— в степи, — поправил Веч.
— в степи... Привыкла к определенному распорядку дня, а теперь, получается, и на работу идти не нужно.
— Не нужно, — согласился Веч. — Жалеешь? Хочешь вернуться в Беншамир? В поселок? И жизнь продолжится, как прежде.
Спросил — и дыхание затаил: что ответит?
Она губу покусала, думая. На него искоса взглянула и глаза отвела.
— Нет, назад... не смогу я, — сказала с мукой.
Веч ее руку перехватил:
— Он тебя принуждал?
— Если бы не твоя мочилка* и не браслеты... я бы согласилась. — Она собралась заплакать, и Веч притянул к себе, обнял, укрыв от любопытства сородичей.
— Знаю, тебе пришлось нелегко, — сказал, утешая.
— А этот шатер для кого? — покачала она натянутую веревку, и браслеты зазвякали, стукаясь.
— Для нас, Айю, ты же замуж сегодня вышла, еще не забыла? — ответил Веч, посмеиваясь и наблюдая за румянцем, проступившим её на щеках.
— Ты знал, что мы поселились в Беншамире?
— Нет. Наш клан приехал на Совет круга. Я услышал случайно, и не от брата. Он ведь брат мне, пусть и троюродный, он не говорил тебе о нашем родстве? Я ведь видел тебя, Айю. В поселке, накануне бохора*. Как узнал про тебя, так и решил проверить, убедиться.
Она машинально схватилась за воротничок блузки, трепля его нервно. Вот как поспешно уезжали из Беншамира, в чем одета была жена, в том и покинула город.
— Ты приходил?! Ты был там? В поселке, тем вечером?
— Да. И тогда же решил, за нас обоих, что выиграю в бохоре* и вручу браслеты, и ты не откажешь.
— Ты был там, — заключила она торжественно.
Похоже, в большей мере её взволновала не единоличность принятого решения и его последствия, а тот факт, что Веч пробрался вчера в амодарский поселок и стоял за ее спиной, слушая, как она плачет.
— Что сделано, то сделано. Пойдем, познакомлю со своими, — потянул ее к костровищу, где весело горел огонь, грелась вода в чайнике, и пыхтело варево в закопченном чугунке.
Она растерялась: близким присутствием большого количества мужчин, их немногословием, деловитостью и складностью действий при обустройстве ночевки под открытым небом без лишней суеты. Сородичи посматривали на жену с любопытством и посмеивались меж собой, бросая на Веча многозначительные взгляды. Он незаметно пригрозил кулаком: не хватало еще похабных жестов и намеков при женщине. С'Улен, перекрестив руки на груди, клятвенно заверил: ни-ни, все будет культурно.
Старейшину Р'Елира усадили на бревно, меж сородичей, и жена посматривала исподтишка на седого как лунь старика, видимо, считала неприличным глазеть открыто, без стеснения. Заварили чай в кружках, и жена удивленно наблюдала за тем, как сородичи вынули из машины деревянный ящичек с ручками, внутри которого оказался арсенал трав и специй в баночках. Веч насыпал нужных добавок в свою кружку, залил кипятком и размешал, чтобы чай настоялся. Дал понюхать, и жена начала чихать без остановки, и нос терла, пока тот не покраснел.
Сородичи давились смешками, невозмутимо чай из кружек потягивая.
— Вам уж точно нужен пустой чай, — озаботился Веч, кивнув на шатер, где малая и старая обустраивали место для ночевки, и взялся за поварешку. — И ужин отложим в отдельный котелок, пока его перцем не сдобрили.
И опять жена безмолвно удивлялась: как так, мужчины своими руками приготовили аппетитную кашу с мясом, и она не пригорела и не убежала из чугунка.
— Женщины в черном... сегодня днем... среди камней... — вдруг подала она голос.
— в капище*, — поправил Веч.
— Капище... это особое место, да? И человек с бубном, это шаман?
— Ну, кое-что ты уже знаешь, — ответил Веч, неприятно задетый тем, что родственник успел рассказать об общественном устройстве в его стране. И о многоженстве не забыл упомянуть, иначе с чего бы она с налёту стала расспрашивать о количестве благоверных? И наверняка провела не одну ночь, размышляя о том, сколько раз он, Веч, женат. Потому и плакала, и не единожды, без сомнений. Бесов братец, чтоб его, трепло ходячее.
— Капище — святое место, оно есть почти в каждом городе, которому повезло с камом*, — ответил С'Улен. — Кама выбирает Триедный, чтобы через него общаться с нами, своими детьми, и отмечает его печатью знания. Бывает, капище в городе есть, а кама нет. Бывает, и капища возле города нет, потому что там нет места силы. Капища ставят там, где останавливался Триединый.
— В капище отмечаются наиважнейшие события в жизни человека: рождение, свадьба, смерть. Бывает, сомневающиеся приходят к каму за советом, и он взывает к духам о помощи, — пояснил Веч.
— Что он тебе сказал? На ухо, помнишь? — спросила жена.
— Разное, — не стал откровенничать Веч. — На путь наставлял. Как-нибудь расскажу.
— А женщины в черном?
— Духомолицы*. Исповедуют культ Доугэнны, супруги Триединого.
— Они необычно выглядели.
— Доугэнна — земля наша, поэтому ее служительницы чернят зубы и ногти, и носят черные одежды. И не признают обувь, чтобы быть ближе к общей матери нашей.
— Они умеют разговаривать с Доугэнной, — добавил Г'Амир. — Прикладывают ладони или ухо к земле и слушают, о чем она говорит.
— Те женщины, что сидели под навесом, тоже служительницы?
— Нет, — хмыкнул Веч. — Это попрошайки, просильшицы. Их изгоняют из семей.
— За что? — удивилась она.
— За прелюбодеяние при живом муже. За вытравливание плода. За клевету. За воровство. Да мало ли, за что, — пожал плечами Веч.
— Слабые умом становятся попрошайками, — добавил Д'Анел. — У меня была троюродная бабка. С головой не дружила, чудила, и запирали ее, и караулили, и плеткой воспитывали, и на цепь сажали, но если зовет её воля, и в голове гуляют ветры, никакие засовы не удержат. Я мальцом был, когда она сбежала из дому, ушла из клана и растворилась на земле Доугэнны.
— Женщина — чаша, а мужчина — вино, которое её наполняет, — выдал вдруг старейшина Р'Елир, подняв указательный палец. — Вино без чаши прокисает, и чаша без вина тускнеет, пылью покрываясь.
— Мудрые слова. За чашу и за вино! — сказал С'Улен, посмеиваясь, и поднял кружку с чаем, приглашая присутствующих выпить.
Сородичи со смешками поддержали призыв, а у жены щеки стали пунцовыми.
Прибежала мелкая и прижалась к матери, чужих не боясь, смотря на сородичей без страха. Веч протянул леденец и кружку с чаем, сначала отхлебнув, проверяя, не спутал ли со своей. И старая рядом с женой примостилась, на огонь смотря. Сдержанна была, помалкивала, но и страха не выказывала.
Вечер стал совсем глубоким: диск солнца погрузился целиком за горизонт, оглушительно застрекотали кузнечики, и проявились легкие перистые облака, окрашенные отсветом севшего солнца. Через час на небе проступят первые звезды.
Мелкая зевала и терла глаза, но ото сна отказывалась. Жарила на прутике кусочки лепешки, надеваемые Вечем, и хрустела ими. Сородичи посматривали задумчиво на девчонку, и на жену его взгляды бросали, и на... тещу? Не удержавшись, Веч сдавленно закашлял.
— Подавился чаем, — просипел он. — Постучи по спине, — попросил жену.
— Луна, пора умываться и спать, — велела старая.
Веч проводил к речушке весь свой амодарский табор, и мелкая плескалась в восторге, забыв, зачем пришла на речку, пока женщины не застрожились, мол, вода холодная, и вообще, давно пора на боковую.
Ей придется по вкусу кочевая жизнь. Для ребенка постоянная новизна и настоящие приключения, — подумал Веч.
Девчонка умылась, Веч тоже обтерся, намочив рукава снятой рубахи, и усмехнулся, заметив, как покраснела жена, забыв отвести глаза от обнаженного торса. Смущение её тут же сменилось беспокойством. Ну да, он ведь сплошь в синяках и в ушибах после изматывающего бохора*. Можно схитрить и притвориться болезным, чтобы урвать приличную порцию озабоченной нежности, ишь как растревожилась, нахмурившись. Заодно и мазью натрет, прихваченной с капища.
— Сегодня здесь переночуем, а потом куда поедем? — спросила жена, отстав от мелкой с матерью по возвращению с речки.
— Выясним завтра. Если я рассчитал верно, завтра к нам пожалуют гости.
Если он не ошибся в брате, у Веча не будет двух суток в запасе. И то удивительно, что родственник не пустил погоню вслед рысцой, а подарил передышку, позволив Айю прийти в себя после стремительных перемен. Но ей пока не следует знать о запальчивых угрозах Имара, иначе вся ночь насмарку.
— Гости? Зачем?
— Хотят поздравить со свадьбой, — хмыкнул Веч.
— Твои родственники? — спросила она испуганно.
— Бери выше. Начальство.
— Это плохо?
— Завтра узнаем. Сегодня у нас другие дела по плану, — потянул ее за собой.
Тлели раскаленные угли в костровище, язычки пламени изредка вспыхивали и тут же опадали. Сородичи разошлись на боковую: кто — в машину, кто — в шатер, приоткрыв полог, душно же внутри.
Жена пожелала дочери спокойной ночи, шебурша в шатре и пристраивая рядом куклу. Мелкая обвила мать ручонками за шею и поцеловала:
— У нас с бабой теперь есть домик. И у тебя тоже?
— И у меня, — кашлянула жена. — Всё, теперь на бочок до утра.
Веч неподалеку ждал, когда она наружу выберется, протянул за руку и отодвинул полог, пропуская во второй шатер. Не сказать, чтобы внутри просторно, но для ночевки на двоих — самое то. И для первой совместной ночи сойдет. Лунный свет, забравшийся в сетчатое окошко, заместо ночника будет.
Веч сел, опустившись на колени, и жена, скопировав позу, напротив устроилась. И в её глазах то ли звезды земные мерцают, то ли звезды небесные отражаются, заставляя сердце биться с перебоями. И ведь сколько женщин с ним перебывало после возвращения из Амодара, а впервые посасывает под ложечкой, до щекотки, от осознания того, что теперь она будет рядом — жена перед богом и людьми. И никто не посмеет сказать о ней злого слова, потому как, её обидев, тем самым, оскорбит и Веча, а уж он найдет, чем ответить. И наставления кама, напомнившего о зароках, однажды данных на капище Самалаха, нужно неуклонно соблюдать, иначе начатый сегодня путь окажется напрасным.
— Айю, прости. У тебя не получилось свадьбы, какие у нас обычно играют. Обещаю, когда-нибудь мы наверстаем.
— С ойреном и жарким на вертеле? — уточнила она с улыбкой.
— И с танцами, — добавил Веч.
Рубаху отбросил и к желанным губам потянулся, но она ладонь выставила, в литой торс упершись.
— Погоди. Забыл ты кое о чем. О жене обещал рассказать.
Вздохнул Веч и коротко изложил суть, при каких обстоятельствах стал семейным человеком. Не по желанию своему, а по требованию отца. И за годы супружеской жизни так и не стала ему та, что живет в клане, родной и близкой, и, видно, уже не станет, сердцу ведь не прикажешь.
— А сын?
— Он — единственное, что у меня получилось стоящего в семейной жизни, помимо тебя, — признался Веч. — Увидел его впервые в два года, перед тем, как уйти на фронт, а когда после войны вернулся в клан, мальцу уже семь лет исполнилось.
— Нельзя детей бросать. Предавать нельзя, — согласилась она, скорее, для себя сказав, чем для него.
— Вот и получилось, что первая жена — отцом мне навязанная, а вторая — Триединым подаренная, — заключил он и, поцеловав трепетную ладошку, осязаемо почувствовал, как жена ответно подалась навстречу. Уложил её осторожно на подушки с покрывалами и опять к губам потянулся. Как пацан, дрожа, предвкушая.
И основа жена ладонью уперлась, держа на расстоянии.
— Если она немилая тебе, почему говорил о ней с такой... с таким... так горячо? — сказала тихо, но возмущенно.
— Горячо? Не было такого. Никогда, — заверил Веч. Не сомневайся во мне, Айю.
— Lailin, gelit dir*, — сказала она.
— Лайлин? — переспросил Веч ошарашенно и сел. — Откуда ты знаешь?
И она села рядом.
— Неважно, откуда. Знаю, и всё, — сказала, и звезды в глазах угасли. — Зря ты затеял всё это... с браслетами...
— Нет, постой, как ты про Лайлин узнала? Тебе кто-то сказал? — Веч потер переносицу. Откуда бы она прознала о том, что поросло быльем и затянулось мхом? Даже Имар не знал.
— Никто не сказал. Ты во сне проговорился. В Амодаре. Незадолго... до отъезда.
— Ах, вот оно что, — выдохнул с облегчением Веч. — Поэтому ты тогда была сама не своя. Вот я осел! Надо же, болтаю во сне всякую чушь.
— Это не чушь. Пойду-ка я к дочке...
— Стой. — Веч обнял ее, перегородив дорогу. — Лайлин — не жена мне и никогда не была ею. Первая... эээ... любовь, кажется, у вас, амодаров, это так называется. Мне семнадцать было, она постарше. Сама понимаешь, влечение, страсть и всё такое. Втихаря и втайне. Всё быстро закончилось, она замуж вышла, второй женой согласилась уйти в другой клан, а я к сагрибам* подался — выздоравливать.
— И как, вылечился? — спросила она с непонятной интонацией.
— Как видишь. С тех пор я её не видел и не искал, и не знаю, что с ней стало. Сестра говорила, дети у неё есть, но мне нет интереса знать про неё. Давно уже дышу ровно.
Она молчала, обдумывая. Соображая. Но и вырваться не пыталась, как и убежать из шатра. Веч чувствовал, нужно говорить правду, не увиливая и не скрывая. Амодары же отменные интуиты и подмечают малейшую фальшь, тем более, в делах сердечных. Чувствовал, на волоске висит его счастливая семейная жизнь с Айю, всё решалось в эти мгновения.
— Ну да. И вдруг она приснилась спустя много лет, — продолжила жена с прежней непонятной интонацией.
— Мне Доугэнна снилась. Наши края, степи, реки... Мне в последние дни стало не до службы, разные дела утрясал, готовил документы к отъезду. Да и ты не хотела расставаться с Амодаром и медлила, сколько могла. Потому что родина — вот здесь, на подкорке, на всю жизнь. — Веч постучал пальцем по голове. — А тут вдруг приснилась мне эта... Лайлин. Я и решил, что не иначе как знамение, что Доугэнна по мне скучает, как и я по ней. И что получится всё задуманное, коли она благословила.
Веч умолк, ожидая вердикта. И жена молчала. Думала, решала.
— Хорошо. Знай, если во сне проговорюсь чужим именем, значит, тоже скучаю, — сказала строптиво.
Вечу бы выдохнуть с облегчением, но и он нахмурился.
— Погоди, о ком это ты собралась во сне скучать? Уж не о том ли, кто остался в Беншамире?
— Возможно, — задрала она нос с вызовом.
— Айю! Лучше бы тебе сейчас помолчать... Лишка скажешь, и я...
— И что будет? — напирала она, дерзя.
— А вот что.
Веч потянул её на себя и повалил на покрывала, и наконец-то заткнул рот, до синюшных губ и полузадушенного всхлипа. И дождался, когда женская рука за шею обняла, и жена прогнулась навстречу, приглашая, разрешая, отдавая. Развязав враз тесемки на поясе шальвар, устроился половчее, в подушки её вжимая, целуя и за ушком, и в ключицу, и мочку обласкав, выбивая из горла тихий стон. Эх, для первого раза его надолго не хватит. Но ведь будет и второй. И третий. Ночь длинна. Амодары, бесы треклятые, напридумывали пуговок на блузке, с мясом их оторвать, завтра другую одежду купим, удобнее. И под блузкой тоже много интересного. Захватывающего.
