Перезрелую девицу Молочкову упоили уже через час. Довольная вниманием кавалеров и обилием выпивки, она не рассчитала своих сил и рухнула, как подкошенная не дойдя до туалета всего двух шагов.
Конечно, не обошлось и без клофелина, который старый особист Пилюгин всегда носил с собой. На всякий случай. Обыскали весь дом, сарай и даже сортир, но не нашли ничего. Уже под утро уставший капитан выпил стакан коньку, крепко затянулся сигаретой.
-А не могли Евстигнеева утопить?— спросил он Федора.
— В деревню приезжали двое следователей. Они сказали, что присутствия посторонних в доме не обнаружено и на утопленнике нет никаких следов насилия.
-Значит, мы не там ищем кинжал.
— То есть?
-Мне думается, причиной столь отчаянного шага Евстигнеева стал именно кинжал. Александр Карлович окончательно понял, что разгадать тайну Иорадиона никогда не сможет. Для него потерялся смысл в жизни. Перед самоубийством Евстигнеев явно находился в депрессии. В переводе с латинского это слово означает — подавленное состояние, сознание собственной никчемности. Так вот скажи мне, Федор, что может сделать человек перед смертью с предметом, хоть и дорогим ему, но ставшим невыносимой обузой?
-Или заберет с собой в могилу или просто выбросит.
-В могилу врятли, в ней он ждет успокоения. Значит, выбросит, а не станет прятать в тайники. Следователи тщательно дом осматривали?
-Поглядели по углам, выпили водки и уехали.
— Кроме Молочковой, в доме Евстигнеева, кто-нибудь бывает?
-Нет, а кому надо, все боятся.
Пилюгин быстро встал, наполнил стакан водкой, направился к Молочковой. Девица, словно отказывающийся, несмотря на все старания, заводится мотоцикл, громко и неровно храпела на железной кровати. Капитан приподнял ей голову, несколько раз легонько похлопал по щекам, а когда та очнулась, насильно влил ей в горло водку. Анастасия Кондратьевна начала лихорадочно хватать ртом воздух, выкатила крупные, бесцветные с похмелья глаза и подала хриплый голос:
-Чагой-то? Чагой-то я вас спрашиваю?
-Ты куда, сволочь, кинжал евстигнеевский дела? — схватив Молочкову за отвороты куртки, закричал ей в лицо Владимир Семенович.
-Какой кинжал? — застонала Настенька и собралась, было, снова откинуться на подушку.
-Серебряный, с каменьями!— капитан так хрястнул свободной рукой по стоявшему рядом стулу, что ножки его подломились, а в углу со своей паутины сорвался паук.
-Говори, красавица, где кинжал, а то ведь я тебя в милицию сдам.
Молочкова широко раскрыла рот и душевно затянула:
— Царю небесный, утешителю, душе истины, иже везде сый и вся исполняй...
Допев до конца, она устало вздохнула:
-Не ругайся так, красивый,— Настенька попыталась погладить небритую щеку капитана неверной рукой, но ее порыв нежности был резко отвергнут особистом.— Тебе это не идет. Продала я кинжал. Месяц назад.
-Кому?
-Не знаю, попу какому-то на автостанции, в Кимрах. За двести долларов. Больше длиннорясый не давал.
Расплата. Часть II.
"СЕЯ КНИГА БЫСТЬ НАПИСАНА В ПЯТНИЦЮ НА ОБЪДНИ В ЛЕТО 6909 г. МЪСЯЦА АВГУСТА ВЪ 28".
-А вот и нужная книжица! — присвистнул от радости Емельян Арбузов, стирая пыль рукавом кафтана со старинной монастырской летописи. Он открыл книгу наугад и под светом сальной свечи прочел первые, попавшиеся на глаза строки:
"ДОБРО ЕСТЬ НАДЪЯТИСЯ НА БОГА, НЕЖЕЛИ НАДЪЯТИСЯ НА КНЯЗЬ.. МНОГАЖДЫ ПРЕДАЕТЬ НЫ ВЬ РУЦЕ НЕМИЛОСТИВЫМЪ ПАСТУХОМЪ И СУРОВЫМЪ ЗА ГРЪХЫ НАША..."
Сын оружейника Никифора никогда не отличался большой набожностью, хотя родич и пытался с малолетства внушить ему страх перед Всевышним. Сам батюшка чуть свет, не дожидаясь третьих петухов, начинал биться лбом об пол перед иконами, да иногда так, что к шишкам требовалось прикладывать лед. Сейчас же молодой человек от всего сердца возвел хвалу Господу и перекрестился. Летописные строчки запали глубоко в душу.
На боярина надеяться не след. Теперь все зависит от Бога и меня самого. Как верно! Попал я с Скоробоевым в лапы к "немилостивым и суровым пастухам", аки кур во щи. Обаче может и выручит нас грешных всемилостивейший Господь. Еще поглядим, кто пастух, а кто овца для заклания!
Емельян обернул объемистую кожаную, с серебряными застежками сказку тряпицей, задул свечу, стал подниматься по крутой лестнице к выходу из библиотеки церкви Вознесения. Уже взялся за засов двери, когда за ней послышались шаги. Чашник, не раздумывая, перепрыгнул через лестничные перила, камнем упал в кромешную темноту.
Приземлился неудачно. Правой рукой, сжимавшей книгу, сильно ударился о каменный пол. Поднес костяшки пальцев ко рту, почувствовал вкус крови. Обтер ладонь о льняные порты, забился под дубовый стол.
Скрипнула дверь, и в проеме замигал слабый огонек, освещавший настороженное лицо брата Самсония.
-Кто здесь?— монах крутил длинным горбатым носом, с бородавкой на самом кончике. — Никого что ли?
Самсоний ступил на лестницу. Старые, подгнившие доски заскрипели под ним жалобно и противно. По спине Емельяна побежали мурашки. Именно от этого звука, а не от страха перед подлым монахом. На середине лестницы чернец остановился. Он высоко поднял свечу, начал всматривался в темноту.
Спустившись, наконец, в библиотеку, Самсоний прилепил свечу к краю стола, а сам пошел в дальний угол подвала. Емельяну было видно, что послушник замер перед иконой Божьей матери. Внезапно инок упал на колени, разрыдался. Уж этого Арбузов никак не ожидал.
-Прости меня, матерь Божья, прости Создатель справедливейший, на смертоубийство иду не по своей воле. По немощи своей человеческой и воле царевны, — плакал Самсоний. — Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго. Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем. И упокой, Господи, души раб твоих Ерофея и Емельяна с миром.
Чашник даже перестал чувствовать боль в пораненной руке.
Ну, надо же, какая сволочь этот Самсоний,— изумился он,— уже за упокой об нас с боярином читает! Нет, это ты врешь, братец, рано панихиду справлять. Емельян твердо решил сейчас же подкрасться к послушнику и со всего маху врезать ему по затылку монастырским фолиантом, но в последний момент передумал.
Сейчас ночью, с разомлевшим боярином, бежать не удастся. А утром мнихи непременно хватятся Самсония. И тогда уж точно несдобровать.
Чернец поплакал еще немного, затем поднялся с колен, засеменил, низко опустив голову, обратно к лестнице.
— Надобно библиотеку мухоморной настойкой окропить, — шевелил он белыми, узкими губами. — Прямо таки не крысы, а медведи-шатуны тута завелись. Топочут, аж жуть пронимает.
Засмеявшись собственной шутке, монах вышел из библиотеки и Емельян услышал, как он навешивает на дверь замок. Пару раз звякнули ключи, и все стихло.
Попался!— прикусил губу парень, в отчаянье дернул свои соломенные, непослушные волосы.— И зачем понесло меня в эту библиотеку? Вернулся бы из усыпальницы в келью и за ночь обмозговал бы все как след. Теперича мозгуй, не хочу. Верно, Самсоний на дверь пудовый замок навесил. И дрыном не вышибешь.
Чашник достал огниво, запалил свечу. Вдоль всей библиотеки тянулись сколоченные из досок настилы в несколько ярусов, на которых ровными стопками лежали книги в кожаных и деревянных переплетах. На столе, рядом с лестницей, ждали своего часа незаконченные грамоты и письма, придавленные массивной медной чернильницей. На этом самом столе, час назад, Емельян и обнаружил Ильинскую монастырскую летопись. Кто-то ее читал перед его приходом. Слава богу, Самсоний не заметил пропажи.
Под сосновой лавкой Емельян нашел ополовиненную бутыль с темной жидкостью. Понюхал. Оказалось вино. Сделал несколько больших глотков. Однако отчаяние не отпускало.
Вот дурень,— ругал себя парень, — даже пистоль с собой не прихватил. Завтрева ворвутся сюда " суровые пастухи", чем отбиваться? Этим бумажным хламом? И боярина зело жалко. Добрый, хороший он человек. Токмо трусоват малость. Обаче то не порок, а неумелая защита. Главное, неблазный. Бросать его нельзя. Бро-осать,— протянул слово Емельян и пригорюнился еще больше.— Сам сидишь в клетке, а рассуждаешь как сокол на ветке.
Время шло. Просто так прозябать в мышеловке и ждать палачей, было невыносимо. Парень поднялся по лестнице. Осторожно толкнул дверь плечом. Она не поддалась. Емельян сел, опустил голову на колени. В низу на столе коптила свеча. Ее живой огонек напомнил ему яркую желтую звезду, которая два лета тому назад неожиданно зажглась на небе и светила даже днем. Юродивые у церквей предрекали скорый конец света или очередное нашествие татар. Но татары так и не появились, а звезда через две седмицы пропала так же внезапно, как и появилась.
За рядами книг раздавались попискивания и шорохи. Крысы хлопотали по своим обычным ночным делам. Славно чернецы удумали,— размышлял Емельян,— заманить нас с Скоробоевым в подземелье и учинить обвал. Завалило боярина с холопом каменными глыбами и ладно — на то она и божья воля. Молодцы! Конечно, можно было бы нас просто удавить, да видно не все стрельцы из Пузыревской стражи куплены. Могут заподозрить чего. А так и кобель почесаться не успеет — раз и все уже сделано. Кстати, Самсоний глаголил, что правый туннель подземелья к Пудице ведет. На реке наше спасение. Ничего, что зима. По льду быстрее до стрелецких застав доберемся, а там вихрем в Москву, в Преображенский приказ. Зело любопытно — архимандрита Лаврентия на кол посадят, али башку отсекут? Верно, голову снесут, все ж таки владыка. Хотя какой он владыка — тать болотная. А Самсония с воеводой не иначе в кипятке сварят.
Чашник уперся головой в запертую дверь. Да, на реке — спасение. Вот ведь мнихи, накопали подземных ходов с норами, аки кроты. На чем только монастырь держится! А ведь эти ходы наверняка соединяются между собой!, — вдруг осенило Емельяна. От этой мысли Арбузов даже подпрыгнул и чуть не свалился с лестницы. Как пить дать — из церковной библиотеки есть какой-нибудь лаз. Емельян спустился вниз, взял свечу и пошел к тому месту, где недавно перед иконой Богоматери молился брат Самсоний. В правом углу, к стене был привален плоский гранитный камень внушительных размеров, похожий на могильную плиту. Поднес к камню свечу. Пламя затрепетало и изогнулось в сторону плиты.
Вернувшись к столу, взял деревянную лавку и, как рычагом, отодвинул камень от стены. За ним действительно оказался лаз. Емельяну сегодня несказанно везло. Он опустился на живот и, держа впереди свечу, проник внутрь подземного хода. Ползти было довольно легко. В некоторых местах даже удавалось приподнимать голову. Свеча несколько раз пыталась потухнуть, но чашник бережно прикрывал ее ладонью и ждал, пока пламя вновь разгорится в полную силу. И тут он вспомнил, что забыл монастырскую книгу, ради которой и приходил в библиотеку и ради которой терпел теперь такие муки. Пришлось возвращаться.
Двигаться назад оказалось не в пример тяжелее. Фитиль коснулся земляного свода и погас. Сзади, у сапог что-то зашебуршалось. Крысы! — похолодел чашник. Дернул ногой. Крыса, взвизгнув, отскочила, а затем бросилась вперед. Протиснулась между его ног и стала пробираться под правым локтем и грудью. Молодой человек бросил свечу, левой рукой стал нащупывать мерзкую тварь. Нащупал. Хвост, лапки. Ага, вот и тельце!
Что было силы, сдавил скользкую тушку в ладони. Крыса все же успела укусить парня за большой палец. Но вот, хрустнули ее кости, и она перестала вырываться. Емельян прополз по дохлой крысе и через несколько минут вновь оказался в библиотечном подвале. Сверкая огнивом, нашел книгу, обратно полез в нору. Теперь никак не мог отыскать брошенную во время борьбы с крысой свечу. Полз долго. Емельяну показалось, что время остановилось. Огнивом уже не искрил. И в темноте на ощупь наткнулся на что-то твердое.
Во всполохах кремневых искр разглядел, что лаз перегораживает большой валун. Как мог, развернулся в узкой норе, уперся в камень обеими ногами. Глыба с трудом, но поддалась. Впереди было свободное пространство, и Арбузов с облегчением выбрался наружу. Любопытно, где я?
Огниво осветило небольшую каменную пещеру. С ее потолка свисали, словно гигантские сосульки, диковинные подземные образования. С них капала вода. Из всех боков пещеры торчали тупые каменные выступы. Одна, особенно большая гранитная глыба была укреплена деревянными распорками. Так вот куда я попал!— догадался Арбузов — Здесь мы с боярином Скоробоевым и должны завтра принять мученическую смерть. Вон у того камня Самсоний посвящал предателя Пузырева в свой страшный план.
Дверь в храмовую усыпальницу собора Владимирской Божьей матери, к счастью, оказалась не запертой. Емельян вышел на свежий воздух, вздохнул полною грудью, перекрестился. Было неимоверно хорошо и свободно. А главное, как никогда, хотелось жить. Нет, не отдам царевниным злодеям свою душу за понюшку табака! Молодой человек протер руки и лицо жестким крупянистым снегом, тихо пробрался в братские кельи и лег напротив мирно посапывающего боярина Скоробоева.
Не успел сын оружейника закрыть глаза, во всяком случае, так ему показалось, в дверь кельи постучали. Не дожидаясь приглашения, вошел низкорослый брат Савва. В руках он держал глиняную чашу.
-Похмельное зелье боярину и его холопу,— сказал он, растянув рот в кривой улыбке.— Из желчи поросят и волчьего лыка. С липовым медом.
-Сам холоп! — буркнул Емельян.— Пошел вон со своим пойлом!
Пожав плечами, Савва поставил чашу на пол, удалился.
Проснувшийся Ерофей Захарович протирал кулаками глаза.
-Чего ты раскричался с утрева, Емелюшка?
-Поднимайся, боярин, много дел нам предстоит сегодня с тобой сделать. Очень важных дел, поверь мне.
-О чем ты? И где руку-то успел раскровенить?
Емельян посмотрел на свою правую кисть. Она была вся в запекшейся крови. Под коричневой коркой виднелась нехорошая, глубокая ссадина. Болела и левая рука. То место, за которое успела укусить крыса, припухло, посинело. Арбузов молча взял чашу с темно зеленым зельем, выплеснул его под свою лежанку. В келье запахло поросячьим дерьмом и палеными шкурами.
— Я тебя токмо об одном прошу, Ерофей Захарович, слушайся меня сегодня, аки собственного ангела хранителя. Не перечь. От этого зависит твоя жизнь. И моя тоже.
-Ошалел что ли, Емелька?! Что случилось-то? А ну сказывай!
-Ничего, боярин, все в порядке. Когда в усыпальницу пойдем, посох с собой не бери.
-Почему?
— Поломаешь.
-Много себе дозволения взял, — проворчал боярин. — Вскорости архимандрит Лаврентий за нами пришлет. Давай одеваться.
— Да ты с вечера и не раздевался,— рассмеялся чашник.— Очи то отвори. А Лаврентий, аз разумею, никакой не архимандрит. Такой же настоятель Ильинского монастыря как я Марина Мнишек.
Глаза боярина стали медленно выползать из орбит.
— Все опосля объясню, Ерофей Захарович. Не время теперь.
Савва принес Скоробоеву теплой воды умыться и сухой, дробленой синей глины протереть зубы. Настоятель к завтраку не пригласил. Откушать Ерофея Захаровича позвали в братскую трапезную. За общий стол. Боярин хотел, было возмутиться, но Емельян одернул его.
