Приключения Звездного Волка

Наши ведущие физикоматематики вычислили местонахождение 'мозгового центра' захватчиков — весьма невзрачная на вид звездная системка, плотно отгородившаяся от своего основного мира сильными вассальными планетами, туманностями и базами и чувствующая, очевидно, себя в этом глухом закутке в полной безопасности и безнаказанности.

Так что же делать? Ждать, пока молодой, энергичный, набирающий силу хищник действительно ее наберет — и в бешеном звездном галопе как смерч пронесется по цветущим просторам Великого Содружества, подвергая на своем пути огню и термояду планеты и светила, моря и реки, горы и долины, колосящиеся нивы и урановые рудники?..

Или же, напротив, следует, отложив самые неотложные свои дела, заняться действительно самым теперь неотложным — тем, от которого зависит нынче жизнь или смерть наилучшего во всех мирах Содружества, и, отбросив на время все наши гуманные цели и задачи, поставить во главу угла лозунг: 'Руки прочь от Великого Содружества!' (Естественно, с различными модификациями в зависимости от класса и вида того или иного депутата или же целой фракции Мирового Совета — 'Щупальца прочь от Великого Содружества!'; 'Ядозубы прочь от Великого Содружества!'; 'Стрекала прочь!..'; 'Едала прочь!..'; 'Хватала прочь!..' — и так далее и тому подобное.)

Мировой Совет заседал день и ночь. Мировой Совет раскололся на два поначалу антагонистических лагеря — 'оборонцев' и 'нападенцев'. 'Оборонцы' хотели благоразумно отсидеться, авось агрессоры пройдут стороной и найдут себе для поживы какое-нибудь другое содружество, возможно даже более комфортабельное. 'Нападенцы' же, наоборот, предлагали не ждать, а самим собраться с силами, неожиданно ударить на врага и, повергнув его во прах, спасти родимое братство от беды.

Дебаты были долгими, громкими и совершенно неплодотворными. Но вдруг кто-то из 'соколов' (так стали именовать себя 'нападенцы') припомнил мудрое древнее изречение, что лучшая оборона — это всегда нападение. И постепенно бравым, решительным 'соколам' удалось склонить мягких, интеллигентных 'ягнят'-'оборонцев' к компромиссу и даже вызвать в их гнилых морально-политических воззрениях и привычках определенную эволюцию.

Конечно, мол, если, собрав громадный и громоздкий флот, всей махиной обрушиться на конкурентов, — это и правда будет нападение. А вот ежели тайком снарядить совсем маленькую, но очень мощную и мобильную эскадру, втихаря подкрасться на ней к самому сердцу оппонента да кэ-э-эк шарахнуть его по наиболее важным народнохозяйственным объектам, сырьевым придаткам и культурным центрам, парализовав тем самым весь базис и надстройку, — то это уже будет вовсе не нападение, а самая что ни на есть оборона, тем паче — оборона вынужденная, ну а ее границы, как вам известно, хотя и очень резко очерчены, но тем не менее, довольно сильно размыты и почти что совсем не определены.

И все 'оборонцы' согласились с 'нападенцами'. И я лично их вполне понимаю — действительно ведь, как ни крути, а отечество надо спасать. Ну а мне в этой грандиозной гуманной операции доверена, оказывается, главная роль. Практически все депутаты, 'оборонцы' и 'нападенцы', позвоночные и беспозвоночные, травоядные и плотоядные, ракообразные и членистоногие, млекопитающие и яйцекладущие, размножающиеся благопристойным делением и развратники, мечущие икру, — все единогласно потребовали отозвать меня с Борнео, аннулировать пенсионное удостоверение, восстановить трудовую книжку — и поставить вашего покорного слугу у руля миротворческой эскадры, которая уже снаряжена и ждет не дождется на Плутоне, когда же прибудет ее адмирал.

Ну и что было делать? Нет, конечно, я мог поломаться, сослаться на семейные заботы, здоровье жены и т.д. Но согласитесь, когда перед вами ползают на брюхе такие большие начальники, когда вас, еще недавно совсем опального, вдруг назначают главой такого важного дела, да к тому же ведь и родина в опасности, — ну как тут откажешься?

Не знаю, может, кто другой и смог бы, — я не смог. И я так и сказал Суперэкселенции и сенатору N., которые меня за это оба слезно расцеловали.

Потом мы отправились спать, а утром сборы были недолги, — ведь котомка десантника, карабин и сухой паек, как вы знаете, — всё мое обычное богатство.

...Эх-х-х, в последний раз обошел я свои владения, отдал последние указания по хозяйству, крепко обнял любимую (попросив по возможности поменьше заниматься дезактивацией), погладил Дружка, который внезапно надрывно заухал и тревожно забил кожистыми крыльями, словно предчувствуя, что путешествие будет не из легких, — и личная карета Суперэкселенции в считанные минуты донесла нас до Плутона.

Прощай, Борнео!.. Прощай, Земля!..

Здравствуй, Космос! Я вернулся!..

'...ПОЛЁТ ПРОХОДИТ нормально... Полёт проходит нормально... Полёт проходит нормально...' — Так, изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц докладывал я Содружеству наши отчеты.

А он и правда проходил нормально. Мы летели, летели, иногда куда-нибудь садились, сея везде, где только можно, наши яркие достижения и прививая новым знакомым всевозможные аспекты лучшего из образов жизни.

И на кораблях всё шло своим чередом: решались злободневные бытовые вопросы, делались важные научные открытия, рождались малые дети. Поистине жизнь не стоит на месте! А мы всё летели, летели, летели...

Эскадра, как я уже говорил, была небольшой: флагман миссии, на котором сидел я со своим штабом, — могучий 'Звёздный Пахарь' — стремительно разрезал пространство, а в кильватере у него болтались два относительно маленьких, но очень убойных эсминца.

А вообще-то поездка казалась пока просто донельзя тривиальной, и говорить о ней вряд ли бы стоило, если бы только... Если бы только от ее исхода не зависела судьба Великого Содружества, — вот что я хотел вам сказать. И вы сами в этом в конце концов убедитесь.

...Шел второй год путешествия. 'Звёздный Пахарь' приближался к границе.

Однажды, как всегда после обеда, мы со старпомом сидели на капитанском мостике, отдыхали, играя в мутянские шахматы, и изредка обсуждали самые животрепещущие вопросы, связанные с предстоящей операцией.

Не знаю, слыхали ли вы о мутянских шахматах, — сейчас у молодежи иные игры, — но мы в свое время были от них буквально без ума, и тогда они только-только входили в моду в Содружестве.

Собственно говоря, это были даже не шахматы, а маленькие членистоногие с большими клешнями и сильным интеллектом. Точнее, никакого интеллекта у них не было, но зато они очень хорошо реагировали на чужие сильные интеллекты. Например, мутянского же панцирного питона. Питон подползал к лежбищу этих крабов, разевал свою панцирную пасть и мысленно приказывал им туда лезть. И они лезли — отпихиваясь и кусаясь, давя передних и лягая задних, набивались в брюхо чудовища до отвала. Тогда коварный питон захлопывал пасть и давал отбой, после чего оставшиеся крабы в ужасе улепетывали к своему лежбищу и принимались лихорадочно размножаться в ожидании, пока приползет кто-нибудь еще, например, мутянский кожистый свинорыл. Питон же тем временем выбрасывал сзади несъедобные коробочки панцирей. А потом их выбрасывал и свинорыл.

Вот эта-то замечательная способность маленьких мучеников довольно охотно подчиняться чужой сильной воле и была замечена нашими туристами, которые изобрели сперва принципиально новое домино, а затем и шахматы.

Теперь игрокам не надо было переставлять 'фигуры' рукой — достаточно лишь умственно напрячься и мысленно приказать безмозглой, к примеру, 'пешке' или 'слону' перепрыгнуть, скажем, с Е2 на Е4.

А, между нами, это было не так уж и просто. Нет-нет, я вовсе не хочу утверждать, что кожистые свинорылы умнее людей, скорее даже наоборот, — однако факт остается фактом: к тем эти раки перли табуном, а самым высокоразвитым представителям Земли требовалось затратить немало усилий, чтобы заставить клешнястую фигуру переползти на нужную клетку. Иногда на ход затрачивалось по пятнадцать — двадцать минут, а иногда — и по часу; поэтому выигрывали в новые шахматы чаще не те, кто действительно лучше играл, а те, кто быстрее находил личный контакт с заморскими тварями и ухитрялся не попасть в цейтнот.

Так вот, сидели мы со старпомом и тужились, передвигая по доске свои войска и любуясь на проплывающих время от времени под мостиком грациозных чёрных лебедей.

Увы, эти милые птицы, с гладкими черепами, зубастыми клювами, шестипалыми ластами и густой шерстью, отлично защищающей от радиации, вызывали в моей душе самые противоречивые чувства. Памятуя об их воспетой всеми поэтами лебединой верности, меня порой так и подмывало самому взмахнуть перепончатыми крылами и с заливистым ржаньем полететь к любимой куда-нибудь на Борнео... Но обычно я вовремя спохватывался, вспоминал, кто я есть и для чего тут сижу, и как правило оставался на мостике.

В паузах между ходами я педантично расспрашивал старпома о готовности эскадры к самым решительным действиям, и он обстоятельно растолковывал все вопросы, которые могли интересовать меня как адмирала. Я же, в свою очередь, развивал перед старпомом, отвечающим в полете за тыл, свои мысли о тыле вообще и о нем как его начальнике в частности. Потому что тыл, рассуждал я, — воистину главная часть корабля, ибо в случае серьезной опасности мы непременно должны будем повернуться к врагу тылом, и тогда нам придется уповать лишь на крепость его, тыла, брони и на надежность его, тыла, сопел...

Старпом же заверял, что с тылом всё в ажуре, и мы продолжали игру.

И вдруг...

И вдруг мой заместитель нахохлился и как-то странно завис над доской.

— Позвольте, ваше превосходительство, тут стояла моя ладья! А теперь ее нет! Вы что, ее выиграли?

Я устало пожал плечами — мало ли чего я мог выиграть. Но старпом не унимался, твердил, что я в самый решающий момент партии украл его ладью, а он только что собирался ею ставить мне мат...

Ну что я мог ответить на эту хамскую грубость? Что не пристало адмиралам, даже и под угрозой мата, заниматься воровством? Глупо, тем более что минут пять назад я прекрасно видел, как белая ладья, тихонько соскользнув с доски, подозрительно заползла за старпома. Странно, что этого прекрасно не видел старпом...

Нечеловеческий крик прорезал идиллическую тишину адмиральской рубки. Бедный мой заместитель как ужаленный подпрыгнул с качалки и с выпученными глазами, держась за себя, будто ему в штаны наклали урану, бешено заскакал по мостику, круша всё на своем пути.

Не знаю, друзья, что думал в тот момент старпом, — я же смотрел на маленькую ладью, которая вцепилась ему прямо в задний карман, в котором не было ничего кроме старпома.

(Представляю себе его чувства и ощущения. Эти пешки как-то прогрызли мою любимую титановую доску и пришлось заказывать победитовую, а штаны у старпома, насколько я знал, были даже вообще не из металла...)

И так он кружился и орал, пока не завалил парапет и бултыхнулся в пруд. Там его сразу бросился душить чёрный лебедь, за то, что он перепугал маленьких новорожденных лебедят, и когда матросы втащили наконец старпома в шлюпку, на его шее синели отпечатки цепких лебединых пальцев.

Я подошел к почти бездыханному мокрому телу и с трудом оторвал краба.

— Вот ваша ладья, коллега! — грустно сказал я. — Вот ваша ладья, и, признаюсь, мне очень больно и очень обидно, что вы могли подумать о своем командире так дурно. Более того, мне очень...

Но докончить этой проникновенной фразы я не успел.

— Полундра!.. Свистать всех наверх!.. — понеслось вдруг по отсекам и угодьям 'Звёздного Пахаря'.

Ко мне подлетел вестовой, снял крылья и передал шифровку из штурманской каюты. Я долго ее раздешифровывал и наконец обвел присутствующих торжественным взглядом.

— Товарищи, — сказал я, — друзья! Час настал. Мы наконец приблизились к государственной границе нашей родины, нашего, друзья, дорогого и горячо любимого всеми нами Великого Содружества. Впереди враг, но я уверен: как бы он ни был силён и вероломен, победа, милые братья и сестры, будет за нами!..

ИТАК, МЫ достигли границы Содружества и немножко притормозили. Проклятая антагонистическая система лежала как на ладони. В телескопы уже явственно различались не то что планеты и звезды — спутники, океаны, материки отчетливо проплывали пред нашим оком.

Мы кропотливо изучали географию противника в поисках главной цели экскурсии — коварной планетки, откуда, по мнению членов Мирового Совета, исходила вся основная гадость в данном регионе мироздания. И мы нашли ее! Во-он там, за углом, трусливо прикрывшись соседями, лелеет она свои, вне всякого сомнения, тлетворные замыслы и вынашивает дьявольские планы. Ну что за люди!..

'Люди... Да полно, а люди ли? — думал я. — Ну разве способны на такое настоящие люди?!'

Я не шовинист, вы знаете. Я истинный интернационалист. Я одинаково хорошо люблю всех членов Великого Содружества — людей и нелюдей, позвоночных и беспозвоночных, однохордовых и многощетинковых, пресмыкающихся и прямоходящих, — но я ведь и патриот, в конце-то концов! И признаюсь — тогда я все ж таки подумал, что в этой системе командуют, конечно же, не гуманоиды, а какие-нибудь совершенно бессердечные или — что было бы уж совсем ужасно, — безмозглые головоногие. Нет, дольше терпеть нельзя!..

— Расчехлить орудия! — отдал я зычный приказ, и голос мой, многократно усиленный, жаворонком разнесся над судами миссии.

Миссионеры бросились к батареям. Ездовые на тягачах вывозили из бункеров пушки. (Не знаю, как эти штуки называются у вас теперь, но я уж буду их звать по-стариковски, как мы и отцы и деды наши звали.) Так вот, ездовые выкатывали пушки, заряжающие с банниками наперевес отважно бросались чистить дула, и очень точно принялись наводить лихие наводчики.

— Марсовые, на реи!.. — командовал я. — Обрасопить фокбрамстеньги!.. Барабанщицы, на корму!.. Знаменная группа, справа по одному, дистанция полторы линейных, отдать швартовы!..

Все мои грамотные распоряжения выполнялись с безукоризненной четкостью. Мы легли в дрейф. Справа по борту от 'Звёздного Пахаря' застыл 'Неукротимый', слева — 'Стремительный'. Канониры замерли у лафетов...

Вот так, друзья, вот я и подошел наконец к апогею своей жизни. В принципе, дело осталось за малым — самому нажать кнопку или же просто велеть, чтобы нажал кто-то другой, — и свершится то, ради чего я сюда так долго летел, ради чего, ежели по большому счету, я вообще, можно сказать, — жил. Ведь правда же, коли вдуматься, вся предыдущая жизнь — первые робкие шаги в космосе в составе корпорации 'звёздных женихов' и героическое противостояние миру варваров на Светлом Пути, пронзание времени и прорвание пространства, райские и адские муки, принятые в психлечебнице и спецсанатории, злоба врагов и коварство друзей, любовь и ненависть, падения и взлеты, взлеты и посадки — всё это и многое, многое другое теперь вдруг как-то преломилось в моем сознании, на всё это теперь я вдруг стал глядеть как-то совсем по-иному.

Мне почему-то стало немного жаль бедного старого полковника, а ныне сенатора N. Быть может, зря в свое время я так сильно извозил его мордой по каменному, холодному полу средневекового подземелья? Может, и зря. Ну что, в конце концов, такое какой-то полковник или даже сенатор? Так, жалкая игрушка в руках всяческих Экселенций...