— Откуда в Воронеже таковые запасы взялись? — спросил я у бояр.
— Вестимо откуда, государь, — отвечали мне, — Тушинский вор с Заруцким их загодя собирали. Чаяли там отсидеться, если что, да стакнуться с казаками или татарами с ногаями для войны. Но не попустил Господь воровству сему.
Список, присланный Бутурлиным, и впрямь впечатлял. Значительные запасы пороха, оружия и продовольствия были как нельзя кстати. Одних пушек разных калибров — более сотни.
— Не прикажешь ли, государь, чтобы запасы сии сюда прислали? В походе на Смоленск куда как пригодятся.
— Нет, не прикажу. Пусть запасы сии охраняются пуще глаза. Летом надо будет рать посылать на Астрахань против тамошнего самозванца. Вот запасы сии и пригодятся. Опять же крепости восстанавливать — царицынскую, саратовскую, самарскую и прочие. Нужны будут туда пушки.
— Как повелишь, государь; а что прикажешь с казачьей челобитной делать?
— С какой еще челобитной?
— Ты тоже, Иван Федорович, скажешь — "казачьей"! — встал со своего места Романов. — Если холопы от хозяев поубегали да разбойничали где ни попадя, так уже и показачились?
— Так, бояре, ну-ка с этого момента поподробнее: что за холопы, почему показачились и что за челобитная?
Дело, как выяснилось, заключалось в следующем. Во время Смуты в центральную Россию кинулись как мухи на мед разного рода банды из казаков и людей, называющих себя таковыми. К ним, как водится, пристало немало сторонних людей из разных слоев общества, от боярских детей до холопов включительно. Еще до освобождения Москвы вожди ополчения стали предпринимать попытки наведения порядка, одной из которых стал мой поход на Железный Устюг и далее на Вологду. После выборов царя таких усилий стало больше, и самые умные из казаков стали потихоньку сворачивать свою деятельность и убираться подобру-поздорову кто на Дон, кто на Волгу, кто еще куда. И вот тут толпам показачившихся стало ясно, что нигде их не ждут и никому они не нужны. Ну разве что бывшие владельцы холопов были бы не прочь увидеть их в своих деревнях отбывающими повинности. Что характерно, государство было с вотчинниками и помещиками вполне солидарно, поскольку нуждалось в налоговых поступлениях. То же касалось примкнувших к казакам посадских и черносошных людей. Оглядев бояр, я понял, что большинство из них ничтоже сумняшеся ожидают, что их царь, задрав хвост, побежит лично разгонять бывших холопов по их вотчинам. Некоторые более адекватные были согласны, чтобы царь послал воевод. То, что на носу война и войск просто нет, не беспокоит вообще никого.
— Скажите мне, любезные, а много ли сих "казаков" и хорошо ли они вооружены? — осторожно спросил я собравшихся.
Бояре, помявшись, ответили, что непосредственно под командованием атамана Матвея Сомова — чуть менее трех тысяч человек, делившихся, впрочем, внутри на отряды помельче. Лошади есть примерно у половины, огнестрельное оружие — у трети. То или иное холодное оружие есть у каждого.
— Замечательно, а где челобитная?
Дьяк, вздохнув, достал документ и нудным голосом принялся зачитывать. Если коротко, то казаки били челом и хотели послужить моему царскому величеству в чаянии того, что я их пожалую. Надобно сказать, что челобитная была составлена довольно грамотно, в том смысле, что присутствовали все необходимые для казенного делопроизводства обороты, а мой титул приведен полностью и написан золотыми чернилами. Которые, кстати сказать, довольно большая редкость.
— Это кого же они там такого грамотного нашли для челобитной? — хмыкнул я, когда чтение закончилось.
— А чего искать, — отвечал дьяк, — когда Матвейка Сомов, покуда не утек к вору лжецаревичу Петру, в Постельничьем приказе служил в подьячих.
— Эва как, надобно бы встретиться да потолковать с сим атаманом.
Такая возможность представилась через несколько дней. Вообще, встречаться с царем людям такого ранга, как бывший подьячий, пусть даже и ставшим атаманом, не положено. Их удел — вести переговоры с назначенными мной людьми, причем не слишком высокопоставленными. К тому же инцидент со стрельбой в мою сторону под Коломной сыграл свою роль, и мои приближенные в последнее время делали все, чтобы подобное не повторилось. Однако Сомов меня заинтересовал. Все-таки — при нелюбви народа вообще и восставших, в частности, к государственной бюрократии, он сумел выдвинуться в первые ряды. Что говорило об определенной харизме и лидерских качествах. Кроме того, ему удалось объединить несколько отрядов и убедить их посвятить жизнь не разбою, а служению государству. Такая позиция заслуживала если не уважения, то внимания. Вызывали интерес и люди, составляющие его отряд. У меня поход на носу, а ратников кот наплакал. Тут же люди худо-бедно вооруженные и к воинскому делу привычные. Надо только их энергию в полезное русло направить.
Принимать казачьих лидеров по моему приказу должны были мой кравчий Вельяминов и неразлучный с ним Анисим Пушкарев. Сам я хотел устроиться где-нибудь поблизости, чтобы наблюдать за ходом переговоров, однако, к моему удивлению, подходящего помещения в кремле не нашлось. Ну что поделать, буду строить себе дворец — озабочусь. Пришлось ограничиться строгими инструкциями. Первым пунктом было во что бы ни стало разделить казаков, чтобы они перестали быть монолитной силой. Из имеющих хоть сколько-нибудь справных лошадей создать конный казачий полк. Вооруженных огнестрелом поверстать в стрельцы, а прочих либо в пикинеры, либо еще куда. Отдельно нужно было выявить знающих пушкарское дело или кузнечное ремесло. И тех и других не хватает катастрофически, кадровый голод просто дикий. Во-вторых, надо было постараться отделить от основной массы людей, потенциально склонных к бунту. Особенно из числа бывших атаманов, есаулов и прочих вождей. Не хотелось бы в походе иметь проблемы с дисциплиной. Работа, впрочем, найдется и им. Дела в Сибири идут ни шатко ни валко, людей там мало, сгодятся и такие. К тому же это для обычных людей Сибирь — место ссылки, а для казаков — самое подходящее место, подальше от бояр и государственной администрации. Поставят остроги, будут собирать ясак. Ну а начнут озоровать, что поделаешь... Сибирь, она большая, закон там — тайга, а прокурор — медведь. Ну и в-третьих, мне было интересно узнать, что за человек Матвей Сомов и где можно его использовать.
Масленицу Федька встречал в Москве. Все более оживающую после ухода оккупантов столицу охватило безудержное веселье. На всех углах слышались веселые шутки и смех, на площадях, веселя народ, скоморохи давали представления. Впрочем, глазеть на все это у боярского сына времени не было. Государь не то наградил, не то наказал сотника Михальского, повелев ему жениться на девице Ефимии Шерстовой. Как оказалось, сговорились они еще до освобождения Москвы, причем на сговоре был сам государь. Однако тогда в спешке все было сделано не по обычаю, отчего отец невесты кривил рожу. К тому же Михальский из приблудного иноземца с той поры превратился в царского телохранителя, которого государь ко всему пожаловал в постельничие. Короче, решено было провести чин сватовства заново, со всеми положенными обрядами, не говоря уж о том, что Масленая неделя для венчания нехороша. Вот после Великого поста, на Красную горку — самое оно! Поскольку родни или близких друзей у жениха на Москве не было, то сватами выступили царский кравчий Никита Вельяминов и думный дьяк Клим Рюмин. Панина, как водится, тоже привлекли, не то дружкой жениха, не то еще кем.
Федор впервые участвовал в сватовстве, и ему все было интересно. К тому же об обстоятельствах сговора и роли в нем государя ходило так много слухов, один чуднее другого, что поневоле залюбопытствуешь. Вельяминов с Рюминым ради такого дела разоделись в нарядные, шитые золотом кафтаны и богатые шубы. Федька тоже приоделся и бедным родственником не выглядел, хотя, конечно, до царских любимцев ему было далеко. Со стороны Шерстовых были их многочисленные родственники, тоже приодевшиеся и важные. Ради такого дела, как будущая свадьба, царь даже помиловал опального Бориса Салтыкова, приходившегося Шерстовым довольно близкой родней. Впрочем, тот на глаза царевым ближникам не лез и держался в тени.
На другой день после сватовства отец невесты вместе с многочисленной родней отправился смотреть дом жениха. Как оказалось, родственники невесты не знали, что государь подарил Михальскому терем, и были приятно удивлены размерами и качеством постройки. Этого Федька, впрочем, не видел, поскольку был занят службой. То, что у сотника было сватовство, никак не отменяло ни учений, ни караулов, ни разъездов по Москве и окрестностям. Сказывали, что государь каждое утро начинал с того, что узнавал, сколько на Москве случалось за ночь разбоев и татьбы. Поскольку лихих людишек во время Смуты развелось с избытком, то случаев таких хватало. Государь от того гневался, и потому дьяки, ярыжки и сам первый судья Разбойного приказа боярин Романов трудились не покладая рук. На Масленой неделе приказы, впрочем, были закрыты, что, однако, не отменяло необходимости патрулирования. А найдутся тати, так и в темнице подождут, когда праздник кончится.
Пока сотник был занят, замещал его Панин. Хлопот, вправду сказать, было много. Когда Федьку только поверстали в службу, в сотне Михальского было едва три десятка человек. Но прошло совсем немного времени — и количество ратных увеличилось почти впятеро. Сам Корнилий, не упустивший ни одной возможности увеличить свой отряд, называл его не иначе как хоругвью. Люди в нем подобрались разного толка. Михальский не чурался переманивать к себе казаков, служилых татар, иногда просто откровенных разбойников. Впрочем, брал далеко не всех. Почему Корнилий одних, бывало, спасал от расправы, одевал и вооружал за свой счет, а от других отворачивался, хотя бы они и были хорошо снаряжены, Федька долго понять не мог. На расспросы же Михальский только усмехался да приговаривал: "Смотри, мол, да учись, пока я жив".
Однажды Панин, искавший по какой-то надобности сотника и не застав его дома, отправился на пушкаревский двор. Привратник, признавший боярского сына, пустил его в ворота и принял поводья коня. Другой слуга проводил Федьку внутрь и попросил обождать, пока доложит хозяину о приходе гостя. Пока тот ходил, парень с любопытством осматривался. Федька и раньше бывал у стрелецкого полуголовы и не переставал удивляться, как у него все устроено.
Горница, где ждал боярский сын, была просторной и светлой, а стены ее завешаны коврами и лубочными картинками. На одну из них и уставился боярский сын. Надо сказать, картинка была весьма занимательной. Изображена на ней схватка трех человек с целым полчищем ляхов. Один из них — в железных латах с большим двуручным мечом. Второй — с саблей, а третий — со стрелецким бердышом. Вокруг толпились враги, но видно было, что три витязя их одолевают. Надпись в углу картинки гласила: "Государь Иоанн Федорович бьется с Ходкевичем".
Пока Федька глазел на диковинную картинку, дверь отворилась и к нему вышли хозяин, сотник и царский кравчий.
— Что, сосед, и ты на сей лубок не налюбуешься? — усмехнулся Вельяминов. — Смотри-смотри, может, и признаешь кого.
Спохватившийся Федька почтительно поклонился вошедшим, а тот продолжал:
— Эх, Анисим, Анисим! Вот проведает государь, что за картинки ты велишь делать, — ужо будет тебе.
Хозяин дома, хитро улыбаясь словам гостя, кликнул жену, и та вместе со служанками стала накрывать на стол.
— Садись с нами, Федор Семенович, — обратился к боярскому сыну Пушкарев, — гость в дом — радость в дом!
— Да я... — начал было Панин, но Вельяминов перебил его:
— Садись-садись, успеешь еще с сотником своим потолковать. Проголодался, поди, на службе, так угостись, пока угощают.
Тут двери отворились, и в горницу почти вбежали дочки стрелецкого полуголовы в сопровождении какой-то девушки.
— А я тебя знаю, — бесцеремонно заявила младшая, — ты нам снежную бабу лепил!
Федька хотел было ответить, что тоже ее знает, но застыл как громом пораженный. Потому что вместе с девочками в горницу вошла... Алена Вельяминова.
— Прости, братец, и ты, Анисим Михайлович, — смущенно проговорила она, — никакого сладу с этими разбойницами, особенно с Машей.
— Это ты прости меня, боярышня, — кинулась к ним Авдотья, — не обижайся, что оставила тебя одну с этими негодницами!
— И вовсе мы не негодницы! — важно заявила в ответ Маша. — Мы шли читать учиться на картинках, а они только в этой горнице висят. Государь велел мне, чтобы я училась, сказал — проверит!
Впрочем, жена Анисима со служанками тут же увели девочек, а Вельяминов, улыбнувшись на весь этот переполох, спросил:
— Что же ты, Аленушка, с соседом не поздороваешься?
— Федя?.. — удивилась девушка.
— Здравствуй, Алена Ивановна, — степенно поклонился справившийся с волнением Федор. — Давно ли прибыли, поздорову ли тетушка?
— Здравствуй, Федор Семенович, — так же степенно отвечала она, — померла тетушка, вскоре как государь уехал. Братец и забрал меня, чтобы одна не оставалась, уже третий день как в Москве. Родные ваши велели кланяться.
— Царство небесное... благодарствую... — невпопад забормотал снова смутившийся парень вслед вышедшей девушке.
Никто, впрочем, не обратил на его смущение особого внимания, потому что собравшиеся продолжили свой разговор.
— Сказывал я тебе, Никита, — говорил Пушкарев, разливая по стопам из глиняной сулеи вино, — поставь себе терем, дело невеликое, а пригодится. Мне-то что, только честь таковых гостей принимать. Но ты у нас в бояре метишь, прилично ли тебе с сестрой у меня жить?
— Ничто, — буркнул в ответ царский кравчий, — когда ляхов только выгнали, бывало, бояре и дворяне, на собор приехавшие, у посадских гостили. Вот приедет Катарина Карловна, и определим Алену на службу. В эти... как их... камер-фрау, вот.
— В камер-фрау замужние женки служат, — поправил его Корнилий, — а твоей сестре по чину во фрейлины, те девицы.
— Хрен редьки не слаще! — отвечал ему кравчий, поднимая стопку. — Давайте выпьем, да мне в кремль пора.
Собравшиеся дружно выпили и, немного закусив, стали расходиться.
— Федя, а ты чего меня искал? — спросил сотник Панина, когда они вышли.
— Да я это... — забормотал парень, начисто забывший, по какой надобности ему был нужен Михальский.
— Феденька... — протянул участливо Корнилий, — я тебя как брата люблю, а потому добром прошу: не смотри так на боярышню Вельяминову. Не будет с того добра!
— Да я понимаю, что ей не ровня... — вздохнул парень.
— Нет, братец, ни черта ты не понимаешь! Ты даже себе представить не можешь, насколько не ровня. И поверь мне, нет никакой разницы, приедет Катарина Карловна или нет, — продолжал немного захмелевший сотник.
— Это почему? — удивился ничего не понявший из этих слов Федор.
— А потому! — спохватился, что сболтнул лишнего, Корнилий. — Просто судьба такая.
Федька понял, что ничего больше не добьется, и какое-то время молчал. Потом, набравшись духу, спросил:
— Корнилий, а кто там на картинке, с государем?
