Однако естественный отбор всегда отличался беспощадностью. Кей порядком расстроился. Поразмыслил немного... не бросить ли чтение... и осознал, что изложение сохраняет оптимистично-шутливый стиль. А потом вспомнил пару оговорок и понял, что "хэппи энд" неизбежен. Правда, непонятно, каким образом.

Знахарка с иронией сообщала, что по мере развития близнецы прошли соотношение масс 10 к 1 (на первом году жизни), 100 к 1 (на пятом) и к юности добрались до 1000 к 1. Парессам или ир-мелоунам до таких соотношений было очень далеко. Получалась не раса, а живое воплощение контраста и гротеска.

Ну и повод для миллиона анекдотов.

Инферанские племена, которые жили неподалеку, смеялись больше всех. И, главное, кто бы говорил — ведь они сами время от времени впадали в те же крайности. Но у них мужчины и женщины изменялись одновременно, и они не привыкли к контрастам. Глядя на безобразие у соседей, остроумные "шахматисты" придумывали всякие смешные байки про терсов, которые потом распространялись среди всех прочих. Какой-нибудь современный зубоскал, рассказывая свежий анекдот о том, что терска нечаянно сделала с терсом, даже не задумывался, сколько раз за прошедшие эпохи воссоздавался тот же самый "свежий" сюжет.

Названные цифры произвели сильное впечатление даже на далекого от математики Кея:

— У меня не укладывается в голове...— пробормотал он.— Один человек как тысяча других. Вот у нас в школе училась девочка Анечка, которая с трудом умещалась за партой. Однажды она на детской площадке, на качелях перевесила четверых одноклассников — на спор. Училки, которые за нами присматривали, тоже решили попробовать смеха ради. Малолетка "выиграла" сначала у той, что была постройнее, а потом — и у второй, среднего сложения. Ну а потом — у обеих одновременно. А тут — как если бы такая Анечка перевесила всю школу.

Мария рассмеялась:

— Даже несколько школ. Но если заглянуть в земную Книгу Рекордов Гинесса и взять за минимум каких-нибудь лилипутов, то можно было бы составить пары 1 к 100, а может даже 1 к 300. Тоже в голове трудно уложить, согласись? Просто мы такие крайности и сочетания в повседневной жизни не встречаем. Даже твоя Анечка с её 1 к 4 настолько тебя впечатлила, что запала в душу на всю жизнь. Практически первая любовь!

— Да ну тебя...

— Не отпирайся, небось сам был одним из тех четверых дрищей? Хи-хи, по морде вижу, что угадала. Но если серьезнее, то на Визе земные рекорды постоянно встречаются на улицах — и вместе, и порознь, а терсы — это как местная Книга Гинесса, то есть в жизни мы такую пару никогда не встретим, если не отправимся в гости к ним в озёрный край.

— А как же Джерр?

— Джерр не чистокровный терс, а седьмая вода на киселе, в смысле, метис, и подружка у него не толстая терска, а тощая "шоколадка".

— А если взять чистокровную терску и сопоставить с землянкой, например, с тобой, то терс для нее будет как для тебя кто? Как котенок?

— Дай-ка загляну в справочник по животным... Нет, не котенок, а уже почти как... мышка,— усмехнулась Мария и сделала такой жест, как будто держит кого-то за кончик хвоста.

— Не боишься мышей?

— Беру пример с терсок, которые своих мышей не боятся.

Парадоксальная физиология загоняла терсов на противоположные концы шкалы безразмерных, все больше уродуя их тела. Но, словно в качестве небольшой компенсации, лица у них оставались очень симпатичными. Далее следовала серия рисунков, где были изображены только головы для сравнения разных племен.

Утверждалось, что лица терсов (как мужчин, так и женщин) были и остаются эталоном привлекательности. Это, конечно, тоже дело вкуса, но мнение широко распространилось, превратившись в статистический факт. Судя по портретам, визанские представления о красоте мало отличались от земных.

Терсок спасали громадные щеки: в них собирались излишки жира, которые иначе могли бы изуродовать остальные черты лица. Как следствие, физиономии женщин выглядели очень мило и естественно, а щеки воспринимались как нечто совершенно отдельное — обман зрения, но удобный.

Кей попытался себе представить, как выглядел бы конкурс красоты с такими вот претендентками и усмехнулся. Для начала им не хватило бы ширины подиума, а когда вышли бы на сцену все одновременно, их ждал бы громкий провал, причем в самом буквальном смысле.

У терских мужчин лица тоже были приятными, но неканоничными: скорее андрогинными, чем мужественными. Но это вполне компенсировалось аккуратными усиками или бородками.

Помимо прочего, редкая мутация привела к появлению самого удивительного оттенка кожи, волос и глаз — "зеленого металлика". На самом деле никакого металла в этом пигменте не было, но изумрудные глаза терсов отражали свет не хуже, чем фольга, а белая кожа при ярком освещении искрилась и играла зеленоватыми бликами. На бумаге это было невозможно передать, но все земляне видели "в натуре" терского полукровку Джерра.

Серия портретов представляла не только эстетический, но и антропологический интерес: оказалось, что даже такая малочисленная раса-"лист" состояла из нескольких "жилок", то есть групп племен, которые отличались по цвету и типу волос — от снежно-белых и кудрявых до длинных, прямых, с насыщенным зеленым оттенком, словно струи жидкого металла.

Очередным поводом для баек про терсов стало "терское преобразование". Под этим эвфемизмом подразумевалось необычное половое созревание. Соответствующие анекдоты инферанцев получались похабными, так что разумнее ограничиться только научными фактами.

Когда упоминали "терские гены", то фактически имели в виду гены инферанцев и их выборочную блокировку: у терсов — одних, а у терсок — других. В некоторых ситуациях какой-нибудь унаследованный ген "снимался с тормоза" и начинал работать нормально. Все эти тормоза и блокировки порядком изгадили идеально отлаженный метаболизм безразмерных. Примерно то же происходит, когда программист пытается по-быстрому реализовать какую-то новую функцию в глубине сложной и запутанной системы — сама функция работает, но в других местах пачками вылезают "баги" — то есть непредвиденные и нежелательные эффекты.

У терсов мужского пола "тормоза", замедлявшие рост клеток, сильно мешали, когда нужно было, наоборот, ускорить процесс — для регенерации поврежденных тканей, увеличения производства эритроцитов или лейкоцитов. Раны у терсов заживали очень долго, и восстановление после значительной потери крови или инфекции тоже занимало много времени. Обычные лекарства и эликсиры на них зачастую не действовали или даже могли повредить.

Чтобы хоть как-то это исправить, поверх "поломанной" биологии инферанцев возник еще один дополнительный механизм — неудачный, но все-таки кое-как работавший — то, что программисты называют "костылём" или "грязным хаком". При впадении в "спячку" метаболизм останавливался, и тормоза отключались — потому, что тормозить было уже нечего. Этим эффектом удавалось воспользоваться.

В случае серьезных проблем терсы худели до тех пор, пока не впадали в оцепенение. Метаболизм у них "выключался", но почти сразу "перезапускался" с половиной работающих функций, чтобы не спровоцировать автоматическое срабатывание тормозов. Поскольку в клетках останавливался синтез белков, то болезнетворные вирусы тоже не могли размножаться. "Безопасный режим" операционной системы как в старинных компьютерах? В данном случае — совсем не безопасный, а довольно рискованный, но принцип действительно похож на перезагрузку.

Это был уже не анабиоз, а что-то вроде комы. Терсы не приходили в сознание, не могли есть, пить и получать дополнительные ресурсы извне, зато могли преобразовывать и перераспределять то, что имелось, чтобы зарастить раны и так далее. Но для перераспределения требуется энергия. Для совсем маленького тела — совсем мало энергии, но все равно сколько-то нужно. Человеческий организм — это не вечный двигатель. Безразмерные, как и все люди, получали энергию, расщепляя белки, жиры и углеводы — может, чуточку эффективнее, но ничего чудесного. Чтобы собрать расщепленное обратно, потребовался бы фотосинтез, и это была бы уже не эволюция, а революция. Потому, к сожалению, от продуктов реакций приходилось избавляться через пот — то есть не только вечный двигатель, но даже безотходный цикл не получался.

Мизерные ресурсы продолжали сгорать по чуть-чуть, по капле, и за счет этого кое-где, выборочно и "точечно" начинался синтез лимфоцитов, эритроцитов или другого. Это был самый опасный момент. Организм уже и так доходил до предела, чтобы спровоцировать спячку. Как правило, терсов спасала врожденная экономичность, но при лечении далеко зашедших инфекций или обширных травм ресурсы могли очень быстро закончиться. Вместо топлива "горели" скелетные мышцы, но их оставалось всего полкило, после потери 200-300 граммов мяса внезапно "загоралось" сердце, и смерть становилась неминуемой. Организм мог медленно угасать еще несколько дней, но уже без малейших шансов на спасение.

В общем, грязный хак как он есть. Эмоционально впечатлительные люди любят восхищаться совершенством строения живых организмов, клеток и прочего, но если бы природа на самом деле достигла совершенства, тогда не было бы ни болезней, ни старости, ни смерти — ни у терсов, ни у кого-то другого.

Если наступало выздоровление, то после выхода из "комы" терсы даже не могли встать. Собственная голова превращалась для них в тяжелый камень, который ни поднять, ни повернуть. Даже если терялась десятая часть от объёма мышц, оставшиеся не желали сокращаться. Что-то в балансе серьезно нарушалось — способность безразмерных "сдуваться" все же имела ограничения. К счастью, это беспомощное состояние было обратимо. Соплеменники кормили "коматозника", крошечная пищеварительная система работала, сердце разгоняло питательные вещества по телу, клетки восстанавливались, и через пару дней человек поднимался. Теперь организм терса работал идеально, почти как у инферанца, и он даже мог набрать вес. Однако, стоило ему слегка поправиться, как терские "тормоза" внезапно просыпались и включались снова.

Из-за всех этих сложностей терские мужчины всю жизнь оставались невероятно худыми, не способными достичь даже параметров младенцев. Согласно приблизительным подсчетам Марии, записанным там же, вес чистокровных терсов в среднем составлял 4 кг и никогда не превышал 5 кг, а время от времени опускался к минимальному пределу из-за регулярных небольших инфекций. Они излечивались без перехода в спячку, но взамен каждый раз отгрызали еще кусочек от крохотного тельца. Чтобы "растолстеть" обратно, терсу следовало перестать есть (именно так) и выполнить принудительную перезагрузку системы в безопасном режиме (в данном случае вполне безопасном, так как с микробами организм уже справился). Совсем короткий (буквально на полчасика) "сеанс анабиоза" позволял перейти в фазу восстановления сил и вернуться к своей "норме", пока запускались "драйвера" тормозящих генов.

Взросление терсов проходило по той же схеме, что и внезапная болезнь. Достигшие предельного истощения мальчики теряли сознание дней на десять, чтобы очнуться физиологически совершенно взрослыми. За короткое время происходили серьезные гормональные изменения, а также небольшое перераспределение массы: кое-что и кое-где вырастало за счет того, что где-то усыхало еще сильнее. И усы появлялись, и прочая полагающаяся растительность. Это получалась уже перезагрузка в безопасном режиме с установкой обновлений. Все то, что у других рас занимало годы, у терсов происходило за десять дней — одним резким скачком. И случалось это в возрасте 12 (земных) лет, что несколько рановато даже по меркам первобытных людей, учитывая, что в десять дней укладывалось не только начало процесса, но и завершение.

Вот, что называлось "терским преобразованием".

Для мальчиков природа устраивала драму, а для девочек — комедию. Они не впадали в кому, но немного сходили с ума от внезапно усилившегося чувства голода. Это чувство и так преследовало их почти всю жизнь, но тут они становились совсем неадекватными, и родители вынужденно переставали их ограничивать. Организмы терсок требовали огромного количества материалов для очень быстрой перестройки внутри и для внешнего превращения "девчачьей" фигуры в более женственную. Преобразование у них занимало примерно месяц, и за это время они ухитрялись удвоить свой вес — хотя казалось, что уже некуда. Нетрудно догадаться, куда: прибавка откладывалась по большей части на ягодицах и на груди — с пламенным приветом генетике инферанок.

Спустя месяц из невероятно раскормленных девочек получались совсем необъятные девушки. В том же возрасте из "комы" один за другим выходили полностью созревшие молодые мужчины, точнее, мужчинки — такие длинные, тонкие и легкие, что валились с ног от внезапных порывов ветра.

Непонятно, это писалось всерьёз, или предполагаемая авторша опять насмешничала — вполне в духе терсок, которые в отличие от диковатых паресок, относились к своим мужчинам с иронией, но и с большой нежностью. Так их воспитывали с раннего детства, в том числе ради безопасности мужчин.

Толстушки очень любили хвастаться своей силой, сравнивая себя с парнями — своего рода национальная забава, которую позже переняли другие расы со значительными контрастами. К тому времени, когда дети начинали осознавать различия между собой, девочки уже были в ширину как мальчики в высоту, а мальчики в ширину как... да никак, потому что у их ровесниц любая часть тела оказывалась толще. Сопоставления приводили малышек в восторг, а малышей — в смущение.

Но тут на сцене появлялись мамаши и объясняли сыновьям, что не стоит смущаться, наоборот это хорошо и вообще признак взросления обоих полов, и надо восхищаться девочками, какие они могучие и необъятные. А дочкам внушали, что сравнение показывает не только их силу, но и хрупкость слабого пола, поэтому с мужчинами надо обращаться максимально бережно, ласково и всегда их защищать.

Что же до сопоставлений в виде ироничных, но осторожных игр, то это даже поощряли, мол, пусть учатся считать и развивают глазомер, типа: во сколько раз рука сестренки толще туловища братика. Много позже детские игры переходили в другие, но это потом.

Когда измученные преобразованием парни, пошатываясь, вылезали наружу, девушки встречали их очень тепло и сочувственно, с любопытством изучая изменившуюся внешность и намереваясь похвастаться собой. Терска пыталась потрогать терса и обнаруживала, что даже ее мизинец, похожий на мячик, перекрывает по ширине грудную клетку высохшего парня. Когда позднее научились взвешивать столь солидных дамочек, то установили, что сразу после преобразования разница между разнополыми ровесниками взлетала до 5000 к 1, но потом "мужчинки" немного восстанавливались, и соотношение стабилизировалось "всего лишь" на 2000 к 1.

Где-то тут авторы, похоже, опять начали привирать — в том числе сами признавали, что соседние племена ни в грош не верили в невинные забавы терской молодежи. Пальчиками и грудками они мерились, сю-сю-сю, держи карман шире! Только что преобразованным терсам было по 12 лет, с соответствующими глупостями и бунтарством в головах, с изменившимися голосами и телами, а главное — с совершенно взрослыми и непривычными для них физиологическими влечениями. Резко сменившийся гормональный фон сваливался им как снег на голову и ставил мозги набекрень.