герцога Алансона и придворную знать искать в гугенотах опору для удовлетворения честолюбия. С этого времени связь не прерывалась. Один из виднейших лидеров и военачальников гугенотов Франсуа де Лану, отыскивавший повсюду, и в Перигоре, и в Пуату, союзников преимущественно в среде знати, поддерживал эту связь и в то же время объединял самих гугенотов, организовывал их силы. Теперь, ввиду того положения дел, в какое было поставлено государство вследствие отъезда Генриха Анжуйского, эта знать решилась действовать более энергично и стала побуждать к этому и партию политиков, возбуждая их к восстанию и принятию мер к спасению страны и знати. "Французская знать, — восклицал автор одной из многочисленных брошюр, выходивших в то время, — всегда защищавшая свои вольности и привиллегии, неужели ты стерпишь усиления зла? Неужели ты вынесешь терпеливо то, что с тобой обращаются, как с подлым народом, что тебя делают податным сословием, и всё это благодаря изобретениям итальянцев, которые наживаются нашим добром и которые готовы были бы продавать нам даже и воздух, без которого мы не можем жить! Неужели ты станешь до того пренебрегать и своей честью, и своей репутацией, что впоследствии скажут, что королевство вследствие твоей небрежности было отдано в жертву грабежу и разорению?"
Все эти воззвания находили полный отголосок среди партии политиков, и она теперь, во время проводов Генриха Анжуйского, решилась начать активную деятельность, приняла и план, предложенный ей гугенотами. "Политики" знали, что на их стороне была сила, на их стороне сочувствие и всей политической фракции гугенотов, и всей массы недовольных, как и дворян, так и жителей городов. Сношения были завязаны со всей Францией, дворяне, бросившие двор, служили главными агентами в этом отношении. Не было коменданта какой-либо крепости или начальника какого-нибудь отряда войск, на которых не старались бы повлиять в пользу дела герцога Алансонского. Обещания дать важные места при дворе, в других случаях прямой подкуп успели уже привлечь многих к партии политиков. Настроение умов было таково, что Франсуа Алансонскому не трудно было привлечь многих на свою сторону: "В государстве, — говорил граф Коконна, — мало людей, на которых король мог бы положиться". Кроме того, политикам была обещана помощь в Англии и Германии.
Близость переворота чувствовалась всеми, и уверенность в торжестве партии политиков была чрезвычайно сильна. В провинциях начиналось брожение, а более рьяные из "политиков" пытались поднять страну против короля. Они находили повсюду сильную поддержку, так как беспорядки в управлении страной, отягощение налогами населения возбуждали сильное раздражение, а личное неудовлетворённое честолюбие заставляло многих искать средств возвышения путём вооружённого восстания. В Пуату Ла Гай начал агитацию ещё в конце 1573 г. До этого служивший правительству и, казалось бы, доказавший свою верность во время осады города Пуатье Гаспаром де Колиньи, он стал рьяным противником того же правительства, когда увидел, что его заслуги не вознаграждаются, что его честолюбию не дают удовлетворения. Он потребовал у короля вознаграждения за услуги аббатство дю Пин (du Pin), — ему отказали. Он стал добиваться места президента, потом должности при особе короля; но и здесь его усилия оказались тщетны. И вот, видя неудачу своих просьб, он решился повести дело иным путём, завёл сношения с герцогом Алансонским, переписывался с лидерами гугенотов, посылал эмиссаров в Ла-Рошель, чтобы возбудить в ней восстание. Его деятельность не осталась без результата, и в связи с агитацией гугенотской знати довели Пуату до того, что большинство католической знати взялось активно за дело восстания: одни стали собирать деньги, другие созывали солдат и вскоре подготовили всё для начала восстания.
Умеренная часть "политиков" в лице маршала Франсуа де Монморанси настаивала на том, что бы король назначил Франсуа Алансонского генеральным наместником королевства, видя в этом шаге возможность решить дело миром. Но ни его просьбы, ни заявленное самим герцогом Алансонским желание получить это место не имели успеха. Вместо этого звание наместника королевства получил герцог Генрих де Гиз.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
