Победоносная Казанская война 1530. Части 16 - 20 и далее

  Часть XVI

  Огни на курганах

 

  Пока в Средиземном море происходили вышеописанные события, на северных границах Османской империи разыгрывалось не менее масштабное действо. Конец 1571 г. был отмечен в Польском, Литовском и Русском государствах лихорадочной подготовкой к войне. Собравшийся в ноябре 1571 г. в Люблине сейм принял постановления о созыве посполитого рушения, земельном налоге в размере до 20 грошей с лана (чаще всего земельный налог устанавливался в размере 12 грошей с лана, иногда в меньшем размере — 6-8 грошей) и одноразовом сборе специального военного налога на содержание армии (т. н. "subsidium" — всеобщая подушная подать). Первоначально предполагалось довести численность армии до 60 тысяч человек, но потом сократили это число до 35 тысяч. Одновременно с этим было послано посольство в Рим, с просьбой оказать финансовую помощь в деле борьбы с "магометанами". Пий V пожаловал польскому королю десятину церковных доходов Польско-Литовского государства за 1572 г. Кроме этого, удалось добиться взимания с польских церковных имений (освобождённых от налогов) т. н. "добровольной помощи" ("subsidium charitativum") в размере 100 тыс. злотых. Неминуемо всплыл вопрос о присоединении Польши к Священной лиге, но "партия мира" во главе с самим королём Сигизмундом II Августом, всё ещё надеясь урегулировать проблемы с Турцией путём переговоров, выступила против этого. Однако польский посол не был принят султаном, а требования, которые турки (в лице встретившегося с послом великого везира Мехмеда Соколлу) выставили полякам (уничтожение казачества, возмещение ущерба от их набегов, срытие укреплений Каменца-Подольского, признание Польши вассалом султана, выплата ежегодной дани и т. д. и т. п.), были для них совершенно неприемлемы. Становилось ясно, что войны не избежать.

  Но начавшиеся военные приготовления вскрыли целый ряд проблем, стоявших перед польскими вооружёнными силами. Большую часть армии составляла конница, а количество имеющейся в наличие пехоты было просто мизерно, и как докладывал в Рим в конце 60-х гг. XVI века папский дипломат Руджиери, она "плохо оплачивается, весьма немногочисленна и в целом пригодна только для несения обозной или гарнизонной службы". Весьма красочно описал эту ситуацию в своём трактате современник событий Блез де Виженер, имевший возможность наблюдать польскую армию вблизи. "Всякий дворянин, владеющий землями, поместьями, сёлами, местечками и замками, — писал он, — безусловно обязан лично присутствовать в ополчении с таким количеством людей и лошадей, какое соответствует количеству извлекаемых ими доходов". Характеризуя вооружение и приёмы боя дворян-ополченцев, Виженер пишет: "...Они всегда представляли лёгкую конницу, одетую в кольчуги и кафтаны из лосиной или буйволиной кожи; главное оружие их составляет очень длинное копьё, топор, булава и нож. Большинство из них, в особенности жители Литвы, Червонной Руси, Волыни и Подолии, употребляют сверх того турецкий лук и стрелы, которыми владеют с большим искусством; все же прочие, уроженцы великой и малой Польши и Пруссии уже освоились с пистолетами и карабинами. Во всяком случае они менее пригодны к пехотной службе, нежели к кавалерийской, а также менее способны к осаде или защите крепостей, чем к сражению в открытом поле".

  Выводы Виженера подтверждал и Рейнгольд Гейденштейн, писавший, что "...почти вся шляхта служила в коннице и пренебрегала пешей службой, которая представляла больше труда и меньше блеска". Но и боеспособность польской кавалерии была под большим вопросом. При прекрасной индивидуальной подготовке большинства бойцов, посполитому рушению недоставало дисциплины, а также вредила чрезмерная своевольность и обременённость обозами. Проблему можно было решить наймом иностранных наёмников (прежде всего немцев и венгров), но для их содержания требовались огромные средства, которых в казне, как обычно, не хватало. Например, в 1555-1561 гг. в государственную казну (в Польше государственная казна, из которой финансировалась армия и нужды государственного управления, была отделена от дворцовой) поступило всего 23 тыс. злотых, иначе говоря, менее чем по 4 тыс. в год (это произошло потому, что в эти годы подати не были утверждены сеймом). Но даже вотирование сеймом налогов не гарантировало своевременное поступление средств. В качестве примера можно указать, что из налоговых сумм, установленных в 1564 г., в 1564 г. в казну поступило 87 тыс. польских злотых (47%), в 1565 г. — 74 тыс. (40%), в 1566 г. — 24 тыс. (13%). Кроме того, против иностранных наёмников возражали как магнаты, так и шляхтичи. Уже набор первого наёмного отряда из 600 немецких солдат вызвал протесты со стороны аристократии, которая видела в наёмной армии, и не без оснований, средство усиления королевской власти и насаждения абсолютизма. В ответ им указывалось, что прибегать к услугам иноземных войск короля побуждает крайность, потому что "королевство, имея хорошую конницу, которая может не только поравняться с другими государствами, но даже превзойти их, не располагает достаточной пехотой". Поэтому обойтись без набора иностранных наемников нельзя хотя бы потому, что без пехоты вести полномасштабную войну было невозможно, а собственно польская пехота уступает по своим качествам наёмной немецкой (сами поляки полагали, что один немецкий пехотинец стоит двух польских). В сложившейся ситуации шляхта пошла на попятную, но как уже было сказано выше, встал вопрос финансирования наёмных войск, так как услуги наёмной иностранной пехоты обходились польской казне чрезвычайно дорого, а без своевременной оплаты наемники воевали вяло и неохотно. Требовалась более многочисленная и дешёвая пехота.

  В этой ситуации решили прибегнуть к русскому опыту. По предложению короля, по аналогии со стрелецким войском, сейм в апреле 1572 г. утвердил создание в коронных землях так называемой "пехоты выбранецкой". Каждые 20 лан (около 300 десятин) должны были выставить в случае необходимости для хоругви своего воеводства 1 пехотинца, полностью вооруженного и экипированного. Записанные в "выбранецкую пехоту" рекруты освобождались от повинностей и налогов и должны были проходить в течение года 3-месячные военные сборы. Постановление о "выбранецкой пехоте" гласило, что каждые 20 ланов королевских владений должны выставить "доброго" пахолика, вооруженного ручницей, саблей, топором, в добром обмундировании, а десятники вооружались алебардой. Правда, вместо запланированных 2-х тысяч "выбранцов", к лету 1572 г. удалось набрать всего 1000 бойцов, но с учётом общего кризисного положения с пехотой, это было уже хоть что-то.

  В Литве положение было ещё хуже. Хотя по спискам литовское ополчение могло выставить 28 тысяч конных и 5-6 тысяч пеших бойцов (из которых примерно 1/4 составляли "почты" магнатов), но опыт войны 1534-1537 гг. показал, что реально собрать их к определённому сроку практически невозможно. Но тут "молодой" король имел большее поле для манёвра. Спустя полгода после коронации своего племянника, Сигизмунд, понимая что для управления двумя государствами ему не хватает сил, передал в октябре 1570 г. Дмитрию часть власти в Великом княжестве Литовском. Тот получил судебную власть, права распоряжаться светскими и духовными должностями. К нему переходили все великокняжеские владения. Король Сигизмунд II Август по-прежнему распоряжался великокняжеской казной, из которой на содержание великого князя выделялось 18 тысяч коп грошей литовских в год.

  Первое, что сделал новый великий князь — это обновил состав панов-рады. Ещё Сигизмунд II Август в 1540-х гг. ввёл в состав господарской рады православных. Дмитрий расширил и развил эту практику, стараясь таким образом подорвать влияние Радзивиллов. Одновременно с этим были окончательно уравнены в правах с католиками православные. Согласно изданному привилею, ограничительные статьи Городельского привилея 1413 года утрачивали свою силу. Подчёркивалось также, что шляхта, что шляхта православного вероисповедания и раньше заседала в панах-раде при прежних князьях. Согласно привилею, все представители шляхетского сословия "як Литовского, так и русского народу одно бы веры хрестьянское" на вечные времена пользуются всеми вольностями шляхетского сословия, с правами занимать все должности земские и дворные, заседать в панах-раде: "Потому все другие сословия рыцарского и шляхетского, как литовского, так и русского народа, только бы были веры христианской... на должности дворные и земские, не только подданные костелу Римскому, с этого времени выбраны и назначены быть могут, но одинаково и равно все рыцарского сословия из народа шляхетского люди веры христианской, как Литва, так и Русь, каждый согласно достижениям и заслугам своим, от нас, великого князя, на посты высокие служебные и на другие посты по воле нашей могут назначаться...". Правда Сигизмунд II Август так и не решился ввести в состав Господарской рады православных иерархов, на что они очень надеялись, и этот вопрос Дмитрию пришлось решать позднее. Однако, первый шаг по ограничению "можновладства" Радзивиллов был сделан.

  Во-вторых, тогда же, весной 1571 года Дмитрием было издано распоряжение отобрать в господарских имениях по одному выбранцу с каждых 10 волок земли (литовская волока — 20 десятин): "А такого выбрать, чтобы был красивый, стройный, рослый и чтоб имел к службе охоту". Выбирались неженатые люди, каждому из которых давали по полволоки (10 десятин) земли, свободной от повинностей и податей. Со своих доходов "выбранец" должен был вооружиться мушкетом и саблей и обмундироваться. Набор производился следующим образом. Все крестьяне одной или нескольких деревень, не менее чем с 30 волок земли, сходились, и государевы представители выбирали из них троих (или соответственно больше) "самых красивых и самых способных". Вербовались также беднейшие земяне (мелкие военно-служилые шляхтичи) и "вольные люди, занимающиеся военною службою, которые, известясь о заводимой для сего колонии, приходя с разных сторон, занимали выделенную землю и за оную исполняли воинские повинности...". Правда, набор шёл ещё хуже, чем в Польше, так как значительная часть господарских имений была заложена магнатам, и к лету 1571 г. урядники смогли отчитаться всего о 500-х выбранцах. Выходом из сложившегося положения могло бы стать возвращение из "заставы" (залога) господарских имений, но на выкуп не было средств, а на их принудительное изьятие Сигизмунд II Август (без разрешения которого эту операцию нельзя было провести) не решался.

  Другими, немаловажными решениями Дмитрия стало придание в мае 1571 года малороссийскому казачеству правильной организации. Сущность этой реформы состояла в том, что было организовано постоянное казачье войско, состоящее первоначально из 6 тыс. чел., разделенных на 6 полков: Черкасский, Каневской, Белоцерковский, Корсунский, Чигиринский и Переяславский; каждый полк подразделялся на сотни, сотни — на околицы, околицы, — на роты; при полках полагалась земельная с поселениями собственность, которая давалась на ранг или чин каждому старшине и оттого носила название ранговой земли. Всем записанным на службу казакам определено было жалованье деньгами и сукнами; им выданы были особые войсковые клейноты; назначен, был центральный, город с монастырем, шпиталем и смежной землей, Терехтемиров (совр. Трахтемиров); разрешено было иметь собственный в городе Чигирине (который, по замыслу командования, должен был стать центром обороны Правобережной Украины), судебный трибунал; объявлен был вместо старосты и воеводы, особый, назначаемый великим князем "козацкий старшой", которого казаки обыкновенно называли гетманом; окромя "старшого" остальных старшин — полковников, судей, есаулов, писарей позволено было казакам выбирать самим. Надо отметить, что эта реформа имела двойственный эффект. С одной стороны, господарь, образуя регулярную казачью организацию, получал послушное своей воле, к тому же постоянное, а не временное и случайно набранное войско, всегда готовое к походам силой против неприятеля, которое во всякое время можно было противопоставить как мусульманам, так и другим врагам его государства. С другой стороны, эта реформа привела к разделению казачества и окончательному формированию т. н. Низового Запорожского казачьего войска. Не записанные на казачью службу жители Малороссии уходили в низовья Днепра, где складывались в отдельные и небольшие группы, общины или курени, представлявшие на первых порах своего рода землячества: курень Каневской, т. е. община земляков, вышедших из Канева; курень Полтавский, т. е. община земляков, вышедших из Полтавы; то же нужно сказать о куренях Крыловском, Переяславском, Уманском, Корсунском, Калниболотском, Стеблиивском, Донском и других. Из мелких групп или куреней составилась потом большая единица общины, т. н. "вельможный Кош славных низовых козаков". Впрочем, постоянного казачьего населения в Запорожье не было, за исключением отдельного "дежурного" отряда предназначенного для "пригляда" за татарами. Как правило большинство "низовых" казаков проживало непосредственно в Малороссии, где они вели собственное хозяйство, а Сечь служила лишь местом их сбора перед предполагаемым походом.

  Проблемы были и с финансами. Налоговая система Великого княжества Литовского была построена по схеме, свойственной для большинства европейских государств того времени. Шляхта и духовенство как привилегированные сословия были освобождены от уплаты постоянных налогов. Их тяжесть ложилась на плечи тяглых сословий — мещанства и крестьянство.

  Шляхта была обязана платить чрезвычайные налоги с собственных имений (их было два вида — серебщина и поголовщина), которые назначались с её согласия вальным сеймом и были предназначены для расходов на военные цели. Именно от поступления в земской (государственный) скарб этих налогов (что было вместе с обязанностью служить в посполитом рушении одной из основных земских повинностей) зависело выполнение различных задач по обеспечению обороноспособности страны, в первую очередь содержания наёмного войска. С предварительного согласия великого князя налоги могли выплачиваться не только со шляхетских, но и с господарских землевладений. К уплате серебщины привлекались также мещанские и духовнык землевладения "на земском праве".

  В отношении господарских имений великий князь имел больше возможностей задействовать средства административно-директивного характера. Это вытекало из непосредственного патримониального характера его отношений с подданными. Господарь часто пользовался этим источником финансирования, особенно при недостатке средств. С другой стороны, господарская власть должна была проявлять солидарность со шляхетским сословием в несении бремени расходов на военные цели и отвечать за свои внешнеполитические инициативы.

  Татарские набеги в 1570 г. заставили литвинов задуматься над перспективами своей южной политики. Для быстрого реагирования на события на южных рубежах были необходимы соответствующие ресурсы, которыми казна не располагала. Уже сейм в апреле 1570 г. должен был прибегнуть к экстренному обложению ввиду пустоты земского скарба. В течение последних лет все государственные расходы покрывались поступлениями господарского скарба. А расходы эти были немалые, ибо всё время в украинских замках стояли наёмные войска на случай нападения татар. Теперь, когда над великим княжеством нависла опасность тяжёлой войны, стало очевидным, что нельзя обойтись без нового обложения на наём "служебных". Поэтому станы сейма определили дать со своих имений "податок" на увеличение наёмных войск, а именно: десять грошей с сохи, которые они должны выплатить к июлю 1570 года, и такой же налог собрать и в следующем 1571 году. Господарь, со своей стороны, постановил собрать такой же плат со своих крестьян, а мещан, как всегда, обложить известными суммами на каждое место. Одновременно были высланы специальные "листы" в Киев, Брацлав и Луцк к местным воеводам и старостам. Им предписывалось оставаться в замках и в случае необходимости быть готовым созвать местное рушение шляхты.

  Все эти средства вместе с обычными поступлениями в скарб быстро израсходованы были на содержание наёмных войск, расставленных в украинских замках, которые к тому же пришлось срочно ремонтировать, ибо проведённая люстрация показала, что многие из них находятся в очень плохом состоянии, и не способны осуществлять возложенные на них задачи. Вынужденный изыскивать средства Сигизмунд II Август прибег к принудительному займу у "мест". Мещанам предписано было внести определённую сумму со всего места в скарб к 29 июня 1572 г. или, если найдут это для себя неудобным, 10% со своих маетностей под страхом конфискации имущества за неповиновение этому распоряжению, вызванному крайней нуждой. Внесённые суммы король обещал вернуть после осеннего сбора доходов с господарских волостей. Но и этих средств было недостаточно. Для пополнения скарба господарь на сейме в конце 1571 г. обложил новой серебщиной своих людей и мещан: по 20 грошей с волоки или, где не было волочного измерения, с полной (парной) воловьей или конской сохи, по 10 грошей с полволоки или полсохи, по 10 грошей с тех, у кого не было волов и лошадей, но была полная земля, по 7 грошей с тех, у кого были морги (неполный надел), по 5 грошей с огородников. Затем господарь и паны-рада постановили собирать "побор" по известной таксе со всех товаров, которые вывозились из великого княжества за границу, а равно также и со всех товаров, которые ввозились в Литву. Побор предлагалось взять не только с тех товаров, которые должны были впредь ввозиться в великое княжество, но и с тех, которые уже были ввезены. Этот "побор" должен был собираться до тех пор, пока не кончиться война; при этом сами купцы за утайку товаров, так и бирчие за пособничество подлежали конфискации всех маетностей. Наконец, на том же сейме господарь и паны-рада постановили взимать "побор" по определённой таксе с помола со всех тех, кто будет молоть пшеницу, рожь, солод и крупу на мельницах или домашних жерновах для продажи, а равно с материалов производства пива, мёда и горилки, приготовляемых "на шинк". В имениях князей, панов и бояр-шляхты побор с помола должен был идти в пользу владельцев, с тем чтобы они лучше снаряжались на войну. Владельцам запрещалось освобождать своих людей от этого побора, дабы этой льготой не привлекать к себе в имения торговых людей из господарских мест и сёл. Все грамоты, в силу коих отдельные лица или целые общества освобождались от платежа пошлин на товары, кассировались на всё время войны.

  Благодаря этим мерам удалось в 1571 г. довести доходную часть земского скарба до 123 тыс. коп грошей литовских (одна копа равна 60 грошам), а в следующем году — до 228 тыс. коп грошей. Впрочем, эти деньги в условиях войны нельзя было назвать большими. Жалование одного наёмного пехотинца за квартал составляло 2,5 коп грошей литовских. Всадник получал 4 коп грошей, а польский конный и того больше — 5 коп грошей литовских за квартал. Таким образом, только на выплату жалования 1000 пехотинцев требовалось 10 тыс. коп грошей в год, а 1000 всадников обходились казне в 16-20 тыс. коп грошей в год (и это без учёта расходов на артиллерию, припасы и т. д.).

  Поднят был вопрос о стабильном финансировании государственных расходов и в Польше. До этого единственной основой для государственной казны, которую представлял институт эконов, в ведение которых поступали полученные от налогов суммы, были утверждаемые на сеймах налоги. Однако прямые налоги утверждались в качестве налогов единовременных (они обычно взимались в два срока), косвенные налоги устанавливались на срок от одного до трёх лет, по истечении которых их больше не взимали впредь до нового постановления сейма, — иногда такого рода налоги не взимали в течение нескольких лет. Вследствии этого казна не располагала постоянными доходами.

  Проблема создания постоянной государственной казны, доходы которой не зависели бы от постановлений сейма, представляла важнейшую финансовую проблему первой половины XVI века. Если необходимость в такой казне признавалась решительно всеми авторитетами, то по вопросу о том, каким способом создать эту казну, мнения резко расходились. Одни считали, что она должна быть построена на основе постоянных налогов, другие — на основе доходов с королевских земель, которые в то время отождествлялись с землями государственными. Сторонниками первой точки зрения были, в первую очередь, магнаты, поскольку в их руки — с помощью аренд на выгодных для них условиях и в особенности в результате залога (по большей части вопреки закону 1505 г., в силу которого запрещалось отдавать в залог или дарить королевские имения) — переходило всё большее количество королевских владений. Если бы доходы с этих владений пошли в государственную казну, это неизбежно повлекло бы за собой ревизию прав отдельных магнатов на владение государственными землями. Правда, в том случае, если бы государственная казна была построена на основе постоянных налогов, это вызвало бы сокращение доходов с их собственных владений, но что значили все эти убытки по сравнению с опасностью потерять богатые королевские владения.

  Приверженцами отнятия земельных владений, сторонниками той точки зрения, что в сонову постоянной государственной казны должны быть положены доходы с королевских земель, были широкие круги шляхты, которая в тот период не пользовалась доходами с королевских земель и предполагала, что "экзекуция прав" (возвращение государству отданных королевских имений) облегчит налоговое бремя.

  Формально победа осталась за шляхтой, Сигизмунд II Август, который остро нуждался в средствах на ведение войны с турками и татарами, пошёл на сближение с экзекуционистами. На весеннем сейме 1572 г. было постановлено произвести ревизию полученных магнатами прав на владение королевскими землями и отобрать земли у их незаконных владельцев. При этом возвращение выданных казне залоговых сумм не предусматривалось.

  Но, не смотря на принятое решение, процесс редукции королевских владений шёл с большим трудом. Магнаты и города, владевшие королевской собственностью, энергично сопротивлялись. Поддерживающая "экзекуцию прав" шляхта тоже смотрела на неё с точки зрения собственных выгод, желая не столько вернуть Короне потерянные имения, сколько получить их в свои руки, за минимальную арендную плату. В таких условиях королю приходилось проявлять чудеса изворотливости, чтобы соблюсти свои интересы, и при этом не потерять поддержку того или иного политических лагерей.

  Были проблемы организационно-политического характера. В мае 1571 г. внезапно скончался от "горячки" польный гетман литовский кн. Роман Фёдоровича Сангушко. На освободившееся место паны-рада выдвигали Кристофа Радзивилла (сына Николая Радзивилла Рыжего). Но переход армии под контроль его политических противников менее всего устраивал Дмитрия, который своей волей назначил новым польным гетманом старшего брата покойного Романа — кн. Дмитрия Фёдоровича Сангушко. Кроме того, значительная часть элиты княжества выступала против участия Литвы в войне с Турцией, высказываясь против оказания помощи Польше. Но очередной набег крымцев в феврале 1572 г. на Волынь и Подолию позволил Дмитрию сломить их сопротивление и добиться согласия большей части шляхты на оказание военного содействия Короне.

  Сложности были и у третьего участника предполагаемой антитурецкой коалиции — Русского государства. К середине 60-х гг. XVI века суммарная численность русской армии составляла где-то 60 тыс. человек (поместная конница, стрельцы, казаки, служилые татары и пр.), из которых командование могло единовременно задействовать для выполнения крупномасштабных операций около половины (остальные должны были нести службу на других участках границы). Но резкое похолодание климата в конце 1560-х гг. привело к падению урожайности, недородам, в результате чего численность "ударной группировки" сократилась на 1/3 — до 20 тыс. человек. Но это не поколебало решительности русского правительства в его желании "вынуть крымскую занозу", так как обстановка, по мнению верхов, более чем когда-либо благоприятствовала возможности раз и навсегда покончить с угрозой с юга.

  В конце 1571 г. в Москве состоялись польско-литовско-русские переговоры, результаты которых имели важное значение для дальнейшего развития международной ситуации в Восточной Европе. На переговорах русская сторона подняла вопрос о наступательной войне против Османской империи: русские войска должны были наступать на Азов, литовские силы — через Перекоп на Крым, а польская армия идти на Аккерман. Но представители Сигизмунда II Августа отклонили русские планы и в результате были приняты польско-литовские предложения о сугубо оборонительных действиях. 14 декабря 1571 г. было внесено условие, что царь будет "случать" "в Украине меж Днепром и Днестром" свою 20-тысячную армию с войсками Великого княжества Литовского "на очищения от татар Украины". Одновременно с этим был поднят вопрос о "вечном мире" между Россией и Литвой. С момента избрания Дмитрия наследником Сигизмунда II Августа он поднимался регулярно, но в качестве непременного условия литвины требовали возвращения Смоленска, что было неприемлемо уже для русских. Но в январе 1572 г. литовское посольство, скрепя сердце, признало, что возврат к состоянию до 1514 г. невозможен, а военные действия России против Крыма, облегчат положение княжества на южных рубежах.

  26 января 1572 г. в Москве был подписан польско-литовско-русский договор о вечном мире, вечном оборонительном и наступательном (на время войны) союзе. Русские послы выехали в Венецию, Рим и Мадрид для заключения соглашений о совместных действиях против турок и татар, но от полноценного присоединения к Священной лиге Русское государство воздержалось, желая сохранить свободу рук.

  Тем временем, к войне готовилась и Османская империя. В преддверии наступления на север в Стамбуле решили укрепить "аванпосты", что, прежде всего, сказалось на Молдавии, господарь которой Богдан IV Лэпушняну был настроен пропольски, а среди его окружения было много польских шляхтичей. Но подобные предпочтения молодого господаря вызывали недовольство молдавских верхов, многие представители которых перешли в оппозицию Богдану IV. В Стамбул стали приходить жалобы на господаря, смещения которого добивались бояре.

  Эти демарши увенчались успехом. Молдавский престол был передан Иону Водэ, который был (по одной из версий) внебрачным сыном господаря Стефана IV и ещё в 1551 г. пытался завладеть Молдавией. В начале 1572 г., возглавив предоставленный ему турками отряд янычар, Ион изгнал из Молдавии Богдана Лэпушняну, который бежав в Польшу обратился за помощью к Сигизмунду II Августу. Последний поручил подольскому воеводе Николаю Мелецкому восстановить Богдана IV на престоле. Но Мелецкий недооценил силы нового господаря, войдя в Молдавию всего с 4-тысячным отрядом. Ему удалось занять Хотин, после чего он двинулся в сторону молдавской столицы, городу Яссы. Но Ион, перетянув на свою сторону большую часть бояр, собрав войско и получив поддержку турок, разбил в апреле 1572 г. у Прута польские отряды, вынудив Мелецкого начать отступление под непрестанными атаками неприятеля в сторону Хотина, который, не смотря на поражение от молдавско-турецких сил, удалось удержать в польских руках.

  Неудачи ожидали русско-польско-литовскую коалицию и на других направлениях. Попытка активизировать казацкие набеги оказалась не очень удачной. По приказу султана в Чёрное море, для охраны побережья, было направлено 40 галер (не считая более мелких судов), благодаря чему хотя казакам и удалось спалить несколько небольших турецких прибрежных поселений, но таких успехов, как в предыдущие годы добиться не удалось. Впрочем, некоторые выгоды от этих акций были получены — турецкое правительство было вынуждено усиливать прибрежные гарнизоны, ослабляя тем самым основную армию. Более успешными оказались действия казаков на суше, чьи отряды на протяжении весны и начала лета 1572 г. опустошали Молдавию, мешая тем самым сбору припасов для турецкой армии.

  В конце весны, по предложению русского царя, была предпринята попытка наступления на Крым. Собранные под Путивлем и Киевом русские (20 тыс. человек под командованием кн. Михаила Воротынского) и литовские (18 тыс. человек во главе с кн. Дмитрием Сангушко) войска в мае выступили на юг, и соединившись возле первого из днепровских порогов — Кодацкого, медленно продвигались в направлении к Конке.

  13 июня войско переправилось через р. Конку и стало лагерем недалеко от Днепра. Вскоре стало известно, что степь горит, подожженная татарами с целью лишить подножного корма конницу, обозных и артиллерийских лошадей. Вся степь "почав от Конских Вод до самого Крыму пожарами" выгорела, вследствие чего оказалась широкой (200 верст) оборонительной полосой на подступах к Перекопу.

  На собранном военном совете решили продолжать поход. За двое суток прошли только около 12 верст, но лошади и люди обессилели, так как сказались отсутствие подножного корма, воды и недостаток продовольствия.

  Только на флангах главного операционного направления обозначились тактические успехи. У Овечьих Вод донские казаки разбили значительный отряд татар. Посланные вниз по Днепру казаки нанесли поражение противнику в районе урочища Каратебеня. Но все это не решало исхода борьбы, так как главные силы русско-литовского войска не могли продолжать поход.

  17 июня вновь был собран военный совет, высказавшийся за прекращение похода. Воротынский и Сангушко приказали отступать, прикрывшись сильным арьергардом, состоявшим из русско-литовской конницы. 20 июня походное войско снова было у реки Конка, где отдыхало около двух недель. 14 августа полки возвратились в свой исходный район — берега р. Мерло, где были распущены по домам.

  Результат похода был воспринят в Москве и Вильно как неудачный, хотя подобная оценка была не совсем справедливой. Благодаря этому походу крымцы оказались заперты на полуострове и Девлет Герай не смог в этом году послать крупные силы против своих северных соседей. Кроме того, по приказу Сангушко, у Кодацкого порога была заложена крепость Кодак, которая должна была стать литовским форпостом в борьбе с крымскими татарами, сдвинув линию соприкосновения с последними значительно южнее.

  Готовилась к войне и польская армия. Военная машина медленно, но верно набирала обороты. Даже кончина 7 июля 1572 г. Сигизмунда II Августа не приостановила её движение. В последних числах мая 35-тысячное польское войско во главе с самим Дмитрием прибыло в Скалу-Подольскую и расположилось лагерем по берегу р. Збруча. Отсюда посылались разведчики, чтобы раздобыть сведения о противнике, о его войске и вооружении. Выделены были люди для изучения местности, остальные занимались войсковыми приготовлениями. Сюда же к королю вскоре явился Дмитрий Сангушко с 10-тысячным литовским войском. Вначале командование колебалось в вопросе о том, на какой стороне Днестра принимать бой, но возникшее неустойчивое положение в польском лагере и волнение среди солдат из-за невыплаты жалования, заставило Дмитрия принять решение 20 августа переправить свои войска через Днестр.

  Польское войско расположилось под Хотином следующим образом: лагерь раскинулся с северо-запада на юго-восток. Фронтом он был обращён на запад и юго-запад, а тылом прилегал к Хотинскому замку и скалистым берегам Днестра. Местность перед лагерем была пересечённая, труднодоступная для противника. Польско-литовское войско было разделено на три группы. Правым крылом (северным) командовал польный гетман Николай Мелецкий, левым крылом (южным) командовал сам король, впереди стоял казацкий табор во главе с кн. Богданом Ружинским.

  Между тем, в середине августа вся турецкая армия, под командованием самого Селима II, переправилась через Дунай и двинулась вглубь Молдавии. Казацкие отряды навязывали неожиданные бои авангардным частям турок и таким образом задерживали продвижение всей армии. Тем не менее, турки хоть и медленно, но неуклонно двигались на север, и 26 августа их 70-тысячная армия подошла к Хотину. И здесь Селим II получил первые неприятные известия — прибывшие к нему крымские гонцы сообщили, что их хан не может привести свои главные силы на помощь султану, так как степь выжжена, а у днепровских порогов закрепились литвины, готовые в любой момент вторгнуться в Крым, в случае ухода войска из ханства. Разгневанный султан приказал сместить Девлет Герая и возвести на ханский престол другого кандидата. Но добился этим совершенно обратного — крымские татары узнав о решении султана, и будучи недовольными столь откровенным вмешательством турок в свои внутренние дела, сплотились вокруг Девлет Герая и заявили, что не желают иметь другого хана. Столкнувшись со столь дружным сопротивлением, турки были вынуждены отступить, спустив дело "на тормозах", и сделав вид, что все слухи и перемене хана не более чем досужие разговоры.

  Таким образом, туркам пришлось рассчитывать только на малочисленные Буджакскую и Едиссанскую орды и молдавские отряды. Что, впрочем, и так давало им почти двукратное превосходства в силах над польско-литовской армией.

  Атака турок началась 2 сентября, когда они под прикрытием непрерывного огня ринулись на штурм казачьего лагеря. Весь день с самого раннего утра до вечера шли упорные бои. Битва приняла столь ожесточённый характер, что наступившая ночь едва могла приостановить её. Турецкая артиллерия непрерывно обстреливала казацкие окопы, а татары яростно атаковали передовые казачьи части, стремясь отрезать их от остального войска. Но казаки выдержав наступление, под вечер сами перешли в контратаку. В битве наступил критический момент. Глубоко вклинившись в ряды вражеских войск, группа казаков могла легко оказаться в котле, в окружении. В это время спасли положение посланные королём на помощь наступающим казакам части, которые, как вспоминал один из участников битвы, "неожиданным ударом успели поддержать уже ослабевавших запорожцев".

  Бой закончился поздно вечером. Турки в этот день потеряли более 1000 человек убитыми, и ещё больше ранеными. Казакам достались ценные трофеи — большое количество лошадей, богатая конская сбруя, добыча, состоящая из одежды, различного рода оружия и боеприпасов (вкл. 12 полевых пушек). Кроме того, казакам и польским солдатам досталось много драгоценностей. Как писал современник, "даже лагерная прислуга возвращалась в стан, обогащенная деньгами, золотом и драгоценными сосудами".

  Вечером после боя собрался военный совет. Дмитрий был склонен дать решительное сражение туркам, чтобы выиграть компанию быстрее, но выслушав остальных военачальников, он отказался от генерального сражения.

  3 сентября султан вновь приказал штурмовать казацкие укрепления, атакуя их лагерь с трёх сторон — с фронта и флангов. Бой шёл весь день и только наступление ночи ослабило напор турок. Наконец, потеряв веру в возможность "сбить" казаков с их позиций, турки начали отступление под их натиском. И в этот момент Дмитрий, который с неослабным вниманием следил за ходом боя, ранее не решаясь поднять остальные полки на поддержку казаков, из-за опасений удара остальных сил турок по ослабленным позициям, бросил в атаку литовскую конницу. Строй отходящей турецкой пехоты смешался, и она в беспорядке отступила в ближайший лес.

  На следующий день султан решил дать решительный бой. Сначала турки, как и в предыдущие дни, атаковали находившийся в авангарде польско-литовских сил казацкий табор. Вся турецкая артиллерия открыла по казачьему лагерю ураганный огонь, а турецкая армия более четырёх часов атаковала позиции казаков. Натиск был настолько силён, что Дмитрий был вынужден направить на подмогу казакам четыре хоругви наёмной немецкой пехоты. Благодаря чему, не сумев сломить их сопротивление, турки временно отступили. После чего, свежими силами, они напали уже на польское войско, но, встретив сильное сопротивление, вынуждены были вновь отступить. Султан снова направил войско на казацкий табор. Разгорелся жестокий бой. Турки, оставив без внимания польско-литовский лагерь, устремились на казаков. Выдвинув пушки крупного калибра, они в продолжение нескольких часов безостановочно штурмовали казацкие укрепления. Как вспоминал впоследствии один из участников этой битвы, он "в течение целой жизни не слышал подобного грома орудий".

  Но, не смотря на ожесточённый натиск, туркам не удалось достичь успеха. Казаки отбили все атаки, а затем при поддержке литовских и польских отрядов перешли в решительное наступление. Преследуя отступающего противника, казаки сильно оторвались от своего лагеря. Солнце было уже на закате. Казаки решили перегруппировать силы, просить подкрепления у короля и снова атаковать деморализованного неприятеля.

  Турки же, решив, что ввиду наступления темноты бой окончен, неорганизованно вернулись в свой стан, где чувствовали себя в полной безопасности.

  Совершенно иного мнения был Ружинский, который с несколькими пришедшими ему на помощь польскими и литовскими отрядами поднял казаков на штурм турецкого лагеря, где началась большая паника. Но не поддержанные основным войском казаки были вынуждены отступить. Позднее ряд историков будет критиковать Дмитрия за излишнюю осторожность, из-за которой, по их мнению, в тот день была упущена возможность полной победы над турецкой армией. Впрочем, подобное поведение короля имело смысл. Несмотря на панику, охватившую лагерь, султан имел большой резерв, способный повернуть ход возможного сражения не в пользу уступающих в численности польско-литовских сил.

  На следующий день, 5 сентября, было достигнуто обоюдное соглашение о похоронах погибших. В тот же день турки перенесли свой лагерь на новое место, придвинув его настолько близко к польско-литовскому лагерю, что передовая его часть почти соприкасалась с казацкими окопами.

  После основательной подготовки, изменив свою тактику, 7 сентября турки начали новое сильное наступление. Султан решил ударить с разных сторон, сперва на один фланг, затем на другой и наконец на центр противника. На рассвете 150 турецких пушек открыли сокрушительный огонь по польско-литовскому лагерю. Противник ринулся на его штурм. До полудня над полем битвы висел густой пороховой дым и слышался непрерывным грохот. Не сумев сломить сопротивление казаков, Селим II направил свои свежие силы против поляков. До сих пор большая часть польской кавалерии не была введена в бой, она стояли в резерве, однако к вечеру её вместе со всем войском направили против неприятеля. Бой продолжался до поздней ночи, пока общими силами поляки и литвины не отбросили врага.

  8 сентября султан снова направил свои полки в атаку. Но турки будучи деморализованными предыдущими неудачами и наткнувшись на ожесточённый огонь, от которого понесли большие потери, обратились в беспорядочное бегство.

  9 сентября обе стороны готовились к решительному бою. Однако этот день прошёл почти спокойно. Шла лишь небольшая перестрелка. Только поздно вечером отдельные отряды турок предприняли попытку штурма казацкого лагеря, но, встреченные сильным огнём казаков, предпочли отступить.

  10 сентября прошло относительно спокойно, но на следующий день турки открыли по польско-литовскому лагерю артиллерийский огонь, продолжавшийся несколько часов. Затем кинулось в бой остальное войско султана, но наткнувшись на стойкое сопротивление защитников лагеря откатилось назад.

  В ответ Дмитрий замыслил крупномасштабное ночное нападение на врага. Турецкий лагерь не был укреплён ни валом, ни рвом. Войска Селима II были расквартированы в белых палатках, над которыми всю ночь горели фонарики. К этому прибавлялись особенности поведения турок в вечернее время. В Турции, Персии и др. странах Ближнего и Среднего Востока издавна принято днём довольствоваться лёгкой пищей, а вечером есть тяжёлые блюда. После вечерней еды мусульмане погружались в крепкий сон. Эта привычка передавалась из поколения в поколение, превратилась в традицию. Этим обстоятельством и решили воспользоваться в Ставке польско-литовских сил. 12 сентября, когда турки и татары погрузились в сон, поляки и литвины без шума сняли всех караульных и вошли в неприятельский лагерь. Врываясь в палатки они убивали спящих турок, захватывали оружие, боеприпасы, продукты противника. Тревога охватила весь турецкий лагерь. Трудно было разобраться, что происходит вокруг. В конце концов, опомнившись, турки и татары открыли беспорядочную стрельбу. Всё смешалось. Под угрозой пленения оказался сам султан. Положение спас великий везир Мехмед Соколлу, который смог собрать войска и контратаковать противника. Поняв, что ночная атака захлёбывается, польско-литовское командование сыграло отступление, оставив против турок заслон, который из захваченных у них же пушек открыл огонь по неприятелю, обеспечив отход своих сил.

  Утром 13 сентября обе стороны смогли проанализировать произошедшее, и как это иногда бывает, выводы обеих сторон были неутешительны. Расчёт польско-литовского командования на то, что стремительная ночная атака позволит разгромить турецкие силы не оправдался. Большой урон нанесённый неприятелю и огромные трофеи не могли скрыть того факта, что осень всё сильней вступала в свои права. В лагере чувствовалась нехватка провизии, казна была пуста, а наёмные войска роптали. Единственным утешением было то, что у турок дела были не лучше. Разорённая постоем столь крупной армии Молдавия уже не могла обеспечивать её в достатке провиантом. Нехватка лёгкой конницы не позволяла разорвать связь между Хотином и Каменцом-Подольским. А постоянные неудачи удручающе сказались на боевом духе турецкой армии. В этой ситуации, стремясь выиграть время, Селим II, при посредничестве валашского господаря Александра II Мирчи, вступил в переговоры с Дмитрием с целью заключения почётного мира. В польско-литовской Ставке охотно схватились за это предложение, послав своих представителей в турецкий лагерь. Но переговоры закончились ничем. Турки изначально смотрели на них, лишь как на средство выиграть время и подготовиться к новой битве. К султану подошло подкрепление, и новое наступление было назначено на 15 сентября. К утру все приготовления были закончены, и с восходом солнца турецкая артиллерия открыла огонь по табору казаков. Временами огонь артиллерии переносился и на польское и литовское расположения. Создавалось впечатление гигантского пожара. Характеризуя интенсивность стрельбы, очевидец писал: "...и там много и сильно с пушек палили, что и самая земля тряслася и горевшою казалось". Наступление шло с трёх сторон: с фронта и с флангов. Не смотря на яростный ответный огонь со стороны польско-литовских сил, турки рвались вперёд, устилая каждый шаг своего продвижения сотнями трупов. Как вспоминал очевидец: "Сей насильственный приступ через весь день продолжался". В какой-то момент казалось, что турки достигнут цели. Характеризуя кульминационный пункт боя в этот день, участник войны позднее вспоминал: "Дрогнул польский лагерь от неожиданного грома и треска; все кричали в отчаянии, что враг перешел уже за окопы, но гетманы ободряли солдат, а рыцарство впопыхах спешило на зов". Турки, преодолев вал, ринулись в середину лагеря, и король лично организовал контратаку. Казаки ударили с тыла, а 4-тысячный отряд немецкой пехоты завершил разгром врага. Таким образом, несмотря на огромные потери, султан не смог достигнуть цели. Бой закончился поздно вечером отступлением турок.

  На следующий день состоялся военный совет на котором командование констатировало падение боевого духа защитников. Некоторые поговаривали о том, чтобы отходить к Каменцу-Подольскому и там ожидать помощи и, собравшись с силами, снова двинуться на Хотин для решительного боя с неприятелем. Однако сам король высказался резко против этого. Нужен был крупный успех, чтобы поднять боевой дух армии. По предложению Ружинского было решено возобновить ночные атаки на турок. Чтобы показать преимущество наступательных ночных атак, казаки и литовские "охотники" (добровольцы) в количестве 8 тыс. человек ночью атаковали турецкий стан. Пользуясь ночной темнотой, они внезапно ворвались в лагерь и бросились к палаткам. Хорошо организованная атака принесла свои плоды, вызвав панику среди турок.

  18 сентября казаки повторили ночную атаку, по образцу предыдущей. Они пошли на штурм вражеского лагеря глубокой ночью и в продолжение длительного времени громили турок. Но, как и в прошлый раз, как только элемент внезапности был утрачен, а враг пришёл в себя, были вынуждены отступить.

  Быстрота военных действий и большие потери в живой силе резко ухудшили положение турок. Моральный дух их войска был подорван. Беспорядки в турецком лагере росли с каждым днём. Дезертирство стало массовым явлением. Стремясь восстановить дисциплину, султан принял решение возобновить атаки на польско-литовский лагерь. 25 сентября турецкие войска после артиллерийского обстрела начали наступать на польские обозы. Они добились некоторых успехов. Заняли брошенный шанец, откуда стали угрожать центральной части польско-литовского лагеря. Часть турецких сил переправилась через Днестр и попыталась захватить Каменец-Подольский, чтобы этим создать кольцо блокады вокруг польско-литовского войска, но потерпев неудачу отступила. Султан решил сделать еще один, последний штурм. После очередной атаки турки всё же ворвались на валы польского укрепления, но предпринятые Дмитрием энергичные меры приостановили продвижение неприятеля, который был отброшен назад.

  26 сентября турки снова начали обстрел расположения казацких полков. Перейдя в наступление, они тщетно пытались добиться успеха. Направленные против казаков и литвинов турецкие части были встречены дружным огнём и вынуждены были отступить.

  27 сентября в турецком лагере шла напряжённая подготовка к штурму польско-литовского лагеря. Все способные носить оружие были поставлены в строй. А 28 сентября произошла решающая битва. В ней принимали участие все силы воюющих сторон. Пушки вели беспрестанный огонь, турки шли бесконечными волнами. В отдельных местах они вклинились в польско-литовский лагерь, и только упорное сопротивление защитников позволило избежать взлома турками польско-литовских позиций.

  Измотав силы неприятеля, Дмитрий поднял полки в контратаку, отбросив противника назад. По сути это была победа. В последующие дни турки ещё пытались "щипать" польско-литовские позиции, но это была уже агония. Становилось ясно, что они выдохлись и новых крупных сражений уже не будет. Оставалось решить, что делать дальше. Мнения разделились. Большинство выступало за заключение с турками почётного мира, но партия связанная с королём была настроена на продолжение военных действий. Дмитрий хорошо понимал, что если он хочет быть королём не только по названию, но иметь реальную власть, то ему нужна постоянная сильная армия, способная сломить сопротивление как магнатерии, так и той части шляхты, которая выступала за ограничения полномочий монарха. А создать такую армию можно только под предлогом войны. Но это понимали и противники войны, чьё стремление к миру частично диктовалось как раз нежеланием дать королю возможность заполучить в своё распоряжение ту самую постоянную сильную армию. В этой ситуации Дмитрию пришлось маневрировать. Не имея возможности идти против мнения большинства, он санкционировал начало мирных переговоров с султаном, но при этом принял тактику проволочек и срыва возможных договорённостей. Тем более, что у поляков было преимущество — через пару недель Селим II просто будет вынужден начать отступление, в то время как польско-литовская армия регулярно получавшая подкрепления из-за Днестра имела возможность удерживать свои позиции гораздо большее время.

  29 сентября польские послы прибыли в турецкий лагерь, где были приняты великим везирем Мехмедом Соколлу, который демонстрировал готовность вести мирные переговоры. Однако с самого начала они пошли с большим трудом. Турки выдвинули условиями мира выдачу им виновных в нападениях на их владения казацких старшин, разрешение на строительство замков и поселений на левом берегу Днестра (что означало бы полную капитуляцию Польско-Литовского государства), прекращения казацких походов на турецкие земли (не связывая этот вопрос с татарскими нападениями на Польшу и Литву), "вечного" отказа Польши от Молдавии, безвозмездного возвращения турецких и татарских пленников (в то время как за захваченных поляков и литвинов должен выплачиваться выкуп), а также выплаты Польшей хараджа султану. В свою очередь поляки отвергли все требования турок, и потребовали, чтобы султан запретил крымскому хану ходить походами на польские, литовские и русские земли, вернуть на молдавский трон Богдана Лэпушняну и признать польский протекторат над этой страной, а также вернуть всех пленных. Со своей стороны, польско-литовские послы обещали сдерживать казаков и вернуть Хотин молдаванам. Но эти условия были уже неприемлемы для турок. Завязался ожесточённый дипломатический торг, продолжавшийся почти десять дней. Наконец стороны пришли к соглашению.

  Поляки и литвины соглашались запретить казакам судоходство по Днепру, за всякую же обиду, причинённую турецким подданным, казаки должны быть наказаны. Татары должны совершенно воздержаться от набегов на польско-литовские земли, а чтобы поставить для них преграду, Селим II вооружит Очаковскую крепость.

  Для урегулирования пограничных споров стороны согласились учредить специальную комиссию из представителей Польши, Литвы и Турции.

  Польско-Литовское государство должно было, по договору, платить крымскому хану жалование ежегодно в размере 20 тысяч злотых, за это хан обязывался оказывать королю военную помощь.

  Польша признавала Иона Водэ молдавским господарем. Хотинская крепость должна быть передана ему после того, как турецкое войско оставит этот район, отступит за Дунай. Вопрос о пленниках был опущен, а вместо хараджа польская сторона должна была послать султану богатые "подарки" (которые турки, впрочем, трактовали именно как дань).

  С этими условиями польско-литовские послы 9 октября возвратились в свой лагерь. Но ознакомление с ними вызвало раскол в военном командовании. Воспользовавшись этим, Дмитрий заявил, что отказывается признать такой позорный мир и стал настаивать на продолжении войны с турками. Дополнительную весомость его словам придавали сообщения прибывших гонцов о том, что сформированная под Львовом новая польская армия под командованием великого коронного гетмана Ежи Язловецкого наконец-то покинула город и двинулась на юг. Кроме того, ходили слухи (которым способствовало прибытие русских послов), что царь Иван IV уже ведёт на помощь своему сыну 20-тысячную армию. Это заставляло нервничать турок и, наоборот, вдохновляло польско-литовские силы. Мир так и не был заключён и встал вопрос о дальнейших действиях. Погода стремительно портилась, холодало, и начались постоянные дожди. Первыми, как и ожидалось, дрогнули турки. 12 октября их армия начала сворачивать свой лагерь и по частям отступать на юг. Вслед за ними переправляться за Днестр стали и польско-литовские части. Кампания 1572 г. завершилась.

 

  Часть XVII

  Тернии и звёзды

 

  Первая половина 1572 г. складывалась для Священной лиги не очень хорошо. Проявленная неспособность противостоять туркам на море и высадка последних на Крите совпала для Испании с новым витком казалось утихшего мятежа в Нидерландах. Захват в начале апреля 1572 г. морскими гёзами города Брилле привёл к цепной реакции в северных провинциях. Первым восстал Флиссинген, второй по величине после Мидделбурга порт Зеландии. Посланные герцогом Альбой восемь рот валлонских наёмников не были впущены в город, а появившиеся спустя некоторое время под стенами города испанские корабли были встречены выстрелами из крепостных пушек.

  Во второй половине мая восстание перебросилось и на торговый город Энкхёйзен, где мятежники захватили часть стоявших в порту испанских кораблей, а в южные Нидерланды вторглась 25-тысячная армия Вильгельма Оранского, чьи войска сумели захватить 24 мая столицу провинции Геннегау Монс. За короткое время от испанцев отложились Медемблинк, Хоорн, Зирикзее, Удеватер, Гауда, Лейден, Харлем, Дордрехт и другие города. 10 июня морские гёзы разбили испанский флот состоящий из 54 кораблей. Морские силы герцога Альбы были ослаблены, и он жаловался, что на Севере "не нашли ни одного человека, который захотел бы нести морскую службу: все матросы были заодно с восставшими". В течение июня — июля 1572 г. от испанцев отпали в результате внутренних восстаний или были завоёваны свыше пятнадцати городов, в их числе Зютфен, Олдензал, Стенвейк, Зволле, Хасселт и др. Восстание распростронилось и на Фрисландию, а в июле 1572 г. Вильгельм Оранский на ассамблее в Дордрехте был признан мятежниками в качестве штатгальтера Голландии, Зеландии, Фрисландии и Утрехта (при формальном сохранении сюзеренитета Филиппа II). Ситуацию ещё больше обостряли слухи о том, что французский король Карл IX, под влиянием Гаспара де Колиньи, решил поддержать восставших и направил в Дофине 5-тысячное войско, имевшее инструкцию быть готовым атаковать в любой момент испанские владения в Италии.

  Но в конце лета положение заметно изменилось. Первые приятные для Мадрида известия поступили из Парижа, куда в августе на свадьбу одного из лидеров гугенотов Генриха Наварского и королевской сестры Маргариты Валуа съехалась масса протестантов. Но это вызвало резкий рост напряжения в городе, большая часть населения которого исповедовало католицизм. Кроме того, спустя несколько дней после церемонии бракосочетания к Карлу IX поступила информация о том, что гугеноты намерены воспользоваться возникшим положением и произвести государственный переворот. В ответ было запланировано устранение Колиньи и ещё примерно десятка основных военных предводителей гугенотов, а также захват номинальных лидеров гугенотской партии — принцев Бурбонского дома — Генриха Наварского и его двоюродного брата, принца Генриха де Конде. Но ненависть парижского населения к гугенотам, а также давняя вражда семейных кланов Колиньи и Гизов превратили намечавшуюся акцию в массовую резню, начавшуюся в ночь на 24 августа 1572 г., в канун дня святого Варфоломея. Тысячи людей были убиты в погромах прокатившихся как в Париже, так и в других французских городах. Установившийся было в 1570 г. внутренний мир рухнул, и во Франции возобновилась гражданская война. Угроза Испании с этой стороны была ликвидирована, благодаря чему Мадрид смог сосредоточиться на остальных проблемах. Положение испанцев в Нидерландах несколько улучшилось. Измотав в бесконечных маршах и контрмаршах свою и без того слабо организованную армию, Вильгельм Оранский не смог оказать реальной помощи осаждённому в Монсе своему брату Людвигу Нассау, который 21 сентября сдался испанским войскам на почётную капитуляцию, получив разрешение отступить на территорию Германии.

  Но эти частные успехи не могли скрыть такой важный факт, что Испании с этого момента приходится воевать на два фронта. Требовался более впечатляющий успех, чтобы вдохнуть боевой дух в антитурецкую лигу. И поэтому неудача турок под Хотином вызвала не только триумфаторские настроения в Польше, но и радость во многих европейских городах. Впервые за последние три года Османская империя потерпела крупное поражение в своём противостоянии христианам. Более того, события под Хотином повлияли и на ситуацию на Балканах. Трансильванский князь Янош II Жигмонд уже к концу 1560-х гг. стал тяготиться своей ролью турецкого вассала, и ещё в августе 1570 г. подписал договор с императором Максимилианом II о своём отказе от титула "избранный король Венгрии" в обмен на признание себя князем Трансильвании и сохранения власти над Парциумом (часть Венгрии не входящая официально в состав Трансильвании, но признававшая власть её князя). Кроме того, это соглашение признавало право Габсбургов наследовать Трансильванию и Парциум в случае отсутствия у князя сына-наследника. В реальной истории этот договор не имел продолжения, так как уже в следующем 1571 году Янош Жигмонд погиб в результате несчастного случая (перевернулась карета), но иное развитие предшествующих событий позволяет предположить, что тут Янош может избежать гибели и продолжит управлять своим княжеством. Таким образом, начатая им политика сближения с Габсбургами и разрыва с Османской империей продолжится, а отступление турок из Молдавии спровоцирует трансильванцев на более решительные шаги.

  Внешнеполитическое положение Трансильванского княжества во второй половине XVI века, как и ранее, было связано со складывающейся в это время международной ситуацией в Дунайском регионе. В виду своего стратегического положения и статуса вассала турецкого султана Трансильвания оказывалась вовлечённой в противостояние Османской империи и Габсбургов. В ходе развёртывавшегося в регионе конфликта княжество попадало в сферу политических интересов ряда европейских государств — Франции, Венеции, Польши. Находясь между двумя империями — Габсбургской и Османской — Трансильвания долгое время определяла свою политику альтернативой: или обособиться от австрийского влияния, опираясь на турок, или же сблизиться с Веной для освобождения от власти Османской империи.

  В качестве вассалов султана Трансильванское княжество имело ряд обязательств перед своим сюзереном. Княжество выплачивало ежегодную дань Османской империи (10 тыс. форинтов, не считая обязательных "подарков" окружению султана на сумму примерно в 15 тысяч форинтов), но в отличие от других вассальных территорий не имело обязательств по поставке продовольствия. Также трансильванские войска были обязаны принимать участие в военных походах турок. Но при этом султан предоставлял Трансильвании право вести самостоятельную внешнюю политику, но в разумных пределах — пока она не входила в противоречие с интересами Османской империи.

  Отношения между Трансильванией и Габсбургами складывались непросто. С одной стороны, Габсбурги были заинтересованы в ослаблении княжества, так как это подрывало ту базу, на которую рассчитывали венгерские сословия в своей борьбе с абсолютисткими стремлениями династии. С другой стороны, чрезмерное ослабление Трансильвании было также невыгодно Габсбургам, потому что оно повлекло бы за собой территориальное расширение Османской империи и исчезновение буферной зоны между двумя империями.

  При том, что Трансильвания являлась вассалом султана, у Габсбургов, по их мнению, имелись юридические основания для вмешательства в дела княжества. Да и само княжество окончательно не порывало отношений с западным соседом. Соглашение 1570 г. закрепило за Максимилианом II титул короля Венгрии. При этом сами трансильванцы, будучи турецкими вассалами, не раз признавали, что являются подданными венгерского монарха. Причину в подобных противоречиях взаимоотношений следует искать в том, что и в Венгрии, и в Трансильвании распад королевства считали временным явлением. Между обеими частями бывшего королевства Венгрии сохранялись тесные контакты, в первую очередь благодаря тому, что владения большей части венгерских магнатов находились как в Венгрии, так и в Трансильвании. Целью венгров было восстановление единого независимого государства. Идеи её реализации менялись с течением времени: объединение Венгрии и Трансильвании под эгидой или национального короля, или под протекторатом Османской империи и Габсбургов. В конце 60-х гг. XVI в., разочаровавшись в первых двух вариантах, многие венгры связывали идею воссоединения королевства в прежних границах с личностью императора. Именно этим можно объяснить кажущуюся на первый взгляд непоследовательность в политике Трансильвании в отношениях с Османской империей и Габсбургами во второй половине XVI века.

  Военные, политические и дипломатические успехи нового польского короля давали Трансильвании реальный шанс освободиться от турецкой опеки. В сентябре 1572 г. Янош II Жигмонд заключил союзный договор с Дмитрием, который, со своей стороны, был заинтересован в привлечении Трансильвании к антитурецкой коалиции. Одновременно с этим трансильванские послы прибыли в Вену и Венецию, с целью договориться о совместных боевых действиях против Османской империи. Такой поворот в политике молодого князя в тот момент не казался беспочвенным. Дипломаты доносили Яношу Запольяи из Стамбула о постоянных интригах во дворце султана и неразберихе в управлении. На самом деле турецким политикам было не до Трансильвании. И хотя это отступление от традиционной политики в отношении Турции одобрялось в Трансильвании далеко не всеми, недовольство части трансильванских магнатов не поколебало намерений князя, получившего к тому же поддержку от польского короля.

  Дмитрий также активно готовился к противостоянию с турками. Нуждаясь в средствах, Дмитрий обратился к римскому папе за денежной субсидией в размере 50 тыс. скудо (серебряная монета весом 33,5 грамма). Но получил вполне ожидаемый отказ, мотивированный ссылкой на оскудение папской казны. Тем не менее, желая сохранить своё влияние в Польше, папская курия нашла для короля другой источник денежных средств. Стремясь отвести угрозу, нависшую над Апеннинами, Рим стал всячески добиваться заключения союза Венеции с Польшей. Участие Польши в войне против Турции должно было, с одной стороны, помочь Венеции, с другой, — доставить польскому королю средства, в которых он так нуждался.

  В конце 1572 г. венецианское правительство направило в Краков своего посла, который при поддержке папского нунция в Польше должен был добиться заключения венецианско-польского союза с целью немедленной переброски польского войска на театр военных действий.

  Вступив в переговоры с венецианцами, Дмитрий I старался разрешить одновременно ряд задач, на первый взгляд вполне самостоятельных, но в действительности тесно связанных между собой. Во-первых, нанести удар по Крыму, вассалу Турции, уменьшить опасность агрессии с его стороны и навсегда освободиться от тяжёлой и унизительной обязанности платить хану дань. Во-вторых, война с Крымом и Турцией должна была занять многочисленное польско-литовское шляхетство, вовлечение коих в войну с татарами должно было, по его мнению, разрядить ту напряжённую обстановку, которая сложилась в Польше в годы правления его предшественника. В-третьих, крупное войско, которое король предлагал навербовать на средства, полученные от Венеции, могло быть использовано против враждебной королевской власти магнатской олигархии.

  За поход против Крыма — вассала Турции Дмитрий I рассчитывал добиться от Венеции тех денег, в которых он нуждался для осуществления своих прежде всего внутриполитических планов. Вот почему в переговорах с венецианцами он ставил непременным условием участия Польши в войне против Османской империи предоставление Венецией субсидий в размере 1 млн. скудо (по 500 тыс. скудо ежегодно в течение двух лет). Эти условия не были, однако, приняты венецианским правительством. Пользуясь поддержкой понтифика, оно старалось купить помощь Польши возможно меньшей ценой. В феврале 1573 г. венецианский посол был уполномочен предложить Польше вместо 1 млн. скудо лишь 600 тыс. талеров (по 300 тысяч ежегодно). С условием, что выдачей этой суммы Венеция освобождает себя от всяких обязательств в отношении Польши.

  Одновременно с этим Дмитрий I стремился мобилизовать и внутренние ресурсы. За средствами на ведение войны надо было, конечно, обратиться к шляхте. Чтоб побудить её к большим жертвам, король постарался изобразить грозную опасность, надвигающуюся с юга на Польско-Литовское государство, самыми мрачными красками. В руках султана почти вся Молдавия, и отсюда ему нетрудно будет проникнуть в Подолию, овладеть Каменцом-Подольским, а затем и всей страной. Если допустить, что замыслы султана направлены не на Польшу, то и в таком случае опасность одинаково велика. Крымскому хану легко теперь добыть Киевщину, вторгнуться на Волынь и оттуда атаковать Галицию. Таким образом решается судьба не только Литвы, но и Польши. Вследствие чего, ввиду грозной опасности необходимо особенно энергичное напряжение народных сил, необходимы чрезвычайные средства. Земское ополчение для этой борьбы не годится, так как для добывания пограничных крепостей нужны пешие воины, а чтобы их собрать и содержать, нужны деньги. Между тем государственная казна совершенно истощилась, а королевской едва хватает на удовлетворение самых необходимых потребностей. Вследствие этого установление новых налогов — дело прямо неизбежное.

  Чтоб еще сильнее повлиять на умы шляхты и расположить ее еще более к себе, король обещал осуществить наконец реформы, которые шляхта давно уже добивалась. Во многом благодаря этому это королевское воззвание произвело желанное действие. Сейм, созванный королём в Люблине, и открывший свои совещания 20 января 1573 года, решил вести войну с турецким султаном, и притом вести её "в пределах неприятельских, так как прежний способ держать войска внутри собственных границ и только обороняться от врага был осужден на основании происходящего отсюда домашнего вреда и на основании примера прошлого года". Чтоб обсудить вопрос, какие нужно сделать приготовления для войны, была выбрана комиссия из сенаторов, которая и представила соответствующий доклад сейму. Тогда сейм, оканчивая свою деятельность (10 марта), установил на ведение войны сбор налогов в течение двух лет, а именно поземельную подать в размере одного злотого и акцизную пошлину в размере 1/8 с продажной цены каждой бочки пива.

  Но, не смотря на это, Дмитрий не был доволен исходом сеймовых совещаний, так как не все послы выразили свое согласие на установление вышеозначенных налогов: прусский сейм воспротивился таким налогам (в реальной истории прусский сейм был слит с Коронным в 1569 г. в результате вызванных Ливонской войной реформ Сигизмунда II Августа, но тут он сохранил свою самостоятельность). В Пруссии разрешили королю взимать налоги только в размерах, установленных в 1571 году, т. е. поземельную подать по 20 грошей с лана и акцизный сбор (чоповое) с освобождением от него городов и шляхетских деревень. И эта оппозиция являлась немалою помехою для короля. Приходилось созывать сеймики в упорствовавших воеводствах, чтобы убедить шляхту в неотложной необходимости расходов, определенных на сейме, приходилось тратить попусту драгоценное время. Противники короля, желая возбудить против него общественное мнение, распускали о нём различные слухи: говорили, что он намеревается уехать в Литву, оставив в Польше губернаторов. Многие, и не без оснований, подозревали Дмитрия в желании установить в стране самовластие, и править в обход сената и сейма. Ряд магнатов старались сформировать против Дмитрия оппозицию среди шляхетского сословия. Король старался подавить её, с одной стороны изображая громадность опасности, угрожающей Польше со стороны Османской империи, а с другой стороны прибегнув к репрессиям против магнатерии.

  В январе 1573 г. был нанесён удар по семейству Мнишеков. Потомки чешских дворян, переселившихся в Польшу, они вошли в доверие к покойному королю Сигизмунду II Августу, а после кончины последнего были замечены в вывозе из королевского дворца неких мешков и сундуков (в реальной истории окружение Сигизмунда, после того как он испустил дух, полностью разграбило королевскую казну, да так, что там потом не нашлось средств даже на похороны почившего монарха; и хотя наличие наследника заставит придворных быть гораздо скромнее в своих аппетитах, но вряд ли окончательно удержит их от желания вынести из дворца драгоценные "сувениры на память"). Ежи и Ян Мнишеки предстали перед судом, и хотя многие были склонны оправдать их ("мешки и сундуки" из королевского дворца выносили не только они), но Дмитрий добился их осуждения на вечное изгнание из Польши, а имущество обвиняемых было конфисковано в королевскую казну.

  Расправа над Мнишеками заставила временно присмиреть оппозицию, а прусские воеводства, после ряда личных встреч их представителей с королём, наконец-то согласились на установление новых налогов, что позволило Дмитрию предпринимать решительные шаги по настройке на войну Великого княжества Литовского.

  Сборы серебщины с земских имений в Великом княжестве выделялись низким уровнем платёжной дисциплины. Медленные поступления оборачивались значительным недобором средств. Из-за чего в октябре 1571 г. неплательщикам (среди которых были многие высокопоставленные чиновники — епископы, тивуны, старосты городов и местечек) были разосланы первые "листы увяжъчие".

  В июле 1572 г. для возмещения военных расходов Дмитрий был вынужден обратиться к сбору серебщины с господарских землевладений. Налоговая ставка составила 20 грошей с волоки. Её необходимо было собрать до 29 сентября 1572 г. Однако налогоплательщики не уложились в установленный срок, и власти были вынуждены перенести день выплаты на 11 ноября 1572 г.

  Неудовлетворительной была ситуация и с вооружёнными силами. Шляхта стремилась различными способами уклониться от службы, умышленно уменьшая свои "почты". Другой существенной проблемой была медлительность при сборах. Не смотря на категорические требования выхода в войско и угрозы наказания за игнорирование земской службы, шляхта осталась сидеть по домам. В июле 1572 г. в Вильно были вынуждены признать, что значительное количество шляхтичей не вышло на военную службу. Жемайтская шляхта, в частности, прикрывалась болезнями, и такое явление в этом регионе приобрело массовый характер

  Власти увидели, что в посполитое рушение отказывались идти вовсе не бедные шляхтичи, а те, кто мог без особых проблем для своего финансового положения служить в армии. Многие хорунжие скрывали информацию о таких лицах. В переписке с Григорием Ходкевичем Дмитрий предлагал собрать сведения о тех, кто игнорировал вызовы в посполитое рушение, призывая даже к использованию доносов от соседей. В качестве поощрения доносчикам предполагалось передавать имения наказанных нарушителей.

  Однако эти намерения остались лишь на бумаге. В сложившейся ситуации было решено избегнуть столь крутых мер и не осуществлять конфискаций. Был выдан новый приказ о выходе на земскую службу. За его игнорирование определялось более строгое наказание — не только конфискация недвижимого имущества, но и угроза лишения свободы и жизни. Но почти половина шляхты проигнорировала летний сбор посполитого рушения в 1572 г.

  Тем не менее правительство не утратило надежды на мобилизацию неявившихся шляхтичей. Не смотря на завершение военной кампании 1572 г. перед властями Великого княжества Литовского стояла задача наладить оборону на южных границах в осеннее и зимнее время. В то же время Дмитрий был вынужден распустить войско, поскольку "если бы земяне остались на зиму, то не будут способны выйти на военную службу и платить налоги в следующем году". Поэтому, когда 3 ноября 1572 г. был объявлен очередной сбор шляхты на 6 декабря в Минске, в господарских листах призывались только те, кто проигнорировал предыдущий сбор посполитого рушения. Однако, не смотря на призывы в спешном порядке прибыть под Минск, в первой половине января 1573 г. было собрано только 100 всадников. Этим воспользовался Девлет Герай, двинувший крымцев в феврале 1573 г. в новый набег на земли княжества. Были разорены территории до Бара и Тернополя, а польный гетман Сангушко не имел достаточно сил для отражения врага.

  Пришедший в ярость Дмитрий послал распоряжение, в котором требовал выявлять "нетчиков", отбирать у них имущество, а их самих лишать прав благородного сословия. Но местные власти были склонны покрывать виновных шляхтичей, а паны-рада не проявляли энергии в исполнении распоряжений своего господаря. Во многом это было связано с тем, что после того как в ноябре 1572 г. скончался лояльный господарю великий гетман литовский Григорий Александрович Ходкевич, главным претендентом на эту должность выступил Николай Радзивилл "Рыжий", чья кандидатура, однако, совершенно не устраивала Дмитрия, который назначил новым великим гетманом князя Михаила Александровича Вишневецкого. Радзивиллы были вынуждены смириться, но затаили обиду. Из-за чего, в конце марта, бросив свои дела в Польше, Дмитрий был вынужден срочно мчаться в Литву, где для обсуждения проблем обороны в мае-июне 1573 г. в Вильно был созван вальный сейм. На нём должны были быть приняты важные решения, которые в дальнейшем определяли бы суть военной политики Великого княжества Литовского.

  Не смотря на массовое игнорирование шляхтой земской службы, что стало главной причиной отсутствия сил для отпора крымцам на юге, государство не могло отказаться от использования посполитого рушения, недостаток средств в казне не позволял создать ему замену в виде наёмной армии. Поэтому поиск компромисса со шляхтой, которая являлась основным ресурсом вооружённых сил, был единственным выходом из кризисной ситуации.

  Перед сеймом Дмитрий выдвинул программу внутренних реформ Великого княжества. Одним из главных требований литовской шляхты было учреждение по польскому образцу выборного земского суда (с юрисдикцией распространяющейся не только на шляхту, но и на князей и панов). Но эти требования были неприемлемы уже для господаря, поскольку ограничивало прерогативы власти и уменьшало его доходы. Однако и игнорировать требования шляхты было нельзя. Поэтому, вместо этого он предложил создать институт выборных губных старост, в ведении которых находились как уголовные дела, так и некоторые судебные функции. Страна была поделена на поветы (уезды). Прежние мелкие хоругви, под которыми выходили на войну бояре-шляхта, теперь были соединены, так что все шляхтичи данного судового повета стали составлять теперь одну поветовую хоругвь. Были уменьшены и судебные пошлины.

  Так же, идя навстречу требованиям шляхты, Дмитрий высказал согласие на обложение налогами и воинской повинностью земель принадлежащих римско-католической церкви. Одновременно с этим, в состав господарской рады был введён православный киевский митрополит Иона III (Протасевич).

  Вместе с тем, предложение Дмитрия о введение постоянных земских налогов, вместо серебщины, встретило сопротивление сеймовых "послов", не пожелавших расставаться с полученной столетием назад привилегией.

  Однако зимний татарский набег больно ударил по честолюбию шляхты. Как магнатам, так и рядовой шляхте было понятно, что реализовать реванш невозможно без значительных мобилизационных и организационных усилий. Понимание такого положения вещей нашло своё чёткое отражение в сеймовом постановлении 1573 г.

  Вместо введения постоянных налогов на сейме было решено пойти по польскому сценарию и восстановить господарский домен, с доходов которого великий князь должен был черпать необходимые средства. Все магнаты должны были вернуть господарю находящиеся в "заставе" (залоге за взятые в долг деньги) имения, а одолженные ими господарю суммы прощались. Впрочем, многие магнаты по сути сохранили контроль над господарскими имениями в качестве державцев (господарский наместник, являющийся также управляющим домениальными владениями) и старост.

  Одним из наиболее важных стало сеймовое решение о сборе серебщины с земских, господарских и церковных владений: сословия дали согласие на огромную налоговую ставку — 30 грошей с "сохи". Налог назначался на три года, обязательным условием его сбора являлось участие Великого княжества в военных действиях. Первая выплата устанавливалась на 8 сентября. Эта дата была сохранена и в последующие годы.

  Вальным сеймом было однозначно решено, что военной повинности должны подлежать все без исключения земли, которые находились на "земском праве": заставные, вдовиные, находящихся под опекой и в собственности иностранцев (в случае их женитьбы на литвинках) и др. Те шляхтичи, которые находились на службе у панов, должны были вернуться в подчинение поветовых хорунжих. Освобождавшие от военной службы листы, выданные прежде, переставали действовать, за исключением инвалидов, вдов и сирот.

  Было решено присоединить к земской службе урядников, которые "врады доживотным правом мають, а до скарбу господаръского платов не дають". А к участию в организации сбора поветовых хоругвей должны были быть привлечены не только хорунжие, но также державцы и старосты, что позволило более эффективно построить работу на местах.

  Для повышения боеспособности армии делегаты выступили с инициативой, чтобы цена коня и вооружения была не менее чем 6 коп литовских грошей, притом за нарушение этой статьи угрожала конфискация половины движимого и недвижимого имущества. Великий князь согласился с этим, добавив, что за выставление неполных почтов шляхетские имения могут быть вообще изъяты. В этом случае две трети отходили господарю, а одна передавалась тому, кто предоставит информацию о нарушителе

  В сеймовом постановлении подтверждались прежние нормы выставления одного всадника с 10 "служб" (одна "служба" — четыре крестьянских хозяйств), а сверх того было определено, чтобы все военнослужилые землевладельцы, имеющие свыше двадцати "служб" крестьян, выставили между двумя конными ратниками третьего пешего — с ручницей, рогатиной или секирой. Чётко определялся порядок выхода и пребывания в посполитом рушении. Строго запрещались спекуляция продовольствием, заимствование чужих лошадей и оружия при пописе. Особое наказание ожидало тех, кто решил бы направить вместо себя слуг (наёмников) или самовольно уехать из военного лагеря. Им грозило "каранье горлом", т. е. назначался смертный приговор.

  Нарушая положение Статута 1529 г., теперь все "братья недельные" (т. е. совместно обладающие одним имением) так или иначе должны были участвовать в исполнении военного долга. В посполитое рушение направлялся один "годнейший" брат. Остальные должны были идти на наёмную службу в роты или почты панов за соответствующее вознаграждение. Только в случае старости отца один из сыновей мог остаться "для пригледанья дома". Наказанием за невыполнение этих предписаний определялось заключение под стражу на 12 недель, что было для шляхты большим позором.

  Особое внимание обращалось на своевременный сбор войска. В господарских листах указывалось, что шляхта должна "не омешкиваючи" прибыть в армию. Власти обещали, что любое нарушение правил будет жёстко, без попущений наказываться.

  Руководство страны понимало, что осуществление осадных операций с помощью только конных отрядов обречено на неудачу. Требовались пехотинцы, притом в большом количестве, но с этим были немалые проблемы. На найм крупных контингентов пехоты не хватало средств, а созданная два года назад "выбранецкая пехота" оставалась малочисленной, поскольку державцы и старосты всячески саботировали набор крестьян на военную службу. Да и сами зачисленные в "выбранцы" крестьяне не рвались в бой, нередко подкупая ротмистров для уклонения от участия в военных действиях. Для исправления ситуации и формирования пешего войска Дмитрий пошёл на новый неординарный шаг. Вместо прежней системы, когда волости выставляли на время войны "выбранцов" с каждых 20 волок, а его земельный надел должны были обрабатывать остальные жители волости до его возвращения из армии, было принято решение о выделении им наделов в одном районе, по месту службы. По сути это было бы окончательным превращением "выбранецкой пехоты" в аналог стрелецкого войска. Правда тут не обошлось без проблем. Паны-рада, используя в качестве предлога нехватку земельного фонда в центральных волостях, горячо протестовали против испомещения "выбранцов" в окрестностях Вильно, резонно полагая, что наличие постоянных воинских частей возле столицы усилит позиции великого князя, сделав его более независимым от поддержки панства. И в сложившейся ситуации Дмитрий не счёл возможным пойти на обострение отношений с магнатерией, и пошёл на некоторые уступки. Отказавшись от идеи создания корпуса виленских стрельцов, он, указывая на постоянную угрозу южным рубежам Великого княжества, протолкнул идею формирования в районе Киева т. н. "стрелецких слобод", общей численностью в 2 тыс. бойцов. Разделённые на 4 полка (примерно по 500 человек в каждом), они расквартировывались под городом, в специальных слободах, получая за свою службу земельные наделы, освобождение от налогов и 6 коп грошей литовских ежегодного жалования, выплачиваемого из доходов господарских имений.

  Помимо этого, заботясь об обеспечении армии и стремясь заработать дополнительные средства, 12 августа 1573 г. господарь запретил экспорт продовольственных товаров. Но этот запрет вызвал острое недовольство шляхты, усиленное тем, что специальные великокняжеские комиссары стали скупать подешевевшее зерно, а затем перепродавать его иностранным купцам. А полученная таким образом выручка шла в господарский скарб. Руководство было вынуждено сделать шаг назад — 31 августа 1573 г. шляхта получила разрешение продавать за границу зерно, выращенное в собственных имениях. Но этим власти открыли дорогу масштабным спекуляциям. Шляхта при посредничестве купечества скупала зерно и выдавала его за выращенное на своих полях, что наносило скарбу большой ущерб. В марте 1574 г. Дмитрий I был вынужден издать специальный лист, предупредив шляхту о конфискации товаров, произведённых вне их поместий.

  Таким образом, договариваясь с венецианцами и собственными подданными, Дмитрий I поспешно готовил и своё войско. Его вербовщики нанимали солдат как в Польше, так и за границей. "Воинственный король, — писал в своих мемуарах один польский шляхтич, — где только услышит, что есть хорошие солдаты или искусные генералы — в Германии, Швеции, Франции, всех приглашает к себе и уже нанял несколько тысяч немцев". Краков стал наполняться наёмниками, а королевский дворец напоминал вооружённый лагерь. Дмитрий часто посещал арсенал и лично следил за изготовлением оружия. Работа тут кипела и днём, и ночью. В короткое время было изготовлено 36 пушек, большое количество пороха, ядер и проч. Всё это отправлялось подо Львов, к месту сбора войска. Уже к середине мая 1573 г. в Люблин было отправлено 40 пушек, а 20 других ждали своей очереди в арсенале. Король самолично формировал части, назначал офицеров и т. д.

  В начале мая 1573 г. австрийский посол в Польше доносил своему правительству, что польский король решил в течение года довести количество войска до 50 тыс. человек (20 тыс. литвинов и 30 тыс. польского войска), вербовать которое намечалось в Германии. Польский хронист отмечал, что король "собирал войска на турецкую войну и одной иностранной пехоты собралось под Львовом около 46000 человек".

  Одной из причин строительства столь грандиозных планов была надежда на поддержку балканских народов, и их восстание в случае вступления "христианского воинства" в Болгарию. Этому способствовало послание константинопольского патриарха Иеремии II, который посредством своего гонца уверял русских в том, что "как государевы ратные люди Дунай-реку перейдут, или король с ляхи выступит, и они де тотчас на турков сами восстанут и над ними начнут промышлять сообча".

  Нельзя сказать, что это были беспочвенные фантазии. Венецианский посланник в Османской империи писал в 1576 г.: "По двум причинам султан опасается русских: во-первых, потому, что у них есть страшная кавалерии в 400 тыс. человек, отважных, смелых и послушных, а, во-вторых, ещё потому, что все народы Болгарии, Сербии, Босны, Морей и Греции весьма преданы московскому великому князю, с которым их соединяет единство вероисповедания, и вполне готовы взяться за оружие, чтобы освободиться от турецкого рабства и подчиниться его власти". И хотя, как показали последующие события, патриарх и иммигранты с Балканского полуострова сильно преувеличивали готовность своих соплеменников к выступлению против своих турецких хозяев, на момент подготовки к войне к их словам относились с полным доверием при европейских дворах.

  Готовились к войне и в Русском государстве. Созванный в январе 1573 г. Земский собор санкционировал увеличение налогов. Если до этого с каждой "сохи" правительство взимало 30 руб. окладных и ямских денег, то в 1573 г. эта сумма была повышена до 42 руб. В южных городах началось накопление необходимых для войны запасов. Под Москвой проходили военные учения, а ближе к маю начался сбор войск. Кроме того, исходя из печального опыта похода 1568 г. в верховья Дона были заранее посланы мастера для строительства речных судов для будущей армии.

  Одновременно с этим шли бесконечные переговоры и согласования между Москвой, Вильно, Краковом и Дьюлафехерваром (совр. Альба-Юлия, столица Трансильвании) о плане кампании 1573 года. При разграничении театров военных действий польское командование брало на себя Буджакскую (Белгородскую) и Едисанскую (Очаковскую) орды, а также Молдавию — т. е. территорию от Карпат до Южного Буга, предоставляя Литве и России право воевать против собственно Крымского ханства в низовьях Днепра и в степях к востоку от него.

  Согласно первоначальному замыслу, трансильванские силы должны были вторгнуться в Валахию, где предполагалось их соединение с польской армией, которая через Молдавию должна была прийти на помощь Яношу Жигмонду. На литовскую и русскую рати возлагалась обязанность войны с крымскими татарами, с целью недопущения их помощи туркам. Но этот план был отклонён трансильванцами, вполне резонно опасавшимися, что пришедшие на Дунай поляки предпочтут установить в регионе собственное доминирование, игнорируя "законные права" Трансильвании. Вместо этого, Янош Жигмонд, учитывая собственные претензии на Молдавию, советовал Польше сузить фронт и пробиваться к Чёрному морю по коридору между Днестром и Южным Бугом, поддерживая русско-литовские действия против Крыма.

  27 декабря 1572 г. Дмитрий Сангушко, исходя из своего боевого опыта, предложил новый военно-стратегический план: вместо удара в сердце Крыма, где литвинов на безводье как в мышеловке могут захлопнуть западные ногайцы, следует предварительно рассечь территорию ханства двумя клиньями — вдоль нижнего Днепра и по линии Дона у Азова. На Азов должны были двигаться русские войска, а на нижнем Днепре действовать совместно войска русские и литовские. Вслед за этим союзные войска по сходящимся направлениям должны идти — поляки на Буджак, русские с литвинами на Крым.

  В целом этот план был принят Дмитрием I и Иваном IV, но встретил возражения со стороны части польских сенаторов, настаивающих на вторжении в Валахию. Их поддержал представитель Венеции, также желавший, чтобы польские войска наступали в сторону Дуная, тем самым оказывая более эффективную помощь венецианцам. В противном случае он грозил прекращением выплат оговоренных субсидий.

  Были разногласия и по поводу плана военных действия литовских войск. Литвины предлагали в 1573 г., что их армия будет направлена в "самые ближние от Крыма места" — на реки Тясмин, Орель и Самара, в Запорожье, а также на "перелазы татарские". Воинского контингента в 15 тыс. человек, считали в Вильно, будет более чем достаточно, так что "нижадная нога татарская вытти и перелесть нигде не посмеет".

  Но поляки не согласились с этим планом. Направление литовских войск на расположенные вдали от границ Польши с Крымом выше Запорожья притоки Днепра реки Тясмин, Самара и Орель не станет помехой крымским набегам на польские земли, и доказывали, что литовские войска надо расположить у самого Перекопа и около Очакова и Ислам-Кермена. Это позволило бы блокировать в Крыму главные силы татар, а также действовать против опорной базы турецкой армии в устье Днепра.

  Однако литвины настаивали на своём варианте плана, уверяя, что "если в тех местах они стоять будут, то крымцев не пропустят, и сами крымцы из Крыму, боясь того, не выйдут". В спор пришлось вмешаться самому королю, добившегося принятия компромиссного варианта плана военных действий. В итоге, согласованный план кампании 1573 г. предполагал, во-первых, сосредоточение литовских войск в низовьях Днепра, где они должны были стеречь переправы и действовать отдельными отрядами там, где "воинский случай употребён будет". Во-вторых, польские войска входили в Молдавию, на престоле которой предполагалось восстановить Богдана Лэпушняну, а затем должны были обратить разделить свои силы, часть которых направить против буджакских и едисанских татар, а другая часть вступить в Валахию, где предполагалось их объединение с трансильванской армией. В-третьих, русская армия захватывала Азов, после чего донские казаки направлялись в поход на Чёрное море.

  Помимо военных приготовлений, Москва и Краков вели активную дипломатическую работу по привлечению к своему альянсу других стран, прежде всего Ирана и австрийских Габсбургов. В этих своих стремлениях русские и поляки были не одиноки. Ещё в 1570 г., после того, как Турция двинула свою армию на Кипр, венецианское правительство отправило с возвращающимся из Венеции на родину "очень богатым" персидским купцом Ходжа Али специальное письмо шаху Тахмасибу I, в котором напоминало ему "о древних и искренних" отношениях дружбы между двумя странами и сообщало, что Османская империя бросила свой военно-морской флот на Кипр и начала военные операции против Венеции в Далмации. Далее шло пространное описание подготовки Венецианской республики к войне, говорилось о "единодушном вступлении в войну против Турции" западных государств и т. д. Венецианское правительство уверяло шаха, что если Иранское государство с востока, а Венеция и другие христианские государства — с запада начнут одновременное наступление, то можно будет расчленить турецкие войска на два фронта и нанести им поражение: тогда шах Тахмасиб смог бы вернуть иранские территории, "несправедливо захваченные" некогда Османской империей, и "заслужил бы вечную славу". В конце письма венецианское правительство призывало иранского государя как можно скорее начать наступление на Турцию и заверяло, что вместе с другими христианскими государствами сделает всё, что в его силах, чтобы разгромить общего врага как на море, так и на суше.

  Помимо письма, спустя несколько дней, венецианское правительство приняло решение отправить к шахскому двору специального посла, которым был назначен секретарь сената Винченцо ди Алессандри, и в задачу которого входило ещё более поощрить шаха на войну против Турции, сообщить ему преувеличенные сведения и убедить, что "никогда более сефевидскому правителю не представится более удобного случая расширить территорию своей империи".

  Однако миссию Винченцо ди Алессандри постигла неудача. В Казвине (в то время столица Ирана) были информированы о европейских делах гораздо лучше, чем полагали в Венеции. Кроме того, шах Тахмасиб I предпочитал не портить мирных отношений с Османской империй и даже не принял венецианского дипломата, хотя и не дал ему отрицательного ответа. Одновременно с этим официальные дворцовые круги пытались задержать дипломата в Казвине на возможно более длительный срок, а тем временем проследить ход венециано-турецкой войны. Проведя, таким образом, в Казвине без малого три месяца, но так и не добившись встречи с шахом Тахмасибом, Винченцо ди Алессандри в сентябре 1572 г. вернулся в Венецию.

  Тем не менее, неудача венецианцев не остановила русскую дипломатическую службу. В 1572 г. в Иран отправилось представительное посольство, которое должно было проинформировать шаха о восхождении на польский трон царского сына, об антитурецком мятеже в Трансильвании и вступлении России, Литвы и Польши в войну против Османской империи, с последующим приглашением Ирана присоединиться к этому союзу. Но, как и в случае с венецианцами, русских послов постигла неудача в этом вопросе. Хотя их, в отличие от венецианского посла, шах не стал игнорировать и принял во дворце, но при этом все вопросы о возможном вступлении Ирана в войну против Турции персидской стороной тщательно избегались, а переговоры сводились к расспросам о внутрироссийских делах и торговым вопросам. Последнее было для Ирана особенно важно, поскольку в последние годы тот переживал ослабление своих внешнеторговых связей, как по причине колониальной политики Португалии в бассейне Индийского океана, так и военных действий в Средиземном море, из-за которых сирийские и египетские порты, служившие до этого "воротами в Европу" для иранских товаров оказались заблокированными. Поэтому цены на шёлк упали вдвое, "а на пряности никто не смотрит", всё "завалено" этими ценными товарами. И для предотвращения дальнейшего ослабления внешней торговли шах был вынужден уже несколько лет запрещать взимать пошлины с ввозимых и вывозимых товаров. В результате посольство вернулось в Москву не добившись поставленной цели, но с проектом нового торгового договора, согласно которому Иран предоставлял российской стороне "во всех землях и местах области своей свободное и вольное отправление купечества впредь беспошлинно", как с привезенных в Иран из России, так и с покупных иранских и других товаров.

  Куда больше шансов на успех было на привлечение к альянсу австрийских Габсбургов. В отличие от иранцев у императора было меньше возможностей отсидеться в стороне. Дело в том, что под властью Максимилиана II Габсбурга были такие страны, как Австрия, Чехия и Венгрия, лежавшие на пути продвижения турок в Зап. Европу. Волею обстоятельств носители императорского сана оказались в роли защитников христианской Европы от угрозы со стороны мира ислама. И после того, как султан начал войну за Кипр и Крит, стремясь поставить под свой полный контроль торговлю в Восточном Средиземноморье, турки постоянно нападали с моря и суши на венецианские владения в Далмации. Они стремились прорваться к Республике св. Марка на Адриатике также через хорватские территории, входившие в состав Венгерского королевства, чем подтверждали давно сложившееся мнение о том, что Венгрия — ворота Италии. Хорватские отряды неоднократно вступали в бой с турками, помогали венецианцам в Далмации.

  Несмотря на то, что в 1568 г. был подписан мир между императором Максимилианом II и султаном Селимом II, на венгеро-турецкой границе шла необъявленная война, свидетельствовавшая о неослабевавших намерениях Османской империи продолжить завоевания в Венгрии. "Тихая" экспансия турок в глубь христианских территорий продолжалась. За ней неизбежно должна была последовать новая война с Габсбургами, которую турки начали бы, невзирая на мирные договоры, как только для этого представилась бы благоприятная возможность.

  Таким образом, к середине XVI века турецкая угроза оставалась реальной для Западной Европы. "Бастион христианства" — Венгрия — не выдерживала турецкого натиска; перешедшие в руки турок земли и крепости королевства становились плацдармом для нового наступления. Не только Вена и вся Австрия, но и стоящие за ней города и земли Германии оказывались в нескольких днях перехода от турецких опорных пунктов.

  Трансильванские события застали Вену врасплох. Позволить Турции расправиться с Трансильванией означало подвергнуть новой опасности Венгрию и наследственные владения Габсбургов. Если бы Трансильвания прекратила существование как самостоятельное государство, в руки турок попали бы важные трансильванские крепости, открывавшие путь во владения Габсбургов в Венгрии, Австрии и Моравии. В то же время оказание помощи Яношу Жигмонду, за которой тот неоднократно обращался к Вене в 1572 и 1573 гг., привело бы к нежелательной войне с Османской империей. Для этого Максимилиан II не располагал возможностями, так как его казна пустовала, а Венгерское королевство не располагало сколько-нибудь достаточными материальными средствами и современными войсками, чтобы обеспечить оборону страны. Венгрия не могла оказать Габсбургам даже посильную помощь в их мероприятиях по поддержанию границы, в чём Вена упрекала сословия королевства. И виной тому были не только войны, крайне ослаблявшие страну. Дворянство Венгрии резко сопротивлялось всяким попыткам со стороны Габсбургов усилить роль центральных финансовых и административных органов, видя в этом посягательство на свои сословные свободы и привилегии. Оно не хотело брать на себя дополнительные тяготы, связанные с войной, в частности, платить налоги, от которых дворянство королевства было освобождено. Венгерские вооружённые силы были представлены дворянским ополчением отдельных комитатов, пограничными гарнизонами, частномагнатскими военными контингентами, а также отрядами конных и пеших гайдуков. Их храбрость не могла компенсировать отсталость с точки зрения выучки, технического оснащения. Месяцами, а то и годами не получая жалования из казны, пограничники бедствовали и искали средства к существованию, промышляя грабежом и торговлей.

  С другой стороны, венгерское общественное мнение было единодушно в том, что нельзя оставлять Яноша Жигмонда Запольяи один на один с Турцией. Падение княжества привело бы к исчезновению фактора, который позволял Венгрии выживать между Османской империей и Габсбургами. Венгерские политики требовали от Вены оказать помощь Трансильвании. В самой Венгрии предпринимались меры по укреплению границы, шёл сбор войск для посылки в поддержку Яношу Жигмонду.

  К "уламыванию" Максимилиана II подключились Испания и Венеция. Венецианский посол в Вене заявил, что для его родины Трансильванское княжество важнее, чем Крит, поскольку остров далеко и защищается флотом Республики, а Трансильвания близко, она служит гарантом сохранения Венеции.

  В такой ситуации в Москве и Кракове вполне обосновано рассчитывали на успех своих посольств к императору, и его присоединение к антитурецкому союзу. Но и как в случае с Ираном их постигла неудача. Созванный в 1573 г. в Вене военный совет высчитал, что война с Османской империей будет обходиться стране в огромную сумму более миллиона форинтов в год. На папские субсидии можно было даже не надеяться. Понтифик Григорий XIII хотя и активно выступал с полного яростного накала антитурецкими заявлениями и посланиями, но как только дело доходило до денег, то в отличие от своего предшественника, демонстрировал скупость и явное нежелание раскошелиться на "святое дело". Венеция, после выделения средств Польше и решения о ежегодной субсидии в 200 тыс. дукатов Яношу Жигмонду, сама испытывала нехватку средств. Оставались Испания и поддержка князей Священной Римской империи. Но Филипп II сам вёл войну на двух фронтах (против Турции и в Нидерландах), а поступление денег с земель Империи, даже в случае положительного решения рейхстага о сборе средств на войну, было неполным и непостоянным. В таком положении никто не хотел, по образному выражению Миклоша Палфи, "вскрывать этот ящик", в котором, как они думали, было полно "ядовитых гадов, всяких паразитов и скорпионов". В результате в Вене возобладала точка зрения воздерживаться от провокаций и сохранять мир, укрепляя тем временем линию обороны.

  Тем не менее, не смотря на провал попыток расширить состав коалиции в Кракове, Вильно и Москве сохраняли сдержанный оптимизм и собирали свои войска для новой военной кампании. В Средиземноморье готовилась к новому наступлению Священная лига, в надежде деблокировать Крит и отбросить турок назад. А вынужденная воевать на несколько фронтов Османская империя мобилизовала все свои силы, веря в свою счастливую звезду и победу над всеми врагами. Военные машины всех государств хотя и медленно, со скрипом, но постепенно набирали ход, готовые в любой момент сцепиться в ожесточённой схватке.

 

  Часть XVIII

  Танец с саблями

 

  Кампанию нового 1573 г. первыми открыли трансильванцы. 12 января армия Яноша Запольяи вступила в пределы Валахии. Правивший княжеством Александр II Мирча бежал, и на валашский престол был поставлен Винтила, сын Петру I Доброго (правил в 1554-1557 гг.).

  В Стамбуле немедленно прореагировали на этот мятеж своего вассала. Если первоначально турки готовили наступление крупной армии на Далмацию, полагая, что это поможет окончательно сокрушить Венецианскую республику и завершить затянувшуюся войну, то получив известия из-за Дуная, они резко поменяли свои планы. Румелийский бейлербей получил приказ восстановить Александра Мирчу на валашском престоле, а молдавскому господарю и крымскому хану посланы фирманы с распоряжением выступить в поход на Трансильванию с целью наказания отступника и восстановления власти Османской империи над этими регионами. Однако при выполнении этого распоряжения возникли немалые проблемы. Ион Водэ, на словах выражая свою полную готовность исполнить повеление падишаха, тем не менее, ссылаясь на польскую угрозу с севера и разорение свой страны во время кампании предыдущего года, отписывал султану, что не может своими силами, без поддержки татар, воевать против трансильванцев. У крымцев положение было не лучше. Трудные условия зимы 1572/73 г., глубокий снег и сильные морозы привели к бескормице скота, начался падёж и быстро оказать помощь своему сюзерену татары не могли. Тем не менее, уже 15 марта, едва только потеплело, из Бахчисарая отправился в Аккерман Адыл Герай. В Аккермане он должен был сосредоточить отряды буджакских татар и турок и идти на соединение с Ионой Водэ.

  Впрочем, соединяться Адыл Герай не спешил, и дело здесь было не только в бедственном положении татарской конницы. Верные своей тактике, татары выжидали исхода боёв, предпочитая действовать против уже ослабленного противника. Тем не менее, удалось создать угрозу Польше с юга и юго-востока и тем самым не допустить дальнейшего усиления помощи Запольяи.

  Впрочем, нельзя сказать, что крымцы не проявляли активности. 17 февраля 1573 г. азовские и крымские мурзы вместе с затребованными ханом отрядами подвластных ему горских черкес и кабардинцев "Черкасской городок хотели за миром и за душами взять". Но казаки оказались настороже. Заставы и отъезжие караулы непрерывно наблюдали за степью. Неожиданным натиском захватить город не удалось и началась осада Черкасска. Противник применил тактику "примета": вокруг крепости возвели вал из камышовых фашин и постепенно перебрасывали его вперёд, "приметывали", к крепостной стене, чтобы затем поджечь "примет", либо под прикрытием его овладеть крепостной стеной. Однако "примет" не помог, и казаки отстояли город.

  И всё же положение оставалось достаточно сложным. Бежавшие из плена казаки предупреждали, что хан намерен "запустошить становую реку Дон и верхние городки", ударить вновь на Черкасск и Раздоры.

  Помощь татар задерживалась, и румелийскому бейлербею приходилось рассчитывать пока что только на собственные силы. В конце апреля 1573 г. направленный им на север отряд переправился через Дунай в районе Джурджу, и двинулся вглубь Валахии. Но далеко продвинуться ему не удалось. Турок подвела их излишняя самоуверенность и недооценка противника, благодаря чему Винтиле удалось организовать засаду и внезапным нападением разгромить посланные против него силы.

  Таким образом, задержка татарских сил позволила Яношу Жигмонду Запольяи и Винтиле Басарабу-Дракулешти достичь на первых порах довольно заметных успехов. Валашские войска, усиленные трансильванцами, захватили в мае турецкие крепости Джурджу и Браилу, сожгли крепости Оршова, Никополь и Рущук. Однако эти достижения оказались кратковременными. В конце мая из-под Эдирне на север выступила турецкая армия во главе с самим великим везирем Мехмед-пашой Соколлу. Одновременно с этим султан усилил давление на Бахчисарай, требуя немедленного выступления крымцев на соединение с турецкой армией. Но до мая 1573 г. в Крыму не очень прислушивались к указаниям Стамбула. Когда последовал очередной приказ о выступлении в поход не позже 11 мая, хан в конце апреля направил впереди своих отрядов Хаджи-бея Ширина, чтобы тот выяснил возможность переправы через Днепр.

  Предпринимали разведку и казаки. "По зимнему последнему пути" они напали на ногацев, угнали у них много скота, захватили пленных, разорили многие улусы. Татары из приднепровских мест спешили откочевать к Перекопу.

  14 мая Девлет Герай наконец-то выступил в поход. Но он опоздал. Брошенные ранее татарами укрепления Ислам-Кермена на днепровской переправе были уже заняты литовскими отрядами, которыми командовал кн. Михаил Александрович Вишневецкий.

  Бои у Днепровских переправ начались сразу же, как только татары передового отряда Хаджи-бея Ширина подошли к Днепру. 16 мая в Бахчисарай прибыли два гонца, "гонят от Днепра с вестью, что стоят у Днепра черкасы в сборе и татар де не пускают за Днепр, которые пришли к Днепру преж царя с ширинским князем".

  Вышедшие ранее отряды Адыл Герая успели переправиться через Днепр до подхода литовских отрядов. 7 мая 1573 г. они располагались на правом берегу Днепра у урочища Копки, но продвигаться дальше Адыл Герай не решался, опасаясь быть отрезанным от главных сил.

  23 мая Девлет Герай с основными силами татар подошёл к Перекопу. Планы татарского похода летом 1573 г. не предусматривали вторжения в южные районы Великого княжества Литовского. Султанские фирманы предписывали идти в набег против Трансильвании и Валахии и далее на соединение с турецкими войсками. Наученный горьким опытом, Девлет Герай предпочитал обойти литовские земли южнее и выйти в Молдавию, где и соединиться с турецкими и молдавскими отрядами. Впрочем, трудно сказать, как развивались бы боевые действия в том случае, если бы победу в пограничном сражении одержали крымцы. Маршрут их движения за запад мог быть легко изменён и пройти по южнолитовским землям.

  28 мая к Девлет Гераю пришло известие, что Хаджи-бей с 5-тысячным отрядом переправился через Днепр и попал в очень тяжёлое положение. Литовские отряды окружили его на правом берегу. Пришлось посылать гонца к хану: "...и царю де в три дни не будет за Днепр, и иво осадят. И царь де и сам не ведает, что делать". 5 тысяч крымских татар Хаджи-бея Ширина были окружены в самом устье Днепра, и упорные попытки хана прорвать кольцо блокады оставались безуспешными.

  А вскоре к Девлет Гераю пришло известие о разгроме турецких сил в Валахии, после чего хан отступил от Днепра к Перекопу.

  Выдвигаться за Днепр стало опасно и по другой причине: 30 мая в Азовское море вышло 32 казацких морских струга (около 2000 чел.) с Дона, в то время как в Крыму оставались в основном лишь те мужчины, которые не смогли пойти в поход либо по старости, либо по болезни, либо, наконец, не имели коней и оружия. Хан оказался между двух огней: он не мог отойти в Крым для обороны полуострова — это открыло бы дорогу к Перекопу литовским отрядам — и не мог прорываться за Днепр, опасаясь оставить на произвол судьбы Крымский юрт.

  Военные затруднения сразу вызвали обострение междоусобной борьбы группировок крымской знати. Под давлением мурз и вопреки указам из Стамбула хан принял решение идти в набег на Россию. Но буквально через день после курултая, где было принято решение, хан переменил свои намерения — из Москвы пришло сообщение о выступлении русских войск на юг, к низовьям Дона. Теперь Девлет Герай намеревался вообще уйти в Крым.

  Такая перспектива означала для крымцев новую, и ещё более страшную голодную зиму. Это вызвало волнения в татарском лагере. Хану бросались обвинения в нерешительности, а затем последовали угрозы, что если хан не пойдёт куда-нибудь в поход, "и они де, татаровя, пойдут сами в войну куды похотят. И тогда де тебе, царю. В Крыме бесчестьнея и соромнея будет ото всего Крыму. И царь де сердясь и думав с мурзами пошел впрямь к Днепру, а идет де на черкас".

  Пока шли распри и неурядицы в ханском стане, литовские войска ликвидировали прорыв за Днепр Хаджи-бея Ширина. Большая часть его 5-тысячного отряда была перебита, остальные отброшены назад.

  Попытка силой пробиться за Днепр не удалась. Нечего было и думать о выполнении распоряжения султана и идти в поход на Трансильванию и Валахию, и Девлет Герай оказался в чрезвычайно трудном положении. Начавшийся 30 мая поход донских казаков и известия о приближении русской армии вынуждали хана немедленно возвратиться в Крым. В то же время сильная группировка литовских отрядов в низовьях Днепра вынуждала оставить основные силы у Перекопа, тем более, что в Литве продолжался сбор сил, и Вишневецкий получил подкрепление ещё в несколько хоругвей. В этой ситуации единственным выходом из сложившегося положения были мирные переговоры с литвинами, для чего в Киев, где находилась королевская ставка, зачастили многочисленные татарские послы, пытавшиеся договориться на этот счёт.

  Тем временем крымский хан, вступив в переговоры с Дмитрием, прекратил активные действия на Днепре. После разгрома Хаджи-бея Ширина казаки предприняли нападение на табор самого хана: "И после де того черкасы в ночи плавню в стружках и лотках подходили под царевы таборы и татар де в ночи побили много. А как де в таборах учинился шум. И черкасы де, седчи в лотки, ушли за Днепр".

  Положение осложнилось ещё и тем, что находившиеся на правом берегу Днепра отряды Адыл Герая, узнав об отмене похода, отступили южнее Ислам-Кермена, но потерпели неудачу в попытке переправиться через широкую и полноводную реку.

  Около Тилигула, под Очаковым, в дне пути от Днестра татары были осаждены литовскими войсками. Не сумев прорвать осаду собственными силами, татары запросили поддержки у силистрийского паши, но у последнего и без того было мало сил — всего 300 человек. К ханскому сыну и наместнику в Бахчисарае Мехмед Гераю тоже помчался гонец с приказом собрать и срочно выслать к Днепру дополнительный отряд татар. Мехмед Герай не только не смог выполнить приказа отца, но в свою очередь умолял его вернуться в Крым, ибо в море появились струги донских казаков, а среди рабов готово вспыхнуть восстание. В 20-х числах июня всё побережье между Керчью и Кафой было охвачено страхом. Казаки жгли деревни, освобождали рабов. Пополнив запасы продовольствия и воды, казаки отошли в море.

  Основные действия казаки предприняли в районе Гезлёва и Инкермана, не ограничиваясь прибрежной полосой, проникая порой довольно далеко вглубь полуострова по течению рек Альмы и Булганака. Почти все силы татар были выведены ханом за Перекоп, и серьёзного сопротивления казаки не встречали.

  Крупные нападения были предприняты казаками на Гезлёв, Кафу и другие прибрежные портовые города ханства. Около Гезлёва казаки выжгли 10 деревень. Под конец похода, в ночь на 5 августа нападению подвергся город Карасубазар, где казаки захватили много овец и хлеба.

  Что касается действий на Днепре, то там больше месяца продолжались вялотекущие бои. Оседлав "перелазы" через реку Вишневецкий избрал оборонительную тактику (что, впрочем, во многом объяснялось тем, что в Литве в очередной раз была сорвана мобилизация войска), а опасавшиеся за свой тыл татары не решались на активные действия.

  Противостояние на Днепре продолжалось до начала июля, когда известия о подходе русской армии к Азову вынудил Девлет Герая увести свои силы в Крым. В Литве облегчённо вздохнули, а оставшиеся в низовьях Днепра литвины начали укрепляться на новых позициях. Опыт прошедших боёв показал, что занятого Ислам-Кермена явно недостаточно для полного контроля над татарскими "перелазами" в этом районе. Требовалось создание в низовьях реки полноценного укрепрайона, способного даже с малыми силами удерживать переправы через реку. На противоположном от Ислам-Кермена (правом) берегу Днепра, на месте старинной татарской крепости Доган-Гечит было построено новое укрепление, получившая название Девичья крепость. Между этими двумя крепостями, на острове Тавань, были заложены Таванская, а чуть северней Соколиная паланки (остроги). Но на этом не ограничились. Ниже по течению, на правом берегу Днепра, было занято литовским гарнизоном брошенное татарами Тягинское укрепление.

  Помимо этого, после обеспечения безопасности т. н. "Таванской переправы", Дмитрий заложил выше по течению ещё две крепости на левом берегу Днепра: Каменный затон (совр. Каменка-Днепровская) у т. н. "Никитской переправы", и Запорожскую — напротив острова Хортица, на котором был размещён казацкий лагерь под начальством Якова Шаха.

  Одновременно с этим, силами казаков и лёгкой конницы была начата "травля" татаро-ногайских кочевий в Северном Причерноморье. Отдельные отряды доходили до Перекопа и Очакова, уничтожая татарские стоянки и угоняя их табуны и отары, тем самым фактически "запирая" силы крымцев на полуострове, не давая им оказать полноценную помощь туркам, в которой те в этот самый момент отчаянно нуждались, поскольку пока в низовьях Днепра происходили описываемые события, 20-тысячное русское войско во главе с самим царём медленно, но верно приближалось к устью Дона.

  Ещё в начале марта русскими был построен Усть-Ублинский острог (совр. Старый Оскол), а 15 апреля стал строиться новый острог, преграждая Изюмский шлях, один из традиционных путей в русские земли. За две недели острог был готов и получил название Яблоновского (совр. село Яблоново). 9 апреля началось строительство Усередского городца, перекрывающего Кальмиусский шлях.

  Прикрыв таким образом свой фланг, русская армия в начале июля вышла к низовьям Дона. В задачу этого похода входило не только взятие Азова, но и окончательное закрепление Русского государства в этом регионе. По ходу продвижения армии строились крепости, назначались воеводы, а находившиеся на Дону казачьи станицы приводились к присяге. Ниже по течению от казачьих городков была восстановлена оставленная незадолго до этого крепость Св. Дмитрия, в задачу которой входило стать главной русской твердыней в этом регионе.

  Подойдя к Азову, русские разделились на четыре отряда и обложили город со всех сторон. Особый пятый отряд на судах перекрыл устье Дона, лишив Азов поддержки с моря.

  Осаждающие повели вокруг всего города большие рвы, и под защитой плетённых и засыпанных землёй туров, смогли подойти почти к стенам города. Однако решающий штурм затягивался. Подвоз тяжёлых орудий задерживался, а попытка штурмовать город без них закончилась неудачей. Впрочем, попытка турок оказать Азову помощь из Кафы также не увенчалась успехом. 4-тысячный отряд, состоящий из турок и вассальных им черкесов, был встречен на подходах к городу и был почти полностью уничтожен в результате разыгравшегося сражения.

  Наконец, в середине июля прибыла осадная артиллерия, которая после установки начала регулярный обстрел турецкой крепости. Одновременно с этим был начато подведение мин под стены города. Штурм был назначен на 25 июля. В 4 часа утра бочки с порохом в подкопе были взорваны. Часть стены обрушилась и засыпала ров. Ожидавший этого момента стрелецкий полк бросился в пролом, остальные осаждавшие со всех сторон полезли по лестницам на стены.

  Внутри города и на его стенах началась жестокая рукопашная схватка. Турки упорно защищались, но постепенно их силы таяли и к вечеру город был взят. Население, за исключением православных греков, было частично вырезано входе штурма, а частично изгнано. Часть гарнизона пыталась пробиться из города, вышла за стены и стала отступать в сторону Кагальника, это была единственная дорога к спасению — укрыться ночью в степи. Но были преследуемы казаками и поместной конницей, которые догнав отступающих, не дали никому из них уйти.

  Захват русскими Азова, хотя и выглядел довольно скромным достижением, тем не менее, произвёл в Восточной Европе шумный эффект. По краковским костёлам отслужили молебны, а в Польше появились вирши о Москве, "пригасившей скифский полумесяц". Что служило подбадривающим новостным фоном для действий самих поляков, сбор войск которых продолжался до конца июля. 1 августа 18-тысячная польская армия двинулась к Днестру. 10 сентября войска под командованием Ежи Язловецкого (сам король находился в Киеве, где занимался обустройством обороны южных границ Великого княжества Литовского) стали под Устьем и начали наводить переправу. Однако даже к этому времени назначенные в поход войска собрались не полностью. Только 5 сентября был созван военный совет для обсуждения плана военных действий. Получив сведения о концентрации противника под Цецорой, Язловецкий настоял на необходимости марша в направлении Ясс и Цецоры. 20 сентября польское войско выступило к р. Прут, через который переправилось в районе Снятыня, 29 вечером подойдя к деревне Боян, где поляков ожидал неприятный сюрприз. Пользуясь медлительностью своих врагов, Ион Водэ успел собрать армию и получить подкрепления от турок и Адыл Герая.

  Здесь 1 октября произошло сражение польских войск (15 тыс. человек) с превосходящими молдавско-татарскими силам (10 тыс. татар и 12-тысячное молдавское войско). Хотя его исход не принёс победу ни одной из сторон, 2 октября на военном совете было принято решение об отступлении, которое продолжалось 10 дней при практически непрерывных ударах молдавско-татарских войск. Но на полноценное нападение всеми силами последние не решились, благодаря чему польская армия Язловецкого отбила все атаки и к 12 октября вышла из буковинских лесов к р. Прут.

  Неудача польского вторжения в Молдавию осложнила положение Трансильвании. Когда турецкая армия подошла к Дунаю, то смогла без помех переправиться через реку. В Валахии протурецки настроенная часть бояр устроила заговор с целью свержения господаря, и Винтила с небольшой группой сторонников был вынужден бежать на север. На престоле в Бухаресте был восстановлен Александр II Мирча. После чего турки двинулись против непосредственно Трансильвании. Несмотря на то, что 5 июля 1573 г. Янош Жигмонд одержал победу над турками при Липпе, в сентябре турки при помощи молдавских и валашских войск захватили крепости Ене, Лугош, Караншебеш, прошли всю Трансильванию до Надьбаньи. В результате карательного похода были разорены и сожжены крупнейшие трансильванские города — Коложвар, Марошвашархей, Надьэньед и столица княжества Дюлафехервар, где был уничтожен княжеский дворец. Государственное собрание, укрывшись в Дебе, под давлением турок низложило Яноша Жигмонда и 7 октября 1573 г. выбрало князем предложенного султаном влиятельного магната Иштвана Батори. Тот поспешил заключить мир с Османской империей, обязавшись выплатить двести тысяч форинтов компенсации и пообещав увеличить ежегодную дань с 10 до 15 тыс. форинтов.

  Эти известия ввергли Польшу в уныние, которое, однако, было частично развеяно хорошими новостями из Средиземноморья. Вдохновлённые неудачами турок в прошлом году члены Священной лиги решили вновь раскошелиться и снарядить новый флот. В отличие от предыдущих лет, бушевавшая во Франции очередная религиозная война позволяла Филиппу II не беспокоиться о французской угрозе своим владениям, а опасность выхода Венеции из антитурецкого союза заставила его отнестись к её интересам более внимательно. Согласно предварительному плану предполагалось перехватить турецкий флот на его пути на Крит, с целью недопущения подвоза турками на остров подкреплений и припасов. Но, как и в прошлый раз, внутренние неурядицы и несогласованность задержали выход объединённого флота, и когда христианские корабли в конце августа достигли Мореи, то от захваченных в плен турок узнали, что флот последних уже прибыл на остров и находится в гавани Канеи. На собравшемся военном совете голоса разделились: большинство высказывалось за возвращение флота, считая, что в хорошо укреплённой бухте турки неуязвимы для христианских сил. Но горячо против этого возражали венецианцы, не желавшие терять возможности оказать помощь своим гарнизонам на Крите. Угрожая даже выходом республики из Священной лиги, они требовали активных действий, иначе все огромные суммы, вложенные участниками антитурецкого союза в эту кампанию, как и раньше, окажутся потраченными впустую (так, только в 1571 г. члены Священной лиги потратили на организацию флота примерно 2,3 млн. дукатов, притом что, к примеру, годовой доход Венецианской республики в этом году составил 2 млн. дукатов).

  Требования венецианцев поддержал и Хуан Австрийский. Предыдущие неудачи сильно поколебали его авторитет, и он срочно нуждался в какой-нибудь победе для восстановления своего престижа. Очередной безрезультатный поход грозил окончательным подрывом с таким трудом заработанного им во время т. н. "Гранадской войны" уважения к нему как к военачальнику, что о возвращении в Италию не могло быть и речи. Ему удалось склонить военный совет к нападению на турок, и утром 10 сентября флот Священной лиги показалась на виду порта Канеи.

  Несомненно, удача чрезвычайно благоприятствовала союзникам. Во-первых, задувший с утра норд-вест позволял им атаковать гавань Канеи с попутным ветром, пустив в неё заготовленные заранее брандеры буквально на всех парусах. Во-вторых, в связи с доставкой на Крит припасов для армии порт Канеи был битком набит грузовыми и транспортными судами, разгружавшимися или ожидавшими разгрузки, которые сильно стесняли действия военных кораблей и стали лёгкой пищей огня после атаки брандеров.

  При известии о приближении христиан капудан Али-паша приказал обрубить якорные канаты и выходить из гавани, но не все капитаны в наступившей суматохе успели получить его приказ. Крайне бестолковое расположение транспортной флотилии (размещение которой происходило без консультаций с капудан-пашой) затрудняло действия военных кораблей и не давало им быстро собраться. Выстроенные ещё венецианцами форты, охранявшие оба берега бухты у входа, открыли огонь, но небыли в состоянии полностью перегородить вход в гавань, в которую благополучно ворвались испанские брандеры. Скученная флотилия транспортов вспыхнула немедленно. Огонь перекидывался с корабля на корабль. 10 турецких галер, пытавшихся спастись от пожара, вылетели на берег и разбились. Большая часть остальных всё же сумела прорваться из пылающей гавани, но на выходе их ждали выстроенные вогнутой линией корабли Священной лиги, поочередно обрушивавшие свой огонь на спасшиеся суда, а затем сцеплявшиеся с ними на абордаж.

  К наступлению ночи все турецкие корабли, кроме 30 галер, которым все же удалось прорваться и уйти, погибли, были захвачены или разбились на берегу. Флагман турецкой эскадры, галера "Султанша" превратилась в обгорелые обломки, причем капудан Али-паша разделил судьбу своего корабля.

  Победа была полная, но в данный момент она не привела ни к какому стратегическому результату из-за противоречий между союзниками. Венецианцы горели желанием развить успех, высадить десант в Канее и освободив город от турок, заблокировать турецкие силы на Крите, оставив их без подвоза припасов и подкреплений. Хуан Австрийский придерживался иного мнения. Указывая на сильный городской гарнизон и нехватку пехоты у союзного флота, он предлагал двинуться к Дарданеллам, с целью перекрыть пролив. Но людей и провианта было недостаточно, а многие капитаны указывали, что углубляться в сентябре, за несколько недель до начала осенней штормовой погоды, на территорию противника неразумно. В конце концов, Хуан Австрийский увёл испанские галеры в Мессину, а корабли венецианцев и папы задержались на некоторое время, в надежде вернуть Канею только имеющимися в их распоряжении силами. Но успеха им это не принесло, и спустя несколько недель и они были вынуждены вернуться в Италию.

  Результаты этой победы Священной лиги разные стороны оценивали по-разному. И пока одни горько сетовали на большие потери и затраты, не окупившиеся приобретением "ни пяди земли", большая часть Западной Европы ликовала. В сознании людей эта победа положила конец несчастьям, настоящему комплексу неполноценности христиан и не менее подлинному турецкому главенству. Победа христиан преградила дорогу самым мрачным перспективам. Последовал ряд небывалых празднеств — христианский мир никак не мог поверить в свою удачу — и поток столь же небывалых проектов. Намечая в них грандиозные перспективы, авторы перекраивали всё море, устремляя свои мысли в Северную Африку, традиционную сферу испанского влияния; в Египет и Сирию, дальние владения турок, откуда те выкачивают столько серебра; на остров Родос, на Кипр, наконец, в Морею. Самые романтичные души мечтали об освобождении Святой Земли и о взятии Стамбула.

  Однако реальность оказалась куда менее радужной. Священная лига буквально трещала по швам. Филипп II Испанский всё больше и больше был озабочен проблемами в Нидерландах, где разгоралось пламя восстания. Свою "ложку дёгтя" вносила и Франция, в которой очередная религиозная война вылилась в осаду Ла-Рошели королевской армией. Но командующий французскими войсками принц Генрих Анжуйский, после кончины своего наставника Гаспара де Таванна, не демонстрировал блестящих воинских дарований, которые ему ранее приписывались, и осада одной из главных опор гугенотов шла без успеха, ввергая католический лагерь в уныние. Все попытки взять город окончились полной неудачей: ни бомбардировки, ни частые приступы, ни взрывы городских стен не принудили горожан сдаться. Значительная часть армии гибла от болезней, казна была пуста, и денег достать было неоткуда. В результате при королевском дворе больше думали не о победе, а о том, как без ущерба для репутации договориться с гугенотами, даже ценой уступок. И в качестве выхода из сложившегося положения было решено реанимировать недавно отвергнутый "нидерландский проект". Тем более, что ситуация в этом владении испанских Габсбургов благоприятствовала подобному. Мятежные провинции как раз находились в крайне критическом и опасном положении. Перестав опасаться Франции после Варфоломеевской ночи и взятия Монса, королевский наместник Фернандо Альварес де Толедо, герцог Альба смог направить все свои силы на подавление восставших на севере. Несмотря на позднее время года, он действовал немедленно. Его армия, достигшая цифры в 40 тыс. человек, давала ему возможность нанести решительный удар.

  2 октября 1572 г. испанские войска вступили в Мехельн, после которого армия направилась в Гельдерн. 12 ноября испанцы появились у Зютфена, который был взят после четырёхдневного штурма.

  Известие о падении Зютфена деморализовало местных мятежников. Граф Виллем ван ден Берг эвакуировал Гельдерн, а граф Шаумбург, другой шурин принца Оранского, отступил из Фрисландии в Германию. Ряд небольших гельдернских городов — Зволле, Кампен, Гардервик, Гаттем, Амерсфорт — сдались без боя. После чего войска под командованием Фадрике Альвареса де Толедо, сына Альбы, направились в Голландию, где были сосредоточены основные силы мятежников. Захватив Нарден войска направились к Амстердаму, остававшемуся всё время верным королю, а отсюда к Харлему, одному из важнейших оплотов восставших. Город был хорошо укреплён, но испанцы продолжали осаждать его, пока 12 июля 1573 г. он вынужден был, не смотря на все усилия принца Оранского оказать ему помощь, сдаться на капитуляцию после почти семимесячной осады, и это было таким сильным ударом для дела нидерландских протестантов, что они стали опасаться полного поражения. И вот в подобную минуту Екатерина Медичи обратилась к принцу Оранскому со своим проектом, обещала оказать ему помощь. Она потребовала провозглашения Генриха Анжуйского вождём фландрских войск в их борьбе с королём Испании и взамен этого обещала снарядить флот и привесть его к берегам Голландии, ручалась в том, что датский король присоединиться к общему союзу, и послала своего человека в Германию набирать войска. Дипломатическим агентам было поручено оправдать во чтобы то ни стало поведение короля в августе 1572 г., а Шенбергу, принадлежавшему к числу ярых противников испанского союза, было приказано отправиться к графу Людвигу Нассау-Дилленбургу (брату Вильгельма Оранского) для переговоров по новому проекту. Принц Оранский и граф Нассау-Дилленбург склонились в пользу представлений Екатерины Медичи, и трактат был подписан.

  В реальной истории этот проект не был реализован из-за отбытия Генриха Анжуйского в Польшу, королём которой он был избран, и попыток его младшего брата Франсуа Алансонского воспользоваться отсутствием Генриха в стране, чтобы выдвинуть свою персону на первые роли во французской политике (для чего он даже вступил в тайные переговоры с Людвигом Нассау-Дилленбургом) и попытаться стать наместником королевства (с последующим восхождением на трон). Но в этой реальности Генрих Анжуйский остаётся во Франции, и Карл IX, давно ненавидящий своего брата-наследника и горячо желавший спихнуть его куда подальше из страны, вероятно, охотно поддержит проект своей матери об отправке Генриха Анжуского в Нидерланды, совместив, таким образом, как говориться, полезное с приятным.

  Но перед тем, как отправить своего брата в Нидерланды, королю Карлу IX требовалось заключить мир с гугенотами. Генрих Анжуйский вступил в переговоры с горожанами, убедив их 13 июля 1573 г. капитулировать в обмен гарантии городских вольностей, и утверждения прав и привилегий. Таким образом, после заключения мира и издания Булонского эдикта в июле 1573 г., завершившего очередную религиозную войну в стране, во Франции развернулась подготовка к нидерландской экспедиции. Что не могло пройти мимо Филиппа II Испанского. Проблема осложнялась ещё и тем, что после взятия Харлема для герцога Альбы наступила "чёрная полоса". Попытка захватить Алькмар завершилась неудачей, вынудив испанцев 8 октября 1573 г. снять осаду. А 11 октября флот повстанцев нанёс поражение в Зюйдерзее испанскому флоту. В довершение всех несчастий и в Зеландии дела обстояли не лучше. Всё более туго затягивалась петля вокруг королевских войск, защищавших Миддельбург. 1 августа они потеряли городскую гавань Раммекенс, а 16-го один французский военачальник завладел от имени принца Оранского Гертрейденбергом. Становилось ясно, что отстаиваемый герцогом Альбой вариант сугубо силового подавления мятежа в Нидерландах не оправдывает тех огромных расходов, которые несла испанская казна на содержание армии в этих провинциях (только за период с февраля 1567 г. по февраль 1572 г. из Испании было прислано 8 млн. флоринов). Таким образом, ещё в январе 1573 г. Филипп II принял решение сменить штатгальтера, назначив на эту должность нового человека. Самым оптимальным вариантом был бы приезд в Нидерланды самого короля, на чём настаивали многие тамошние сторонники Филиппа II, убеждавшие его, что один приезд монарха в беспокойные владения усмирит многие мятежные сердца и возродит былую преданность народа к своему суверену. Но занятый своими средиземноморскими делами Филипп II не мог покинуть Мадрид, и был вынужден искать замену своей персоне для поездки на север. Его собственный сын Карл скончался в 1568 г., а будущий Филипп III даже не родился. Поэтому ещё в 1572 г. Филипп II вёл переговоры со своими австрийскими родственниками о посылке одного из принцев этого дома в Нидерланды в качестве королевского наместника. Но в тот момент этот проект так и не был реализован (в реальной истории к нему вернулись в середине 1590-х гг.). Некоторые из советников короля предлагали на эту должность его сводного брата Хуана Австрийского, который был хоть и внебрачным, но всё же признанным сыном императора. Но Филипп II не доверявший своему чрезмерно честолюбивому родственнику предпочёл назначить новым штатгальтером в конце 1573 г. Луиса де Рекесенса, который получил предписание как можно скорее отправиться на север и сменить герцога Альбу.

  Вместе с тем, на Средиземном море окончательно обозначились давно вызревавшие проблемы внутри коалиции. В Венеции и Риме склонялись к мысли, что король намерен переориентировать морские силы Лиги с Леванта на Берберию, в которой у испанцев были свои интересы. И эти подозрения были вполне обоснованы. Успехи Лиги в восточной части Средиземноморья приносили пользу только Венеции, в то время как Испания, несшая главное военное и финансовое бремя войны ничего кроме славы от этого не получала. Из-за чего Филипп II всячески пытался переориентировать главное направление удара на Северную Африку. Впрочем, остальные члены Лиги также не демонстрировали готовности сражаться за общее дело. Римский понтифик Григорий XIII, на словах призывавший всех откинуть свои частные интересы ради общего блага, на деле демонстрировал прижимистость и даже скупость в выделении средств на войну. В Венеции шли ещё дальше. В республике, истощённой тремя годами бесплодной войны, стали превалировать настроения в пользу замирения с Османской империей, и победой под Канеей венецианское правительство предпочло воспользоваться в качестве аргумента в мирных переговорах с султаном, с целью выторговать себе более выгодные условия мира. Однако их надежды на уступчивость турок не оправдались. Те были готовы пойти на мир, но выдвинули в качестве условий полный отказ Венеции от Кипра и Крита, а также выплату последней крупной контрибуции. Что вызвало возражения венецианцев. Если на Кипр они давно смотрели как на "отрезанный ломоть", то на Крите они хотели сохранить в своих руках, как минимум, всё ещё удерживаемые ими Кандию, Суду, Спиналонгу и Карабузу. В конце концов, переговоры закончились ничем, но ставший достоянием общественности факт их проведения сильно подорвал доверие к Венеции, что дало испанскому королю дополнительные аргументы в пользу своего плана действий. Фактически, к осени 1573 г. Священная лига существовала только на бумаге. Каждый из её участников готовился вести свою войну, не согласовывая свои замыслы друг с другом.

  Впрочем, подобное положение дел даже в чём-то устраивало испанцев, которые избавившись от необходимости хотя бы для вида блюсти интересы союзников, наконец-то приступили к осуществлению давно задуманной операции против Туниса. В начале августа 1574 г. испанский флот отплыл из Сицилии в Африку, и 8 августа был перед Ла-Гулеттой (совр. Хальк-эль-Уэд). 9 августа была произведена высадка 27-тысячной армии, а 10 числа войско подошло к Тунису, население которого покинуло его, не сопротивляясь, и который был взят без труда.

  На собранном военном совете было решено сохранить город для короля Испании (хотя сам Филипп II предполагал только разрушить городские укрепления) и в нём был оставлен 8-тысячный гарнизон под командованием Габриэля (Габрио) Сербеллони. За этой мерой последовали другие, в частности назначение местного управляющего Абу Абдаллах Мухаммеда, брата прежнего (свергнутого турками в 1570 г.) правителя Абуль-Аббас Ахмада (что означало создание протектората), а также строительство крупного форта, господствующего над городом.

  После этого, также без сопротивления, испанцы заняли Бизерту и Порто-Фарину (совр. Гар-эль-Мельх), а 1 сентября Хуан Австрийский отплыл назад в Палермо.

  Однако, будучи внешне эффектной успешная "Тунисская операция", при более внимательном рассмотрении таила в себе гораздо больше проблем, чем давала преимуществ. Для победы недостаточно было захватить Тунис, его нужно было удержать. Испанская армия получила в свои руки лишь небольшую часть бывшего Хафсидского государства. Но вопрос о продвижении вглубь его земель, о попытке подчинить себе обширную страну даже не поднимался.

  Сохранение контроля над огромным городом становилось в этих условиях крайне тяжёлой задачей. Труднее всего было обеспечивать 8000 солдат, оставленных здесь вместе с тысячным гарнизоном Ла-Гулетты. Это было тяжёлое бремя для интендантских служб Сицилии и Неаполя, финансовое истощение которых делало операции по снабжению большой проблемой. Внимание же Филиппа II было больше приковано к северным проблемам, в сторону Генуи и Нидерландов, а также в сторону Франции, которая снова начала строить козни. В этих условиях захват и удержание Туниса лишь открывал новую статью расходов (недаром король желал лишь разрушения города), но, поскольку, официально закрепив Тунис за Испанией, дон Хуан Австрийский поставил брата перед свершившимся фактом, последний счёл предпочтительным дать на это своё согласие.

  Впрочем, не смотря на противоречия между союзниками, некоторые практические результаты, кроме захвата испанцами Туниса, разгром турецкого флота под Канеей принёс. Узнав об этом, Мехмед Соколлу в срочном порядке покинул Трансильванию и, опережая собственную армию, примчался в Стамбул. Таким образом, только что взошедший на трансильванский трон Иштван Батори оказался практически один на один с Яношем Запольяи, который и не думал складывать оружия, проведя вербовку войск в Венгрии и Трансильвании и продолжив вооружённую борьбу.

  К этому времени изменилась позиция Максимилиана II по трансильванскому вопросу. В Вене посчитали, что нападение турецких войск на Трансильванию слишком ослабит княжество и приведёт к территориальному увеличению владений Османской империи, что не отвечало интересам Габсбургов. Опасения императора вскоре подтвердились. Султан потребовал от Иштвана Батори отдать ему комитаты Сатмар, Сабольч, крепости Эчед и Калло, так как, по его сведениям, именно там Запольяи готовит свои антитурецкие акции. Батори обратился к Вене с просьбой взять под защиту эти комитаты как относящиеся к Венгерскому королевству, и Максимилиан II согласился. Однако оказать немедленную военную помощь Трансильвании Габсбурги не могли: известия о венециано-турецких мирных переговорах заставили Вену "взять паузу". Несмотря на отсутствие императорских войск, военные успехи Яноша II Жигмонда были несомненны. Летом 1574 г. он двинулся в Трансильванию, и в 27 сентября государственное собрание снова признало его князем. К концу октября 1574 г. в его руках оказалась вся Трансильвания, а в декабре турецкие войска покинули княжество; Иштван Батори бежал.

  Одновременно с этим возобновились боевые действия в низовьях Днепра. Захват и удержание в 1573 г. переправ в этом районе литвинами, а также овладение русскими турецкой крепостью в устье Дона — Азовом, ознаменовало завершение первого этапа борьбы русско-литовско-польского альянса за выход в Чёрное море устранение крымской угрозы. Вторым этапом должно было стать получение Очакова литовскими войсками, для чего с этой целью был задуман и начата подготовка к второму Днепровскому походу, который планировали осуществить по Днепру с выходом в Днепро-Бугский лиман и с моря блокировать Очаков, а также сушей, ударом через нижнеднепровские крепости.

  Всю зиму и весну 1574 года в Литве готовились к походу. 31 марта 1574 г. на юг были направлены дополнительные запасы продовольствия и амуниции. 11 мая польный гетман доложил в Ставку, что изготовили 70 морских стругов и 600 лодок. 23 мая прибыли еще 90 стругов. Помимо этого, ратные люди построили для себя 120 стругов.

  25 мая был дан приказ — идти плавным походом в лиман "для захвата Очакова и других бусурманских юрт" и для защиты нижнеднепровских крепостей. Но по прибытии передовых частей в Кодак 6 июля были получены сообщения, что турецкий флот вошёл в Днепро-Бугский лиман, а хан Девлет Герай с войском стоит на реке Солёной, ожидая подхода литовской армии. Форсировав Днепр около Кодака, литовские полки двинулись правым берегом Днепра до Вольного порога и, придя туда 16 июля, стали ожидать прихода плавной рати.

  Постояв у Вольного порога на Кичкасской переправе, командиры дали приказ всем отрядам грузиться на струги для плавного похода. Но узнав от курьеров с Таванска, что турецко-татарские части заняли Ислам-Кермен и ведут огонь по Соколиной паланке, командовавший походом кн. Михаил Александрович Вишневецкий выслал на помощь гарнизону около 3 тыс. человек. На берегу Днепра, охранять обоз, было оставлено около тысячи человек, которые должны были перейти на остров Томаковка и стоять там укреплённым лагерем. Остальные двинулись вниз по Днепру к Девичей крепости, прибыв туда 25 июля. Татары, увидев приход значительных воинских соединений, оставили Ислам-Кермен и скрылись в степи.

  Между тем, на военном совете командиры литовского войска решили воздержаться от похода в Лиман, а укрепить крепости и наблюдать за действиями противника. Соколиную паланку предполагалось срыть, потому, что это укрепление находилось севернее Таванска и не защищала его. Но это решение не было воплощено в жизнь. Девичью и Таванскую крепости договорились укрепить дополнительными фортификациями.

  Фортификационный труд уже завершали, когда 29 июля возле р. Конка появились татарские отряды. 30 июля возле Ислам-Кермена стала орда, а 31 июля появились и турки. Девлет Герай, расположившись лагерем под Ислам-Керменом, дал приказ штурмовать Таванскую паланку, захват которой обесценивал для литвинов расположенный на левом берегу реки Ислам-Кермен. 2 августа 1574 г. к Девичей крепости подошла Буджакская орда, и вместе с крымскими татарами и турками также атаковала Таванск и Девичью крепость. Бои с переменным успехом продолжались до 10 августа, когда разведка сообщила, что турецкая эскадра вошла в устье Днепра, а на помощь хану прибыли новые отряды татар и турок. В тот же день кн. Михаил Вишневецкий направил просьбу в Киев — немедленно прислать подкрепление. Ночью литовское плавное войско отошло от берегов Днепра и стало на якорь. Утром 11 августа с юга на Днепре появились турецкие корабли и сразу же начали пушечную стрельбу.

  15 августа, не прекращая боя, литвины завершили дополнительную фортификацию Таванска и Девичей крепости. Михаил Вишневецкий решил увеличить гарнизоны, и с основным войском отплыть на север. Причины этого отступления он в письме господарю объяснял тем, что "войска литовские и к водной битвы не обучены, и в хлебных запасах обеднели". Кроме того, по его мнению, была необходимость "отвращения басурман" от южнолитовских земель, которым грозил татарский набег.

  Таким образом, оставив на помощь гарнизонам 1000 всадников и 600 пехотинцев, в ночь с 19 на 20 августа князь двинулся к Томаковке, где стоял обоз. Той же ночью литвины оставили Соколиную паланку и перешли в Таванск. Турецко-татарские части сразу же воспользовались этим и, войдя в пустые укрепления, заняли выгодные позиции севернее острова Тавань. Разделившись на две части, турецко-татарские соединения 20 августа начали штурм крепостей, который длился почти два месяца.

  Тем временем Михаил Вишневецкий 26 августа прибыли в Томаковкий лагерь. Войска вышли на берег, а струги и лодки передали казакам. Выслав на помощь осаждённым в крепостях ещё около 1000 человек, князь двинулся степью до р. Воркслы, откуда 7 сентября направил в Таванск новую подмогу общим количеством в 1800 человек.

  24 сентября был созван военный совет, на который прибыл гонец великого князя с письмом от Дмитрия, в котором тот указывал, что имеющихся в наличии сил достаточно для обороны рубежей от возможных мелких татарских набегов, сообщал о скором прибытии войска из России, и в категоричной форме требовал вернуть армию в низовья Днепра. В результате на военном совете было принято половинчатое решение о направлении в осажденные крепости 7-тысячного литовского корпуса во главе с самим кн. Михаилом Вишневецким. С российской стороны из-под Севска направлялся 3-тысячный отряд кн. Фёдора Михайловича Трубецкого.

  После ухода главных частей Вишневецкого к осажденным крепостям стали прибывать части татарской конницы. 23 августа казаки, которые стояли плавно на Днепре, увидели четыре турецких корабля. Атаковав их, запорожцы захватили одну галеру, а три заставили бежать в низовья реки. 4 сентября они провели в Таванск помощь, направленную князем с Томаковки, а 9 сентября и сами казаки вошли в крепость.

  Турецко-татарское войско без перерыва штурмовало крепости и вело артиллерийскую стрельбу по ним. 8 сентября буджакская орда и турки начали общий штурм Девичей крепости, надеясь быстро её взять. Комендант Таванска направил на помощь 500 бойцов, которым удалось сорвать штурм. Тогда противник предпринял подкоп и 14 сентября взорвал одну из бомб. В образовавшийся провал бросились турки, а татары по лестницам пытались залезть на стены крепости. Брешь была немедленно, тут же, под огнем врага, засыпана землей. Нападающие отступили к Днепру.

  После этого турецко-татарское командование все силы направило на штурм Таванска. За время осады там были вырыты и подведены под стены крепости глубокие окопы. Перед штурмом, 23 и 24 сентября, противник предлагал гарнизону сдаться, но получил отказ. 25 сентября был взорван заложенный в подкоп заряд, и начался общий штурм окружённого со всех сторон Таванска. Турок, которые ворвались в пролом и которые лезли по лестницам на стены, поддерживала артиллерия турецкой флотилии. Но в пятичасовой битве гарнизон крепости выдержал и отразил штурм. Осаждённые соорудили ещё одну крепость. А после отступления врагов засыпали проломы и в наружной стене.

  1 октября турки взорвали снова вырытые подкопы и прибегли к новой попытке генерального штурма. Но и он закончился безрезультатно. Тогда турецкий командующий приказал насыпать рядом с крепостью вал, выше таванских укреплений, чтобы иметь возможность вести обстрел по гарнизону сверху вниз. Работа уже шла полным ходом, когда турецкие разведчики узнали о приближении 10-тысячного литовско-русского войска. Турецкий командующий приказал своим людям сесть на корабли, а Девлет Герай снял лагерь, и в ночь с 9 на 10 октября отступил. Турки по Днепру через лиман пошли в Очаков, а татары — в улусы.

  Таким образом, отступление крымцев и турецкого десанта с низовьев Днепра завершило кампанию 1574 года, поскольку на других фронтах русско-литовско-польский альянс не проявил активности. В Польше, после неудачи прошлогоднего похода в Молдавию, нарастал внутриполитический кризис, и подняла голову оппозиция. Попытки Дмитрия усилить свою власть наталкивались на мощное сопротивление враждебных ему магнатских группировок. Собравшийся весной 1574 г. сейм отказался продлить чрезвычайное налогообложение. А страна ещё не оклемалась окончательно после прокатившейся в 1572 г. по стране эпидемии чумы, несколько лет были недороды, налоги собирались с трудом, шляхта волновалась и всё громче требовала новых прав и привилегий, а в Сенате кипели бесплодные споры. И чтобы развести и примирить противоборствующие стороны требовалось, как минимум, возвращение в страну короля. Однако Дмитрий, будучи не в состоянии оставить войска в Поднепровье, и управляя страной на расстоянии, не мог принудить их к выполнению своих распоряжений. Всё это прямо сказывалось на способности Польши вести войну. Летом 1574 г. великий коронный гетман Ежи Язловецкий на Волыни и Подолии собрал менее 10 тыс. человек, но татары и молдаване даже не позволили им переправиться через Днестр. Простояв под Каменцом-Подольским до сентября, они "понеже не токмо в неприятельских краях не были и из своих не выходили, а так изнужились и от неприятеля посрамлены". Дело дошло до того, что те пригрозили мятежом, если их поведут в Молдавию.

  С другой стороны, в Москве, после захвата Азова, предпочли первоначально закрепиться на новых рубежах, прежде чем развернуть новое наступление против Крыма. В начале февраля 1574 г. царём была издана грамота, в которой говорилось: "Слыша мы от басурман на православных крестьян разоренье и всякое зло полонское и расхищенье, указали, на Кальмиюской и на Изюмской сакме и на Муравском шляху, от татарские войны, поставить городы и острожки жилые и стоялые и всякие крепости учинить, и жилецких людей в тех новых городех устроить, чтоб тем у татар на Русь приход отнять, а православных бы крестьян от войны и от разоренья и от полону заступить". Согласно этому плану, собранное, как обычно, на "берегу" весной 1574 г. войско, вместо патрулирования по уже привычным маршрутам, было двинуто на юг, стараясь углубиться как можно дальше в "Поле". Двинувшаяся вместе с ним посошная рать, под защитой вооружённых сил, спешно воздвигала на новых местах остроги и засеки, которые должны были стать новой линией обороны Русского государства, под прикрытием которой становилась доступной сельскохозяйственная колонизация обширных южных районов, ранее пребывавших в запустении из-за постоянных татарских набегов. А за армией немедленно потянулись длинные вереницы переселенческих возов — страна переживала аграрное перенаселение и желающих рискнуть, но получить землю на новых территориях было предостаточно. Стремительно вырастали новые города — Белгород, Тамбов, Курск, Липецк и пр.

  Дополнительная система крепостей создавалась и южнее, для соединения единой оборонительной линией захваченного Азова с южными областями Русского государства, и для перерезания ведущих на север "татарских сакм". В 1574 г. в месте впадения реки Бахтин в Оскол была основан город Царёв-Иванов (в реальной истории Царёв-Борисов), а несколько севернее, на месте существовавшей русской сторожи возле Изюмского кургана, была основана небольшая одноимённая крепость, в задачу которой входил контроль над Изюмским шляхом. Трудности южных походов убедили правительство в том, что наиболее верное средство к покорению Крыма — постепенное заселение степи и постоянное содержание сторожевого войска на границе. Как отписывал сам царь Иван IV: "А на Крымской земле и на пустых местах, где бродили звери, теперь устроены города и сёла".

  Однако это не означало, что в Москве отказались от идеи активных действий против Крыма и Турции. Просто был взят небольшой перерыв, для лучшей подготовки будущего наступления. В экономической области подготовка к войне состояла в проведении ряда фискальных мероприятий, имевших место повысить доходы казны и накопить в ней крупные денежные средства. Была осуществлена податная реформа, увеличившая и более равномерно распределявшая посошное обложение; монастырские иммунитеты подверглись ограничениям в отношении беспошлинной торговли, монастыри были сверх того подчинены новым видам обложений, не предусмотренных тарханными грамотами прежних государей; была централизована в руках царских агентов оптовая хлебная торговля с иностранцами и значительно повышены отпускные цены на хлеб для всех государств. Помимо этого, была введена практика экстраординарных поборов с монастырей на военные нужды. Так, в 1573 г. царь и митрополит потребовали от многих монастырей сведений об имевшейся у них денежной наличности, а затем предложили половину этой наличности немедленно прислать в Москву. В том же году, по указу царя, с вотчин некоторых монастырей предписано взамен "даточных людей" по 17 рублей за конного и по 7 рублей за пешего. Также и с отдалённых городов взимали по 14 рублей за каждого даточного человека. В 1575 г. решено было взять со всех людей "пятину" — 20-процентный подоходный побор.

  Росли расходы на военную технику и боеприпасы. Начиная с середины 1560-х гг. ввоз военного снаряжения из-за границы непрерывно возрастает. В 1567 г. было куплено у гамбургских купцов пушечных запасов на 1785 рублей, в 1569 г. на 5550 рублей, в 1570 г. на 20224 рубля. В том же году за границей было заказано 10 пушек; в июне 1571 г. было дополнительно заказано изготовление 6000 пищалей и другого оружия.

  В 1570-1572 гг. через Холмогоры было доставлено из Нидерландов и Швеции около 35 тысяч пудов свинца, свыше 30 тысяч пудов шведского железа и пр. Свинец, олово и медь привозились в значительных количествах и из Англии. В 1570 г. английские купцы обязались доставить "200 мушкетов и иная ратная сбруя", а в 1572 г. доставили для русских 8 пушек, 5 тысяч шпаг, 1000 мушкетов. 1000 пистолетов и много другого оружия.

  Крупные заказы для России выполнялись и в Нидерландах. В начале 1569 г. там был размещён царский заказ на 10 тысяч мушкетов. Этот заказ был выполнен к лету 1571 г. В том же году русские послы, с разрешения императора, заказали много оружия в Германии.

  В следующих годах закупки оружия за границей ещё более возрастают. В начале 1573 г. Иван IV обратился к испанскому королю Филиппу II с просьбой разрешить беспошлинный вывоз закупленного оружия и боеприпасов — 10 тысяч пудов пороху, 15 тысяч пудов железных ядер, 3 тысячи сабельных полос. В мае 1572 г. царские агенты купили у англичан более 5 тысяч пудов "зелья" (пороху). В том же году было получено из Англии ещё 350 бочек пороху.

  Вместе с тем правительство заботилось и о развитии отечественного производства оружия и боеприпасов. В частности, было уделено большое внимание "ямчужному" (селитряному) промыслу. Наряду с организацией казённых селитряных варниц правительство поощряло частных предпринимателей, авансируя им некоторые суммы и забирая затем всю их продукцию по установленной цене в казну. Вблизи пограничных городов селитряные варницы охранялись специально выделенными ратными людьми.

  Например, под недавно основанным Белгородом, немедленно были заложены две селитряные варницы, на которых работало свыше 400 рабочих, обслуживая восемь котлов. В течение производственного сезона, весной и летом, на белгородском предприятии вываривалось не менее 1000 пудов селитры.

  Стремясь увеличить производство столь необходимых для вооружённых сил материалов, правительство сквозь пальцы смотрело на незаконное проникновение литовских селитрянников на русскую территорию для добычи селитры. Воеводам строго указывалось, "чтобы они с теми селитренники задоров до нашего указу не чинили".

  Заметных успехов добился Пушечный приказ в организации производства осадных и полевых орудий. Большая часть артиллерии, которая состояла на вооружении русской армии, была отлита за последние перед войной годы московским Пушечным двором. Там же изготовлялись и ядра. Производство ядер и дроби было поручено также "ремесленным людишкам" Устюжны Железопольской, которые в 1571 г. выработали свыше 56 тысяч ядер и 3 тысячи пудов дроби. В 1573 г. им было указано сделать 102 тысячи ядер. Но попытки организовать в Устюжне или других местах производство холодного оружия и пистолетов не дали удовлетворительных результатов.

  Вопросы обеспечения войск средствами транспорта также не были оставлены без внимания. Под Белгород, Азов и в другие пункты сосредоточения военных сил приходилось доставлять артиллерию, боеприпасы, продовольствие и пр. главным образом с помощью подвод и тягловой силы, реквизированных у населения. Одна лишь Москва должна была для этой цели выделить тысячу подвод.

  В план военной подготовки было включено также строительство, укрепление и приведение в боевую готовность городов и крепостей, расположенных в пограничных районах или важнейших стратегических пунктах. С этой целью из восточных и северных областей были вызваны каменщики, кирпичники, гончары и другие строительные рабочие. Особым указом царя от 12 мая 1571 г. монастырям предписывалось давать со своих вотчин людей и материалы для "городового и острожного дела". В декабре 1574 г. Пушечному приказу было предписано снабдить дополнительным "нарядом" и боеприпасами южные города. Особое внимание было обращено на Елец, который по замыслу командования должен был стать главной базой снабжения действующей на юге армии.

  На первом месте среди вопросов подготовки к войне стоял, естественно, вопрос о реорганизации армии. Для усиления сил правительство пошло на два мероприятия, проведённых, впрочем, в достаточно скромных масштабах: набором за границей четырёх полков и организацией русских полков иноземного строя.

  Использование военных наёмников практиковалось в России и до этого. В течение второй трети XVI века "выходы" иноземцев на русскую военную службу были довольно частым явлением, однако носили индивидуальный характер. Положение стало меняться после войны в Ливонии, когда в подданстве русских царей оказался большой массив людей с иной воинской культурой. И сформированные из них воинские части показали себя очень даже неплохо. За четыре-пять лет перед войной с Османской империей количество чужеземных ратных людей удвоилось, причём главным образом за счёт притока "немцев", т. е. англичан, шотландцев, датчан, шведов и немцев, тогда как раньше преобладали польско-литовские и турецко-татарские выходцы. Среди этих "немцев" был непропорционально велик процент младших и средних офицеров, имевших за плечами опыт европейских войн. Подобная диспропорция была вполне объяснима — русское правительство имело в виду использовать эти кадры не столько для того, чтобы дать им командование над чужеземными же наёмными полками, сколько для обучения русских войск чужеземному строю. Причём, организация русских полков иноземного строя началось уже в июне 1570 г., за год до набора иностранных наёмников за границей.

  Этот набор был поручен Юргену фон Фаренсбаху, ливонскому дворянину, который, несмотря на свой юный возраст (родился в 1550 г.), уже успел послужить наёмником в армиях Франции и Испании, а в 1566 г. он вернулся на родину и сразу поступил на службу русскому правительству. 30 октября 1572 г. он, по рекомендации полковника и, "по совместительству", своего родственника Клауса Курселя, представил правительству проект о найме за границей пяти тысяч солдат, который в тот же день был рассмотрен царём и утверждён практически без изменений. Реализация проекта была поручена самому Фаренсбаху; отправляя его за границу, правительство снабдило его не только царскими грамотами к различным европейским государям, но и крупными денежными суммами.

  В феврале 1573 г. Юрген фон Фаренсбах был отпущен в Германию, Нидерланды и Англию для найма пяти тысяч человек (или четырёх полков) пехоты и нескольких военных инженеров на тех условиях оплаты и службы, которые были в то время приняты в Западной Европе. В наказе, данном Фаренсбаху, говорилось также, чтоб император Максимилиан II пустил также на службу царю "полковников, капитанов, поручиков и иных начальных людей...". Вместе с ним были отправлены в столицу империи стольник Иван Васильевич Воейков-Большой и дьяк Иван Михайлович Висковатый. Послы везли с собой денежные суммы (примерно 25 тысяч талеров) для закупки вооружений, а также на 110 тысяч талеров кредитных писем ("трансфертов") на антверпенские банкирские конторы от находившихся в Москве иностранных купцов.

  В начале июня 1573 г. царские послы добрались до Вены, где были немедленно приняты императором. Здесь в результате переговоров Фаренсбаху было разрешено приступить к набору войск в имперских землях, а послам указаны города, где они могли разместить заказы на оружие. При этом, оказывая царю содействие в организации набора ландскнехтов, Максимилиан II также старался извлечь из военных усилий максимальные выгоды для самого себя. Он не скупился на советы насчёт сосредоточения и отправки этих наёмников, но при этом рекомендовал производить набор не от имени царя, а под флагом князя Яноша Жигмонда, а затем ввести нанятые Фаренсбахом войска в Трансильванию. Это означало бы подчинение отрядов, оплачиваемых русскими деньгами, трансильванскому князю и непосредственное вовлечение России в войну на этом фронте. На определённых условиях русское правительство готово было бы на это согласиться, но не ценой ослабления своего собственного фронта борьбы против Турции. Но именно это и стало камнем преткновения. Попытки русских послов добиться заключения с Максимилианом II военного союза не встретили с его стороны поддержки. Он был заинтересован только в том, чтобы русско-турецкая война продолжалась как можно дольше, что избавляло Австрию от заботы о безопасности своей границы с Османской империей. С этой целью он затягивал переговоры, делая русским всё более нелепые предложения и заботясь главным образом о том, чтобы не лишать их надежды на возможность вмешательства Священной Римской империи. Его тактика в этом вопросе строилась на том, чтобы поддерживать в царе надежду на заключение договора в самое ближайшее время, а когда тянуть будет уже невозможно, то предложить условия, которые сделали бы необходимыми новые затяжные переговоры. Тем временем Русско-Польско-Литовская коалиция, продолжая войну, настолько ослабила бы Турцию, что Австрия могла бы добиться выгодного для себя мира только угрозой вмешательства или во всяком случае без особого напряжения сил.

  В Москву было послано извещение о скором прибытии императорского посольства, которое привезёт проект союзного договора. Это посольство действительно было организовано, но прибыло в Россию только в июне 1574 г. Однако предложения, которые они с собой привезли, были совершенно непригодны в качестве основы для переговоров. Императорские посланники хотели, чтобы Москва удовлетворилась их обязательствами вступить в войну с турками только по окончании Адрианопольского мирного договора. Каждый из союзников должен был вести войну на свой счёт и своими наличными силами. Для согласования военных операций каждая из сторон назначает своего комиссара (военного наблюдателя) в армию союзника. Переговоры с турками возможны только после консультации между союзниками. Целью войны объявляется окончательное присоединение к владениям Габсбургов центральной части Венгрии и Трансильвании и присоединение к России Азова с его окрестностями. Литва должна была "получить удовлетворение" за счёт Днепро-Днестровского междуречья, а Польша и вовсе не упоминалась. (Впрочем, несколько позднее император счёл возможным в дополнительном положении к инструкции расширить этот пункт: каждый из союзников может претендовать на сохранение всех сделанных им у Османской империи завоеваний.).

  Эти пункты, вызвали бурное обсуждение в высших правительственных кругах. Получалось, что Россия должна была воевать два года без всякого участия своего союзника для того только, чтобы облегчить последнему возможность укрепиться в Подунавье; в награду за это России разрешается оставить Азов, который и так уже принадлежал ей. Однако в Москве были готовы пойти и на такие условия, выдвинув лишь дополнительное требование относительно Молдавии, поскольку без признания своих прав на неё Польша потеряет окончательный интерес к участию в войне. Однако австрийцы уже давно смотрели не только на Венгрию, но и на Валахию с Молдавией как на свою исключительную сферу влияния, и не желали терпеть там конкурентов. Но и русская сторона стояла на своём. В конце концов, императорские послы заявили, что не имеют соответствующих инструкций и заявили, что им надо запросить новые указания из Вены.

  Фаренсбаху, тем временем, удалось в Германии, Англии и Нидерландах найти нужное количество наёмных солдат. Но убыль от болезней, смерти, дезертирства была так велика, что до Москвы добралось всего около четырёх тысяч наёмников.

  Вслед за Фаренсбахом в феврале 1573 года из России был отправлен ещё один иностранец на русской службе Габриэль Эльфингстоун, также получивший инструкции набрать "регемент добрых и ученых солдат". Ему было поручено или нанять полк из 1600 чел., прибавив сюда для каждой роты приказных (капитана, поручика и прапорщика), отнеся начальных людей "меньшего чина" в общую массу рядовых. Эльфингстоун должен был получить деньги в Гамбурге у русского торгового "комиссара", но в связи с малым количеством денег он смог набрать лишь около сотни ландскнехтов.

  Более успешно шла организация полков иноземного строя из детей боярских и "вольных всяких людей". В апреле 1572 г. в города Ярославль, Кострому, Углич, Вологду, Новгород и др. были посланы грамоты о наборе на службу беспоместных детей боярских, которым указывалось быть в "ратном изученье" в Москве у полковников-иноземцев в количестве двух полков, по 1000 человек в каждом. Всем записавшимся детям боярским было обещано жалованье "для их бедности" и кормовые деньги. Кроме того, каждый получал казённую пищаль, порох, свинец.

  Первоначально предполагалось формировать эти полки исключительно из детей боярских, не могущих выполнять полковую службу из-за своего материального положения, и в дополнение к дворянской коннице сформировать дворянскую пехоту нового строя. Но к сентябрю 1572 г. число записавшихся в солдатские полки детей боярских не превышало 60 человек. Попытка сформировать эти полки из одних детей боярских успеха не имела, солдатская служба не прельщала детей боярских. Тогда правительство расширило контингент комплектования, допустив к записи в солдаты "вольных охочих людей" из татар, казаков и др., что дало положительные результаты: к декабрю 1573 г. в двух солдатских полках числилось уже 3323 человека.

  Опыт в образовании первых солдатских полков правительство решило распространить и на конницу. В середине 1574 г. началось комплектование и формирование рейтарского полка численностью в 2000 человек.

  Его комплектование проходило более успешно, чем комплектование солдатских полков. К декабрю 1574 г. в полку числился 1721 рядовой рейтар из дворян и детей боярских, а с начальными людьми состав полка приближался к предусмотренным двум тысячам человек. Успешности комплектования полка способствовали два обстоятельства. Во-первых, рейтарская служба считалась дворянами и детьми боярскими почетнее солдатской, была более родственной дворянской коннице, и в рейтары охотно шли дворяне и дети боярские. Во-вторых, рейтарская служба оплачивалась вдвое выше солдатской.

  Таким образом, в течение 1573 и 1574 гг. было сформировано три таких полка, в том числе один рейтарский и два пехотных. Всего в этих полках числилось пять с половиной тысяч человек. Их удельный вес в общей массе русских вооружённых сил (около 60 тысяч) был довольно велик; вместе с наёмными иноземными солдатами их число достигло 15%. Это давало русскому правительству некоторое основание считать произведённую им частичную реорганизацию армии достаточной для успешного возобновления военных действий, которое планировалось на весну 1575 г.

  По сути, предполагалось повторение неудавшегося замысла прошедшего года — объединившись с литвинами, расчленить территорию Крымского ханства вдоль Днепра, взять Очаков (после чего "до Царьграда вольной приступ будет"), после чего вторгнуться непосредственно на полуостров, чтобы был разорён и заселён русскими людьми Крым. Но как это часто бывает, даже самые проработанные планы могут рухнуть в любой момент из-за какого-нибудь неучтённого фактора. Поздней осенью 1574 г. в Москву стали поступать известия, заставившие русское правительство пересмотреть свои замысли на следующий год.

 

  Часть XIX

  Клинки у трона

 

  Пока в Москве уже строили планы большого похода на Крым, поздней осенью 1574 г. положение дел в самой Литве резко обострилось, в чём была доля вины самого господаря. Разгневанный систематическим уклонением шляхты от службы, Дмитрий от угроз и уговоров перешёл к репрессиям против игнорировавших призывы на военную службу шляхтичей. По его приказу, у них начали массово отбирать землю, а их самих подвергали денобилитации. Сами по себе, в другой ситуации, эти действия хотя и вызывали массовое недовольство "благородного сословия", но вряд ли бы привели к бунту (как не привел к мятежу "устав на волоки" 1557-го года, лишивший многих шляхтичей земли), тем более, что тут на стороне господаря выступали ветераны войны, сами недолюбливавшией уклонистов. Но тут недовольство части шляхетства наложилось на дремавший до этого конфликт между королём и литовской магнатами, среди которых сложился блок влиятельных "фамилий" (Радзивиллы, Ходкевичи, Ян Кишка, Сапеги, Пацы, Остафий Волович, Ян Глебович), служивший "центром кристаллизации" недовольных. Долгое время их сдерживало лишь отсутствие поддержки со стороны простых дворян, но жёсткие меры господаря против "нетчиков" дали им то, чего им так требовалось — относительно массовую социальную базу, которая нуждалась лишь в объединяющем лидере и катализаторе, чтобы восстать против "тирана".

  Ещё в 1572 г. Николай Радзивилл вступил в тайные переговоры как с крымских ханом Девлет Гераем, так и со шведским королём Юханом, предметом которых было лишение короны действующего господаря, и "вынесение" шведского принца Сигизмунда на литовский трон. Впрочем, последующие два года, идущая переписка была скорее зондажом намерений сторон, чем конкретными планами. Но в 1574 г. оппозиционеры приняли решение перейти к более активным действиям. Они сформировали сильную "васовскую" партию, выступавшую за возведение на литовский трон шведского принца, и в Стокгольм от них срочно отправился посланник, который предъявил королю документ, подписанный некоторыми высшими чинами Великого княжества Литовского, в котором те, в обмен на гарантии своих прав и привилегий, выражали своё желание видеть на троне его сына и просили Юхана оказать им всяческую поддержку в их "законных притязаниях". В самой Швеции эти предложения встретили явный интерес со стороны Юхана III. После окончания войны с Россией и Данией, шведские правящие круги стали рассматривать положение своей страны как критическое. Они начали поглядывать на Русское государство не просто как на конкурента в борьбе за господство над Балтийским морем, но и как угрозу своей территориальной целостности, чему способствовали русско-шведские споры за часть контролируемых шведами финских земель, на которые выдвигали свои претензии и русские. Отсюда был и такой интерес Юхана III к владениям почивших Ягеллонов, завладев которыми можно было не просто "запереть" Россию в пределах Финского залива, но и попытаться передвинуть шведские границы дальше на восток. Первая попытка завладеть польским и литовским престолами в качестве наследника Сигизмунда II Августа провалилась, но теперь сами литовские паны предлагали его сыну корону своего государства. Однако, также было ясно, что Дмитрий добровольно не покинет трон, а новая война, по крайне мере в ближайшее время, со своим восточным соседом не входила в планы Юхана III, который занял в этом вопросе двойственную позицию. Посланцев литовских панов тепло встречали в Стокгольме, заверяя в своём самом искреннем благорасположении и поддержке, но от принятия на себя каких либо обязательств воздерживались. Тем не менее, в самой Литве, не дожидаясь ответа из Швеции, в поветах началась агитация за смену господаря и прекращение войны. Надежду на успех противникам короля внушало и возникшее обострение отношений между Россией и Данией. Копенгагену, как и Стокгольму, внушала опасения угроза возникновения русско-польско-литовской унии, которая грозила полностью изменить баланс сил на Балтике. На это накладывались территориальные и торговые конфликты. Прежде всего, это касалось т. н. "лапландского спора", возникшего из-за отсутствия чёткой границы между Русским государством и, входившей в состав Дании, Норвегией. И если раньше, предметами спора между русскими и норвежцами были население, происхождение его и вопрос о том, кому из них оно должно платить дань, то датчане же впервые возбудили вопрос о праве собственности на эту территорию и заявили, что вся эта обширная область, как Финмаркен, так и Лапландия, принадлежат исключительно Норвегии. При этом датский король простирал свои претензии и на Кольский полуостров, который он называл "отнятым" у его страны. Русские, разумеется, с подобными претензиями были несогласны, и постепенно осваивались на севере, проникая даже в те районы, где были датские поселения.

  К этому добавлялись трения, из-за поддержки датчанами Данцига, отношения Дмитрия с которым приобрели совершенно враждебный характер. Главная причина неудовольствия, а позже и вражды, Дмитрия к Данцигу заключалось в желании короля подчинить себе свободный город и утвердиться в устье Вислы; стремление Данцига клонилось к совершенно самостоятельной и особой от Польши политике; он не желал помогать королю в его войнах с Турцией и Крымом, не соглашался участвовать в сборе средств, введённом ради польских интересов, желал сохранить полнейший нейтралитет. Отношение Дмитрия к Данцигу приравнивались отношениям самодержца к вольному городу. Король постоянно давал городу понять, что он как король мог и не прибегать к просьбам и увещеваниям, а прямо пригрозить силой; на беду польскому королю, никто, однако, не придавал значения таким выражениям его, ибо все знали, какова власть польского короля, связанного такой конституцией, которая делала значение его совершенно ничтожным. На все обращения Дмитрия назначить новые подати и налоги на все товары, приходящие в гавань Данцига, магистрат оставался глух; это усиливало ненависть к нему короля. По сути, взаимоотношения между королём и городом из состояния "холодного мира" в разряд "холодной войны" стали переходить после весеннего сейма 1572 г., когда поднят был вопрос о редукции (возврате) коронных имений, большая часть которых находилась во владении крупных магнатов. Как уже было сказано раньше, основываясь на статуте 1505 г., Сигизмунд II Август возымел намерение вернуть себе доходы с многих земель и имений, некогда принадлежавших польским королям, но уступленных и подаренных магнатам, князьям и городам. Это намерение короля было горячо поддержано шляхтой, но, как уже упоминалось, встретило решительное сопротивление магнатерии; против этой редукции особенно ревностно восстали прусские города с Данцигом во главе. Неудовольствие Данцига усугубилось ещё требованием короля, чтобы представители Пруссии заседали на всех сеймах наряду с представителями Польши, чтобы король имел право вызвать их когда ему угодно, и удалять их каждый раз, когда разбирались специально его королевские дела. Отсутствие единства в прусских городах помогло Сигизмунду: процесс об "экзекуции прав" был проведён; вышел также и декрет короля, чтобы воеводы и каштеляны прусские заняли свои места в Сенате. Один Данциг твёрдо держался против всех враждебных намерений Сигизмунда и его преемника; теперь, когда король обращался к нему за деньгами, бургомистры отвечали ему, что согласятся на это, если он уничтожит экзекуцию.

  Став во главе страны, Дмитрий не мог примириться с мыслью, что Данциг отказывает ему в помощи, и посягнул со своей стороны на ряд привилегий города. Ещё в конце 1573 г. он поднял вопрос о привилегиях прусских городов; он решил подвергнуть их новому рассмотрению и велел свезти в Люблин все оригинали привилегий и вольностей их; король склонялся к тому, чтобы эти привилегии урезать и всецело подчинить себе прусские города.

  С начала 1574 г. король стал урезывать у Данцига привилегию за привилегией, но это оказалось не так-то легко. Город каждый раз протестовал, завязывались сложные отношения, и король успел лишь отчасти достигнуть своих намерений; прежде всего Дмитрий лишил Данциг права чеканить свою особую монету; затем, заподозрив город в желании передаться под покровительство чужеземного государя и отделиться от Польши, он обвинил его crimen laesae majestatis (преступление, заключающееся в оскорблении величества). К Фредерику II Дмитрий обращался с просьбой пропускать через Эресунн только те корабли Данцига и других прусских городов, которые будут снабжены польскими паспортами. Этой мерой он хотел как приструнить непокорный город, так и несколько обогатить свою скудную казну — за паспорта он назначал бы цены по своему личному усмотрению. Но Фредерик II к счастью для прусских городов не принял этого предложения польского короля.

  Но Дмитрий не ограничился только этими мерами: он запретил ввоз соли из Пруссии в Польшу. Великой Польше и Мазурии он дал право за известный денежный взнос в казну задерживать всю иностранную соль, привозимую в Пруссию и распродавать её затем в пределах королевства. Сделал Дмитрий и попытку монополизировать торговлю воском, но это ему не удалось. Единодушно восстали прусские города и против намерения короля перевести Леслаускую таможню в Куявии в Грауденц, с тем, чтобы по своей воле взимать пошлины со всего транспорта по Висле.

  Этим дело не ограничилось; вскоре король назначил новую подать со всех доходов данцигских жителей, присвоив себе известный процент со всего вывозимого из Данцига зерна и требовал, чтобы город предоставил ему 20 военных кораблей для его, короля, флота; городской совет решительно отвергнул два последних требования и ограничился доставкой в Польшу 200 центнеров пороха.

  Нарастал кризис и в самой Польше. Сенаторы обвиняли короля, что он "съел" деньги страны, продаёт чины и замахивается на "золотые вольности". Магнатские группировки имели свои собственные внешнеполитические программы и иные даже собирались детронизировать Дмитрия.

  Таким образом, на основании всех этих факторов, заговорщики пришли к выводу о шатости власти короля, и в октябре 1574 г. в надежде на поддержку со стороны Польши, Швеции и Крыма решили перейти к активным действиям.

  По всем поветам княжества пошла энергичная агитация за прекращение войны и смену господаря. Нельзя сказать, что она имела большой успех — шляхта в массе своей хорошо понимала, что возведение на трон малолетнего сына шведского короля по факту будет означать передачу всей власти паны-раде и установление в стране диктатуры магнатов, — но призывы к окончанию войны были довольно популярны, а определённая часть "рыцарства" даже была готова встать под знамёна можновладцев, из опасения потерять земли и привилегии. Помимо этого, для укрепления своих позиций, магнатская оппозиция использовала совершенно разные методы: подкуп, устрашение, прямой террор. Фактически в стране стало складываться двоевластие. Опираясь на личные "почты" (вооружённые отряды), общей численностью в несколько тысяч человек, оппозиция пыталась распространить своё влияние на как можно большую территорию. К концу 1574 г. Дмитрий полноценно контролировал лишь три южных воеводства: Киевское, Волынское и Брацлавское. Севернее же Припяти наблюдалась настоящая чересполосица территорий примкнувших к мятежникам, соблюдавших нейтралитет или поддерживающих короля (например, если в Витебске сидел примкнувший к мятежу Станислав Николаевич Пац, то входящее в Витебское воеводство Оршанское староство под руководством Филоны Кмиты, сохраняло верность королю).

  В конце октября 1574 г. канцлер Николай Радзивилл "Рыжий", без согласования с господарем, объявил о созыве сейма, о котором сообщил Дмитрию постфактум, приглашая его прибыть в Вильно для участия в его работе с целью решения назревших государственных проблем. Полученное известие произвело при господарской ставке в Киеве эффект разорвавшейся бомбы, вызвав разброд и шатания. Часть окружения короля советовало ему отправиться в литовскую столицу, чтобы своим присутствием "вразумить" пану-раду, но более осторожные предлагали не ехать в Вильно, где господарь окажется беззащитным в окружении своих врагов, которые непременно воспользуются этой ситуацией в своих интересах. Точка зрения последних возобладала, и в Вильно был отправлен господарский приказ о запрете созыва сейма, а самим его инициаторам велено явиться в Киев для дачи объяснений.

  Этот приказ, как и ожидалось, был проигнорирован. Вместо этого, в начале декабря 1574 г. на съезде своих сторонников в Вильно, паны-рада объявили о детронизации Дмитрия, передаче трона Сигизмунду Васа, и создании вооружённой конфедерации в защиту своих требований.

  В ответ король объявил о сборе посполитого рушения, во главе которого был поставлен кн. Дмитрий Сангушко, которому было поручено подавить мятеж. Первоначально гетман собирался прибыть в Минск, но уже по дороге узнал, что городской каштелян Ян Глебович примкнул к конфедератам, поэтому он был вынужден остановиться в Мозыре, где и стал собирать силы лоялистов, что, впрочем, оказалось не столь уж простой задачей. Не смотря на то, что большая часть шляхты не поддерживала мятежников, но возникшая ситуация показалась им удобной для того, чтобы попытаться выбить из господаря для своего сословия новые права и привилегии, по польскому образцу. В некоторых поветах, собравшиеся сеймики стали выдвигать требования уравнять права шляхты Великого княжества Литовского и шляхты Польши, что предусматривало ограничение власти господаря, и заявляли, что только после удовлетворения оных будут готовы приступить к сбору сил и борьбе с конфедератами.

  Впрочем, угрозы восстановления режима магнатской олигархии оказалось всё же достаточно, чтобы подвигнуть значительную часть народа на вооружённое выступление под королевскими хоругвями. Во многих поветах стали стихийно возникать боевые отряды, которые на местах стали вести борьбу с "васовцами". На стороне короля выступили и многие города. Сам Дмитрий запросил отца о присылке денег и селитры для своей армии, и получил три тысячи пудов последней, а также с ответным посольством были присланы затребованные средства. Правда, не деньгами, а "мягкой рухлядью", общей стоимостью на российском рынке в 45 тысяч рублей (но на рынках Западной Европы эта цена возрастала до 800 тыс. талеров). Также, в Великих Луках и Велиже стали сосредотачиваться русские войска, готовые в случае чего нанести удар по Полоцку и Витебску, которые находились в руках мятежников, тем самым блокируя их силы в этих областях. Кроме того, поскольку прямое вмешательство русских войск было нежелательным, воспользовавшись в своё время поданной императором Максимилианом II идеей, в Киев были отправлены два полка (примерно три тысячи) европейских наёмников под командование "старшего полковника" Юргена фон Фаренсбаха, которые получая жалование из русской казны, должны служить под литовскими знамёнами. Таким образом, Дмитрий получал в своё распоряжение довольно многочисленную и боеспособную силу, которая позволила ему занять более жёсткую и неуступчивую позицию в разгоравшемся конфликте. Между тем, в охваченных мятежом краях носились вооружённые шайки, поднимавшие знамёна той или иной стороны, сжигая и грабя дома и маетности, как своих оппонентов, так и просто имевших несчастье подвернуться под горячую руку. И в этих условиях каждая из сторон пыталась собрать воедино своих сторонников, для нанесения решающего удара по противнику.

  Первоначально казалось, что преимущество находится на стороне мятежников. Они контролировали наиболее густонаселённые и экономически развитые регионы Великого княжества Литовского, в то время как господарь не мог полноценно использовать имевшуюся в его распоряжении армию, из-за угрозы татарских набегов на южные области страны.

  В декабре 1574 г. Николай Радзивилл "Сиротка" (племянник литовского великого канцлера Николая Радзивилла "Рыжего") внезапным нападением захватил Пинск. После чего направился к Берестью. Ополчение берестейских шляхтичей в боях с отрядами конфедератов несло большие потери. Около села Довечоровичи (совр. Дрогичин) мятежники уничтожили крупный отряд во главе с берестейским каштеляном Яном Гайкой. Окружив Кобрин, конфедераты разгромили находившуюся там кавалерийскую хоругвь стольника великого литовского Николая Дорогостайского. И хотя воевода Юрий Васильевич Тышкевич удержал Берестейский замок, но сил, чтобы отбить Пинский повет у него не было.

  В январе конфедераты двинули в Полесье большое 4-тысячное войско под командованием Николая Радзивилла "Рыжего", наметив удар в направлении Пинск-Туров-Мозырь-Речица. Они рассчитывали перерезать путь королевским отрядам, шедшим на север, подавить своих противников в Белоруссии, после чего, в союзе с крымцами, бросить войско на Украину, нанести удар во фланг или в тыл королевскому войску, пока оно будет занято боями с татарами.

  Соединившись с войском Павла Сапеги, Радзивилл обрушил первый удар на Туров. Город был окружён, но горожане отказались впустить мятежников. После ожесточённого боя конфедераты ворвались в город. По приказу Радзивилла почти всё население Турова было вырезано. Разграбленный город был сожжён.

  Подавив сопротивление в окрестностях Турова, войско мятежников направилось к Мозырю. Шесть лёгких хоругвей он отправил к Овручскому броду, чтобы не допустить к городу подкреплений с Украины и перерезать возможный путь отступления королевских сил.

  Расположенный на правом берегу Припяти по вершине и склонам возвышенности, так называемой Спасской горы. Мозырь был хорошо укреплён. Вершину возвышенности занимал деревянный замок с четырьмя четырёхстенными башнями. С трёх сторон город был обнесён деревянной стеной и окружён глубоким рвом шириной до 10 метров. Со стороны высокого и обрывистого берега Припяти укреплений не было.

  Ещё в декабре 1574 г. в Мозыре был сформирован крупный королевский отряд количеством в 400-500 человек. Организационно отряд складывался из нескольких сотен, одна из которых представляла собственно жителей города, остальные — жителей окрестности. Помимо этого в городе находился польный гетман кн. Дмитрий Сангушко с тремя хоругвями шляхетского ополчения и сотней пехотинцев.

  Хоругви, высланные к Овручскому броду, подошли к Мозырю с юга и остановились на ночлег в деревне Наружновичи, на расстоянии полторы версты от города. Ночью с 9 по 10 февраля люди Сангушко внезапно напали на противника. Захваченные врасплох мятежники бросились бежать. Однако ночная темнота и нехватка людей вынудили Сангушко отказаться от преследования, что дало беглецам возможность спастись.

  Ранним утром 10 февраля войско Радзивилла подошло к Мозырю. Пехотинцы бросились на штурм городской стены, но были вынуждены с большими потерями отступить. Радзивилл приказал кавалерии спешиться и после обстрела города из пушек начал штурм с трёх сторон. Защитники несколько раз отбрасывали противника от городской стены, но конфедераты под прикрытием саней, нагруженных дровами, приблизились к воротам, выбили их тяжёлыми брёвнами и ворвались в город.

  На улицах начались ожесточённые рукопашные схватки. К концу дня бойцы конфедерации приблизились к замку, но когда казалось, что падение города дело ближайших часов, остававшийся всё время боя за пределами города отряд Сангушко ударил по оставшемуся практически без защиты обозу Радзивилла.

  Известие об этом вдохнуло в защитников города новые силы, а попытка Радзивилла спасти свой обоз привела сначала к дезорганизации наступления, а затем и вовсе к стремительному отступлению под натиском гарнизона за городские стены.

  Произошедшее дало Радзивиллу понять, что взять Мозырь с ходу не получится, а вести планомерную осаду не было возможности, по причине нехватки войск. После чего он разделил свои силы на две части: половину своей армии отослал к Могилёву, а со второй — отошёл к Минску.

  Несмотря на эту неудачу, конфедераты всё ещё сохраняли инициативу и рассчитывали в самом скором времени одержать победу. Но они недооценили такой важный фактор, как настроения народных масс. По сути, мятежное панство могло опереться только на свои личные "почты" и небольшое количество примкнувшей к ней шляхты, из-за чего оно могло удерживать власть на своих территориях только силой, не имея опоры среди широких слоёв населения. К тому же, как уже было сказано, в северных поветах не было единства, в то время как южные воеводства выступали относительно единым строем. Кроме того, среди литовских можновладцев возник раскол. Так, могущественный князь Юрий Слуцкий, первоначально сохранявший нейтралитет, после неудачи Радзивилла под Мозырем прямо выступил на стороне господаря, благодаря чему Слуцкая крепость стала опорным пунктом королевских сил в центральной части Белоруссии, перерезая пути в сторону Полесья. На стороне Дмитрия были и южно-литовские ("русские") магнаты, владения которых находились на "фронтире" с татарами, поэтому начатая война с Крымским ханством пользовалась в их среде поддержкой, да и находясь при прежних правителях на вторых ролях, они теперь получили возможность потеснить у трона своих, ранее доминировавших, "коллег" из северной части страны.

  Ненадолго воцарилось хрупкое равновесие. Конфедераты сосредотачивались в районе Быхова, и ожидали окончания зимы, когда из Швеции, как они надеялись, сможет прийти помощь, а Дмитрий на юге собирал свои силы, и тоже ожидал весны, когда придёт подмога из России, а распутица обезопасит южные рубежи от татарских набегов. Но в самом начале следующего года на востоке страны произошли события, спутавшие карты обеим сторонам. Не видя активной помощи от значительной части поветов, и нуждаясь в людях для своей изрядно поредевшей армии, Дмитрий приступил к прямой вербовке войск. Доверенным людям выдавались "листы" на комплектование новых хоругвей, которые должны были вести боевые действия против мятежников. Одним из таких людей был Якуб Бернардович Претвич, которому было поручено сформировать полк фактически в тылу мятежников — Верхнем Поднепровье. Ему за кратчайший срок удалось завербовать "войска пеших 400 человек", когда слухи об этом поползли по окрестностям, вызвав цепную реакцию. Известия, изрядно преувеличенные народной молвой, о появлении в их районе королевских войск, возбудило местное население. И ранним утром 1 января 1575 г. по звуку колокола на городской ратуше, в Могилёве вспыхнуло восстание горожан против контролировавших город "васовцев". По всему городу жители нападали и били солдат гарнизона, малочисленность которых, как и внезапность нападения, не позволила им подавить восстание. Спустя три часа всё было кончено. Прежняя городская власть была низвергнута, частью схвачена или убита, а частью бежала. На собравшемся городском вече был избран новый магистрат, который направил послания в Киев и к Претвичу с извещением о произошедшем и просьбой о помощи, которую последний не замедлил оказать, войдя со своим полком в город.

  Для конфедератов это стало сильным ударом. Могилёв был важным городом в Восточной Белоруссии, центром православной епископии. Благодаря тому, что протекавший через Могилёв Днепр имеет здесь ширину более 100 метров, река судоходна большую часть года. Вследствие этого, город превратился в крупный торговый центр, имея по реке широкие связи с южными регионам Великого княжества Литовского и западными областями Русского государства, а также выгодно располагаясь на перекрёстке торговых (в том числе, и сухопутных) путей с севера на юг и с запада на восток. Большая часть населения Могилёва в середине XVI века была православной и называла себя "русинами". И захват города сторонниками короля приносил последнему целый ряд стратегических и тактических выгод:

  Первое — король получал (а конфедераты, соответственно, лишались) крупный богатый город, важный экономический центр.

  Второе — захватом Могилёва королевские войска перерезали мятежникам возможность пользоваться Днепром как водной артерией, рассекая линию занятых конфедератами городов по Днепру. В условиях войны это имело очень большое значение — по Днепру и его притокам можно было быстро доставлять людей, грузы и сообщения от самого Смоленска до южных областей Киева, что позволяло королю установить прямое сообщение с Россией, откуда к нему шли подкрепления и помощь.

  Третье — королевские войска лишали "васовцев" важного опорного пункта на правом берегу Днепра, и сами получали возможность действовать практически в тылу мятежников, в сторону Шклова (север), Мстиславля (восток), Гомеля (юго-восток), Быхова (юг) и даже Борисова (северо-запад) — на пути к этим городам уже не нужно было пересекать крупных рек.

  Четвёртое — захват Могилёва автоматически ставил в тяжёлое положение отряды конфедератов на левом берегу Днепра, которым теперь угрожал удар с севера.

  Таким образом, возвращение города под свой контроль становилось первоочередной задачей для мятежников. И на первых порах это не казалось тяжёлой задачей. Городские укрепления были старыми, и давно не ремонтировались, а нехватка времени и промёрзшая земля не позволяло сделать это за имевшийся срок. Кроме того, помимо неполного полка Претвича, в Могилёв для его защиты съехалось чуть более 300 местных шляхтичей, плюс 500 человек городского ополчения. Всего около 1200 человек, против которых Николай Радзивилл "Сиротка" и Александр Ходкевич двинули 2-тысячную армию.

  2 февраля 1575 г. к вечеру войско конфедератов подошло к городу с юго-запада. На другой день утром Радзивилл направил письмо Претвичу с предложением о капитуляции. Вместо ответа весь гарнизон города при поддержке горожан предпринял неожиданную массированную вылазку. Конфедераты, не ожидавшие этого, и совершенно не подготовившись ещё к осаде города, "...прочь от города Могилева за несколько миль отступила".

  Последующие три дня между войсками гарнизона и конфедератами происходили постоянные стычки в окрестностях города, совершив успешное нападение на обозы мятежников, а те не приближались к Могилёву.

  Только рано утром 6 февраля Радзивилл снова подступил к стенам Могилёва. Его войска с ходу начали штурм города, который начался ещё в темноте, и привёл к прорыву атакующий за городские стены. В течение всего дня 6 февраля на улицах Могилёва продолжались уличные бои, проходившие с исключительным упорством и ожесточением.

  Всё же, несмотря на отчаянное сопротивление, к исходу дня поредевший гарнизон отступил в городской замок, оставив посад в руках противника. Но поскольку наиболее укреплённая часть Могилёва — господствующий над местностью замок, оставался в руках людей короля, то без его взятия говорить о занятии всего города было бесполезно. Становилось ясно, что одним ударом Могилёв не взять и конфедераты обложили замок осадой, поскольку без обладания городом как опорной базой, наступать на юг было просто бессмысленно, да и оставлять в тылу крупные силы противника было крайне неосмотрительно. Отступить же на запад же означало немедленно признать своё поражение, что негативно сказалось бы на морально-психологическом состоянии мятежников. Но и после мясорубки штурма 6 февраля идти немедля на приступ мощного Могилёвского замка племяннику канцлера тоже не хотелось — лишние потери были бы очень чувствительны для его сравнительно небольшой армии. Таким образом, оставалась осада.

  В последующие дни после штурма 6 февраля конфедераты обложили плотной осадой Могилёвский замок и взяли перерыв для отдыха и подготовки к штурму замка. О слишком долгой осаде в начале февраля Радзивилл ещё не думал, поэтому новый приступ последовал лишь спустя 10 дней после окончания первого.

  В ночь с 17 на 18 февраля конфедераты предприняли второй штурм Могилёва. Но мощные укрепления замка, многорядные и многоярусные, позволили осаждённым успешно отбить новый приступ. Потерпев неудачу в этом штурме, Радзивилл признал, что длительная осада стала фактом, и решил взорвать замковые укрепления, раз не удалось ими овладеть в открытом приступе. Под стенами замка начались подкопы, и 8 марта днём подкоп был взорван, одновременно начался новый приступ. Но новый штурм также окончился неудачей, из-за того, что мощности подрывного снаряда не хватило, чтобы разрушить замковый вал. Вместо этого укрепление постоянно обстреливалось осадной артиллерией конфедератов. Одновременно с артобстрелами продолжались подкопы.

  В это же время командование господарских войск из своей ставки под Мозырем начало предпринимать меры для помощи Могилеву — ибо теперь гарнизон города удерживал рядом с собой почти всю армию конфедератов, и сражение за Могилев приобретало, таким образом, стратегический характер.

  На помощь городу было отправлено несколько небольших отрядов, которые, однако, натолкнувшись на сильные заслоны мятежников, отступили назад. Оказать же более действенную помощь Дмитрий не мог из-за возникшей угрозы с юга.

  Крымский хан просто не мог не воспользоваться сложившейся в Литве ситуацией, но осенние бои истощили его силы. Воинам требовалось время, чтобы откормиться, залечить свои раны и восстановить свою боеспособность. В то же время, постоянные призывы к нему конфедератов с просьбами о выступлении, вывод литовских гарнизонов из нижнеднепровских крепостей и возникшее вследствие мятежа ослабление неприятеля, диктовало необходимость нового вооружённого выступления на север. Поэтому Девлет Герай выбрал "золотую середину" — не трогая основные свои войска, он поручил карачи-беку крымских мангытов Исанай-бею с 5-тысячным отрядом атаковать южные рубежи Великого княжества Литовского. По сути это была "разведка боем", по результатам которой должно было быть принято окончательное решение.

  Расположив свой "кош" на реке Рось, вблизи Белой Церкви, Исанай-бей стал рассылать "загоны" для грабежа окрестностей. В Киеве отреагировали оперативно. Татарское нападение было ожидаемым, поэтому подготовка отпора не заняла много времени. В кратчайшие сроки был собран 4-тысячный отряд (3000 казаков и 1000 кавалеристов), который под командование кн. Богдана Ружинского совершил стремительный марш-бросок и 29 января атаковал татарский лагерь. Внезапность нападения не позволила Исанай-бею организовать сопротивление. Дав залп, литвины ворвались в стойбище, где закипел рукопашный бой. Не ожидавшие подобного крымцы больше искали возможности к бегству, чем к отражению нападения. Вскоре всё было закончено. Большая часть татар бежала, больше тысячи из них были убиты или попали в плен. Потери литовского войска исчислялись в 40 человек. Это был безусловный успех, но в Киеве хорошо понимали, что он не гарантирует безопасность южных областей, поскольку был разгромлен хоть и крупный, но всё же один из татарских отрядов, а основные силы крымцев хотя и были заметно ослаблены, но сохраняли свою боеспособность, создавая угрозу границам княжества.

  Тем временем, положение могилёвского гарнизона постепенно ухудшалось. В результате активного ведения боевых действий боеприпасы стали истощаться, но что ещё более опасно — в марте стала ощущаться нехватка продовольствия. В замке начались болезни, но тем не менее, гарнизон с помощью могилёвцев стойко держался и отбивал все приступи неприятеля, постоянно совершались вылазки, порой по 2-3 раза на день.

  Время шло, замок отказывался сдаться, поэтому 9 апреля 1575 г. состоялся четвёртый штурм. Для его поддержки было взорвано уже три заряда под стенами замка, для большей скрытности приступ начался ночью. К счастью для осаждённых, четвёртый подкоп завалился и "подавил людей Радзивилла многих". Воспользовавшись замешательством врага, гарнизон тут же совершил вылазку, чем окончательно сорвал приступ.

  После неудачи четвёртого штурма Радзивилл впервые серьёзно задумался о возможности неудачи и необходимости отступления. 10 апреля часть армия конфедератов вместе с обозом и стадами скота ушли из Могилёва на запад, "к реке Березине мостов мостить".

  Впрочем, окончательно признать свою неудачу Радзивилл не хотел, и уже 13 апреля настало время для пятого штурма, ставшего самым массовым с февраля месяца. На этот приступ Радзивилл бросил всё, что у него осталось — и пехоту, и даже спешенную кавалерию, по замку непрерывно били пушки. Но хотя и этот штурм осаждённым удалось отбить, их положение было близко к отчаянному — большие потери, голод, болезни. Но тут, наконец, с юга пришли обнадёживающие известия — королевские войска начали долгожданное наступление.

  Узнав о выступлении королевских войск, Радзивилл предпринял последнюю, отчаянную попытку штурма. 1 мая 1575 г. состоялся шестой приступ Могилёва. Однако и новый приступ окончился неудачей, подобно всем предыдущим.

  После провала шестого приступа Радзивилл неожиданно для осаждённых вдруг бросил осаду, и, запалив дома в посаде, поспешно в ночь с 1 на 2 мая ушёл со всем своим войском из Могилёва на северо-запад.

  Радзивиллу действительно нужно было торопиться уйти, пока у него была такая возможность — зима прошла, кончилась и весенняя распутица, а он, потеряв почти три месяца под Могилёвом, не добился ничего, кроме истощения своей армии. На юге уже собиралась большая королевская армия, и готовилась перейти в наступление. Таким образом, все планы конфедератов были совершенно разрушены упорной обороной Могилёвского замка, события разворачивались по наихудшему для них сценарию.

  В начале апреля 1575 г. на речных судах из Киева вверх по Днепру отправился отряд князя Остафия Ивановича Ружинского (700 человек) — восстановить господарскую власть в Полесье. Эта флотилия вошла в Припять и 16 апреля подошла к Давид-городку. В версте от города её встретил отряд конфедератов, общей численностью 300 человек. После непродолжительного боя мятежники бежали в город, но королевские ратники "на плечах противника" ворвались следом. Город пал почти моментально, и после непродолжительного отдыха, победители вернулись к своим судам и поплыли вниз по реке Горыне к Припяти, затем по ней вверх до реки Вятлицы. Оттуда войско Ружинского сухим путем 20 апреля подошло к городу Столин. Там повторились события у Давид-городка: конфедераты после непродолжительного сопротивления бежали, а горожане сдались.

  От Столина Ружинский вернулся к Припяти, ратники опять сели на суда и поплыли до реки Пины. 25 апреля флотилия подошла к Пинску и, без боя заняв город, соединилась с пришедшим с Волыни отрядом (400 чел.) кн. Ивана Константиновича Острожского.

  Очистив, таким образом, от мятежников Пинское староство, Ружинский и Острожский, после этого, объединив свои силы с берестейским воеводой Юрием Васильевичем Тышкевичем, отправились в сторону Подляшья. Самый полонизированный регион Великого княжества Литовского, служивший своеобразным "ретранслятором" польских идей в княжестве, Подляшье в возникшем конфликте заняло нейтральную позицию, требуя, чтобы господарь созвал единый польско-литовский сейм "для становенья унии при границах же". Но появление крупного отряда королевских войск заставило местную шляхту несколько присмиреть. Поддерживающий её пропольские устремления воевода Николай Станиславович Кишка был отстранён от должности, которая была передана кн. Ивану Острожскому.

  Этот поход стал первой ласточкой крупномасштабного продвижения королевских сил на север. В начале мая в Белоруссию был отправлен отряд казачьего полковника Криштофа Косинского. Навстречу Косинскому выступило войско конфедератов под началом Павла Ивановича Сапеги. Встреча произошла возле местечка Горваль (ныне деревня в Гомельской обл.), в ходе которой конфедераты потерпели поражение и были вынуждены отступить. За Косинским двинулся полк Юргена фон Фаренсбаха, который 30 мая столкнулся с передовыми частями конфедератов возле Брагина, разгромив которые без боя занял Лоев, Речицу, Жлобин.

  Южнее Рогачёва Фаренсбахом были окружены отряды мятежников под командой Павла Сапеги и Александра Ходкевича. После довольно упорного боя эти отряды провались сквозь окружение и бежали в Быхов, где укрылись за крепостными стенами.

  Одновременно с этим конфедератам пришлось столкнуться ещё с одним, несколько неожиданным врагом — стихийное движение крестьян и горожан на контролируемой ими территории. Уставшие за прошедшие полгода от беспорядка, постоянных грабежей, поборов и прочего насилия, от которого нигде нельзя было найти защиту, "чернь" во всех своих бедах винило мятежное панство и шляхту. Крестьяне стали создавать партизанские отряды, часто объединяющиеся затем с "королевскими ратными людьми". Такие отряды иногда достигали численности в несколько сотен человек и могли даже принимать бой с отрядами конфедератов и осаждать небольшие города и местечки, в которых, в свою очередь, одно за другим стали вспыхивать прокоролевские восстания.

  В ответ конфедераты предприняли попытку выбить королевские силы из Полесья. 5 июня 1575 г. отряд Льва Сапеги ворвался в Пинск. Не встретив сопротивления, конфедераты продвигались к рынку. Но в центре города движение внезапно остановилось: улица оказалась перерыта широким рвом, мост через который оказался разобранным. Смешавшиеся пехотинцы и кавалеристы заполнили узкую улицу, чем воспользовались защитники города. Неожиданно из окон близлежащих домов раздался сокрушительный залп: засевшие там солдаты ударили из ружей по скоплению противника. Одновременно ополченцы из горожан открыли огонь из многочисленных засад. Оставляя убитых и раненых, отряд Сапеги в беспорядке бежал, стараясь поскорее добраться до городских ворот. Горожане успели перегородить улицу повозками, затруднив противнику бегство, и в схватке у городских ворот довершили его разгром.

  Собрав остатки своего разгромленного отряда, Сапега послал к Николаю Радзивиллу "Сиротке" за подкреплением. Последний двинул всё своё войско к Пинску и осадил город. Осаждённые сделали вылазку, но после непродолжительного боя были вынуждены отступить и укрыться за городскими стенами.

  9 июня 1575 г. на рассвете начался обстрел города из пушек. После обстрела Сапега отправил горожанам письмо, в котором требовал, чтобы они прекратили сопротивление, а после получения отрицательного ответа его войско начало штурм города. Весь день горожане успешно отражали атаки врагов. Только к вечеру противнику удалось через разбитые артиллерийским огнём Северские ворота ворваться в город, но горожане продолжали обороняться, засев в запертых домах. Выбить их оттуда войска конфедератов не смогли. Тогда Радзивилл приказал поджечь город. На улицах пылающего города ещё долго продолжалась борьба. Горожане гибли в огне, но не сдавались врагу. Только на следующий день конфедератам удалось сломить сопротивление немногих оставшихся в живых защитников Пинска. Сам город был почти полностью уничтожен пожаром.

  Упорная борьба шла и на остальной территории Белоруссии.

  В конце мая 1575 г. вспыхнуло восстание в Бобруйске. По заранее условленному сигналу, вооружившись ружьями, косами, палками, бобруйские мещане перегородили повозками улицы у входа в город и начали громить ненавистных им "васовцев". Бобруйский войт (староста) был ранен и бежал; вместе с ним из города бежали уцелевшие конфедераты. Их дома были разгромлены, а попавшие в плен "васовцы" перебиты. А вскоре появился отряд, присланный слуцким князем для поддержки восставшего города.

  В июле 1575 г., отряд конфедератов под командованием Николая Николаевича Паца выступивший из района Быхова на подавление восстания в Черикове, вынужден был поспешно возвратиться к Быхову. Действовавший ранее в районе Березины отряд казаков под предводительством Косинского предпринял попытку захватить Быховскую крепость внезапным ударом, но застать противника врасплох не удалось. Отряды конфедератов, расположенные в предместье, завязали с ними бой, а затем отступили в крепость, гарнизон которой успел подготовиться к обороне. Казаки пошли на штурм, взбираясь по лестницам на крепостной вал и вступая в рукопашные схватки с противником. Но овладеть Быховской крепостью им не удалось, после чего Косинский перешёл к осаде. На выручку быховскому гарнизону подоспел отряд Паца, что вынудило Косинского снять осаду. Отбиваясь от неожиданно напавшего на него неприятеля, он был вынужден отступить.

  После этого Пац отправился к охваченному восстанием Бобруйску, но 18 июля он был разбит у стен города. Как доносил русский посланник, войска слуцкого князя и городского ополчения "всех людей его (Паца) у Бобруйска побили и разогнали". Сам Николай Пац попал в плен.

  Но дальнейшему продвижению королевских сил мешал находящийся в руках мятежников Гомель, который в середине XVI века был региональным центром обороны юго-восточных земель Великого княжества Литовского, и каштелян которого Богдан Павлович Сапега примкнул к мятежу.

  Хорошо укреплённый Гомельский замок имел мощный оборонительный вал, деревянные многоярусные башни, стены-городни с боевой галереей, а также въездные брамы с подъёмным мостом, перекинутым через ров. Стены укреплений на значительную высоту были обмазаны глиной, которая предотвращала их гниение и выполняла противопожарную роль. Из замка был прорыт тайный ход к реке Соже, откуда во время осады брали воду.

  Наряду с замковыми укреплениями Гомель был окружён земляным валом, наверху которого стояли деревянные башни и стены-городни. Въезд и выезд осуществлялся через ворота — Чечерские, Могилёвские, Речицкие и Водные, выводившую на городскую торговую пристань. Перед валом шёл глубокий ров с перекинутыми через него подъемными мостами, подведёнными к городским воротам.

  В июне 1575 г. 5-тысячное войско под командованием Дмитрия Сангушко осадило город. 13 июня его люди начали рыть шанцы, подводя их под самые стены, а затем последовал штурм с разных сторон, но он был отбит.

  Через несколько дней гетман предпринял повторный штурм, под прикрытием сооружённых гуляй-городов. С наступлением ночи четыре гуляй-города подкатили с Чечерским воротам, а три — к самому мосту через оборонительный ров. Без особых трудов войско преодолело городские укрепления и подошло к замку. Но из-за огня пушек и ружей с замковых укреплений вынуждено было отступить. На предложение Сангушко сдаться Сапега ответил отказом, и, расставив вокруг замка и по соседним холмам пушки, королевская армия начала осаду, которая, однако, затянулась, из-за чего Сангушко решил принудить замок сдаться "голодом и безводьем". Осаждающие втащили несколько пушек на Спасскую церковь, стоявшую недалеко от замка. Стреляя раскалёнными ядрами, они вызвали в замке пожар. Вылазка с целью ликвидации этой артиллерийской позиции окончилась для осаждённых неудачей. Вскоре осаждавшие обнаружили и взорвали потайной ход к воде, что в конечном итоге решило участь замка, и 13 августа Богдан Сапега "со всеми своими людьми покорился".

  Падение Гомеля полностью изменило расклад сил в Литве. Путь в центральную часть Белоруссии был для королевских войск открыт. 20 августа армия Сангушко переправилась на правый берег Днепра. Конфедерация окончательно превратилась в обороняющуюся сторону, в успех которой уже мало кто верил. Но сами мятежные магнаты всё ещё надеялись на успех в этой схватке, рассчитывая на военную поддержку Швеции и Крыма.

  В начале сентября без боя был занят контролируемый ранее мятежниками Минск, после чего, даже самым упёртым скептикам стало ясно, что победа клонится в сторону господаря, а казавшиеся ещё вчера всемогущими мятежные магнаты проигрывают эту войну. Это повлияло на настроения той части шляхты, которая ещё недавно предпочитала сохранять нейтралитет, ибо после разгрома мятежа, не было никаких сомнений, король вспомнит о тех, кто вместо участия в войне, выдвигал ему различные "непозволительные требования". Чему в немалой степени поспособствовало прибытие в Минск самого короля, который решил лично возглавить подавление мятежа, в расчёте на то, что присутствие "священной особы монарха" подействует на многих "отрезвляющим" фактором. И этот расчёт во многом оправдался — те поветы, которые уклонялись ранее от участия в конфликте, теперь, один за другим, срочно принимали решения о формировании хоругвей, которые посылались в королевский стан с заверениями в своей верности и горячем желании служить государю. Таким образом, к концу сентября 1575 г. под командованием Дмитрия была уже 12-тысячная армия, которую он был готов бросить на север, против главных сил мятежников.

  Но в самый разгар приготовлений в Минск пришли тревожные сообщения с южных рубежей — сторожа сообщили о массовом появлении татарских разъездов, что говорило об угрозе скорого вторжения крымцев. Выступление на север было отложено, и все замерли в тревожном ожидании. 7 октября 1575 г. брацлавский воевода кн. Андрей Иванович Вишневецкий разгромил 3-тысячный татарский передовой отряд, но главные силы крымцев уже перешли Днепр и стали под Чёрным лесом. Киевский воевода Константин Острожский стал собирать ополчение для обороны Киевщины и Волыни, а казаков с Киева, Черкасс и Канева отправил по Днепру вниз. После нескольких стычек под Острополем и Синявой татары отказались от планов удара по Среднему Поднепровью, а после маневра вторглись в Подолье со стороны Днестра. Объединившись с Буджакской ордой, не встречая сопротивления, они дошли до Тарнополя, "распустили войну" в Волынские и Галичские земли, а затем с добычей и полоном ушли в Молдавию.

  Но татарский набег не изменил планы короля. Как только крымцы ушли, он возобновил наступление на мятежников. 18 ноября 1575 г., южнее Вильно, под Олькениками, произошла встреча войск конфедерации (3 тыс. человек) и королевской армии (8 тыс. человек). Используя своё численное превосходство, Дмитрий связав главные силы неприятеля постоянными атаками, организовал под прикрытием леса обходной манёвр, зайдя мятежникам в тыл. Поняв, что они находятся под угрозой окружения, их военачальники бросили свои войска и бежали в сторону Кейдан. Оставшаяся без командования и придя в полнейшее расстройство, армия восставших сдалась на милость победителя.

  После этого, Дмитрию больше ничего не мешало вступить в свою литовскую столицу — Вильно, который без сопротивления открыл ворота перед своим сувереном. Скорый разгром мятежа становился фактом, и бежавшие лидеры "васовской" партии попытались затеять переговоры с Дмитрием о своей дальнейшей судьбе. Не смотря на поражение под Олькениками, в их руках всё еще оставались сильные крепости, вроде Кейдан, Полоцка, Витебска, Быхова и Несвижа. Всё ещё сохранялась надежда на вступление в войну Швеции, а успешный татарский набег вынуждал короля выделять значительные силы на оборону южной границы. Таким образом, в обмен на складывание оружия мятежники рассчитывали выторговать у господаря полное прощение и сохранение своего прежнего положения. Но в этом вопросе они просчитались. Дмитрий был твёрдо намерен покончить с противодействием своей власти, от кого бы оно ни исходило. И мятеж части можновладцев давал ему такой шанс. В декабре 1575 г. в Вильно был собран имповизированный сейм, на котором Дмитрий поставил вопрос о корректировке некоторых установлений Литовского статута, касавшихся господарской власти. Прежде всего, это касалось положений о Господарской Раде. В 1492 г., после кончины Казимира IV, Великое княжество Литовское временно разорвало личную унию с Польшей, избрав новым господарем не Яна Альбрехта (ставшего польским королём), а отдельного правителя в лице Александра Казимировича — следующего по старшинству сына покойного господаря. Но при таком условии господарской раде предстояло вернуться к своей первоначальной роли совещательного учреждения при господаре. Однако паны-рада, набиравшиеся из крупной землевладельческой знати князей и панов, за время княжения Казимира привыкли чувствовать себя и сознавать "властелями" великого княжества, его хозяевами, и потому не могли помириться с той подчинённой ролью, которая их ожидала. Поэтому избирая Александра на великое княжение, они воспользовались случаем, для того чтобы оградить юридически приобретённое ими политическое значение и ограничить формально власть великого князя в свою пользу. По их настоянию великий князь Александр не только подтвердил обывателям великого княжества права и вольности, дарованные его предшествениками, но и от "своей щедрости", как выражается его грамота, придал им ряд новых милостей. Он обязался вести дипломатические сношения с другими государствами не иначе как по совету с панами-радой, по обычаю, наблюдавшемуся его предшественниками. В делах внутреннего управления великий князь Александр обязался не изменять ничего, что уже было решено вместе с панами-радой; в случае несогласия панов-рады с его мнением при обсуждении государственных дел не держать на них за то гнева и выполнять то, что они посоветуют для его и государственного блага. Затем великий князь обязался не отнимать ни у кого урядов без вины и без совета с панами-радой, раздавать державы наместникам и тивунам по представлению воевод, а в окраинных областях — по совету с панами-радой; все доходы с мыт, питейного дела, или судных штрафов, отлагать в своём скарбе и расходовать их не иначе, как по соглашению с панами-радой. Паны-рада, таким образом, брали в своё ведение и финансы государства. Наконец, привилеем 1492 г. обеспечивалось и участие панов-рады в суде господаря. Великий князь обязался все важнейшие дела решать с панами-радой.

  Все эти права признаны были за литовским панством и великим князем Сигизмундом, который при избрании своём на великое княжение подтвердил все права и вольности духовных и светских "станов" великого княжества. Выданный им в 1506 г. подтвердительный привилей ещё яснее и категоричнее установил непременное участие панов-рады в высшем управлении государства, в законодательстве, администрации и в суде. Земский привилей 1492 г. устанавливал только, что решения господаря с панами-радой имеют силу законов, обязательных для самого господаря, который не властен изменять их иначе как по совету с панами-радой. Но он не говорил прямо, что господарь должен все важнейшие решения принимать по совету с панами-радой. Привилей 1506 г. устранил всякое недоразумение в данном случае: на основании его все законы и распоряжения общего характера должны издаваться не иначе как по зрелому обсуждению с панами-радой, с их ведома, совета и согласия. Позже в статуте 1529 г. Сигизмунд, сверх этих обязательств, дал ещё новое — выдавать привилей на вечное владение только в бытность свою на вальном сейме с панами-радой.

  И именно эти ограничения политической власти государя были провозглашены отменёнными. А Рада возвращалась к своей первоначальной роли совещательного органа при особе господаря. Собравшееся под столицей шляхетское ополчение горячо поддержало это решение, так что панство было вынуждено смириться и "добровольно" согласиться с подобным урезанием собственных прав.

  Укрепив, таким образом, свою власть в великом княжестве, Дмитрий перешёл к добиванию мятежа. Следующий удар был нанесён по Полоцку. Выбор этого города не был случаен, поскольку с его взятием, конфедераты теряли контроль над двинским торговым путём и лишались гипотетической возможности получить шведскую помощь. В начале января 1576 г. 4-тысячная литовская армия выступила из Вильно к Полоцку, осада которого началась 1 февраляя. Город был хорошо укреплён, и его защищало целое войско, насчитывающее около 1000 наёмных солдат местного гарнизона и "почтовой" шляхты. Внутри города находились две мощные цитадели — Верхний и Нижний замки, возведённые на высоких холмах и обнесённые каменными стенами и башнями (Верхний замок насчитывал 7 двухъярусных башен, Нижний — 5 башен). Однако против защитников города играли настроения горожан, большинство которых было настроено прогосподарски, что вскоре сыграло решающую роль в падении этой твердыни.

  5 февраля литовскими войсками была предпринят штурм полоцкого острога, окружавшего посад и две внутренние каменные цитадели — Верхний и Нижний замки, в ходе которого удалось захватить башню над Западной Двиной, через которую королевские войска проникли в город и начали выдавливать конфедератов в сторону Полоцкого замка. Последние, возможно, могли бы отбить это нападение немногочисленных сил осаждающих, но тут своё слово сказали горожане, которые после начала уличных боёв стали массово вооружаться и избивать подвернувшихся под руку мятежников. Воспользовавшись этим, королевские войска на плечах осаждённых пытались ворваться в Верхний замок и посреди городских улиц завязался упорный бой, шедший с переменным успехом, пока не подошло подкрепление, которому удалось оттеснить осаждённых в замок, но не удалось с ходу взять его.

  5-6 февраля тяжёлая артиллерия была установлена напротив Полоцкого замка на городских улицах, в Задвинье и Заполотье. 6-10 февраля орудия били без перерыва целые сутки, методично разбивая замковую стену. В ночь с 8 на 9 февраля защитники замка предприняли вылазку всеми силами с целью уничтожения осадной артиллерии, однако вылазка не удалась. После непрекращающегося обстрела в течение 9-10 февраля в полоцком замке начался сильный пожар. К тому времени ядрами было разбита часть стен замка (из 240 городень внешней деревянной стены было выбито 40, а численность полоцкого гарнизона сократилась до 500 человек), а в ночь с 10 на 11 февраля осаждающие, подобравшись к стенам, ещё и подожгли их в нескольких местах.

  За несколько часов до рассвета 11 февраля королевские войска начали подготовку к генеральному штурму, положение окончательно деморализованных защитников замка было безнадёжным, и они вступили в переговоры о сдаче, которые закончились капитуляцией замка на милость господаря.

  Падение Полоцка вызвало "эффект домино". В Витебске, после получения известия об этом, в начале марта вспыхнул мятеж горожан. Правившие городом брятья Пацы были убиты, а уцелевшие сторонники "васовской" партии бежали из города. За Витебском последовало Жемайтское (Жмудское) староство, где шляхта наконец-то сформировала ополчение, которое занялось очищением своего староства от конфедератов. В одной из таких схваток между "васовцами" и сторонниками Дмитрия погиб один из лидеров конфедерации Ян Кишка, после чего Николай Радзивилл "Рыжий" и его два сына — Николай и Криштоф сдались в плен.

  Впрочем, это не означало окончательное подавление мятежа. Ещё сидели, закрепившись в Быхове и Несвиже, Ян Иеронимович Ходкевич и Николай Николаевич Радзивилл "Сиротка". Обострилось положение в Польше, где магистрат Данцига, воспользовавшись затруднениями Дмитрия в его родовом гнезде, категорически потребовал восстановления всех своих отобранных прав и привиллегий, окончательно отказавшись платить налоги до выполнения своих требований. А с юга снова грозили татары.

  В марте 1576 г. к Несвижу был послан Юрген Фаренсбах, которому было выделено 600 человек. Ему удалось занять собственно Несвиж, но замок из-за отсутствия артиллерии ему захватить не удалось, после чего Фаренсбах был вынужден отойти. В мае к городу подошёл со своим войском лично Дмитрий, но ожидаемого сражения не произошло. Узнав, что к его резиденции приближается крупное королевское войско, Николай Радзивилл "Сиротка" со своими братьями (Альбрехтом и Станиславом) и людьми бежали из города, бросив последний без какой-либо защиты. Но добраться, как он планировал, до Польши, чтобы оттуда перебраться в Германию, у него не получилось. Его спутники, поняв, что всё кончено, убили своего патрона и разграбили его обоз. К их разочарованию, огромных сокровищ (которые, как они думали, Радзивилл вёз с собой) ими найдено не было, что впоследствии привело к появлению легенды о "радзивилловом кладе" (в котором "Сиротка" перед бегством якобы зарыл большую часть своих колоссальных богатств, надеясь когда-нибудь вернуться за ними), и поиски которого увлекали людей не одно столетие спустя.

  Гораздо сложнее оказалась ситуация с Быховым. В конце августа 1576 г. он был окружён королевскими войсками, но на требование безоговорочной капитуляции Ян Иеронимович Ходкевич ответил отказом. Осада продолжадась до 10 октября, пока не поняв всю бессмысленность сопротивления, Ходкевич не согласился сдаться, выговорив условие сохранения жизни себе и свои людям.

  Тогда же, в конце октября, произошёл суд над мятежниками. Бежавшие за границу Остафий Волович и Ян Глебович были объявлены государственными изменниками, подлежали денобилитации, а их имущество (Волович владел землями на западе великого княжества — в Подляшье, Новогрудском и Гродненском поветах, а основные владения Глебовича — город Заславль под Минском и город Дубровна под Оршей) как и погибшего Николая Радзивилла "Сиротки" (Несвиж, Клецк и пр.) конфисковывалось в господарский скарб. Николай Радзивилл "Рыжий" с сыновьями были приговорены к смертной казни, но тут представители этого семейства проделали тот же финт, который некогда спас жизнь Михаила Глинского — они объявили о своём переходе в православие, и по ходатайству киевского митрополита Ионы III Протасевича были помилованы. Они были лишены своих государственных чинов, но получили назад большую часть своего имущества, но уже на правах поместного владения (т. е. эти земли больше не были их личной собственностью, а являлись государственным доменом выделенным Радзивиллам за их военную и государственную службу). Их примеру последовал и Ян Иеронимович Ходкевич со своими детьми, "вспомнивший", что от православия его ветвь рода отошла совсем недавно, и теперь "раскаявшийся" в этом деянии. У него были отобраны для обеспечения коммуникаций по Днепру, Быхов и Шклов, а другие его имения — Свислочь (Волковыцкий повет), Гнезно (Волковыцкий повет), Шкуды (Жемайтское староство), Ляховичи (Новогрудский повет), Мышь (Новогрудский повет) и Бобр (Минский повет) были ему возвращены в качестве поместий. Подобная судьба ожидала и Александра Ходкевича. Его владения — Супрасль и Заблудов в Подляшье также частично конфискованы, а частично переданы ему в поместье. Была конфискована большая часть владений Пацей (в Гродненском и Лидском поветах), и Сапег (Кодань, Вишницы и другие владения в Подляшье, Гольшаны и другие земли в Ошмянском Повете, земли в Лидском, Берестейском поветах, вокруг Друи в Браславском повете, а также на северо-востоке великого княжества — в районе Лукомля, Друцка, Лепеля и Суража в Витебском и Полоцком воеводствах).

  Таким образом, полыхавший почти два года мятеж в великом княжестве был окончательно подавлен, развязав Дмитрию руки на других направлениях, которые требовали его срочного вмешательства.

 

  Часть XX

  Буря мечей

 

  Пока в Литве происходили вышеописанные события, в других частях Европы жизнь также шла своим чередом. В конце февраля 1574 г. границу полыхающих огнём мятежа Нидерландов пересекла армия Генриха Анжуйского и Людвига фон Нассау-Дилленбурга, начавшая движение вглубь страны. Главный расчёт делался на поддержку их дела со стороны населения, и мятежи в испанской армии, солдаты которой давно не получая жалование бунтовали против своих командиров. Но как показали дальнейшие события, оба этих расчёта базировались на ложных предпосылках. Они плохо знали психологию испанских солдат. Те могли сколько угодно выступать против своего командования, но после получения известий об иностранном вторжении бунтари немедленно приняли решение временно прекратить неповиновение, и скорым маршем под командованием Санчо д'Авила испанское войско двинулось в сторону неприятеля, намереваясь не допустить вторжения войск Генриха Анжуйского в Брабант, а также соединения его в Голландии с силами Вильгельма Оранского, который сосредоточил на острове Боммел 6 тысяч пехоты. А местное население хотя и недолюбливало испанцев, но не горело желанием менять их власть на французскую, поэтому не спешило оказывать содействие непрошенным "освободителям", которым вместо планируемого триумфального входа в открывающие ворота нидерландские города пришлось осадить Маастрихт.

  Однако, узнав о приближении испанцев, Генрих Анжуйский отказался от взятия города, и 8 апреля двинулся на соединение с Вильгельмом Оранским по правому берегу Мааса. 13 апреля он, имея 7 тысяч пехоты и 3 тысячи конницы, расположился в районе деревни Мок, неподалёку от Грава. Бой с испанцами не входил в его расчёты, так как наёмники требовали выплаты задержанного жалования. Авила решил сорвать манёвр французов и преградить им путь в Голландию. Для этого он двинулся по левому берегу Мааса, обогнал противника, построил понтонный мост через реку восточнее деревни Мок, переправился на правый берег Мааса и встал на пути у Генриха.

  Разъезды доложили Генриху Анжуйскому, что испанцы находятся совсем рядом, и тот был вынужден принять решение дать бой в невыгодной тактической обстановке (местность не позволяла ему использовать преимущество в коннице).

  Поле боя представляло собой узкую равнину между рекой Маас и грядой возвышенностей; посередине равнины располагалась деревушка Мок. У Авилы было 4 тысячи пехоты и менее тысячи всадников; в день боя к нему прибыло ещё около тысячи человек, а 15 апреля должно было подойти ещё 5 тысяч, но он не мог ждать, так как противник мог уклониться от боя и уйти на соединение с Вильгельмом Оранским.

  Генрих Анжуйский укрепил своё левое крыло глубокой траншеей от деревни Мок до реки Маас. За траншеей построилось 10 рот пехоты. В центре выстроились главные силы пехоты; на правом фланге четырьмя квадратами расположилась конница. Из-за недостатка места часть конницы размещалась на склоне небольшой высоты.

  25 рот испанских копейщиков и аркебузиров построились четырьмя терциями, расположенными в одну линию, правый фланг которой был прикрыт рекой Маас. На левом крыле испанского расположения находилась конница, перед флангами которой были выдвинуты уступами вперёд небольшие отряды аркебузиров. Строй конницы имел форму полумесяца; в первых шеренгах находились аркебузиры, а за ними — конные копейщики.

  Рано утром 14 апреля испанцы небольшими силами атаковали франко-нидерландскую пехоту на линии траншеи. В десять часов утра Генрих Анжуйский приказал всем сигнальщикам трубить вызов противнику на бой. Авила колебался, так как часть командиров советовала ему выждать прибытия утром 15 апреля свежих войск.

  Опасаясь упустить противника, Авила выслал дополнительные силы для атаки левого крыла неприятеля, в результате чего испанцы завладели траншеей и деревней Мок. Генрих направил в бой отряд пехоты, выбивший испанцев из деревни. Авила приказал всем своим терциям атаковать франко-нидерландскую пехоту, и испанцы вновь овладели деревней и траншеей. Видя поражение своей пехоты, Генрих Анжуйский повёл в атаку кавалерию против слабой испанской конницы. Конные аркебузиры были сбиты первым натиском и в панике бежали, спасшиеся разнесли слух о поражении испанцев.

  Так как французские аркебузиры после первого выстрела должны были развернуться и отступить, чтобы перезарядить ружья, то испанские кавалеристы, воспользовавшись этим моментом, бросились в контратаку и опрокинули франко-нидерландскую конницу. Генрих Анжуйский и Людвиг фон Нассау собрали остатки своей конницы и повели их в последнюю атаку, в надежде отбросить испанцев. Эта атака оказалась буквально самоубийственной — в ней погибли как Людвиг Нассау, так и его младший брат — Генрих. Франко-нидерландское войско потеряло убитыми 4 тысячи человек, частью попало в плен, и лишь немногим, в том числе Генриху Анжуйскому удалось спастись бегством.

  Победа была полной, но после неё у испанцев начались проблемы с собственной армией. Разгромив противника, солдаты снова стали бунтовать, требуя уплаты жалования. Назначенный нидерландским наместником Рекесенс, будучи по образному выражению историка "скорее дипломатом чем полководцем", впал в растерянность, но щедро раздавая обещания, всё же смог уговорить солдат прекратить бунт. Однако эффект от победы под Моком из-за этого мятежа оказался "смазанным".

  Созванные штатгальтером Генеральные штаты, на которых Рекесенс частичными уступками намеревался добиться мира в стране, заняли непримиримую позицию. Они отказывались вотировать новые налоги, протестовали против назначения испанцев комендантами нидерландских крепостей. Повсюду вспыхивали новые бунты, казна была пуста, а снятие испанцами осады с Лейдена в начале октября 1574 г. подняло престиж повстанцев. Попытки переговоров в Бреде с последними закончились неудачей — изначально настроенный на продолжение конфликта Вильгельм Оранский смог представить в общественном мнении дело так, что в срыве мирных переговоров виноват именно король. И хотя возобновившиеся в 1575 г. военные действия первоначально принесли испанцам успехи — 7 августа они захватили Оудеватер, 24 августа — Схонговен, а 29 сентября они завладели островом Дейвеланд, перейдя глубокой ночью через пролив под непрерывным обстрелом голландского флота. На следующий день они перешли по шею в воде через канал, отделявший Дейвеланд от Схоувена, и направились к Брауверсхавену, который сдался на следующий день (1 октября). 30 октября взят был штурмом Бомменеде, и началась энергичная осада Зирикзее.

  Но, не смотря на это, повстанцы и не думали складывать оружия, а отсутствие денег в казне не давало Рекесенсу возможности воспользоваться успехами испанской армии. Уже к весне 1576 г. положение в Нидерландах было столь плохим, что Рекесенс "рад был бы поскорее умереть, чтобы другим, а не ему пришлось сообщить королю о потере Нидерландов. Впрочем, врагам не придется даже завоевывать их: они будут просто им преподнесены потому, что вовремя не приняли надлежащих мер".

  Впрочем, в это время в Мадрид приходили и несколько утешающие известия из Франции, где вновь обострилось внутриполитическое положение. Заключённый в июне 1573 г. Ла-Рошельский мир и подтвердивший основные положения Амбуазского мира 1563 г. Булонский эдикт изданный 11 июля 1573 года, не удовлетворил радикальную часть гугенотов, которая готовилась продолжить борьбу и ждала лишь удобного момента для выступления.

  В августе 1573 г., после издания Булонского эдикта, сначала в Мило, а затем в Монтобане было созвано общее собрание представителей всех гугенотов, которые обратились прежде всего не к рассмотрению параграфов эдикта, а к вопросу об организации страны.

  Местность, в которой укрепились гугеноты, была слишком обширна, а владения гугенотов чересполосны: во многих местах разделяли гугенотские владения крепости и замки католиков. Это было важным препятствием для правильности административного надзора и управления. Собрание решило, поэтому, разделить все владения гугенотов на два округа: 1) верхний Лангедок, включавший в себя собственно Лангедок, Гиень и Кверси с главным городом Монтобаном, и 2) нижний — Севенны, Виваре, Руэрг и другие соседние провинции, с Нимом во главе. В каждый округ были избраны губернаторы (Полен и Сен-Ромен), коим была вручена верховная власть. Это значительно увеличивало централизацию гугенотских сил и вместо прежнего чисто случайного повиновения одному из пяти вождей, призывавшего других к себе на помощь. Вводило обязательное повиновение одному общему главе.

  Собрание вело себя так, как будто оно было независимым законодательным собранием вполне независимой, лишённой управления страны. Оно считало весь юг своим владением, включило и католиков в число своих подданных, с которых должны быть производимы взимания налогов, и обязало крестьян снабжать гарнизоны припасами.

  Объединившись с депутатами из Нима, представлявшими восточный Лангедок, собрание в Монтобане выдвинуло к королю ряд требований, включавших в себя как объявление реформаторской религии свободной на всём пространстве королевства; разрешения взимать деньги на уплату долгов, сделанных протестантами в последнюю войну; в оставлении за гугенотами всех тех мест, которыми они завладели, а также в уступке им тех городов, которые будут указаны выборными депутатами от гугенотов; в сохранении в целости всех тех укреплений, которые были построены гугенотами; и т. д. и т. п.

  Разумеется, королевская власть не могла принять все эти унизительные требования. Как заявила прибывшим к королевскому двору гугенотским послам возмущённая Екатерина Медичи: "Если бы Конде был жив и с 20000 конницы и 50000 пехоты находился в центре государства, он не потребовал бы и половины того, чего требуете вы!"

  Тут необходимо сказать несколько слов о гугенотах — французских кальвинистах. Во Франции гугеноты были скорее не религиозным, а политическим движением, разделяясь на "гугенотов религиозных" и "гугенотов политических" — действительно активных участников религиозных войн во Франции, и состоявших в первую очередь из аристократов, лишь временно влившихся в среду кальвинистов. Они воспользовались организационными формами кальвинисткой церкви, но в массе были мало затронуты ее учением. По сути протестантизм стал во Франции идеологическим знаменем знати, боровшейся против усиления королевской власти и требовавшей сохранения всех старинных прав и свобод аристократии. "Имя гугенотов, — писал венецианский посол во Франции Джовани Микеле, — превратились в название недовольных, и борьба идет не из-за религии, а из-за "общественного блага", как во времена Людовика XI" ("Лигой общественного блага" называлась организация французских сеньоров, выступивших в 60-х годах XV века под предводительством бургундского герцога Карла Смелого против объединительной политики Людовика XI).

  Об этом свидетельствовали не только оценки наблюдателей. Ненависть гугенотов к этому королю — объединителю Франции, была настолько велика, и, скажем от себя, понятна, что они не могли удержаться от надругательства над его останками. Они разрыли его могилу и развеяли по ветру его прах ещё в самом начале религиозных войн. Эти сеньоры охотно переходили в кальвинизм. Реформа сулила им конфискацию церковных земель и — в идеальной перспективе — превращение их в самостоятельных потентатов на манер германских князей.

  Правда, кальвинистские публицисты говорили много и хорошо о "народе", но под этим словом они понимали не массу, не всех, а часть народа, высшее сословие. Его права и были для них важны, — об остальном они не заботились. Если борьба признавалась ими законной, то лишь в том случае, когда её вела знать. "Когда мы говорим обо всём народе, — высказывался видный гугенотский публицист Губер Ланге, — то понимаем под этим словом не весь народ, а лишь его представителей: герцогов, принцев, оптиматов и вообще всех деятелей на государственном поприще".

  В своих выводах гугеноты опирались на Библию и на примеры, представляемые историей Франции и других государств. Когда они доказывали, что "народ" выше и могущественнее короля, что он избирает его, то имели ввиду примеры такого избрания в истории своей родины. "Разве франки, — говорили они, — не сажали на щит своих королей? Разве Гуго Капет по наследству получил корону? А в Польше, Испании и других государствах разве не магнаты, как и во Франции, всегда избирали своего короля?"

  Но кальвинизм нужен был сеньорам и по другой причине. Многочисленные дворянские свиты знатных родов юга Франции в церковной организации кальвинисткой церкви обретали новые узы, которые связывали их с "оптиматами", превращавшимися в пресвитеров новой церкви. Для этих сеньоров религиозная война была и потому желательна, что внешние войны предшествующих царствований подняли авторитет королевской власти и дворянство стало уходить из-под влияния сеньоров. Теперь во главе своей религиозной общины сеньоры шли на борьбу с королевской властью за свои вольности, а в случае удачи — и за свою политическую независимость. Как писал современник событий Клод Антон: "крупные гугенотские сеньоры, группирующиеся вокруг Конде, мечтали вовсе не о высоких должностях при короле, но о разделе королевства на ряд самостоятельных провинций, в которых они были бы суверенными, не признающими над собой ни короля, ни кого-либо другого".

  Таким образом, уступки протестантам со стороны короля означали умаление его власти и раскол страны на полунезависимые владения. Из-за чего депутаты должны были возвратиться назад ни с чем.

  А между тем гугеноты начали опять свою деятельность. В Лангедоке, несмотря на постоянные перемирия, регулярные переговоры, которые губернатор провинции Шарль де Монморанси вёл с гугенотами, то в том, то в другом месте вспыхивали восстания, начинались военные действия, и города и замки, одни за другими, попадали в руки гугенотских губернаторов. В Оверни движение, начатое ещё во время осады Ла-Рошели капитаном Мерлем и его шайкой, не дававшей пощады католикам, грабившей церкви и монастыри, разрослось в открытый бунт. Из всех замков поднимались гугенотские дворяне, собирались вместе и отправлялись завоёвывать города и замки. Всякая безопасность исчезла в этой области, торговля прекратилась, крестьяне бросали свои поля и уходили в города, или приставали к разбойничьим шайками, которые наполняли собой страну. Но и в городах опасность не уменьшалась: страх овладел всеми. Улицы были вечно переполнены испуганными горожанами; набат не переставал звучать, и с городских стен любого города можно было видеть зарево пожара: горели замки, выгорали целые деревни. Вся верхняя Овернь поднялась как один человек, и под предводительством виконта Лаведана гугенотской знати удалось захватить важнейшие укреплённые местности. А в это время, дворяне нижней Оверни толпами приставали к Мерлю и наводили ужас на католиков. Провинция Дофине представляла собой тоже арену ожесточённой борьбы. Шарль де Монбрэн и Франсуа де Бонн, сеньор де Ледигьер, собирали войска. Созывали отовсюду своих приверженцев и с их помощью отнимали шаг за шагом владения у короля.

  И в то время, как гугеноты и прочие противники короля объединялись, стремясь выступить единым фронтом, королевский двор ослабляло отсутствие внутреннего единства. Попытки консолидировать власть в руках короля приводили к совершенно обратному результату. Своими действиями правительство всё более и более увеличивало число лиц, готовых примкнуть к партии политиков. Игнорирование, по их мнению, интересов дворянства, чрезмерное усиление власти и влияния итальянцев, всё это, как и многие другие действия правительства, довели дело до того, что даже дворяне-католики толпами оставляли двор, унося с собой злобу и ненависть к правительству, устранявшему их от участия в управлении делами, переставшему оказывать им прежние милости. Они становились удобным материалом, которым нетрудно было воспользоваться вождям партии политиков на случай восстания. Отъезд Генриха Анжуйского в Нидерланды и опасная болезнь Карла IX возбуждали с особенной силой умы, и вопрос о том, кто сделается по смерти правящего короля государем Франции, занимал всех, так как от такого или иного решения его зависело или утверждение существующего порядка, или радикальное его изменение и изгнание ненавистных итальянцев. Взоры всех недовольных, обращались невольно к герцогу Алансонскому, как к лицу, которое имело наибольше прав занять вакантный трон и на которое знать возлагала все свои надежды; в нём видели человека, заявившего враждебное отношение к существующему порядку дел, недовольного тем жалким положением, в какое король поставил и его, и знать.

  Большая часть гугенотской знати, жившей в провинциях, каковы Пуату, Перигор, Анжу и другие, не решалась доселе поднять оружие против короля, так как она не рассчитывала найти поддержку во враждебном ей населении католических городов и в подвластных ей крестьянах, ненавидевших своих господ. Она выжидала удобного момента, ожидала найти поддержку в католической знати и на просьбы королевских агентов не начинать восстания, не оказывать помощи мятежникам юга отвечала обыкновенно тем, что оставалась неподвижно в своих замках. Но то унижение, и оскорбление, которым подверглась знать, присутствовавшая на бракосочетании короля Наваррского, очевидные стремления власти уничтожить права знати заставляли её с ненавистью и озлоблением относиться к существующему правительству, и она, по уверениям Брантома, потеряла всякое уважение к королю. Сношения этой знати с младшим братом короля, герцогом Алансоном и его приверженцами начались ещё до ночи св. Варфоломея. Уже тогда её политические интересы брали верх над религиозными, благодаря чему Гийому де Монморанси, сеньору де Торе (пятому сыну коннетабля Анна де Монморанси), удалось убедить герцога Алансона и придворную знать искать в гугенотах опору для удовлетворения честолюбия. С этого времени связь не прерывалась. Один из виднейших лидеров и военачальников гугенотов Франсуа де Лану, отыскивавший повсюду, и в Перигоре, и в Пуату, союзников преимущественно в среде знати, поддерживал эту связь и в то же время объединял самих гугенотов, организовывал их силы. Теперь, ввиду того положения дел, в какое было поставлено государство вследствие отъезда Генриха Анжуйского, эта знать решилась действовать более энергично и стала побуждать к этому и партию политиков, возбуждая их к восстанию и принятию мер к спасению страны и знати. "Французская знать, — восклицал автор одной из многочисленных брошюр, выходивших в то время, — всегда защищавшая свои вольности и привиллегии, неужели ты стерпишь усиления зла? Неужели ты вынесешь терпеливо то, что с тобой обращаются, как с подлым народом, что тебя делают податным сословием, и всё это благодаря изобретениям итальянцев, которые наживаются нашим добром и которые готовы были бы продавать нам даже и воздух, без которого мы не можем жить! Неужели ты станешь до того пренебрегать и своей честью, и своей репутацией, что впоследствии скажут, что королевство вследствие твоей небрежности было отдано в жертву грабежу и разорению?"

  Все эти воззвания находили полный отголосок среди партии политиков, и она теперь, во время проводов Генриха Анжуйского, решилась начать активную деятельность, приняла и план, предложенный ей гугенотами. "Политики" знали, что на их стороне была сила, на их стороне сочувствие и всей политической фракции гугенотов, и всей массы недовольных, как и дворян, так и жителей городов. Сношения были завязаны со всей Францией, дворяне, бросившие двор, служили главными агентами в этом отношении. Не было коменданта какой-либо крепости или начальника какого-нибудь отряда войск, на которых не старались бы повлиять в пользу дела герцога Алансонского. Обещания дать важные места при дворе, в других случаях прямой подкуп успели уже привлечь многих к партии политиков. Настроение умов было таково, что Франсуа Алансонскому не трудно было привлечь многих на свою сторону: "В государстве, — говорил граф Коконна, — мало людей, на которых король мог бы положиться". Кроме того, политикам была обещана помощь в Англии и Германии.

  Близость переворота чувствовалась всеми, и уверенность в торжестве партии политиков была чрезвычайно сильна. В провинциях начиналось брожение, а более рьяные из "политиков" пытались поднять страну против короля. Они находили повсюду сильную поддержку, так как беспорядки в управлении страной, отягощение налогами населения возбуждали сильное раздражение, а личное неудовлетворённое честолюбие заставляло многих искать средств возвышения путём вооружённого восстания. В Пуату Ла Гай начал агитацию ещё в конце 1573 г. До этого служивший правительству и, казалось бы, доказавший свою верность во время осады города Пуатье Гаспаром де Колиньи, он стал рьяным противником того же правительства, когда увидел, что его заслуги не вознаграждаются, что его честолюбию не дают удовлетворения. Он потребовал у короля вознаграждения за услуги аббатство дю Пин (du Pin), — ему отказали. Он стал добиваться места президента, потом должности при особе короля; но и здесь его усилия оказались тщетны. И вот, видя неудачу своих просьб, он решился повести дело иным путём, завёл сношения с герцогом Алансонским, переписывался с лидерами гугенотов, посылал эмиссаров в Ла-Рошель, чтобы возбудить в ней восстание. Его деятельность не осталась без результата, и в связи с агитацией гугенотской знати довели Пуату до того, что большинство католической знати взялось активно за дело восстания: одни стали собирать деньги, другие созывали солдат и вскоре подготовили всё для начала восстания.

  Умеренная часть "политиков" в лице маршала Франсуа де Монморанси настаивала на том, что бы король назначил Франсуа Алансонского генеральным наместником королевства, видя в этом шаге возможность решить дело миром. Но ни его просьбы, ни заявленное самим герцогом Алансонским желание получить это место не имели успеха. Вместо этого звание наместника королевства получил герцог Генрих де Гиз.

  То был сильный удар, нанесённый самолюбию молодого принца, и вместе с тем подрывал и влияние маршала Монморанси. Его увещевания продолжать дело мирно вызывали теперь лишь раздражение среди партии политиков и заставляли её с большей силой стремиться к началу военных действий. Символом объединения "политиков" и гугенотов стал Франсуа де Лану, ставший фактическим руководителем готовящегося мятежа. Ему удалось вступить в союз с Франсуа Алансонским, и заручиться твёрдой поддержкой как Ла-Рошели, так и недовольных дворян из западных провинций. Начальники отрядов в Пуатье подчинились Лану, признав его своим генералиссимусом. Из области Перигор приходили новые силы ему на помощь, и сверх того были завязаны сношения с Габриэлем де Монтгомери, у которого стояли наготове большие силы. По плану Лану, Монтгомери должен был высадиться в нижней Бретани, где он найдёт громадную массу приверженцев в среде знати и где присутствие его заставит правительство разъединить свои войска, вместо того чтобы прямо напасть на Ла-Рошель всеми своими силами.

  Таким образом, всё было приготовлено к открытию военных действий. Десятое марта 1574 г. было тем днём, когда план, составленный Лану, должен был приведён в исполнение. Распоряжения были разосланы всем командирам отрядов. Они должны были броситься на укрепления города и местности и захватить их в свои руки; Монтгомери было приказано высадиться на западном берегу, Гийому де Монморанси захватить Руан, Филипп Дюплесси-Морне овладеть Мантом, и в то же время Гийом де Гитри с отрядом должен был появиться в Сен-Жермене, где к нему должны были присоединиться герцог Алансонский, король Наваррский, принц Конде и все те, кто присоединился к их партии, чтобы двинуться в Мант и оттуда уже в союзе с гугенотскими войсками начать наступление и захватить власть в свои руки. Всё это было объявлено всем участникам восстания, и приказы разосланы так ловко, что ни правительство, ни католики, не принадлежавшие к заговору, ничего не знали о происходящем. Находящийся в Сен-Жермене королевский двор был практически беззащитен; его охраняли лишь швейцарцы, да дворяне, принадлежавшие к свите короля. На жителей местечка нечего было рассчитывать, — их было очень мало.

  При таком положении двора выполнение во всей точности плана Лану могло изменить ход дел во всей Франции или, по крайней мере, задержать на время ту работу по созданию централизованного государства, которую с неутомимым усердием вёл целый ряд французских королей. При том расстройстве, в каком находилась казна, при охлаждении к её делу населения, истощённого и разорённого войнами, победа партии оппозиции неизбежно привело бы к ниспровержению существующего порядка. Даже придворная знать сохранила воспоминания о старых феодальных временах, и типы, вроде виконта Тюренна, были не редки в её среде. Торжество партии "политиков" дало бы в результате территориальное раздробление Франции между членами семейства Монморанси и их приверженцев, которым достались бы губернаторские места, являвшиеся и при прежних королях сильной задержкой для развития центральной власти. Генрих Анжуйский потерял бы возможность сесть на трон своих предков, и корона перешла бы в руки герцога Алансонского, который стал бы, вследствие слабости своего характера, игрушкой в руках своих друзей, как он и был уже ей. А рядом с этим было бы подготовлено обширное поле деятельности для кальвинизма с его принципами и нетерпимостью. Всё это повело бы неизбежно к сильной реакции со стороны католического населения, к ряду внутренних междоусобных войн, которые открыли бы свободный путь для вмешательства в дела Франции их соседей, прежде всего испанского короля.

  Но события сложились так, что как ни был искусно составлен план Лану, он не был выполнен во всей точности: его выполнению помешали и своеволие лица, которому было поручено выполнить главную часть предприятия, увести герцога Алансонского, и трусость и нерешительность, обнаруженные в критическую минуте самим принцем.

  Гитри, начальник отряда, отправленного к Сен-Жермену, вместо того, чтобы подойти к замку 10 марта, явился под его стенами 20 февраля ночью и немедленно послал к герцогу Алансонскому письмо с предложением отправиться в Мант. Но подобный отход от запланированных сроков вызвал сомнения у последнего, и он отказался присоединиться к мятежникам, заявив, что сделает это только когда Мант будет взят. Но попытка захватить город без участия Франсуа Алансонского провалилась, что только усилило колебания принца, ближайший сподвижник которого Жозеф де Ла Моль решил объявить обо всём королеве-матери.

  Сообщение, сделанное Ла Молем, повергло весь двор в страшное смятение. Несмотря на то, что было глубокая ночь — было около двух часов ночи, когда Ла Моль донёс обо всём Екатерине Медичи, — вся придворная челядь вскочила на ноги и принялась бежать очертя голову из Сен-Жермена в Париж. Все они, казалось, хотели перегнать друг друга; кто скорее явится в Париж — сделалось для всех насущным вопросом. Вся дорога до города была усеяна повозками и бегущими. Короля насильно посадили в экипаж, и королевское семейство отправилось в Париж, а оттуда в Венсенн, уводя с собой герцога Алансонского и короля Наваррского.

  Но план, составленный Лану, хотя и был подорван в одной из самых существенных и важных частей, но восстание не было этим остановлено. Приготовления были сделаны в таких обширных размерах, что оставалась ещё надежда привести дело к успешному окончанию. Едва только двор успел окончательно остановиться в Венсенне, как из провинций стали приходить самые неутешительные вести. 10 марта восстание началось одновременно во всех западных и южных провинциях. В Сентонже, Они, Пуату и соседних областях гугеноты успели захватить в свои руки значительное число крепостей. В ночь со вторника на среду (во время масленицы) захвачены были Люзиньян, Мелль и Фонтенэ; в течение следующих дней и все окрестные укрепления попали в руки гугенотов. Город Понс был сдан самими жителями; Ройан и Буттевиль взяты приступом; Тонней-Шарант, Сен-Жан д'Англь и Тальмон были захвачены хитростью; замок Рошфор взяли войска под командой самого Лану. Лион был обложен; Оранж захвачен. В Лангедоке Данвиль отказался исполнять приказы короля. В Дофине Монбрэн и Ледигьер продолжали с успехом начатое ими ещё прежде восстание. Нормандия была наводнена гугенотскими отрядами. Ситуацию ухудшало то, что 30 мая 1574 г. скончался король Карл IX. Поскольку он не оставил после себя потомство мужского пола, то наследовать ему должен был младший брат Генрих Анжуйский, взошедший на трон под именем Генриха III. Первоначально многие связывали с ним надежды на успокоение в стране и наведения порядка, но очень скоро всем стало ясно, что он не та личность, которая способна повести за собой народ. Предпочитавший удовольствия государственным делам, слабовольный и растерявший уважением даже собственной семьи, он был явно не тем монархом, который требовался стране в это бурное время. За двенадцать лет хронической гражданской войны пышно расцвел анархизм, а погрязший в интригах и распутстве королевский двор терял в глазах людей какой-либо авторитет. Самый мелкий аристократ мнил из себя полновластного владыку, города и провинции были предоставлены самим себе, сельские местности стали вотчинами разбойников. Полиции больше не было, губернаторы стали практически независимы, верность армии гарантировали только деньги, а финансы находились в полнейшем расстройстве. Из всех политических сил король мог рассчитывать лишь на поддержку убеждённых роялистов, но их влияние было небольшим, и не могло сравниться с силой католической и протестантской партий. Из-за чего новый монарх оказывался в положении между молотом и наковальней, а государство вновь погружалось в пучину гражданской войны.

  Это позволяло испанскому королю и императору быть более спокойными за свой тыл, по крайне мере ближайшие два-три года, и сосредоточиться на не менее важных внешнеполитических вопросах, которые требовали немедленного решения. Прежде всего, это касалось конфликта с Османской империей. Воспользовавшись мятежом магнатов в Литве и восстанием в Нидерландах, турки энергично готовились к контрнаступлению, подготовке к которому не помешала даже смерть султана Селима II в декабре 1574 г. Сменивший его на престоле Мурад III был настроен ещё более воинственно, чем его отец и был преисполнен решимости вести войну до победного конца. Даром великий везир Мехмед-паша Соколлу указывал на бедственное положение страны и разорение населения, уговаривая нового владыку заключить мир, пусть даже ценой уступок. Но группировавшаяся вокруг молодого султана "партия войны", состоявшая из давних противников Соколлу, осыпала престарелого везира насмешками и обвинениями в пораженчестве.

  Эти настроения подогревало и то, что к концу 1574 г. положение Османской империи, как казалось, стало меняться к лучшему. Напрягая последние силы и собирая оставшиеся ресурсы, пытаясь обратить ситуацию вспять и вновь перейти к наступательным действиям, турецкое правительство всего за год сумело восстановить военно-морские силы страны, в задачу которых входило добить венецианцев на Крите, дабы таким образом окончательно развязаться с этой войной, и будучи уверенными, что после окончательного падения острова Венеция будет просто вынуждена пойти на заключение мира, позволив Османской империи сконцентрировать свои силы на остальных направлениях.

  Поскольку Кандия (столица острова) была сильно укреплена и связана морем с соседним островом Стандия, имевшим шесть превосходных гаваней-убежищ для венецианского флота, то турки лишь блокировали город, а остальные силы обратили против других городов острова. В течение двух лет венецианцы потеряли все свои владения на Крите, кроме Кандии и портов Суда, Карабуза и Спиналонга. Венецианские флоты хотя и крейсировали на море, но оставались в бездействии. В свою очередь турки, потеряв флот в Канее, также не проявляли активности большую часть 1574 г., который прошёл на острове в незначительных стычках. В это время в Стамбуле шла лихорадочная деятельность, направленная на восстановление турецкого флота. Времени было мало, денег ещё меньше, поэтому получившийся результат, мягко говоря, не радовал. Большинство спешно построенных кораблей не отличались качеством, многие были бывшими купеческими судами, зафрактованными у торговцев. Не хватало гребцов, а наспех собранным экипажам не хватало слаженности и профессионализма. Тем не менее, это был флот, который оказался способным выполнять, пусть и ограниченно, поставленные перед ним задачи. Его положение облегчали и воцарившийся раздрай среди христианских союзников, так и былая слава турецкого флота, заставлявшая его противников действовать с крайней осторожностью.

  3 ноября 1574 г. на острове Крит у Канеи высадилась многочисленная турецкая армия под командованием самого великого везира Мехмеда-паши. В течение полугода турецкая армия занималась заготовкой материалов для осады, а 27 апреля 1575 г. она подошла к Кандии. Крепость Кандия имела семь бастионов: Сабионера, Веттури, Езус, Мартиненго, Вифлеем, Панигра и св. Андрея, и первоначально Мехмед Соколлу избрал для атаки бастионы Панигра, Вифлеем и Мартиненго и соответственно расположил свои войска. На следующий день турки начали траншейные работы и на семнадцатый день сумели подвести траншеи к передовым укреплениям венецианцев на расстояние ружейного выстрела. На следующий день они открыли огонь семи осадных батарей из 55 пушек и 11 мортир. После целого дня непрерывного артобстрела турки попытались штурмовать укрепления, но были отброшены.

  Подкопы и артобстрелы продолжались и последующие три месяца. Защитники крепости отвечали яростными артиллерийскими контрударами и вылазками против турок. Но силы были слишком неравны. Турецкий флот пытался блокировать город с моря, из-за чего доставка подкреплений и припасов носила неравномерный эпизодический характер, в то время как осаждающие непрерывно наращивали свои силы. На третьем месяце осады туркам удалось овладеть двумя бастионами — Мартиненго и Вифлеем, но общий штурм был отбит. Вскоре туркам удалось овладеть ещё одним бастионом, но на этот раз венецианцы отбросили их обратно.

  В августе, наконец-то получив подкрепления, венецианцы организовали контратаку, осуществлённую под покровом ночной тьмы по всему фронту крепости, которая заставила турок покинуть передовые линии. Но это была лишь редкая удача в противостоянии с превосходящим врагом. К концу октября 1575 г. Мехмед-паша Соколлу окончательно убедился, что взять укрепление Панигру открытой силой невозможно, все осадные работы турецкой армии свелись к сооружению подкопов. 12 ноября обороняющиеся произвели очередную вылазку, но она оказалась безуспешной. А вскоре, с середины ноября, пошли проливные дожди и великий везир был вынужден остановить работы и отвести армию на зимние квартиры.

  Но уже с наступлением 1576 г. по приказу Мехмед-паши турки очистили затопленные зимой траншеи и возобновили работы по осаде крепости. На этот раз они изменили тактику. Стремясь окончательно отрезать Кандию от поступающей с моря помощи, великий везир принял решение атаковать два прибрежных и расположенных с противоположных концов города бастиона — Сабионера и св. Андрея, захват которых турками перекрыл бы выходы из порта, расположенные между ними. Мехмед Соколлу приказал построить напротив этих бастионов укрепления из фашин и туров для обстрела с обеих сторон входящих в гавань судов, а по берегу моря расположил траншейные кавальеры. Весной 1576 г. осадная артиллерия возобновила обстрелы города. И хотя осада велась медленно, но довольно успешно. Осаждённые нуждались в продовольствии, вооружении и деньгах. Дневные контратаки и ночные вылазки защитников крепости приносили несоизмеримо малый урон турецкой армии в сравнении с той мощью, которую она наращивала день ото дня. Получив в начале июля 1576 г. подкрепления, главнокомандующий турецкой армии начал осадные работы у бастиона Сабионеры. При этом, видя малую эффективность действий с суши, великий везир задумал нападение на венецианский флот, находившийся в хорошо защищённых гаванях Стандии. Для чего отправил туда эскадру из 20 галер и 2-тысячного отряда пехоты под командованием Улудж Али.

  Эта атака имела успех. В ночном сражении венецианцы были наголову разбиты, турки захватили почти все их галеры и 400 пленных. Ободрённые успехом, осаждающие усилили натиск, и к концу августа турецкая армия сумела сделать значительные подкопы под бастионы Сабионера и св. Андрея. В результате мощного артобстрела в бастионе св. Андрея образовалась брешь. 26 августа турки штурмовали эту брешь, но вынуждены были отступить с большими потерями. Однако разрушения обоих бастионов и потери гарнизона были столь велики, что положение осаждённых стало критическим. Спустя неделю, после повторной атаки, турки не только заняли некоторые части валов бастиона св. Андрея, но и стали уже выходить с прибрежной стороны.

  Это привело к тому, что среди старших начальников обороны города начались раздоры и разногласия. Захват турками Стандии привёл к тому, что кольцо блокады со стороны моря окончательно замкнулось. У защитников заканчивался порох и продовольствие, и не было никакой надежды на их скорое восполнение. В такой ситуации часть городского гарнизона стала склоняться к капитуляции. Об этом стало известно туркам, и 14 сентября они предприняли решительный штурм. И крепость уже не могла больше сопротивляться. Осаждающие проникли за городские стены, и бои шли на улицах города, на которых осаждённые спешно возводили баррикады. И даже самым неисправимым оптимистам становилось ясно, что всё кончено. 15 сентября командующий обороной города начал переговоры с турками об условиях сдачи крепости, а 18 сентября остатки гарнизона, в обмен на обещание великого везира сохранить им жизнь и отпустить домой, капитулировали.

  Впрочем, война на Крите на этом не закончилась. В руках венецианцев ещё оставались три гавани: Суда, Спиналонга и Карабуза. Но, не имея хороших крепостей (в реальной истории венецианцы озаботились усилением их обороны только в конце 1570-х гг.) они удерживались венецианцами только по причине сосредоточенности турок на Кандии, а те спешно возведённые после высадки неприятеля на острове укрепления не могли служить достаточным препятствием на пути турецкой армии. Поэтому, приняв капитуляцию кандийского гарнизона и сдав командование над остающимися на Крите войсками одному из своих заместителей, Мехмед-паша Соколлу без промедления отправился в Стамбул, где его ждали неотложные дела.