— Ладно, Ветерок, выкладывай, что у тебя случилось. Я же вижу, что ты не духе.
— Я в порядке. А с чего ты взял, что у меня тут что-то случилось?
— Я же вижу, что ты хмур и моему приезду явно не рад. Так что выкладывай, не тяни. Всё равно ведь узнаю, если что-то серьёзное.
— Видишь ли, я подумываю о том, чтобы переехать учиться в другое место. Всё равно куда, лишь бы туда, где никто не знает, что я твой сын. В городе до сих пор обсуждают подробности чилийского дела, а на меня косятся как на сына палача... Очень многие осуждают тебя, и во многом они правы.
— Осуждают меня?! Но за что? Я лишь вскрыл то, что творили эти воры, и их постигла заслуженная кара в соответствии с законом.
— Конечно, эти люди виноваты, я не возражаю, но всё-таки они только крали, а не убивали, а ты... ты сделал так, чтобы их убили.
— А что я должен был делать, по-твоему? Закрыть глаза на их преступления, что ли? Ты знаешь, как нашей стране нужен хлопок, сколько трудов стоило оросить пустыню, а эти негодяи, пользуясь своими высокими постами, утаивали часть урожая, мухлюя с отчётностью. И всё, чтобы тайком предаваться роскоши. Знаешь, до чего дошёл их главный? У него в пустыне была запрятана золотая карета! Он приезжал туда время от времени на обычной, а потом ездил по пустыне на золотой! К чему щадить такого негодяя?
— Конечно, воровать дурно, но этот человек лишь глуп и тщеславен, но он всё-таки никого не убил. К тому же в его преступлении не только его вина, но и вина всей нашей системы, ведь у нас нельзя приобрести золотую карету законно!
— Гм... Это твоё личное мнение, или у вас тут так многие говорят?
— Говорят... не все, конечно, но говорят.
— Вижу, что в Тумбесе стали заглядываться на заграницу. Мол, если у них можно иметь золотые кареты, то почему у нас нельзя? Но ведь за границей любой владелец золотой кареты — убийца! Ведь, чтобы он разъезжал в ней, крестьяне подвластных ему земель вынуждены недоедать, а значит, у их жён недостаточно молока, чтобы вскормить своих детей, а те, ослабленные недокормом, часто умирают от болезней. Каждая такая карета — не меньше десятка загубленных детей! Когда при тебе кто-то будет сожалеть о золотых каретах, то можешь объяснить ему это.
— Но у нас не умирают с голоду.
— Если все чиновники будут воровать так, как воровали эти — то будут умирать! — отрезал Инти, — к тому же неужели ты настолько наивен, что думаешь, будто негодяй с золочёной каретой мог быть доволен тем, что вынужден кататься на ней лишь по пустыне, а не по городу? Нет, такому нужно выставлять своё богатство напоказ, а это возможно лишь в случае изменения порядков в Тавантисуйю. Доказательств его связи с заговором против Первого Инки мы не нашли, но переворот он поддержал бы одним из первых.
Ветерок мрачно вздохнул:
— Ты во многом прав, отец, но мне всё-таки отвратительна мысль, что ради нашего государства людей, пусть даже очень плохих, приходится убивать.
— Ничего не поделаешь, сынок. Думаешь, мне это нравится? Но я понимаю, что иначе нельзя. К этому просто надо привыкнуть, а ты, в силу своей юности, ещё пока не успел. Помнится, в твои годы меня тоже несколько смущало то, чем занимается мой отец, меня тоже мучили похожие сомнения. Но потому, когда я столкнулся с врагами лицом к лицу и едва не погиб, я стал смотреть на это дело по-другому.
— Может, ты просто потом очерствел сердцем, отец?
— Нет, сынок, как раз нет. В дни моей юности, ещё до последней войны с каньяри, были те, кто их несколько идеализировал, думая, что трения между нами вызваны исключительно политикой инков, считая её чересчур жёсткой. Но когда я попал к ним в плен, и они пытали меня, делая это медленно и со вкусом, я понял, что дело не в том, что с ними поступили в своё время слишком жестоко, а в самом подходе к чужеземцу как низшему существу, с которым можно так поступать. Они же не знали, чей я сын. И не будет прочного мира, пока они от этого не излечатся. Я понял, что если не вести борьбу с такими злодеями, то их жертвами станут многие и многие несчастные, и чтобы спокойно согласиться на это, надо и впрямь иметь очень чёрствое сердце. Ты понимаешь это, Ветерок?
Ветерок ничего не ответил, но взгляд его при этом был направлен куда-то в сторону. Видимо, в глубине души он не принимал объяснений своего отца. Тот продолжил:
— Я понимаю, что ты не хотел бы в дальнейшем заниматься тем, чем занимаюсь я, и не собираюсь тебя неволить, понимаю, что это бесполезно. Скорее всего, ты станешь амаута, однако, на мой взгляд, для амаута тоже необходимо понимать такие вещи. Пойми, у тебя нет причин стыдиться меня. Возможно, потом я смогу удовлетворить твою просьбу о переезде, однако сейчас ты мне нужен здесь. Так сложилось, что только через тебя я могу держать связь.
— А действительно только через меня?
— К сожалению, да. Переписка отца с сыном, сколь бы частой она ни была, не вызовет у наместника никаких подозрений, её он, скорее всего, даже вскрывать не прикажет, а вот переписка с кем-то другим неизбежно засветит его.
— Мне кажется, ты зря подозреваешь наместника. Делать ему больше нечего, кроме как интересоваться чужой перепиской, а, кроме того, у тебя есть спецпочта, про которую он ничего не знает.
— Ветерок, ну я же объяснял тебе уже не раз — к спецпочте нельзя прибегать часто, она лишь для самых крайних случаев. Потому что если ей пользоваться часто, наместник про неё почти неизбежно пронюхает. Ты и в самом деле считаешь, что я зря его подозреваю? Да я бы первым был счастлив убедиться, что зря, но, похоже, всё-таки нет. Неужели ты отказываешься быть моим связным?
— Ладно, отец. Убедить меня ты не убедил, конечно, но связь через меня поддерживать можешь.
— Ну, вот и ладно. Ты знаешь, что скоро в город прибудут христиане. Я поручил Заре следить за ними, а отчёты она будет передавать через тебя. Конечно, тебе и самому неплохо за ними последить, но я понимаю, что ты учишься и тебе некогда, к тому же тебе всё равно недостаёт наблюдательности. Но если с Зарёй вдруг что-то случится, или вообще в городе случится что-то из ряда вон, то ты обязан сообщить со всеми известными тебе подробностями.
— Если случится что-то из ряда вон, то ты и без меня всё узнаешь. Об этом непременно напишут в газетах.
— Во-первых, в газеты вся информация поступает с заметной задержкой, а о несчастном случае, к примеру, там вообще едва ли напишут. К тому же там будет много умолчаний и искажений, а ты всё-таки умеешь передавать информацию более-менее точно.
— Я не думаю, что может случиться что-то серьёзное. Христиане едут сюда проповедовать, а не убивать.
— Хорошо, если так, но печальный урок, за который твой прадед заплатил жизнью, нельзя забывать.
— Ну, это когда было.
— Ты юн, и потому тебе времена прадеда кажутся далёкими, ведь ты и деда едва ли помнишь. А я очень хорошо помню, как отец рассказывал мне о том, как внезапно кончилось его детство, когда он сначала стал сиротою, а потом пришлось пережить Великую Войну. Да и что изменилось с тех времён? Христиане что тогда, что сейчас мечтают уничтожить нашу страну, а Великая Война может повториться.
— Не знаю, отец. Мне, если честно, не нравится, что их собираются принять так враждебно. Наши амаута ведут себя как ухари, готовые подраться. Конечно, поединки будут словесные, но всё же...
— Расскажи об этом подробнее.
— Да нечего тут особо рассказывать. Сначала было на эту тему много разговоров на "Критике христианства", потом наши учителя между собой совещались, кого бы послать на диспут с христианами. Выбрали Кипу.
— Его? Но ведь ему же только 17!
— А это они нарочно. Мол, для христиан более унизительно будет потерпеть поражение от юноши, нежели от старца.
— Ну, если они в нём уверены, то тогда они правы.
— А мне не нравится, что христиан хотят унизить. Ведь если мы правы, то доказать свою правоту можно и без этого.
— Смотря перед кем. Для простых тумбесцев будет убедительнее, если наш амаута не просто поставит христиан в тупик, но высмеет их. К тому же я достаточно хорошо знаю христиан, чтобы быть уверенным — они всё равно первыми полезут в драку, уж чем-чем, а избытком вежливости они не отличаются.
Ветерок поморщился, но опять ничего не ответил.
Неловкую паузу прервал гонец, явившийся с каким-то срочным донесением. Инти вышел, и Заря осталась с Ветерком наедине. Ужин был давно съеден, и чтобы хоть чем-то занять себя, Заря глядела на свечу. Заговорить первой она не решалась. Потом Ветерок спросил:
— Скажи мне, зачем ты согласилась работать у моего отца?
Немного ошарашенная таким вопросом Заря ответила с некоторой запинкой:
— Ну, он сказал, что это всё очень важно и нужно. И кто-то же должен это делать!
— Нужно, должен... отец просто обожает эти слова. А если нет? Если это не нужно, и мы не должны этого делать?
— Почему не должны? Я же не собираюсь причинять христианам никакого вреда, и если они не замыслили дурного, то им ничего не грозит. Ветерок, а почему... почему ты так относишься к своему отцу? Из-за того, что он руководит Службой Безопасности нашего государства?
— Из-за этого, но не только. У него были сложные отношения с моей матерью, она и умерла во многом по его вине. Хотя он уверяет меня, что они очень любили друг друга, но я ему не вполне верю.
— А что говорила про это твоя мать?
— Ничего. Когда она умерла, я был ещё маленький.
— Ты помнишь, чтобы он дурно обращался с ней?
— Нет, такого не было. Я вообще мало помню их вместе. Отец объяснял это долгом, говорил, что вынужден так поступать, но... не знаю.
— Но почему ты не веришь своему отцу?
— Понимаешь, я не то, чтобы не верю... По-своему он любил её, но она не была счастлива.
— Она... любила кого-то другого?
— Нет, насколько я знаю, никого другого она не любила. Она не была счастлива по другой причине.
— По-твоему, Инти был в этом виноват?
— Не знаю, может быть.
— Ветерок, у моих родителей тоже были сложные отношения, счастливых в браке людей вообще мало, но мне кажется, у тебя нет причин так относиться к своему отцу.
— Знаешь, у моей матери было слабое сердце, она умерла, потому что много волновалась из-за моего отца, а он до сих пор не понимает этого.
— Знаешь, если бы у меня был муж, и он был бы вынужден рисковать жизнью ради спасения нашей страны, я бы тоже очень за него волновалась, но не винила бы его в этом. Наоборот, я бы гордилась им.
— А ты считаешь, что это справедливо?
— Что именно?
— Ну, что он заставлял бы тебя переживать за него. Разве ты могла бы быть счастлива с тем, кто постоянно рискует жизнью, и тем самым заставляет тебя страдать?
— Но Ветерок, это ведь у многих так. Я знаю, у вас в Тумбесе многие жители — моряки, и каждый раз, выходя в море, они тоже рискуют стать жертвой бури или пиратов. Пастухи тоже рискуют, ведь им порой приходится оборонять своё стадо от хищников, да и любой, кто уходит в горы, может попасть там под камнепад. Конечно, есть и те, кто не рискует, но я не стала бы требовать от мужа, чтобы у него было обязательно спокойное занятие. К тому же, если наступает война, все здоровые мужчины становятся войнами, и даже самый тихий амаута вынужден сменить циркуль и линейку на доспех и шпагу. И позор ему, если он этого не сделает. А твой отец... он ведь всё время на невидимой войне. Скажи, а если бы... если бы он был просто воином и ушёл на войну, ты бы тоже его осуждал?
— Не знаю. Дело ведь не только в риске. Я должен быть уверен, что война, которую он ведёт, справедливая и неизбежная.
— А сейчас ты в этом не уверен?
— Не знаю. Но мне кажется, что мою мать волновал не только и не столько риск, сколько другое — всегда ли хорошо то, что делает мой отец? Ведь при работе в спецслужбах приходится идти и на обман, и на другие сомнительные вещи. Мой отец считает, что ради нашего государства всё это оправданно, но...
— Но тебе приятнее быть чистым и не нести в своей душе груза ответственности за выбор из нескольких зол?
— Понимаешь, Заря, если приходится выбирать из зол, что мы до этого где-то сбились с дороги и зашли в тупик.
— Бывает, что и так, но ведь не обязательно. Может, просто так сложились обстоятельства.
— Ты уверена?
— Да... видишь ли, нам, девушкам, очень часто приходится совершать выбор, последствия которого потом уже не исправишь. Я, будучи Девой Солнца, часто видела, как другие девушки не знали, на что решиться. Остаться на всю жизнь девами, посвятить себя служению науке и жить радостями познания и достичь в этом высот, или отказаться от всего этого, став жёнами и матерями, посвятить всю жизнь рождению и выращиванию детей. Один выбор — никогда не познать счастья взаимной любви и того таинства, когда в твоём теле зарождается новая жизнь, другой — отказаться от радости познания. И тот, и другой выбор может повлечь за собой счастье или несчастье всей жизни. И очень трудно не ошибиться.
— А как выбирала ты, Заря? — спросил Ветерок.
— У меня такого выбора не было — я не дождалась того, кого любила. Вместо того чтобы жениться на мне, он ушёл выполнять задание, которое дал ему Инти, и не вернулся. Но я не виню его. Он был прав, поступая так.
— А выйти замуж за кого-то другого?
— Во-первых, мне не хотелось. А во-вторых, после оспы меня бы уже вряд ли кто взял.
— А я вот решил стать амаута по другой причине. Если уж не повезло родиться в знатной семье, то перед тобой три дороги — военная карьера, административная или учёная. Я выбрал последнее, потому что не хотел управлять другими людьми, не хотел бороться за место под солнцем, не хотел, чтобы из-за моих ошибок ломались чьи-то судьбы. Да вот только и среди амаута нет мира, кипят страсти, хотя они, конечно, с кинжалами друг за другом не бегают, но довести до сердечного приступа могут, сам видел. Есть ли лекарство от всего этого?
Теперь Заря поняла Ветерка. Всей душой тот стремился к сердечной чистоте, не только для себя, для всех, но не знал, как этого достичь, и очень мучился от этого, а также и от того, что другие не так стремятся к этому, а либо, как его отец, считают отступления от идеала в каких-то случаях допустимыми, либо вообще живут, не задумываясь обо всём этом. Зарю в его годы тоже мучили подобные вопросы, потом она сравнительно успокоилась, поняв, что из того, что другие люди так всем этим не озабочены, никак не следует их аморальность, на большинство людей в случае чего положиться всё равно можно. Когда она поняла это, всё это перестало так мучительно ранить её. Но объяснять это Ветерку она сейчас не стала, всё равно он не поймёт это со слов, поймёт только со временем. Заря теперь испытывала к нему симпатию сродни той, которую испытывают к младшим братьям — любовь к ним не просто родственное чувство, слишком они напоминают тебе тебя самого, только помоложе.
Перед сном Инти сказал Заре:
— Знаешь, хотя я велел тебе держать связь через Ветерка, но на всякий случай дам тебе и возможность воспользоваться спецпочтой, если с ним что-то случится.
