Шанталь, или Корона против

Глава первая

— У вашей проблемы, ВанКовенберх, существуют два варианта решения. В первом вы признаетесь виновным в заговоре против короны, получаете клеймо предателя и отправляетесь на каторгу. Пожизненно. Впрочем, его величество часто проявляет милосердие, заменяя каторгу казнью. Учитывая, что вы не безродный крестьянин, а дэршан, Вам отрубят голову — быстро и безболезненно. Во втором...

Пауза, которую сделал этот великолепно поставленный мужской голос, вещающий с холодом абсолютно уверенного в своих словах человека, заставила мое сердце очнуться, наконец, от ужаса и забиться с удвоенной силой. Эмоции захлестнули, окуная в прорубь страха. Чтобы не выдать себя, я зажала ладонью рот.

"Отрубят голову", "Каторга". Слова льдинками кололи сердце, заставляя его сжиматься от боли. Милосердие! Чудовищно извращенное милосердие обрывающее жизнь, заменяя страдания смертью. Бедный, бедный отец.

Под окно кабинета меня привела судьба, спор с кузиной, ну еще любопытство — что могло понадобиться гостью из столицы в нашей глуши, да еще и в межсезонье? Зимний сезон балов только-только завершился, знать благополучно разъехалась по пригородным усадьбам, лишь самые стойкие, да связанные службой или делами короны, оставались в городе.

Знание отравой вползало в душу, порождая жалость к отцу, ужас — что с нами будет, но в первую очередь — недоумение. Как мой отец, милый, добрый, увлекающийся карточными играми, да охотой, мог оказаться замешанным в заговоре против императора?! Где, когда и почему? Почему рискнул нами?

Солнечно теплый, один из первых по-настоящему теплых этой весной день показался неуместным своей красотой. Холодом повеяло от стен родного дома. Холодом и предательством.

— Дела семьи, ВанКовенберх, требуют, чтобы я обзавелся наследником. У вас три дочери, если я не ошибаюсь?

О, да! Он не ошибся. Старшая Дорота была обручена с соседом — отставным военным, скучным малым, который чем-то покорил сердце моей сестры. Младшая Дейзи еще не достигла возраста выхода в свет, а кузина лишь на словах считалась родственницей, будучи принятой в нашу семью сиротой. Так выходило, что единственной дочерью на выданье оставалась я — Шанталь ВанКовенберха, дочь дэршана, чей род мог похвастаться близостью с короной, лет эдак триста назад, но кто считает года, когда ее высочество снизошло до брака с одним из моих пра-пра-прадедов. Главное, сам факт брака, который теперь вкупе с привлекательностью, молодостью и приданным давал женихам право считать меня перспективной невестой и расписывать бальную карточку от начала и до последней строчки.

Так что предисловие "три дочери" можно было сразу заменить на: "Шанталь ВанКовенберх. Я бы хотел бы взять ее в жены".

Я уже приготовилась услышать привычное: "Видите ли, я слишком люблю свою Шанти, чтобы решать за нее". А еще приготовилась бросить отказ тому, кто посмел обвинить отца в заговоре. Отец и заговорщики. Клянусь сыном бездны, ничего глупее в своей жизни не слышала. Это чья-то шутка. Безжалостная, наиглупейшая шутка.

От этой мысли стало легче. Настолько, что воздух перестал быть стылым, а солнце засияло с привычной теплотой.

Отвлекшись, не сразу расслышала голос отца. В нем не было привычной мягкости и приветливости. Сейчас это был голос старика.

— Да-да, вы правы. Три дочери, три моих дочери. НЕ ГУБИТЕ!

Крик кинжалом полоснул по спине. Я до крови прикусила ладонь, острая боль помогла вынырнуть из омута отчаяния и не выдать себя.

"Не губите". Значит, правда. Заговор, предательство и наша разрушенная жизнь. Что дальше? Арест, суд, имущество отойдет короне, родственники мгновенно отвернутся от семьи заговорщика, и мы с матушкой пойдем просить милостыню.

Я представила себя в серых лохмотьях, босиком на дороге. Слезы защипали глаза. Белый с розовым замок жизни стремительно превращался в поросшие мхом руины.

От подступивших рыданий удержало только осознание: слезами делу не поможешь. Опять же рыдать, когда ты подслушиваешь, как минимум глупо, как максимум — вредно для здоровья. Я уже примеряла на себя роль дочери заговорщика. Пытки и молчание. Да, именно так. Молчание с гордо поднятой головой и презрительной улыбкой на лице.

— Вы можете помочь и мне, и себе, Гьюзеппе. Мое предложение более чем щедро. Я готов удовольствоваться любой из ваших дочерей. И так как дела государства отнимают практически все мое время, помолвку и все связанное со свадьбой возьмет на себя моя матушка.

Шаги и звук захлопывающейся створки окна. Ответ отца я не услышала, но интуиция подсказывала — его слова мне не понравятся.

Надо что-то делать. Сейчас.

Я подобрала подол платья и сорвалась с места. Мир расплывался в мутной пелене слез. Так больно мне не было никогда в жизни. Предательство отца, поставившего нашу жизнь под угрозу, ударило прямо в сердце. Не корону он предал, а нас с мамой и сестрами.

Наткнувшись на бочку, собиравшую дождевую воду с крыши, и больно ударившись об нее бедром, я пришла в себя.

Зачем я здесь? Ах, да... глупая шутка, на которую меня подговорила кузина. Залезть в гостевую спальню, пока гость в кабинете разговаривает с отцом.

У девиц мало дозволенных развлечений. Балы, вышивка, верховая езда, благотворительность, уроки музыки, этики и словесности. Благородная дарьета должна быть идеальной хозяйкой и женой, если у семьи хватает влиятельности и денег, чтобы обеспечить ей достойного мужа. Все остальное под запретом. Любовные романы, которые обожала читать Дорота, игра в мяч и беготня с мальчишками младшей, мои занятия с дядей. У каждой из ВанКовенберх был свой изъян и, подозреваю, именно это и привлекало в нас мужчин.

Знал ли об этом гость, столь опрометчиво остановивший свой выбор на нашем семействе? И кто он вообще, этот дэршан, приехавший по столичному тракту, но верхом, без кареты? Мне удалось разглядеть лишь его спину, широкую, обтянутую черным камзолом, собранные в хвост темные волосы и высокие кожаные сапоги.

Если бы гость приехал на карете с гербом, мы бы с Фаби не затеяли спор, я бы не пошла на преступление и не услышала бы этот разговор... Во всем виновата скука и лишь она одна. Не сама же я решилась на порочащий честь поступок и, встав на бочку, в данный момент перелазила через подоконник открытого окна. Сознаюсь, мною руководила банальная месть. Я была в такой ярости, что вещам дэршана грозила участь быть приведенными в полную непригодность.

Как он посмел воспользоваться ситуацией и приехать сюда с таким предложением!? Я ошиблась. Он не дэршан, а скользкий дождевой червяк! Замуж за "червяка"? Никогда!

Спор, который мы затеяли с Фаби, становился чем-то большим. Местью, шагом в пропасть или шансом?

Тайны и, так уж и быть буду честной, сплетни были слабостью Фабианы. Она могла часами разглядывать генеалогический каталог благородных семей, первой прочитывала "Столичного вестника", знала, кто будет блистать в этом сезоне, кто останется в невестах, а кто заполучит обручальное кольцо на безымянный палец. Словом, у нее всегда можно было уточнить на балу: "А кто тот высокий, в синем камзоле?" и получить исчерпывающий ответ.

Любопытство было главной слабостью кузины, но лезть в гостевую спальню, чтобы его удовлетворить, выпало мне. Тысяча муравьев в панталоны!

Вдох, выдох. Я сижу на подоконнике, комната ярко освещена, южная сторона, солнце в зените. Один шаг до преступления дается удивительно легко. Рука сама ложиться на кожу саквояжа.

Чего боятся? Палец скользнул по блестящей застежке. Меня выдадут замуж за дождевого червяка. Что-то хуже? Спросила себя и поняла: хуже только отказ отца от сделки и последующая расплата: ссылка. Только сейчас пришло осознание — семья пожертвует мной, чтобы сохранить не только жизнь, но и положение в обществе, чтобы выдать замуж еще двух дочерей, чтобы не отправиться просить милостыню, чтобы... А самое противное... я не буду против.

Щелк. Саквояж услужливо распахнул свое темное нутро.

Кто же вы, дэршан "червяк"? Какие грязные секреты прячете от своей будущей жены? Может мне удастся найти что-нибудь по-настоящему ценное, что вы сочтете достойным обмену на свободу?

Очнись, Шанти, ты обменяешь его секреты на веревку на шее.

Но руки уже перебирали чужие вещи. Сменная рубашка, белье, дорожный набор. Резкий запах мужского одеколона. Гладкая кожа книги — дневник.

Дыхание перехватило, в ногах поселилась слабость, но руки уже обхватили переплет, потянули дневник на свет.

Давай, Шанти, ты не простишь себя, если не попытаешься.

Резкая боль и мгновенно нахлынувшее осознание: дневник защищен магической печатью. Стоит отнять руку, как о попытке взлома узнает его владелец. А если вспомнить, что владелец в паре комнат отсюда, обвиняет отца в заговоре против короны... Впору писать завещание и заказывать отпевание. Что там говорил "червяк" о милосердии его величества? Палача, мне, палача!

Собственный стон заставил подскочить на кровати. Схватилась за сердце — левой, ума хватило не снимать правую руку с дневника. Пока не сняла, пока остались силы терпеть жжение печати, сигнализация не сработает. Пока ничего страшного не случилось...

Очнись, Шанти. Все, что могло плохого случиться, уже произошло. Простой дневник не защищают печатью.

Что там еще вещал "червяк"? "Дела государства отнимают практически все мое время". Как можно было не понять прямой намек? Он работает на корону. Отсюда и знание о заговорщиках. Отсюда и защита на дневнике. Отсюда и приговор девице, сунувшей любопытный нос в чужие секреты.

Я с тоской посмотрела в окно. Солнышко, голубое небо. И одна глупая я, идущая на плаху.

Не хочу умирать! Не сейчас и не так. Никак не хочу.

Выскользнула в коридор, плотно прижимая дневник к груди. Страх смерти притупил боль от печати, а решимость остаться в живых заставила работать мозг, как никогда в жизни.

Я справлюсь. Обязательно справлюсь.

* * *

* * *

* * *

**

В спальню я ворвалась, Фаби подскочила с кресла и вытаращила на меня круглые от удивления глаза. Подозреваю, вид у меня был еще тот...

— Платок, нет, шарф, быстро.

Слава Небесному отцу, задавать глупых вопросов она не стала. За что я и любила Фаби — когда пахло жареным и нужно было уносить ноги, она действовала, вопросы шли потом.

— Руку приматывай крепко. Не так сильно, — поморщилась, когда шарф стянул запястье, — ты же не хочешь, чтобы рука отсохла.

Лучше бы она отсохла...

— И что теперь? — кузина отступила, вперив в меня внимательный взгляд.

Действительно, что теперь? Я выиграла час, может два, если отец решит повести гостя в оружейную галерею и продемонстрировать коллекцию редкостей, собранных дядей.

Нет, о чем я думаю? Побег? Какая глупость! Надо признаться. Пойти, упасть в ноги, вымолить прощение. Прикинуться дурочкой. Поплакать. Порыдать, в конце концов. Полчаса унижений и все, Шанти. Давай же, будь умницей, не делай глупостей.

— Собери вещи, нет, сначала сбегай к Гаврину. Пусть закладывает коляску. Скажи... Скажи, что у меня потерялись шпильки и надо съездить в лавку. Срочно. У нас же гость, не могу я выйти к нему растрепанной.

Удивительно, насколько быстро начинает работать мозг, стоит только осознать, как близко ты стоишь к пропасти и насколько страшно в эту пропасть заглянуть. Сейчас я была готова на все, лишь бы не встречаться с хозяином дневника, лишь бы не смотреть в его глаза и не слышать приговор. Дочь заговорщика крадет личный дневник служащего короны. Крадет секреты короны. Кто поверит в глупый спор двух дурочек? Естественно, её попросили. И кто, как не родной отец подговорил дочь? И уж точно дэршан не захочет жениться на воровке.

Писать левой рукой было жутко неудобно, но я справилась.

Они не смогут отмахнуться от признания, а проверить его будет нельзя. Когда найдут письмо, я буду уже далеко. Поезд на Вальстарн отходит через сорок минут. То, что надо, чтобы вскочить в него в последний момент.

Сжала ладонь в кулак. Я стремительно взрослела, настолько стремительно, что становилось страшно. Внутри словно просыпался кто-то чужой, и в его хладнокровных рассуждениях была лишь взвешенная логика, никаких истерик, страхов или сожалений. Прав был дядя, когда говорил, что во мне живет мужчина, настолько порой мои вопросы ставили его в тупик. Я не верила, считала, шуткой. Но дядя не ошибся, как на моей памяти не ошибался ни разу.

Вещи кузины — благо мы были одного роста — наскоро упаковали в потертый саквояж. Деньги и мои драгоценности запрятали в пояс. Руку с дневником я сунула в муфту, на плечи накинула плащ. Жарковато, но к ночи станет прохладнее, и плащ придется кстати.

Что еще взять с собой беглянке, точно тать убегающей из дома, не попрощавшись ни с кем из родных? Лишь самое необходимое, оставив позади частичку своего сердца.

Лошади мерно трусили по дороге, а мне хотелось, чтобы они неслись во весь опор. Я спиной ощущала, как утекает время и собирается по мою душу грозовая туча. Гаврин рассуждал о погоде, о ценах на рынке, о посевной, которая скоро должна начаться. Я почти не слышала, о чем он говорит, мои мысли метались от дома: обнаружилась ли уже пропажа, до поезда и побега.

— Гаврин, заверни, пожалуйста, на станцию. Я решила съездить в Локсвиль, навестить кормилицу.

Гаврин хмыкнул, но коляску повернул. Некоторое время мы ехали молча.

— Натворили что-нибудь, дарьета? — спросил, не поворачиваясь, кучер.

— С чего ты взял?

— Так это в детстве, вы как нашалите, так и удираете в деревню. А помню, один раз с цирком сбежали, когда обиделись на ваших родственников.

Я невесело улыбнулась. Тот цирк и тот случай я помнила хорошо. Меня обвинили в пропаже тетушкиного браслета, мол, взяла без спросу и потеряла. Родственники матери гостили у нас почти месяц, и этот был нелегкий месяц в моей жизни. У тетушки Лаврель было две дочери. Обе пошли в мать: крикливые, болтливые, а главное — не видящие в жизни ничего ценного, кроме платьев, драгоценностей и мальчиков. Браслет нашли, меня тоже, но тетушку с семейством к нам больше не приглашали, а я тогда на пару лет серьезно заболела цирком.

Гудок паровоза вернул к жизни. Под возглас "Куда? Вот бедовая девчонка!" я соскочила с коляски на ходу, саквояж больно стукнул по ноге и быстрым шагом, искренне сожалея, что бегом нельзя, вошла в вокзал.

Во рту пересохло от волнения, руки подрагивали, но голос, когда просила один билет до Вальстарна, был тверд. Сожалела об одном — на станции меня, как и мою семью, знали хорошо. Скрываться было бесполезно. Одна надежда — мне удастся опередить преследователей настолько, что хватит времени избавиться от печати и дневника.

* * *

* * *

* * *

**

Мне не верилось, что все это происходит со мной, что сейчас закроется дверь вагона, раздастся гудок и мы... О! А вот и он. Поезд дернулся и тут же тронулся, набирая ход. За широким окном замелькали дома, деревья, а потом широкой панорамой раскинулась долина. Вдалеке, на холме, на мгновенье мелькнуло белое пятно — усадьба Ковенберхов.

Сердце сдавило, но глаза остались сухими. Может, я и совершаю величайшую ошибку в своей жизни и совсем скоро пожалею об этом, но раскаиваться и возвращаться пока не намерена. Сейчас и за меньшее, чем кража секретов короны, сажают...

Нынешний император Тадеус-Эрам-Шари взошел на престол лет пять назад. Так уж сложилось, что его отец с дядей погибли под оползнем, накрывшим охотничий домик в горах, где венценосные братья изволили баловаться охотой. И потому правящий император был возмутительно молод — лишь на семь лет старше меня. Его короновали на престол в девятнадцать. И вот, скажите, можно ли в столь юном возрасте управлять страной? Пусть и при помощи советников? Я считаю — нет.

Первое время все шло хорошо. Два года император правил под надзором опекунского совета. Женился. Сплетничали — удачно. А после смерть снова навестила самую известную семью нашего государства, забрав, на этот раз сестру императора — красавицу Аршану.

Горе всегда чему-то учит. Кого-то делает сильнее, кого-то мудрее, а кому-то показывает, что перед смертью все равны. Но императоры... их учить бесполезно. Они сразу начинают вопить про заговоры, подозревать каждую собаку в измене и усиливать меры безопасности.

Три года страну лихорадит. У нас-то простуда — каждый чих считается подозрительным, то температура под сорок — все старательно доказывают свои верноподданнические чувства на бесконечных балах и приемах, то бросает в холод — и семейства стройными рядами отправляются на богомолье, раздавая нищим милостыню и бальные наряды.

Клянусь, одно время я каждое воскресенье встречала нищенку на паперти в красном бархатном платье от дарьеты.

Но императору наши молитвы помогли слабо. Этой зимой заболела императрица. Лучшие лекари делали все возможное. Жизнь сохранили, а вот способность продлить род — нет. Не думайте, что об этом болтают открыто. Но три года в браке, а детей нет. Да и бальный сезон вышел скомканным, словно черновик романа. Отличие лишь в том, что черновик можно переписать, а жизнь нет.

Мы старательно делали вид, что все хорошо. Заказывали новые платья, пили чай, посещали школы и приюты, и сплетничали, сплетничали, сплетничали... Скука смертная. Император почтил высший свет своим присутствие раза три за сезон. Императрица ни разу.

Определенно, злой рок преследует правящую семью. А теперь вот перекинулся на нашу. Я в бегах, отца обвиняют в измене... Семье грозит опала с лишением титула и конфискацией имущества. Император скор на подобные решения, стоит только намекнуть об угрозе его высочайшей персоне. Как будто мой отец, который и мухи не обидит, может на самом деле быть угрозой!

Проводник в третий раз прошел мимо меня, бросая подозрительные взгляды. Надо идти в купе, улыбаться попутчикам, делать вид, что все нормально, когда меня попеременно бросает то в жар, то в холод. Мысль, что я оставила "червяка" с носом, заставляла кривить губы в злой усмешке, но приходящее следом осознание — одна, без семьи, с клеймом воровки в бегах от закона — сводило тело от страха.

Я бросила последний взгляд на свое отражение в окне. Шляпка кузины совершенно мне не шла, делая старше. Простое домашнее платье. Потушить огонь в глазах, стереть злую усмешку и вот я — небогатая, но благородная дарьета, едущая по своим делам в... Например, в Даштарн. Тетушка в последний момент заболела и не смогла поехать со мной. Какая жалость! А так как я срочно должна составить компанию своей дальней, но жутко богатой бабушке, поездку отложить нельзя.

— Так жаль вашу тетушку, — покачала головой Лоанна Боргвейн. Ее муж подбадривающе улыбнулся. Милая пара, чем-то похожи на моих родителей, только без знатной приставки Ван.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Вечерний час с песочным печеньем и крохотными пирожными сблизил нас, позволив перейти на имена — позволительная вольность, доступная попутчикам. Я пила ароматный чай маленькими глотками, наслаждаясь своей временной безопасностью и привыкая к новому имени.

— Эшаль, как вам этот сезон?

Мы обе делали вид, что посещали те же балы, сидели за столиком в отдельном кабинете ресторана ЛьяГрасс, смотрели премьеру из ложи Императорского театра. Только дворец и бальная зала какой-нибудь нувориши — как локоть и нос: вроде рядом, а достать друг до друга не могут — даже если доход у этой нувориши раз в десять больше, чем у дарьеты из благородного, но обедневшего рода.

Впрочем, все меняется... Сегодня дарьеты выходят замуж за деньги, даря мужьям титул. И если прошлый сезон такие браки осуждались открыто, то в этом они удостаивались максимум одной фразы, да и то почтенной матроны: "А вот в наше время чистоту крови блюли строго".

И я слышала, что не только дарьеты, но и дэршаны готовы смешать свою благородную кровь не слишком с благородной, получая в обмен достаточно золота, чтобы проигрывать его в карты.

Когда страну лихорадит, а императору снятся заговорщики, золото — надежней титула.

— Мы пропустили сезон, — я опустила глаза, принимая смущенный вид, — по семейным обстоятельствам. Но слышала, он был ужасен.

— Да-да, — закивала Лоанна, на симпатичном и ухоженном лице явственно читалось облегчение. Я не стану озвучивать фамилии, приемы и знакомства, выстраивая титулованную стену между нами. Сегодняшняя вольность общества позволяла садиться за один стол богатым и благородным. Но не во всех вопросах мы были равны. Нас судили по-разному и казнили тоже, впрочем, смерть у всех одинакова, что бы там не воображал себе император.

Светская беседа текла неспешно. Погода, с осторожностью императорская семья, мода, меню столичных ресторанов и снова погода. Долгая практика позволяла легко поддерживать темы, практически не думая о том, что говоришь. И заметьте, логика не терялась ни разу. Мама бы мною гордилась, будь она здесь.

— Скажите, Эшаль, ваша семья живет около Норберна?

Глава семьи Боргвейн решил задать свой вопрос, который я читала в его глазах с момента нашего знакомства.

— Можно сказать, нет. Моя бабушка живет в поместье. Остальные разъехались. Меня отправили к тете, а сейчас пригласила пожить к себе другая наша дальняя родственница. Ей нужна компаньонка, как раз моего возраста.

"А так же положения", читалось между строк. Потому я и назвалась Ван Норберн, воспользовавшись фамилией подруги моей матери по пансиону. Приставка благородного рождения накладывала ограничения, но давала кое-какие вольности. Например, у меня не посмеют потребовать документы, если только я не нарушу закон. Моему слову поверят без доказательств, да и путешествие без сопровождения привлечет, конечно, внимание, но не вызовет серьезных подозрений, скорее, наоборот, сочувствие, как в случае с семейством Боргвейн.

— Дорогой, мы идем по графику? Прибудем вовремя?

Милейшая Лоанна пришла на помощь, отвлекая внимание мужа на себя.

— Конечно, дорогая, — звонко щелкнули часы, открывая позолоченную крышку, — прибудем по расписанию. Ровно через три часа сядем на экспресс до Нойзича, там нас будет ждать автокар, который довезет до Рильсгара. Все, как я и рассчитал, — не без самодовольства объявил мужчина.

"Рильсгар" — откликнулось внутри меня эхом. Порт на западном побережье империи. Быстроходные пароходы за трое суток доставляющие пассажиров через море на другой континент.

Ельзан еще не закончил говорить, а я знала Рильсгар — это то, что требуется. С короной и его приближенными никогда нельзя быть уверенным, что именно творится в их головах. Насколько разозлился дэршан "червяк", какие именно секреты он записывал в свою книжку и кого готов привлечь к моим поискам? А если он объявит в розыск, и меня будут ждать на въезде в любой крупный город? Как тогда найти нужного человека, чтобы снять печать?

Решено. Самым надежным и быстрым вариантом уехать из страны будет порт Рильсгар.

Глава вторая

Лет пять назад в "Поехали" играли все. Бедные, богатые, взрослые дяди, тети и, конечно, дети. Заключались сумасшедшие пари, проигравшие бросались под опоздавший поезд, гремели судебные дела. Игра была простой: добраться от одного пункта до другого за минимум времени. Дети "добирались" в теории, обложившись картами и расписаниями. Взрослые имели возможность проверить свою игру на практике.

Мой дядя считал игру полезной. Сколько баталий мы с ним провели, горячо споря, можно ли успеть на Катажский скоростной, если сесть в пять вечера до Норана! Зато теперь я отлично знала географию родной страны, могла составить маршрут от одного края нашего немаленького государства до другого.

И вот надо же такому случиться... передо мной страстный поклонник игры.

— Какое совпадение! Я так же направляюсь в Рильсгар. Но разве возможно добраться через Нойзич?

Мужчина улыбнулся так, как умные взрослые дяди улыбаются глупым девочкам. Но обиды я не почувствовала, возможно потому, что сегодня на самом деле вела себя именно так — глупо и по-детски.

— Дорогу от Нойзича до порта замостили в прошлом году. Автокары пустили три недели назад.

— Мой муж — настоящий профессионал, — и супруга подарила Ельзану восхищенный взгляд. Видно было, что её восхищение искренне, пусть выступающее брюшко мужчины было плотно обтянуто белой сорочкой, волосы зачесаны так, чтобы скрыть лысину, а маленькие глазки терялись на крупном лице. Мне действительно повезло с попутчиками.

— Эшаль, вы можете ехать с нами, — предложила она.

— Если рискнете, — добавил муж, скрывая усмешку. Он был не так наивен, как супруга. И в мою историю с заболевшей тетушкой явно не поверил.

— С удовольствием составлю вам компанию, — широко улыбнулась. Дорога, точно неверная женушка, меняла свое направление, звала направо, когда я шла налево. Но сегодня я готова была следовать за судьбой.

— Что это? Это что, я вас спрашиваю?

Голос говорившего был тих и обманчиво спокоен, но находящиеся в комнате испуганно попятились. В наступившей тишине отчетливо прозвучал женский всхлип.

Мужчина поджал губы, всхлип прервался и больше не осмеливался нарушить повисшее молчание. Молчание осужденных перед лицом палача.

Поморщившись и мысленно прокляв дурной почерки девицы, он вновь пробежался по прыгающим строчкам.

"Милостивый дэршан, мне стало известно о вашем намерении взять меня в жены, а также о постыдном шантаже, которым вы подвергли моего бедного отца. Сообщаю, что в его виновность я не верю и потому лишаю вас возможность его шантажировать, покинув родной дом. Не ищите, мое решение не изменится. В случившемся прошу винить только меня".

Подпись "Шанталь" не оставляла сомнения в авторстве.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Он в ярости сжал кулак, потом опомнился, расправил тонкий лист бумаги, аккуратно сложил, проглаживая, и убрал в карман. Обвел притихших людей тяжелым взглядом.

В небольшую комнату набились тесно. Старший ВанКовенберх, горничная, которая и сообщила о пропаже, девица, приходящаяся семейству дальней родственницей, управляющий — упитанный мужчина, чье лицо столь быстро меняло цвет с белого на красный, точно его каждые пять минут макали в краску.

Старшие женщины Ковенберхов задержались в гостях, а младшую отослали спать.

— Куда она могла отправиться?

Нижняя губа ВанКовенберха начала мелко подрагивать, на лбу выступила испарина. В серых глазах читался страх. Если бы не абсолютная уверенность, что глава семейства никак не мог предупредить дочь и организовать ей побег, Леон давно бы припер его к стенке и вытряс правду.

А так... забавно вышло. Приехал за невестой, а получил беглянку. Надо ж было из пяти вариантов выбрать столь прыткий и непокорный? А если плюнуть на девчонку и поехать свататься к ВанЭрмастеру? Он вспомнил невзрачную девицу с тонкими волосами, обильно напудренным лицом и высоко вздернутым носиком. Ехать расхотелось.

А жениться надо. Дальше тянуть нельзя. С пробивной настойчивостью Роалины, либо он женится сам, либо она женит его на себе. И послала же бездна затмение переспать с наследницей рода ВанДаргмейр. Знал ведь, какого сорта девица, точнее не девица вовсе, но удержаться, когда его открыто соблазняли, не смог. Да и кто предполагал, что среди череды своих любовников она остановит свой выбор именно на нем? И если быть любовником этой умной, но абсолютно испорченной женщины он был не против, то становится мужем, в перспективе рогатым... Лучше за решётку.

Осознав перспективу либо в тюрьму за убийство, либо в рогоносцы, Леон внял многолетним просьбам матушки и решил-таки жениться. Причем быстро и без долгих уговоров невесты. Окончательный выбор пал на ВанКовенберхов, уж больно удачно Гьюзеппе затесался в список подозреваемых. Всерьез этого безобидного и простоватого дэра никто не воспринимал, но кто сказал, что он не может послужить короне? Особенно когда верноподданный так нуждается в прикрытие тылов. Леона практически в осаду взяли. И если матушке хватало такта не лезть напролом, то ее величество, чья решимость устроить счастье приближенных трону не знала преград, на каждой встрече заводила разговор о долге наследника в продлении столь замечательного рода. Роалина же была готова на все и большая часть этого "все" состояла из самых грязных, но действенных методов приведения мужчины к алтарю.

— Она... она....

Гьюзеппе заклинило, он явно терял способность связно излагать свои мысли. Трусоват, отметил Леон, тут же добавив: идеальный материал для работы.

— ВанКовенберх, я пока намереваюсь лишь поговорить с вашей дочерью. Не заставляйте меня рассматривать другие варианты.

— Да-да, конечно, — закивал мужчина, передумав изображать приступ слабоумия, — Шанти скорее всего уехала к своей крестной. Видите ли, она часто так делала, когда ее что-то расстраивало.

Леон отметил, как на мгновенье скривилось лицо девицы. Она явно знала больше, чем остальные в комнате, да и выглядела, пусть и встревоженной, но в глазах вместо страха читалась уверенность смертника, выкопавшего себе ход на свободу: "Поздно, дэр, ловить птицу в кустах, когда та давно улетела".

* * *

* * *

* * *

* * *

Дверь распахнулась, явив собравшимся Андэра — его слугу и, по совместительству, верного помощника в делах. Он торопливо отряхнул крошки с куртки — явно выдернули из-за стола — и вопросительно посмотрел на хозяина. Леон поморщился, но выговаривать не стал. Приказа караулить девицу он не отдавал — её побег для него самого стал полной неожиданностью.

И что это было? Удивительная решимость или дурость? Отправиться одной, без сопровождения, на ночь глядя... Он вспомнил раскрасневшееся от танца лицо, блестящие глаза и волосы, цвета темного золота. Они не были представлены, но Леон обладал прекрасной памятью, а свежее лицо на приеме всегда вызывало любопытство.

— Опроси слуг и в первую очередь кучера, — приказал помощнику и тут же повернулся к горничной, слыша, как хлопнув, закрылась дверь, забрав с собой еще и управляющего: — Проверьте, что именно пропало из вещей дарьеты. А от вас, — он посмотрел на Гьюзеппе, — через двадцать минут жду список родственников, друзей и знакомых. С адресами.

Леон не раз убеждался, что люди с радостью повинуются тем, кто знае32т, что делать. Есть приказ — его надо выполнять, и можно не мучиться моралью и нагружать совесть неудобными вопросами. Дело, пусть и бессмысленно дурацкое, — лучшее решение в любой ситуации.

Вот и Гьюзеппе со словами:

— Конечно, ВанДаренберг, я все понимаю, — вышел за дверь. Почти. Замер на пороге, любовь к дочери все же перевесила здравый смысл, обернулся, промямлив просительно: — Но вы можете обещать, что...

Леон взял его под руку и вывел в коридор. Если бы он обернулся, то увидел, как исказилось от ужаса лицо девицы, а дрожащий голос забормотал:

— Ван, ван, ван... Ой, что будет!

Когда дверь была плотно прикрыта, а коридор проверен на отсутствие любопытных, Леон без всякого почтения вжал дэршана в стену.

— Ваша дочь, — стальной голос подавлял волю, замораживая любые попытки сопротивления, — единственный шанс доказать свою преданность короне. Иначе мне придется, — он позволил себе скорбно поджать губы, — поверить, что вы действовали заодно, и ваша семья, ВанКовенберх, самое, что ни на есть гнездо заговорщиков. А ведь ваша старшая дочь помолвлена, а младшей предстоит выйти в свет. Вы ведь хотите, чтобы они были счастливы?

— Но Шанталь, — простонал Гьюзеппе, в его глазах сверкнуло безумство, и мужчина опустился на колени: — Умоляю, возьмите меня. Судите. Пусть я пойду в тюрьму, но не трогайте девочек.

Его пальцы хватались за штаны, рот некрасиво перекосился, и из него вылетала слюна, брызгая на одежду. Леон поморщился — вот тебе и благородный дэршан! Мельчает, мельчает аристократия. Один нажим — и они готовы ползать на коленях, лишь бы остаться при своем. Сейчас он, как никогда, понимал решение его величества. Чистка, жесткая, кровавая, давно была нужна.

Лицо Леона закаменело.

— Встаньте, Гьюзеппе, вы же Ван, а не простолюдин. На колени мы встаем три раза в жизни: вступая в брак, принося клятву его величеству и перед палачом. Я не император и не палач, и тем более не ваша жена, так что ВСТАТЬ!

Мужчина испуганно вскочил, пошатнулся, но удержался за стену.

— Вы меня оскорбили Гьюзеппе, посчитав, свою жизнь ценнее моего предложения. Между тем, я не просто оказываю вам честь, а спасаю вашу ничтожную шкуру. Вы и только вы по своей глупости проводили вечера в обществе нелояльных короне людей. И кто поверит, что ваши интересы не выходили за рамки игры? Кто, я вас спрашиваю?

Гьюзеппе, с каждым словом опускавшийся все ниже, вздрогнул, выпрямился. Его бледное, как свежевыпавший снег, лицо приняло отстраненное выражение. Он все понял, решил, но не смирился.

— Поэтому, мой будущий родственник, — Леон позволил голосу смягчиться, — вы сейчас идете в кабинет и приносите список. И можете начинать готовиться к свадьбе. Я верну вашу дочь уже завтра.

Гьюзеппе медленно, словно не веря в то, что делает, повернулся и, шаркая, двинулся по коридору. Ссутулившиеся плечи и поникшая голова — за один вечер здоровый, сильный мужчина превратился в старика.

Леон не удержался — выругался, помянув старую аристократию, цепляющуюся за честь, даже когда больше ничего не осталось. Кто бы думал, что дэршан насколько любит дочь? Впрочем, к делу это не относилось. Он все равно добьется своего.

— И кто это у нас такой, — уточнил Леон, распахивая дверь, с насмешкой глядя, как выпрямляется девица, как жгучий румянец заливает щеки, а глаза расширяются от страха, — любопытный?

Можно было добавить "наглый", потому как подслушивать разговоры Леона не решались даже недруги.

Он смерил внимательным взглядом девицу, отмечая острое, точно у грызуна лицо, тощее тело, на котором болталось явно перешитое с чужого плеча платье, темные волосы, собранные в жидкий шиньон.

Изогнул брови, ожидая ответа, но девица лишь беззвучно открывала и закрывала рот, все сильнее выпучивая глаза. Она пятилась вглубь комнаты, точно пара метров пустоты между ними смогли ее защитить.

Как же это знакомо! Имя главы службы защиты и безопасности граждан, сокращенно СЗИБ, частенько вызывало такую реакцию, потому он и не любил официально представляться на приемах, особенно хорошеньким девушкам.

— Мне повторить вопрос?

Спросил, ощущая жгучее желание сжать ладонь на тощей шее, перекрывая кислород. Сегодня все, буквально все, сговорились вывести его из себя. Прыткая невеста, несговорчивый отец невесты, теперь эта...

— Фабиана, ваша высокородность.

Горничная, в силу своих зрелых лет, обладала больших жизненным опытом и понимала, как опасно молчать.

— Оставьте нас.

Хлопнула дверь. Лицо девицы стало стремительно бледнеть, в глазах появилось понимание, что они в комнате одни.

— Итак, Фабиана, я хочу знать, куда отправилась твоя родственница. Вы ведь подруги, не так ли?

Острый подбородок качнулся. Леон шагнул ближе. Девица задышала ртом, побледнела еще больше и приготовилась упасть в обморок.

— Возможно, мне стоит перенести разговор в мой кабинет? Посмотрите управление, посетите подвалы, — рассуждал он, отмечая, как обморок был благополучно отменен, а подозреваемая в организации побега пришла к верному решению: рассказать правду.

— Мы, мы...

Леон подбадривающе улыбнулся. Зря, наверное. Улыбки никогда не были его сильной стороной.

Девица судорожно сглотнула и зачастила.

— Мы честно не хотели. Если бы знали, что это вы — то никогда, честное слово, никогда бы не посмели. Ох, это все так ужасно. Мне так стыдно... Простите нас. Но я не знаю, где она. Правда, не знаю. Шанти мне не сказала. Она собиралась решить по дороге, куда отправится.

Слезы уже срывались с ресниц, нос покраснел, а хлюпанье намекало, что сейчас грянет истерика.

— Достаточно, я понял.

Девица услышала, что ее собираются выдать замуж, но не удосужившись узнать за кого именно, сбежала из дома.

— У Шанталь есть сердечный друг?

Всхлип прервался, на лице Фабианы промелькнуло недоумение.

— Нет-нет, что вы. Никого. Я бы знала.

Тогда просто дурость и это новомодное веяние в обществе: замуж по любви, никаких сговоров родителей. Что же... это не страшно. Он легко сможет переубедить невесту, когда они встретятся.

* * *

* * *

* * *

* * *

— Итак, Фабиана, я могу рассчитывать, что вы были откровенны, и нам не придется возвращаться к этому неприятному разговору?

Девица усиленно замотала головой, всем видом демонстрируя готовность сотрудничать: руки прижаты к груди, в глазах море верноподданнической любви и патриотизма.

Леон понимающе вздохнул. Большая часть его клиентов высказывала потрясающую храбрость и стойкость, но только до порога допросной, оказавшись же в стенах его кабинета, завзятые бунтари вдруг вспоминали о любви к родине и своих гражданских правах. Той самой родины, которую они пару дней назад усиленно поливали грязью.

— Тогда приятного вечера, дарьета, — он вежливо поклонился и вышел в коридор. Там принял доклад горничной: пропали драгоценности, белье, а вот из одежды почти ничего. Помощник подтвердил: кучер возил на станцию. С собой был взят саквояж. Дарьета была бледна, возбуждена, но настроена решительно — никаких слез или жалоб. "Она, знаете ли, у нас "железная" дарьета. Даже в детстве, разбив коленку, не плакала".

"Железная" дарьета не укладывалась в картину убегающей от жениха невесты. Он что-то упускает из виду, нечто очень важное.

Леон вышел во двор — день клонился к закату, воздух свежел, ощутимо пахло землей, весной, возбуждая и заставляя думать отнюдь не о заговорщиках. Поймать бы, дурочку, отшлепать, чтобы знала, как перечить слугам короны.

Отшлепать... Он зажмурился, поймав глазом лучик солнца. Подумалось, что волосы у Шанталь на солнце должны вспыхивать золотом. Все же по уму стоило плюнуть на вздорную девицу, пусть себе бегает, у него еще три варианта есть.

Звонко зачирикала птаха, перепархивая с ветки на ветку. Ей откликнулась еще одна.

Весна...

В памяти вдруг зашевелилось давно забытое. Гимназическая форма, пунцовый жар возбуждения и стыда, букет первоцветов в руках и насмешливый взгляд зеленых глаз незнакомки. Конопушки на щеках, рыжий локон, аромат фиалок. Он так и не узнал ее имени... Думал забыл, а вот оно когда вылезло...

Не зря он никогда не любил этого дурацкого времени года. Слякоть, простуда и глупеющие на глазах товарищи, шалеющие от проходящей мимо женщины. Надо было невесту выбирать осенью или зимой.

— ВанДаренберг!

Леон очнулся, пару секунд пытаясь понять, почему в его руках поводья, а оседланный конь уже стоит во дворе.

— Вот, прошу.

Он взял бумагу из трясущихся рук Гьюзеппе, не читая, сунул за пазуху. Отвел глаза от больного взгляда мужчины, вскочил в седло — Андэр догонит — и пустил лошадь в галоп.

За его спиной на крыльцо выскочил помощник с саквояжем в руках, огорченно взмахнул рукой и тут же ринулся на конюшню — седлать коня и догонять хозяина.

Комья грязи вылетали из-под копыт, ветер свистел в ушах, а в голове уже складывался план. Первым делом связаться со станцией, где проживает крестная. Пусть проверят поезд — действительно ли девица направилась туда. Впрочем, Леон был практически уверен, что станционная охрана никого похоже на перроне не найдет. Надо сажать на поезд своих людей, опрашивать пассажиров.

Он называл это чутьем. Коллеги — талантом сыскаря. Начальство считало результатом своего воспитания, но за годы службы от него ни один клиент не ушел. Достать из-под земли? Легко. Два года назад в землянки нашли одного... Думал затихарился в лесу, не найдут?! Зря так думал.

А о чем думала девица, убегая, он узнает, когда поймает.

Леон попытался отстраниться от охватившего его азарта погони и проанализировать чувства. Солнце и золотые волосы — серьезные противники, устоять трудно, но можно. Еще ни одна девица не стала дурманом для его великолепного ума. И никогда не станет, но весна...

Он вдруг понял, что не хочет противиться накатывавшей волне безумия. Даже любопытно стало — насколько ситуация зайдет далеко. С другой стороны, дело о заговорщиках закрыто. Аресты проведены, допросы задокументированы, обыски дали свой результат. Все, кто надо, рассортированы между камерой и плахой палача. Гьюзеппе был оставлен на сладкое, но и это дело можно закрыть. Так почему бы не отдохнуть?

Солнце выглянуло из-за макушки ели, слепя в глаза, словно поддерживая принятое решение — охоте быть.

Он обещал вернуть дочь отцу — вернет, а уж в статусе его невесты или нет, решит на месте.

Глава третья

Время текло мучительно медленно. Поезд исправно поглощал километры пути, а мне казалось, что мы, точно мухи, завязли в киселе и барахтаемся, не в силах добраться до края.

И все же жаловаться было глупо. Мои попутчики — милейшие люди. Максимум такта, минимум любопытства. То, что надо убегающей из дома девице. Чем дальше, тем больше убеждаюсь — небесный отец на моей стороне.

Версию с застуженным суставом правой руки после перелома они восприняли спокойно, Лоанна с сочувствием: "Бедная девочка!"

Знала бы она насколько! Ладонь немилосердно жгло, точно сотня раскаленных иголок впивалась в кожу. Вдобавок добавилось дикое желание почесать руку — будто вместе с иголками туда пробралось полчище муравьев. Небо! Как же хочется вытащить руку, отодрать от ненавистного дневника! Когда мое желание исполнится, я буду, без сомнения, самым счастливым человеком на земле.

Первые часы побега я почти не замечала боли — так страшно было. Да что там боль, когда речь шла о моей жизни! Теперь я держалась исключительно на упрямстве. Уговаривала себя, точно маленькую: вот еще одна станция, еще один перегон. Мне надо оказаться как можно дальше от дома, выстроить километры пути между мной и преследователями, и когда сработает сигналка печати, у меня будет время избавиться от метки.

Тогда и можно подумать, что делать дальше. Взятых драгоценностей должно хватить на оплату услуг нелегального мага, денег — скромно продержаться первые полгода, а вот что делать с дневником я не решила. То ли сжечь, то ли утопить, то ли вернуть...

Ох, с каким наслаждением я бы проделала первые два действа с хозяином дневника! Кто в наше время ставит магические печати от воровства? Только параноики! А если у тебя в бумагах секреты государственной важности, так нечего их с собой брать! Для этого есть сейф и кабинет. Предпочитаешь носить при себе? Нечего потом жаловать, что они стали известны кому-то еще.

Я не оправдываю свой поступок. Но и ты, дэршан, должен понять — нет ничего более притягательного на свете для девушки, чем чьи-то секреты, особенно, если это секреты сватающегося к ней мужчины. Не знаю, простишь ли, но понять должен. Мы оба виноваты в случившемся. Я — потому что не удержала своего любопытства, ты — потому что оставил дневник без присмотра в чужом доме.

Доводы — умные и не очень — покрывали воровство, точно лед грязную лужу. Я оправдывала себя — покупать невесту за вину отца, точно овцу на базаре — настоящее варварство! Я готовила речь, словно за дверью купе стоял он — мой кошмар, моя головная боль и причина моего бедственного положения.

Небо, как чешется рука! Я готова её отгрызть, лишь бы избавиться от мучений. Украдкой засунула пальцы под муфту, поскребла запястье. Хорошо-то как! Надо продержаться. Я смогу, должна, если не хочу оказаться в роли мебели в доме. Имела я "счастье" лицезреть таких ширмовых жен. Муж практически в открытую гуляет с любовницей, а она сидит дома, выезжая в свет только на императорские и семейные приемы. Жалкое создание, ловящее взгляд самодовольного супруга. Ширма для света, а не человек. Нет, не желаю так. Лучше работать, лучше одиночество, чем стать пятном на обоях для мужа.

— Эшаль, мы подъезжаем, давайте я вам помогу. Эшаль!

Не сразу поняла, что обращаются ко мне. С трудом вынырнула из мысленного разговора с ограбленным мной дэршаном и огляделась. Нас потряхивало на стрелках, за окном мелькали окна домов — Граднос. Так увлеклась разговором с собой, что не заметила, как вечер растворился в ночном мраке. Полночь. Нас ждал экспресс до Нойзича, который унесет меня в сторону западного побережья.

Ельзан, я повторюсь, как мне повезло с попутчиками, позаботился о багаже, договорился о месте для меня в купе первого класса. Хотел было сделать вид, что не видит протянутых за билет денег, но Лоанна дернула мужа за рукав, и неловкий вопрос был решен.

Купе для дарьеты и служанки сегодня ночью целиком принадлежало мне. Никто осуждающе не покосится, не вздернет удивленно брови и станет мучить вопросами. Какими бы ни были чудесными попутчики, я устала притворяться. Не думала, что ложь окажется настолько утомительной.

Закрыла дверь на щеколду, сняла шляпку и плащ, с облегчением высвободила руку из муфты. Намочила платок в умывальнике, положила сверху на ладонь. Вытянула ноги, прикрыла глаза. Усталость накатилась, придавливая тяжестью плечи.

В дрему ворвался гудок паровоза, я посмотрела в окно — мимо нас медленно, набирая скорость, поехала платформа почти пустая в этот поздний час. Почти. Сердце тревожно забилось, во рту стало сухо, а ноги налились слабостью. Двое крепких парней в форме шли по платформе, внимательно заглядывая в окна стоящего на перроне поезда, который я покинула не более получаса тому назад.

Показалось? Или ищут меня?

Сердце билось в такт стучащим колесам. Поезд набирал ход, а с ним набирала силу моя паника. Но как? Почему так быстро? Или у меня паранойя, или эти парни в форме, которую мне не удалось разглядеть, были здесь по мою душу.

Нет, не может того быть. Кажется лиса, сбежавшая с курицей, дергается от тени собственного хвоста.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Ночь прошла не слишком приятно. Бессонница, перемежаемая короткими приступами забытья. И мысли, мысли, мысли. Одиночество заставило вспомнить, что мне семнадцать, что я не выезжала одна дальше нашего городка, что мои полностью самостоятельные дела можно перечесть по пальцам, а главное — против меня играет мужчина, а не девочка-пансионерка. Одно это большинство моих подруг ввергло бы состояние паники, заставив прибегнуть к обмороку "Ах, я такая беспомощная, спасите меня кто-нибудь!". Впрочем, никому из них не пришло бы в голову сбегать из дома от навязанного брака. И в кого я такая? Конечно, в дядю! Если бы он был дома, а не в очередной своей экспедиции, никто бы не посмел насильно тащить меня под венец.

Я поразвлеклась, представляя картину: дядя против работника короны, но вскоре была вынуждена признать — каким бы ни был замечательным дядя, даже ему не выстоять против короны.

Затем я от отчаяния рассматривала вариант переложить свои проблемы на чьи-нибудь широкие и сильные плечи. Припомнился молоденький военный, едущий в паре купе от меня. Симпатичный.

Беда в том, что ни один мужчина не станет рисковать своей жизнью ради незнакомой воровки, пусть и сильно-сильно раскаивающейся в содеянном, а на большее моего актерского таланта может не хватить.

Поезд уносил меня все дальше от дома, и все сильнее наваливались тоска вместе с отчаянием.

Легко быть сильной, когда опасность щекочет лопатки, когда рядом люди, которые обязаны сдать тебя охранке, когда ты словно натянутая струна, и каждый нерв пропитан страхом, а за спиной — ты ощущаешь это кожей — всегда есть пара любопытных глаз. Они не просто проводят тебя взглядом, они запомнят — куда ты ехала, с кем, где именно сошла с поезда, и обязательно расскажут об этом человеку в форме.

Я назвала себя лисой с курицей? Ложь! Я — трусливый заяц, укравший морковку на огороде, и теперь трясусь при одной только мысли, что утром мне придется выйти из поезда и двинутся дальше. А хуже этого понимание — если не найду выхода, вся моя жизнь так и останется беготней по кустам и шараханьем от каждой тени.

Утром я взбодрилась чашкой чай со свежей булочкой. Измятое платье скрыл плащ, а вот синяки под глазами и бледность лица скрыть, увы, не удалось. Лоанна приветствовала меня с сочувствием, точно тяжко больную, а вот Ельзан с тщательно замаскированным подозрением — точно я больна чем-то заразным. И все же они не стали отказывать мне в компании.

Автокар действительно ждал пассажиров, сошедших с поезда в Нойзиче. И так как удовольствие ездить на безлошадных повозках было дорогим, место для меня в салоне нашлось.

Автокары вошли в нашу жизнь чуть позже железной дороги и значительно проигрывали ей в масштабности. И тем, и другим требовалось одно — специальная дорога. Если лошадь и через поле пройдет, то автокар завязнет в первой же колдобине, а уж какими капризными эти машины были к морозам или снегопадам! Потому я с величайшим подозрением поднялась по ступенькам внутрь, очутившись в тесном помещении с маленькими окнами, в котором, как и в карете, было два мягких сидения: друг против друга. Таких отсеков в машине было два. Третье со скамейками предназначалось слугам и багажу.

Эта часть пути, без сомнения, была самой отвратительной. Душно, темно, вдобавок нас мучала тряска по свежевымощенной дороге, время от времени сопровождающаяся внезапным подпрыгиванием от попадания колеса в выбоину между плитами, отчего моя упавшая в дреме на грудь голова пыталась выпрямиться и достать собой низкий потолок. Пренеприятнейшее ощущение.

Но дорога, как и жизнь, рано или поздно заканчивается. Пообедали мы в дорожной таверне, а через пару часов мимо замелькали пригороды Рильсгара.

* * *

* * *

* * *

Порт встречал нас бьющейся в истерики вечного движения жизнью. Точно муравьи сновали с берега на суда и обратно грузчики. Вразвалочку, с видом бывалых, прохаживались матросы, распространяя вокруг себя стойкий перегар употребленных ночью напитков. Небожителями — грудь колесом — смотрелись капитаны в белых кителях, и только портовые чиновники старшего ранга удостаивались от них небрежного кивка. Простые смертные растерянно метались по пирсам, сжимая в потной ладони белый квадратик билета. Те, кому повезло найти в этом хаосе нужное судно, с гордым видом стояли около трапа, раскуривая трубки.

Ругались купцы на грузчиков. Свистели боцманы, созывая команду. Мелодично отбивали склянки на палубах. Плакали дети. Напевали грузчики. Временами мощный гудок того или иного парохода вбирал в себя все звуки, демонстрируя, кто на самом деле здесь главный. А над всей этой разноцветной движущейся толпой, лесом белых мачт, крышами доков с пронзительными криками носились чайки.

— Нам так жаль расставаться с вами!

Лоанна выглядела искренней, и я, улыбнувшись, пообещала на прощанье прислать письмо, как доберусь до бабушки.

В порту наши пути разошлись — оно и к лучшему. Мой лежал за пределы Лоранской империи в соседнюю с ней Фраканию, и, чтобы попасть на пароход, мне придется предъявить паспорт. Не хотелось бы объяснять попутчикам, почему вдруг по документам Эшаль стала Фабианой. Подозреваю, обман вскроется быстро, но мне спокойнее предъявить захваченный из дома паспорт кузины, чем собственный.

Я отошла от кассы, получив билет в каюте второго класса. Остались сущие мелочи — найти стоянку парохода и преодолеть барьер в лице служащего таможни.

А погода-то! Солнце, бриз — красота, даже запах гниющих водорослей и чего-то еще, тоже гниющего, не портил настроения. Еще пара часов и я стану свободной, без примотанного к руке дневника, дарьетой!

Седоволосый мужчина едва взглянул на трепещущую меня, прошелся беглым взглядом по поданной ему бумаге, уточнив:

— Надолго во Фраканию?

— Погостить месяц, — мило улыбнулась.

Как назло, рука зачесалась так — хоть в воду ныряй с пристани, потому гримаса вышла не слишком любезной. Чиновник посерьезнел, я обмерла от мгновенно накатившего страха, но мужчина, смотря сквозь меня, уже отдавал бумагу.

— Счастливого пути.

— С-с-спасибо.

Вышла из помещения портовой службы, не видя ничего вокруг.

От прозвучавшего над ухом: "Посторонись!" шарахнулась в сторону, налетела на столб, больно ушибла плечо и пришла в себя. Чего спрашивается, разнервничалась? Будто меня за каждым углом ждут суровые парни в форме.

А если подумать — не были ли гордыней приписывать себе статус государственной преступницы? Подумаешь, взяла дневник. Скорее всего "жених" потопает ногами, порычит от злости, но этим и ограничится. Не станет поднимать скандал, так как неизбежно всплывет цель его визита в поместье. И пусть сговоренные браки не редкость в наше время, как и браки по расчету, но официально каждый брак в высшем обществе заключается исключительно по любви, причем непременно светлой и сильной. Специально нанятые работники пера вдохновленно расписывают подробности первой встречи, ухаживания и признания, изливая на читателя волну сиропной нежности сразу после идущего выше объявления о помолвке.

Заявить открыто о вымогании брака, да еще с использование своего служебного положения... Проще сразу облить себя грязью на балу у императорской четы или уйти в монастырь. Наше высокое общество прощает все, кроме приравнивания его к низшим. Это у простолюдинов возможен расчет и брак молодой девушки со стариком, у нас только высокие чувства. Если нас называют "ваше благородство", так мы и должны быть благородными, хотя бы внешне.

Я завернула за угол, где меня ждал симпатичный пяти палубный пароход. Улыбнулась помощнику капитана, встречающего пассажиров у трапа, отдала саквояж матросу и поднялась на палубу.

Если подумать, что я знаю о работниках короны? Политики, советники, чиновники, еще раз политики и целый полк секретарей. Дэршан возглавлял ведомство охраны, его заместители тоже были из высшего общества, но большинство благородных старалось не пачкаться уголовными делами, а уж до бытовых им точно не было дела. Правда, в последнее время стали набирать "популярность" политические дела, и созданный недавно отдел защиты и безопасности граждан при охранном ведомстве тоже возглавлял дэршан, но работающих с народом среди них было мало. Опять же не вязался у меня образ мужчины, занятого серьезной работой, с шантажом.

Кто в остатке? Советник? Я представила тучную фигуру советника ВанРогдаха, сравнила со спиной "жениха" и решительно отмела эту версию. Спина была широкой, без намека на длительное пребывание в мягком кресле чиновника высокого ранга. Тогда секретарь. Амбициозная сволочь, имеющая доступ к политическим делам и решившая получить хорошую партию с отличным приданным без особых на то усилий.

"Сволочь"! Не свойственное дарьете слово слетело с губ, и шедший впереди матрос запнулся, обернулся — в глазах читались вопрос и собирающаяся грозовой тучей обида.

— Простите, это не вам.

Мужчина пожевал губу и спросил:

— Вас кто-то обидел, дарьета?

Следом повисло невысказанное: "И потому вы путешествуете одна?"

Вот кто их берет на корабль таких умных, а?

— Вам показалось.

Мой сухой ответ словно выплеснул на матроса ведро ледяной воды. Он съежился, пробормотал что-то неразборчивое и явно нелестное, и двинулся дальше. Надо ли говорить, что саквояж мне практически зашвырнули в каюту, а протянутые чаевые проигнорировали. Нет, ну какая вопиющая гордость для простого матроса.

— Можно?

В каюту заглянула средних лет женщина, за руку которой цеплялось чудо лет трех.

Я быстро спрятала за спину ладонь, с примотанным к нему дневником, от которого только что собиралась избавиться. Второй класс! Вот же сын бездны! Как я могла забыть, что каюты здесь двухместные!

Стоящая на пороге женщина была одета чисто, но скромно, в отличие от топорщащегося кружевами костюмчика ребенка. Все ясно. Няня и подопечный.

— Конечно, располагайтесь.

И я, накинув на правую руку плащ, вышла на палубу.

Мы уже покинули порт Рильсгара. Пароход медленно шел вдоль высокого берега. Зеленая вода пенилась у подножия серо-желтых скал, вздымавшихся на уровень верхней палубы. Выше, за скалами, тянулись темные холмы, кое-где еще лежал снег.

Ветер трепал волосы, бросая их в лицо. Ночевка в поезде, день в дороге убийственны для прически. Вот будут у меня свободны две руки, и сразу займусь собой. Душ, свежее платье, прическа. Мои мечты крайне конкретны, чтобы их не исполнить.

Я оглянулась — палуба была пуста. Холодный ветер согнал желающих поглазеть на пейзажи вниз в бар. Лучшего момента и представить себе нельзя.

Медленно, потом торопливо я принялась разматывать узлы на шарфе — Фабиана вязала на совесть. Наконец, последний узел взят, на павший с ним в борьбе ноготь я не обратила внимание. Тут что-то горячее толкнуло в грудь, заставляя поднять взгляд — на мысу стояли двое. Мужские силуэты четко выделялись на синем небе. Было видно, как пританцовывают лошади, разгоряченные быстрой ездой.

Отчего-то стало жарко. Я попыталась медленно отнять руку от книги — но та словно прилипла. Дернула резко и вскрикнула от боли, по коже заструилось теплое — кровь. А стоящий на мысу всадник зачем-то поднял лошадь на дыбы, точно готовился перемахнуть через отделявшую нас полоску воды и очутиться на палубе.

— Этого не может быть, — проговорила, убеждая саму себя, но подсознание было неумолимо — на мысу гарцевал мой "жених".

* * *

* * *

* * *

* * *

*

Руку пекло, но я сроднилась с болью за последнее время. Меня больше занимала мысль, ради чего я страдаю. Ради секретаря, в угоду самолюбия поставившего магическую печать на дневник? И что там хранить? Перечень дел? Расписание начальства или имена женщин, павших от его очарования? В скобочках: польстившихся на звонкую монету.

Еще раз убедилась, что палуба так же пуста, как и пять минут назад. Медленно перевернула ладонь... и зашипела, поминая "жениха" и всю его родословную от сына бездны. Слизь, порожденная испражнением жабы! Гад, вылупившийся в сточной канаве! Муха, ползающая по навозу!

Прикусив губу, я смотрела на вздувшуюся багровыми полосами ладонь. Подозревала, конечно, что отметка останется, но подозревать и получить клеймо воочию — разные вещи.

Задумалась об обмороке. Еще лучше — заснуть и проснуться от этого кошмара. Ну почему мой хранитель не остановил меня, глупую? Почему не вразумил, уронив камень с крыши на голову! Может и встали бы мозги на место!

Хлюпнула носом. Провела рукавом по лицу, стирая слезы. Беда одиночества — никто не пожалеет, не утешит, да и плакать одной не так сладко, как на груди у мамы.

А время-то идет... Мы уже заворачивали за мыс, но парочка так и стояла, провожая нас недобрыми взглядами, будто мы увозили их золото с собой.

Все же надо унять воображение. Принять любителей верховой езды и морских пейзажей за погоню! Нет, милая, вам истории сочинять с таким талантом. А почему бы и нет? Сниму комнату в пансионе, куплю бумагу и...

"Ты доберись сначала до пансиона", — осадил меня здравый смысл.

Замотала кровоточащую ладонь шарфом, достала из кармана плаща убранный туда дневник. Книжица, как книжица. Тиснёная черная кожа, никаких вензелей или золоченых букв. "Жених" предпочитает черное? Вот сейчас размахнусь, и будут ему похороны личной собственности.

Мысль была так заманчива, что рука потянулась за поручень. Остановило одно — для снятия метки требуется источник заклинания.

"Ладно, живи, а пока я заслужила награду". Открыла первую страницу — огненные буквы поползли в воздух.

Заклинание от воровства могло иметь несколько степеней защиты. Первая — сигнализация и метка, позволяющая найти украденный предмет. Вторая включала от двух до множества защит на чтение. Можно было отдельно защитить каждую страницу. Тогда вору становилась доступна лишь первая страница, на которой размещали предупреждение и перечисляли кары небесные для похитителя. И третья, самая страшная, убивала на месте.

Давно, когда наш мир был полон дикости и насилия, воровские кланы держали у себя несчастных, называемых "отмычками", именно для таких дел.

Холодный пот тек между лопатками, когда внезапно очнувшаяся память озвучивала для меня рассказ дяди. Как охотник за редкостями, защиту этих самых редкостей дядя знал превосходно. Я же от испуга забыла все на свете, в том числе и его наставления: никогда не трогать чужие вещи, если есть малейшие подозрения, что их владелец в состоянии оплатить услуги мага.

Я привычно помянула сына бездны, когда следовало благодарить небесного отца за милость, пославшего скупого "жениха", не оплатившего третий уровень защиты. Я жива, когда могла уйти за грань еще вчера.

Жива!

Золотые буквы плясали перед взволнованным взглядом. Не каждый день узнаешь о втором рождении.

"Если выберусь, если останусь жива — стану самой примерной девочкой на свете". Прошептав эту детскую клятву, я всмотрелась в текст.

"Совершенно секретно! Только для высочайшего доступа!"

Ух, мурашки выросли в разы, а паранойя — до тени смерти за спиной.

"Если вам в руки попал данный документ, требуется его немедленно передать сотруднику охранного управления. Не пытайтесь убежать или прочесть! Оглянитесь — за вами уже пришли!"

Каюсь, я не удержалась и оглянулась. Но палуба была пуста, как и море за спиной. А у "жениха" есть чувство юмора, впрочем, на редкость отвратительное.

"До скорой встречи. Начальник СЗИБ ВанДаренберг".

Глава четвертая

Я уже упомянула хранителя, который вчера решил взять выходной? Похоже, он оставил меня навсегда. Украсть бумаги у лучшего сыскаря империи? Наглее будет только позаимствованная корона его величества.

Я оценила свое положение. Честно. Без всяких истерик, жалобных стонов и заламывания рук. Оценила высоту палубы и плещущееся внизу море. Руки легли на поручень. Один шаг — и избавление. Что такое минута мучений, когда меня ждет расплата, настолько страшная, что и представить нельзя.

Нос парохода подняло и с силой опустило вниз, волна растеклась по бокам, достав доверху и щедро окатив меня ледяными брызгами. Я отшатнулась, мгновенно придя в себя. Какое прощание с жизнью? Этот упырь сам возжелал на мне жениться, сам приехал, довел девушку до нервного срыва, а от нервов чего только не сделаешь!

Вот, например, два года назад Жули так нервничала перед первым балом, что перепутала бокалы, выпив предназначенный мужчинам ром. А мы и не сразу поняли, почему ей безумно весело. С тех пор её мама всегда подает подкрашенный ром, который нельзя спутать с водой. Или еще...

— Дарьета, с вами все в порядке?

Я обернулась — высокий юнга переступал с ноги на ногу, явно стесняясь и своего тонкого голоса, и воспаленной кожи лица.

— Осторожней, здесь скользко.

Мы спускались по залитым водой ступеням. А хорошо нас подмочило.

— Капитан мне и говорит: сходи, проверь, есть ли кто наверху, — юнга откашлялся, а я постаралась сдержать улыбку — его попытки выглядеть старше, говорить басом, были забавны. — Знаете, сколько хожу, никогда таких волн в здешних водах не встречал. Просто чудо какое-то.

Ну да, чудо. Специально для глупой меня. Спасибо, хранитель!

Плащ я сняла еще на палубе, скрыв им израненную руку и дневник. Без плаща, пока дошли до кают, продрогла так, что зубы срывались в дробь.

— Ваша каюта, дарьета.

А он милый. И улыбка светлая, и глаза красивые, вырастет — красавцем станет.

Я поймала себя на том, что рассуждаю, точно старая мудрая женщина. Может и старая — невзгоды, говорят, старят, но точно не мудрая.

— Благодарю, у меня к вам одна просьба.

Ой, совсем не мудрая.

— Вы не могли бы дойти до лекаря и взять у него заживляющей мази. Понимаете, я давно не ездила верхом, а пару дней в пути и... вот.

Не выдержала, опустила глаза в пол, ощущая, как горят щеки от стыда.

— Не волнуйтесь, дарьета, отдыхайте, вы совсем замерзли. Мазь я скоро принесу.

С облегчением закрыла дверь, прислонилась к ней и сползла на пол. Слава небесному отцу, каюта была пуста. А то хороша была бы дарьета, сидящая на полу.

Все, хватит рыдать. Нос распух, глаза красные, точно у папаши Карса после трех дней запоя, вернется мой юный спаситель — заикой от испуга станет. Встала и в ванную комнату. В окно, когда забиралась, такая шустрая была, а тут постояла на палубе и расклеилась. Стыдно, дарьета, стыдно. С таким настроением надо было дома оставаться. Была бы уже невестой ВанДаренберга.

Я попыталась вспомнить лицо "жениха". В памяти всплыли отдельные детали: темные волосы, острый неприятный взгляд и жесткая линия губ. Упырь кровавый... Сколько народу погубил! Говорили, дэршан лично допросы проводит и руки у него по локоть в крови.

Какая же я молодец, что сбежала. Лучше жить в другой стране, чем с таким чудовищем в одном доме. Представила, что он подходит, прикасается ко мне... Аж затошнило от омерзения.

И почему его внезапно осенило желанием жениться? Не старый, вроде и не больной. Я пыталась вспомнить все, что знала о Даренберге.

Карьера упыриная, император его жалует. В свете дэршана называют личным палачом. Вот интересно, если жена судьи — судейша, полковника — полковничиха, купца — купчиха, то палача? Палачиха или палачка?

Я решительно повернула кран, наполняющий медную ванну. Начала расстегивать пуговки на платье.

Не о том думаешь, Шанти, не о том. Лучше напряги память, раз не удосужилась узнать от кого сбегаешь до того, как сбегать.

Даренберги. Уважаемое семейство. Тетка "жениха" замужем за дядей императора, что позволяет обратиться к императору напрямую, минуя секретарей. И брак родственника император одобрит, не взирая на мнение невесты. Любой невесты, кроме мезальянса, конечно.

И снова возвращаюсь к вопросу: почему я и зачем такая поспешность?

Я еще могу понять "почему". Наш род знатен, от знаменитой пра-пра-пра-бабки мне, единственной среди сестер, достались каштановые волосы — темное золото, оно же наше второе семейное сокровище. Первое — серебро. Доходы от рудников позволяют обеспечить приличное приданное невесте, а отсутствие высоких покровителей сделать свадьбу быстрой, невесту — сговорчивой. Так уж вышло, что в моем роду нет великих политиков, чиновников или военных. Ковенберхи предпочитают мирные занятия: путешествия, литературу. Страсть к карточным играм тоже, кстати, семейное. И если бы не серебряные рудники, которые до сих пор приносят неплохой доход, мы были бы уже бедны, как мышь в заброшенном амбаре.

Но вернемся к упырю.

Фаби — вот кого мне не хватает! Кузина держала в памяти все мало-мальски известные рода, помнила, кто оскандалился на приеме прошлого года, а кто блистал у императора, удостоившись танца от высочайшей особы. А как она рассказывала! Наискучнейшая новость о чаепитии двух семейств представала в новом, исполненном тайного смысла, свете. Ей бы вести колонку светской хроники — "Столичный вестник" озолотился бы.

Откуда же у меня ощущение, что я недавно слышала фамилию Даренбергов? Кажется, это была новость из разряда: "Сплетня высшего света. Официально не существует, но жалит не хуже гадюки", и вместе с Даренбергом упоминалась женщина. А вдруг этот упырь опозорил бедняжку и теперь пытается уйти от гражданской ответственности? Жениться дважды нельзя, но с точки зрения общественности лучше скорый брак по расчету, чем вынужденный мезальянс по приговору.

В моих мыслях темноволосый мужчина обзавелся рыжими проплешинами, козлиной бородой, клыками и огненными зрачками. Сын бездны, а не человек!

И кто мне поможет? Я перебрала знакомых семьи, с огорчением отвергая одного за другим. Ни у кого из них не хватит сил повлиять на решение императора.

Но если попробовать поговорить с дарьетой ВанДаренберг? Вдруг она не в восторге от выбора сына, как и я? У мам взрослых сыновей всегда на примете есть подходящая невеста и не одна. Решено, отправлю письмо дарьете из Фракании. Слабая, но все же надежда заполучить союзника.

Пароход отворачивал от берега, фигурка на палубе стала крошечной, а он все не мог оторвать от нее взгляд.

Андэр привстал на стременах, кашлянул.

— Молчи, — оборвал Леон слугу, добавив вполголоса: — А что еще можно было ожидать от девицы, ухитрившейся в десять лет задурить голову целому цирку.

— Простите, дэршан, моя вина, — понурившись, проговорил Андэр, и на его лице промелькнул целый ряд эмоций от раскаяния до обиды и раздражения. Подмышки святого Гранда. Надо было так оплошать! Но кто мог подумать? А еще благочестивое семейство.... К чему катится мир, если дарьеты позволяют себе подобное?! Интересно, что предпримет хозяин, когда поймает воровку? Высечет, посадит в тюрьму или еще что-нибудь придумает? Не всерьез же он собрался на ней жениться?

— Твоя, — согласился Леон.

Андэр поежился. Умел хозяин говорить, не повышая голоса, от чего становилось не по себе. И лучше было чистосердечно раскаяться, чем оправдываться: спешил, догонял...

— Вы просили всегда проверять вещи, если они остались без присмотра дольше одной минуты.

— Меньше, Андэр, меньше. Чтобы подсунуть или вытащить из саквояжа специалисту достаточно пяти секунд. Если хочешь и дальше работать на меня, учись на ошибках. В следующий раз противником может оказаться не девица, а кое-кто серьезный.

Ветер на берегу был под стать настроению — холодный, пронизывающий, и Андэр с тоской подумал о чашке горячего чая. Теплая постель после бессонной ночи казалась недостижимой мечтой, ел он вчера вечером, но чай, просто чай без булочки, он по крайней мере заслужил?!

— Понял, дэршан, еще раз простите.

— Что же... урок нам обоим, — усмехнулся Леон, провожая взглядом уходящую с палубы женскую фигурку — золотым бликом мелькнули волосы. — У меня есть работа для тебя. Отправишься в столицу. Хочу, чтобы завтра, нет, не успеешь, послезавтра вечером новость о помолвке была во всех крупных газетах. Встретишься с дэрой Розталь, она поможет.

— Розталь? — с ужасом на лице повторил Андэр. — Та самая Розталь из Вестника?

Это не работа. Встреча с ужасной женщиной — проклятие, и хозяин знает об этом. Но тапочки святого Гранда, он готов на любое наказание, только бы не встречаться с этой женщиной, не видеть её пронизывающий, почище стилета, взгляд, не слышать завораживающий голос, от которого становишься точно пьян, а изнутри лезет такое, что и стыдно вспомнить. А ведь до встречи с дэрой Розталь он никогда не считал себя болтуном.

Что же... Его личный счет к девчонке Ковенберхов растет, точно крапива на кладбище.

— По пути заедешь к Ковенберхам, вручишь перстень и подтвердишь помолвку, — Леон снял фамильный перстень, передал помощнику.

Тот с убитым видом убрал перстень в карман пиджака. Мягкая постель откладывалась на неопределенный срок.

— На станции дашь телеграмму Гриану и Лаксу. Пусть присоединятся ко мне на борту... — Леон замолчал, явно соображая о чем-то. Андэр, знавший хозяина не один год, успел поднатореть в угадывании его мыслей. Потому он спешно, желая загладить вину, полез в седельную сумку, вытаскивая толстый справочник.

— Согласно расписанию судов, которым нас снабдили в Нойзиче, этот пароход идет во Фраканию, — объявил он буквально через несколько минут и добавил, быстро пролистнув пару страниц: — Догнать не получится. "Рассветный", хоть и считается скорым, завтра вечером отчалит из Плеста, а послезавтра утром отправится из Рильсгара. По хорошей погоде вы прибудете во Фраканию с суточным опозданием.

Леон одобрительно кивнул, прищурил правый глаз и с предвкушением произнес:

— Надеюсь, девочка продержится эти сутки без меня.

Андэр удивленно покосился — таким он наблюдал хозяина на работе. Азарт в глазах означал, что еще одна комбинация готовится быть разыгранной, и кому-то из ближних, не моющему руки перед едой или прячущему запрещенный пороховой заряд под кроватью, предстоит свидание с законом в подвалах управления. Но при чем здесь дурная девица, укравшая дневник? Насколько Андэр знал, ничего важного, кроме текущего расписания дел Леон в нем не записывал.

Странности, словно репей, плотно облепили шкуру бедного слуги, и он решительно не знал, что и думать. Но уехать просто так, не задав важного вопроса, не мог. Зайти же решил издалека.

— Скажите, дэршан Леон, вы точно уверены, что хотите, эм, жениться на ней?

Леон бросил последний взгляд на уходящий за горизонт пароход и повернулся к слуге:

— Еще ни разу в жизни я не тратил столько усилий на одну единственную женщину. Знаешь, и за меньшее женятся. К тому же у нее мой дневник. Женившись, я сохраню секреты в семье.

— Но ваша матушка! — с мукой в голосе воскликнул Андэр, дойдя, наконец, до главного, что ожидало его в столице, кроме газет и дэры Розталь.

— Ах, да, матушка, — щелкнул пальцами Леон, — напишу ей сам. Она как раз получит письмо к вечернему чаю и выходу газет

Столиц в Лоранской империи было три. Одна — официальная, с императорскими дворцами, министерствами, университетами и прочими институтами власти, вызывающими как гордость, например музей Искусства, так и стыд — зловещее черно-белое здание центральной тюрьмы.

Лорания, основанная прапрадедом нынешнего императора, была молода. Каких-то двести лет — что за возраст для города! Основали ее вместо погибшей при Великом пожаре деревянной столицы, используя при постройке исключительно камень. Пока шло строительство, функции столицы выполнял портовый город Плест. Летом же двор переезжал на юг, под прохладу гор, в славный город Турей, знаменитый своим изумрудным озером и целебными источниками. Так и остались эти три города в истории, как столицы.

Турей со временем вырос в настоящий город-лечебницу. Летом улицы этого приятного во всех отношениях города отдавались под бесконечные фестивали, выставки художников и спектакли. Здесь можно было спустить деньги в казино, а потом долго лечить потрепанные нервы минеральной водой. Премьеры, получившие право ставиться на сцене Турейского театра, были обречены на успех. Художник, проведший выставку в одном из салонов Турея, получал всемирную известность. Словом, это была культурная жемчужина на юге империи, в которой всегда можно было найти, как приятную компанию, так и проходимцев, с радостью опустошивших бы ваши карманы.

Полной противоположностью ему был Плест. Город-трудяга, город-купец, чьи жители своей скупостью и торгашеством лидировали в анекдотах, наравне с простаком-солдатом, богатырем-пьяницей и любвеобильным дэршаном. Плест был строг днем и настолько же разгулен ночью. Какие пиры здесь закатывались для обмытия успешной сделки!

Крупнейший порт страны. Белокаменное здание биржи. Торговые представительства и отказавшееся возвращаться в Лоранию министерство иностранных дел. Скандал был... впрочем, исключительно в стенах министерства. Император гневался страшно, разжаловал министра, разбил две старинные вазы, но потом принял доводы подданных, оставил министерство в Плесте и даже восстановил министра в должности. Теперь это был город не только купцов и торговых гильдий, но и шпионов, маскирующихся под разные личины, в том числе и дипломатические. Удобно было всем, и шпионам, отправляющих донесения с кораблями, и министерству, эти донесения перехватывающему. Прямая железнодорожная ветка окончательно связала две столицы суточным переездом на Столичном экспрессе.

В этом городе Леон всегда чувствовал себя неуютно. Слишком жарко летом, холодно зимой, а осенью и весной ветра столь буйно гуляли по улицам, что от них не спасало даже пальто из толстого сукна. Вот и сейчас за городом пахло оттаявшей землей, а здесь, в каменных кишках улиц, бродила потрепанная, опустившаяся, но все еще зима.

Леон въезжал в Плест ранним утром. Туман скрадывал город серым покровом, из-под которого, точно кошмары, призраками проступали здания. Плакали запотевшие витрины. Нигде более нельзя было встретить такого количества и такого разнообразия магазинов, как в Плесте. Целые улицы желали одного: обменять звонкую монету или шуршащую банкноту на товар. Мелочь, пустяк, все равно, что именно, лишь бы продать и именно вам.

Леон поежился, запахнул пальто, купил свежий выпуск газеты, который ему вручил мальчишка на площади, и направился в кофейню. Пока откроется министерство, у него есть время выпить чашку кофе и позавтракать.

Департамент министерства иностранных дел, в ведении которого находились страны восточного побережья Южного моря, занимал роскошное здание, эдакий кусочек курорта, неги и роскоши среди деловой сосредоточенности города.

Леон взбежал по белокаменным ступеням, был узнан охранником и пропущен внутрь. Из вестибюля, наполненного щебетом птиц и журчанием фонтанов, он попал во внутренний двор с застекленной крышей. Покосился на портрет возлежащей на кушетке пышногрудой красавицы. Заметил в углу на столике не убранный слугами пустой бокал. Какая работа!? Решительно, это здание было создано для приемов, балов и разврата.

Второй этаж, налево, третья дверь. Два года прошло, а будто вчера был здесь. Время не летит, оно несется штормовой волной, сминая и опрокидывая, и только счастливчики могут оседлать ее, остальные барахтаются в мутности жизни. Права матушка. Пришла пора жениться. Приятно будет знать, что не был смыт, как рисунок на песке, а оставил после себя живые следы: сына и дочку.

— Леон, какими судьбами?

Из-за стола ему навстречу поднялся Шонраж.

Шон, Шонни, Малыш, выпускник академии и просто хороший человек. Они не были знакомы близко — Шонраж выпустился тремя года раньше, но обучение под одной крышей, сон на лекциях у одних и тех же преподавателей, давали право на панибратство.

— И тебе не хворать, Шон.

Они обнялись, поборолись, помяли друг другу ребра, посмеялись и, наконец, расселись по стульям.

Со времени их последней встречи Шон сохранил и тонкую фигуру, и легкость движений, и шикарную шевелюру жгуче-черных волнистых волос. Он отрастил изящную бородку, которая удивительно ему шла. Лишь во взгляде появилось новое и тяжелое, растворившее юношеские наивность и простоту.

Шон был роланцем лишь наполовину. Его мать, красавица из богатой, но не знатной фраканской семьи, прельстилась горячими словами лоранского аристократа, выйдя за него замуж. По приезду в Роланию слова-обещания растаяли, точно туман после восхода солнца, а на большее у аристократа не хватило духа. Семья чужестранку-простолюдинку не приняла. Приданое закончилось быстро, и муж, испугавшись призрака нищеты, быстро охладел к жене, бросив женщину с ребенком на руках.

Тем временем во Фракании было неспокойно, революция рушила жизнь, проливая море крови, перемешивая слои населения, точно песок на пляже, нижних кидая вверх, верхних опуская на самое дно. Возвращаться было некуда, и мать Шонража осталась в Лорании. Здесь они жили на подачки родных мужа, которых едва хватало, чтобы снимать жилье и не умереть с голода.

Когда Шонраж подрос, талантливого и симпатичного мальчика заметили, удостоив стипендии городского правления, открывшей перед ним двери лучшей гимназии города. Учителя прочили ему блестящее будущее, и когда Фракания отмылась от кровавых пятен расправ, и стало возможным вернуться на родину матери, они решили остаться в империи.

А затем Шонраж поступил в святое святых — Императорскую академию, давшую стране многих блестящих полководцев, политиков и финансистов. За заслуги в учебе он, единственный на курсе, был удостоен Звезды Отечества. И выпускной Шон проводил, будучи уже зачисленным в департамент министерства иностранных дел. В совершенстве владея фраканским и лоранским, не было ничего удивительным в том, что он выбрал департамент своей второй родины.

Предательство отца, как ни странно, не озлобило Шонража. Когда они познакомились, Леон, будучи замкнутым от природы, был ошеломлен взрывным буйством, энтузиазмом и фонтаном чистого юмора, под именем Шонраж. Он был первым в учебе, первым на вечеринках и первым идейным вдохновителем шуток и пакостей, учиняемых над преподавателями и студентами. А чего стоило абсолютное лидерство в любовных победах?

Но, к удивлению многих, на свое полное совершеннолетие в двадцать один год Шонраж отказался от фамилии отца, взяв фамилию матери. А как он спускал с лестницы отца, пришедшего поздравить сына со звездой, Леон видел сам. И слышал непривычно злое: "Поздно спохватились, батюшка. Сын не нужен был? А теперь ты ему сам не сдался". Тогда они здорово напились, до беспамятства.

Шонраж, поставив ладони домиком, изучал его внимательным взглядом, потом встрепенулся. Вышел из кабинета, вернувшись с бутылкой в руках.

— У меня тут бутылка "Солнечного ветра" завалялась, не изволишь?

Леон изволил бы, да еще и с удовольствием, но часы показывали девять утра.

— Совсем офраканился, — укоризненно заметил он, — с утра вино лакать.

— Ну прости, — примирительно поднял ладонь Шон, — хотел проверить, ты ко мне просто так или по серьезному делу.

Бутылку он не убрал, оставив темное стекло искушающе сигналить солнечным зайчиком в левый глаз. Леон посмотрел-посмотрел на это безобразие — вспомнилась ночь в дороге, вторая подряд, — и махнул рукой на принципы:

— Наливай.

Шонраж вскинул брови, но говорить ничего не стал, достал два чистых бокала из шкафа, ловко открыл бутылку штопором, маскирующимся под нож для бумаги, и разлил рубиновую жидкость.

— А я, брат, женюсь, — объявил Леон, залпом опрокидывая в себя бокал.

Шонраж сделал глоток, задумчиво покрутил бокал в руке и поставил на стол.

— Если тебе оседлали Даргмейры, прости, при всем моем уважении, я не настолько пал, чтобы устраивать убийство хорошенькой женщины, пусть она и сын бездны во плоти. Впрочем, я знаю парочку не столь принципиальных ребят.

— Спасибо, брат, но я не настолько отчаялся, чтобы просить тебя об этом. А ребята есть и у меня самого

— Значит, дело не в Роалине?

Леон поморщился. Последнее время имя этой женщины вызывало у него привкус плесени во рту.

— Частично, — признался он, — и ты прав, я сглупил, связавшись с Роалиной, но женюсь на другой. Средняя Ковенберхов, Шанталь

— Шанталь, — наморщив лоб, вспоминал Шон, — фея воздуха, чьи волосы, точно нити янтаря, кожа нежнее персика, а глаза — расплавленный шоколад. Прекрасная девушка. Огранить — будет тебе настоящий бриллиант. Поздравляю с отличным выбором, друг.

Леон слушал, не совсем улавливая смысл. Фея... надо же. Кожа — персик... Самая обычная, здоровая кожа. Волосы — янтарь... Нет, Шанталь не рыжая. Волосы у нее каштановые, на солнце вспыхивающие золотом. Глаза темно-коричневые, но можно и с шоколадом сравнить.

Надо бы взять на вооружение эти фраканские штучки, решил он, не зря от них женщины млеют. А что касается огранки, этим он займется в первую очередь, чтобы сидеть не могла, не то что бегать.

— Но я все еще не улавливаю суть дела.

"Если он сейчас отпустит шутку со свечой, в морду дам", — подумал Леон, протягивая пустой бокал. Разговор под алкоголь шел легче.

— У нас возникли некоторые, эм, разногласия, и в данный момент моя невеста направляется во Фраканию с предметом, который принадлежит мне.

Брови Шонража взлетели вверх, рука дрогнула, и пара капель вина упала мимо бокала на стол.

— Ты удивляешь меня уже дважды за утро, — пробормотал он. По глазам было видно, что дело его заинтересовало. И сейчас он просчитывал варианты, строя и отметая десятки предположений.

— Положим, теперь понятно, почему я, — забормотал Шон, пригубливая вино, — Фракания. Сейчас там тепло. Тюльпаны, маки, первая клубника. В этом сезоне, говорят, в моде возмутительно короткие, по щиколотку юбки.

Леон начал тихо звереть. Какая в бездну клубника?! Но друга было уже не остановить. Знаменитое фраканское красноречие, чтоб его.

— Но зачем я? Если только... — он остро взглянул на Леона. — Дело в том, что именно она у тебя взяла? Насколько я знаю, есть только одна вещь, которую ты таскаешь с собой еще со студенческих времен — дневник. Не думаю, что ты записываешь туда своих женщин или иные компроматы, как например, слабость к красным чулкам.

Леон ощутил, как краснеет. Сдались им эти чулки, которые Лили однажды ради шутки засунула ему в карман, а он их вытащил на лекции вместе с носовым платком на глазах у преподавателя и целой аудитории студентов.

— Нет там никаких женских имен, — пробурчал, прикрывая бокалом смущение.

— Выходит, угадал, — широко улыбнулся Шонраж, и Леон ругнулся про себя — попался на простейшую провокацию. Впрочем, с кем он тягается? Шонраж не ловит тупых заговорщиков, не сажает недовольных его величеством, его работа тоньше и сложнее — он курирует шпионов во Фракании и ловит фраканских здесь. И если Леон хочет помощи — придется рассказать все, как есть.

— В курсе лишь трое, будешь четвертым, — он поставил бокал на стол, заметив, как мгновенно посерьезнел друг, так же отставляя вино. — Ты слышал о деле картежников?

— Я в курсе твоего успеха. Бедняга Краус. Такое фиаско карьеры. Он ведь метил в министры финансов?

— Он много куда метил. Проблема в одном, Краус слишком амбициозен и слишком прям для роли главаря.

— Трижды, — отсалютовал бокалом Шон, но пить не стал, — ты идешь на рекорд, мой друг. И кого подозреваешь в роли вдохновителя?

— Всех перебрали, Рольдэр уже стар, ВанРоглов проредили еще прошлый раз. Жан-Жуар исчез, надеюсь, убит. А молодых эти дубины слушать бы не стали.

— Намекаешь на воздействие извне?

— Именно на него и намекаю, — вздохнул Леон, — только беда — осторожны сволочи, так осторожны, что всех следов, точно птица нагадила.

Шон понимающе улыбнулся.

— И ты решил ловить на живца...

Глава пятая

На живца... Шон зрел в корень. В таком тонком деле, как заговоры, когда начинаешь шарахаться от собственной тени, когда страх мешает мыслить здраво, и ты балансируешь между притяжением властью, деньгами и собственной жизнью, игра должна быть тонкой. Вот оторвал Леон ящерице хвост, а она взяла и вырастила новый, в два раза толще и длиннее. А как до головы добраться? Только приманить.

— И что же такое жирное ты решил им предложить?

Леон взял в руки бокал, покачал, раздумывая, потом окончательно решился.

— У генерала ВанБосдха в последнее время разыгралось воображение, и за разговорами молодых офицеров ему чудится бунт. Как, по-моему, там лишь вино, да жажда подражать фраканцам. В первую очередь, их способности всегда и везде волочиться за женскими юбками, а уже потом повторяя лозунги свободы и братства. Знаешь, как это бывает. Красивые женщины, море, пляжи, и, кажется, проверни у нас революцию, и будет так же: вечное лето, не заканчивающееся вино и доступные женщины.

— Молодость — время глупых надежд и иллюзий, но за это мы ее и ценим, — тонко улыбнулся Шонраж.

— Вот-вот и мне заранее жаль этих глупцов, но их слушают не только товарищи, но и солдаты, которые никогда не были во Фракании, зато точно хотят пить вино и любить женщин.

— Значит, ВанБосдх решил подключить к этому делу тебя... Странно, что старик доверил тебе свой курятник.

— Его сильно попросили об этом, как и о том, чтобы дать мне возможность лично отправлять сообщения из расположения части, не прибегая к услугам шифровальщика.

— Подмышки святого Гранда, ты заполучил шифровальные коды?

От сильного волнения Шонраж взъерошил волосы, мигом растеряв щегольской лоск. Он подался вперед, поедая глазами Леона, став удивительно похожим на себя, лет эдак семь назад в студенческую бытность.

— Но, скажи на милость, как тебе это удалось?

— Родственные связи, — пожал плечами Леон, и Шон понятливо кивнул. Хорошо иметь в родственниках императора. Можно обойтись без лишней волокиты и быть крайне убедительным с упрямцем-генералом. Впрочем, Леон умолчал о том, что коды подлежат скорой замене. Буквально через десять дней шифровальщики воинских частей получат новые, созданные по совершенно иному принципу. И у него есть десять дней, лишь десять дней, чтобы вытащить крупную рыбу из мутной воды.

— Дай подумать, — Шон остановил открывшего было рот Леона, — коды ты записал в дневник. Умно...

— Дневник и есть журнал кодов, — подтвердил Леон, — а для правдоподобности, на него наложил защиту сам Чернобородый.

— Магистр еще не отошел от дел? Впрочем, ради своего крестника он, конечно, вышел из затвора. Что же... дело ясное. Хотя приманка так себе... По мне, так слишком нарочита, но твоя невеста? Ты уверен, ей это не повредит?

Леон раздраженно щелкнул пальцами. Он и сам хотел бы все отменить, а самозваную приманку проучить как следует, но, увы, машина слухов уже начала свой бег. Три дня назад на посольском приеме во дворце он демонстрировал всем желающим защиту дневника, отшучиваясь от вопросов о скрытых в нем тайнах. А потом нужные люди шепнули, кому следует, что именно прячет начальник СЗИБа, и куда он вскоре должен отправиться. А отправится он, как обычно, без охраны — личный помощник не в счет.

— Смотри, — Леон достал из кармана пиджака сложенную вчетверо газету, раскрыл нужную страницу, повернул к Шону.

Тот быстро просмотрел заголовок статьи "Сегодня знаменитый чудотворец прибывает с гастролями в Лоранию", хмыкнул, потом недовольно проговорил:

— Прям целый чудотворец и по твою душу?

— Не сам, конечно, кто-то из его учеников, но еще три дня назад эта знаменитость и не собиралась к нам. А вчера, мне доложили, взломали лабораторию магистра. После последовавшего взрыва и пожара мало что осталось, но взломщик ушел живым. Уверен не один, а со слепком поставленной на дневник защиты.

— Допустим, — побарабанил пальцами по столу Шон, — я готов поверить, из уважения к тебе, что дневник оказался у девушки случайно, но что дальше?

— Да ничего ей не грозит, — дернул уголком губы Леон, прекрасно понимая причину недовольства друга. Он и сам чувствовал себя неуютно, но что мог поделать? Попросить парней Шона стукнуть её по голове и спрятать? Не хотелось бы начинать семейные отношения с такого. Или выкрасть дневник? Но без разрыва связи с печатью — это бессмысленно. К тому же, он не виноват, что она влезла в операцию! А на нее столько усилий потрачено. Нет, пусть все идет, как должно.

— Я уже отправил рапорт об отпуске в связи с помолвкой. Кстати, можешь дать объявление в "Вестник посольства"? Текст я набросал.

Шон, все еще хмурясь, забрал у него лист бумаги.

— Дело, конечно, твое, мои ребята встретят девушку, присмотрят и с магом помогут, но издалека, если не хочешь, чтобы мы их вспугнули. И ты уверен, оно того стоит?

Леон пожал плечами. Уверенность в их деле — губительна. Лучше всегда переоценивать противника, чем наоборот.

— Шон, они не душегубы. Если до этого работали филигранно, то и сейчас не станут мараться. Шанталь ничего не грозит. Подбери ей болтливого мага, и, готов биться об заклад, дневник украдут в тот же день. Она и не заметит ничего. Твоим ребятам надо будет обеспечить ей прикрытие лишь на сутки, потом я её заберу.

— Ну хорошо, — сдался Шонраж, — свяжусь со своими, вот только одна загвоздка, — и он выразительно замолчал.

— Что еще? — раздражаясь, спросил Леон. Физиономия друга сделалась такой... выразительной.

— Фракания, — произнес он мечтательно, делая взмах рукой, точно поднимая тост, — первая клубника, море, вино...

Леон ощутил, как лицо опаляет гнев.

— Но специально для тебя могу подобрать в сопровождение кого-нибудь, эм, посолиднее.

Леон молча переваривал услышанное. Фракания всегда славилась своим развратом, даже воздух там, говорят, был особенным. И он как-то не думал о случившемся с этой точки зрения. Мысль, что его невеста ступит на эту, полную темноволосых щеголей-искусителей, землю, вдруг оказалась чудовищно неприятной.

"И понесло же её именно туда!" с раздражением подумал он.

— Нет, выбери лучших. А с остальным... я разберусь сам.

Сутки, всего лишь сутки. Даже если какой-нибудь молокосос и задурит Шанталь голову, он с этим справится. А вот если эту самую голову его невеста потеряет, будет гораздо хуже.

Что делает с человеком простая вода. Вот, кажется, всего лишь вода, а сколько положительных эмоций дарит. И мир светлеет, и проблемы съеживаются, и за спиной на пару мешков меньше на плечи давит.

Закутавшись в банный халат (сервис паромной линии радовал), я вышла в каюту. Моя соседка еще не вернулась, на столике ожидала мазь. Жизнь, определенно, налаживалась. И у меня впервые появилось чувство, что я смогу выпутаться, найти выход. Зайчонок, маленький, серенький, но быстрый. Лис и волков ему не победить, но ускользнуть от острых зубов... Именно так, ускользнуть. Помнится, я ненавидела занятия телесными упражнениями в пансионе благородных девиц, чувствую, теперь придется усиленно заниматься бегом.

Ладонь саднило и жгло, но прохлада мази притупила боль, добавив еще толику хорошего настроения. Я переоделась в платье кузины. В груди и плечах оно было тесным, и первым делом, как устроюсь во Фракании, я решила заняться гардеробом.

Оглядела себя в зеркале. Серое с белой полоской кружев платье мне категорически не шло, зато четко указывало статус — воспитанная и бедная, как мышь, и такая же серая, девица. Если убрать волосы под шляпку, глаза спрятать под вуалью — пожалуй, меня и родной отец не узнает.

Мне действительно везло. Под защитой семейства Боргвейн я добралась до порта: не обманутая, не ограбленная и не доставленная в участок, как подозрительная личность. Но во Фракании придется быть осторожной. Я достала из саквояжа нижнюю сорочку, пару носовых платков, нитки с иголкой. Займусь шитьем — потайные карманы под платьем спрячут от ворья драгоценности и деньги.

Пароход мерно покачивался на волнах, окружающие воды Рильского залива, впадающего в Южное море, дарили ощущение безопасности. Не обернется же мой кошмар спрутом, чтобы вылезти из воды на палубу, и спросить, грозно растопырив щупальца: "Где дневник, несчастная!"

Кстати, дневник. Я достала саквояж, куда убрала книжицу. Если печать не убила сразу, не убьет и теперь. Сумасшествие, конечно. Зачем оно мне, секреты службы защиты граждан? Мало того, что неприлично, так еще и небезопасно.

Я представила себе нашу встречу. "Вы заглядывали в дневник, дарьета?" "Нет, что вы, как можно". Почему-то во взгляде "жениха" читалось разочарование.

Схожу с ума... И возникает крамольная мысль, а соблюдали ли чистоту крови мои предки? Может у нас в роду были разбойники? Иначе откуда мысль о чужих секретах вызывает непреодолимый зуд под лопаткой.

Положила ладонь на темную кожу обложки. Странно, боль притихла, а тепло разлилось по коже. Отняла руку — вернулись мерзкие ощущения от заживающего ожога. Ничего не понимаю! Это такая извращенная шутка, дорогой "жених"? Сначала мучить, а потом дарить исцеление? Ладно, оставим этот феномен до Фракании. Без мага я все равно не разберусь, как работает печать. Ясно одно, она сейчас, точно путеводная звезда для моряков, указывает мое местонахождение жениху.

Нет, нельзя идти на поводу у внезапно проснувшихся разбойничьих генов. Искушение на то и есть искушение, чтобы с ним бороться, говаривала наша воспитательница пансиона.

Я решительно убрала дневник под подушку и принялась за шитье.

Эх, мне бы сейчас интересный роман, чтобы отвлечься. На худой конец, болтушку Ризанну в компаньонки, вот кто заговорит любого, даже изнывающего от любопытства разбойника.

Ну, какое бесстыдство! Дневник снова лежал передо мной на кровати. Точно сам сын бездны его подсовывает.

Я крепко зажмурилась, чтобы не видеть черной кожи, не ощущать, как рука ложится на теплую обложку.

А кто узнает? Здесь только я и дневник.

Приоткрыла один глаз, потом второй. И что тут у нас? Первая страница, грозное предупреждение. Да-да, я в курсе, что вы идете за мной, мой наигрознейший "жених". Но хотела бы я посмотреть, как вы попадете на судно по воде.

Вторая страница. Адреса, фамилии, заметки о встречах и вызовах в департамент. С ума сойти, я держу в руках дневник палача империи. Аж мурашки по коже!

Еще пара страниц таких же заметок, понятных только хозяину дневника, а вот потом.

Стоп-стоп. Что за бред? Буквы, сплошняком, по горизонтали и вертикали, словно набранная сумасшедшим газета. Слова, рядом символы. Опять таблицы. И так почти до конца. Какой-то шифр. Нет, не то, но близко.

Я откинулась на подушку, кусая губы. В голове было пусто, кроме единственного: код.

Никакой это не шифр, это код к шифру. Без разницы, к какому ведомству он относится и что именно им шифруют, главное, это действительно государственный секрет. Лучше бы были имена любовниц, честное слово.

Избавиться, как собиралась, от дневника теперь не получится. Совести не хватит. Пусть я и не восторге от политики нынешнего императора, но я — роландка. Это моя страна, и я не стану выкидывать её секреты на фраканскую помойку.

Придется думать о том, как подбросить дневник в посольство. Там разберутся, а мне срочно уезжать вглубь страны. Теперь понятно, зачем "жених" поставил печать защиты на дневник, но мне от этого не легче.

Я решительно захлопнула дневник, убрала на самое дно саквояжа, прикрыв вещами, потом подумала и нашла подходящий по размеру платок. Исключим случайность — пусть дневник побудет на мне, поношу его, как самое драгоценное, под грудью.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Ровно через трое суток мы, порядком измотанные качкой, которая нас преследовала последнюю ночь, с облегчением увидели берег. Через час наш пароход бросил швартовые в порту Фракании. Бледно-зеленые пассажиры толпились на палубе, стремясь поскорее ощутить под ногами твердую землю. Я тоже была в их числе. Меня все еще мутило, духота каюты вызывала приступ паники и не только ее. Я обожала море, но, как и многие, соприкоснувшись со штормом, предпочитала обожать сине-зеленую громаду воды с берега.

Поискала глазами свою соседку, помахала ей рукой. Эти дни мы встречались лишь поздним вечером, да ранним утром. Тяжело быть няней пятилетнего шалопая, у которого шило в одном месте, а родители настолько заняты собой, что ребенка воспринимают как обузу. Няня в таком семействе — точно мать-одиночка без родственников. Ребенка можно оставить лишь тогда, когда он спит. Они так и стояли на палубе: няня с ребенком, а в паре метров от них семейная пара: прекрасно одетая красивая женщина и чуть полноватый мужчина с красным лицом.

Я отвернулась от них. Меня ждала Харца и много-много проблем.

Прекрасный город севера Фракании лежал, широко раскинувшись в пойме Желтой реки. Сразу за городской чертой начинались золотистые пляжи, щедро усыпанные белыми виллами знати, но сам город жил портом. Здесь сходили на берег богачи, авантюристы, бедняки и простые смертные, жаждущие поймать кусочек удачи южного солнца. После революции свобода вдохновляла не только поэтов. Десятки обществ открывались и закрывались, оставляя обманутых граждан ни с чем. Здесь можно было разбогатеть за один день и так же быстро все потерять. Дядя рассказывал, как одно общество продавало всем желающим земли на других планетах, и находились сумасшедшие, покупавшие себе тысячу акров, где-нибудь за миллион световых лет от родной планеты. Безумство правит миром! Но сейчас мне, преступившей закон, находящейся в бегах, нужен был хаос этого города, потому что я собираюсь нарушить закон еще раз.

Я сошла с трапа — ну здравствуй, Фракания — и замерла, оглушенная буйством портовой жизни. Тысяча запахов сбивала с ног. Одуряюще пахло специями, жареным мясом и чем-то сладко цветущим, остро воняли гниющие водоросли. В воздухе волнами носился запах свежей рыбы, человеческого пота, немытых тел и навоза.

Перед глазами гудела, толкалась, куда-то стремилась, ругалась, плакала разноцветная и цветнокожая толпа. Блестели от пота чернокожие здоровяки грузчики, щеголяли в ярких халатах длиннобородые мужи, а от вида некоторых женских нарядов мне стало нехорошо.

Пронзительно орали ишаки, им вторили мяукающие вопли чаек, над крышами беззвучно скользили ласточки. Под ногами хлюпали гнилые фрукты, шуршали обрывки бумаг, скрипела солома и опилки.

Вместе с потоком пассажиров я устремилась к выходу. Мне хотелось одного — выбраться отсюда, желательно целой и невредимой. Упрятанные драгоценности кололись сквозь тонкую сорочку, живот сдавливал дневник. Я ощущала себя шпионкой, идущей на задание.

Соберись! Тебе еще мага искать.

Перед зданием портовой службы очередь шла мимо лавочек. Кто-то уже сидел на них, обмахиваясь веером. Если весной здесь так жарко, то что будет летом?

Я медленно двигалась следом за шумным семейством: четыре дочки болтали непрерывно, мама стоически отвечала, отец, приняв важный вид, был занят документами и багажом. Шаг за шагом мы продвигались к выходу, пока мой взгляд не зацепился за оставленную на скамейке газету. Это был "Посольский вестник", выпускаемый Роланской империей и, видимо, оставленный кем-то из встречающих.

Крупный, возмутительно жирный заголовок на верху открытой страницы сразу бросался в глаза.

"Помолвка члена императорской семьи".

Любопытно, кто там женится? Я три дня вне родины, а уже интересуюсь светской хроникой. Это ностальгия, не иначе.

"Вернейший и достойнейший слуга его величества, представитель знатной и богатой семьи, награжден .., представлен .., имеет чин..."

Что же, еще одного перспективного жениха моя мама может вычеркнуть из списка.

И кто же у нас такой умный, да красивый?

"ВанДаренберг"

Что? Я медленно перечитала фамилию жениха. Не выдержала, сделала шаг до скамейки. Ноги не держали, и я без сил повалилась на сидение. Дрожащими руками взяла газету, поднесла к глазам и, ужасаясь, прочитала:

"Леон ВанДаренберг и Шанталь ВанКовенберх объявляют помолвку. Пожелаем молодым долгой и счастливой жизни".

* * *

**

— Смотрите, вроде наша.

Высокий темноволосый мужчина с аккуратной бородкой и характерной внешностью сына юга, внимательно разглядывал людей, двигавшихся к пункту проверки документов.

— Волосы, — он достал лист бумаги, сверился, — "т.рыж". Рыжие, так и есть. "Рост ср. Пр. рук. ран". Смотрите, дэр Шковальни, саквояж в левой несет, а правая платком замотана. Глаза отсюда не разглядеть, но она эта, клянусь бородой.

Шковальни громко фыркнул в пшеничные усы.

— Сам ты рыжий, а эти волосы называются каштановые.

— Пусть у вас там каштановые, — не согласился Чарнец, — а у нас, если женщина рыжий, значит, рыжий и есть.

— Рыжая, дурень, учишь тебя, учишь языку, а как бестолочью был, так и остался, — беззлобно ругнулся его напарник — кругленький, плотно сбитый мужчина, на вид разменявший пятый десяток. Он снял цилиндр, вытер вспотевшую лысину платком, неодобрительно покосился на солнце и со вздохом водрузил цилиндр обратно.

— А идет — точно плывет, — восхищенно прищелкнул языком Чарнец, — хороша, красава. Я бы прогулял такую вечерком. О! газету заметила. Ну, точно она. Смотрите, Шковальни, побледнела как. А если в обморок? Вот помню, встречался я с одной дарьетой, так та по десять раз на день в обморок падать изволила. Тонкая натура была, н-да...

Но Шковальни уже не слушал, потому как болтать фраканцы могли бесконечно, а дело ждать не будет.

— Встречался он, — фыркая, точно рассерженный кот, бормотал себе под нос Шковальни, идя к скамейке, — ему со столбом головой встречаться, а не с дарьетой. У, сын блуда...

Он медленно, словно раздумывая о чем-то, прошелся мимо скамейки. Сделав пару шагов, замер, развернулся и подошел к сидящей на скамейке девушке. Момент был ответственный — первый контакт с подопечной должен был пройти идеально. Запорешь — придется другого искать. Ну не Чарнеца же к такому цветку подсылать? Загубит же девчонку, мерзавец.

— Простите, дарьета, вам плохо? Может, врача позвать?

Я не сразу поняла, что невысокий, полный мужчина обращается ко мне.

— Дарьета, вам нехорошо?

Если раздираемая иголками боли душа, покрывающееся коркой страха сердце, ватные ноги и пустая голова — это нехорошо, то можно и так сказать.

— Может врача?

Врач. Больница. Расспросы.

— Нет-нет, — затрясла головой, — это все шторм. Нас ночью так качало...

— Понимаю, — сочувственно улыбнулся мужчина, и вокруг его круглых глаз разбежались лучики-морщинки, — сам не люблю это дело. Подождите немного, на воздухе дурнота пройдет. Но если станет плохо, могу рекомендовать отличного врача. Полгода, как перебрался из империи, лицензии местной еще не получил, потому принимает лишь своих и берет недорого.

Мужчина выжидательно замолчал, и мне показалось, что даже его короткие жесткие усы встопорщились в нетерпении. А я растерялась... Мне не врач, мне сейчас петля нужна, ну или револьвер. Представила, как интересуюсь: не знает ли, уважаемый, где тут можно приобрести оружие. Недорого. Очень надо. Зачем? Либо самой застрелиться, либо жениха пристрелить. Жениха... Теперь это слово можно было без мысленных кавычек употреблять.

— Простите, забыл представиться, дэр Розталь, владелец компании Розталь и Ко. Три года, как варюсь в этой жаре. Моя драгоценная постоянно шутит, что из белого колобка я скоро стану жаренным.

Я слушала этот негромкий мягкий голос, ловила сочувствующий взгляд и оттаивала. Голова очищалась от тумана. Уходило истеричное: "Бежать", словно за моей спиной уже стоял он — мой палач, а по совместительству палач его императорского величества.

— Фабиана Локшэр.

Я улыбнулась, подозреваю, это было жалкое зрелище, потому как дэр Розталь дернулся, заморгал, потом решительно сел рядом и практически приказал:

— А запишите-ка адрес врача. Мало ли как оно обернется.

Я машинально взяла протянутый мне карандаш. Вздрогнула, когда взгляд упал на объявление о помолвке, но крепко стиснула зубы и приготовилась записывать адрес врача поверх текста газеты.

— Он маг? — уточнила, когда адрес был записан, а бдительный дэр Розталь проверил, не допустила ли я ошибки.

— Первостатейный, — заверил меня мужчина, — сейчас таких и не выпускают уже. А по мне, так какой ты врач, если не можешь внутрь человека заглянуть.

Я согласно кивала и поддакивала в нужных местах. По мне, так маги, пусть их и осталось немного, должны заниматься исключительно целительством, а не ставить печати на дневники.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Глава шестая

— Скажите, дарьета Локшэр.

— Дэра, — поправила мягко. Пора отвыкать от высокородности. Я — небогатая, образованная дэра, приехавшая в Фраканию к своей дальней родственнице, чтобы стать у нее компаньонкой.

— Да, простите, — мягкий взгляд дэра Розталь вдруг приобрел остроту клинка, и мне на мгновение показалось, что за серыми глазами мужчины прячется кто-то другой, и мягкости в нем ровно столько же, сколько в куске железа. Отвела взгляд — ну здравствуй, паранойя. В первом встречном уже мерещатся агенты короны. Так и до сумасшествия недалеко.

Мы шли к небольшому, одноэтажному зданию, в двери которого втекал непрерывный поток людей. Для высокородных, а также дэров, к которым относились военные, купцы, чиновники и духовенство был устроен отдельный вход. Туда мы и направились, вслед за знакомым мне семейством с няней и малышом.

— Знаете, я часто лезу не в свое дело, — сокрушался дэр Розталь, придерживая для меня дверь, — еще раз простите, если мой вопрос покажется вам бестактным, но вам есть, где остановиться?

Я медленно повернулась к мужчине. Вопрос для высокородной дарьеты был... неприличен, ну а для той, кто первый раз в этом городе, кто в бегах и у кого дневник с государственной тайной под платьем?

— Вы не бойтесь, я без умысла, — забормотал дэр Розталь, уловив эмоции на моем лице.

— Вы тратите на меня столько времени...

— О, пустяки! — он сделал вид, что не заметил намека, — мне приятно помогать соотечественникам, да и пароход с моим партнером задерживается. Это только из империи они приходят вовремя. Так что торчать мне здесь еще часа два.

Сзади кашлянули. Семейство уже прошло проверку документов, и пожилой чиновник ждал лишь меня.

Я протянула документы. Мимолетом отметила, что рука не дрожит. Страх перед большим, глушит малое. Я боялась жениха, вот кто был моим личным чудовищем. Что перед ним простой чиновник из порта?

— Дэра Локшэр? — с неприятным недоверием во взгляде уточнил чиновник, поднимая глаза от бумаги. На его месте, я бы тоже засомневалась. Описание внешности в бумаге сильно отличалось от, гм, оригинала. Совпадали разве что рост и возраст.

Внутри словно кусок льда образовался, воздух в комнате сделался вязким и никак не хотел проходить в легкие. Я успела представить холод наручников на запястьях, а потом злость вытеснила остальные эмоции. Какого сына демона я должна что-то доказывать?

— Да, это я, — ответила по-фракански и кивнула с царственным видом, ощущая на голове призрачную корону, а за спиной не менее призрачную личную гвардию.

Мужчина опешил. Сглотнул. Посмотрел зачем-то мне за спину, словно действительно увидел там гвардейцев. Я же глядела на него, как смотрят высокородные на грязь у своих ног. Ненавижу так делать, но с чиновниками по-другому нельзя. Дай им волю, мигом повяжут циркулярами, опутают справками и прощай мой гениальный план.

— Д-добро пожаловать во Фраканию, — проблеял чиновник, возвращая бумагу. Косил он при этом исключительно мне за спину. Я забрала документ (надо же ни одного лишнего вопроса) и тоже оглянулась. За спиной обнаружился дэр Розталь с еще больше покрасневшим лицом. Поймав мой взгляд, он снял цилиндр, принявшись обмахиваться им.

— Прошу, дэра, — указала он на дверь, ведущую на улицу, — я провожу вас.

Выходя, я бросила быстрый взгляд через плечо, показалось дэр Розталь что-то сунул в руку чиновнику. Я нахмурилась. Продажность чиновников — дело известное. Не хотелось думать, что Розталь, к которому я успела проникнуться добрыми чувствами, поощряет эту порочную систему. Впрочем, не мне его судить. Если он ведет дела через порт, то наверняка вынужден давать взятки. И жаркая Фракания вдруг сделалась чудовищно грязной, как тот попрошайка, что кинулся мне в ноги, стоило сделать шаг на улицу. Вцепился пыльной рукой в подол, дернул требовательно, вереща по-фракански о голоде, муках и моем милосердии. А от самого дух стоял такой, точно он не просто пил, а купался в вине.

— Пшел вон, ворюга.

Нищий ловко увернулся от кончика ботинка дэра Розталя и, не разгибаясь, нырнул в подворотню.

— Осторожнее с ними, дэра. Стащат кошель и не заметите. Вижу, вы говорите по-фракански? Узнаю, имперское образование. Эй, малый, — он махнул рукой, подзывая возницу, и повернулся ко мне. — Куда вам?

Я замялась. Дэр Розталь с видом добрейшего дядюшки терпеливо ждал моего решения. С другой стороны, ну чего я боюсь? Что он отправит меня в бордель? Ерунда, какая.

— Моя родственница, понимаете, у нее пять кошек и три собаки, а мне хотелось бы отдохнуть с дороги, — вздохнула, потупившись. Врать было противно. Точно грязь во рту жевала, — я была бы благодарна...

Лошадь фыркнула, нетерпеливо переступила копытами. Возничий же, глубоко натянув соломенную шляпу, неподвижно восседал на козлах.

— Дорогая, — всплеснул пухлыми руками Розталь, и от его широкой улыбки на пухлых щеках мне стало весело, — какие благодарности! Разве вы не знаете закон чужбины? Свои всегда помогают своим. Иначе нам не выжить. У дэры Ластины чудесные комнаты. Вам понравится. А вечером я загляну, узнаю, как вы устроились.

Он помог мне забраться в открытую повозку, ловко для своей комплекции вскочил на ступеньку и громко произнес адрес. Возничий кивнул. Тронул вожжи. Повозка медленно поползла по круглой площади, в центре которой возвышался небольшой фонтан. Я обернулась, помахала смотрящему мне вслед мужчине, а потом окружающий город целиком завладел моим вниманием.

Я любовалась деревьями с крупными белыми цветами, смотрела на прогуливающихся женщин в коротких, по щиколотку платьях, таких ярких расцветок, что, казалось, по улицам гуляет целый цветник. Улыбалась мальчишке с подносом рассыпанной алой горкой клубникой. И непривычно мягкий, соленый воздух этого города пьянил не хуже вина.

— Красавица, да? — подошедший Чарнец, поставив ладонь к глазам, смотрел вслед повозке. — Такая мягкая, округлая, не то что ваши женщины-щепки, где и ухватить не за что.

— Опять ерунду мелешь, — поморщился Шковальни, — лучше езжай к Ластине, да смотри, упустишь девочку — голову откручу, а если попробуешь подойти, — он прищурился, протянул руку — парень вздрогнул, попятился, но Шковальни лишь стряхнул пылинку с его плеча, — оторву все, что между ног, понял? А чтобы лучше дошло, я тебе потом покажу его жениха. Он, говорят, любит лично проводить допросы задержанных.

— Так это, — парень шумно сглотнул, — я же на вас работаю.

— Вот и работай, — милостиво кивнул Шковальни, — только не путай работу с личным, понял?

— Понял, понял, — закивал головой Чарнец и вдруг резко свистнул, вспугивая стаю голубей с крыши. Пробежался, запрыгнув на ходу в повозку, хлопнул по спине, сказав что-то недовольно повернувшемуся к нему возничему, и укатил.

— Позер, — фыркнул в усы Шковальни. Он развернулся и зашагал обратно в порт, надо было телеграфировать об успехах начальству. Девчонка встречена, определена на постой, адрес мага получила и с помощью взятки прошла контроль по чужим документам.

Минут через пять, когда фигура Шковальни потерялась в толпе на пристани, из подворотни вынырнул нищий. Он выпрямился, растеряв свой сгорбленный и болезненный вид, отряхнул рукав рубашки, понюхал его, сморщился, вдохнул, затем огляделся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, торопливо зашагал по улице. Адрес, куда направилась девица, он расслышал хорошо, как и саму девицу разглядел, чьи приметы ему передали вчера.

Толстяк не выглядел опасным. Местный. Один из многочисленных торгашей-неудачников, крутящихся в порту в поисках наживы, а больше никого с девицей не было.

После того, как он убедится, что девица заселилась в пансионе у Ластины, можно и помыться, а то воняет от него — хуже помойного кота. А там и доложить — девица прибыла и можно действовать.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Два дня назад. Столица Лоранской империи.

Полумрак собора был холоден, между рядами колонн стояла глубокая тишина, и в ней таилось предупреждение: здесь не место для смеха и баловства. На мраморные плиты пола из круглых окон, что находились под правой частью крыши, падали столбы света. Слева, в скопившейся у стены тьме, дрожали огоньки высоких, в человеческий рост, свечей.

Небесному отцу принадлежал день. В его руках был свет, солнце, рождение младенцев и пища земная тем, кто жил в мире Астэры.

Ночью во власть вступала его супруга — Великая мать. Она ведала снами, болезнями, к ней уходили, когда приходил час покинуть этот мир.

Вместе они создавали, вместе правили, наделяя некоторых из своих созданий частичкой божественного света, и тогда мир получал благословление или проклятие, если святого по ошибке принимали за нечисть.

Но была иная тьма. Чернее безлунной ночи, страшнее полнолуния на погосте, опаснее стаи волков в зимнем лесу. Сын, что был сотворен, дабы воплотить в себе земное и божественное. Сын, что предал свою суть, избрав дорогу зла. Сын, что возжелал стать выше родителей, и чья зависть исторгла его из мира в небытие.

Бездна. Не жизнь и не смерть. Ничто, в котором растворяются миллионы заблудших душ. Слабый исчезнет за столетие, сильный продержится тысячу лет, а сын бездны — вечность. Тело, последовавшее за ним во тьму, до сих пор связывает его с миром Астэры. Ненависть дает силы возвращаться в этот мир, а жажда власти — забирать души с собой.

Потому в соборах империи полы из черного мрамора, дабы каждый входящий помнил о бездне, готовой поглотить его бессмертную душу. Правую часть освещал дневной свет, левую — огни свечей, так похожие на россыпь звезд на черной подушке ночи.

Человек, стоящий перед свечами, казалось, не мог оторвать взгляд от трепещущих огоньков. Дневной цикл служб был закончен, потому в соборе было пусто. Но через пару часов народ начнет собираться на ночную. Придут женщины, мечтающие о хорошем муже. Придут матери, молящиеся за благополучие детей. Заглянут мужчины, страдающие от телесных недугов и надеющиеся получить исцеление. До утра останутся лишь сестры, посвятившие свою жизнь Великой, а с рассветом их сменят братья. Собор был открыт в любое время дня и ночи.

Пламя свечей встрепенулось, наклонилось от порыва ветра. Мужчина вздрогнул, заозирался.

— Вы нашли его?

Голос глухо прозвучал из темноты. Мужчина прищурился, но смог разглядеть лишь тень. Человек встал так, чтобы ни один отсвет пламени не падал на него.

Мужчина раздраженно дернул плечом. Поправил щегольской темно-синий платок на шее.

— Его нет в империи.

Был он молод и говорил с легким акцентом. Ухоженное лицо и пудра грима на плечах многое бы сказали внимательному человеку, но тому, кто пришел к нему на встречу, и так было известно о нем все.

— Он движется. Направление юг, юго-восток или запад. Точнее скажу, когда объект остановится.

— Вы уверены? — раздраженно поинтересовалась темнота.

— Я шесть раз проверил, — гордо вскинулся молодой человек, а его красивое лицо покраснело от досады, — ошибка исключена.

Темнота помолчала, обдумывая.

— Хорошо, продолжайте следить. Дайте знать, если объект прекратит движение.

Дернулись свечи, точно стремясь удержать неизвестного, а через мгновение мужчина остался один.

Худенький невзрачный человек в сером пальто сбежал по ступеням собора. Свернул в переулок. Тени были его любимицами. Они укрывали, они позволяли остаться незамеченным, что при его роде деятельности было весьма полезным.

Отойдя от собора, мужчина остановился, обдумывая услышанное.

— И куда же ты его отправил? — проговорил вполголоса. Досадливо поморщился. Ведь говорил патрону — дело попахивает ловушкой. Внешне не подкопаешься — он лично проверял информатора — но чутье твердило обратное. Только патрон, поиздержавшись, желал подзаработать, а за коды шифра южные соседи империи, пребывающие в постоянной готовности пощипать богатому соседу перья, выложили бы приличную сумму золотом.

Мужчина потер мочку уха, раздумывая. ВанДаренберг пределы империи не покидал, иначе бы ему доложили об этом, но проверить надо... Придется навестить кое-кого, чтобы убедиться, что он ничего не упускает из вида.

Редакция "Столичного вестника", не смотря на поздний час, светилась огнями. Около подъезда постоянно останавливались пролетки, кареты, автокары. Каждую минута хлопала входная дверь, выпуская или впуская людей. "Столичный вестник" был оживлен, точно весенний поток, захваченный половодьем. Утренние и вечерние выходы "Вестника" диктовали круглосуточный режим работы издательства.

Невзрачный человек озабоченно посмотрел на часы, потом на дверь редакции, вздохнул и приготовился ждать, но вдруг встрепенулся.

— Так-так, — пробормотал он, вглядываясь в появившихся на крыльце мужчину и женщину, — никак помощник ВанДаренберга и дэра Розталь. Любопытственно.

И он осторожно двинулся следом за парой. Скоро они завернули в ресторацию, человек проскользнул за ними, бросил крупную купюру метнувшемуся к нему распорядителю и занял столик по соседству, укрывшись за разлапистым кустом в кадке.

Дэра Розталь — крупная, яркая женщина, чей острый язычок и тонкий ум подпортили репутацию не одному аристократу, громогласно заказала себе ужин. Её спутник ограничился чаем, чем заслужил порцию насмешек.

— Так говоришь, этот поганец, решил жениться? И на ком? Ах, на Шанталь ВанКоверберх? У мальчика хороший вкус. И не мямли, напишу я им историю, сам рыдать будешь. А завтра вечером рыдать будет вся страна. Женщины от зависти и умиления, мужчины от горя — очередной холостяк пропал. Подробностями поделишься или я целиком нафантазирую? Да не бледней так, это про тебя у меня грязные фантазии, а у твоего хозяина будет чистая и светлая любовь. Молодые решили отметить помолвку во Фракании? М-м-м, я уже чувствую запах клубники и флёр романтики. Невеста уехала первой, жених отправился следом? Дела короны, понимаю.

Через полчаса мужчина, оставив на столе щедрые чаевые и почти не притронувшись к заказанному пирогу, вышел на улицу. Он покрутил головой, разминая плечи, махнул рукой, подзывая извозчика и приказывая отвезти на центральный телеграф.

Там, связавшись с портом, он выяснил у своего человека, что ВанДаренберг действительно купил билет на сегодняшний пароход из Плеста до Фракании и уже покинул страну.

— Так-так, — проговорил мужчина, держа в руках ленту телеграммы.

Вопросы множились, и были непонятны и внезапная помолвка, вызвавшая изменение планов дэршана, и отъезд во Фраканию, а главное, почему дневник движется на юг? Если только дневник случайно не оказался у невесты. Женщины, особенно получившие предложение руки и сердца, резко глупеют. Возможно, дневник был взят по ошибке...

Вывод мужчине не понравился. Он рушил тщательно выстроенные планы. И надо было идти на доклад к патрону, а тот не любил плохие вести, принесенные на ночь глядя. Впрочем... взгляд мужчины потяжелел. Они рассчитывали незаметно изъять дневник, вскрыть при помощи слепка печати, сделать магокопии и вернуть на место. Но если сейчас дневник в руках невесты ВанДаренберга...

Хищная улыбка тронула мужские губы.

Женщина, глупая, влюбленная... Справиться с ней будет проще, чем с самим Дарнебергом.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Леон стоял на борту парохода, провожая уплывающий в темноту Плест. Огни города рассыпались по берегу, точно упавшие с неба звезды. Дул пронзительный ветер, но мужчина не уходил с палубы, наслаждаясь одиночеством и холодом. Утром он встретится со своими людьми, которые взойдут на борт парохода в Рильсгаре. Нужно придумывать план, как "сыграть" внезапно возникшую фигуру. Слабое удовлетворение вызывала мысль, что противник занят тем же. И зачем только ей понадобился дневник? Взяла случайно, а потом испугалась наказания и решила удрать? Ох уж эта женская непосредственность. Сначала делать, а потом думать, если там вообще есть чем думать!

В памяти возникла другая ночь. Морозно холодная, лунная, освещенная огнями праздничного города. Балкон императорского дворца. К середине ночи платья, духи, прически, улыбки начинали жутко раздражать, и он попросту сбежал, мечтая побыть одному. И вот теперь с недовольством разглядывал тоненькую фигурку в белом платье, стоящую вплотную к перилам, как ему надеялось, безлюдного балкона. Белые перья в прическе, полумаска, прозрачные крылышки на спине — незнакомка была одета в костюм феи. Беспроигрышный вариант для юной прелестницы. Но на сегодня их было достаточно: смущающихся, держащихся за спинами мамаш или неожиданно смелых и обмирающих от страха от собственной смелости. Бал кануна года. Крупнейший и один из тех, на котором он обязательно должен быть. Слава святым, скоро фейерверк, а там можно и удалиться.

— Вы знаете, что первыми после дворца начинают кварталы оружейников? Они заслужили это право еще при Даанте втором, поддержав его на престоле.

Голос у девушки был сильным, с приятной хрипотцой. И как только его заметила? Или у нее глаза на затылке?

Внезапно он передумал уходить. Подошел, встал рядом, положив ладони на холодный металл перилл. Действительно, уже поздно, скоро желающие поглазеть на фейерверк займут свободные балконы и террасы дворца, а отсюда к тому же отличный вид.

Не отводя взгляда от темнеющей громады парка, и горящих за ним огней города, девушка продолжила говорить, и он зачарованно смотрела, как облачно пара вырывается из красиво очерченного рта.

— А следом запускают фейерверки казармы императорского полка. Гвардейцы каждый год пытаются стать лучшими, но оружейников пока еще никто не опередил. Те подмешивают частички металла, и потому их фейерверки такие красочные.

Он и не знал. Никогда не задумывался. Красиво и красиво. Дворцовые фейерверки все равно никому не переплюнуть, что там ни добавляй. Магия, а император мог позволить себе дворцового мага, не заменить никакой технологией.

Вместо ответа, наклонив голову, он рассматривал незнакомку. Тонкая фигура, бледная от мороза кожа и темная бронза волос, убранная в сеточку. Он знал лишь об одной дебютантке сезона, которая может похвастаться столь редким цветом волос. ВанКовенберх.

Но если это ее первый императорский бал, почему она здесь, а не среди поклонников? И стоит давно. Кончик носа уже покраснел.

Он снял сюртук, набросил на плечи девушки, и та, поежившись, благодарно склонила голову.

— После гвардейцев приходит очередь остальных кварталов, а на больших прудах запускают квакари и дукеры. В ресторации Лебедь, я слышала, в огни добавляют даже имбирь.

Леон тихо хмыкнул. Придумают же такое... Имбирь и в шуточные огни. Но ВанКовенберх-то... Прям неожиданность и к тому же приятная. Однако тяжело ей при дворце придется. Не любят здесь, когда красота сочетается с мозгами или когда это сочетание активно демонстрируют.

— Смотрите, начинается, — выдохнула девушка, подаваясь вперед. Там, среди деревьев расцветал первый цветок.

— ВанКовенберх, — пробормотал Леон, склонившись над темной водой Рильского залива.

А ведь он хотел одного: выбрать жену, которая его устроит. Которая не будет мешать. Которая не станет претендовать на что-то большее, чем место в его постели пару раз в неделю. Хотел выбрать, руководствуясь расчетом. Выбрал, на свою голову. Чем больше он думал о женитьбе, тем больше подозревал, что боги решили подшутить и подсунули ту, что станет его проклятьем.

Нет, сам виноват. Должен был насторожиться еще тогда на балу при их первой встрече. Но пропустил. Не осознал. А теперь, когда ему открыли глаза на сущность этого семейства, отступать поздно — объявление о помолвке без скандала не отменить.

В голове зазвучал голос Шона. Еще более ехидный, чем обычно.

— Хочу тебя по дружбе предупредить. Постарайся столковаться с невестой до того, как о вашей помолвке узнает её дядя.

— Пугаешь коллекционером древностей? Пустое, с ним я справлюсь.

В черных глазах Шона мелькнуло чистое наслаждение, и Леон насторожился.

— Видишь ли, совершенно случайно, — друг говорил медленно, растягивая слова и удовольствие от разговора, — мне стало известно, что поколения ВанКовенберхов работают на корону. И свое мастерство передают по мужской линии. Как правило, от дяди к племяннику или внучатому племяннику. Удивлен? Сам ошарашен. Случайно заметил, как ВанКовенберх выходит из покоев министра, а я знал, что у того как раз назначена встреча с Проповедником.

— Случайно? — поддел его Леон.

Шонраж широко улыбнулся.

— Ты прав, не случайно. Все-таки Проповедник — легенда в наших кругах. Хотелось посмотреть, хоть глазком. Знаешь, какие о нем ходят слухи! А еще ходят слухи, брат, что племянницу он учил. Не бледней, Проповедник не безумец. Максимум стрелять, да ножи метать. Так что, когда будешь мириться, аккуратнее там. Ты мне, знаешь, нравишься в целом виде.

— Сплюнь, — посоветовал Леон, тщетно пытаясь скрыть охватившую его тревогу. Надо же... сам Проповедник, чтоб его бездна сожрала. Если он испортил его невесту своей наукой ... Да он лично ему голову открутит и не посмотрит на заслуги перед короной.

Насмешливый взгляд Шон словно говорил: "Еще кто кому открутит".

— Сутки, — прошептал Леон темной воде, — пусть она продержится сутки без глупостей.

Глава седьмая

Я смотрела в зеркала и не узнавала себя. Волосы растрепались, выбившись из-под шляпки, глаза темны, точно вода ночью, губы искусаны, а щеки красны, как у девицы, получившей признание в любви.

Прищурилась, покрутилась. Хороша! Дневник под платьем придавал плотности моей фигуре, драгоценности, пришитые к поясу, наполняли чуть неравномерной пухлостью бока, словом, дэра из меня вышла основательная и чуть сумасшедшая. Только этим можно объяснить брошенное в спину "Рыжая". А горничные у них здесь без всякого понятия о воспитании. Я сделал вид, что не расслышала, но будь дело в империи... и кто-то бы потерял работу.

Впрочем, хозяйка пансиона дэра Ластина оказалась настоящей роланкой. Идеальная улыбка, идеальное платье в пол, аккуратно уложенные локоны, и только едва заметно вздернутые брови и морщинка на лбу намекали на любопытство дэры. Вслух же не было задано ни одного вопроса, и все же я сочла нужным упомянуть дэра Розталь. В обществе рекомендации значат много. Вот и в этот раз фамилия Розталь сотворила маленькое чудо, лицо дэры Ластины расслабилось, из него исчезла настороженность, а улыбка наполнилась теплотой. Мне были вручены ключи и даже не потребованы деньги вперед.

Прав был дэр Розталь: на чужбине свои должны держаться своих.

Я обвела взглядом небольшую комнату: мило, чисто и скромно, выглянула в окно, не сдержав полувздох полувсхлип. Нет, это не я стою в комнате и смотрю на завораживающую голубизну моря, кусочек которого виден в проеме между домами. А в доме напротив ветер треплет белые занавески, в ящиках под окнами алеют незнакомые цветы. У нас только снег сошел, а здесь цветут.

Чувство нереальности заставляло снова и снова кусать губы. За окно лежала узкая мощеная улица, на углу перекрестка торговала тюльпанами хорошенькая девушка, а рядом с ней, облокотившись о стену дома, покручивая в руках ветку, стоял мужчина.

Все у них чересчур. Слишком яркое солнце, чудовищно полосатые навесы над балконами, цветы в вазонах, короткие платья на женщинах и... мужчины. Я резко отпрянула вглубь комнаты, когда поймала взгляд незнакомца. Щеки опалило. Это... это просто возмутительно так открыто пялиться на окна, да еще и улыбаться при этом!

Я сердито хмурилась, опять кусала губы, а сердце билось в груди, точно ему было все по нраву. Глупое сердце хотело оказаться на месте той девчонки, что легко смеялась с незнакомцем, не зная такого слово, как "предосудительно". У меня возникло чувство, что я здесь единственная из знатоков этого слова.

Нет, так не пойдет. Потерла виски. Прошла лишь пара часов, а город вполз душу, отравляя её странными мыслями и желаниями. Нет, нельзя забывать, что я — дарьета, и пусть идут в бездну платья, клубника, цветы и мужчины. Особенно мужчины.

А ведь мне придется выйти на улицу, найти мага-доктора, объясниться с ним так, чтобы меня не упекли за решетку.

— Боишься? — спросила у зеркала. Девушка в зеркале сердито надула губы. Глаза блеснули яростью.

Ярость — это хорошо, это полезно, но иногда мешает думать. Объявление о помолвке — вот, что меня смущает. Я ведь рассчитывала, что обнаружив кражу, жених взглянет в мою сторону лишь однажды, чтобы бросить презрительно: "Виновна".

Нет, он серьезно намерен жениться? Или не понял, что я украла его вещь? Ну не настолько же он туп? Бред бездны, какой-то.

— Не бред, а шанс спастись, — шепнули губы.

Пойти в посольство, назваться, придумать причину, по которой я разминулась с женихом и попала в затрудненные обстоятельства — и все закончится. Мне помогут, а совсем скоро я надену подвенечное платье, шагну под своды собора, чтобы стать женой ВанДаренберга — отличная партия по мнению света. И ждет меня семейная жизнь. Два-три раза в неделю визиты в спальню мужа, сопровождение супруга на балы, редко — званые вечера в доме, на которых я буду хозяйкой, на которых муж будет дарить жаркие взгляды, целовать руку, танцевать со мной и хвастать перед друзьями. Но только за последним гостем закроется дверь, мы снова станет чужими.

Я вспомнила родителей. Их нежность друг к другу, утренний поцелуй и традиционный: "на дорожку". И спальня одна на двоих. Они не идеальны, нет, но они — семья.

Сжала кулаки. Хочу так же. Пусть он не будет красив или умен, но станет хорошим мужем.

Украдкой выглянула в окно, разочарованно обозрела пустой угол. Хорошо, пусть он будет немного красив.

Солнце и ночные шторма вредны дарьетам, иначе с чего мне пришла в голову дикая мысль. Единственный способ не выйти замуж за палача, это выйти замуж за кого-то другого. Дикая мысль, подаренная бездной, но такая... заманчивая.

* * *

* * *

* * *

Мысль о замужестве настолько испугала, что я попыталась выкинуть её из головы, но не тут то было. Мысль колючками вцепилась в сознание, не собираясь его покидать. Подмышки святого Гранда, как будто у меня проблем мало! Я не собиралась замуж, по крайней мере, скоропалительно. В мои планы входили поиск работы и мало-мальски приличное обустройство на чужбине. Позже я хотела осторожно выяснить судьбу родных, переждать гнев несостоявшегося жениха и лет через пять задуматься о возвращении домой.

В мыслях просто, на деле... каждый шаг вызывал трепет и страх, но шаг за шагом, Шанти, день за днем. И про письмо потенциальной свекрови забывать не стоит, вдруг она не в восторге от идеи сына?

А замужество... представляю, как подхожу на улице к мужчине и предлагаю подобное. Даже если согласие можно купить за деньги, я слышала о таком, все равно... гадство. И почему-то кажется, что тот черноволосый, которого я видела под окнами пансиона, не согласился бы на фиктивный брак.

— Так говорите, это дневник вашего жениха?

Маг-целитель был не молод. Седые волосы зачесаны назад, круглое лицо с пухлыми щеками обрамляла борода, крупный нос выдавался вперед, а глаза прятались за стеклами очков. Его помощник был прямой противоположностью: тощий, с вытянутым рябым лицом и унылыми патлами светлых волос над оттопыренными ушами. Пара мужчин, точно ноль и единица, составляли мою надежду на свободу.

— Да, именно так, — я очередной раз всхлипнула и промокнула глаза. Мужчины синхронно поморщились. Я их всецело понимала — не люблю истерику, но сегодня без нее никуда. Если нет другого оружия, слезы — тоже аргумент.

— Вы понимаете, мы собираемся пожениться, — я потрясла газетой с объявлением о нашей помолвке.

— Да-да, дарьета ВанКовенберх, мы это уже поняли, — усиленно закивал доктор, а его помощник выглядел так, словно собирался хорошенько приложиться лбом о стол.

Я не рискнула выдавать себя за кузину или кого-то еще. Ходили слухи, что некоторые маги способны различать ложь, к тому же у мага обязательно возникнет масса вопросов, когда он выяснит, кому принадлежит дневник. А так... невеста — почти жена, а значит, мы подпадаем под правило неразглашения семейных тайн.

— Нет, вы не понимаете, — взвыла, незаметно прищемляя палец на руке. Бездна, больно-то как! Зато слезы потекли, и не пришлось доставать платок с перцем, — до меня дошли слухи, что мой жених, э-э-э, большой ценитель женской красоты.

Мой всхлип вышел особенно горьким.

— У него прекрасный вкус, — целитель все еще пытался соблюдать вежливость.

— У него куча любовниц, — рявкнула, теряя терпение, и замерла, судорожно обмахиваясь газетой. Повисла неловкая пауза, во время которой я костерила себя на чем свет стоит, доктор открывал и закрывал рот, растеряв все приличные слова, а помощник рассматривал пол у себя под ногами, точно прикидывал, не заметим ли мы его проползания под столом в сторону двери.

Маг шумно прочистил горло, потом сделал это еще раз, а слова все не находились.

— И что? — тут впервые подал голос помощник.

— Что что? — переспросила, бросив бесполезную газету, все равно щеки пылали, словно их растерли полотенцем.

— Вы же открыли дневник?

Я медленно кивнула. Маг начал разворачиваться, но он не успевал остановить помощника.

— Так и они и правда есть, ну эти, — мужчина все же запнулся, изобразил рукой в воздухе нечто странное и выдохнул: — Подруги.

У меня аж ладони зачесались: газетой, да по длинной морде, ой, то есть пощечиной по лицу. Или лучше вот тем толстым талмудом по голове.

— Сержио! — с негодованием воскликнул маг. Его лицо пылало, подозреваю, не меньше моего, и мы оба с красными лицами и жаркими взглядами, мысленно прикидываем способы умерщвления, а помощник откинулся на стуле, сложил руки на груди и проворчал, точно уже получил газетой:

— Она первая сказала.

Я заменила талмуд на стул, потом прибавила горшок с цветком. Доктор чуть остыл, нервно побарабанил пухлыми пальцами по столу и попытался извиниться.

— Приношу глубочайшие, эм, извинения, дарьета.

Я царственно кивнула, хотя просить прощения было не за что. Помощник прав. Приличные дарьеты не проверяют слухи о любовницах, не ходят тайком по магам, не компрометируют себя и жениха. А значит не могут и пощечины раздавать в ответ на правду.

Маг перевел дух, восстанавливая пошатнувшееся душевное равновесие, чтобы тут же его потерять.

— Четырнадцать, — выдавила из себя. Глаза у доктора сделались круглыми и какими-то несчастными, а вот помощник, наоборот, просиял, хлопнул себя по коленке, но тут же опомнился:

— Вот козел! Ой, простите, дарьета, вырвалось.

— Ничего-ничего, — милостиво улыбнулась и повернулась к доктору: — Так вы мне поможете?

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Маг с кислым лицом кивнул. Посвящение в семейные тайны Даренбергов объединило нас не хуже заговорщиков, а четырнадцать любовниц вкупе с репутацией жениха должны были уберечь дневник от любопытных глаз. Я очень на это надеялась, ну а любовницы, да простит меня жених, стоящий повод для невесты заглянуть в личные вещи жениха.

Разрыв связи оказался неожиданно болезненным, хотя меня и уверяли, что я ничего не почувствую — "Это как укус комара, дарьета". Сначала зачесалась ладонь, потом руку свело судорогой, а целитель все шептал над книгой, прожигая взглядом обложку. Мне захотелось крикнуть, чтоб прекратили, но судорога добралась до горла, руку немилосердно обожгло, а потом нечто невидимое ухватило за ладонь и хорошенько тряхнуло так, что я заорала и грохнулась в обморок.

Голоса пробивались сквозь туман, проходили сквозь сознания, не задерживаясь в нем.

— Кажись живая.

С моей шеи исчезло прикосновение чужих пальцев.

— И куда ее теперь? Может того?

— Чтобы нас потом обоих того... Мне вовсе не улыбается встречаться с Даренбергом.

— А она не?

— Вранья в ее рассказе много, как и правды. Но я верю газетам, да и дневник, без сомнения, принадлежит Даренбергу. Так что рисковать не будем. Лечим и выпроваживаем.

— Но ты же пуст?!

— Значит, сам. И не забудь про руку. За нее отдельно оплачено. Дневник я заберу, а то знаю тебя — не утерпишь и сунешь нос, а мне потом отвечать.

Меня подняли, охнув от тяжести — наглая ложь, это у кого-то не мышцы, а вода — пронесли и бесцеремонно сгрудили на мягкую поверхность. Затем я снова отключилась.

Очнулась от ударившей в нос вони. Закашлялась, задыхаясь, и вслепую махнула рукой. Вонь исчезла, зато недовольное бормотание усилилось.

Я аккуратно приоткрыла глаза, вытерла слезы. Помощник мага потирал почему-то красный нос, бросая на меня недовольные взгляды, а сам маг обнаружился на стуле, стоящем около кушетки.

— Как ваше самочувствие, дарьета?

Пожала плечами и объявила, что чувствую себя сносно. Маг с явным облегчением улыбнулся.

— Тогда, с вашего позволения, Сержио вызовет извозчика.

Сержио рванул из комнаты с такой поспешность, аж пятки засверкали. Кому-то не терпелось от меня избавиться.

Как только за помощником захлопнулась дверь, маг стер улыбку с лица.

— Не мое дело, дарьета, как именно попал к вам в руки данный предмет, — он кивнул на лежащий на столике дневник, — просто ответьте: сколь долгим был ваш контакт? Час, два?

Я села, поправила платье и ответила, не глядя на мага.

— Примерно двадцать.

Маг побледнел, сцепил руки в замок и повторил:

— Не мое дело, конечно, да и не слышал я о подобных случаях, но могу предположить, что столь длительный контакт нарушил строение охранного заклинания. Потому печать и позволила вам повторно взять дневник в руки. Я покажу, — и он протянул руку к дневнику.

В воздухе тут же возник алый рисунок, повторяющий тот, что шрамами остался на коже моей ладони. Если бы увидела такой в первый раз — ни за что бы не притронулась.

— Вот так он должен был отреагировать примерно через полчаса, когда заклинание накопило заряд, — прокомментировал мужчина и приглашающе махнул: — Ваша очередь.

Я встала, подошла к книге, которую успела возненавидеть. Я ведь её не просто в руки брала, под сердцем носила. Стало страшно, но руку протянула.

— Ближе, — поморщился маг.

Он успокоился только, когда мои подрагивающие пальцы замерли в одной ладони от обложки.

— Достаточно.

Я отшатнулась и снова начала дышать.

— Как видите, печать на вас не реагирует, и хотя связь я оборвал, хочу предупредить — верните дневник как можно скорее. Одно прикосновение — и связь возобновится. Боюсь, снять ее тогда сможет только владелец дневника.

Э-э-э... мысли закончились. Но как? И, простите, каким образом?

Мужчина усмехнулся — выражение моего лица было красноречивым. Достал из-под стола холщовую сумку, в такой кухарки носят картошку с рынка, открыл и, не прикасаясь, ловко спихнул туда дневник. Левитация — полезный навык но, увы, мне недоступный.

Маг протянул сумку и повторил:

— Не прикасайтесь.

Сказать легко, а мне еще дневник в посольство доставлять... Я с сомнение покосилась на сумку, которая лежала на сиденье пролетки — с таким видом смотрят на гадюку, не веря, что пригрели ее на груди. Будь я работником посольства, то получив такой "подарок", выбросила бы его на помойку. Будь я умнее, выбросила бы сразу в воду канала, по мосту которого мы сейчас проезжали. Будь я еще умнее, не брала бы дневник в руки, но глупо пытаться изменить прошлое, а вот с будущем можно поспорить.

Мои денежные запасы "похудели" на бриллиантовый гарнитур: колье и серьги. Подозреваю, я переплатила, потому как маг не стал отказываться, но был удивлен, получив еще и браслет в уплату за исцеление. Зато теперь на ладони белели тонкие нити шрамов, которые должны сойти примерно за месяц.

Пролетку потряхивало на булыжниках, мимо проплывали дома, а слева синело море, чуть розоватое в лучах садящегося солнца. По оживленной набережной прогуливались парочки: кружевные зонтики под руку с белыми костюмами. Играл оркестр. Мальчишки торговали клубникой, и соленый запах мешался со сладким ароматом ягод. У белой ротонды стояли местные дэры, и от их заинтересованных взглядов мне стало жарко и одновременно весело.

Я подставила лицо солнцу и улыбнулась. У меня не было зонтика, зато у меня была свобода! Примерно так ощущает себя человек, снявший оковы, и понимающий, что его нельзя больше отследить по магическому поводку. Потом я вспомнила род занятий жениха, и настроение резко пошло вниз. Найдет ведь, сын бездны. Надо уезжать из города и как можно скорее. Избавлюсь от дневника и подальше отсюда.

Пролетка притормозила около пансиона, в окнах которого гостеприимно горел свет — в столовой накрывали ужин. И я подумала, что надо будет переодеться, чтобы предстать перед обществом в достойном виде. А за ужином я позволю себе бокал вина. Просто потому, что при мысли о пребывании меня и дневника в одной комнате, внутри все обмирало от страха.

Я расплатилась с извозчиком местной монетой — поменяла на пароходе, и сошла, держа торбу на вытянутой руке. Вход в пансион был рядом — пара метров, но тут лошадь, до этого с безразличием тащившая повозку, и даже вившиеся вокруг морды мухи её не раздражали, заржала с диким ужасом, точно узрела самого сына бездны во плоти, ну или пожирателя конины, задрала хвост и скакнула вперед. Меня обдало горячей волной от пронесшейся мимо лошади, свистнул хлыст, слава святым, мимо моей спины, впрочем, круп лошади он тоже не достал. Я успела заметить вдавленного в спинку облучка кучера, из раскрытого рта которого доносились нечленораздельные "тпруу и стой". Заметила, как ловко отпрыгнул в сторону прохожий, чудом разминувшийся с копытами, как завизжала продавщица цветов, как поскользнулся на кучке лошадиных орехов тот самый прохожий, приложившись спиной о столб, как по улице от взбесившейся лошади волной расходится паника, а следом несутся крики, брань и ни одного свистка постового.

Какое-то время я стояла, смотря вслед пролетке и гадая, остановят ли лошадь или та свалится сама. Мне она показалась довольно преклонного возраста, более чем преклонного для столь бодрого галопа. Все в этой Фракании не по-людски. Даже лошади.

И в это время кто-то резко дернул сумку за ручки.

* * *

* * *

* * *

* * *

*

Косой стоял на углу в паре домов от пансиона дэры Ластины и с деланно безразличным видом пялился по сторонам. Он ждал. Занятие, как думал тогда Косой, самое что ни на есть наипротивнейшее. Хуже могло быть лишь сидение в погребе, ведь подмастерий воров, больно много чести в камеру сажать.

Косой отогнал надоедливую муху от лица, бросил украдкой взгляд на столики таверны, выставленные прямо на улицу. За угловым сидел Гвоздь — средних лет мужчина и можно было сказать, что все в нем было средним: рост, полнота, костюм средней руки горожанина, темно-русые волосы, незапоминающееся лицо, словом, вор из Гвоздя был первостатейный. Лишь по-девичьему тонкие пальцы могли намекнуть на род занятий хозяина, могли, но никогда бы этого не сделали.

Косой бросил взгляд на Гвоздя и приосанился. Он до сих пор пребывал в недоумении, почему среди десятка мальчишек от семи до тринадцати лет, Гвоздь выбрал в ученики именно его, и гордость снова и снова загоралась в его сердце, наполняя тело легкостью.

Гвоздь — лучший. Пусть строгий, гоняет и даже бьет, зато лучший среди воров, и ему достаются самые выгодные заказы, как, например, сейчас.

У лавки старого Мендерса уже час листал книги вихрастый молодой человек, и по одному взгляду на него можно было сказать, что либо он берет не те книги, либо тратит попусту время Мендерса. Молодой человек и сам это понял. С тоской отложил в сторону потрепанное издание жития святого Гранда, чьи части тела так любят поминать сквернословцы, прошелся по улице, потом вернулся, купил букетик цветов и занял позицию на противоположном от Косого углу.

Косой одобрил действия вихрастого. Цветы и тоскливая физиономия позволяли продержаться еще часа три, не вызывая подозрения. Имени мага Косой не знал, знал лишь, что тот должен обезвредить для них вещь, которую предстоит выкрасть Гвоздю.

Косой потоптался, незаметно вздыхая: время, как бывает в таких делах, тянулось со скоростью черепахи, выползшей на песок. Он принялся насвистывать, но напряжение перед делом вновь и вновь пускало фальш в мотив.

Наконец, застучали копыта, Косой приободрился, с надеждой вглядываясь в пролетку, и подскочил, мысленно конечно. В пролетке сидела рыжая девица. Косой поднял руку к голове, делая вид, что скребет затылок.

"У пансиона, остановись у пансиона".

Кепарик полетел на землю, сигналя, что клиент прибыл. Краем глаза Косой уловил, как не торопясь поднялся с места Гвоздь, как прикрыл глаза, опершись о стену вихрастый, и его помощник уже подбирался, чтобы подхватить теряющего силы мага.

И тут случилось сразу несколько вещей, так что Косой и ахнуть не успел, как учитель валялся около фонарного столба, точно перебрав вина. Маг, повиснув на помощнике, ковылял за угол, к ожидающей их пролетке. Деталей дела Косой не знал, а по спине мага трудно было догадаться, успел он снять защиту или нет, но самое главное — клиент собирался войти в пансион, унося с собой заказ. А ведь Гвоздь еще ни разу не оплошал... А тут какая-то лошадь вырубила лучшего вора в городе, да его же засмеют!

Обида бросилась Косому в голову, он шагнул вперед и вовремя. Руки сами вцепились в сумки, выдирая ручку из ладоней хозяйки. Жаль лишь одну.

Я повернулась, чтобы встретиться с черным глазами вора, в которых удивительным образом сочетались вызов, обида и нахальство. В его руках оказалась правая ручка сумки, в моих осталась левая, и отпускать я ее была не намерена. Так мы и тащили сумку в разные стороны, и швы опасно трещали, грозя порваться. И где постовые? Где служители порядка, я спрашиваю!? Видно та же мысль пришла с голову ворюге, потому как сумку рванули с большей силой, и черноглазый нахаленок лет четырнадцати заявил:

— Отпусти, хуже будет.

Страх потерять дневник и заявить об этом в лицо жениху удивительным образом придал мне сил.

— Сам пусти, — пропыхтела, перенося вес на вторую ногу, а первой ударяя точно по щиколотке пацана — ровно так, как нас учил с сестрами сын конюха.

— Уи, — взвыл этот сын преступного мира и дернул со всем отчаянием. И тут кружевной зонтик опустился ему на плечо, потом на голову, потом бил, куда дотянулся, пока воришка не сдался, не отпустил сумку и не рванул прочь.

— Дорогая, как вы? Целы?

Я повернулась, кивнула. С крыльца на меня смотрела милейшая дэра Ластина, её грудь гневно вздымалась, глаза сверкали, а руки в кружевных перчатках теребили костяную ручку зонта. Так я узнала, что зонт в этом городе нужен, чтобы защищаться не только от солнца.

— Идемте внутрь. Бедняжка, вы дрожите, я налью вам чай. Совсем ворье обнаглело, а губернатор только и знает, что вино хлестать за обедом.

Меня действительно потряхивало от пережитого, только сейчас начало доходить, что у парня мог и нож оказаться. Но главное — дневник остался со мной, а постовой так и не появился. Ужасный город.

Дэра Ластина, как истинная роландка, заварила мне чудесный чай, добавив туда, без моего разрешений, из черной бутылочки.

— От нервов, — пояснила она, и я не стала возражать. Нервы мои с каждый днем все больше расстраивались, словно на них с особым усердием играли трое малолетних племянников-бандитов.

После первой чашки была еще одна и, кажется, третья. Потом последовал ужин, на котором мне было жутко весело, но лица гостей то сливались в одно пятно, то распадались на типажи. Я помню полковника и его очаровательную жену, двух старушек-сестер, моих соседок, новобрачную пару, приехавшую провести медовый месяц во Фракании, и старика, всем недовольного, но потрясающе рассказывающего об охоте в других странах.

Горничная помогла мне раздеться, я приняла ванну, переоделась в ночную сорочку, немного поколебавшись, достала сумку из шкафа и положила на столик, отодвинув его подальше от кровати. И на виду, и не рядом.

А потом заснула, чтобы утром, проснувшись, увидеть потолок чужой комнаты.

Глава восьмая

Леон стоял на палубе парохода, ощущая, как внутри него скручивается в тугой узел нетерпение. Ожидание — худшая пытка на свете. Он предпочел бы сейчас оказаться во Фракании, но порталы остались в легендах. Живущим ныне людям достались в наследство от магов огромные расстояния и терпение, чтобы их преодолевать.

Леон сжал руки в перчатках на поручне, шире расставил ноги, удерживая равновесие. Неспокойное море подбрасывало судно на волнах и тут же роняло вниз. Большинство пассажиров заняло горизонтальное положение в каютах, предпочитая не отлучаться далеко от туалетных комнат. На палубе мужчина был один, и ветер, словно в отместку, кидался, хлопая полами пальто. Свинцовые тучи висели низко над горизонтом, готовясь пролить из брюха дождь. Нос корабля разрезал воду, и белая пена бурунов ярко выделялась на почти черной воде. Это был еще не шторм, лишь предвестник, но если боги будут милостивы, они разминутся: шторм и пароход.

Разрыв связи девушки с охранной печатью застал его на палубе. Леон посмотрел на часы, фиксируя время, и удовлетворенно кивнул своим мыслям. Если она добралась до мага, значит, все идет по плану. И тут же поморщился — оказывается, он привык к тянущему чувству связи с воришкой, и его отсутствие пустотой ударило в сердце.

"Однако, какая шустрая", — подумал Леон, прикидывая время. Сошла с парохода, устроилась и сразу к магу. Так быстро найти нужного человека невозможно, скорее тут сработали люди Шона. Что же... следующий ход за противником.

"Надеюсь, у них получится изъять дневник без лишнего внимания", — проворчал Леон, осознавая, что ни на что повлиять не может, и все, что остается — надеяться. Надеяться, что Шанталь не пострадает, и у нее хватит ума не сопротивляться.

"Просто отдай им дневник и все", — сказал он морю. Море ответило шипением волн, а потом дождь прогнал его с палубы.

— Говоришь, никто ничего не заметил?

Леон стоял в комнате пансиона дэры Ластины и смотрел на пустую кровать. Немыслимо, но она опять удрала. Это становилось проклятием — несколько часов разделяют их, и никак их не преодолеть.

И чем он прогневал богов, что те посылают ему наказание за наказанием. Еще четыре дня назад в его планах отсутствовали и Фракания, и погоня за невестой, и срыв операции. Его планы были четкими, как строй солдат на плацу. Помолвка, ловля шпиона на живца при помощи генерала и его подчиненных, если улыбнется удача — закрытие дела, потом свадьба. Дальше жизнь должна была измениться на одну живую единицу в доме, которой следовало регулярно дарить безделушки и вывозить в театр. В остальном что-либо менять он не собирался. Подумаешь, жена. Служба все равно останется для него на первом плане. А вот дети... тут расклад иной, но пока они появятся, у него будет время перекроить свою жизнь, выделив в ней место и время для наследника.

— Так точно, дэршан, никто и ничего.

Толстячок был тем, кто встретил его в порту и кто коротко доложил об успехах:

— Не волнуйтесь, разместили по первому классу. И мага надежного нашли, не болтливого.

В глазах агента, назвавшегося дэр Шковальни, горел служебный энтузиазм, и Леон постарался сдержаться. По сути ничего страшного не произошло. Не маг, так кто-нибудь из его окружения не сдержится и проболтается о визите дарьеты.

— И вот еще. Мелочь, но вдруг это важно. Вы просили вмешиваться, только при угрозе жизни, но девушка и сама справилась. Так пнула воришку — любо дорого смотреть было.

— Какого воришку? — медленно спросил Леон, начиная подозревать худшее.

— Понимаете, лошадь понесла, суматоха, этим он и воспользовался. Но ваша невеста — девушка храбрая, не испугалась, — тихим голосом закончил агент и, глядя на перекосившееся лицо Леона, уточнил: — Что-то не так?

Все было не так, но агент не был в курсе деталей операции, так что винить его было не в чем.

— Как она справилась с взрослым мужчиной?

— Да, какой там мужчина! — зашелся коротким смехом дэр Шковальни, покусывая усы, — мальчишка. Пацан. Здесь много таких по улицам шляется. После революции сирот девать было некуда, только недавно ими занялись, но всех не переловишь. Да и сбегают они. Эй, вы куда? — крикнул он в спину Леона, который внезапно сорвался с места, вылетел на улицу и уже тормозил экипаж.

— Да, подождите же, — пропыхтел агент, вваливаясь в уже тронувшийся с места экипаж,— куда торопиться? В пансионе ваша невеста, как вчера зашла, так сегодня не выходила.

Но Леон лишь мотнул головой, не собираясь вдаваться в подробности и объяснять, откуда у него предчувствие, что Шанталь в пансионе нет.

— И как такое возможно, что запоры на месте, никто ничего не слышал, а девушки нет? — спросил он как можно безразличнее, но ирония все же прорезалась в голосе. Дэр Шковальни нахмурился, а его помощник из местных, который все время старался держаться от Леона подальше, словно тот отрезал ему что-то важное, шумно задвигал носом и предложил всем повторить это безобразие.

Леон скрипнул зубами и хотел было уже указать Шковальни на недостойное поведение его подчиненного, как парень, чуть не плача от недоверия, практически выкрикнул:

— Лавастра! Неужели не чувствуете? Пахнет же.

Леон переглянулся с Шковальни и принюхался. В обычный гостиничный запах действительно вплетался сладкий травяной аромат.

— Лавастра, — подтвердил Шковальни, шумно выдыхая в усы и едва сдерживая зевок: — Вот засранцы.

— Может мне кто-нибудь объяснит, что это такое? — очень спокойно уточнил Леон, однако оба агента покосились на него с опаской.

— Лавастра — сильное снотворное. Настолько сильное, что его дым способен усыпить взрослого на пару часов. Готов съесть свою шляпу, если это не похищение. Бандиты забрались в пансион через открытое окно на первом этаже, обкурили комнаты. Открыли заднюю дверь и вынесли девушку через двор в проулок, где их уже ждала карета. Только, — и Шковальни задумчиво пожевал усы, — сложно все это. Гораздо проще было дождаться, пока дарьета выйдет на улицу.

— Или не проще, — протянул Леон, оглядывая комнату. Подошел к шкафу, достал сорочку, хмыкнул, разглядев пришитые потайные карманы, и пробормотал: — Где же тебя искать, пропажа?

* * *

* * *

* * *

* * *

*

Сон медленно отступал. Я открыла глаза, разглядывая потолок. Обычный белый потолок, ничем не примечательный. Только неопрятный. Странно, вчера я не замечала вон той трещины или паутины в углу. Повернула голову, охнула и соскочила с кровати.

Комната без окон и дверей, освещенная тусклой лампой над дверью, могла быть где угодно, только не в пансионе дэры Ластины. Сырой затхлый воздух намекал на подвал, как и ледяной, я поежилась, переступая босыми ногами, пол. Одинокий стул, с висящим на нем моим платьем, и кровать на то, что комната не предназначена для жилья, а скорее для содержания пленников или, я хмыкнула, пленницы.

Поздравляю, Шанти, ты продержалась на свободе без поводка часов десять. Еще немного и придется согласиться с тем, что такая "свобода" не стоила бегства от жениха.

Здесь следовало упасть в обморок, зарыдать или, наконец, сильно-сильно ужаснуться, но меня в первую очередь беспокоили физиологические проблемы. Так что я подхватила платье и тут же отпрыгнула от стула, обнаружив под платьем дневник. Выругалась, помянув сына бездны. Накинула платье и, не застегиваясь — пуговицы-то на спине — отправилась исследовать двери.

Первая не шелохнулась, когда я потянула за ручку, зато вторая была не заперта и содержала, я сморщила нос, ночную вазу, убогий умывальник с ведром и тазик, наполненный водой. Но кривись, не кривись, а это все, что положено пленнице. Вряд ли, если я потребую нормальные удобства, мне их предоставят.

Приведя себя в порядок, я вернулась в первую комнату и в задумчивости уставилась на дневник. Мои мысли никак не хотели смириться с его присутствием. Если похитителям нужен дневник, зачем забрали меня? Если была нужна я, зачем взяли дневник? Если только от меня не решили избавиться, как от свидетеля? Нет, сложно. Проще было придушить в номере или зарезать, а не тащить в подвал.

Передернула плечами от прошедшего по спине озноба — воображение живо нарисовало мой хладный труп на белой простыне. И ведь похоронят-то на чужбине!

Слезы защипали глаза и пришлось прикусить губу, чтобы взять себя в руки. Я давно заметила, как благотворно влияет на работу мысли осознание, что никто, кроме тебя, драгоценной, не поможет. И если хочешь остаться в живых, придется рассчитывать на свои силы.

Но как похитители узнали о дневнике? Неужели маг проболтался? Или помощник? Вот не зря он мне так не понравился...

Я забралась с ногами на кровать, потом спохватилась. В любой момент сюда могут войти, а я в таком виде — полспины голой. Ладно, не голой, но сорочку благородная дарьета демонстрирует лишь мужу.

Следующие полчаса я спешно, выкручивая локти и пальцы, пыталась застегнуть платье на спине.

— Не могли другое взять, — стонала, пристраивая в петлю непослушную пуговку, — нет, надо было именно это, мне на мученье.

Впрочем, следовало признать, вкус у похитителей был. Платье они выбрали выходное, бледно-лиловое, с крупными белыми цветами.

Косой медленно спускался по лестнице, держа поднос с едой на вытянутых руках. Спускался, почти не дыша, так как мужик, назвавшийся Смоком, обещался прибить, если он снова вывернет поднос, как будто Косой нанимался в подавальщицы. И ничего бы этой дурехе не сделалось и с пола поела бы. Он все собрал, а кусок хлеба даже обтер о штаны.

Сам Косой и не такое едал в своей жизни. Благородные же вечно придумывают, что у них нежный желудок. И как считал Косой, придумывают от незнания. А вот пожили бы на улице, познали, что такое голод и не выпендривались бы с едой: чистая там или чуть по полу валявшаяся.

Мышцастая и почти достающая до потолка фигура Смока внушала уважение и страх — спорить с таким, себе дороже. И потому Косой, повторно нагрузившись и костеря в душе всех благородных, шел по подвальному коридору, проверяя ногой на ощупь каждый шаг. Не дай, худица, еще раз подвернуть ногу на выбоине.

Грело одно, точнее один, здоровенный кинжал за поясом. И пусть над ним потешались, когда он попросил револьвер, зато кинжал выдали со словами: "Попугаешь девку, чтоб не кинулась бежать".

И тут же предупредили: "Порежешь — самого прикончим".

А когда он уточнил: "А если все же кинется?", потому как бойкая — вон у Косого до сих пор нога ныла от подлого удара по лодыжке. Заржали в открытую: "Дорога одна, прибежит к нам — мы тут и встретим".

Около двери он долго возился с замком. Потом передвинул кинжал под руку, чтобы быстро выхватить, поднял с пола поднос и распахнул дверь.

Девица восседала с ногами на кровати — а еще благородная называется — и смотрела на него так, словно он лично укокошил её родную бабушку. Узнала, зло прищурилась. Косой видел такой же взгляд у кошки, когда та готовилась прыгнуть на крысу в подворотне.

Он, стараясь не казаться поспешным, поставил поднос на пол и, как ему надеялось, весомо и без страха, положил ладонь на рукоять кинжала. Чуть развернулся, демонстрируя длину лезвия, заткнутого за ремень штанов оружия.

Девица хмыкнула и вообще не выглядела впечатленной, но злой блеск в глазах поутих. Косой счел, что миссия выполнена и, не оборачиваясь, спиной вперед, начал продвигаться к двери. Пленница, склонив голову на бок, молча наблюдала за его отступательным маневром. "Ну точно кошка", подумал Косой.

Он был уже у порога, когда его окликнули.

— Стой, — и практически приказали, — с платьем поможешь.

* * *

* * *

* * *

**

Я смотрела в черные глаза пацана, чуть испуганные и очень удивленные, и утешала себя тем, что он еще ребенок. Ну, хорошо, почти ребенок, пусть и старался казаться старше, смешно цепляясь за рукоять кинжала. Один глаз у пацана едва заметно косил в сторону, отчего вид у него был простецкий, но жесткий и взрослый взгляд, который я поймала, детским не был. И все же опыта парнишке не хватало. Будь на его месте взрослый, разве стал бы он оставлять открытой дверь, стал бы, подойдя, смущенно просить: "Повернись".

Я не знала, что удержало меня на месте, когда тело горело желанием сорваться с кровати, оттолкнуть пацана и выбежать из комнаты. "Бежать отсюда", — шептал страх. "Бежать", — требовало сердце, но кто-то иной, хладнокровный и мудрый точно змей, велел оставаться на месте.

"Если не заперта дверь и к тебе отправили ребенка, значит, за дверью или чуть дальше по коридору есть тот, кто сумеет тебя задержать. Ты хочешь, чтобы тебя хватали, тащили будто мешок, а зашвырнув в камеру, добавили пару сальных шуток?"

Можно было украсть кинжал, но дядя давно объяснил — нож в слабых руках не опаснее зубочистки. Вот револьвер — другое дело. Меткости и хладнокровия, что любило это оружия, у некоторых женщин поболее, чем у мужчин будет. Наверное, потому он и научил меня стрелять, а может потому, что застал в оружейной, когда я целилась в рыцарские доспехи сразу из двух стволов. Таким испуганным я видела дядю впервые в жизни, это потом, когда он вывел меня из дома и позволил нажать на курок, испугалась сама — револьверы были заряжены.

За спиной сопели, тихо ругались, но пуговицы застегивали ловко, ни разу не коснувшись тонкой ткани сорочки. Пальцы у парня были что надо...

— Ты вор? — спросила.

За спиной засопели еще громче.

— И что? — зло бросил пацан, отходя в сторону. Я пошевелила плечами — платье плотно облегало спину.

— Ничего, — примирительно улыбнулась, — любая работа достойна уважения, но стоит ли становиться в тень закона?

— Да, что ты понимаешь!? — он рубанул воздух ладонью, в глазах засветилось черное отчаяние. Так смотрят люди, побывавшие на краю, и нашедшие камень, за который можно ухватиться и не свалиться вниз. — Чистенькая из благородных. Не голодала поди, — он все же плюнул на пол, хоть и пытался сдержаться. — А мой батя сдох, когда мне было восемь. Мать с двумя сестрами осталась. Я в подмастерья сунулся. Одному, второму... Только кому нужна мелочь? Там и десятилетних не брали, а Краб меня взял. Из семьи я ушел, ну чтоб, если загребут, мать не волновалась, а деньги им кажный месяц оставляю, поняла?

Он развернулся и вышел, громко хлопнул дверью. Зло заскрипел ключ в скважине.

Я с тишиной осталась одна. Смахнула набежавшие слезы, ощущая, как горло раздирает колючий комок. Конечно, я знала о другой стороне жизни, той, где нет вкусной еды, званых обедов и балов. Где потеря работы или смерть кормильца означает падение в нищету.

Мне было десять, когда обида выгнала из дома, заставила примкнуть к цирку, притвориться сиротой. Не знаю, почему мне поверили, мама говорила, что я пошла в отца и дар убеждения у меня в крови. Возможно.

Но сейчас я чувствовала себя, точно отхлестанная этой самой правдой по щекам — так они горели. Хорошо, что он ушел, и хорошо, что закрыл дверь, потому как я бы не сдержалась, а сомневаюсь, что пацану понравились бы объятия зареванной девицы. Такие как он ценят монету и кусок хлеба, а не жалость.

Я прекрасно помнила, что он — вор, человек тени закона, и что пытался украсть дневник. Но жалость видела перед собой ребенка, не желая прислушиваться к доводам разума.

Я подошла к подносу, оценила завтрак. Хм, неплохо. Поджаренный хлеб, два яйца, булочка, стакан молока, сливки и мисочка клубники, а еще чашечка кофе. У-у-у, мое искушение! Накрыла чашку блюдцем, чтобы не соблазняться. Не хочу рисковать, вдруг туда что-то подсыпали. Взяла клубнику, сливки — мне достаточно, чтобы поесть, а остальное скормлю воришки, а то тощий — смотреть больно.

Косой медленно, точно за его ноги привязали по гире, поднимался на кухню. Вопрос девицы неожиданно всколыхнул упрятанную глубоко-глубоко в сердце боль. Он потер левую часть груди, поморщился. И ведь запретил себе думать, а нет, рыжая влезла, раскопала, а теперь ноет. Как будто он мог поступить иначе? Как будто рано сдался и не стал искать приличного места? Как будто хотел становиться вором?

Прав был Краб, когда говорил, что все проблемы от женщин. Лучше бы он еще столько же промаялся на углу, чем говорил с рыжей.

Смок встретил его с ножом в руках, фартук на его фигуре смотрелся так же, как на корове боевой доспех, но смеяться над парнем никто и не думал, потому как Смок сразу предупредил, что следующим над трупом смеяться будет он. Да и нравится человеку готовить между убийствами, пусть готовит.

— Что так долго? — едва заметно дернул он бровью при виде унылой физиономии Косого. Ответа ждать не стал, указав на стол, где дымилась в сковородке яичница и лежал большой кусок хлеба: — Иди ешь.

Косого уговаривать было не нужно, он сразу повеселел, направился к столу, но был остановлен:

— Руки!

— Смок, так мыл уже, когда поднос брал, даже два раза.

— И третий помоешь, — сказал наемник, пинком под зад придавая направление пацану в сторону умывальника. От пинка Косой увернулся, наловчился за свою жизнь и не от таких уворачиваться, но руки мыть пошел. От Смока станется и без завтрака оставить.

В кухне кроме них было еще двое. Наставник Гвоздь и наемник, такой же светловолосый, как и Смок, только чуть ниже ростом. Звали его смешно — Лопата. Ладони у него и, правда, были здоровенными и широкими, как лопата, но в голубых глазах стыла смерть, так что Косой старался поменьше болтать в присутствии этих двоих.

— Держи, — Лопата достал из кармана штанов монету, катнул ее Гвоздю. — Как догадался, что девка не побежит? Я уж настроился потискать красавицу за бока. Неужто недорослика испугалась?

— Не испугалась, а затаилась, — поправил его Гвоздь, — девка не дура, поняла, что мы ее ждать будем, вот и дергаться не стала.

Лопата недоверчиво хмыкнул, но спорить не стал, оставшись при своем: все девки дуры, только одни красивые, а другие нет.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Я успела съесть клубнику, потом и булочку. Выпила молоко. В подробностях изучила стены комнаты, потолок, стараясь не смотреть в сторону стула, где живым укором для совести лежал дневник. Передумала много, успев восхититься собственной храбростью и впасть в уныние от собственной глупости, а за мной так никто и не приходил. Обед тоже не несли, то ли было рано, то ли решили поморить голодом.

Наконец, в скважине провернулся ключ, я подобралась, села с идеально прямой спиной на кровати, расправила платье. Первым в комнату заглянул стул, следом светловолосый парень, несший его, потом мужчина средних лет в приличном костюме. Последним зашел молодой человек, нервно пригладил торчащие вихры волос и остановился около стены. Я отметила, что дверь прикрыли, а значит в коридоре остался кто-то еще. Затем все мое внимание сосредоточилось на главном из троих: дэршане. Светловолосый здоровяк и слишком молодой для роли главаря человек на эту роль не годились, оставался третий.

— Шанталь Ковенберх, — поприветствовал мужчина, занимая принесенный ему стул. Меня знали. Не смотря на все игры с чужими именами, меня здесь знали, а я еще тешила себя надеждой, что мое похищение случайно. Шли за дневником, а прихватили девицу....

— Дарьета ВанКовенберх, — поправила его. Пусть у себя во Фракании отменяют титулы, называют друг друга по именам, точно родственники, я не считаю это уместным, ведь когда знакомишься с человеком, обращение скажет многое. А что скажет имя? Лишь намекнет на воспитание родителей, его давших.

— Хорошо, дарьета, — по губам мужчины скользнула змеиная улыбка, да и сам он был какой-то склизко-невыразительный, со светлыми, почти белыми глазами, тонкими волосами и холодным, я передернула плечами от побежавшей по спине изморози, взглядом. И взгляд этот говорил честнее всяких слов.

Дэршан, он не представился, но костюм и печатка на пальце говорили о многом, минут пять опутывал меня ласковыми речами, интересуясь все ли устраивает, был ли вкусен завтрак и не нужно ли что-нибудь еще. Рассказал, что он — друг моего жениха, и ему приятно познакомиться со мной, что он просит прощения за доставленное неудобство, но в городе неспокойно, а в данном пансионе настоящий рассадник ворья, и нужно было тайно вывезти меня оттуда. Я слушала, кивала, улыбалась так, что под конец скулы свело от напряжения. Мне подарили ложь. Красивую ложь, в которой нет невесты-воровки, нет дневника с кодами от военного шифра, нет побега, а есть недоразумение. Мне позволили эту ложь принять, чтобы сохранить репутацию. А взамен?

— Драгоценнейшая Шанталь, — проворковала эта змея. Говорил он с акцентом, напирая на шипящие, отчего сходство с гадом лишь усиливалось, — у меня к вам одна маленькая просьба. Знаете, такой пустяк. Ваш жених попросил кое-что уточнить в его записях, пока он задерживается в дороге. Не могли бы вы открыть мне дневник.

И мы все дружно посмотрели на стул, где лежала черная книжица.

А взамен — предательство. Страх и возмущение вскипели в крови, и я напрочь забыла о манерах.

— Почему именно я? — воскликнула, принявшись отползать на другой конец кровати.

— Дорогая, — прошипел дэршан, теряя терпение, — нам потребуется лишь полчаса, а потом вы встретитесь с женихом и забудете все, как страшный сон.

Ничего я не забуду, ведь дневник снова прилипнет пиявкой. И кто сказал, что я хочу встречаться с женихом?

— Вам надо — вы и открывайте.

От моего ответа лицо мужчины перекосило — время добрых разговоров прошло, но мне было все равно. Коснуться дневника я могла только через мой труп.

Дэршан начал приподниматься на стуле, намереваясь, видимо, организовать мое убийство, но тут вмешался молодой человек, подпиравший до этого стену комнаты.

Подошел, наклонился и спросил, глядя в глаза:

— Вам никто не объяснял, как опасно поить заклинания кровью?

Я смотрела в мерцающую зелень его радужки, ощущая, как голова пустеет, а тело наливается слабостью.

Сглотнула, с усилием отводя в сторону взгляд, и прошептала:

— Она всего лишь усиливает, а не меняет.

— Всего лишь, — передразнил меня молодой человек, отстраняясь. Я вздохнула свободнее. Не знаю почему, но его присутствие нервировало больше, чем речи "змеи", — вот вы его и усилили до смертельного уровня. Смотрите сами.

И маг, теперь это было ясно, махнул рукой в сторону стула. Я повернула голову, прижала ладонь ко рту, сдерживая крик. Плавающий над книгой череп с алыми искрами пламени в глазницах был до дрожи реалистичен. И это я? Нет, это моя кровь?

— Красавец, — не сказал — плюнул маг. — Так что давайте вашу ручку и закончим с этим. Мы и так целую ночь потеряли.

Ручку давать я не хотела. Но кто меня спрашивал? Третий мужчина — здоровый, рослый детина с лицом: убиваю быстро, оплату принимаю золотом; ухватил меня за руку и потащил к стулу с дневником. Я сопротивлялась, но мои трепыхания против силы паровоза — смех, да и только.

Череп медленно крутился вокруг своей оси, поджидая очередную жертву. В моих ушах нарастал шум, я не шла — волочилась по полу. И когда сквозь шум стали различаться отдельные слова, с облегчением констатировала: меня накрыло сумасшествие, и скоро реальный мир перестанет для меня что-либо значить. А потом и вовсе закрыла глаза, потому как вынести зрелище подмигивающего черепа было выше моих душевных сил.

На плечо надавили, фиксируя локоть. Под ладонью стало тепло, а потом яркая вспышка ударила по глазам, и словно ураган пронесся мимо, не задев, а лишь опалив кожу лица.

Глава девятая

Перед глазами плавали цветные пятна, в ушах стоял гул, в котором время от времени слышался скрежет и всплывали странные слова, что-то вроде "Беги" или "Револьвер возьми", а потом и вовсе возмутительное "Дура, кончай столбом стоять!"

Слова раздражали и отвлекали от молитвы, которую я шептала всем богам и святым сразу. И только раздавшийся сбоку стон, нехороший такой стон, заставил меня вернуться в этот ужасный мир.

Комната. Когда-то белые стены были щедро закопчены, точно в каждом углу всю ночь жгли костры. На кровати тлело белье, и воздух уже пропитался вонью горящей ткани и чего-то еще, уже сгоревшего. Стул был перевернут, над ним торчала пара ног, обутых в лакированные ботинки. Ноги были неподвижны, и мне не хотелось смотреть на их обладателя, но я заставила себя сделать шаг в ту сторону. Застывший взгляд мужчины был устремлен в потолок, и как-то сразу стало понятно, что он мертв.

Я сглотнула. Прижала руку ко рту, потому как стремительно накатила тошнота, но представив себя на полу рядом с покойником, заставила сделать глубокий вдох и перестать думать об обмороке.

Здоровяк лежал на боку, ногами в центр комнаты, головой у порога. Чуть поодаль валялся револьвер, который мужчина успел достать, но воспользоваться не успел. Около его рта расплывалась темная лужа. Я содрогнулась и снова запретила себе падать в обморок.

Стон повторился. Вздрогнув, я обернулась и встретилась с затухающей зеленью глаз мага. Его лицо было красным от лопнувших сосудов, губы запеклись и почернели, правая рука держалась за горло, левая с тихим скрежетом царапала ногтями пол.

Меня повело, сознание начало мутнеть, но тут из коридора донесся какой-то шум, я уловила звук шагов, и ужас ударил наотмашь, мигом приводя в чувство. Если меня застанут здесь, среди покойников, добьют на месте.

Не знаю, почему я так решила, но тело уже действовало, пока разум пытался его догнать и проанализировать ситуацию.

Шаг в сторону двери, вернуться, схватить дневник, который снова притворялся обычной книжицей в кожаной обложке, обойти здоровяка, поднять револьвер, взвести курок.

За дверью лежало еще одно тело. Впрочем, нет, мужчина был жив и застонал, когда я наступила ему каблуком на пальцы. Я шепотом извинилась, сдвинулась в сторону, не отрывая взгляда от коридора и незнакомца с забинтованной головой, который стоял там, не зная, что ему предпринять: то ли броситься обратно, то ли на меня. Но он был безоружен, а вот я с револьвером в руках.

И пусть внутри все обмирало от страха, оружие придало мне сил. Я была точно заяц, влезший в шкуру льва. Все мысли сосредоточились на курке, который поглаживала пальцем. На курке и том человеке с забинтованной головой. Смогу выстрелить или нет?

— Иди сюда, — я дернула стволом в сторону открытого прохода в комнату.

Мужчина зачем-то присел, точно я уже выстрелила. Больной? Вон и голова замотана. Я присмотрелась — черты лица показались знакомыми. А не этого ли фраканца уронили вчера головой об столб? Нет, не может быть. Слишком много совпадений, чтобы быть правдой.

— Быстро.

Ствол выписал нетерпеливую восьмерку. Фраканец привстал, в его взгляде явственно читались удивление и страх. На меня никогда в жизни так не смотрели. Кольнула неприятная для любой женщины мысль, а как я выгляжу после взрыва? И кстати, почему жива?

Мужчина медленно и, кажется, не дыша, точно шел мимо дикого зверя, прокрался в комнату. Я захлопнула дверь, повернула ключ, положив его в карман платья и пошла по коридору.

Радости не было. Было странное чувство, как у марионетки в театре, когда вокруг резко сменили декорации и вместо живота дракона, который тебя проглотил, ты оказался в дворцовых покоях, но при этом точно помнишь, что дракон-то был.

Двое покойников и двое раненых. Взрыв не мог быть плодом моего воображения, а ведь я была в самом эпицентре и все же осталась жива. Как?! Такое?! Возможно?!

Лестница привела на кухню, где за столом, вжавшись в стену, с посеревшим лицом сидел вор. При моем появлении его и без того большие глаза заняли пол лица, губы затряслись, и я клятвенно пообещала себе, как выберусь, первым делом выяснить, что их всех так пугает в моем облике. Или они тут дикие и оружие никогда не видели?

— Ты кушай, кушай, — я попыталась улыбкой успокоить ребенка. Ребенок стал медленно сползать под стол. Ну точно дикие.

Тут мой взгляд зацепился за знакомую холщовую сумку, и я обрадовалась ей, как родной. Все, хватит с меня воров, покойников и черепов. Погостила, пора и честь знать. С вопросами буду разбираться после, когда выберусь отсюда.

— Эм, послушай, — я кинула ключ на стол, — откроешь им дверь, только не сразу, хорошо?

Парень выполз из-за стола, нахмурился. Посмотрел на ключ, потом на меня. Книгу и револьвер я убрала в сумку, чтобы не пугать ребенка.

— Ударь, — вдруг попросил.

Я растеряно заморгала. Нет, они точно здесь сумасшедшие.

— Ударь, — уже потребовал, поясняя: — я скажу, что ты меня вырубила, — и добавил снисходительно: — Бей, не бойся, я крепкий.

Разумом я понимала и одобряла его решение — так действительно безопаснее, но дрожащая рука лишь ткнулась в скулу пацана и все.

— Девчонка, — скривился он, — рукояткой бей.

Пришлось достать револьвер и сделать вид, что я не девчонка, а взрослая разумная женщина, которая ну никак не может поднять руку на ребенка.

— Эх ты.., — махнул рукой пацан, обхватил ладонью мое запястье и саданул со всей дури рукояткой револьвера себе по скуле. Я охнула, он крякнул, потер лицо и довольно ухмыльнулся:

— Все, беги, пока я не передумал.

* * *

* * *

* * *

* * *

**

Точно ошпаренная, я выскочила во двор.

"Пока я не передумал"... Ха! Стоит этим мужчинам дать хоть крохотное превосходство, как они тут же превращаются в сплошную самоуверенность. А что, если разобраться, их сила против пули? НИ-ЧЕ-ГО.

Так я подбадривала себя, пробираясь сквозь колючий низкорослый кустарник. Здесь, на юге, склоны холмов выглядели весьма привлекательно, с желтыми, синими и красными цветами, но все это великолепие, как выяснилось было прекрасно лишь на расстоянии. Вблизи эти милые цветочки имели совсем не милые, я отодрала подол от очередного кустика, колючки.

Мое место заточения оказалось хутором, терявшимся в рощи оливковых деревьев. Выскочив на яркое солнце, я растерялась. Куда бежать? Потом махнула рукой — куда угодно, лишь бы бежать. А первый же холм дал точку обзора — слева синей полоской блеснуло море.

Хм, бежать... Через три минуты я перешла на быстрый шаг, а потом выскользнувший из-под ноги камень заставил вспомнить об осторожности. Если я подверну ногу, то кто мне поможет? Точно не та коза, чей рыжий бок мелькнул в кустах.

О том, что меня могут догнать, я старалась не думать, но мысли упорно возвращались в комнату. Что произошло? Я коснулась дневника, и нечто непонятное убило всех. Несмотря на жаркое солнце, холод пополз по спине. Что я несу в сумке? Что, сын бездны, может убить за секунду двоих, хотя маг вряд ли выживет, троих мужчин?

Никто не заставит меня снова прикоснуться к этому, которое изображает из себя дневник. Показалось или в кустах рассыпался смешок? Я замерла, но кусты безмолвствовали. А может это мое безумие снова дало о себе знать? Неожиданно стало спокойно. Пусть безумие, зато свое, родное, и если оно помогло мне сбежать, я готова с ним смириться.

Роща дышала жарким полднем. Даже птицы и те затихли, лишь где-то в кустах мелодично гугукало, да оглушительно трещали цикады, прячась в коре высоких кипарисов. Море медленно приближалось, и я надеялась, что успею добраться до города до наступления ночи. Ночевать в лесу я была не готова. Лучше уж встретиться с женихом. А если здесь водятся дикие звери? Я закрутила головой и на всякий случай положила руку на сумку. Сквозь ткань прощупывалась рукоять револьвера, напоминая, что я — не заяц, а лев.

Дома вынырнули внезапно. Сначала расступились деревья, и передо мной выросла насыпь, на которой лежала присыпанная рыжей пылью дорога. Я перешла на быстрый шаг. Во рту стоял привкус пыли, нос и щеки пекло от солнца, жутко хотелось пить, а еще содрать платье, залезть в ванную, смыть грязь... Я почти застонала при мысли о ванной и... прибавила шаг.

Уже были видны белые домики с плоскими крышами, ближе к центру деревни, вырастающие до двух этажей. Зной. На улицах никого, лишь у местной таверны в тени навеса сидят мужчины. Темные от загара лица, курительные трубки и стаканы вина на столиках.

Как можно пить вино в такую жару я не представляла, но местные, похоже, пили его с утра до вечера, и, о ужас, поили вином детей. Дикая страна!

Но мне с ними не пить. Мне найти извозчика и уговорить довезти до пансиона. Вот предел моих желаний. Дальше, под защитой стен, я собиралась подумать, что делать.

Цоканье копыт заставило обернуться. Одурманенная зноем лошадь лениво брела по улице. Возница в широкополой шляпе восседал на облучке. Коляска остановилась, чуть не доезжая таверны, и я устремилась к ней со скоростью человека, чьи пятки горят от нетерпения.

— Ой!

— Ах!

Добежала быстро. Мужчина, лихо соскочивший с подножки, явно не ожидал моего внезапного появления.

— Ох, дарьета, простите великодушно, я вас не заметил.

Он успел подхватить меня за талию, предотвращая позорное падение под колеса.

— Нет-нет, это моя вина.

Так, стоп. Он назвал меня дарьетой? Роландец? Здесь, в забытой богами деревне? Его руки не торопились покинуть мою талию, а мои щеки медленно опалял румянец.

Сожри меня твари бездны, я стою на улице, обнимаясь с незнакомым мужчиной! Да еще на глазах у прохожих! Бросила быстрый взгляд на таверну. Вино было забыто, трубки погасли, зрителей захватил спектакль.

Дернулась, высвобождаясь. Поправила платье, перекинула косу на грудь, попыталась вернуть на место выбившийся из прически локон, словом, незнакомцу хватило и минуты, чтобы заставить меня вспомнить о том, что я женщина. И тут же вспомнить о своем печальном виде, да еще и запахе пожара, который наверняка въелся в кожу.

Мужчина мгновенно отреагировал, отпустил руки и, смутившись, чем стал еще симпатичнее, шагнул назад. Я окинула его быстрым взглядом. Высокий, светловолосый, белый костюм, пошитый у хорошего портного и потому идеально сидящий на фигуре. Трость. Шляпа. Серые глаза смотрели с добрым прищуром, а тоненькая полоска усов и аккуратная бородка добавляли изысканного шарма.

Мне надо думать о побеге, о вознице, который собрался уезжать, о себе и дневнике, а я стою и думаю о том, что вот он — идеальный кандидат на роль временного мужа.

* * *

* * *

* * *

* * *

— Милейшая Шанталь, вы ничего не съели.

Это была ложь. Я съела, точнее попыталась, тарелку лукового супа — гадость, пожевала жесткую лепешку, поклевала пережаренную рыбу. Теперь было ясно, почему местные предпочитали вино и только вино в этой таверне.

Сама не понимаю, когда я стала милейшей, да еще и по имени? Как очутилась за одним столом с незнакомым мне человеком? Как уговорилась на "легкий перекус, а возница, вы не переживайте, дарьета, подождет". Это все солнце. Оно исключительно вредно действует на мои нервы, притупляя бдительность и заставляя забыть о приличиях. Впрочем, какие приличия... Дочь хозяйки своим коротким подолом чуть ли не коленки демонстрирует гостю. И это среди бела дня!

— Спасибо, Фридгерс, все было вкусно.

— Не стоит благодарностей, Шанталь. Помочь такой красавице, как вы — истинное удовольствие.

Чем отличается настоящий комплимент от дежурного? Искренностью, с которой он произносится. Блеском восхищения в глазах. Наш собственный мир состоит из миллиона картин, которыми мы рисуем жизнь. Местами они сильно приукрашены, а иногда и вовсе состоят из розовых мечтаний, но это наша суть — видеть мир таким, как нам хочется.

Я смотрела на Фридгерса и видела в его глазах приятное сердцу восхищение. Ему хотелось верить. Верить, что сюда он приехал посмотреть древний храм, посвященный местному святому. Что встретил меня случайно, и мой вид поразил его в самое сердце. "Вот сюда, дарьета. Одним взглядом и наповал". Что роландский знает, так как много лет прожил с родителями в империи. "Они при торговом представительстве работали". А теперь он путешествует. "После учебы решил посмотреть мир. Как засяду в какой-нибудь конторе, и ничего толком не увижу".

Я слушала, помалкивала, поддакивала и слушала. А улыбка у него славная, от нее в душе разливается тепло. И видно, что человек хороший. Ни разу не похвастался и титулом не козырнул, а ведь костюм дорогой, да и путешествовать на пустой кошелек может лишь глупец.

"Детали, Шанти, самое главное при первом знакомстве — это детали. Ты можешь ошибиться, но несвежая рубашка и прилипшая рыбья чешуя на ботинках — нет", — говаривал дядя, давая мне очередной урок стрельбы. Подозреваю, учил он меня не только стрелять.

— Мне так стыдно, дарьета. Я совершил преступление, приведя вас в это ужасное место. Признаюсь честно, это худший обед в моей жизни и самая лучшая компания. Вы способны любое место превратить в небеса, Шанталь.

Я улыбнулась уголками губ, не поднимая глаз от чашки холодного чая. Если бы мы встретились дома. Если бы я не была чужой невестой. Если бы только у меня в сумке не лежал бездной проклятый дневник!

А может довериться? Кто я? Всего лишь слабая женщина, которая попала в беду. Нам столько раз говорили, что война и политика — не женское дело. Да и не готова я бегать с револьвером, скрываясь от всех.

В глазах защипали предательские слезы. Истерика, обрадовавшись компании, готовилась взять реванш за все невыплаканные страдания.

— Я вижу, вы чем-то расстроены? Неужели у кого-то поднялась рука обидеть такую красоту?

Я кивнула, прикусывая губу, и с трудом загоняя рыдания обратно.

— И кто этот подлец?

— Подозреваю я.

Вздрогнув, подняла взгляд, чтобы с ужасом посмотреть на смутно знакомое лицо.

— Да, дорогая? — спросил мужчина, усаживаясь без разрешения к нам за стол. Усмешка на его лице была исполнена презрения, а ярость во взгляде — я похолодела — обещала смерть.

Он взмахом руки прервал кинувшегося было к нам хозяина. Тот словно наткнулся на стену, замер и утек обратно за стойку.

— Дэр, — начал было приподниматься Фридгерс.

— Дэршан, — поправил его ВанДаренберг, не отрывая тяжелого взгляда от меня. Я сразу вспомнила, что вид у меня далек от надлежащего, в сумке лежит похищенный дневник, я сбежала из дома и совершила с десяток мелких преступлений. А передо мной сидит палач его императорского величества, для которого убить человека так же легко, как выпить утром чашку кофе.

— Мне без разницы, кто вы, — вскочил Фридгерс, кидая ободряющий взгляд в мою сторону.

— Дурак, — не переставая изучать съежившуюся меня, сказал Даренберг.

— К-как вы меня назвали? — голос у моего знакомого все же дрогнул, но решительности он не растерял: — Я требую сатисфакции! За себя и за дарьету!

Таверна боялась дышать, такое зрелище — бьющиеся за дарьету благородные не в каждом театре увидишь, а тут в первом ряду, да еще и бесплатно. Лишь хозяин озабоченно кривил лицо, мысленно надеясь, что благородные одумаются, и мебель не пострадает.

— Даже так? — вздернул брови Даренберг и его губы расползлись в хищном оскале. — Ты слышала, дорогая, он готов за тебя получить сломанный нос. Прости, пулю жалко переводить, — бросил Фридгерсу, отчего молодой человек стремительно покраснел, потом побледнел, открыл рот, но сказать ему не дали. — Не соизволишь нас представить, дорогая? А то не вежливо бить человека, не зная его имени.

— Мне достаточно знать, что вы — причина ее слез, — не согласился с ним Фридгерс.

— Раз достаточно, — развел руками этот ужасный человек, поднимаясь из-за стола, — тогда мы выйдем, дабы не смущать дарьету видом крови.

— Нет! — я, точно обезумев, вцепилась ему в рукав. Он же убьет Фридгерса! — Прошу, не трогай его.

— Даже так, — нахмурился Даренберг, — он настолько тебе дорог?

Фридгерс расправил плечи и улыбнулся улыбкой мужчины, которому только что признались в любви. Я мысленно застонала — ему жизнь спасают, а он героя строит!

* * *

* * *

* * *

*

Порой наступает тот момент, когда жизнь летит кувырком с обрыва, перед тобой мелькают: земля-небо-земля, под ногами нет опоры, а руки бесполезно цепляются за воздух.

Падение. Бездна.

В бездну все! И жениха с его дневником, и навязанную свадьбу, и мой страх.

Я поднялась, отпустила рукав мужчины, шагнула в сторону. Даренберг напрягся, прочитав на моем лице решимость, которая его не порадовала. А я, глядя в темные от гнева глаза, окончательно осознала, что не могу выйти за него замуж. Лучше в петлю, нет, лучше...

— Он настолько мне дорог, что я готова принять его предложение и выйти за него замуж.

Фридгерс ошарашенно округлил глаза, я умоляюще улыбнулась, искренне надеясь, что у мужчины хватит силы воли не завопить: "Нет-нет, это ошибка!"

Не завопил, стоически выдержал мою ложь и даже улыбнулся в ответ, намекая, что не прочь сделать ее правдой. Я не обманулась, действительно хороший человек.

А мне очень хотелось бросить в лицо ВанДаренбергу: "Оставь меня! Забери дневник и уходи!". Истерика попыталась пробиться в первые ряды, и лишь огромным усилием воли — мы и так дали местным сплетникам разговоров на год — мне удалось сдержаться.

ВанДаренбергу, судя по его побелевшему лицу и ходящим желвакам, тоже было нелегко. Встреться мы в ином, уединенном месте, и все сложилось бы иначе. Но зрители смущали не только меня. Так что желание прибить невесту-обманщицу палачу пришлось перебороть, как и стиснувший горло гнев.

Справился с собой ВанДаренберг быстро и когда заговорил, его голос звучал спокойно, хоть и не без жалящей иронии:

— Вижу, дорогая, ты времени зря не теряла, однако твоя семья подтвердила обязательства. Хочется тебе этого или нет, — припечатал он мой порыв на свободу ударом кулака по столу, затем повернулся к Фридгерсу: — Если вы не против, я объясню ситуацию.

Окончательно запутавшийся Фридгерс позволил увлечь себя к выходу из таверны, а меня внезапно покинули силы, и я оперлась о стол, дабы не упасть.

Что чувствует зверь, попавший в капкан и слышащий шаги охотника? Смертельный ужас и тоску — еще немного и сталь ножа прорубит шкуру, дойдя до сердца.

Жизнь с чудовищем — не жизнь, а медленная смерть.

Что я увидела в его глазах? Презрение, ненависть и беспросветную тьму.

Зачем он упорствует, желая жениться? Ответ, пришедший на ум, окончательно похоронил надежду. Чтобы отомстить. Чтобы развлечься, укрощая непокорную девицу, а потом сломать, превратив в послушную игрушку. Как же я сразу не поняла, что своим побегом лишь раззадорила чудовище!

Взгляд затравленно заметался по таверне, а дверь в это время пропустила внутрь двоих мужчин, которые с нехорошим предвкушением оскалились в мою сторону.

— Леон, — представился ВанДаренберг, как только они вышли на улицу, посторонились, пропуская входящих в таверну двух мужчин, одновременно посмотрели на яркое солнце, жарящее пыль на дороге, и остались под навесом.

— Фридгерс, — назвался мужчина и добавил: — Хочу сразу предупредить, вместо ломания носов предпочитаю пистолеты.

— Я заметил, — кивнул на левый бок мужчины Даренберг, — Цастель и КО? Модель этого года?

Фридгерс нервно одернул пиджак, повел левым плечом, где на боку в новой, экспериментальной и потому плохо пригнанной кобуре лежал револьвер.

— Пробовал такую, не понравилось. Отдал одному умельцу перешить — другое дело, — и Леон отогнул борт пиджака, демонстрируя кобуру, — ремешки пустил по спине и обоим плечам, конструкция стала жестче.

Фридгерс окинул кобуру заинтересованным взглядом, мысленно пообещав взять идею роландца на заметку. А еще он заметил, что кобуру расстегивать соперник не спешил. Да и разбираться тоже. Как вышел за дверь — точно подменили человека. Лицо расслабилось, кулаки разжались. Но Фридгерс бдительности не терял, готовый в любой момент дать отпор и побороться за солнечную девушку. Чем-то зацепила его роландка, чьи волосы напоминали цветом янтарь.

— Куришь? — Леон достал из кармана портсигар, протянул. Фридгерс взял одну. Щелкнула зажигалка, и две струйки дыма потянулись в небо, смешиваясь с дрожащим над дорогой маревом.

— Гардарец? Инранин?

— Это имеет значение? — вскинулся Фридгерс.

— Чтобы пустить тебе пулю? Нет. Просто акцент интересный.

— Гардарец.

— Так я и думал. Ладно, — Леон затушил сигарету о стену, бросил окурок в ведро, — бывай, гардарец, может, еще увидимся.

И зашагал по улице.

— Стой, — растерянно окликнул его Фридгерс, — а как же?

— А забирай, — не оборачиваясь, махнул рукой роландец, — я, знаешь ли, передумал.

— Передумал, — повторил Фридгерс, пребывая в прострации от столь резких поворотов. Нет, надо же! То готов был стреляться из-за женщины, то "передумал". Не зря этих роландцев считают сумасшедшими!

Фридгерс затянулся, а потом вдруг с сигаретой в руке рванул обратно в таверну. Распахнул дверь и обреченно уставился за столик, где еще пару минут назад сидело рыжее солнце. Столик был пуст.

— Ушла, — развел руками хозяин, — с двумя мужчинами. Вышли через заднюю дверь.

Фридгерс выругался, бросил монету на стол и выскочил на улицу. Он еще успел заметить зад синей кареты за мгновение, как та исчезла за домами.

Фридгерс оглянулся, помянул тварей бездны, пожелав им приятного обеда извозчиком, который его не дождался и уехал из деревни. И как теперь, прикажете, возвращаться? И где искать золото, которое обещало ему свое сердце?

Глава десятая

Выйдя из таверны, Леон завернул за угол, остановился, следя, как почтенного возраста карета с облезшей синей краской на боках двинулась со двора. Запряженная разномастная пара — единственные, которых удалось быстро достать — лениво перебирала копытами, длинные хвосты синхронно дергались, отгоняя мух, но Гриан, сидевший на козлах, взмахнул хлыстом, над спинами лошадей оглушительно щелкнуло, лошади разом оживились, перейдя на рысь, и карета покатила прочь из города.

Гриан привстал, оглянулся и, заметив начальство, поднял правый кулак вверх — знак, что все в порядке, девушка и дневник у них. Леон поднял глаза к небу, в таких вещах, как везение, всегда стоит благодарить судьбу и богов, в чьих руках нити жизней.

За спиной зашуршало, Леон обернулся, и раздражение нахлынуло вновь, заставляя поморщиться. Фраканец принял гримасу на свой счет и замедлил шаг. Леон смотрел на его смазливое лицо, напомаженные и уложенные волосы, на тонкую полоску усиков, а перед глазами вставала недавно виденная сцена. Свет из окна падал на волосы девушки, и те горели теплым цветом янтаря — прав был Шон, это янтарь, — лицо бледное, в волосах застрял мусор, подол платья измят, грязен и кое-где порван. И нахлынувшая было радость — жива, мгновенно сменилась злостью — его невесту держал за руку какой-то молодчик.

Леон никогда не замечал за собой жестокости. Не он жесток — жизнь жестока. И если выбрал путь защиты добра, глупо прятаться за щиты добродетели. Убийцу и насильника остановит пуля или петля, вора перевоспитает холод северных лесов и работа на свежем воздухе. Нет? Тогда палач накинет веревку на шею, отправляя грешную душу на суд богов.

Но сегодня что-то пошло не так. Сегодня он впервые ощутил, как тьма окутывает сердце, как застилает глаза, как рука тянется за револьвером. И с ужасом понял, что его не остановят ни свидетели, ни страх возмездия, но тут она подняла взгляд, и слезы в её взгляде кипятком обожгли душу.

Стыдно! Как же стыдно, бездна его побери. Он не знает, что ей довелось пережить. С кем столкнуться. Но он здесь, и ей больше ничего не грозит. А молодчик... Леон позаботится, чтобы они больше не встретились.

Леон бросил взгляд на фраканца, которого ему отрядил в помощь Шон. Почему-то его вид наводил на нехорошие мысли. Муж на работе, а жена дома одна... Или гуляет по лавкам. Или ходит к подругам... Без него. Нет-нет. Никаких прогулок. Запереть дома и отпускать раз месяц к родным. До маменьки и обратно. Под охраной.

От сердца отлегло, и Леон уже спокойно посмотрел на подошедшего агента.

— Докладывайте, Чарнец.

— Пришла одна, по дороге. Местные видели, как входила в деревню с северной стороны.

— Куда ведет дорога?

— В горы, на пастбища. Но в паре лье от деревни есть хижина. С дороги к ней есть проезд. Вчера там видели чужаков.

— Ясно, — медленно проговорил Леон, осознавая, что быстро он в город не попадет, — проверим. Остаешься здесь. Сейчас из таверны появится парень, гардарец. Блондин, лет двадцать-два, двадцать-три. Не спускай с него глаз. Я хочу знать о нем к вечеру все, понял?

— Понял, что мы тупые что ли, как не понять, — раздраженно дернул плечом фраканец.

Леон сдержал вздох. Значение слова дисциплина, если и знали в этой стране, то предпочитали делать вид, что не понимают его вовсе.

Через пару минут Леон на гнедой кобыле скакал по дороге. Деревня осталась позади. Впереди покатыми склонами зеленели холмы. Где-то там лежали ответы на вопросы, и Леон собирался их добыть во чтобы то ни стало.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Фраканец не обманул, минут через двадцать езды показался проезд, уходящий налево. Бревно, лежащее поперек дороги на двух рогатинах, намекало, что проезд закрыт для чужих, но оно вряд ли могло остановить человека, чью уверенность в себе подкреплял револьвер.

Леон спешился, привязал кобылу к бревну и двинулся к белеющим за оливковыми деревьями стенами дома. Полуденный зной уже ослабевал. С гор тянуло предвечерней прохладой, кипарисы колоннами обрамляли въезд во двор, и с их стволов оглушающе звенели цикады. Вокруг царило запустение. Рассохшаяся бочка на крыльце, дырявый сапог в пыли двора, почему-то один, битый горшок на потемневшей от старости лавке. Лишь за домом обнаружилась бричка и привязанная к оливковому дереву лошадь.

Входа в доме было два. Один с крыльцом заколочен крест-накрест, а вот вторым, ведущим в сад, пользовались активно — около порога белели окурки папирос.

Леон достал револьвер, взвел курок и потянул за ручку дверь, шагая в кухню. В доме царила тишина, прерываемая мерно капающей водой из перевернутого кувшина — на полу блестела натекшая лужа, из которой мокрые следы вели к одной из трех дверей.

Леон бросил взгляд на остатки трапезы на столе, потрогал теплую печь, открыл одну из дверей, обозрел пустую комнату, в которой на полу лежали три тюфяка. Тишина сделалась полной, даже капли, и те затихли, и Леон ощущал, как в воздухе сгустилась тревога, как напряженно дышат половицы, скрипя под ногами. Пыль, поднявшись от пнутого им тюфяка, на мгновенье напомнила череп. Леон моргнул, и пыль вновь стала собой. Он закрыл дверь, двинувшись ко второй. Когда-то здесь была кладовка. А вот вкусно пахнущий свиной окорок принесли недавно, да и клубника в мисочке не вписывалась в картину запустенья.

Третья дверь вела в подвал. Небольшой коридор заканчивался лестницей. Там сгущалась мгла, и Леон помедлил на ступенях, давая глазам привыкнуть к темноте. Шагнул вниз, уловил движение сбоку, качнулся, пропуская удар, выстрелил наугад — темнота вспыхнула цветными пятнами, завыла на два голоса — один тонкий от боли, второй густой от ярости. И тут же вторая тень навалилась с другого края, придавливая к лестнице, вцепляясь руками в шею. Револьвер отлетел в сторону, прощально звякнув об пол.

Силы у напавшего было много, и Леон ощутил, как покрывается капельками пота спина, как быстро заканчивается кислород, и легкие начинает жечь, точно там развели костер. Он оттолкнулся от ступени, одновременно разворачиваясь и заставляя нападавшего податься вбок.

С лестницы, не разжимая захвата, рухнули оба. Упали на какие-то мешки. Леон удачно приземлился сверху, и тело под ним охнуло, попав на что-то твердое. В углу возмущенно пискнула крыса, недовольная вторжением.

На стон и ослабление захвата Леон среагировал мгновенно — ударил, метя на звук. Кулак встретился с твердым подбородком, оттуда охнули, захват разжался, и живительный кислород наполнил легкие. Закрепляя успех, Леон ударил еще и еще, противник молчал, не делая попыток ответить — первый удар, похоже, отправил его в нокаут.

Леон скатился на пол. Под рукой что-то звякнуло. Ощупал предмет — лампа. Поднялся, повернул фитиль и в неровном свете осмотрел место драки, а потом длинно, с чувством выругался. Это же надо было так "удачно" приложить обоих. Один, подстреленный, валялся с пробитой грудью. Рядом лежал револьвер, которым мужчина с перевязанной головой — уже где-то не повезло бедняге — не успел воспользоваться.

Второй, светловолосый здоровяк, лежал на мешках, раскинув ноги. От его затылка, так неудачно приземлившегося на ржавый плуг, растекалась темная лужа крови.

Леон подвел итог: он жив — это хорошо, а вот вопросы задавать некому, и это очень и очень скверно. Похоже, обитатели дома хотели взять его живым и задать те же вопросы, что и он сам. И благодаря их любопытству, он жив, а не валяется около дома с простреленной головой.

Леон подобрал револьвер, прошел дальше по коридору, в конце которого обнаружилась дверь. Из щели выбивался свет — в комнате над дверью горела тусклая электрическая лампа, и здесь тоже были мертвяки, вот только убили их до Леона.

Он осмотрел закопчённые стены, заглянул в соседнюю комнату, приспособленную под уборную. Потом склонился над первым трупом. На первый взгляд никаких повреждений, но от тела шел сладковатый запах горелого мяса. Такое ощущение, что мужчину сожгли изнутри. Второй труп, одетый в дорогой костюм, был в том же состоянии, что и первый. Леон на всякий случай постарался запомнить лицо — потом посмотрит по картотеке Шона, может и узнает кого.

Проверил карманы — пара мелочей, ничего ценного.

А вот третий труп отличался от первых двух — лицо с черными лентами вздувшихся вен выглядело страшно даже для видавшего и не такое мужчины.

Леон присел на корточки. Налитые кровью глаза мертвеца смотрели удивленно, точно их обладатель смертельно удивился перед кончиной. Леон задумчиво хмыкнул — пока у него были лишь вопросы — и прикрыл глаза умершего.

Осмотрел кровать, подобрал с подушки длинный рыжий волос. Задумчиво намотал его на палец. Итак, её держали здесь, но что-то пошло не так, и девушке удалось сбежать, оставив за собой трех мертвецов.

Всколыхнувшуюся было ярость — Шанталь допрашивали, может быть, пытали — он задавил: все равно мстить некому, и двинулся к выходу.

Уже выходя из кухни, он уловил слабый стон. Заглянул под стол и через минуту разглядывал вытащенного на середину кухни пацана лет тринадцати, не больше. Отделали его знатно — лицо было черным от кровоподтеков и синяков, но парень был жив, хоть и дышал тяжело, с присвистом.

Если дотянет до города и лекаря, будет кому задать вопросы. На Шанталь Леон особо не рассчитывал, знал, как сложно женщине перенести стресс, и кроме: "Там было так страшно, так страшно", не рассчитывал получить вразумительных ответов. Впрочем, он мог и ошибаться, все-таки дядя у его невесты не простой человек.

Он вообще мог ошибаться, строя гипотезы, потому как трое мертвых мужчин, один из которых маг — Леон видел подобную смерть у тех, кто исчерпал силу без остатка — не могли погибнуть от женской руки. Но если в доме побывал кто-то еще, почему не убил тех двоих?

Надо срочно возвращаться в город и попытаться допросить, нет, расспросить Шанталь.

Леон подвел лошадь к дому. Стараясь быть аккуратным, положил спереди седла завернутого в куртку пацана, вскочил и, пришпорив лошадь, направился в город.

* * *

* * *

* * *

* * *

**

Еще никогда мне не было обидно как сейчас. Я ожидала, что жених, цедя слова сквозь зубы, потребует следовать за ним. Мы отправимся в город, где меня ожидают малоприятный разговор и еще менее приятный приговор, но вот направленного в живот револьвера, расчетливо прикрытого от посетителей таверны полой куртки, я никак не могла предугадать. И где носит этого, назвавшегося женихом, когда его невесту похищают прямо у него из-под носа? Мой рот уже открывался для крика, но меня осадили.

— Не советую, — сказал по-роландски бандит, прищуривая правый глаз и, по-моему, уже представляя меня с дыркой в животе. Крик замер, не сорвавшись с губ. Отвратительное оказалось чувство смотреть в отверстие на конце ствола и понимать, что оттуда может выстрелить твоя смерть. Если бы не опиралась о столик — упала. Сколько можно издеваться над тонкой психикой благородной девы?! У меня сегодня раз десять поводов упасть в обморок было, так почему бы не сейчас?

— Даже не думай, красавица, — его компаньон по похищению мгновенно оказался рядом, подхватывая под руку, а второй обнимая за талию, — если не желаешь получить свинцовый подарочек, живенько двигай ножками вон туда, — он мотнул головой в сторону хозяйской стойки, за которой виднелась дверь на кухню, — и улыбайся, бездна тебя побери!

Свинцового подарка я не желала, как и улыбаться, но меня уже тащили к выходу из зала, а хозяин, получив золотую монету, еще и дверь придержал, скотина!

В кухне что-то воняло, на пышущей жаром плите булькал огромный котел. Рядом, помешивая поварешкой, в жутко грязном фартуке — аж тошнота подкатила к горлу — стояла женщина, размерами под стать котлу. Она мазнула по нам взглядом и тут же отвернулась, привыкшая видно и не к таким зрелищам, а с виду казалась приличная таверна!

Меня грубо подпихнули к закрытой карете, ожидавшей похитителей на заднем дворе. Синяя облупленная краска на боках заставила скривиться — не могли найти поновее? Эта рухлядь развалится, не доехав до города!

Один из похитителей полез на козлы, второй сел вместе со мной. Заглянул в мою сумку, которую вынес с таверны. Уважительно присвистнул. Аккуратно достал револьвер. Покрутил в руках, бросив на меня любопытствующий взгляд. Я демонстративно отвернулась к окну. Мне так же демонстративно задвинули шторку, перекрывая обзор.

Мой револьвер мужчина оставил себе, а сумку с дневником бросил на сиденье. Я предпочла бы другой размен, но кто меня спрашивал?

В молчании — обида не давала сил на разговор, а похититель и не собирался болтать — мы доехали до города. Когда карету начало трясти на булыжниках мостовой, я окончательно перестала ждать, что меня спасут.

Нет, ну какая наглость! Настоящее свинство! Заявиться, нахамить, лишить меня шанса выйти замуж не за него, а потом позволить похитить из-под носа! Между прочим, носа длинного и совсем не изящного. И если сравнивать, Фридгерс симпатичнее будет. А этот.... Подбородок широкий, массивный, с ямочкой. Глаза можно было бы назвать красивыми, если бы не взгляд — колючий, холодный и пронизывающий. Под таким только ежится, как под ледяным ветром, а не пить чай по утрам, улыбаясь друг другу.

Я попробовала представить нас за одним столом и поняла, что буду ходить голодной. Что же... перейду на ночное питание, стану воровать еду с кухни. Жить-то надо. И с ужасом поняла, что не просто представляю, а ищу варианты, как приспособиться.

С другой стороны, я сейчас не с женихом...

Ситуация повернулась неожиданной стороной, и я бросила внимательный взгляд на похитителя, потом решилась на большее и одарила улыбкой. Мужчина напрягся, положил руку на револьвер. Я удивленно вздернула брови, мне ответили хмурым взглядом и отвернулись к окну.

Когда карета, наконец, остановилась, я чувствовала себя, точно баран, бьющийся раз за разом в закрытые ворота. Мои попытки завести разговор закончились полным фиаско. Я была вещью, которую должны были доставить по назначению, и ничем больше.

Похитители привезли меня в двухэтажный симпатичный особняк, провели на второй этаж, любезно позволили воспользоваться ванной комнатой и заперли в одной из комнат. Не подвал и на том спасибо. Вполне милая обстановка, кровать под балдахином, мягкая обивка на пузатых диванчиках, замерший на одной ноге круглый столик, и обтянутые светлым шелком стены. Подозрительная щедрость. Пора начинать бояться?

Я выглянула в окно. За высокими стенами, окружавшими двор, тянулись к синему небу кипарисы. Меж их стройных силуэтов проглядывали плоские крыши домов. Свобода была так близко и так же далеко.

Во дворе распрягал лошадь один из похитителей, и я уже хотела вернуться к осмотру комнаты, как тут к нему подошел, я не поверила глазам, дэр Розталь! Да-да, тот самый соотечественник, который помог мне в порту. Он здесь? В логове бандитов! Какой ужас! Надо его предупредить.

Я открывала окно, когда дэр Розталь дружески ударил бандита по плечу, весело расхохотался, и я услышала:

— Ну что, дело сделано? Может отметим вечерком, а?

Я отшатнулась вглубь комнаты, прикрывая створку окна.

"Дело сделано". Вот как... А я помню ваши слова, дэр Розталь: "Свои должны помогать своим", но, похоже, у вас иные понятия о помощи.

Я вытерла злые слезы. Тяжело смириться с тем, что меня вели с первых шагов во Фракании. Что мой выбор оказался иллюзией, а путь проходил от одной контрольной точки до другой.

Обида жгла грудь, требуя действий. Неужели я останусь здесь и буду ждать, пока очередные "доброжелатели" захотят заглянуть с моей помощью в дневник?

Двор был пуст. Лошадь завели в конюшню, дэр Розталь удалился, видимо, готовить вечерний праздник. Праздновать будут мое заточение здесь. Мы еще посмотрим, кто в итоге будет праздновать и где!

Я открыла окно, спасибо за то, что оно без решеток, подвязала повыше платье, спустила ногу на тонкий парапет, идущий вдоль всего второго этажа. Замерла, решаясь.

Один рывок, Шанти, один маленький рывок — и ты окажешься на балконе. Но внизу пара метров и булыжник. Страшно так, что в горле пересохло.

Я — смелая. Я не позволю всяким Розталям обманывать меня, точно маленькую девочку.

Рывок. Руками вцепилась в ограду балкона, перевалилась через нее, упала на пол, ловя ртом воздух. Сердце колотилось, как бешеное, ладони вспотели. Но времени отдыхать не было. Тихонько открыла балконную дверь, заглянула в комнату, как и ожидалось — пусто. Кроме троих мужчин я никого больше не видела, а тишина в доме намекала, что мы здесь единственные обитатели.

Вышла в коридор, на цыпочках спустилась вниз. Вот и дверь. Боги, помогите мне. Я буду хорошей, не стану больше целиться в людей и брать чужое. Я стану примерной и послушной, только помогите выйти отсюда.

Двор, солнце, палящий воздух, ажурная калитка. Я шла, каждую секунду ожидая окрика. Щеколда, открывающаяся изнутри. На улицу выскочила, точно за мной уже гнались.

Опомнилась, одернула платье, поправила волосы и зашагала быстро вниз по улице.

* * *

* * *

* * *

* * *

**

Не бежать. Только не бежать. Я прошла мимо витрины лавки, полюбовалась на выставленные шляпки, свернула в переулок, потом еще один. Я путала следы, точь в точь как заяц, убегающий от охотников. И каждый шаг придавал мне уверенности в побеге.

— Стой!

Я обмерла, застыв на месте, потом шарахнулась в сторону.

Мимо пронесся пацан в расстегнутой рубашке, чьи полы черными крыльями развевались у него за спиной. В руке, точно меч, был зажат длинный батон.

— Стой, паскуда!

Следом, грохоча сапогами и грозя кулаком, пробежал грузный мужчина в белом фартуке. Мое испуганное сердце грохотало в такт его шагам.

Они уже скрылись из виду, а я стояла, прижавшись к стене дума, и слушала стук сердца. Кажется или закололо слева? Перевела дыхание, обругала себя паникершей — на лекаря нет ни денег, ни времени — и двинулась дальше. Мне надо на набережную, туда, где есть люди. Прилично одетые люди с зонтиками и тросточками, без пистолетов за поясом. Я посижу на лавочке, полюбуюсь закатом, подожду жениха. Нашел же он меня в таверне? Найдет и в городе.

Устала я бегать, устала просыпаться в чужой комнате, устала разочаровываться в людях и смотреть в глаза смерти. Приличные дарьеты не подходят для такого. И если мне не суждено избавиться от метки дневника, пусть его хозяин найдет меня скорее. Я и так ему полдела сделала — сбежала. А дневник... Прикусила губу. Дневник пусть сам из особняка забирает.

А если он решил, что я ему не нужна? Посмотрел товар лицом, разочаровался и решил выбрать другую. Легкую обиду от этой мысли я проигнорировала — мне же лучше, если палач женится на другой, но вот те, кто охотятся за дневником, не оставят меня в покое.

Нет, не сходится. Дневник бы он не бросил. А если он дрался с Фридгерсом, был ранен или даже убит? О, бездна! Что делать? Куда бежать? В посольство или в пансион за документами и деньгами?

— Экипаж для красавицы?

Я подпрыгнула, обернулась и с величайшим подозрением уставилась на молодого фраканца. Мужчина, рисуясь, задвинул соломенную шляпу на затылок, подмигнул.

Недоумение на моем лице его развеселило, он расхохотался, демонстрируя идеально ровные белые зубы.

— А может, красавица ищет компанию на вечер? — предположил, склоняясь ко мне и понижая голос.

Красавицу саму ищут, и какая компания ее найдет первой, покажет вечер. Но знать об этом извозчику не стоило или не извозчику? Белая рубашка, черные брюки, расшитая узором жилетка. Мне кажется или наряд дороговат для работяги?

И в глаза вдруг бросились окрашенные в розовый цвет стены домов, стала явной прохлада, волнами налетающая из погруженных в тень переулков. На город наступала ночь, а я одна, на улице, без денег, и я знала, что постового здесь даже днем не сыщешь. Паника сдавила горло, ответ вышел сдавленным и тихим.

— Благодарю, нет, — и добавила, глядя, как хитрая улыбка растягивает губы фраканца: — Я спешу, меня ждут.

Мне не поверили, но спорить я не стала, а благоразумно удалилась, делая вид, что несущиеся вслед слова "Бездна, какая фигура. Идет, как лебедь плывет" не имеют ко мне никакого отношения.

На углу зашла в лавку, торгующую фруктами и овощами. Хозяин уже собирался и бросил на меня недовольный взгляд — я его задерживала. Уточнив направление к центральной площади, вышла из лавки. Покрутила головой, недовольно поморщилась — фраканец все еще был здесь и даже махнул мне рукой. Жуткий город! Ужасные нравы! Но вынуждена признать, мужчины здесь симпатичные. Однако репутация мне дороже любой смазливой внешности.

Если я правильно помнила карту из путеводителя, который бесплатно раздавали на пароходе, посольская улица начиналась недалеко от центральной площади, где находились правительственный дворец и еще ряд государственных зданий. Набережная, к слову, тоже находилась там же. А вот в какой части города расположен пансион, я не знала. Можно было нанять извозчика, доехать до пансиона, адрес я помнила, и попросить его хозяйку расплатиться. Но что если дэра Ластина заодно с похитителями?

Я застонала. Это паранойя. И что делать? Сдаться властям или попытаться уехать из страны? Куда уехать, если метка на мне, точно красный фонарь в ночи.

Пусть меня сожрут твари бездны, но если этот жених не найдет меня в ближайшее время, я не уверена, что он вообще застанет меня живой, думала я, разглядывая улицу. Передо мной, преграждая путь к центру города, лежал портовый район с его многочисленными тавернами, грязными улицами, пьяными матросов и девицами, чей наряд обнажал больше, чем скрывал.

Бездна! Я не пройду и пару улиц, не встретив неприятностей. Что же... выбор сделали за меня. Я махнула рукой извозчику, который как раз ехал навстречу.

Леон въехал во двор особняка, который удалось найти и снять буквально за пару часов. Спасибо дэру Розталь, полезный человек оказался. Лишь с пансионом оплошал, но кто мог подумать, что девица решит сражаться за дневник? Другая на ее месте пискнула бы, отпустила сумку и лишилась чувств, а не пинала вора по голени.

И все же непонятно, зачем из пансиона преступники забрали и дневник, и девчонку? Ничего, сейчас он допросит воришку, та, наверное, давно раскаивается, что взяла дневник, но спуску ей давать Леон был не намерен, пусть сразу привыкает, кто в семье главный.

Он кинул встречавшему его Гриану поводья, соскочил с коня, бережно снял пацана. Тот слабо застонал, и Леон порадовался — жив.

— За лекарем, живо.

Гриан кивнул, передал поводья Лаксу, чтобы тот увел лошадь в конюшню, а сам бегом направился в город.

— Я помогу, — дэр Розталь колобком скатился с крыльца, устремляясь следом.

С кухонного стола Леон скинул посуду на пол, уложил на ровную поверхность найденыша. Вернувшийся Лакс уже ставил воду на огонь, доставал чистые полотенца. Мужчины работали молча и слаженно. У каждого за плечами была служба на границе, где вольняки частенько пробовали на зуб крепость границ империи.

— Здоровый, выживет, — первым нарушил тишину Лакс, заканчивая бинтовать грудь.

— Доделаешь? — попросил Леон, смывая кровь и вытирая руки полотенцем, — а я пойду гляну, как там наша гостья.

Он уже был в дверях, когда его догнал голос Лакса.

— У нее в сумке револьвер был, вам полюбоваться на столике в гостиной оставили, а саму дарьету в угловой спальне разместили.

И он бросил начальнику ключ. Тот поймал, по пути не удержался, заглянул в гостиную. Хмыкнул, разглядывая револьвер — кто бы сомневался, что у племянницы Проповедника в сумке будет не шитье со шпильками, а мужское оружие. Зато теперь понятно, почему он ошибся, считая девушку не опасной для тех, кто придет за дневником. И о чем только думал Проповедник, обучая племянницу?

Внезапно им овладела тревога. Чувство, за которым всегда следуют неприятности, сдавило сердце. Леон пулей взлетел на второй этаж, открыл замок, распахнул дверь. Комната была пуста, лишь белым облаком раздувалась штора, намекая, что он безнадежно опоздал.

Леон подошел к окну, отдернул штору, смерил расстояние от окна до балкона, прикинул высоту, специально выглянул, не валяются ли внизу останки этой сумасшедшей. Нет, двор был чист.

— Идиотка!

Скрипнул зубами. Без денег, одна, в чужом городе на ночь глядя!

"Найду, лично выпорю", — пообещал, слетая по лестнице вниз.

— Кто-нибудь смотрел за домом? — спросил со злостью у Лакса. Тот удивленно вздернул брови, и Леон плюнул в сердцах, понимая, что сам виноват. Надо было предупредить, чтобы не велись на внешность, а держали с девчонкой ухо востро.

— Неужели... — недоверчиво округлил глаза Лакс.

— Именно, — скривился Леон, — сбежала, пока вы тут на солнышке загорали. Слышал о Проповеднике?

Лакс моргнул, глаза сделались еще круглее.

— Неужто отец?

— Дядя.

— Я с вами, — бросился мыть руки Лакс.

— Нет, останешься ждать лекаря. Я сам. Дневник где?

Получив дневник, Леон резанул палец, капнул кровь на обложку. Сейчас, когда девчонка и дневник были разделены, связь двоилась, сбивая с толку, и надо было провести обряд, усиливая её.

Капли кровь замерли, не долетев до поверхности, потом задрожали, вытягиваясь в цепочку, уплотнились до стрелки, и алая полоска закачалась над книгой, пока не вытянулась в направлении левого верхнего угла.

Леон убрал дневник в карман, накинул плащ — вечерело — и выскочил из дома. Если девчонку не увезли из города, он ее найдет.

Лакс уже ждал во дворе, держа под уздцы недовольного коня, которого оторвали от яслей с овсом. Конь храпнул, мотнул мордой, норовя укусить всадника, но Леон прикрикнул на него, ударил шпорами, и конь галопом рванул со двора.

— Вы поймите, дэр Розталь, это же не в первый раз, — сокрушался Гриан, вытирая рукавом лицо. Несмотря на вечер, в городе было душно и жарко, как в бане. Они прошли пол-улицы, но извозчики, точно сговорившись, избегали этот район.

— Зовите меня Шковальни, — сочувственно вздохнул мужчина, обмахиваясь котелком, — я тоже виноват. Проглядел девчонку. И ведь воспитанная, скромная, да и на вид просто красавица, и тут бац и со второго этажа! Нет, вы мне скажите, куда катится мир, если девицы бегают с револьвером и прыгают из окна?

— И вечно кого-нибудь в дом тащит, — продолжал бубнить Гриан, выглядывая коляску, — то проститутку, якобы важную свидетельницу; то псину, которая попала под колесо повозки — вырос чистая тварь бездны, я вам скажу; то вдову с детьми, которая сдавала комнату убийце. Если бы не оборвыш, которого он приволок, я бы сейчас... Эх, — и Гриан горестно махнул рукой, вопрошая небо: — И где теперь его искать? Да если с ним что-нибудь случится, мне же первому голову оторвут.

— Не вам одному, не вам одному, — задумчиво произнес Шковальни, — думается, нам надо искать девчонку, а ваше начальство сыщется где-то рядом.

— Вы же город хорошо знаете, куда она могла отправиться?

Шковальни остановился, покрутил один ус, потом второй.

— Если она действительно племянница Проповедника, то либо в пансион за деньгами и оттуда прямиком в порт, либо в посольство докладывать на нас и требовать незамедлительного ареста.

— Начнем с пансиона, — решил Гриан, заметив показавшуюся на улице коляску.

Глава одиннадцатая

Есть такие дни, когда все идет кувырком. Кофе проливается на платье, чашка летит на пол, время несется такими скачками, что ты опаздываешь везде, как ни стараешься быть вовремя. У коляски сломается рессора, захромает лошадь, вдобавок ясное небо внезапно заволочет тучами и обязательно пойдет дождь, а зонтик, конечно же, изволил был быть забытым дома. Но даже самый отвратительный день когда-нибудь заканчивается или... переходит в не менее ужасный вечер.

Выдав извозчику адрес, я сосредоточилась на том, что именно скажу дэре Ластине, и как стану просить оплатить извозчика, ведь деньги остались в номере. А если денег там уже нет? Словом, вопросы меня занимали крайне щекотливые и неприятные, а больше всего меня терзало предчувствие, что хозяйка пансиона связана с дэром Розталем.

Я могла бы отправиться в посольство, но в такой поздний час вряд ли смогу найти там даже секретаря, не говоря уже о благородном дэршане, который войдет в мое бедственное положение, оплатит извозчика, даст ночлег, свяжется с женихом и служителями закона, чтобы те произвели арест. Адрес, где меня держали, я запомнила, как и лица похитителей. Но доказательств, кроме честного слова, у меня не было. А в чужой стране, дарьета без документов, денег, в потрепанном платье выглядит не слишком убедительна, чтобы ей поверили.

Словом, из двух зол я выбрала пансион. Но отвратительный вечер только начинал шутить со мной.

— Привет, красавица! Покатаемся?

В один момент я оказалась зажатой с двух сторон мужчинами, третий запрыгнул на козлы, и я заметила, как золотом блеснула монета, исчезая в руке извозчика. Ужасная страна, где продаются все: от извозчика до портового служащего.

В руках возницы волной изогнулись поводья.

— А ну пошла! — гаркнул он, и лошадь, всхрапнув, мигом растеряла сонливость, перейдя на бодрую рысь.

— Тихо, не дергайся.

Пистолетом сегодня мне угрожали, а вот ножом в бок — нет. Моя жизнь прямо исполнена разнообразием, одно "привлекательнее" другого. Сарказм в мыслях — это от негодования, потому как один из запрыгнувших в коляску мужчин оказался тем самым фраканецем, с которым я уже имела сегодня беседу, и который не понял отказа или сделал вид, что не понял.

— Вы не имеете права, я — иностранная подданная, дарьета, и никуда с вами кататься не поеду, — от злости мой имперский акцент прорезался сильнее, и фраканский вышел шипящим от возмущения. Однако холод от лезвия, упирающегося в правый бок, намекал, что воевать рано, и локтем в кадык, как бы ни хотелось, бить не стоило.

— Дарьета, ха!

И все трое разразились обидным гоготом.

— Ты себя видела, дарьета? Я за тобой час, как наблюдаю и не засек, чтобы рядом с тобой была дуэнья. Вот скажи, разве дарьеты ходят в такое время одни?

Я могла бы ответить, что ходят, что традиция мамки ушла в прошлое, что в век просвещения и прогресса женщина не обязана быть привязана к дому глупыми правилами, да и не поздно еще, закат, но промолчала... Стоит ли доказывать что-то человеку с ножом в руке?

— Вот ты и сама понимаешь, что дорогое платье, которые ты скорее всего украла, и нежная кожа на руках — еще ничего не доказывают, — обрадовался моему молчанию мужчина.

— Я украла?! — с искренним возмущением я повернулась к нему, чтобы тут же зашипеть от боли — лезвие разрезало платье, пройдясь по коже.

— Тихо ты! Вот дурная, — ругнулся фраканец. Он явно здесь был главным, и точно не простым горожанином!

— Держи, — протянул платок и, предупреждая мое брезгливое "Нет", сказал: — Не бойся, чистый.

Платок я прижала к боку. Царапина, и больше обидная, чем болезненная.

— Предупреждаю последний раз. Если сейчас не отпустите, у вас будут, — я подчеркнула, — огромные проблемы с законом. Мой жених...

— Ага, жених, отец, дядя, — закивал фраканец, — все вы так говорите, а потом оказывается, что никто даже в розыск не подал. А за такую красавицу мне знаешь, сколько золотых отсыплют?

Мне казалось, что человека нельзя оценить в золотых. Мама много раз говорила, что я — бесценный подарок, ну или "подарочек", когда злилась, но этот человека явно думал по-другому и собирался меня продать. Так, погодите. Продать меня?!

До меня медленно, но все же дошло, что наша поездка — никакая не глупая шутка, что молодые люди не просто провезут по городу, а сделают нечто более ужасное! От страха перехватило дыхание, я дернулась, забилась, стремясь к полному самоубийству — вывалиться на дорогу под колеса коляски.

* * *

* * *

**

Меня перехватили за шею, чуть придушив и отбросив обратно к спинке сидения, а потом навалились, придавливая так, что дышать приходилось с трудом, потому как двое взрослых мужчин весят, точно свиньи, откормленные для забоя.

— Вот дурная!

— Ай, кусается, зараза.

И почему даже ругань по-фракански звучит мелодично? Такой прекрасный язык и такой отвратительный народ!

— Держи её!

— Тихо!

И мне в рот вдавили кусок ткани. От мысли, что это могло быть, меня немедленно затошнило, и рот наполнился горькой слюной.

— Доброго вечера, гражданин городовой! Отличный вечер, не правда ли, а главное — небо-то отливает золотом.

Я задергалась, замычала, но меня прижали так, что перед глазами расцвели круги.

— А это наша подруга. Не обращайте внимания, она как переберет вина, становится буйной. Так что мы ее домой, в постельку. Пусть проспится.

Меня обозвали воровкой, а теперь еще и в пьющие женщины записали? Да я! Лишь бокал шампанского на балу себе позволяю.

Убью! Лично! Только дайте выбраться! И я предалась кровожадным мечтам. Потом опомнилась — забытая дарьета вопила где-то на границе сознания, но как жалко звучали её причитания: "истинная дарьета не ругается" или "не кусается", а про "брыкается или желает кому-то смерти" я вообще молчу. Истинная дарьета спокойно ложится в гроб и не рыпается, когда ее пытаются убить. Ха! В таком случае я выбираю жизнь, а не навязанное обществом воспитание.

Коляска остановилась в темном переулке. Две свиньи, наконец, убрались, и я вздохнула полной грудью, ощущая, как живительный воздух наполняет легкие. Глаза защипало. "Боги! Как хочется жить!"

Меня вытащили наружу, поддержали, чтобы не упала, убрали кляп, отряхнули платье и поправили прическу. Я с отстраненным спокойствием отмечала, как по телу проходятся чужие руки, трогая грудь.

— Какая красота, а?

— Но-но, слюни подбери. У тебя все равно на нее не хватит.

— Не сейчас, а через пару месяцев, а? Мне же, как своему, скидочку сделают?

— Я тебе дам скидочку! Пошли и так чуть не засветились.

Мир расплывался от слез, но плакать перед уродами? Никогда!

Скрипнула дверь, мы оказались в небольшой комнатке. Ящики и мешки вдоль дощатых стен. Меня на склад привезли?

Я проморгалась от слез и встретила взгляд крупного мужчины, чей выпирающий живот намекал на сидячий образ жизни, а лысина на почтенные годы.

Мои сопровождающие между тем разливались соловьем. И какая я умная, и какая красивая, и здоровая.

— Девка с характером, — припечатал мужик, — вижу и зубки в порядке, — он кивнул на руку фраканца. Я тоже посмотрела туда — на ладони отпечатался след зубов. Фраканец покраснел и спрятал руку за спину.

— Ничего обломаем, — "успокоил" меня хозяин и спросил: — Она точно чистая?

— Обижаешь, Давир, лично проверял. Никто не хватится.

— Ну-ну, — дернул уголком рта Давир, — ладно, тридцать.

Мой похититель сделал такое лицо, точно ему плюнули в душу, притом самым обидным образом.

"Продается лошадь. Трехлетка. Фарсонской породы. Нрава легкого и доброго".

Мне почему-то вспомнились торги на ярмарке, проводимой в нашем городке. Тридцать золотых! За бесценную меня?!

Я захрипела, голос не слушался, а то бы я высказала все, что думаю об этих торгах и торгашах.

— Вот! — ткнул в меня пальцем фраканец, — сам видишь — львица! Глаза — чистое золото! А волосы?!

Вот его первым и убью!

Сторговались на семидесяти. Я не знала, гордиться или ругаться. Семьдесят. У нас это цена хорошей лошади с отличной родословной вместе с коляской.

Лошадь и я! По одной цене! Все же продешевил ты, фраканец. Надо было семьсот просить, как за табун.

— Ладно, ведите наверх. Комната пять. Только не через черный ход, там, на лестнице, пара ступенек проломилась, а плотник лишь завтра придет, так что через зал, но тихо!

Мужчины кивнули, подхватили меня под руки и потянули к двери.

В полутемном коридоре нахлынули запахи. Кухня — жареное мясо, лук. Уборная — явно не чищенная. Дальше виднелись темно-красные бархатные портьеры, за которыми меня ослепил свет люстры, висящей в центре круглой залы. Здесь воздух был пропитан женскими духами, кислым запахом пива и острой вонью водки. Здесь гомонили, смеялись, стучали кружками по деревянным столам, накрытыми белыми, надо же!, скатертями. Здесь сверкали полуобнажёнными бюстами и махали такими короткими подолами, что я успевала заметить под ними женское белье.

Мой ошарашенный взгляд скользил по всему этому безобразию, пока не наткнулся на взгляд таких знакомых карих глаз. Подозреваю, не менее ошарашенных, чем мои.

Крик "Дядя!" замер, не успел сорваться, потому как родственник вдруг столкнул локтем кружку с пивом на пол и нырнул следом за ней под стол, открывая тех, кто сидел рядом с ним.

Двое! Один здоровый, точно бык в человеческом обличье, с бритой головой. Подозреваю, шею этого товарища мне не обхватить ладонями, да и силой от него несло такой, что было понятно — пробивает черепа с одного удара. А вот сосед был его полной противоположностью: аккуратная стрижка, бородка, невысокий рост и тщедушное телосложение, только от его взгляда у меня мороз пробежал по коже и стало холодно, несмотря на духоту в зале. Мертвый это был взгляд. Ничего не выражающий. И потому столь жуткий.

Столик стоял около лестница, и, проходя мимо, я услышала, как дядя говорит на фраканском — ему легко удавалось копировать местное произношение тех десяти языков, которым он свободно владел:

— Всегда подозревал, эти твари разбавляют пиво водкой. Пойду, глотну воздуха, а потом вернемся к делам.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

**

Меня втолкнули в комнату номер пять, еще раз восхитились приобретением, одобрительно поцокали, пока я отступала, выискивая что-нибудь тяжелое и удобное для замаха, потом хлопнула дверь, щелкнул замок, и я осталась одна. Огляделась и сморщила нос. В комнате стоял стойкий запах, точно в конюшне после скачек. Я рванула створку окна, та приоткрылась ровно на тонкую щель и больше не поддавалась. Хоть что-то.

Еще одним таким "что-то" был стул, который я вытащила на середину комнаты, отряхнула и села. Обвела медленным взглядом гнездо разврата. Самой приличным, после стула, был светильник под потолком. Все остальное намекало, нет, вопило, о той части жизни, которую семьи прячут за дверьми спальни.

Алое шелковое покрывало на широкой кровати, столбики, вырезанные в виде обнаженных женских фигур. Затянутые золотой тканью стены, на которых — я отвела взгляд — картина, изображающая сплетенные в единое целое два обнаженных тела. Еще несколько таких рисунков на ширме, отгораживающей угол комнаты, где стояли таз с кувшином воды. Что еще... Комод около стены, рядом столик и еще один стул.

Два стула, одна кровать. Арифметика проста, и на этот раз Шанти, никакого дневника. Этим людям нужна ты, точнее твое тело. Насколько проще было со шпионами! А что делать с этими? Я подхватила подсвечник с комода, поставила стул поближе к двери, чтобы при первых звуках вскочить на него, а оттуда обрушиться вместе с подсвечником на первого, кто войдет. А дальше... как пойдет. Не зря мой батюшка каждый год вносит щедрое пожертвование в храм Великой Матери. Должна же она помочь своей неразумной дочери.

Есть, конечно, слабая надежда, что жених одумается и вернется за мной, но я уже успела себя убедить, что мужчина передумал не только меня спасать, но и жениться.

Сколько я просидела, раздумывая над своей судьбой, то впадая в панику, то сжимая руку на подсвечнике так, что белели костяшки, не знаю. Время относительно, а в этой комнате, когда за стеной стали раздаваться стоны, оно вообще застыло.

Но вот повернулся ключ, я вскочила на стул, приготовилась, подрагивающими руками подняв свое оружие над головой.

— Прошу, — хозяин, я узнала этот голос, пропустил гостя в комнату, — но должен еще раз предупредить...

С визгом-криком я рухнула вниз, прямо на спину вошедшего. Тот подпрыгнул, разворачиваясь в воздухе, перехватывая руку, заламывая ее и заставляя выпустить подсвечник — я даже коснуться головы не успела! Меня скрутили, жестко, но не больно, прижали к груди, и такой знакомый голос прошипел на ухо — я как раз удачно пяткой попала по голени:

— Тихо, это я!

— Что она совсем дикая, необученная, — ошарашенно и потому практически шепотом закончил фразу хозяин борделя, глядя на нашу живописную композицию.

— Ничего, — вымученно улыбнулся дядя, я ощутила эту улыбку в его словах, — я таких люблю. Укрощу, вы не переживайте.

— Да я и не переживаю, — проворчал уже спокойно хозяин, возвращая себе пошатнувшееся душевное равновесие, — заплатили — вам и танцевать, но помните: девчонка нужна мне живой и целой. На царапины и синяки я, конечно, закрою глаза, но все остальное... Вы меня поняли, — закончил он со строгим выражением на лице, ну точно директриса нашего пансиона, когда наставляла провинившихся.

— Прекрасно понял, — о ледяное спокойствие в голосе дяди можно было порезаться.

— Ладно, — хозяин тоже почувствовал, что вышел за рамки дозволенного, — и помните, Аструс, если бы не ваш уважаемый друг, которому срочно понадобился подарок, вы бы ее не получили.

Он окинул нас тревожным взглядом и удалился, оставив дверь открытой.

— Гавнюк! — выругался дядя, прикрывая дверь и добавляя кое-что еще, заставившее меня выдохнуть. Первый раз дядя ругался при мне, не стесняясь. Да что там говорить! Я и не знала, что он ходит, нет, поправилась, шляется по борделям. Интересно, а папа в курсе, чем занимается его брат?

Дядя прикрыл дверь, подпер ее для надежности собой и теперь разглядывал меня с нехорошим таким прищуром. На грани моего сознания загромыхали тревожные удары грома.

Я покрутила кисть, помассировала запястье — железные пальцы у дяди, что ли? Дядя хмыкнул и в ответ демонстративно потер правую голень, по которой я успела попасть каблуком.

— Научил на свою голову, — уже расслабленно проворчал он, и я перевела дух — гроза не миновала, скорее ее отложили на завтра.

— Говори тише, — предупредил он, — здесь стены не толще бумаги.

Я вспомнила недавно слышанные стоны, покраснела и кивнула. Мое смущение заставило мужчину озабоченно нахмурить брови, он бросил взгляд на стену за мной, потом взъерошил волосы жестом отчаяния и простонал:

— Что я скажу твоей маме?

* * *

* * *

* * *

* * *

При мысли о маме меня накрыла волна жалости к себе, настрадавшейся за эти дни на всю жизнь вперед. Ноги подкосились, а слезы, точно прорвав невидимую платину, потоком хлынули по щекам. Да-а-а... Теперь я имела право порыдать — есть кому пожалеть, есть кому пожаловаться. А главное, этот кто-то не станет рассказывать маме, где меня нашел. И для закрепления сей негласной договоренности, надо будет уточнить у дяди, почему его назвали Аструсом, а не Хасселем, как записано в книге рода?

— Шанти, детка, они с тобой что-то сделали? — резко побледнел дядя, подхватывая меня. — Где-то больно? Покажи где?

И меня принялись осматривать, ощупывать, чему я активно мешала, уткнувшись в дядину грудь и обильно орошая слезами его рубашку.

Болело внутри. Душу жгло обидой ребенка, которому повстречались злые взрослые, а главным из них был гад, не спешивший спасать свою невесту! Бросил, гавнюк — я вспомнила дядино ругательство — ночью одну в чужом городе! Думает, если у него в родственниках император, так имеет право разрывать помолвку, не уведомив меня?! А я вот возьму и соглашусь назло!

Дядино присутствие точно заново окрасило окружающий мир в тона добра и благополучия. Злодеи будут наказаны, справедливость восторжествует, и скоро все станет как прежде.

Я зашипела, когда дядины пальцы коснулись пореза на боку.

— Так, что тут у нас? — пробормотал Хассель, наклоняясь ко мне.

— Царапина, — прошептала, смотря, как за окном возникает тень, а через мгновенье стекло взрывается осколками, и в их водопаде в комнату, перемахнув через подоконник, влетает тот, кого я только что вспомнила. Да и довольно часто вспоминала за сегодня.

— Отойди от нее!

Щелкнул взведенный курок. Направленное в спину дяди дуло револьвера недвусмысленно давало понять, что жених шутить не намерен. Представляю, как мы выглядели со стороны: зареванная я и мужчина, наклонившийся к моей груди, а руками обнимающий за талию.

Дядя хмыкнул, выпрямился, провел ладонью по моим волосам, шепнув одними губами:

— Не бойся, — и медленно, демонстрируя поднятые руки, повернулся к Леону.

А я замерла, не зная то ли радоваться появлению второго спасителя — не бросил-таки, то ли начинать бояться, что они перебьют друг друга. Вот только глупые мысли никак не могли определиться за кого.

За дядю? Но я знала, что он может за себя постоять. Выжил же в пустынях полуострова Кефарка или спасся от людоедов на островах Золотого моря.

За Леона? О нем, кроме того, что он палач и умеет обращаться с оружием, я не знала ничего. Если его убьет дядя, сколько моих проблем решится разом? Все! Кроме побега из дома, которого уже не отменить. Но здравая мысль о неизбежном гневе императора тут же охладила кровожадные помыслы.

Да пусть его сожрут твари бездны, переварят и сожрут еще раз! Жениха, конечно, не императора.

И пока я стояла, точно коза, увидевшая впервые новый наряд хозяйки, мужчины времени зря не теряли.

Дядя, чуть раскачиваясь и все так же демонстрируя пустые руки и улыбку, вдруг резко оглянулся на дверь. Леон попался. Отвлёкся, за что тут же поплатился выбитым револьвером из рук.

Я не успела моргнуть, как Леон был придавлен к кровати, и дядя хладнокровно, точно по сто раз на дню занимался этим, душил его. У жениха покраснело лицо, дыхание сделалось, как у лошади на финише скачек, разве что пена изо рта не шла.

Я хотела было вмешаться, но тут Леон ловко ударил из-под низа дядю по ушам, выскользнул на пол, вскочил, замахиваясь, и вот тут я уже ринулась между ними.

— Стой... — мои глаза сошлись в точку, разглядывая кулак, замерший около переносицы, — ... те, — закончила, провожая удаляющийся от моего носа кулак жениха и с содроганием встречая дикий взгляд Леона.

— НИ-КОГ-ДА! — отчеканил он, — никогда так больше не делай, поняла?

Я кивнула, а Леон вытер рукавом рубашки выступивший на лбу пот.

— Хорошая реакций, — одобрительно сказали из-за спины, и дядя потянул меня назад, — но он прав, детка. Влезать в драку можно лишь тогда, когда ты сильнее или быстрее обоих сторон, поняла?

Я снова кивнула, ощущая, как начинаю злиться. Нашли время учить!

И тут в дверь постучали.

* * *

* * *

* * *

Дядя мгновенно прижал палец к губам, подхватил стул и подпер им ручку двери, которую уже пытались повернуть. Дверь толкнули.

— Гражданин, у вас все в порядке? Девочки жаловались на шум, — услышала я голос хозяина борделя.

Шум. Ха! Я бы порассказала, какой тут бывает шум на самом деле.

— Минуточку, открываю.

И дядя, точно режиссер оркестра, принялся размахивать руками. Леона он отправил под кровать. Меня на кровать, предварительно осколком стекла разрезав подол и надорвав рукав. Последним штрихом был выброшенный в окно подсвечник и донесшаяся снизу брань. Кажется, кому-то не повезло.

За дверью сопели, дергали ручку, но выбивать пока не спешили. А дядя, нацепив на лицо улыбку абсолютно уверенного в себе человека, уже убирал стул. Дверь резко распахнулась, не ожидавший этого хозяин ввалился внутрь, и был заботливо поддержан под локоть. Жаль. Я бы не отказалась посмотреть, как этот торговец живым товаром вспахивает носом пол.

Хозяин обвел слегка расфокусированным взглядом комнату, пьяно икнул, вопросительно ткнул пальцем в осколки на полу. Я лежала, пытаясь слиться с покрывалом, а мысли, как назло, крутились вокруг кровати, разорванного подола, еще под спиной что-то кололо. Аккуратно приподнявшись, я вытащила небольшой осколок стекла и незаметно уронила его на пол.

— Не беспокойтесь, за окно заплачу отдельно, но какая меткость! Один бросок — и стекло вдребезги. Кстати, уважаемый, пришлите кого-нибудь прибраться, так и порезаться не долго.

"Уважаемый" еще раз осмотрел целую и невредимую меня, пакостно ухмыльнулся при виде рваного подола — я даже пожалела, что подсвечник валяется под окном, так бы и кинула прицельно.

— И ужин, — потребовал дядя, — с вином. Только несите что-нибудь приличное, а не ту мочу, которую подают у вас в зале. Девушке надо расслабиться.

Я начала медленно заливаться румянцем. Еще и этот, тварь бездны ему в жены, похабно гоготнул, хлопнул дядю по плечу, пробормотав что-то одобрительное про дрессировщиков и диких лошадок. Щеки у меня алели. Подозреваю, они сейчас прекрасно сочетались с цветом покрывала.

То есть этот... вот этот... Решил, что мы с дядей... Ох! Даже мысленно не произнести. А дядя... Хорош родственничек!

Мысли мыслями, а лежать я продолжала на кровати, изображая ту самую девушку, которая ждет вина и расслабления, и чуточку, я скрипнула зубами, нервничая.

Хозяин выглянул в коридор, разогнал зрителей, крикнул служанку и удалился:

— Сам лучшего принесу!

Еще бы он не принес. За тот серебряный, что ему дали можно бутылку "Сладкого забвения" купить или ящик местной кислятины. Могу поспорить, вино будет разбавленным и не дороже пары медяков, но ведь сюда не пить приходят, верно?

Через минут пять — я продолжала стискивать зубы и одновременно улыбаться так, что заболели мышцы шеи — появилась служанка. Была она бледна, страшно и косоглаза. Видно специально подбирали, чтобы клиенты не зарились.

Осколки были убраны. Мокрая тряпка пару раз зашла под кровать, и я искренне понадеялась — Леон не успел от нее увернуться. Принесли вино, бокалы и даже тарелку, кажется, я начинаю ее ненавидеть, клубники.

Наконец, нас оставили одних. Дядя тут же вернул стул под ручку двери и зашарил с озабоченным видом по карманам. Из-под кровати выполз помятый Леон. Правый рукав его рубашки зиял прорехами и алел пятнами крови — порезался, когда прыгал в окно. Дядя делал вид, что сильно занят, и гость в комнате — последнее, что его волнует.

Я встала, вздохнула, потерла лоб, бросила тоскливый взгляд на родственника, но помогать мне никто не собирался.

— Леон — мой дядя Хассель, дядя — это Леон.

— Жених вашей племянницы, — тут же внес уточнение дэршан. Я бросила сердитый взгляд на мужчину, мне вернули его с наглым самодовольством, еще и подмигнули.

Дядя перестал рыться в карманах сюртука, удивленно вскинул брови и пробормотал:

— А детка-то выросла! — но тут же посерьезнел: — Все вопросы после того, как выберемся отсюда.

Говорили мы шепотом, а потому напоминали кучку заговорщиков. Одна девица, один палач и один охотник за редкостями.

— Я могу... — начал было Леон, но его тут же осадили.

— Нет! Я уже оценил твое появление, мальчик, но сейчас нам нужен тихий вариант.

Глава двенадцатая

Не хочется быть занудой, но почему изображать умирающую пришлось именно мне? Даже не изображать, потому как дядино снадобье убивает по-настоящему. И жить мне осталось часов десять, если не приму противоядие.

Десять часов! Я мечтала, что меня спасут, но не такой ценой! И ведь раньше не замечала убийственных наклонностей у дяди, и потому вопрос:

— Шанти, у тебя есть аллергия на клубнику? — не вызвал подозрений.

— Нет у меня никакой аллергии.

— Будет, — заверил дядя, разминая в руках нечто коричневое и сморщенное.

— А это безопасно? — поддержал мои опасения Леон.

— Не опаснее штурма борделя, — не удержался от подколки Хассель. Мужчины скрестили взгляды. Было бы оружие — скрестили его. Было бы время — поговорили, а так пришлось довериться дяде. У Леона в планах были револьвер и окно. У дяди — аллергия на клубнику и бескровный вынос моего тела к целителю.

Я смерила взглядом высоту третьего этажа, получила подтверждение, что веревка будет лишь из простыней и выбрала клубнику. И теперь кляла себя за то, что согласилась.

Леон был отправлен обратно в окно с напутствием:

— Как хочешь, но чтобы через полчаса ждал нас у дверей.

Мне же досталось самое трудное.

— А это точно надо разжевать и проглотить? — я вертела в руках нечто, напоминающее смолу. Но вот воняла эта "смола"... Фу... Я сморщила нос.

— Если будешь долго думать, оно опять застынет.

Дядя отобрал комок.

— Открывай рот.

Я замотала головой. Дядя прищурился, а потом ловко зажал мне нос.

— Вот так, — комок оказался у меня во рту, — а теперь будь умницей и хорошенько его разжуй, а то застрянет внутри и прилипнет.

Я не хотела жевать, не хотела глотать, но спорить с дядей у меня никогда не получалось.

Пришлось жевать нечто склизкое со вкусом гнилой картошки, а потом еще и глотать.

— Молодец, девочка. Теперь ляг. Прикрой глаза. Скоро все закончится.

Не знаю, что там должно было закончиться, но только я легла, и меня перестало тошнить, как живот скрутило, а потом оттуда стали расходится волны жара. Навалилась жуткая слабость, глаза стали такими тяжелыми, словно на них насыпали горячий песок, а следом пришел озноб.

— Эй, человек, — дядин голос доносился словно издалека, — живо зови хозяина.

Затем голосов стало больше, они размножались, повторяясь эхом в моей бедной голове.

— Это что?

— Что это?

— Нет, это я вас спрашиваю: это что?

— Это вас надо спросить! Вы с ней оставались.

— Ах, меня! Смею заверить, я тут не при чем.

— Все вы так говорите. Тогда что с ней?

— А вы не видите?

— Я, знаете ли, не лекарь.

— Я тоже, но пятна на щеках, жар и руки, обратите внимание на руки, видите, как пальцы раздуваются?

— Допустим.

— У девочки аллергия на вашу клубнику.

— Чушь! Мы сотни лет едим клубнику, и никогда не слышал, чтобы кому-то стало от нее плохо.

— Вы — может быть, но она — не местная. Мы теряем время. Либо я сейчас везу её к целителю, либо иду за постовым. Мне, знаете ли, проблемы с законом не нужны. Я — честный гражданин.

— Я — тоже.

Молчание, звон монет.

— Хорошо, везите.

Меня берут на руки, я слышу дядин голос: "Потерпи, еще чуть-чуть".

Запахи. Снова эти отвратительные запахи духов и пива.

Прохлада улицы. Дядин голос.

— Извозчик!

Стук копыт. Мне интересно, успел ли Леон найти повозку? Пытаюсь открыть глаза, но те не слушаются.

Повозка срывается с места, стоит нам только очутиться внутри.

— Эй, я с вами! — крик позади и довольный шепот дяди:

— Поздно, голубчик, а ждать, извини, некогда.