Шанталь, или Корона против

— Вот дурная!

— Ай, кусается, зараза.

И почему даже ругань по-фракански звучит мелодично? Такой прекрасный язык и такой отвратительный народ!

— Держи её!

— Тихо!

И мне в рот вдавили кусок ткани. От мысли, что это могло быть, меня немедленно затошнило, и рот наполнился горькой слюной.

— Доброго вечера, гражданин городовой! Отличный вечер, не правда ли, а главное — небо-то отливает золотом.

Я задергалась, замычала, но меня прижали так, что перед глазами расцвели круги.

— А это наша подруга. Не обращайте внимания, она как переберет вина, становится буйной. Так что мы ее домой, в постельку. Пусть проспится.

Меня обозвали воровкой, а теперь еще и в пьющие женщины записали? Да я! Лишь бокал шампанского на балу себе позволяю.

Убью! Лично! Только дайте выбраться! И я предалась кровожадным мечтам. Потом опомнилась — забытая дарьета вопила где-то на границе сознания, но как жалко звучали её причитания: "истинная дарьета не ругается" или "не кусается", а про "брыкается или желает кому-то смерти" я вообще молчу. Истинная дарьета спокойно ложится в гроб и не рыпается, когда ее пытаются убить. Ха! В таком случае я выбираю жизнь, а не навязанное обществом воспитание.

Коляска остановилась в темном переулке. Две свиньи, наконец, убрались, и я вздохнула полной грудью, ощущая, как живительный воздух наполняет легкие. Глаза защипало. "Боги! Как хочется жить!"

Меня вытащили наружу, поддержали, чтобы не упала, убрали кляп, отряхнули платье и поправили прическу. Я с отстраненным спокойствием отмечала, как по телу проходятся чужие руки, трогая грудь.

— Какая красота, а?

— Но-но, слюни подбери. У тебя все равно на нее не хватит.

— Не сейчас, а через пару месяцев, а? Мне же, как своему, скидочку сделают?

— Я тебе дам скидочку! Пошли и так чуть не засветились.

Мир расплывался от слез, но плакать перед уродами? Никогда!

Скрипнула дверь, мы оказались в небольшой комнатке. Ящики и мешки вдоль дощатых стен. Меня на склад привезли?

Я проморгалась от слез и встретила взгляд крупного мужчины, чей выпирающий живот намекал на сидячий образ жизни, а лысина на почтенные годы.

Мои сопровождающие между тем разливались соловьем. И какая я умная, и какая красивая, и здоровая.

— Девка с характером, — припечатал мужик, — вижу и зубки в порядке, — он кивнул на руку фраканца. Я тоже посмотрела туда — на ладони отпечатался след зубов. Фраканец покраснел и спрятал руку за спину.

— Ничего обломаем, — "успокоил" меня хозяин и спросил: — Она точно чистая?

— Обижаешь, Давир, лично проверял. Никто не хватится.

— Ну-ну, — дернул уголком рта Давир, — ладно, тридцать.

Мой похититель сделал такое лицо, точно ему плюнули в душу, притом самым обидным образом.

"Продается лошадь. Трехлетка. Фарсонской породы. Нрава легкого и доброго".

Мне почему-то вспомнились торги на ярмарке, проводимой в нашем городке. Тридцать золотых! За бесценную меня?!

Я захрипела, голос не слушался, а то бы я высказала все, что думаю об этих торгах и торгашах.

— Вот! — ткнул в меня пальцем фраканец, — сам видишь — львица! Глаза — чистое золото! А волосы?!

Вот его первым и убью!

Сторговались на семидесяти. Я не знала, гордиться или ругаться. Семьдесят. У нас это цена хорошей лошади с отличной родословной вместе с коляской.

Лошадь и я! По одной цене! Все же продешевил ты, фраканец. Надо было семьсот просить, как за табун.

— Ладно, ведите наверх. Комната пять. Только не через черный ход, там, на лестнице, пара ступенек проломилась, а плотник лишь завтра придет, так что через зал, но тихо!

Мужчины кивнули, подхватили меня под руки и потянули к двери.

В полутемном коридоре нахлынули запахи. Кухня — жареное мясо, лук. Уборная — явно не чищенная. Дальше виднелись темно-красные бархатные портьеры, за которыми меня ослепил свет люстры, висящей в центре круглой залы. Здесь воздух был пропитан женскими духами, кислым запахом пива и острой вонью водки. Здесь гомонили, смеялись, стучали кружками по деревянным столам, накрытыми белыми, надо же!, скатертями. Здесь сверкали полуобнажёнными бюстами и махали такими короткими подолами, что я успевала заметить под ними женское белье.

Мой ошарашенный взгляд скользил по всему этому безобразию, пока не наткнулся на взгляд таких знакомых карих глаз. Подозреваю, не менее ошарашенных, чем мои.

Крик "Дядя!" замер, не успел сорваться, потому как родственник вдруг столкнул локтем кружку с пивом на пол и нырнул следом за ней под стол, открывая тех, кто сидел рядом с ним.

Двое! Один здоровый, точно бык в человеческом обличье, с бритой головой. Подозреваю, шею этого товарища мне не обхватить ладонями, да и силой от него несло такой, что было понятно — пробивает черепа с одного удара. А вот сосед был его полной противоположностью: аккуратная стрижка, бородка, невысокий рост и тщедушное телосложение, только от его взгляда у меня мороз пробежал по коже и стало холодно, несмотря на духоту в зале. Мертвый это был взгляд. Ничего не выражающий. И потому столь жуткий.

Столик стоял около лестница, и, проходя мимо, я услышала, как дядя говорит на фраканском — ему легко удавалось копировать местное произношение тех десяти языков, которым он свободно владел:

— Всегда подозревал, эти твари разбавляют пиво водкой. Пойду, глотну воздуха, а потом вернемся к делам.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

**

Меня втолкнули в комнату номер пять, еще раз восхитились приобретением, одобрительно поцокали, пока я отступала, выискивая что-нибудь тяжелое и удобное для замаха, потом хлопнула дверь, щелкнул замок, и я осталась одна. Огляделась и сморщила нос. В комнате стоял стойкий запах, точно в конюшне после скачек. Я рванула створку окна, та приоткрылась ровно на тонкую щель и больше не поддавалась. Хоть что-то.

Еще одним таким "что-то" был стул, который я вытащила на середину комнаты, отряхнула и села. Обвела медленным взглядом гнездо разврата. Самой приличным, после стула, был светильник под потолком. Все остальное намекало, нет, вопило, о той части жизни, которую семьи прячут за дверьми спальни.

Алое шелковое покрывало на широкой кровати, столбики, вырезанные в виде обнаженных женских фигур. Затянутые золотой тканью стены, на которых — я отвела взгляд — картина, изображающая сплетенные в единое целое два обнаженных тела. Еще несколько таких рисунков на ширме, отгораживающей угол комнаты, где стояли таз с кувшином воды. Что еще... Комод около стены, рядом столик и еще один стул.

Два стула, одна кровать. Арифметика проста, и на этот раз Шанти, никакого дневника. Этим людям нужна ты, точнее твое тело. Насколько проще было со шпионами! А что делать с этими? Я подхватила подсвечник с комода, поставила стул поближе к двери, чтобы при первых звуках вскочить на него, а оттуда обрушиться вместе с подсвечником на первого, кто войдет. А дальше... как пойдет. Не зря мой батюшка каждый год вносит щедрое пожертвование в храм Великой Матери. Должна же она помочь своей неразумной дочери.

Есть, конечно, слабая надежда, что жених одумается и вернется за мной, но я уже успела себя убедить, что мужчина передумал не только меня спасать, но и жениться.

Сколько я просидела, раздумывая над своей судьбой, то впадая в панику, то сжимая руку на подсвечнике так, что белели костяшки, не знаю. Время относительно, а в этой комнате, когда за стеной стали раздаваться стоны, оно вообще застыло.

Но вот повернулся ключ, я вскочила на стул, приготовилась, подрагивающими руками подняв свое оружие над головой.

— Прошу, — хозяин, я узнала этот голос, пропустил гостя в комнату, — но должен еще раз предупредить...

С визгом-криком я рухнула вниз, прямо на спину вошедшего. Тот подпрыгнул, разворачиваясь в воздухе, перехватывая руку, заламывая ее и заставляя выпустить подсвечник — я даже коснуться головы не успела! Меня скрутили, жестко, но не больно, прижали к груди, и такой знакомый голос прошипел на ухо — я как раз удачно пяткой попала по голени:

— Тихо, это я!

— Что она совсем дикая, необученная, — ошарашенно и потому практически шепотом закончил фразу хозяин борделя, глядя на нашу живописную композицию.

— Ничего, — вымученно улыбнулся дядя, я ощутила эту улыбку в его словах, — я таких люблю. Укрощу, вы не переживайте.

— Да я и не переживаю, — проворчал уже спокойно хозяин, возвращая себе пошатнувшееся душевное равновесие, — заплатили — вам и танцевать, но помните: девчонка нужна мне живой и целой. На царапины и синяки я, конечно, закрою глаза, но все остальное... Вы меня поняли, — закончил он со строгим выражением на лице, ну точно директриса нашего пансиона, когда наставляла провинившихся.

— Прекрасно понял, — о ледяное спокойствие в голосе дяди можно было порезаться.

— Ладно, — хозяин тоже почувствовал, что вышел за рамки дозволенного, — и помните, Аструс, если бы не ваш уважаемый друг, которому срочно понадобился подарок, вы бы ее не получили.

Он окинул нас тревожным взглядом и удалился, оставив дверь открытой.

— Гавнюк! — выругался дядя, прикрывая дверь и добавляя кое-что еще, заставившее меня выдохнуть. Первый раз дядя ругался при мне, не стесняясь. Да что там говорить! Я и не знала, что он ходит, нет, поправилась, шляется по борделям. Интересно, а папа в курсе, чем занимается его брат?

Дядя прикрыл дверь, подпер ее для надежности собой и теперь разглядывал меня с нехорошим таким прищуром. На грани моего сознания загромыхали тревожные удары грома.

Я покрутила кисть, помассировала запястье — железные пальцы у дяди, что ли? Дядя хмыкнул и в ответ демонстративно потер правую голень, по которой я успела попасть каблуком.

— Научил на свою голову, — уже расслабленно проворчал он, и я перевела дух — гроза не миновала, скорее ее отложили на завтра.

— Говори тише, — предупредил он, — здесь стены не толще бумаги.

Я вспомнила недавно слышанные стоны, покраснела и кивнула. Мое смущение заставило мужчину озабоченно нахмурить брови, он бросил взгляд на стену за мной, потом взъерошил волосы жестом отчаяния и простонал:

— Что я скажу твоей маме?

* * *

* * *

* * *

* * *

При мысли о маме меня накрыла волна жалости к себе, настрадавшейся за эти дни на всю жизнь вперед. Ноги подкосились, а слезы, точно прорвав невидимую платину, потоком хлынули по щекам. Да-а-а... Теперь я имела право порыдать — есть кому пожалеть, есть кому пожаловаться. А главное, этот кто-то не станет рассказывать маме, где меня нашел. И для закрепления сей негласной договоренности, надо будет уточнить у дяди, почему его назвали Аструсом, а не Хасселем, как записано в книге рода?

— Шанти, детка, они с тобой что-то сделали? — резко побледнел дядя, подхватывая меня. — Где-то больно? Покажи где?

И меня принялись осматривать, ощупывать, чему я активно мешала, уткнувшись в дядину грудь и обильно орошая слезами его рубашку.

Болело внутри. Душу жгло обидой ребенка, которому повстречались злые взрослые, а главным из них был гад, не спешивший спасать свою невесту! Бросил, гавнюк — я вспомнила дядино ругательство — ночью одну в чужом городе! Думает, если у него в родственниках император, так имеет право разрывать помолвку, не уведомив меня?! А я вот возьму и соглашусь назло!

Дядино присутствие точно заново окрасило окружающий мир в тона добра и благополучия. Злодеи будут наказаны, справедливость восторжествует, и скоро все станет как прежде.

Я зашипела, когда дядины пальцы коснулись пореза на боку.

— Так, что тут у нас? — пробормотал Хассель, наклоняясь ко мне.

— Царапина, — прошептала, смотря, как за окном возникает тень, а через мгновенье стекло взрывается осколками, и в их водопаде в комнату, перемахнув через подоконник, влетает тот, кого я только что вспомнила. Да и довольно часто вспоминала за сегодня.

— Отойди от нее!

Щелкнул взведенный курок. Направленное в спину дяди дуло револьвера недвусмысленно давало понять, что жених шутить не намерен. Представляю, как мы выглядели со стороны: зареванная я и мужчина, наклонившийся к моей груди, а руками обнимающий за талию.

Дядя хмыкнул, выпрямился, провел ладонью по моим волосам, шепнув одними губами:

— Не бойся, — и медленно, демонстрируя поднятые руки, повернулся к Леону.

А я замерла, не зная то ли радоваться появлению второго спасителя — не бросил-таки, то ли начинать бояться, что они перебьют друг друга. Вот только глупые мысли никак не могли определиться за кого.

За дядю? Но я знала, что он может за себя постоять. Выжил же в пустынях полуострова Кефарка или спасся от людоедов на островах Золотого моря.

За Леона? О нем, кроме того, что он палач и умеет обращаться с оружием, я не знала ничего. Если его убьет дядя, сколько моих проблем решится разом? Все! Кроме побега из дома, которого уже не отменить. Но здравая мысль о неизбежном гневе императора тут же охладила кровожадные помыслы.

Да пусть его сожрут твари бездны, переварят и сожрут еще раз! Жениха, конечно, не императора.

И пока я стояла, точно коза, увидевшая впервые новый наряд хозяйки, мужчины времени зря не теряли.

Дядя, чуть раскачиваясь и все так же демонстрируя пустые руки и улыбку, вдруг резко оглянулся на дверь. Леон попался. Отвлёкся, за что тут же поплатился выбитым револьвером из рук.

Я не успела моргнуть, как Леон был придавлен к кровати, и дядя хладнокровно, точно по сто раз на дню занимался этим, душил его. У жениха покраснело лицо, дыхание сделалось, как у лошади на финише скачек, разве что пена изо рта не шла.

Я хотела было вмешаться, но тут Леон ловко ударил из-под низа дядю по ушам, выскользнул на пол, вскочил, замахиваясь, и вот тут я уже ринулась между ними.

— Стой... — мои глаза сошлись в точку, разглядывая кулак, замерший около переносицы, — ... те, — закончила, провожая удаляющийся от моего носа кулак жениха и с содроганием встречая дикий взгляд Леона.

— НИ-КОГ-ДА! — отчеканил он, — никогда так больше не делай, поняла?

Я кивнула, а Леон вытер рукавом рубашки выступивший на лбу пот.

— Хорошая реакций, — одобрительно сказали из-за спины, и дядя потянул меня назад, — но он прав, детка. Влезать в драку можно лишь тогда, когда ты сильнее или быстрее обоих сторон, поняла?

Я снова кивнула, ощущая, как начинаю злиться. Нашли время учить!

И тут в дверь постучали.

* * *

* * *

* * *

Дядя мгновенно прижал палец к губам, подхватил стул и подпер им ручку двери, которую уже пытались повернуть. Дверь толкнули.

— Гражданин, у вас все в порядке? Девочки жаловались на шум, — услышала я голос хозяина борделя.

Шум. Ха! Я бы порассказала, какой тут бывает шум на самом деле.

— Минуточку, открываю.

И дядя, точно режиссер оркестра, принялся размахивать руками. Леона он отправил под кровать. Меня на кровать, предварительно осколком стекла разрезав подол и надорвав рукав. Последним штрихом был выброшенный в окно подсвечник и донесшаяся снизу брань. Кажется, кому-то не повезло.

За дверью сопели, дергали ручку, но выбивать пока не спешили. А дядя, нацепив на лицо улыбку абсолютно уверенного в себе человека, уже убирал стул. Дверь резко распахнулась, не ожидавший этого хозяин ввалился внутрь, и был заботливо поддержан под локоть. Жаль. Я бы не отказалась посмотреть, как этот торговец живым товаром вспахивает носом пол.