Ландскнехт. Часть вторая.

Он вдруг замолчал, покривился, схватил стакан и жахнул залпом, выдохнул, поднял снова мутный взгляд.

— Пошел вон, я тебе говорю. А завтра, к полудню, уже чтоб полностью, и по форме — был у меня тут. Будет серьезный разговор с тобой, Йохан с Севера. Ступай.

— Есть, вашбродь! — как мог четко отмахнул, попытался сделать кругом, и снова чуть не упал, но удержался, и побыстрее вышел. Ну его к чорту, спьяну еще нарваться не мешало. Разговор у него, блять. Да пошел он...

До вечера успел отыскать свою винтовку и сумку с гранатами, и поругаться с сморщенным ефрейтором насчет формы. Нет уж, нахрен — если я буду на фоне прочих щеголять серой формой, то стану первой мишенью. Просто потому что проще выбрать. Старик все же записал на меня комплект формы, обещав хранить в обозе. А вот револьвера мне, оказывается, не положено — только сержантам, а я пока еще вообще рядовой. Да и не больно-то и хотелось. Я бы и винтовку сдал в обоз, раздобыл бы чего получше из трофеев. Но пока не стал слишком уж зарываться. Заполнили мы с писарем несколько бумажек — ну а как иначе. И плевать, что завтра все переоформлять заново придется, как капитан оформит меня в должность.. Слух конечно уже прошел, пялятся на меня все, по-разному. Борова опять же встретил, тот винтовки чистит — все оружие наше собрали, что смогли. Народу совсем мало осталось, по сути, и не рота, а взвод. Пришибленные все малость, тем более что те, кто в строю остался — они так и остались штрафниками, хотя и вместе со всеми воевали. Но тут дело такое, против судьбы не попрешь. Радует только то, что бои, по крайней мере здесь, и сейчас, закончились. Не похоже, чтобы вот прямо сейчас рванулись вперед, даже подошедшая пехота почему-то встала лагерем, причем не в казематах, а палатками, да еще на валашском склоне, выпустив впереди себя секреты и егерей рыскать. Драгуны тоже приводили себя в порядок, потери у них серьезные. И что самое интересное — союзные длинные пушки снялись и куда-то ушли, в тыл. Минометы, правда, остались, да и захваченные орудия драгуны себе приняли, вместо разбитых. Саперы и часть ополченцев осваивали укрепления. А вот у нас как-то непонятно что. Капитан бухает, взводные, пораненные, в компании штурмовика — тем же заняты. Указаний нет, боеспособность нашей 'роты' околонулевая, состояние пришибленное. Плюнул я на все это, ближе к вечеру отожрался тройной порцией чечевичного супа с салом, и завалился дрыхнуть. А все сапоги — с утра на свежую голову.

Глава 6

Самочувствие на утро было вполне себе, позавтракал отменно, однако до полудня являться к ротному не спешил. Пусть проспится и опохмелится, в себя придет. А пока — шатаюсь по укреплению, грею ухо, пытаюсь понять текущий момент. Выходит плохо — штрафники наши при виде меня замолкают, драгуны некоторые тоже косятся. Саперы вот, они знай себе треплются — они, походу, из новеньких, и форма Союза на них, песчанка. Из разговоров получалось, что укрепления спешно готовят к обороне, причем в большей степени союзные саперы, инженеры, да и в гарнизон добавляют союзных солдат. Что неудивительно, тамошние привыкли играть от обороны, и в этом волокут изрядно. Так, по-настоящему воевать — это вряд ли, а вот сидеть за стенами и отбиваться — это да. Швейцария, вроде того. Ну и флот могучий способствует принуждению к уважению вдоль линии побережья. Так что вполне логично, что тут именно они окопаются. Говорили о подходе пары тяжелых гаубиц — выходило, что стационарные, обсуждали, кому же придется под них основания ладить, а потом оборудовать вокруг позиции. Если и впрямь притащат что-то шестидюймовое, могучее — то установив их тут, на горе — можно при грамотных пушкарях воспретить врагу любую артиллерию. А грамотные пушкари в Союзе наверняка имеются. И тогда — только пехотой брать перевал — а чорта это выйдет, пехотой, мне так кажется, уж на своей шкуре опробовали. Сунулся с вопросом о подошедшем подкреплении пехоты — и меня обрадовали — пехота встала лагерем чуть ли не на полк, палатки пустые, видимость только. Но, саперы по пути сюда обогнали огромные колонны — идет сюда много войск, говорят, какие-то местные гусары, и ополчение свиррское, сведенное в номерной полк. Вот оно как. Значит, будем наступать все же. Непонятно только — какого чорта выставились лагерем напоказ так? На секреты и егерей рассчитывают? При такой скорости марша, что основные силы, по прикидкам опытных товарищей, явятся сюда только к вечеру, и еще сутки будут приводить себя в порядок, не стоило бы давать лишнюю информацию врагам. С другой стороны — в укреплениях сейчас кипит работа, и даже мы и драгуны иногда тут мешаемся саперам, с утра мат-перемат стоял по поводу какого-то каземата и лестницы, которые позарез понадобились союзным. Но ведь могли же в тылу поставить лагерь? Высылали бы вперед посты и секреты, да разведку. Ну да, начальству виднее.

Не успел дойти обратно до наших — наткнулся на свежего и бодрого Кане. Как и не синячил вчера, огурцом. Вытянулся, стукнул каблуками, козырнул. Капитан остановился, посмотрел задумчиво, спрашивает:

— Пришел в себя? Жрал с утра?

— Так точно, вашбродь!

— А почему не в форме? Вчера я ж велел получить?

— Виноват, вашбродь. Мне, если со всеми в атаку идти — неохота выделяться, мишенью быть. Форму получил, расписался. Но оставил в обозе — и, обнаглев малость, добавляю — В полном соответствии с Уставом, нарушения нет!

— Ну-ну... В атаку, значит, собрался? А?

— Не могу знать, вашбродь. Но если придется — лучше так. А если не придется, то опять же — чего мне тут форму пачкать. Пусть пока в обозе полежит.

— Ну-ну. Ладно. Пойдем со мной. Разговор будет.

Разговор у нас пошел в каземате, где капитан обустроился. Войдя, я вытягиваюсь в смирно, ожидая, как обычно, всякой матерщины и прочего. Но, на удивление, капитан оборачивается, хмыкает, и предлагает садиться, отвернув от стола довольно-таки изящный стул, навроде венского. Не иначе, занял помещение бывшего командира — каземат вполне себе обустроенный, и печка типа голландки в углу явно протоплена. Сажусь я, он тоже садится, насвистывает что, перекладывает какие-то бумаги, на меня ноль внимания. Дернул шнурок на стене — вскоре нарисовался один из обозников наших — с распространяющим копченый аромат самоваром, поставил водогрей в нишу в стене, и снова исчез. Капитан еще чуть посидел, потом поднимает на меня взгляд, и вполне нормальным тоном спрашивает:

— Чтоб разговор был проще — чаю налить? Не стесняйся, рядовой, разговор серьезный, сейчас не до чинов, да и перед кем сейчас чиниться. Ну?

— Не откажусь, вашбродь...

После непродолжительного чаепития, как в том кино говорилось, прошедшего в полнейшем молчании, Кане достает какую-то папку, кладет ее на стол, и, вздохнув, начинает:

— Итак, рядовой-доброволец... Да-да — именно так теперь... доброволец! Йохан Паличь. Родом с Севера, военнослужащий, участник войн... указаны... родни нет... контужен... путается, теряет память... Так, говорит с акцентом... грамотен, счет знает... Служба до поступления в армию Валаша.. точно и доподлинно — неизвестно... В армии князя Орбеля — служба в артиллерии форта Речного... рекрут, подносчик снарядов, после обучения — установщик трубки... участвовал в заговоре с целью препятствовать сдачи крепости войскам Альянса... приговорен к расстрелу... помилован комендантом крепости...

— Вот ведь сука! ...Виноват, вашбродь!

— А, да ладно! Он свое получил, жаль, что мало... так, далее... в плену изъявил желание служить в доблестном войске барона Вергена... направлен в особую штрафную роту при штурмовом отряде... за проявленные в боях... ну, это ты слышал... с выбором места службы. По его желанию зачислен добровольцем в состав роты... — капитан отодвигает папку, отхлебнув чаю, помолчав, спрашивает — Ничего не удивляет, а, рядовой?

— Никак нет, вашбродь. Все верно изложено... почти.

— Да я не про изложенное, рядовой. Вот, смотри — Кане вытащил бумаги из стола — Вот лист — тут про штрафника все. Вот еще. Вот — про солдат с обоза. Вот — аж три листа — это на Варса. Не понял, не? А вот на тебя — целая папка. А что там, рядовой, а?

— Не могу знать, вашбродь.

— Не знаешь... Ну, а давай посмотрим... Вот, первое — стоит на бумагах, еще валашских — знак — 'особый надзор'. С чего бы вдруг? А вот и депеша, которую мой знакомец давний, ваш надзорный офицер, хотел передать, да не успел. Читаем... Поступивший с призывом от такого-то дня... рекрут, именующий себя ... по донесениям доверенных людей — ведет себя необычно. Сторонится гуляний, напитки употребляет меньше меры, деньги не тратит, однако в солдатскую казну внес десять серебряных... ого! По словам доверенного лица — манеры во многом напоминают благородного, однако работать не отказывается, с товарищами дружелюбен. О своем прошлом не рассказывает, но делает это умело, уводя разговор в сторону. Акцент необычен, точно определить, откуда — не удалось... — капитан посмотрел на меня — Ну, как? А это еще не все — вот дальше... Получив от коменданта разрешение, проведен негласный обыск. В результате в вещах обнаружены — гражданская одежда, оружие — пистолет гражданского образца с патронами, небольшая сумма денег. Более ничего необычного не найдено... и далее — Прошу разрешения на арест для выяснения... Ну, как?

— А чего ж это он меня не арестовал-то? Кто мешал?

— Ну-ну — привычно уже хмыкает Кане — А чего тебя арестовывать? За пистолет и одежду? Так одежда там много у кого есть, что я, не знаю. Ну, посидел бы на вахте неделю, жалования бы убавили. Так и то, это рекруту не положено, а солдат может вполне иметь, хоть и не поощряют. Пистолет... ну разве что... Кстати, а ты его уж не с собой ли прихватил с крепости? Раз уж ты сообразил там и патронов набрать?

— Так точно, с собой.

— А ну, показывай..

Выкладываю я ему пистоль, предупредив, что мол, заряжен, он покрутил его, поморщился:

— И впрямь — гражданский. Но неплохой, хотя и не из лучших. И патроны не дешевые. Где взял?

— Честно? — с трупа снял. Давно уже. Ну и прижился он у меня.

— Тааак... И кого ж ты, сокол, грохнул?

— А то не я. То до меня. Я просто поднял.

— Мародер, значит?

— Да как смотреть. Кроме меня там никого и не осталось, хоронить и то некому было. А мертвым без надобности.

— Ясно. Ладно. Бывает. Давай дальше читать, солдат. Ну, про мост чего там — я сам все видел. Дальше вот — картечница это самая... если бы не она, если б не обменяли ее — легли бы вы все в первый бой еще. А ведь, в разведке не дураки какие — и сидели они там полдня почитай. А ты ее ночью за час привел в вид. Это как называется?

— Да чего там приводить-то было. Разобрал, открыл, да кусок железа, осколок, вытащил. Чай, не сильно сложнее винтовки, аппарат-то.

— Ого! Надо же! Не сложнее винтовки! А ничего, что даже у Барона не всяк пехотинец знает, как его винтовка устроена? Почистить может, стреляет хорошо, это да, а вот разобрать... да что там! Я вот, ты думаешь, револьвер чинить свой полезу?

— Я, вашбродь — артиллерист!

— Ах, да! Я же забыл — картинно шлепает Кане себя по лбу — Артиллерист он! Нет, что к пушке снаряду носил — верю, и что шрапнели устанавливать умеешь — тоже. Вот только по разговорам ты, как только речь среди ваших же, с форта, об пушках заходила — тут же куда в сторону. И только уши сушишь. Слушай, а может, к нашим подойдем, проверим? А? Чего молчишь?

Ну, и спрашивается, чего ему отвечать? Что, мол, сварщик я не настоящий, просто маску нашел? А он только хмыкнул, и продолжает:

— Потом вот еще. Говорят, инженер-лейтенант союзный к вам приходил. Так ты у него газеты взял. И не на курево, а читать, Верно?

— Да кабы там было чего читать... — кривлюсь я непроизвольно — Газеты, понимаешь... А еще в очках, офицер...

— О. Именно — капитан хлопает ладонью по бумагам — А ведь большинство офицеров вполне достойными считают газеты-то эти. Не говоря про солдат — вот пишут со слов — просили им читать и перечитывать ...'И симямшися фсе так, што дежурдный зашол сматреть што такое'... его ж мать, ну да, хорошо, хоть так писать умеет... А вот ты, как говорят, морду кривил, как будто тебе оно противно напрочь. Нет?

— Точно так, вашбродь — чего мне тут запираться, думаю — Не по мне эти газетки. Не привычен я к такому.

— Непривычен... А ты, солдат, понимаешь, что такое твое поведение... не гармонирует... — старательно выговаривает Кане — с твоей биографией и так сказать, заявленным происхождением? Ты, кстати, вообще, что значить это слово вот — 'гармонирует' — понимаешь?

— Понимаю, вашбродь — ему значит, отвечаю. Ну, а что непонятного, если Кэрр мне и поумнее книжки подсовывал, я и не таких словей знаю.

— Вот... — вздохнул капитан — Я, демона тебе в печень, между прочим, дворянин, кадетскую школу с отличием закончил, и офицерский курс прошел. И то, пришлось кой-кого, в Рюгеле, в академии учившегося, спросить, что это значит. А он мне тут — 'понимаю'. А вот кто это, кстати, такое слово про тебя пишет, хочешь знать?

— А отчего бы и не узнать, вашбродь, всегда приятно про умного человека знать.

— Угу. Итак, пишет там не кто-нибудь, а целый, секрет-надзора господина барона, лейтенант Кронг. Что же он нам пишет? А все то же самое, манеры описывает, да вот еще — необычные мол сказки рассказывает и присловья нехарактерные, НИ-ГДЕ не встречавшиеся оному лейтенанту, что он особо, особо, Йохан! — отмечает. Потому как всякий, кто хоть немного в курсе знает, что мало кто осведомлен обо всем этом больше лейтенанта Кронга. Да еще дважды слышал как, будучи в раздумьях, совершенно необычную мелодию насвистывал...

— Погодьте, вашбродь... Это что ж, значит. Лейтенант этот... это он значит кто? — я старательно припомнил, когда меня угораздило насвистывать что-то. Ну, да, есть такая привычка, когда делом занят, насвистываю 'Ах, ты, сука, Августин', что поделать.

— Ну, видишь, если и ты купился, значит, лейтенант Кронг свой хлеб, и с маслом, не зря есть, да будет он здоров и подальше от нас. Барон, кстати, его и впрямь из жалости на службе оставил — да только не тот человек Костыль, чтоб на милостыни сидеть. И не только потому, что ни в чем себе отказывать не привык (хотя, ходят слухи о тихом домике в Рюгеле, с садом и молодыми рабынями, ну да мало ли кто чего болтает, от зависти), а потому, что натура у него такая, непоседливая. И, по секрету тебе расскажу, тем более что на тебе и так секретов как на зингарке монист. Кое-кто очень крепко, было дело, поплатился, что Костыля держал за придурошного деда, да еще и калеку. Он и сейчас пару дюжих шалопаев в секунду уделает, так-то.

— Однако, суров дед..

Помолчали. А чего сказать-то? Оправдываться глупо, Штирлиц в застенках из меня не выйдет, да и у Штирлица и то время было подумать. Капитан, между тем, чаю еще наливает себе, вздыхает, и спрашивает:

-Ну, и вот что про тебя думать? Откуда ты вот такой мне свалился?

— Ну, вашбродь, а откуда ж мне быть? — С севера я...

— Ай, да ладно! Ясно же, что ответ этот мне не интересен совсем, потому что лучше думать, что ты с Севера, или пристрелить просто, чем чего другого... Тут ведь, знаешь ли, кое-кто, академиев накончавший, вообще думает, что мол ты не с мира сего, рассказывали ему в академии что-то такое, какие-то сумасшедшие книжники.