Величайший диктатор

— Неплохо написано, коллега. Но скажите честно: вы хоть немного разбираетесь во всех этих вещах — мастерстве постановки, актерской игре и прочем?

— Ну... В последние годы мне стало, скажем так, не до театра. Да и тогда я был скорее любителем. Так, подработка...

— Жаль. Впрочем, выбирать мне все равно не из кого. Вы и коллега Мышеедов — единственные, кто в этом деле хоть на любителей тянут. Придется использовать вас обоих, количество взамен качества.

— Использовать для чего? Нужны театральные критики?

— Почти. Только вместо театра будет кино. И не критика, а немного наоборот. Зато работа на свежем воздухе, сможете выбраться из нашей крепости. Значит, доставайте блокнот, записывайте...

— К моменту, когда на территории России начнется установление социал-авангардизма, — произнес Бланшар, — все пропагандистские материалы у нас уже должны быть заранее готовы и в достатке иметься для любого случая. Пока мы делали основной упор на печатную продукцию, но нельзя забывать и о таком важнейшем способе воздействия на умы как кинематограф. Мы подготовили для начала четыреста двенадцать сценариев...

— Что, четыре сотни?!

— Да, и ещё двенадцать. Вам кажется, что это много?

— Кажется, что "много" — это не то слово.

— Понимаю. Но вы не правы. Помните, как оказалась разбита русская дивизия под Тавиньи? Несколько сотен аэропланов атаковали её одновременно, и через полчаса все было кончено. Сейчас, вероятно, это же происходит с немцами — после такого удара невозможно устоять. Средства войны нужно заранее подготовить и разом задействовать в самых больших количествах — вот простой рецепт победы. Точно такое же правило действует и в пропаганде. Так что четыре сотни — это ещё совсем не так много, как нам хотелось бы. Увы, возможнсти всегда ограничены. К тому же, по большей части это не длинные фильмы, а короткие кинозарисовки. Проблема в том, что приступать к съемкам нужно сейчас: когда начнется освобождение России от петербургской шайки, все материалы уже должны быть готовы к использованию. А нам не удалось добыть ни одного русского режиссера, да и актеров почти нет. Придется выкручиваться имеющимися силами.

— И какова моя роль в этом паллиативе?

— О, вы будете консультантом. Кинематографический отдел выделил нам съемочную группу... не самую лучшую, к сожалению, они ведь тоже завалены работой... Так вот, члены этой самой группы понятия не имеют, что за народ русские, что им нравится и как для них нужно снимать. Вы с коллегой Мышеедовым будете по мере сил помогать им, направлять, давать рекомендации. Я не жду, что вы сильно повысите качество исходного продукта в художественном плане, но отсутствие фактологических ошибок извольте обеспечить. Если я увижу русских крестьян, играющих в петанк, или ещё что-то подобное — последствия будут печальны. Заметите такое — пресекайте немедленно. И вообще, контролируйте процесс, вносите свои поправки, если возникнут конфликты — стойте твердо на своем, в конце концов, это проект нашего отдела, и конечное решение в любом случае за нами. Все ясно? Очень хорошо. Теперь перейдем к конкретике. Перестаньте мять блокнот, коллега, сейчас он вам понадобится. Итак, наш первый фильм — "Солдаты свободы"...

На следующий день, сдав дела коллегам и оформив командировку, я уже мчался в автомобиле к местечку Вальторен, навстречу "солдатам свободы". Такое задание было в том числе и знаком доверия со стороны жаннеристов — впервые за время новой работы мне предоставили возможность покинуть стены перревильского комплекса КМР. Лишь одно обстоятельство портило наслаждение от поездки: водителем оказалась женщина, так что все время пути я провел в постоянном напряжении — не врежется ли она в столб или встречную машину. К счастью, все обошлось и мы доехали благополучно. Я хотел узнать, всегда ли она управляла комитетским автомобилем, или была нанята когда прежнего шофера мобилизовали, но постеснялся завести разговор с незнакомой дамой. Выше уже упоминалось, что жаннеристы охотно использовали женщин на мужских работах, и хотя я был и остаюсь противником такого подхода, нельзя не признать: во время войны он сильно выручил французов.

Доехали мы быстро — французские расстояния по российским меркам и так невелики, а отличные дороги сокращают их до такой степени, что все жители страны становятся едва ли не соседями. Вальторен миновали не останавливаясь, и затормозили лишь у ворот небольшого военного городка, над которым гордо развевался... российский флаг. Хоть я и был готов к этому заранее, зрелище все равно поражало. В сердце страны, ведущей жестокую войну с Российской Империей, реяло на ветру бело-сине-красное знамя. Не было на нем лишь желтого углового квадрата с двуглавым орлом. Знак новой эпохи: единения царя с народом закончилось, теперь каждый сам за себя. Часовой на въезде, увидев мои документы, без лишних вопросов пропустил важного гостя из КМР внутрь, а водительница развернула машину и унеслась назад в Перревилль. За все время мы с ней так и не обмолвились словом.

Шагнув за ворота, я сразу увидел знакомое лицо, и в ту же секунду оказался во власти внезапно нахлынувших дурных воспоминаний. Меня поджидал тот самый офицер 2-й кавалерийской дивизии, что опекал репортеров и пытался возглавить наше неудавшееся бегство во время французской атаки. Конечно, его же захватили вместе с нами... Но неужели жаннеристы нарушили законы войны и отправили в Белую Комнату пленного офицера? Или этого не понадобилось? Так или иначе, теперь он носил французскую форму.

— Здравствуйте, коллега! А мы вас ждем!

Я пожал протянутую руку, мысленно поздравив французскую армию с ценным приобретением, и мы пошли. Впереди было много работы.

Офицер проводил меня к гаражам. Там, среди пятнистых армейских грузовиков, примостился синий автобус с эмблемой КМР на борту. Рядом с ним суетились кинематографисты, бережно выгружавшие из багажного отсека ящики с оборудованием. Они напоминали маленькую армию, разворачивающуюся на только что занятом плацдарме.

— На десять минут вас опередили. Вот коллега Карне, режиссер...

Я, руководствуясь своими представлениями об этой профессии, ожидал увидеть нервного эксцентричного господина в огромном берете, с бородкой и безумным огнем в глазах. Но коллега Карне оказался человеком совершенно обыденного вида, этаким мелким буржуа из провинции. Лысина, полнота, хитроватый взгляд — скорее похож на бакалейщика, чем на служителя муз. Это меня вполне устраивало: было бы гораздо хуже, окажись он фанатиком от искусства. Мы поздоровались.

— Вы читали сценарий? — сразу спросил Карне.

— Ну, разумеется.

— И как вам?

— Гмм... В золотую дюжину мирового кино этот фильм вряд ли войдет, но для наших целей он вполне хорош.

— Это пессимизм. Неправильный подход. Я не штампую агитки. Мы сделаем шедевр! Люди будут плакать, плакать и сжимать кулаки... Да! Я так и вижу эту картину: простые русские крестьяне приходят в кинотеатр... нет, даже не кинотеатр, а простой амбар или коровник, где натянули экран и поставили проектор. И вот они садятся на лавки, начинают смотреть — и плачут! Слезы катятся по их бородатым лицам. Ничего подобного они в жизни не видели!

"Нет, все-таки фанатик, — огорченно подумал я, — Внешность оказалась обманчивой. Хорошую же работу подкинул мне коллега Бланшар!"

— Жаль, времени мало, — продолжал Карне, — но ничего, мы будем работать по-жаннеристски, в неделю уложим год! Главное, отснять побольше, а уж монтажеры сделают остальное, я лично организовал их труд на основе научного подхода. Вообще, коллега, требования времени должны родить принципиально новое кино. Фильмы будут сниматься за день! Это как производство танков...

Тут, на счастье, излияния режиссера прервал мой старый знакомец, офицер:

— Генерал говорит, что все готово и можно начинать.

— Отлично, не будем терять времени! Все за коллегой офицером!

Миновав ряды казарм, мы оказались на плацу, где уже собрались все обитатели военного городка. Я смотрел на них со странным чувством. Солдаты, перешедшие на службу чужой стране, редко вызывают симпатию. Испытали ли они то же, что и я, или выбор был добровольным? Я набрался смелости и заговорил с офицером.

— Не ожидал увидеть здесь столько народа. Видимо, для них нашлись действенные способы убеждения?

Он, кажется, понял, о чем я веду речь, и с усмешкой ответил:

Разумеется. Ваш отдел получил возможность испыть на живых русских эффективность своих методов. Никакого насилия и угроз, все в рамках конвенций. У нас был самый комфортный в мире лагерь для военнопленных — с радио, кинотеатром, вечерними лекциями и даже собственной газетой. Постепенно люди стали понимать, что их настоящие враги это тевтоны со своими петербургскими лакеями, а французы — друзья, которые принесут в Россию процветание и прогресс. Самые передовые солдаты и офицеры изъявили желание сражаться за дело социал-авангардизма с оружием в руках, и французское командование не смогло противиться нашим настойчивым просьбам...

Я вежливо кивнул. История "солдат свободы" окончательно прояснилось. Увы, такова была михаиловская империя — даже самые отборные войска недолго хранили ей верность. Мой собеседник повернулся к идущим следом французам, и, указав рукой в сторону выстроившихся на плацу солдат, торжественно произнес:

— Дорогие коллеги, перед вами первый полк армии новой России!

Кинематографисты, однако, не выказали особого восторга: полк по численности тянул разве что на усиленный батальон, да и бойцы армии новой России точь-в-точь походили на своих недавних противников. Вместо сапог они теперь носили высокие жесткие ботинки, вместо гимнастерок — горчичного цвета куртки с огромными карманами, вместо приплюснутых германских касок — круглые французские. Мосинские трехлинейки сменились на скорострельные карабины, трехгранные штыки — на короткие приставные ножи. У офицеров были теперь цилиндрические кепи и колокольные погоны с плашками, и лишь нашивки на рукавах отличали это все это воинство от любого из тысячи французских пехотных полков.

Навстречу нам вдоль солдатских рядов двигались три человека: двое в военной форме и один в штатском. Когда они приблизились, наш сопровождающий, придав своему голосу ещё большую торжественность и даже некоторое подобострастие, сказал:

— Командующий Российской Армией генерал Краснов!

Краснов оказался крепким стариком лет семидесяти с неприятным, как будто каменным лицом. У него действительно были погоны корпусного генерала, что забавно контрастировало с численностью подчиненных войск. Спутников его нам не представили, и я лишь много позже узнал их имена: военным был генерал де Голль, а штатским — комиссар Объединенного Комитета Эрран. Жаннере приставил их опекать "командующего Российской Армией". И если первый — личность ничем не примечательная, просто честный служака без особых талантов, то Эрран спустя несколько лет весьма прославился, пусть и среди узкого круга посвещенных. Достигнув большого поста в Объединенном Комитете Разведки и Контрразведки, он стал действовать внутри страны теми методами, которые обычно используются за её пределами: вербовать высокопоставленных граждан в министерствах, комитетах, армии и Сенате. Кончилась его странная деятельность на попытке подмять под себя Спецжандармерию — жандармы не владели высоким искусством тонких интриг и шпионских игр и не считали Париж подходящим для этих занятий местом, так что беднягу попросту обвинили в государственной измене и гильотинировали. К сожалению, тогда я не обратил на этого замечательного авантюриста внимание — все оно оказалось приковано к генералу Краснову. Непонятно было, откуда он взялся: во 2-й кавалерийской этого офицера точно не было, да с таким возрастом и быть не могло. Выяснилось потом, что Краснова направили российским представителем в германскую Северную армию, где его и захватили в плен. Французы держали старика отдельно от прочих русских, от пропаганды (не говоря уже про более жесткие методы) полностью избавили, так что причина, заставившая его пойти на сотрудничество с жаннеристами, неясна до сих пор и вряд ли уже когда-нибудь откроется. Было ли это честолюбие, жажда власти, странная месть каким-то оставшимся в России врагам — можно лишь догадываться...

— Здравствуйте, коллеги! — приветствовал нас генерал. Мне показалось, будто на слове "коллеги" голос его слегка дрогнул. Возможно, для нас была заготовлена какая-нибудь приличествующая случаю речь, но режиссер решил не тратить время на пустые церемонии. Коротко поздоровавшись, он немедленно приступил к делу. В первую очередь понадобилось, чтобы полк прошел парадным строем. Это было тотчас исполнено. Маршировали солдаты также на французский манер, высоко поднимая руки — мне такой способ показался довольно нелепым, хотя с точки зрения стороннего наблюдателя принятый тогда в России прусский шаг тоже был далек от естественности. Вообще, критически настроенный русский человек находил во французской армии много забавного — огромные дамские береты и белые чулки альпийских стрелков, штатские сорочки и галстуки при парадной форме, изобилие карманов на куртках и кителях, погоны с планками вместо звездочек, помпоны на матросских шапочках, отдатие чести без головного убора и так далее. В то время все это казалось смешным и, конечно, неправильным, как будто игрушечным и ненастоящим по сравнению с серьезной российской армией. Потом, конечно, взгляды изменились: чьи танки господствуют на полях сражений, у того, соответственно, самые верные и лучшие военные традиции. Если бы каким-нибудь чудом армия, например, Эфиопии разбила войска европейских держав, то сейчас считалось бы самым естественным для солдата любой страны ходить босиком и носить на голове подобие мехового шара.

Несчастные солдаты, надо сказать, порядком натерпелись от коллеги Карне. Он заставил их промаршировать раз десять или двенадцать, постоянно меняя позицию оператора. Под конец тот буквально извивался между ногами идущих. В определенный момент, естественно, солдаты утратили всякий энтузиазм и шли словно живые автоматы. Это не устраивало режиссера. Он обратился к генералу Краснову:

— Пусть у них будет воодушевление на лицах!

— Конечно! — откликнулся тот и, окинув подчиненных тяжелым взглядом, скомандовал: Всем сделать воодушевленные лица!

Приказ чудесным образом подействовал: в короткий миг не осталось ни единой безрадостной физиономии, а некоторые приобрели оттенок настолько восторженно-идиотический, что я не мог сдержать смех. Коллега Карне погрозил пальцем, повернулся к солдатам и лично продемонстрировал образец для подражания: лицом он при этом напоминал бравого добровольца с военного плаката. Его кое-как сымитировали, и, пройдя строем ещё раза три, покончили с этой сценой.

— Медленно работаем! — мрачно произнес Карне.

Не теряя времени мы перешли к следующей стадии: подбору актеров. С собой кинематографисты привезли лишь пять или шесть каких-то потрепанных личностей, вид имевших совершенно не военный. Русские актеры, в отличие от журналистов, у Комитета были в дефиците, поэтому пришлось воспользоваться услугами непрофессионалов. Режиссера это даже радовало, так как, по его словам, "искусство должно быть естественным". Он ходил вдоль шеренги, вглядываясь в лица солдат и сверяясь со списком ролей. До сих пор моя помощь не требовалась, но теперь настало время выступить консультантом. Происходило это примерно так: Карне останавливался напротив какого-нибудь юноши, указывал на него и говорил: