Ландскнехт. Часть вторая.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Грудь в крестах.

Глава 1

В общем, обратно в каземат мы пошли даже веселые, улыбаясь. Особенно после того, как наш 'взводный' долго готовился, но потом все, же прокукарекал команды, под столь ласковым взглядом Кане, что так и шло на ум что-то насчет маньяка и гимназистки. Мы же нарочно словно, аки на параде изобразили и эталонные 'равняйсь-смирно', и повернулись четко, и шаг только что не печатали. Даже встреченные солдатики, в серой и песочной форме — и те косились недоуменно. Непривычно, и непонятно — чтобы штрафники эдак радовались. А эн-ша, однако, все же мужик покрепче. Морда серая, но голос твердый, свой взвод сразу, так сказать — обуздал, как значить собаку на поводок дернул, мол, здесь вам не тут. Капитан даже как-то с сожалением глянул. Впрочем, и взводный-два все одно себя не так чтобы на курорте ощущает, голос напряжен, да и вообще, его солдаты на него тоже смотрят — ну совсем без любви и обожания.

Конечно, иллюзий не надо. Взводный на самом деле — практически, если не царь и Бог для штрафника, но что-то вроде наместника оных. Может и казнить.... Миловать вот не очень — а казнить — сразу могет. И приказ его надо выполнять. Любой. То есть — совсем любой. Правда, если потом выяснится, что приказ был не того — то взводный сам окажется в рядах штрафников. В лучшем случае. Но — это будет потом. И вполне окажется так — тому, кому выпадет выполнять приказ — будет на то уже все равно.

Взводный, кстати сказать, и впрямь может быть и в весьма больших чинах. Тут дело в мере наказания. Но, есть такой нюанс — командовать штрафниками могут только офицеры или сержанты. Сами штрафники никаких должностей иметь не могут, и все равны. Нет у нас ни отделений, ни старших, ни даже дежурных. Если взводного убьют — кто-то из нас сам займет его место. Но только до конца боя. А потом — обратно в ряды.

Да, если кто чего подумал, насчет того, что мы взводного прикончить решили — это бросьте. Это дело такое — что лучше самому зарезаться. Ооооочень нехорошая после этого смерть выйдет. И рассказать-то не буду, какая и насколько. Не думаю, даже, чтобы и минометчик на такое решился. Да и еще дело — не дадут, в общем-то, другие этого сделать. Потому как за бездействие такое, что значит, позволил убить командира — пойдешь ровно как убийца. Ну а если не доказать, но подозрения сильные — могут и нескольких на жребий взять. И расстрелять. Не мучать, нет. Просто пристрелят и все. Для порядку. Кстати, это и не только командиров, но и других штрафников касается. Чуть что — конфликт какой, или драка — сразу разбирательство суровое, в самом-самом мягком случае — ногайками выдерут. Но это очень редко, так мягко. А если за оружие схватился кто — то все, можно и к гадалке не ходить насчет его судьбы-то. Так что — ничего такого. Никто из нас их убивать не будет.

Ну, в общем, ночевать мы остались в том же каземате. Хотя сменилось все разительно. Сена в каземате стало гораздо больше, но его аккуратно разложили вдоль стен. По центру стоял грубо сбитый дощатый низкий стол, а вместо скамеек — бревна притащили. В углу у амбразуры отгородили курильню, Варс свирепо пообещал нехорошее за несоблюдение пожбеза. Принесли и поставили на стол ведро воды — попить, если кто хочет. В уборную разрешили ходить самим, да и вообще — дверь никто не запирал, но в коридоре у лестницы скучал солдатик. Нас загнали в один каземат, где теперь стало весьма просторно, а второй взвод — в соседний. Вроде как никто не запрещал и 'в гости сходить', но уточнять никто не стал. А не уточняя идти тем более глупо. Как Варс, завершив наставление о порядках в этом общежитии, исчез — все как-то выдохнули, и завалились на лежки. Куряги поворчали, что, мол, издеваются — курильню отгородили, а табака все одно нету. Впрочем, тут они ошиблись — ближе к вечеру заглянул бледный болезненного вида солдатик в песочке, и тихо вызвал троих человек. Минут через десять они вернулись, таща ведра — с кашей и кипятком, и мешки с хлебом, чаем и табаком. Ужин. Ужин — это всегда хорошо. Каша опять вкусная — не такая, конечно, как 'агитационная', но чувствуется рука Костыля — вкусно и мясо попадается. Вполне себе. Огорчало только то, что есть приходилось очень аккуратно, чтобы гатскую ложку не обломить. Заметил — не один я так же мучаюсь. После трапезы — началось курение. Места в курилке не хватало, потому пошли по очереди — к предупреждениям сержанта отнеслись серьезно, и это правильно. Тем более что и сена тут сухого полно — пожбез соблюдать необходимо. А я тут же, заначив совсем малость — остальную махорку сменял на чай. Напьюсь вволю, благо ограничения на посещение мест общего пользования нету. И тоже принычу чуть, на потом.

После еды да прокурки — всем как-то похорошело. Разлеглись по местам, да и пошли негромкие малословные переговоры. Ну да так сказать — ниочем. Ну кто о каше кто о махорке, кто о сене, в котором, вот падлы, какие-то насекомые — не то чтобы вши или что, скорее муравьи что ли. Но, суки, кусачие же! Ну а об главном — все как-то обходили. Какое-то дурацкое суеверие, что ли — ну вроде как свежепокойника по имени поминать, или что. И только после отбоя, когда дежурный солдатик забрал масляную лампу, и каземат погрузился в темноту, откуда-то из угла послышался негромкий вопрос, который каждый сам себе задавал все это время:

— Ну, что, соколики? Продали мы своего князя? Присягу-то, выходит, предали?

— А и демон с ней — после долгого молчания устало ответил ему кто-то. — Что мне тот князь? Чего я от него видел?

— Хе, а от барона ты видел чего? Каши вкусной поел? — не удержался уже я — Не, каша-то вкусная, спору нет...

— Да чего каша, то я каши не видал! — загорячился кто-то у соседней стены — А только баронские своих так не подставят, как наш... как княжеские!

— Ну, да — со смешком ответил кто-то рядом со мной — Конечно. Уж у барона сдаться не выйдет. Сдохнуть запросто, а вот чтоб баронский кто сдался, даже пусть и наемники — давно не бывало. По первости было несколько случаев... так говорят, и много лет спустя барон, как ловил кого... не после ужина будь рассказано.

— Вот! — а, вот и минометчик голос подал — Верген, он эту, как бишь его... справедливость сделал! Да ты не ржи, я что говорю-то! Вот смотри — что мы, не заслужили что ли штрафного? А? Молчите? А то-то же. А уж про то, как он с этими паскудами поступил — и вовсе честь по чести! Вот уж точно, отольется им...

— Слышь — послышался хриплый голос от нашей стены — Ты это. Не вздумай. Ты ж понимаешь.

— Во-во — поддержали откуда-то из угла — Не дури. Мы ж тоже как ты, но... ты ж знаешь порядок.

— Да ладно вам — засмеялся в темноте минометчик — Вы чего? Что я, совсем дурной? Да и то сказать. Чтоб я этой суке такую легкую смерть, как он моему братцу, устроил? От штыка али пули? Нет уж, хрен ему поперек глотки. Вот попомните мое слово — сам просить будет, чтобы добили... и не бойтесь — уж второй раз я своих на смерть не подставлю, мне того раза хватило. Не беспокойтесь.

— Ну, смотри, паря — недоверчиво ответил хриплый — Тебе жить, чо.

Все как-то примолкли, ворочаясь. Слышно, как солдатик сопит в коридоре — ухо грел, дело ясное. Ну да это нормально. Уже чисто из озорства я снова вздохнул:

— А всеж — князя-то — предали....

Тут в каземате как взорвалось — со всех сторон мне начали советовать, что с князем сделать, как именно и в каком порядке. А потом просто рассказывали, на каких местах и в каком виде князя сего видали, да родословную его с деталями происхождения и генеалогией. Шумели так, что дежурный аж крикнул, чтобы заткнулись, мол, по команде 'Отбой' наступает темное время суток и восьмичасовой сон.

* * *

Утро было добрым, с веселым умыванием бодрящей водой из колодца в каземате, и неплохим завтраком — судя по всему со снабжением у Альянса неплохо — да и чего ожидать, если Союз в деле. А если утро начинается хорошо — то и день полон приятных сюрпризов.

После завтрака — выгнали на плац у казармы, построили, проверили амуницию, а затем погнали в казарму. Как выяснилось — выдавать оружие. С одной стороны — как-то вот так, сразу... с другой стороны — в общем, тут все и так просто и понятно. И опять же. Когда вывели и оставили на время привести себя в порядок — осмотрел ружье.

Длиннющая пехотная винтовка. Зашарканная донельзя. Ствол посмотрел — ничего, вроде — но вот что она пристреляна — нет никакой гарантии. И потому — я с нее и на сто метров не скажу что попасть можно. Только в упор, выходит, или 'в ту степь'. Штык — болтается, хорошо хоть защелка такая, что не свалится точно. Ножен для штыка не дали, надеть его 'в обратно' никак, конструкция не та — придется носить примкнутым постоянно. С другой стороны — хоть что-то. Но все одно, ощущение от этого ружья — невеселое. Да и патронов не дали. Совсем.

Впрочем, взводные получили по револьверу — судя по скучному лицу кавэ-два — револьверы у них были под стать нашим винтовкам. Но им-то хоть патроны дали. По дюжине. Но все равно — наш взводный сразу эдак приосанился, рука правая у него теперь прописалась на кабуре — ковбой, прямо.

После этого нас отвели в храм, где прошла политинформация. Священник в баронской форме, маленький и бойкий, напоминавший чем-то Де-Тревиля из советского фильма про мушкетеров, воодушевлял и разъяснял, насколько благородна и полезна, в том числе и для несчастного, стонущего под пятой тоталитарного правителя Валаша, международная миротворческая операция. Что Коалиционные силы несут свет демократии и желают прекратить деструктивное правление одиозного тирана, проводящего, к тому же, геноцид своего же населения, притесняющего малые народности, а так же ведущего агрессивную внешнюю политику, вынашивающего захватнические планы и так далее, и тому подобное. Упомянулось и об аннексии незаконно захваченных Орбелем территорий, о справедливости и порядке, который восторжествует теперь, несомненно, на освобожденных землях.

После чего перешли к накачке — вперемешку с пояснением, что наша судьба напрямую зависит от выполнения нашего долга, и обоснованиями острой необходимости победить опасного врага. Пошли звонкие фразы про честь и славу, сладкие слова об высоких окладах баронских солдат наградах за успехи, с мимолетным упоминанием незавидной участи предателей, а так же сожалением о горькой судьбе тех, кто попадет в руки кровожадных княжеских. Ну, последнее весьма справедливо только к тем, кто перебежал бы на сторону барона до капитуляции, а кто после — немного другое дело... но вряд ли будет кто разбираться. А вот взводные побледнели при этом упоминании, чем заставили большинство из нас злорадно скалиться. Да, вот им-то, если что — вылетит по-полной. И вовсе не за службу барону, хотя и это припомнят.

Потом священник начал пояснять, плетя какие-то хитрые юридическо-моральные кружева, про то, что мол Присяга, это дело тонкое, и мол, есть такая присяга, которую и нарушить не грех. А с другой стороны — Присяга-то дело обоюдное, и мол, если присягнувшего предает тот, кому присягали... В общем, мол — все вы правильно сделали, но только в отношении князя Орбеля, потому что тот, несомненно, есть воплощение всего зла и посланник демонов, что практически безусловно доказано. Излагал он это, то и дело косясь на меня. Ну, ясное ж дело — добрые люди везде найдутся. Странно было бы, если бы у нас особист не обзавелся 'доверенными лицами', ага. Да и наплевать, я на взгляды агитатора отвечал честной и открытой улыбкой. Подумаешь, мне словарный запас расширить — я и сам такие речи толкать могу, а то еще и похлеще. Про волосатые щупальца мирового империализма и неотвратимость наступления эры демократии. А так же о грядущем торжестве общечеловеческих ценностей.

После агитации в храме устроили службу, при том, вроде как-то все чуть иначе, не так как у нас было. Как-то проще и быстрее.

— Обновленцы, чего взять — вздохнул на мой вопрос сосед — Хотя по мне так так даже лучше, оно как-то понятнее, что ли...

Уточнять, что за обновленцы, я не стал — вот уж чего, а религия меня совсем не заботит. Тем более, что по сути-то, похоже, различия какие-то несерьезные и формальные — ну, вроде как у нас католики и православные, или лютеране какие. Не то чтоб там ислам или еще что такое. Формальности какие-то. Хотя из-за таких формальностей у нас и войны бывали... ну или как предлог религиозные формальности использовали, да.

После службы снова выстроили, и Кане огласил, что у всех есть час до обеда, и разрешается забрать свои вещи из казарм. 'Ишь ты, вона как...' тихонько присвистнул сосед справа. Похоже, дело это не совсем обычное. Судя по веселой ухмылке капитана — так и есть. Типа поощрения авансом, что ли? Похоже, капитану, походу нравился произведенный эффект, видать, значимое послабление — наши воодушевленно зашумели после команды разойтись.

Все сразу как-то разбились на группы, и более-менее прилично отправились к своим местам обитания. А я остался один. Нету никого более с нашей батареи. Кроме меня и Балу — остальные кто поранен, кто убит, а прочие, надо полагать, так в плену и остались. Это, видать, опять шуточки барона такие — мол, кто не навевался — идите и воюйте. Шутник хренов. За этими мыслями я как-то один и остался стоять. Поймал на себе взгляд капитана — еще не хватало начальству в глаза лишний раз западать, с другой стороны — да пошло оно все. Грустно как-то так стало, вздохнул, выругался тихо, по сторонам оглянулся, ружье на плечо закинул, да и пошагал к нашей бывшей батарее.

И ведь, надо сказать — вот как-то ощущения такие... Наверное, когда с турмы выходят — так примерно себя чувствуют. Ячное дело, что с крепости никуда не деться и вообще — но в пределах, пожалуй, службы. А так — идешь себе вольно, ружье на плече, а не сзади несут.

Дошел до батареи, осмотрелся. Грустно тут. Расхреначили славно, в щебень. Пушки разбитые, гильзы... Кровища уже просохла и пылью занесло. Убитых ясное дело поубирали. Вид, как и у любого такого битого укрепления — какой-то эдакий.... Свалку напоминает. Все в беспорядке и всякий хлам везде. Вздохнул, да и пошел вниз, в казарму, винтовку снял, и несу за цевье посередь ствола, штыком вверх — иначе тут не пролезть. Еще и подумал — до чего же неудобно, на самом деле, на что уж карабин лучше был. Грустно придется, когда драться надо станет. Оно конечно, этим дрыном — сподручнее конника в седле достать, под шашку не подставляясь. Тут конница дело обычное, и шашки вполне в ходу — вспомнил я виденных в первые дни порубанных, там где князь расказачивание проводил радикальное. Но я-то такому штыковому бою не учен. Да и то сказать — мне бы от конников лучше хоть немного патрон дали, пусть и совсем в упор с этого ружья стрелять. Только и остается на штыках с пехотой в чистом поле резаться удобнее. Снова все это не весело. Ну да, выбирать не приходится.

Толкнул дверь, вошел... опачки. Смотрят на меня насторожено несколько солдат в песочке. Ну, ясно — новые хозяева.

— Здравы будьте, воины — говорю им — Кто старший?

— Тебе на что? — смотрю — хмурятся, на форму мою смотрят — ну, ясное дело, штрафник — не человек, а чего спрашивается приперся, и совсем непонятно — Сам кто таков? Чего надо?

— Ты, значит, старший — не спрашиваю, утверждаю, нечего тут тоже, я — на службе, у меня можно сказать приказ капитана и пошли вы все к демоновой матери — В общем, ефрейтор — меня отправили вещи мои забрать.

— К-какие? — ефрейтор то как-то сбивается с панталыку — Откуда забрать?

— Вы тут чего, пьянствуете? — не могу удержаться я — Мои вещи. Из рундука. Я. Тут. Служил. Теперь вот. А вещи — тут.

— И что? — как-то совсем тупо хлопает глазами ефрей.

— Конь в пальто! — не выдерживаю я — Вы тут пьяные что ли? У меня приказ от капитана Кане, моего командира — полчаса на то чтоб забрать свои вещи. Что не так, ефрейтор?

Выбесили они меня, пялятся как... непойми как. А мне плевать. Я теперь штрафник и потому мне положено выполнять только приказы командира. Так уж тут заведено. Ну, примерно как с часовым на посту. И я этим воспользуюсь, потому что не нравятся они мне.

Однако, имя капитана производит эффект брошенной гранаты — все как-то моментально разбегаются с глаз, оставив передо мной одного ефрейтора, и он тоже явно не в своей тарелке. Чего они, на самом деле тут квасили? И боятся, что я их сдам? Уроды, нужны вы мне очень. Но все оказывается проще.

— Ты... Это... Ты скажи — нам же ничего не говорили. Мы это... мы так, только посмотрели... который твой рундук? — начинает суетиться ефрей.

Тут и до меня доходит. Дело в том, что у барона — очень строго насчет крысятничества. Тут даже с павшего — положено сдать командиру, а он распределит. А уж если у живого чего присвоить... говорят, и чины-звания не помогают. Грохнут сразу, без вариантов. А тут, выходит, если они чего с моего рундука прихватили — я же могу пожаловаться. Ну, положим, ясное дело, что замнут, но... неуютно им. Ясно все с вами, соколики.

Нагло прохожу мимо ефрейтора, сгоняю хлопающего глазами солдатика со своего рундука. Слышу облегченный вздох за спиной, причину понимаю сразу — узелок на петельках цел, не потрошили еще, не успели. И тут же радостный голос ефрейтора подтверждает мои догадки

— Мы твой не трогали!

— Проверим — бурчу я чисто из вредности, хотя знаю, что не врет.

Сунулся в рундук, пошарился... А чего у меня там есть такого? Одежды взять гражданской? Не стоит. И в крепости не поощрялось, а уж штрафнику... Каска попалась на глаза, достал, в руке кручу — словно от холодного металла воспоминания последних дней опять крутиться перед глазами стали... Сколько времени прошло с тех пор как я отсюда ушел? Трое суток? Четверо? Кажется, неделя, если не больше, а на самом деле...

— Это... солдат. Шлем — нельзя брать. Он. Это. Он на батарее записан, имущество — неуверенно мямлит ефрейтор — Нам за него спросят. Он же казенный.

Ишь ты. Да и ладно. На что он мне? Спору нет, хороший шлем, но — и таскать при себе негде, и не положено... наверное, и перед товарищами некрасиво — доля у нас одна, но я вроде как чуть лучше прикрыт. Да и то сказать — если все без каски, а я один такой красивый — кому первая пуля будет? Правильно. И не из каких-то тактических соображений — а просто потому что несознательно стрелки выбор будут делать — по самому выделяющемуся. Нет уж, нафиг это счастье.

— Что, так над душой стоять и будешь, воин? — бросив каску обратно, через плечо спрашиваю ефрейтора — Не дрожи, я порядок знаю — казенного не возьму.

Тот обиженно сопит, но отходит. Ладно, чорт с вами со всеми. Прибираю сверток с рыльно-мыльными, маленькие мешочки с чаем, сухофруктами и специями, кисет с 'наличностью' — немного, но почему не взять. Чуть бумаги, карандаш. А больше-то ничего такого и нету у меня. Ах, чорт... Взгляд натыкается на сверток — ну, да. Я и забыл. Даванул я косяка на ефрейтора — стоит, делает вид, что не смотрит, ну и не сказать, чтоб смотрел, присматривает. Ну и прямо на дне рундука размотал, глянул. Ага — револьвер тот. И пачка патронов, двадцать штук. А вот вроде как — никто ничего не говорил за такое, чтоб нельзя иметь, хотя и штрафнику. А капитан как сказал? Свое забирать? Так оно мое и есть. Вот и заберу.

Свернул обратно в тряпицу да на дно вещевой и сунул, поверх приправы, да пару портянок — тоже не казенные, сам купил.

— Так, товарищи — говори громко — Все я свое взял, сейчас с кухни мой сухзапас возьму, он хоть и казенный, да мне уже был выдан.

— Ты... Это. — насуплено говорит ефрейтор — ты хоть что ли мне на бумаге напиши. Умеешь ли? А то мало ли потом что.

— Давай, говорю я ему уже с кухни, выгребая свой пакет с сухим запасом — галеты, сахар, вяленое мясо, соль с перцем, крупы чуть. Чего пропадать ему? Пока ефрейтор там мнется — оглянулся, да и не удержался — дернул еще один паек. Все одно... будем считать, за Балу я взял. Пока ефрей на стол какой-то огрызок бумаги выкладывал, карандаш у себя в подсумке искал, я кое— чего сообразил. Пишу я ему, значит, химическим карандашом расписку, хорошим казенным языком, мол, Я, рядовой номер семнадцать, первого взвода особой штрафной роты, во исполнение приказания к-на Кане, с места прохождения прошлой службы принадлежащее ему имущество изъял. Претензий к — оставляю пробел, нехай сам впишет — по поводу наличия, количества и сохранности — не имею. Дата, подпись.

— Силен! Выдохнул восхищенно ефрейтор — Ишь ты! Командиром никак был?

— Нет. Но грамотный. Установщик трубок — огрызаюсь, соображая, что малость прокололся. И сразу, чтобы заодно и отвести в сторону опасный разговор — Слышь, братцы... Я, конечно, понимаю, что служба, она такая... Но... Короче. Заначку тут кое-кто припрятал. Ему она уже не надо. А вам — вкусно и приятно. Сечете?

— Хм — потер подбородок ефрейтор, да и остальные зашевелились, закряхтели — ребята-то не зеленые, жизнь давно поняли, похоже — А что там?

А вина бутыль — улыбаюсь я — Не то чтобы большая, но... лучше, чем ничего! Сдать вам нычку?

— А точно не?...

— Точно. В самом начале, сразу, наповал. Ну?

— А тебе с нас чего?

— Ну, мне немного, сущие мелочи. Вы ж и так ее потом найдете. Только... потом же тут может и еще кто быть... потому — одно дело сейчас — а совсем другое потом. Ну, гвардия, по рукам?

— Ну... Это... А надо-то тебе чего все же, рядовой номер семнадцать?

Да сущие пустяки, ефрейтор. Ну вот прихвачу я еще пару сухзапасов — идет? Вам-то они все одно не считаны? Это же не каска?

— Ну... идет...

— Вот. Потом — ложку складную казенную — дай я сопру. А? Ну только не говори, что как каска на учете. Тут все же бой был. Спиши ложку, ефрейтор. Мне ж жрать почитай нечем.

— Ладно — благодушно машет грабкой ефрейтор, и на столе появляется два пакета сухпая и складная ложка-ножик — очень удобная и хорошая — Все? Где 'граната'?

— Погодь... еще вот что... одолжите мне патронов. Десяток. А то нам что-то выдать их забыли. А я без патронов воевать не привык.

Повисла тишина. Потом один из солдат, постарше прочих, говорит:

— Ты, номер семнадцать, это. Не дури.

— Чего не дури, дядя? — насмешливо говорю ему я — Я уже отдурил. Только мне жить-то тоже охота. А у меня только этот дрын. А с ним, сам понимаешь, каково оно, без патронов-то.

Киваю ему на стоящую у стены длиннющую пехотную винтовку. Эта ж дрянь длиной, наверное, с мосинскую пехотную, и штык длиннее, чем я раньше видел. Даже у этих ребят, даром что пехота — и штыки покороче и винтовки тоже.

— Слышь, паря — ты это. Нам, если узнает кто, что мы патроны раздаем... В общем — не положено! — отрубает ефрейтор.

— Хрен с вами — бурчу я, запихивая сухпаи в гранатную сумку — не очень лезут, но ничего, сойдет — Нет, так нет. Вон там, в подпечье, за зольным ящиком пошарь... Есть? Ну, вот, радуйтесь, воины. Только... не пожалейте чарки, помяните покоем павшего Эрри — его это бутыль.

Развернулся, да и пошел, подхватив винтарь, в тишине к выходу. За дверь уже взялся — в спину мне тот, старший солдат сказал:

— Братец, ты... это. По верху пройдись, по батарее. Нам вроде как ничего не говорили, чтоб нельзя там ходить... так ведь, командир?

Я остановился, кивнул, да и вышел. И на том спасибо. Полез по разбитой — видно, мина прилетела — каменной лестнице наверх. Евгения Марковна, эк оно тут все... апокалипсято. Ну да я не в музей обороны форта Речного пришел. Шустранул под брустверами, да и так на битый камень поглядываю... ага! Есть! И еще, а ну-ка...

В общем, наковырял я семь штук патронов к винтарю, гильзы брать не стал, хоть тут и принято — но мне незачем. Револьверных два патрона — там больше было, но остальные в крови все наглухо — такие патроны не годны, пожалуй. А два чистеньких — прибрал. К моему не пойдут, ну да ничего, пусть будет. Жаль, гранат не нашлось, ну да это я так, размечтался. Пояс еще нашел, кожаный, хороший. Целехонький, только в крови чуть, но и то не сильно — видно, с раненного кого снимали. Пригодится.

Пояс отправился в сумку, а патроны — в карман. Вот так вот. Жить стало лучше, жить стало веселей. И на этой оптимистичной мысли я и пришел как раз к тому времени, как и капитан вышел. Вскоре и все остальные собрались — смотрю — сумки-то у всех хорошо так набиты, и не один я, похоже, пайки прихватил. Ну, думаю — сейчас шмонать будут, как положено, чтоб значит, в кармане — носовой платок и расческа, как же, плавали, знаем... Ан нет. Видно, не учел я, насчет солдатского имущества. Армия-то баронская — корнями в наемников идет, а там — главное что? — именно, трофей! И никто трофей отобрать права не имеет — даже сам барон. Ну, так говорят, по крайней мере. Это если, конечно, трофей не какое-то военное имущество или оружие, армии нужное, или секретные документы или еще что-то ну ооооочень важное. И не пленники, ясное дело — рабов потом можно купить, а пленных — всех передают кому надо. А остальное — хоть сколько стоит, отобрать не имеют права. Долю, правда, с трофеев, полагается внести в полковую казну, в солдатскую кассу — но то решается уже по уговору. А что твое — бери-владей. И сам таскай за собой, если обоза нету, а запретить — неможно. Главное дело что — чтоб оружие и снаряжение нес. Его бросить не смей. А не то... ну, понятно что будет. А уж чего сверх того несешь — твое дело. Ну, еще — чтобы уставной вид не портить.

— Ну, ублюдки — довольно щурится Кане — Смотрю, вы не такие дураки, какие есть на самом деле. По крайней мере — не все. Хоть пайки догадались взять. Это хорошо. А ну-ка, спиртное кто притащил, а? Не слышу? То-то же. Учую — пристрелю. В моей роте пить можно только мне, и сержантам. Остальные — по приказу нашего командования... в честь побед, хе-хе. И ровно столько, сколько можно. За остальное — пристрелю. Вот так-то, уррроды. А теперь — слушай ваш первый боевой приказ. Построились, уроды, и шагом марш! Мы идем воевать, мать вашу в три демона через пень....

Выходим мы, значит, из крепости, и по пути, вроде как на прощание — смотрю на поклеванные пулями стены Воротного бастиона. Нашими пулями поклеванные. Да уж. А ведь хорошо били-то. И, поди, не все зря. А вот оно как выходит, понимаешь. Уже входя под свод арки — обернулся, бросил взгляд на нашу батарею. Прощай, Форт Речной, уж вряд ли вернусь, да и незачем. Командир наш — впереди, на ржавой лошади поехал, шагом, взводные нас выстроили и сами впереди взводов, сержантов не видать — может, потом нагонят, может, еще как. Тронулись.

Вышли, и сразу поперед воротами, дорога чуть изгибом, а напрямую — лагерь городят. Как тот раненный и сказал — роют ров, колья ставят. И тент натянули. А под ним... ну да, раненые. И — здрасьте, ваше благородие — лекарь Берг, собственноличной персоною. Вид встрепанный, и обескураженный, даже можно сказать, растерянный. Топчется так на месте, то сюда дернется, то туда, словно не знает, за что хвататься. А уж как нас увидел, по лицам, видать, признал — и совсем растерялся. Особенно как взводных разглядел. Вроде как рвануться к нам хотел, да и передумал. А мы — что? Мы ничего. Мимо, строем, походным шагом, по трое в ряд, глаза в затылок впереди идущему. Прощевайте, мастер Берг, ибо, как говорили древние фашисты — каждому таки свое, йэдем, понимаете ли, даз зайнэ, по-ихнему, по-фашистски. Вот и у нас с вами так. Каждый выбирает сам. И нечего, нечего — так и чувствую, как значит, от лагеря, десятки глаз в нас смотрят. И невольно глаза-то прятать самому хочется, да отвернуться, да сгорбиться... Нет, шалишь. Распрямился, и на лагерь смотрю наискось, с прямой головой иду — ну, не парадным шагом, но так, потверже. Нечего мне тут укоризны строить. Сами виноваты. Сами выбрали свою долю. Смотрю — и другие в строю, словно почуяли — распрямляются, шаг печатать начинают, вот р-р-раз — как оно обычно и бывает — и все в ногу пошли! То было только слышно по дороге — чоп-чоп, чоп-чоп-чоп — а сейчас — ш-р-рах, ш-р-рах, ш-р-рах! Аж по земле дрожь пошла. Капитан даже привстал с сиденья, оглянулся удивленно. А мы знай шаг печатаем. Нечего! Каждый сам свой путь находит. Сами себе судьбу выбираем. Кто сюда, а кто в лагерь... ну а раненые? Что раненые... тут ведь тоже, кому как повезет. И вообще, тоже дело такое — неизвестно еще , кому доля слаще выйдет. Так что нечего. Не за что мне каяться. У всех — своя доля.

— Точно, братец! — гудит сосед слева — коренастый бородач — Каждый сам дело делает и за него отвечает!

Это, я, выходит, вслух брякнул. Ну, да и ладно. Таким шагом мы на злости отмахиваем километра два, потом даже Кане приказывает сбить шаг — мостик впереди. Мосток крепкий, но положено. Дальше идем спокойнее, но все равно настроение какое-то... боевое. Таким макаром, с недолгими передышками, топаем до вечера. Надо сказать, мотопехотинцем быть — оно куда как приятнее, все же. Поклажи у нас, правда, нету — даже патронов нету... ну, почти. То есть, идем налегке. И, как я так смотрю по прошлому опыту — для пешего похода — довольно быстро. Видно, торопится капитан. Нужны мы где-то. Сразу вспомнилось — зачем мы там нужны — и как-то настроение упало.

Как начало темнеть, мы уже забрались довольно высоко в предгорья. Ну, или как это называется — такие невысокие, но крутоватые, лесом поросшие холмы что мы из крепости видали. Сплошь из каменистых осыпей. То есть, те-то холмы, что с крепости видно, миновали, а за ними следующие, и потом еще — а дорога-то все вьется и петляет. Потому что напрямки, по осыпи да по лесу — куда как медленнее выйдет. Вроде и не далеко отошли, а много отшагали. Оттого и гнал нас капитан. Но все же, под вечер, в сумерках уже, скомандовал он привал на берегу ручейка, приказал стать на ночевку. Взводные засуетились, пытаясь, видно, вспомнить — как это делается. Да, господа офицеры, подзабыли вы, как это — солдатами на деле командовать... или и не знали никогда? Смотрю, ка-вэ-два вроде как вспомнил, нарезает смены, определяет где стоять охранению... А наш совсем раскис, только, как рыба, пасть разевает. Кане, смотрю, сплюнул, и приказал нам всем хворост для костров собирать, а взводного ледяным тоном подозвал к себе. Тут ведь опять что — нельзя командовать штрафниками — кому-то из них. Даже Кане не имеет права назначить такого. Только в бою, если убили командира — и то до конца боя пока нового не назначат. Вот и тут. Привалило капитану счастье. Если это не барона шутка, а его личная, этих сволочей во взводные прибрать — то, похоже, он уже жалеет. Но, правильный — отчитывает взводного не при нас. И матюгов не слыхать. Вот только, как вернулись мы — вид у нашего взводного был такой, что хоть аллегорию отчаяния с него ваяй. Из говна и пепла. Что, надо заметить, изрядно подняло нам настроение. Разожгли костры, взводный кое-как разбил смены, настало время ужина. Оба взводных, не сговариваясь, устроились в центре нашего бивака, рядом с капитаном. Тот поморщился, но промолчал. Впрочем, к ним не подошел и их и подавно не пригласил 'к столу'.

А у нас как-то, в отличие от второго взвода, рассевшегося по двое-трое у костерков — сразу, едва наше недоразумение убежало, организовался общий стол. Сложили длинный костер, расстелили две плащ-палатки — и набросали из своих запасов, кому чего не жалко. Тут же, посовещавшись, доверили делить все рыжеволосому рябому парню — большинство у нас были из пехоты, и они его все отрекомендовали как 'честного до глупости'. И сели все есть вкруг, окромя разве смены, что уже заступила сразу — но им Рыжий Бруно тщательно отмерил порции. Смотрю, капитан встал, прошелся, глянул внимательно. Мы чуть напряглись, но нет, ничего, ушел обратно. Интересно, вот он все ж такой из себя... а как оно ему — ночевать посреди чужой, вражеской, хоть, вроде как, и на их стороне числящейся, штрафной роты? Один ведь... захотим зарезать — никто ж не поможет. Но виду даже ведь не подаст. Странно конечно, что вот так вот, один он с нами остался.

Пока размышлял — часовые, что стояли на стороне, откуда мы пришли, тревогу подняли, мы все всполошились было — но тут же разрешилось все — на телеге приехали двое наших сержантов, писарь, он же водитель телеги, и солдат с лошадиной мордой, судя по всему — наше хозобеспечение. Ни у кого больше столь кислых морд не видывал. Стали они посередине, образовав что-то вроде цитадели, от телеги тенты натягивать стали. Я нашим предложил — может, тоже — палатки соорудим, как положено? Чего поодиночке в кутаясь в плащ-палатки спать?

— А часовые? Им без плаща как?

— А нехай передадут следующей смене свои, и все.

На том и затеялись, соорудили, под заинтересованным взглядом капитана и сержантов палатку. Все как положено, честь по чести. Расстелили на земле, чтоб лечь рядком, и накрыться хватит — вместе всем спать оно и теплее, и если роса сядет или дождик — то под общей палаткой суше. Слышу — хмыкает, не то кто-то из сержантов, не то сам капитан. Вроде как даже одобрительно. Ну, оно, надо сказать, все так ладно получается — оттого, в немалой мере, что у нас, в первом — почитай все из одной части. Пехотинцы, из двух взводов всего. Ну и я один из пушкарей, да минометчик этот. А во втором — с бору по ниточке. Да и пехоты у нас больше, а она к полевым привычнее.

Утром выступили затемно еще, капитан опять спешил. Тем же порядком пошли, но капитан пересел на телегу, а лошадь его на буксир взяли. Видать, чего-то там они обсуждать будут, совет в Филях, все дела. А нам чего — топай себе, и топай. Снова тянется-вьется дорога, все больше забираясь в горы — вот скоро и леса уже меньше становится, пошли проплешины с жесткой выцветшей невысокой травой, синие цветы кустиками, невысокие скрюченные какие-то деревья, появляются кучки камней и заросли ежевики. Поневоле как-то все давит, и я чуть эдак оттягиваю ремень винтовки, взвешивая ее, что ли. Все же не на прогулку идем, а местность тут как-то... навевает. Винтовка, надо сказать не пустая. Ночью еще, будучи в охранении, я тихонько зарядил в нее четыре патрона, да и закрыл затвор, спустив курок на пустой ствол. Пусть будет. И нести ее, вроде бы и незаметно потяжелевшую — а гораздо спокойнее. Мало ли чего ждет.

Судя по всему — накаркал. Едва мы выкатились из-за очередного поворота, как строй стал ломаться — впереди встали без команды, нам команды не дали, и мы смешались неопрятной кучей. Нехорошо. Что там? Да какая разница! Дернул с плеча винтовку, перехватил в руку — толкнул оторопело стоящего, и тянувшего шею, как селянин в театре, соседа справа — румяного блондина, и впрямь, наверное, из деревни. Тот спохватывается, смотрит на меня — и тут же сноровисто выкатывается в сторону, сбрасывая в руки винтовку. Примерно так же действуют и остальные, без команды уже растекаясь, разворачиваясь подобием строя. Ну, пехота, чего взять — учены неплохо. А вот команды-то нету... Сзади уже подали команду второму взводу, Кане негромко требует доклада — а впереди — тишина. Да и наплевать, солдатики ученые — мы рассыпаемся строем поперек дороги — и тут и мне становится видно причину остановки. Мать их, портовую девку...

Дорогу пересекает неширокий, но, судя по всему, довольно глубокий и обрывистый, не знаю, как правильно сказать — каньон, овраг? Речка там, по всему сказать, больно оттуда зелень прет сильно. А через него — мост. Добротный, крепкий мост. Был. Потому что мост этот уже охватывали оранжевые языки пламени.

А на том берегу бежали, спотыкаясь, вверх по поросшему травой склону трое человек, в лохматой одежде, и с оружием.

— Мост сожгли! — очнулся вдруг наш придурок — Мост! Мост!

Это чучело так и стояло посреди уже пустой дороги, во весь рост, нелепо тыкая пальцев в то, что уже было видно всем, в том числе и подбежавшему капитану в сопровождении сержантов с карабинами. Орал наш взводный так, словно хотел докричаться отсюда до крепости. Но докричался только до врагов. Один из них моментально остановился, скрутившись присел на ногу, и бахнул в нас из карабина. Пуля щелкнула куда-то в камни, никого не задев, но все инстинктивно пригнулись, взводный заткнулся, удивленно повернувшись на выстрел, Варс выругался, а стрелок снова вскочил, и побежал дальше. Тут всего-то метров триста, мелькнула мысль. Я ж его сейчас снял бы, если знать наверняка, что винтовка пристреляна. И тут же вторая мысль — если сейчас они начнут бить не на бегу — они нас всех перещелкают, если не уберемся.

Но у капитана Кане по этому поводу было совсем другое мнение.

— Вперед! — прорычал капитан — В штыки их!

Ну, классика жанра, конечно. В штыки на ... ну, хорошо хоть — не на пулеметы. Подумал так... и рванулся вместе со всем вперед. Почему? А потому что лучше иметь шанс получить пулю от врагов, чем гарантию схлопотать пулю от своих. И пошло оно все к чорту!

Бежали не то что толпой, но не разбирая особо, чтоб скорее — все понимали — шанс то только один — быстро добежать. Дохлый шанс, но все же. Оббежал стоящего столбом взводного — насилу удержался, чтобы не приложить прикладом. Кинул взгляд на диверсантов — ах, ты ж, их матерь! Уже добрались до зарослей ежевики, прячутся, карацупы хреновы! Сейчас дадут нам...

Рассказать оно все и то дольше выходит. Первые двое добежали до моста, чуть замялись — огонь уже и дым сильные, видно хорошо чем-то плеснули эти гады, горючим, да и дым такой, нефтяной, черный. Сразу-то и не побежишь. Страшновато. И тут — бах! — выстрел. Тот, что чуть позади стоял, согнулся, за бедро схватился, ружье выронил. Передний сразу вперед рванулся, еще кто-то из первых добежал — и тоже — по мосту, в огонь! Но, как сказать, что совсем в огонь — нема ж дурных. Повезло, что по оврагу, по расщелине этой — ветер тянет. И мост-то уж весь в огне в общем, а по краю-то, там огонь и дым сдувает. Вот, они там и рванули, бегом, друг за дружкой... И снова — бах, бах — и оба они... Первый — молча, как бежал, так вниз с моста и ушел. Второй винтовку упустил, за живот, схватился, в огонь упал, и орет, конечно. Кто-то кинулся его тащить... Бах. Снова выстрел. И крику прибавилось — помощнику в грудину прилетело. А все мы еще бежим, как и бежали, это рассказать долго. И тут я соображаю — опаньки. Приплыли — хрен они дадут нам пройти. Так и перещелкают всех. Через огонь не пробежать уже. А по краю, где еще только и можно — им все видно. Трое их, и не промахнутся они. А потом мост и совсем сгорит. И или мы тут стоять будем, и всех перебьют, или отойдем. Потому как если лезть в тот овраг — то еще проще перестреляют.

Пока я это подумал — а уже сам собой на колено шлепнулся, затвор еще до того дернул, и не глядя особо, в край зарослей и грохнул с винтовки. Неожиданно для наших, они все аж затормозили, дурачки, оглядываются. А я уж внимания не обращаю — дело-то интересное у меня. Винтовка все же не пристреляна оказалась. Но, нечасто такое бывает, если не в кино, а тут каменистая, пыльная осыпь помогла — увидел я, куда пуля попала! Облачко пыли так и встало, словно разрывной дал. На десять часов, метра на полтора так примерно. Ну, я тут же второй патрон, а тут как раз — бах! — вспышка! Ну и я в ответ, по вспышке, примерно целясь правее и ниже. Уже когда жму спуск, соображаю, что недалеко где-то щелкнуло, пулей-то. Встал, затвор дергая, и три шага и снова на колено, и по вспышке снова... А за спиной кто-то из наших заорал — оттуда, значит, попали таки опять. А только все же, карабины у них, наверное, а они короткие, и тут триста метров, да речка эта, ветер — все не так им просто бить. А вот у меня — винтовка длиннющая, даром, что не пристреляна. Патрон тут винтовочный-то — чуть помощнее нашего калашниковского. Но с очень длинного ствола пехотной винтовки — летит сильно и прямо. И отдача смешная, да и звук у винтовки на удивление тихий, вспышки тоже нет — ну оно и понятно — длинный ствол. Слишком длинный даже. Целить не так удобно, или садись на ногу, но тогда — и сам мишень. Или лежа, но они выше, а лежа стрелять вверх плохо. Да и опять — мишень. Пока все это думаю, ловлю на мушку заросли, надеюсь подловить, как высунется кто из этих. И от неожиданности, когда над ухом грохнул выстрел, дергаю спуск. Кошу глазом — Варс, оскаленный, дергает на весу, не отрывая от плеча, только голову в сторону отвел, затвор карабина. Матерый сержант, ну да кто ж иначе-то думал. На выстрел слева отреагировал я спокойнее — Барген рядом, тот не сел, встал, словно с калашникова лупить собрался, в распор так встал, широко ноги расставив и наклоняясь вперед, и тоже — грамотно так держит карабин... С той стороны выстрел — пуля где-то поверх пошла — и сдвоенный тут.

— Есть! — кто-то сзади крикнул. А я, раз тут подмога есть, остальные три патрона в магазин набиваю как раз. Оглянулся — а наши все и замерли. Так и стоят живописной мишенью на спуске. Какое тут зло меня взяло!

— Вперрред, желудки! — зарычал, как когда-то, давным-давно в той еще жизни — На мост! Вперед!!!

И снова за дело, целить по стрелкам. Их и впрямь там двое осталось — одного видать эти дядьки привалили, умелые. Да и те видать не новички — лупить стали теперь прямо с-по-за кустов, двигаются резко, меняют позиции много. Да только не их уже берет — наши бегут по мосту — вот опять выстрел, и один из штрафников, крича, срывается вниз, но остальные бегут дальше.

А я, прикинув, куда дальше сунется стрелок, всаживаю. Насколько могу 'беглым' все четыре патрона ему 'наперерез'. И тут же кричу Варсу:

— Пустой! — по привычке, на автомате. Тот непонимающе косит глазом, и я поправляюсь — Патроны дай, сержант! У меня все вышли!

Слышу бряк — слева. От Баргена., прямо под ноги мне шлепается обойма, пока вбиваю ее в магазин, от Варса еще одна, ее в карман. А как вбил, то смотрю — а то ли я попал в того стрелка, толи сержанты привалили одного — но остался-то, походу, один всего дивер. Один стреляет. И нечасто, выстрелы совсем редко, и наспех, неточные. А уже наши-то первые бегут, карабкаются по склону от моста. Остальные по мосту бегут, и кавэ-два уже там, орет что-то, вроде как, чтоб напролом не бежали. Зря уже, уже все, не с пулеметом же тот, не отобьется. А тут сзади, стук копыт — обернулся я даже. Ну, дает! Кане, лошади своей башку плащ-палаткой замотал, да и на всем газу на мост едет! И так вперед и пролетел, через огонь, только дым за лошадью, плащ-палатку с башки ей скинул, через ряды насквозь, и по склону. Вроде как, по склону вверх кавалерии атаковать невместно, но капитан прет. Тут выстрел опять с зарослей — бах! — ах ахнул кто-то, мотнуло капитана, попал в него дивер! Но в седле держится, и скачет вперед. Ну, тут мы все трое, не сговариваясь дали по тем кустам, откуда стреляли, беглым. Я отстрелял, а новую обойму уже на бегу заправлял, потому как решил, что надо догонять — все штрафники на том берегу, кроме раненых, кто еще жив. Вон, кто в огонь-то упал, затих уже, так и горит там. А на этом берегу из целых остались только наш взводный, так и стоящий растеряно, сержанты, да телега и при ней тыловые — они, едрена вша, только свои винтовки откапывают из транспорта, гляди ты на этот эстонский спецназ ! Сержанты кстати тоже за мной рванули. По мосту... ух, жарковато и страшно — краем глаза отметил — метров десять вниз, и стенки отвесные — и падать не мед, и если без моста — то и подавно тут ползать. А мост уже разгорелся, хоть и минуты не прошло, треск стоит — как пистолетные выстрелы. И ясно уже — кранты мосту. Новый ставить придется. Я, сразу-то за мостом — в сторону и опять изготовился стрелять — а некуда — Кане уже доскакал, и с лошади прямо в кусты куда-то с револьвера беглым лупит, четыре штуки как с автомата почти дал. А потом с расстановкой еще один. Отсюда не видать, чего там как. Но Варс, что поблизь от меня с карабина целился, разгибается, встает, и удовлетворенно так:

— Готов... Хлопнул его капитан.

Не скажу, чтоб я уверен был, но спорить не стал. А тут уже и первые наши со штыками подбегают, Кане им что-то командует — ну, ясно, зачистить заросли, а сам лошадь разворачивает, и в нашу сторону. Я с колена тоже встал, винтовку на предохранитель, а что дальше делать — не знаю. Стоять тут нехорошо, бежать вперед одному, потому как все уже далеко — как-то глупо. Оглянулся на мост — трещит, весь в огне. Того моста больше внизу было — там опора такая сделана, эдакая ферменная конструкция, вышку ЛЭП напоминающая немного — она мост и подпирала. И вся она уже в огне. Тут соображаю — мы-то ладно, а телега как?

А тут и капитан подскакал. За плечо держится, через пальцы кровь выступила, злющий. На меня взгляд бросил, я тут же вперед рванул, типа остальных догонять, но Варс меня остановил, велел тут быть по сторонам смотреть. Ну, оно тоже ясно — там от меня толку мало, а тут — лишний ствол. Кане, тем временем, с лошади прямо, перекрикивая треск горящего моста, орет на тот берег:

— Приказываю оставаться и ждать саперов. Гонца отправьте в крепость и ждите. Потом догоните!

Оттуда что-то вякнули утвердительное, и капитан, чуть от моста отъехав, от жара-то, с лошади слез. Барген уже индпакет рвет, помогает капитану куртку снять, мы с Варсом тоже чуть отошли — жарко горит. И все стоим, стволами, да больше сказать глазами по-окрест шарим. Кане ругается, но, судя по их с Баргеном репликам — несерьезно там особо, так, царапина невеликая, но болезненная.

Пока сержант бинтует капитану руку — подтягиваются наши. Хмурые и злые, притащили три тушки, все трое двушные уже. Уложили в ряд, взводный-два докладывать начал, но Кане, недослушав, морщась от боли, рявкнул, чтобы обыскали их, все сложили рядом. Началась суета, в итоге кроме трупов трех крепких мужичков в серой форме, пограничной стражи, как сказал кто-то из штрафников, выросла куча трофеев — карабины, подсумки, ремни с ножнами, ножи, маленькие ранцы с жраньем, лохматые накидки. Ни бумаг, ни жетонов, личных вещей минимум — рыльно-мыльные, зажигалки, ложки.. У одного нашлись листки бумаги и карандаш — но, как назло — листы чистые. Варс, однако, и их прибрал, сказав, что есть всякие хитрости, чтоб так просто не прочесть было, тайные способы всякие. Ну, да, слышал я — молоком там писать... Только чернильниц из хлебушка при этих не видать.

Капитан, все еще морщась, подошел глянул на убитых, сплюнул с сожалением:

— Нету... Я-то надеялся, свидимся — и, не оборачиваясь, пояснил сержанту — Думал, особый их, с Речного, попадется. Эта ж паскуда, как утек, на тот же вечер — дымом с горы сигнал подал. Прибежали туда, а там и костра-то нету, только дымовуха сгоревшая и валяется. Предупредил ближний перевал, сволочь такая.

— Мож, и не он то — с сомнением ответил Барген — Тому свою шкуру бы спасти...

— А некому больше. Остальные все секреты и посты взяли или повырезали, еще эти... Которые. Там пост-то и был, на горе — так его сразу. А это уже потом. И никто кроме него с крепости не сбежал. А уж за шкуру его ты не переживай, он еще много с кого сам шкуру спустит, тот еще гад. Мы с ним когда-то вместе месяц в болотах в окопах гнили, я его хорошо знаю. Настоящий вояка. Вот, встретить надеялся, да прикончить. Ладно, все это глупости... Взводные... Ах, у нас еще и взводный всего один? — Кане снова начал злиться — А где же второй? Надеюсь, пал, как герой?

— Кхм... Вашбродь — Варс покашлял в кулак — Разрешите доложить... Он на том берегу остался. Не успел, значит, пробежать.

— Не успееееел? — протянул капитан, и глаза его сузились — Ну, хорошо.... Никуда он не денется. Варс!

— Я!

— Примешь первый взвод.

— Есть!

Тут же мы построились, подсчитали потери. Убыло пятеро из первого взвода, трое из второго. Кто ранен, кто убит — уж теперь неясно. Мост так разгорелся, что и не подойдешь, на той стороне оставшиеся тоже отошли, раненных оттащили, бинтуют там их. Ну да чего там — скомандовали вольно и велели осмотреть-привести себя в порядок. Потому как сейчас — дальше пойдем. Диверсанты — диверсантами, все это очень интересно и увлекательно, но нашу задачу никто не отменял.

Капитан тем временем подошел к трофеям, порылся. Карабин один сразу себе забрал — я с сожалением проводил взглядом — такой же точно карабин запрятан у Айли... жаль. Хороший, нравился он мне, куда удобнее винтовки, хоть в горах длинная и лучше, но мне все же карабин бы. Остальное все капитан приказал на лошадь навьючить, а подсумки взял и к сержантам подошел.

— Взводные, выделить охранение и дозоры, тройками! Берген, раздать этим патроны, по пятнадцать штук каждому. У вас с Варсом сколько осталось?

Тут оба сержанта несколько сконфузились, переглядываясь. Ну, понятно. Они с телеги-то налегке соскочили. С тем, что есть. А у них у каждого всего по два подсумка, сдвоенных, и есть. Сорок штук. Да сколько отстреляли.

— Вашбродь, у меня двадцать восемь — гудит один.

— Тридцать три, вашбродь! — второй.

— Ясно — сплюнул капитан — Прогулялись, нечего сказать. Я уж потом при случае припомню кое-кому... Но вы оба тоже хороши.

— Я, это... вашбродь. Я еще обойму этому отдал — и в меня пальцем тычет. Тут вокруг меня народ тихонько так расползаться начинает, как тараканы от мелка Машенька.

— И я тоже, вашбродь! — радостно вспоминает второй

— Ага. Кстати — Кане поворачивается ко мне — А поди-ка ты сюда, соколик. Ну-ка, быстро — откуда патроны взял?!

Глава 2.

Ну, тут дело такое. Смысла скрывать нету. А то вон, злющий капитан. Оно и ясно. Еще и до места не дошли, а потери весьма серьезные понесли. И мост не спасли... хотя и не могли спасти, а появись мы тут на пять минут позже — и соваться бы не пробовали. Но все одно капитан бесится, надо как-то разрядить.

— Так точно! — говорю — В крепости прибрал. Вы, вашбродь, меня на батарею отправили, за имуществом. А там, извиняюсь, поверху-то, опосля боя всякого набросано. И, смотрю, патроньев этих тоже есть немного. Я так и решил, что оно лишним не будет, тем более что эти, в крепости, нам патронов пожалели, а так думаю — вот господину барону на семь патронов расходу меньше станет!

— Ты, шельмец, какое право имел патроны брать? — смотрю, скалится уже Кане — Кто тебе разрешил?

— Так точно, вашбродь, никто не запрещал! — выпучиваю глаза я.

— Ах, ты ж... — смеется капитан — Варс... слушай, это его дело особый их отметил?

— Точно так — бурчит Варс — Мы когда выезжали, говорили, что принесли бумаги от перехваченного посыльного, накануне отправили, его у самой границы срезали секреты. Так там депеша какая-то, вроде как обещали потом переслать, нам некогда ждать было, пока там все перепишут...

— Ну, ну — Кане смотрит, прищурясь — Учтем, посмотрим... Сколько же, поганец, у тебя патронов сейчас?

— Пять, в винтовке все, вашбродь! И — еще два там жеж подобрал, к револьверту!

— Ага... а было сколько?

— Семь, вашбродь. И еще по пять штук господа сержанты мне отдали.

— А револьверные-то тебе на что? Куда ты их совать-то собрался?

— Так точно, вашбродь, ни на что. Просто, жалко оставлять было. Там, вашбродь, много чего жалко оставлять было, да не унести...

Вот тут уж заржали все, даже рядовые штрафники. Барген аж слезу вытер.

— Ах, ты ж, зараза. А ты знаешь, что за то, что чужое прихватил, у барона положено?

— Так точно, вашбродь! Только, извиняюсь, я — сключительно свое взял! Ну а патроны — оно ж чье? Выходит, ничье...

— Ну-ну — скалясь, махнул рукой капитан — как же, 'свое только' он взял, так и верю. Вон, сумка от пайков только что не лопается... Ладно, Варс — дай ему еще десять патрон, и в дозор его. Становись, смертнички, нам еще шагать и шагать.

* * *

Дальше потянулась скучная дорога, пыльная, жаркая и душная. Сменялись в дозорах, настороженно перлись вперед — но никого более не встретили. С несколькими привалами еще до вечера вышли к передовым позициям баронских войск. Тут стояли кавалеристы — хрен их разберет, по-моему, драгуны, больно уж они сноровисты в пехотном бою, а точнее — в обустройстве позиции. Вышли они сюда маршем, но, поскольку на перевале были предупреждены — их тут встретили огнем. На подъеме к укреплениям валялось с десяток тел и несколько лошадиных туш.

Они не полезли в лоб, отошли и на опушке зарослей, предусмотрительно вырубленных на километр перед укрепрайоном, уже оборудовали некоторое подобие дерево, а точнее сказать камнеземляного забора. То ли сами они такие ловкачи, то ли у них саперная часть неплохая. И артиллерия есть — пара пушек видна. Маленькие, поменьше наших шестифунтовок, хотя калибр вроде и похожий — мельком видел выложенные снаряды, когда проходили. Только снаряд-то такой же, а гильзочка чуть не вдвое короче. И сами пушки похожи на старинные, с нашей истории, десантные пушки Барановского. Аккуратненькие такие, хоть и маломощные — зато всегда с собой. Наверняка же и минометы есть, как без них. Они тут, хотя и не как у нас, совсем чтобы легкие — но гораздо легче пушки того же калибра. А калибр у них обычно солидный. Так что если и не батарея то штука-две точно есть, разве спрятаны подалее — им нет нужды напрямую стоять. В общем, уже серьезно тут все подготовили. Но вперед не лезут.

А это навевает снова невеселые мысли. Хотя — ну, смешно думать, что вот неполную роту придурков в штыки погонят на убой — и это все решит. Наверное, все таки — ждут подкреплений. Мы просто — первыми прибыли. Но, то что именно мы окажемся 'на острие удара' — без сомнений. Ладно, прорвемся, было бы куда.

Заночевали да удивление комфортно — у драгун оказалось растянуто довольно много тентов, заготовлены дрова, нам выделили пару котлов под варево и несколько котелков для чая. Ловки эти бароновы вояки — пару-тройку дней всего — а все обустроено. Видно — не впервой. И воевать умеют, судя по всему. На нас смотрят эдак. Не сказать свысока, хотя конечно, и не как на равных. Скорее... ну, вроде как на непутевых союзников. Кане сразу пошел ругаться насчет патронов, но ругаться не вышло — кавалерийский капитан с обвислыми усами и повязкой на глазу махнул рукой, и тут же притащили ящик. Кане, по-моему, даже расстроился немного. После трапезы Барген, временно замещающий отсутствующего начхоза, выдал на взвод по три иголки и немного ниток. Драгуны дали каких-то тряпок — стали мы латать прожженную и порванную одежду, кому нужно было. У меня от общей благости картины мелькнула даже мысль попросить пристрелять винтовку. Но решил не борзеть. Да и то сказать — как она бьет — я лично знаю, сумею попасть. А на сотню метров, например — уже почти что и прямо лупит. Сойдет. Отдыхать нам позволили, выставив только одного дневального на роту. Уже засыпая, подумал — что все это неспроста. Придется завтра, похоже, отрабатывать 'гостеприимство'. И ведь, чтоб ему — не ошибся.

После побудки — организованное умывание в ручье за полкилометра от лагеря — пробежка — в виде зарядки, а обратно — и с общественно-полезной нагрузкой в виде двадцатилитрового кожаного бурдюка-фляги воды на двоих. Водоснабжение лагеря. Значит. Ну, оно понятно, лошади оставлены у самого ручья, но людей там тоже не мало — как кто-то из наших заметил 'усиленная сотня'. То есть по здешним меркам это и до пары сотен дойти может.

Короткий, прямо-таки просилось слово — энергичный завтрак, из сухпайков и кружки какой-то бурды, кофе-не кофе, но очень бодрящий напиток получился. Чем-то отдаленно напомнил легендарный 'кофейный напиток Бодрость'. Или 'Здоровье' — не помню уж как назывался, из детства что-то. Из интернатской столовки. После дали отдохнуть немного, выдали каждому по двадцать пять патронов, пять в винтовку и двадцать — в карманы.

А потом построились мы, и Кане, усмехаясь, поставил боевую задачу. Провести разведку боем позиций противника. Я, собственно, почему-то ничего другого уже с самого начала суеты и не ожидал. Ясно же, что даже усиленной сотней штурмовать укрепрайон глупо. Там, на перевале — орудийные и стрелковые позиции, может, и пулеметные гнезда есть, возможно — мины и фугасы. И — занявший позиции, уверенный в себе, прикрытый толщей камня и бронещитками гарнизон. И, наверняка — подкрепления уже на подходе. Может, те самые штурмовики, о которых я уже не раз слышал. Наверняка — мощная артиллерия — может и полпудовые пушки, а может и полуторапудовые гаубицы. Но, барон спешит. Пока перевал явно занят лишь гарнизоном. И подкрепления к ним не только не пришли — они еще и не выходили. До них, возможно, только доскакали гонцы. И если выбить гарнизон до подхода основных сил врага — то уже врагу придется штурмовать перевал. А для этого — надо еще до подхода основных сил провести разведку. Чтобы не тратить время потом.

Так что — все вполне правильно.

Вот только нам от этого не легче. Но, приказы и простыми солдатами не обсуждаются. А штрафниками и подавно. Заняли мы места вдоль бруствера, пока ждем команды, я присматриваюсь. Ага. Вот там — уже на подходе — какие-то кучки камней, а дальше колья и на них колючка. Интересно — мины есть? Вообще-то тут они редкость, в смысле — чтобы вот так, ставить минные поля, 'на всякий случай'. Дорого больно. Обычно ставят на кого-то конкретно, диверсия типа, ну или прикрыть что-то. Или фугас, под мостом, у дороги и так далее. И здесь, наверняка, у дороги что-то такое есть. Точнее даже — было. Вон, напротив того места где основная группа убитых лежит, человек шесть — темная дыра-воронка в склоне. Наверняка камнеметный фугас был — кое в чем не хуже МОНки работает. То-то их всех там и положило, остальные трое убитых ближе сюда порознь лежат — видно уцелели, и их вдогон били. Головной дозор видно был. Погорячились чего-то погранцы. Неопытные что ли? Ну да это на руку. Смотрю еще — у убитых, что поближе тут — оружия вроде при них нету, и с лошадей седла по-сняты. Дальних-то не видать, как там. Обернулся — чуть поодаль присел драгун, они нам место дали, а сами присели позади чуть. Решился, спрашиваю:

— Товарищ, скажи — а что, оружие у павших — кто забрал?

— Да разведка ночами ползала — отвечает он не чинясь. Слышал я, что у барона в армии эдак, запросто. И если что не так — тоже запросто, конечно. Раз — и все. Но, все же, хорошо когда без лишних чинов и глупостей все

— А чего еще разведка говорила, не знаешь ли? Нам-то — туда идти — машу рукой в сторону склона — Сам понимаешь, лучше бы знать... все с нас пользы больше будет.

— С вас и так польза будет — усмехается — По вас пушки бить начнут, и картечница. А наши их отметят. А то и стрельнут.

— Ну, спасибо, разъяснил — отворачиваюсь. Оно и так конечно понятно, но все же у простоты в общении есть и оборотная сторона. Хотя это может и лучше, чем если бы отправляли на убой под красивые слова и обещания.

— Да ты не боись — снова усмехается драгун — Ничо. Не страшно. Они там косорукие, в укрепленьях-то. По нашим разведчикам, уже сколько били, даром что поле ровное, трава едва по сапог, и то не у дороги если, там и того ниже, и луна эти ночи была. Ан пару всего и поранили, и то не сильно. Не боись. Я те так скажу — вы еще до проволоки не дойдете. Как вас свистком взад повернут. Кто жив останется, конечно.

— Ладно, ты скажи — что еще разведка говорила? Взрывное чего есть там?

У дороги — наверняка есть, туда и не суйтесь, да только вас туда и не погонят.

— А стреляют сколько? Ну, пушек и стрелков?

— А вот это вы и узнаете — смеется весело драгун — А то на что вы нам тут? Так пока — пушек две, картечница одна. Картечницу засекли, а пушки один раз только били. Вот вы их и разговорите.

Веселая перспектива, да только прав он полностью. Словно подтверждая его слова, Варс прошел за спинами, доводя до всех — по свистку — в атаку с криком, по двойному — во всю прыть назад. К дороге не лезть, если свистка нет — залечь у кольев, и окапываться. Чем окапываться, если лопаток у нас нет? Ну, кого такие мелочи волновали бы...

И вот, еще после минут двадцати, когда солнце уже совсем стало припекать, одновременно засвечивая прицел стрелкам в укреплениях, внезапно раздался пронзительный свисток. Ну, что делать... пора. Вместе со всеми не особенно и грациозно перелезаю через бруствер, и мы все, реденькой цепью с протяжным криком бежим вверх по пологому склону.

* * *

... Пока мы приходим в себя и отпиваемся водой из ведер, что притащили нам кавалеристы, медики разворачивают свою мясную лавку. Удачно за мясцом сходили, как замечает толстяк Брол из второго взвода. Шестеро наповал, там и оставили, благо не было никаких указаний, еще восемь притащили кое-как на себе. Двоих как оказалось — зря, померли сразу, только кровищей тащивших испачкали. Вон сейчас топчутся — как застирать-то? Сымать комбез, и в портках щеголять? Впрочем, я бы тоже потащил. Раненного-то. И даже труп потащил бы. Жаль, рядом не оказалось. Потому как чужая тушка на спине — какая-никакая, а очень даже неплохая защита от шрапнели, ага. Так что может те двое что тут уже подохли — не просто так. Ну да, кого какое дело. Еще пять человек легко зацепило, уже перевязали и они опять в строю — такие раны поводом для лазарета не считаются.

Мимо пронесли на плащ-палатке нашего бывшего начштаба, взводного два. Да, пожалуй, хоть никакого такого особо хорошего отношения и нету к нему — но все же — уважение есть. Не зассал, пошел со всеми. И вот — крупнокалиберная в таз, разворотило кости. Из пулемета прилетело. Впрочем, удачно. Врач, осмотрев, буркнул — что жить, скорее всего, будет, разве что на лошадь не скоро сядет. Я в этих не понимаю делах, но врачи тут опытные. Сказали. Что будет жить — значит, почти наверняка будет. А уж если говорят, что помрет — то и лечить не станут. Проводили орущего и ругающегося взводного взглядами — да, повезло. Серьезно. Как говорят 'Солдат спит, служба идет' А штрафник — в госпитале лежит — служба идет. И командир штрафников так же, если назначен за вину какую, на срок. А наш энша — отбегался. Месяц он точно пролежит. И дальше — он боевой раненный офицер. А такому в баронском войске многие дорожки открыты, если не трус и не дурак. А этот — сволочь, но не дурак. И не трус, как выяснилось. Везучий, к тому же, сучье семя...

— Ишь, орет — значит, сил много, повезло — подтверждая словно — бурчит кто-то, привалившийся ко мне спина к спине — Теи, которые тихо лежат — вот теи, значит, плохи. А у кого сил голосить хватает — теи еще поживут...

— Эта гнида еще всех нас переживет — злобно сплевывает тот самый минометчик... черт. Так ведь и не соберусь даже имя его спросить... не знаю, правда — зачем оно мне? А он продолжает — Он еще всех закопает. А уж наш взводный, сука такая...

И он разражается даже по армейским меркам совершенно непристойной бранью.

— Эк ты его любишь — Варс подошел. Тоже, кстати, с нами ходил, как взводному и положено. Ну, за него-то никаких вопросов ни у кого давно не было — Ничо, не думай, не пропадет для него. Вестовой уже прибыл — мост починен, вскоре получите вы своего взводного, хе-хе. Хватит мне вас в атаки водить...

Варс отошел, а лицо у минометчика исказила очень нехорошей радости ухмылка. И вообще весь он как-то повеселел и приободрился ... нехорошо эдак. Внезапно все зашевелились, хватая ружья и вскакивая. Оказалось, подошел Кане. Мы без команды построились, сомкнув поредевшие ряды.

Капитан хмуро окинул взглядом свое воинство, и словно какая-то гримаса пробежала по лицу, как будто зуб стрельнул, что ли, отвернулся, сплюнул, помолчал, глядя под ноги. Потом коротко приказал:

— Час на обед, у кухни получить норму. Час отдых. Потом — повторить атаку.

Повернулся, и рубанул строевым шагом прочь. Вот так вот. Несколько человек выматерились и сплюнули. Да, действительно, тем, кто ранен — повезло. Отвоевались. А тут, дальше... Как кому придется?

... Уплетая вкусную кашу — сразу вспомнился Дед Костыль — проматывал в голове утреннюю атаку. Надо сказать, страшно-то особо не было. Как-то сам себя уверил — что пулеметов-то нету. Пушки — да, но это не так страшно. Когда в атаку. Вот если на месте сидишь, а они по тебе — то да. А так — не очень. Минометы — погаже, но тут они не такие скорострельные. А пулеметов-то нет. Пулемет оно и есть в таком раскладе самое страшное. Остальное... не так. Ну, пока в упор не подойдем — но пока о том и речи нету. И рванулись мы вперед хорошо. Гарнизон, и впрямь, неопытный видно — мы и четверти не пробежали до проволоки — шарахнули две пушки с амбразур, прямо из скалы, такое впечатление, потом затарахтел крупняк. Вот тут-то взводному и прилетело. Ну, мы сразу и залегли. Честно, была б лопатка, я б окапываться стал — склон чуть вверх, тут вполне можно было бы нарыть траншей и змейкой ходы к лесу. А потом начался обстрел шрапнелью. Раньше я такого на себе не ощущал — и надо сказать, довольно поганое дело. Прилетает и высоко в небе рвется снаряд — а с него как пулеметная очередь хлещет по земле. Хорошо хоть не особо широко берет, ну и стрелки там не ахти — но раз удачно грохнули — выкосили целую группу, несколько сразу наповал. А пулемет все заливается, хреначит поверх, и совсем бестолку считай, от его стрельбы дыму прилично — вон и амбразура точно на скале видна из-за этого. И наводчику тот дым явно мешает — а остановиться он все не хочет. Или приказ такой имеет не останавливаться. Ну, да, правда сказать, нашим оно так вот и надо, для того мы тут и валяемся, чтоб огневые точки вскрывать. Правда, что дальше делать, неясно, ползем понемногу вперед, ибо приказа-то никто не отменял. Взводный-два позади орет, а Варс упрямо сопит впереди, только и видать его ботинки, накрепко подбитые, хорошие, добротные боты, да жопа влево-вправо виляет, как прям у инструктора по общевойсковой — ни на сантиметр вверх не поднимается. И что делать? — и мы за ним ползем...

И тут сзади, в лесу — бамк! бамк! — минометы пошли. И скрипит-поет эта гадость, и так вся шкура подсказывает, что не на укрепления она идет, нет, а горааааздо ближе... Ну, в общем — где-то на нас она идет, так как-то. В голову полезли дурости из старой жизни, про заградотряды и прочее... Честно говоря, и страшно-то не было. Обидно только очень. Как-то прямо вот по-детски обидно. Выругаться приготовился, но не успел. Долетели. Метрах в ста перед нами грохнулись... и так мне сразу стыдно стало.

Вспухли высокие разрывы мин... но не опали, как от обычной взрывчатки. А только больше расти стали и в стороны расплываться. Дымовые!. А там еще залп — для здешних минометов — с бешеной скорострельностью работают, я вспомнил , как чертями носились наши минометчики в цитадели. Еще два разрыва вырастают, чуть в стороне, а из тех, первых, все валит дым, густой, серый, плотный. Вот оно как. Прикрывают. А я-то уже напридумывать успел себе. Стыдно, батенька!

А тут и двойной свисток. Варс сразу командует зычно — Назад! И тут же орет, чтоб ползком, вправо забирая. Ну и поползли, раненых на себе волоча. А неприятель, все лупит, знай себе, с крупняка, да шрапнелями — но уже чисто наугад. Пару раз кто-то вскрикивал, раненый, но в целом обошлось — вскоре вышли из зоны обстрела, да под дымом и до бруствера добрались.

Поев, не мудрствуя, завалился спать, ибо если что — самое глупое дело помирать невыспавшимся...

* * *

— Ну, что же, взводный — Кане был издевательски вежлив — Я безмерно рад, и даже счастлив, что судьба хранила Вас, не дав погибнуть, и в нужный момент — Вы здесь! На самом-самом важном и ответственном участке! И Вы возглавите Ваш доблестный взвод, и поведете его в бой! А ввиду того, что взводный второго взвода тяжко ранен в прошлой атаке, а оба взвода понесли серьезные потери — мы усилим Ваш взвод остатками второго взвода, и объединим их, благо прибыло и пополнение. Надеюсь, Вы достигнете успеха в атаке!

Капитан замолчал, наблюдая за нашим взводным. Когда я проснулся, как, кстати, и многие, если не сказать большинство, в лагере кавалеристов уже царила суета. Оказывается, пришли подкрепления. Прежде всего — наш обоз, и с ним — еще два взвода штрафников. Наверное, из лагеря набрали, не знаю, пообщаться не получилось. Во вторых еще полурота каких-то не то егерей, не то пластунов — пока ходили принести воды, видел, как несколько из них облачались в лохматые костюмы, вроде как у убитых нами диверсантов. Ну а самое главное — две пушки. Серьезные. Ну, по местным меркам. Похожи на наши трехдюймовки, советского образца, с длинным стволом. Лафет такой же, рамой, но под осью колес — поворотный круг, как у гаубиц, я такую легкую стодвадцатку когда-то у десантников видел. И калибра эти пушки миллиметров восемьдесят наверное, снаряд солидный и гильза длинная — если б были тут танки — я б танкам не позавидовал. Но и так видать, что орудия мощные и точные. В общем, серьезное дело намечается...

Вот только, как говорил великий певец Есенин 'Жаль только, жить в эту пору прекрасную'... В общем, до фуршета дойдут не все. И первые на сокращение штатов — естественно мы, черные. Чернорабочие, можно сказать.

С другой стороны — как-то после первого раза появилась уверенность, что эти... СВОИ — не бросят. Да, мы расходный материал, мясо, фарш. Но... мы им пока нужны. И не на убой нас, выходит, гонят. На смерть, но не на верную гибель. Уже сидя в готовности под бруствером — покосился — недалеко группа офицеров — наш Кане, кавалерист с обвислой мордой, и новый, союзный артиллерист, судя по всему. В песочке, с короткой шашкой-бебутом на поясе подле длиннющего кабура. Он внимательно осматривал из-под фуражки, напоминавшей по виду английские, времен первой мировой, с квадратным козырьком, укрепления, временами приникая к установленной на треноге здоровенной зрительной трубе с козырьком над объективом. Потом покусывал усы, морщился, и что-то записывал на планшет. Кане его о чем-то спросил, тот развел руками. Но все это выглядело как-то обнадеживающе... по-деловому. Хорошо, когда так.

— Ну, что, пробежимся за нашим боровом? — услышал я сбоку. Повернул голову — ну да он самый. Минометчик. Подмигивает мне, весело так, а глаза блестят совсем нехорошо, как говорят 'безумным блеском'. От такого блеска отодвинуться бы подальше...

— Ты чего задумал? — тихо спрашиваю его

— Я? — распахивает он наиграно-наивно глаза — Да что ты! Я уже ничего... все и без меня будет. Вот увидишь!

Говорит он это так уверенно, как может говорить только окончательно съехавший крышей. Или религиозный фанатик... что, в общем-то, одно и то же. Я выдохнул, по сторонам зыркнул... Ну, и делать-то что?

— Слушай... Ты, это... Во. Тебя как звать-то? — отлично, сейчас контакт найдем как-нибудь.

— А , меня-то? — да, знаешь, нас с братом батюшка...

Договорить он не успевает — воздух прорезает свисток, и мы снова вскакиваем, и, перебравшись через бруствер, с воем бежим в атаку.

А дальше все было как в дурном кино. Мы все орем так, для порядку, не особо и громко — и впрямь воем, 'ура' тут не кричат, просто эдак протяжно — 'А-а-а-ааа!'. Ну и чего зря силы тратить, если бежать еще километр, да и нет приказа до конца идти — как утром, до проволоки, и обратно. Если свистка раньше не станет.

И тут буквально рев такой! Сразу аэродром на ум пришел. Минометчик, он перелез бруствер — и вперед с ревом рванул. Вот только... бежит он, не как все мы — винтовка поперек себя, кто поопытнее — наискось, штыком к левому плечу вверх. Так какая-никакая, а защита, научно выражаясь, жэ-вэ-о. Пустяковая защита, да кто не бегал навстречу пулям, не поймет все одно, как ни объясняй. Они, небегавшие, кто пообразованнее — про статистику расскажут и теорию Ендшейна. А кто бегал — тот и за ломиком спрячется. В общем, кто в курсе дела — так, а остальные просто поперек себя винтовку, и трусцой вперед.

А этот — в уставное положение для штыковой атаки, приклад шейкой к бедру, правая рука сзади на замахе, левая за цевье направляет, к поясу прижата, штык на уровне груди... И бежит — почти что прямиком на взводного, ревет... Замерли все, даже кто с бруствера смотрел, похоже, притихли. А тот все несется — вот взводный, с перекошенной мордой рвет с кабура револьвер, вскидывает...

И тут минометчик делает рывок, и всем уже видно — проскакивает он мимо. Так, как ревел и бежал — так мимо и пролетает.

И в этот момент — хлопок. Выстрел. И еще, и еще два. Рев оборвался, минометчик ружье выронил, да так и упал. От бруствера он и тридцати шагов не пробежал.

И стоим мы все, остановились, смотрим на это. Вот кажется мне, не у одного меня ствол винтовки-то в сторону взводного пошел. Да только... Он в своем праве. Имеет он право на поле боя штрафника застрелить. ПОТОМ ему за то ответ держать, если найдется, кому спросить. А на поле боя — полное право имеет. И ведь, тут не спишешь, на шальную пулю-то. А может, и хрен с ним, со списыванием? Один раз я его уже не пристрелил, и тогда Балу погиб...

Додумать дурную мысль не получается — сзади всех подхлестывает крик Кане:

— Рота, вперед! Продолжать атаку!

И этот крик и отрезвляет и всех нас, и словно будит оторопевшего взводного, замершего с дымящимся пистолетом в трясущейся руке.

— Вперед! Пристрелю! Трусы! Изменники! — внезапно каким-то фальцетом истерически взвизгивает взводный, и тут же, без всякой паузы, действительно стреляет. В мою сторону, сука такая, стреляет, я ж следом за минометчиком шел. Правда, и впрямь в сторону — пуля проходит где-то совсем в стороне... уходит она в сторону лагеря. Инстинктивно руки тянутся прикладом по зубам дать. А он тут еще раз — теперь в другую сторону — в спину уже бегущим вперед. Один штрафник падает — неужели убил, гадина? Но упавший тут же вскакивает, и бежит вперед — если и зацепил, то несильно. Слава Богам, дальше пустые щелчки. И непрекращающийся визг, словно Новодворская на митинге. Пробежал мимо, на полном серьезе сдерживаясь, чтобы не уработать гниду с разбега. Пробегая, отметил — минометчик вроде жив, но кровищи...

Дальше все было почти как прошлый раз.

Только взводный не Варс, вперед не полез, верещал макакой где-то сзади, временами стреляя нам в спины. Я видел, как одному парню из новеньких вспороло плечо. Хорошо хоть, не глубоко, царапина. Вскоре и патроны кончились у придурка-взводного.

Потом, как дошли до трети — открыли огонь укрепления. Но тут почти сразу дали дымовыми минометы, и мы поползли вперед, а шрапнели продолжали стегать уже позади. Потерь, по-моему, и не понесли почти, разве пулемет опять пару человек зацепил, но судя по крику — одного точно не наглухо. А меня от всего увиденного как-то накрыло — в общем, вышло так, что я, сдуру, да двое 'прицепившихся' следом — сильно вперед вылезли. Ну и когда свистки дали мы метров на пятьдесят дальше всех были. Гадость-то вся в том, что то ли разглядел в дыму чего пулеметчик, то ли просто не повезло — но так нас плотно прижали, что и ползти обратно невозможно. Пришлось лежать, а там и дым кончился. Наши-то все уползли, а мы трое — в чистом поле. И живы только потому, что за какими-то камнями спрятались. Один из штрафников, как ясно стало, с криком напролом рванулся назад. Ну и... в общем, если здешний пулемет попадает по человеку — то не все такие везучие, вроде взводного-два. Этому же парню просто вывернуло всю грудь, такое впечатление. А мы остались лежать. Я, оглядываюсь назад — ну, как сказать. Вот метров еще сто — опять камушки, дальше и еще — но как эти сто метров проползти? А смотрю я на эти 'камушки' и мысли интересные в голову лезут...

* * *

...Самое поганое — это то, что фляга штрафнику не положена в принципе. Не знаю почему. Солнце жарило до самого вечера, и самые паршивые минуты были, когда солнце уже покраснело, и коснулось гор. Я знаю, ночь тут падает почти мгновенно, и с ней прохлада. Пить хотелось просто невероятно — особенно со сна после обеда, но тогда перед атакой решил много не пить. И вот — несколько часов под солнцем довели буквально до безумия. Уже были мысли все же рвануть перебежками.... Но вспомнил, как пулеметчик в бастионе хвалился, что он на версте одиночного стрелка снимет, а всадника и с полутора верст. И опять же, шрапнель эта. Вряд ли ради меня дымовые мины тратить станут, да и не успеют — раньше меня разорвут. В общем, еле дотерпел. А потом темнота упала, сумерки минут десять, прохлада, и сразу легче, хотя и дикая жажда, а там и темнота спустилась.

И тут все просто — нету тут всякой глупости вроде приборов ночного видения. Так что — ползи себе куда хошь. Только не шуми сильно, да силуэтом на фоне неба не показывайся. Ну да нам вниз, нам проще. Окрикнул второго — а он , похоже, того — бредит что ли. Тепловой удар, или как... в общем, не то что на себе, но тащить пришлось. Больше винтовку его на себе пер — чтоб тот не потерял. Еще, зачем-то, по привычке, что ли — забрал винтовку и патроны убитого пулеметом. Постарался не перемазаться, вроде получилось. Ночь вроде, а мух на нем. И кровища, хоть и свернулась уже, а воняет... Вскоре чуть оклемался второй мой — встали, и пошлепали, пригибаясь, под локоть его тащу, как пьяного в милицию...

Подходя, думал только, как бы не схватить пулю от своих. Как метров двести осталось — стал шуршать погромче шагами, да винтовками звякать негромко. Потом и вовсе присел, потому как второго моего — замотало, тошнить стало. Видно и впрямь перегрелся — он без шапки был, потерял, надо думать, где-то в атаке. Ну уж, думаю — услышат, надо бы только как-то обозначиться. Но все проще обошлось — внезапно из темноты — ствол в морду, и шипят, чтоб не двигались. Тут же руки сзади хвать, рот ладонью зажали, и острие к горлу. Ну и тиском так и поволокли к нашим — а мы чего, мы только рады. Через бруствер нас, в крепкие руки, и дальше, за деревья — к кострам. Разведка, мать ее, в лохматухах, с карабинами, усачи такие, как с картинки. Ну а там уж разобрались быстро. Кане прибежал — думал, сейчас, как обычно, обзовет уродами и прочее, нет, рявкнул, чтоб отпустили. Подошел, осмотрел.

— Что с этим?

— Вашбродь, перегрелся он, похоже. Полоховат ен. Нам бы... воды глоток. Спасу нет, как пить хочется, вашбродь, дозвольте воды хоть чуть... — и наплевать, чего он себе решит, но я сейчас чую, просто сдохну, или как этот второй поплыву.

Кане и тут ругаться не стал, рукой махнул — сразу несколько кружек к нам тянутся — я схватил, хотел только отпить — смотрю, второй мой кружку взял, да и выронил — руки не держат, координации нет совсем.

— Ах, ты, ж сука — чуть не со слезами, ему говорю, и давай его поить — Пей, гад такой, вот так. Сам держи... так сможешь? Да мать твою, пей уже сам, скотина!!!

Ну и как только он, кружку, словно малыш, к морде прижимая, и голову запрокидывая, пить стал, я уж под смех кавалеристов другую схватил — и залпом ее! А потом еще! А те знай ржут, как их кони. После третьей кружки полегчало мне.

— Виноват — говорю — Вашбродь. Силов никаких не было. Чуть с ума не сошли.

— Ну-ну — смотрю, Кане тоже улыбается — Ладно... А винтовка его где?

— Вот, вашбродь — с плеча снял, бедняге подал — а тот уже понемногу оживать стал, хоть и качается, словно пьяный.

— Молодца — Кане говорит — Спас товарища — а то б за потерю винтовки ему влетело. А это у тебя чья?

— Разрешите должить, вашбродь. Мы, извиняюсь, втроем чуть вперед от всех выбрались, да как-то неудачно нас картечница прижала. А как все отошли, нам идти — уже и дыма нет. Ну и вот... один-то рванулся, да нехорошо. Ну да, Вы видели, наверное. А вот как обратно пошли — так вот его оружье я и забрал.

— Зачем забрал? — как-то голос у Кане изменился, построже так.

— Не ибу знать, вашбродь! — выпучился я — Виноват, вашбродь. Привычка, наверное.

— Привыыыычка — немного удивленно протянул Кане — Ну-ну...

— И еще, вашбродь, разрешите должить... Вот камни те, за которыми мы прятались, невысокие они. И отсюда камни как камни. И так с той стороны просто смотреть — ничего такого. А только если так оттуда глянуть, а с укрепленья и подавно, наверное, — то сразу и видать, что они рядками выложены и приметные по цвету. Я так думаю, вашбродь — это стрелкам да наводчикам ориентиры, по дальности, да еще как.

— Ах, вот как... — Кане прищурился — А чего это ты, соколик, решил так? А?

— Так это... вашбродь... — замялся я, ибо чего-то не подумал об таком вопросе раньше, ну да жара думать не способствовала — Я ж это... артиллерист... бывший. Ну и это... видел я такое... раньше.

Думал я, начнет пытать где и когда видел, лихорадочно вспоминал, чтоб такого ему рассказать про Брестскую крепость и взятие Измаила — но обошлось.

Кане лишь спросил в темноту, слышали ли там, и получив утвердительный ответ, кивнул нам.

-Так. Ты — в лазарет. Лошадники! Отведи его кто, и воды еще дайте бедолаге. Ты — в роту, отдыхать. Получишь еду сухим пайком. Водки норму тебе оставили. Все, отдыхай. Завтра не воюем, но будет много интересного...

Глава 3

Получил я пайку, и только тогда понял, как же хочется жрать. Нервы, наверное. Ворчливый повар выдал мне в кружку чаю и предупредил, что водку пить здесь, с собой нести не положено. Представил я себе вкус этой гадости, да еще наверняка теплой — термос под это дело вряд ли выделят, а у него под тентом до сих пор остатки дневной жары. Спросил — можно ли отказаться от водки, и чем-нибудь взамен взять? Повар удивился, но это ж повар. Быстро оглянувшись, спросил, чего хочешь, мол. Сторговались на добром шматке сала. Разошлись оба — довольные друг-другом.

Сижу я, значит, потребляю свой паек. В основном все уже отбились, но спят немногие — еще идут тихие разговоры-пересуды. Обсуждают сегодняшнее дело. Ну и завтрашнее, как без того. Все сходятся, что долго так гонять не станут, будет скоро штурм. Меня кто-то окликнул негромко, спросил мол — как живы, сколько пришло. Отвечаю, жуя, мол, двое нас вышло, третьего наглухо. Но второй спекся, в лазарете отхаживают, но завтра будет, наверное.

И только я к чаю перешел — подсаживается ко мне этот потный тип с нашего взвода. Потный в прямом смысле — вечно он и на морде мокрый, и воняет от него потом. Вроде армия, и нормальное дело — а вот неприятно. И глаза у него — потные. Бегают вечно глазки. И вообще не нравится он мне.

— Слушай, ты это чего? — ото он, значит, мне так говорит. И вроде как с обидой — Ты чего это? Ты к начальству выслуживаться вздумал, да? Думаешь, выше всех нас подняться? Не такой, что ли, как все?

— Ты о чем это? — отвлекает, сволочь, чай просто прелесть, а он тут идиллию портит

— Ты не умничай! Ты винтовку Алема зачем тащил? И у убитого подобрал? Выслужиться хочешь? И самого Алема тащил. Хочешь быть добреньким? — аж наклонился ко мне, туша эдакая. Только что слюной не брызжет. Чай с сожалением отставляю подальше, обидно ж будет, если пролью такой напиток. А оно все продолжает громким шепотом, так что всем нашим, притихшим, пожалуй слышно — Ты учти! Мы тут все одинаковые! Понял? И доля у всех одинаковая, ясно тебе? Не вздумай! Все одно тебе никаких поблажек не видать, понял? Сдохнешь, как все, и никто...

— Подожди, мил человек. — говорю ему — Просьба у меня к тебе серьезная есть. Отодвинься от меня, пожалуйста, метра на два. Чтобы, не приведи Боги, я, случайно, конечно, тебя прикладом не зашиб, больно, коли стану тут ворочаться....

— Чего-о? — он же натурально не понял, похоже. Ну, тут, наверное, за весь день, да и за все прошлое — у меня и упало.

Сгреб я его за ворот, к себе прижал, попутно так держу, чтоб и в темноте чуять, если он руками двигать начнет. Но это как-то краем, а остальной мозг не работает — злоба какая-то, аж через край. Морду его свинячью при отсветах костерка видать не ахти, но я приблизил лицо, в глаза прямо смотрю, и шиплю как змеюк какой:

— Слушай сюда, животное. Держись от меня теперь подальше, понял? А что кому делать — будешь бабе своей говорить, и то, если она тебе позволит. Ты понял меня, тварь? И запомни — если ты еще кого во взводе будешь подучать, что жить надо по-волчьи, а не по-человечьи, то ведь рано или поздно с тобой беда будет. И уж поверь — вот тебя я не потащу никуда. И — не удивляйся, если и никто не потащит. А сейчас — три вздоха, и нет тебя рядом. Потому что про приклад я не шутил. А то и штык у меня примкнутый, как бы ненароком твой поганый ливер не выпустить, в темноте-то... случайно. Пшел отсюда!

Толкнул я его, и мысль была — ну, давай же, давай! Кинься на меня, скотина, или хоть вякни чего угрожающего. Очень хотелось услышать, как приклад в чавку прилетает. Но, не срослось. Как он на задницу сел, так на жопе и пополз в сторону. Выдохнул я, чуть попустило. Чай допиваю, слышу — так и притихли все, шепотки идут, но совсем тихо. Подумал, что ведь наверняка донесут сержантам. Этот вот и донесет, что угрожал, мол, ему. Но плюнул на все это — спать очень уж хотелось. Нырнул под тент, укрывшись плащ-палаткой, да и отключился сразу же.

* * *

Суд над взводным был скорый и пристрастный. Собственно, суда, как такового, и не было. Ни адвокатов, ни прений и прочего — фактически, зачитали обвинение в трусости, и умышленном убийстве и ранении своих солдат. Спросили, что может сказать в ответ и оправдание. Взводный начал было что-то мямлить, но председатель суда, кавалерийский подлейтенант, его резко оборвал, потребовав отвечать по сути. По сути тот ничего сказать не смог, и огласили приговор. Немудрено приравняли стрельбу в своих солдат, а получился один тяжело, и трое легкораненых — как прямую измену. То есть, он с самого начала, переходя в ряды войск барона — замыслил совершать диверсии и всячески вредить. И вот итог — четверо раненых. Поскольку он совершил это, используя форму войска барона — то он есть явный шпион и диверсант. А стало быть, подлежит смерти, без каких либо оговорок и промедлений. Расстрелять, как диверсанета. Вот так, просто и эффективно.

Мы все это выслушивали, стоя строем, ибо все мы были, как бы, свидетелями. От остальных войск — присутствовали представители, кавалеристы, разведчики, артиллеристы. Офицеры стояли поодаль, видимо сами по себе пришли посмотреть и послушать. А я все косился в сторону, там лежали носилки с минометчиком — он и остальные раненные, естественно, тоже присутствовали. После приговора спросили, есть ли желания, или может, кто не согласен, и имеет что-то говорить, чтобы оспорить?

Поначалу никто и ничего, потом вдруг Кане выходит. Посмотрел на председателя, и по всему видно — заранее у них сговорено. А капитан и давай гнать речь. Если совсем кратко — то суть в том, что барон оказал этому гаду доверие. А тот, как теперь выяснилось, мало того, что не оправдал оказанное высокое доверие, так и не собирался! Эдакая, подлая и коварная, вражина! И хорошо, что эти доблестные солдаты его роты — жест в сторону раненых — ценой своей крови смогли остановить преступную деятельность столь опасного диверсанта. А то, кто знает, до чего бы он мог добраться! Склад снарядов взорвать, а то и командира какого убить!

В общем, цирк и театр. Издевался Кане, чего уж там, прямо сказать. А морда у взводного совсем посерела, губа трясется, и вполне может быть, и не соображает он уже, что к чему. А капитан уже подводит к тому — что мало просто уничтожить гада. И что тот, кроме прочего, выходит, и лично Вергену нанес оскорбление, коварно барона обманув. А потому — и казнь должна быть особая, какая в таких случаях полагается.

Вот тут взводного проняло. Дернулся, и заорать попытался. Но поздно — сержанты его разом скрутили, и кляпом рот заткнули. Председатель суда эдак обернулся к остальным — типа советуются они — и тут же, считай, кивнул — мол, посему быть

Сержанты махом оттащили взводного к какому-то пеньку, чуть выше, чем по пояс, корявое деревце сухое. Ветви все на дрова пообломали, а рубить сам ствол всем лениво было, больно уж весь перекрученный да узловатый. Вот к нему и примотали веревками взводного, сидя. Спустя минуту подошел кавалерийский старшина, хмурого и злого виду. Принес ведро, поставил рядом. Взводный уже орать пытается, дергается, связанными ногами упирается и землю роет, но куда ж там. Достает старшина из ведра мокрый широкий ремень — не скажу, специально какой для этого дела, или из упряжи чего. Подошел к казнимому, оглядел — а тот башку подбородком к груди прижимает, напрягся. Ну, старшина сержантам кивнул — те его хвать, пару ударов по болевым — и вот уже держат голову, прижав к дереву. Старшина наклонился, ловко так одним движением раз — и замкнул ремень под подбородком взводному. Выпрямился, не спеша обошел сержантов, сзади к дереву подошел — и затягивает. Не до конца, чтоб значит, дышать смог. Пока что. Отошел, посмотрел, опять присел, проверил еще раз ремень, снова отошел, и уже удовлетворенно кивнул — отпустили взводного сержанты. И потом и кляп ему изо рта выдернули. Только крика никакого нету — сипит взводный, не до крика ему.

— Ну, все — спокойно, и даже с удовлетворением, шепчет сосед рядом — Теперь от силы полчаса, пока ремень сохнет, подышит. А потом каюк. Сержант еще, на всякий случай, башку ему стрельнет, а то бывает...

Вскоре взводный стал не сипеть, а хрипеть, а минут через пять, приказали вольно и разойтись. Разошлись недалеко, разбились по кучкам, стали раскуриваться. Кане с сержантами стоял поодаль. Вдруг к ним подбежал один из легкораненых.

— Господин капитан! Там, это... наш-то этот... отходит он, разрешите доложить, похоже как. Как бы это...

Жестом Кане остановил доклад, и вместе с сержантами пошел к носилкам. Чорт его знает зачем, но и я потянулся, да и все как-то обступили. Да, похоже, минометчик все. Дышит часто, пена в уголке рта красная появляется пузырями. Стоим вкруг, молча смотрим — что тут еще скажешь или сделаешь? Только хрипение казнимого с-за спин слыхать.

Минометчик вдруг глазами в ту сторону, откуда хрипел взводный — покосился, да как-то разом так всей грудью вздохнул, и с улыбкой так говорит — и ведь четко так, и громко даже:

— Брат!

И не понять уже — то ли он своего уже брата видит, то ли того, что с Сестрой вместе поминают. Выдохнул он, с улыбки по щеке черной полосой кровь пошла, да так, улыбаясь, и кончился минометчик.

Так я его имени и не узнал.

А через полтора часа стало не до этого. Прискакал связной с пакетом, и нам огласили приказ — начать штурм. Немедленно.

* * *

Все же, хорошо воевать, когда воюют грамотно и с желанием. Пушки эти — и впрямь оказались серьезные. Два десятка выстрелов, в самом начале атаки, еще до вражеских залпов, только открыли враги амбразуры — и все. Нету у врага ни двух артиллерийских установок, ни пулеметной точки. Сначала разрывы красными дымками вспухали на скале — потом внутри лопается, и только бурый дым из амбразуры. Уже после, артиллерист хвалился, что это новые орудия из Союза, из морских переделанные. Ну и расчеты, сразу видно, опытные.

До самой проволоки дошли без потерь. Камни приметные, ориентиры — разведка, надо понимать, поперевертывала, да подвигала — я оглянулся от проволоки уже — ничего похожего, никакой системы. Но сама проволока никуда не делась, и явно была пристреляна, правда и это учли — еще до атаки приказали залечь перед проволокой, не доходя полсотни. Едва по свистку залегли — залпы с укреплений посыпались. Ну тут уж чего — лежим да ползем вперед. Проволоки немного, три ряда, хоть и густо, но саперы с нами идут.

Мы идем первой цепью, с саперами, за нами в полусотне шагов — драгуны цепью. С одной стороны вроде как нам первые пули — с другой — приказ у нас один на всех. И опять же — минометы наши дымзавесу дали, но под самые укрепления. А пушки, теперь уже драгунские коротышки — давай кидать шрапнели да гранаты на пехоту, что с верха скалы по нам била. Толку от пехотного огня совсем не стало, пошли перебежками — и тут их минометы вжарили. Наугад, но страшенько. Пятидюймовые, похоже. Очень солидная штука. Один недалеко пришелся — одного штрафника наповал убило, а у меня звон в ухе пошел. И пахнет здешняя взрывчатка непривычно и першит в горле. Тут же приказ — вперед рывком. Ну, и рванули, конечно. Вскоре мины так и рвутся позади, а нам хоть бы что. Драгунам обошлось, переждали разрывы и рывком вышли из зоны. Вот уже, в общем-то, и под самую скалу подходим — а дальше самое интересное. Склон градусов под сорок забирает, выше выпирают скалы, метров двадцать-тридцать всего высотой, каскадами такими. По верху точно есть какая-то пехотная позиция, амбразуры загасили уже... а что где еще есть — неясно. Артиллерия наша замолчала — мы совсем в упор подходим, дым уже почти иссяк, да и проскакиваем полосу дыма уже, вот еще немного... Несколько выстрелов — и все. Видно, то ли досталось пехоте, то ли еще не отошла от обстрела.

— Не останавливаться! — шипит Варс, который снова за взводного — Вперед!

Приходится винтовку брать за цевье, и карабкаться на трех — стрелять уже никак не выйдет. А иначе не залезть — скалы, как в Карелии я видел, только что тут не гранит, а известняк какой-то, и голые. Словно муравьи, лезем вверх — и ведь, тут дело какое — мало что стрелять никак — так еще — и смотреть непойми куда. То ли под ноги — но тогда на врага не смотришь. А на врага — так под ногами чорти-что — полетишь по камням — никакого врага не надо, сам переломаешься. Не дело так, тут надо бы по очереди лезть, в две волны... но кто ж сейчас слушать станет?

Драгуны, тем временем тоже подбежали к подножию скалы, карабкаться по склону стали. Вот тут-то нам и устроили небольшой ад. Сначала загрохотал во фланг пулемет. Нескольких драгун снесло, как городки. Минометы дали, видно на ближнем пределе, разрывы за спинами драгун. Ну и нам — посыпались сверху гранаты. Колотушки, стандартные. Одна совсем рядом упала, зажмурясь, штыком ее я наугад смахиваю вниз, вжимаясь в камни. Грохнула внизу, у драгун. Нехорошо, но что делать — тут дело такое. Несколько секунд вокруг творится просто что-то дикое — грохот взрывов, свист и жужжание осколков, крики. Нам еще повезло — нам только от гранат досталось, и то не все — основное летело вниз, к драгунам, и пулемет по ним бил. И не отойти им, мины рвутся сзади, доставая осколками. Ну, они вояки опытные — поняли сразу, что если назад идти — то и подавно каюк. И рванулись вперед, к нам. А мы, сообразив, что сейчас они и пулеметные пули к нам притащат — сами рванулись вверх. Думал, что вот сейчас кровью-то и умоемся, но снова обошлось. На вершине скалы встали разрывы мин — наши минометчики ювелирно отработали, а пушкари засыпали фланг дымовыми снарядами, и пулемет стал бить наобум, бесполезно. Все мы как-то успокоились, и раненый в плечо осколком Варс отдал команду готовить гранаты. Как раз мы подошли на последнюю террасу,, на уровень амбразур, еще рывок — четырехметровый уступ — и мы наверху. Кто-то пытался лезть в раздолбаные амбразуры, закашлялся от дыма, раздались выстрелы внутри. По команде метнули гранаты — перед атакой выдали каждому по три штуки. Не такие, как у нас раньше были колотушки, вроде старинных австрийских гранат, а другие, союзной выработки, ребристые цилиндры с торчащим проволочным кольцом. Предупредили, что запалы короткие, три секунды. Чтобы в горах обратно скатиться не успевала. Гранаты рванули хорошо, сверху добавилось криков — хорошо пришлось. Правда, команду слышали и там — и одновременно с нашим броском — и к нам опять упало несколько колотушек. Но тут — сразу поспихивали их к драгунам, а те, матерясь, еще ниже, надо думать. Долгий запал у колотушки — секунд шесть-семь точно. Говорили — чтоб кидать далеко и точно — надо ж, выдернув шнур, прицелиться, замахнуться хорошенько, да метнуть, да еще пока долетит. А тут вот оно так — не вышло. Видно, с замедлением тут не учены в укреплении кидать, и запалы подрезать не стали. Да и опасное это дело, вообще-то говоря — здешние запалы не самые надежные. Лучше не выделываться.

В общем, повторили мы гранатами, на этот раз ничего к нам в обратку не было, да и криков сверху даже поубавилось — видно, добили кого из кричавших раненых. Ну, и на воодушевлении от этого — рванулись вперед, кто через казематы, кто, как и я — по рукам, плечам и спинам вставших пирамидкой саперов. Причем совсем следом за нами и драгуны вылезли.

А там никого и нету. В камне — широкие окопы сделаны, валяется с десяток убитых, ящик с колотушками... Тут же туда, хвать несколько, и в сумку, сразу за мной очередь — гранаты всем нужны... Выбегают, кашляя, из ходов, ведущих в казематы, наши, другие — присели у углов ходов сообщения, идущих вглубь, с винтовками наготове. Выбрался Варс, драгуны разбежались, занимая позиции. Тут камень под ногами вдруг как даст больно по пяткам, и только шорох сверху — камни полетели. Все аж присели, вжались под козырек каменный у бруствера — сверху посыпалось всякое.

— Бомбометы рванули, гады — констатировал один из драгун — значит, ушли...

— Искать, где тут еще казематы и блиндажи! — Варс кричит, и ему тут же повторяет драгунский командир:

— Искать укрытия! Сейчас из пушек бить станет!

С укрытиями все оказалось просто — два блиндажа, или каземата — как правильно назвать? В общем, в камне комната четыре на десять, с траверсами и нарами. И еще два каземата с амбразурами на другую сторону скалы. Вот тут и ясно стало — укрепление это строили 'в другую сторону' — и было оно последним рубежом обороны. А как Орбель прибрал здешние земли — спешно перестраивать стали. Выдрали вон из амбразур заслонки броневые, на ту сторону в новые казематы поставили... только толку — против наших мощных пушек? Не рассчитывали на такое, похоже. Да и вообще. Повезло нам, прямо сказать. Весь обстрел вышел в пару залпов шрапнелью откуда-то с закрытой, абсолютно для нас безвредных. Пулемет с фланга временами постреливал, но он и подавно неопасен нам. Разве что — дорогу он держит и нам не отойти и подкреплений не придет. Но мы еще толком не успели освоить захваченное укрепление — как на фланге послышался бой — гранаты, стрельба, сильный взрыв. Тут же драгун закричал, что разведка разгромила укрепление на фланге — там, наверное, и совсем маленький гарнизон был, новопостроенное укрепление. В общем — можно сказать — победа. Что там у разведчиков — неизвестно, а у нас — богато трофеев. Винтовок десятка полтора, патроны, гранаты. Жаль, орудия и пулемет разбиты напрочь — артиллеристы постарались. Стоявшие за укреплением минометы сами расчеты взорвали, вместе с погребом — там просто куча щебня с торчащим стволом минометным. Враг потерял человек двадцать, точнее неясно — выгребать по кускам и складывать расчеты из казематов никому не хотелось. Тех что валялись наверху — быстро обшарили, избавив от всего лишнего и ненужного уже им, да и скинули за бруствер. Начинаем обживаться — зачем лишний хлам тут? Ну, и у нас потери немалые — четверо штрафников наповал, семь тяжелых, с пару десятков легкораненых, включая Варса и еще одного взводного. У саперов один убит и трое ранено, драгунам досталось больше всех — убитых шестеро, еще двенадцать тяжелых, из которых половина, а то и больше — не жильцы. Легкораненых же за три десятка — в основном, правда, царапины, ожоги да легкие контузии — гранатами досталось. Хорошо еще, что колотушки начинены какой-то дрянью, от которой грохоту и дыму много, а толку — не очень.

Но, как бы там ни было — первую победу мы одержали, причем легко. Ну, по правде сказать — на нашей стороне преимущество было во всем — в артиллерии, в численности, да и в умении, похоже, тоже. Как-то дальше оно будет? Хорошо хоть, тут нет ни тяжкой артиллерии в количестве, ни пулеметов, а авиация и подавно как класс отсутствует, да и минно-взрывной дряни очень ограничено встретишь. Ну, зато, по идее, врукопашную надо чаще драться.

Хотя, вот опять посмотреть. Вот сегодняшний бой. Ни одного выстрела не сделал. Ни одного удара штыком. Врага в живом виде, можно говорить — и не видел. Две гранаты бросил, одну эту гадость спихнул от себя к драгунам — вот и вся война, вот и весь бой. Но оно ж и называется на казенном 'в скоротечной схватке передовые части обратили гарнизон противника в бегство, и заняли укрепления'. А на деле оно вон как — негероично. Две кучи холодного мяса — их и наша, дочерта раненных. Суета и возбужденные голоса, толкотня, желание жрать.

Впрочем, вскоре все приходит в норму, как-то налаживается и успокаивается. А потом и Кане до нас добрался, и велел собираться — здесь остаются драгуны, а мы займем те недостроенные укрепления, откуда бил пулемет. И обрадовал новостями — завтра прибывает аж целый взвод панцирных штурмовиков.

И, стало быть, начнется штурм основных укреплений перевала. В котором нам всем, конечно же, выпадает честь участвовать.

* * *

До самого вечера пришлось вкалывать. Сразу как отошли — получили шанцевый инструмент — лопаты и киркомотыги. Несколько саперов, что шли с нами в атаку, остались в качестве инструкторов, говорили, что и как делать. До вечера мы укрепляли и обустраивали наши новые позиции. Пару раз прятались в единственный блиндаж от артналетов, набиваясь туда, как сельди в бочку. Били шрапнелью, с закрытых позиций, откуда-то из-за горы. Потерь у нас от этого не случилось, били бы они гранатами — может и больше вреда стало бы, если б попали. Минометы до нас, похоже, не добрасывали, а вот по основному укреплению, где засели драгуны — разок прошлись тремя залпами батареи. Но это на самом деле ерунда. Да и не видать отсюда, насколько хорошо по ним там попадали.

А за нашими позициями, прикрытые скалами — уже обосновывались тыловики и артиллеристы, минометчики, лазарет, задымили кухни. Все, ребятки, сейчас нас покормят, сейчас мы будем кушать! Благо, есть где теперь примоститься, не боясь налетов — мы ударно завершили начатое неприятелем строительство, и, использовав заготовленные еще валашцами лесоматериалы — перекрыли четыре длинных и широких зигзагообразных окопа. По одному на взвод, а блиндаж, с перекрытием из каменных блоков — остался капитану и сержантам. Надо сказать — я ничуть этому не расстроился. Умом понимаю, что нету тут ни ракетных систем серьезных, ни мощных пушек. Вот только все равно — ну их к чорту, эти камни. Прилетит что посерьезней, полопаются, сдвинутся, да вниз просядут, и поминай, как звали, расплющит, как лягуху. Так что — пусть командир там обитает, а я под накатом с насыпью — моей нежной психике так спокойнее, пусть и тоже понятно, что от мины оно не сильно-то поможет, если прямым попаданием. Туда же, в командирский блиндаж, вскоре перебрались и наши тыловики. Тыловики у нас, надо сказать, боевые оказались, даже писарь ничуть не ропщет, и держится бодро. В атаку они, конечно, не ходили — но у них и другое совсем дело. Однако — вот, на передовой, все на месте, и с оружием. Подумалось — наверное, и в тыловиках в штрафроте служить — не просто так отправляют? Тоже, значит, им надо себя держать... достойно, так сказать.

Немного надо рассказать об нашем укреплении, не знаю, как бы его правильно назвать? — по сути, эдакий взводный опорный пункт. Один мощный блиндаж, трехлучевой звездой ходы к трем позициям для пулемета, и зигзаги окопов, даже без ячеек. Недалеко от блиндажа — позиция пулеметная для кругового обстрела. Вроде как под зенитки делают. А остальные три — просто с глубокой амбразурой, поверху прикрытой каменной плитой. Козырьков даже нету — не успели. С одной такой позиции во фланг нам и лупил пулемет, успокоенный разведчиками — он и сейчас там стоит, вроде как неисправен. Охота глянуть, спросить что ли после еды? Другую позицию, что выходила к нашим тылам теперь — мы разорили, сделав там 'парадный вход' — прорыли, ругаясь, в каменистой почве хорошую траншею.

По всему выходило — враг эту позицию строить начал совсем недавно, и было тут немного народу, хотя и при пулемете. Почему так — ну, наверное, потому, что никакого хода перекрытого, да и вообще никакого, к основным укреплениям или к форпосту, что мы взяли, не было, не успели прорыть. И подкрепления любые пришлось бы сюда гнать по чистому полю. То есть — раскрыли бы всю маскировку — а маскировка была неплохая, раз разведка эту точку прошляпила. С фронта-то практически и не видать ничего, просто торчит скала размером с колхозный коровник, эдаким уступом из склона. Даже когда пулемет открыл огонь, и то решили, что это в скале каземат вырублен, не пытались даже гранатами или шрапнелью бить.

Пока выпал небольшой отдых — работа прекращена, на сегодня все, похоже, а еду еще не притащили, хотя и отправили легкораненых уже минут двадцать как — присел рядом со всеми, помалу завязались разговоры. Все об одном — об том, что впереди ждет и предстоит. Варс отдыхал рядом, ухо кормил, но не вмешивался, и не препятствовал, а потом и включился в разговор тоже.

... — А что, братцы, много об тех укреплениях известно?

— Да как сказать... Тут кое-кто служил раньше, ну и рассказывали... всякое...

— Ну?

— — Что ну?

— Не томи, не с девками заигрываешь! Давай, рассказывай, чего там трепали?

— Тут ведь что вышло — как наш Орбе... кхм... князь валашский, значит, Свирре прибрал, так тут же приказали перестраивать укрепления. Они мощные, сколькими годами создавались, сил и денег вбухано — страсть сколько. Но — против него. То бишь, против Валаша, в ту сторону.

— Так погоди-ка... это что же? То, что мы сейчас взяли — это не передовое, а последняя линия обороны была? Так оно что ли выходит?

— Отож. В самую мякотку, паря. И все эти укрепления — не годились, чтобы одерживать врага, из Свирре на Валаш идущего. Да и кто бы пошел-то? Свиррцам не до Валаша, им реку держать, да чтоб Валаш к ним не сунулся...

— Так а чего ж такого? Крепость — она и есть крепость, с какого боку не пойди?....

— А вот и нет, братец. Местность тут — сам видишь. Нет тут нужды в том, чтобы держать круговую оборону. Не та местность. Если враг прошел где-то еще — то уже и толку нет держать долго. Значит, уже разгром идет, не до перевалов. А так просто обойти — нельзя.

— Ну, ты вон ихних егерей видел? А наши... ну, баронские, они чего — хуже что ли станут?

— Одиночки пролезть могут, караванными тропами разбойные группы , пластуны, какие... А даже взвод провести со снабжением — уже попробуй-ка. Не говоря роту.

— И мало того — от таких — такое же и помогает — патрули, вроде тех троих егерей пограничных, что мы у моста грохнули — они вполне могут устроить горе всяким пластунам. Да так, что втроем и взвод удержат — да и то сказать, кабы мы к мосту опоздали на пять минут, то и не прошли бы. А хоть и прошли — сколько потеряли. А коли б они оборудоваться успели бы? А ведь там еще предгорье, ерунда совсем...

— Так что — не обойти сколь-нибудь значимым числом, так что ли, дядя

— Точно так — не обойти толком.

На то они тут и строены — что никак не обойти...

— В общем, серьезно с тыла эти укрепления не защищались, да и экономили свиррцы на этом, надо полагать. Им и так эти перевалы в такую деньгу встали. До последних лет, говорят, даже специальный налог был. Так вот и получил князь укрепления, которые пришлось чуть не полностью перестраивать. Ну, не то чтоб полностью, но... Амбразуры новые, окопы, галереи стрелковые, и прочее и прочее. Нет, конечно, не с голого места строить, но немного осталось того, что не переделали — из боевых сооружений-то.

— И еще — старые амбразуры позакрывали.

— Ну да — это ж мы и сами успели видеть на форпосте...

— Говорили, это на тот как раз случай, что если захватят, взбунтуются, или просто какое изменение обстановки — чтоб обратно против Орбеля — укрепления не применили. И его армия вполне могла бы тут пройти без проблем. Говорили, даже взорвали какие-то особо опасные для хода с той стороны казематы...

Принесли наконец-то ужин, и разговоры прекратились. Поглощая пищу, продолжаю я, значит, обдумывать все услышанное. Тут конечно для меня вся эта военная система непривычна. Артиллерии мало, и смешная — в основном — пехоту гонять, да легкие укрепления и заграждения сносить. Минометы есть, но скорее это сверхлегкие гаубицы тут — меньше четырех дюймов никто и не жалует особо, и все на колесном ходу, тяжелые по нашим меркам. Пулеметов мало — хотя вот в крепости было три — по одному на бастион, тут уже два, жаль один в щепки, на том укреплении, там точнехонько в амбразуры всадили. Опытные меж собой рядили — вряд ли много их в укреплениях дальше — дистанции, мол, там не те. Нерационально пулеметы в упор ставить. Под пистолетный патрон, например, я тут и не видел ничего скорострельнее револьвера или винчестера, потому как дорого выйдет и совсем глупо. И то сказать — даже пулемета под винтовочный калибр не видать, хотя тот что тут был, говорят, такой — кто-то там уже из наших бегал, говорит, патронов прибрал. Но в целом пулеметов мало, что меня лично несказанно радует. Зато пушек, по словам бывалых, там много. Причем пушки, навроде тех, что у кавалеристов — легкие, коротенькие, стреляют недалеко — зато взрывная граната мощная, и картечь злая. И минометы, сходились все во мнении, наверняка есть. А вот дальнобойных пушек не припоминал никто, говорили, что мол, где-то дальше на север, у другого перевала, у моста, стоит на тумбе могучее орудие, чуть ли не пяти дюймов. А тут мол, дорога гусем идет, между скал — у дороги не поставить, толку нет. Ну, тоже понятно — у дороги поставить какое-то типа морского, или берегового, орудие — можно, а на гору затащить — не те тут мощности, да и если и есть такая возможность — наверняка жуть как дорого и сложно обойдется. И вообще, с хорошими пушками у Валаша есть некоторый напряг. Хорошие пушки в Союзе делают, а Союз, последние годы-то, как Орбель начал вести агрессивную внешнюю и внутреннюю политику — цену-то на пушки задрал. Потому тут в основном пушки так себе. Что тоже не может не радовать. Минно-взрывное дело тут тоже не ахти как развито — дорого выходит. А в казематах форпоста специальные ниши под заряд, чтоб взорвать укрепление, если совсем край — и вовсе пустые были. То ли не хватает взрывчатки, все пошло на какой-то мегапроект, что-то там князь с поворотом рек задумал, это еще Кэрр рассказывал. То ли, что вероятнее — от греха убрали. От неосторожного обращения и диверсий побереглись. Тут собственно нету ни электро, ни радиодетонаторов — все по-старинке — шнур, или если по-моднему — то веревка и ударный или терочный взрыватель. Мины-растяжки, правда, бывают — но пользуются ими все больше диверсанты всякие, в армии их не встретишь — опять дорого.

В общем, странная тут смесь в военном деле — вроде как, и структура и знания-умения военные — вполне даже современные. А вот оснащение — оно на уровне конца века эдак девятнадцатого, да и по общему количеству и размаху — какое-то, так сказать, все — колониальное. Потому-то, нынешняя война уже многими признается как что-то особенное — ибо до того, научно выражаясь, чаще были 'конфликты низкой интенсивности' — а теперь серьезные массы войск в ход пошли...

Впрочем, это все отвлеченно, а если за конкретное — то предстояло нам, завтра, наверное, штурмовать основную линию укреплений. Точнее говоря — не линию даже, а эдакий укрепленный узел, форт. Выстроен он в скалах, дорога зигзагом проходит через него. Конечно же — простреливается, многослойно и с разных углов. До этого укрепления — километр примерно, и предстоит нам наступать вдоль достаточно пологого хребта, по которому идет дорога. На нашей стороне то, что строились изначально укрепления 'в другую сторону' — и теперь перед нами — пусть укрепленные и оборудованные — но все же тылы. С множеством, по крайней мере, отсюда так кажется, непростреливаемых зон, естественных укрытий и скрытых подходов. Не то чтобы было что-то такое, чего защитники укреплений не могли бы предусмотреть и предотвратить... Но вот ВСЕ, и сразу — не получится у них. Просто народу не хватит. Ну, разве только если пулеметов там десяток лишних — но это вряд ли. В общем, не то чтобы легкая прогулка предстоит, но — вполне с шансом на успех. Да еще артиллерия наша. Да эти самые штурмовики. В общем — 'будет интересно'

После ужина объявили отдых, разрешили курить. Караулы усиленные, повзводно в две смены дежурим, выспаться можно будет. Нам первыми дежурить, я пока в подсмене — спать нельзя все равно. Подхожу к Варсу, все же руки чешутся насчет пулемета.

— Взводный, разрешите?

— Чего тебе, воин?

— Я, это. Там, говорят, картечница битая стоит.

— Ну?

— Разрешите посмотреть ее?

— На что оно тебе? — насупился подозрительно.

— Ну, я, товарищ взводный — наглость конечно, штрафнику взводного 'товарищем' называть, но, дернул чуть бровью, и пропустил — Я ж немного того. С механизмами разбираюсь. Может, там и починить просто? Ну уж и всяко там патронов куча — разрешите, притащу их сюда хотя бы?

— Ну-ну — смотрит оценивая — Ишь ты какой... Хотя... Тащи! Сейчас вон этих бездельников бери — и тащи все сюда, вон там, под палатками у входа повозитесь, фонаря пока вам не дам — лунная сегодня ночь будет, хватит света, если что, коптилкой посветишь...

Мда, похоже, окончательно я за шкуру во взводе стану. Тем более что в число 'этих бездельников', то есть просто отдыхавших после дневной въебки и довольно сытного ужина солдат, попал и тот, потная скотина. И начерта они мне? Чтобы не сбежал, что ли? Хорошо хоть идти недалеко.

Как дошли, я в сумерках пригляделся — мать его в душу! Ну, понятно, я-то по глупости не сообразил, а Варс, он поопытней будет. Я-то привык — раз говорят, винтовочного калибра пулемет — то там, значит, что-то такое, легкое. Не сообразил. Стоит, в общем, на старой доброй, литой треноге, навроде виккерсовской, в музее революции такую видал, пулемет. Внешне — ну максим и есть. Здоровенная коробка сзади, из нее через окошко лента свисает, прямо из ящика жестяного, что на ноге треноги присобачен тянется. Сзади у коробки ручки, как на старом самоваре, деревянные, сверху прицел рамкой. Ствол толстенный — ну, понятное дело, кожух у него такой. Мамадарахая, сколько ж эта тварь весит? Аж вспотел разом, нехорошо выйдет, если ни с чем вернемся. И в целом некрасиво, 'перед товарищами неудобно', и мне лично припомнится... ото всех. Ладно, назвался груздем — не говори, что не гуж.

Шагаю я вперед — сначала коробку с патронами, хвать. Ну, тут все просто — тяжелая жестянка просто стоит на площадочке, и ушками надета на крючки. Снял, рядом поставил, а ленты-то хвостик и выскочил, всего-то там и оставалось ничего — да и в том хвостике что есть только считанные патроны и торчат — ну, ясное дело, тут наши и прибарахлились. Смотрю вокруг, вон еще несколько коробок в стороне стоят, показываю товарищам, мол, тащите это пока. Каждая коробка с широким ремнем, и по размеру — штук на пятьсот, вдвое больше ПКшной. Ну и весит соответствующе. Попыхтели, все четверо, оставили меня одного.

Уф, вытер лоб. Так, осмотримся. Ну, ясное дело — вон видать еще — гранатами закидали. Убитых повыбрасывали, лишив ненужного, то ли разведка, то ли наши уже — они валяются за-под бруствером, скатились метров на пять вниз. Вонять скоро будут, но вроде как надолго тут никто задерживаться не собирался. Так, осматриваю машинку, на предмет явных повреждений. А не видать! Может, жить и будет... Ладно, пока время есть, надо хоть в общем разобраться... Прежде всего — разрядить. Лента? Лента... Так, ну вот это, похоже, фиксатор... Есть, щелчок, и лента свободно двигается в приемнике. Долой ее! Теперь бы понять, в стволе есть ли патрон, или в приемнике, или как оно тут.... Нет, потом, надо разбираться. Ладно, так, спусковой... Эге. Да тут похоже осколками пришлось — вон дыра в задней части коробки. Ого, а коробка-то — веешь. Задняя стенка, похоже, отдельно в пазы вставлена — а коробка — каждая стенка толстенная, литая, что ли. Напомнила старинный Зингер чем-то. Вечная машинка... но тяжеленная! Ладно, это все потом — вот это, явно, предохранитель... Работает, ну, теперь ствол в сторону, на спуск... Порядок, не нажимается спуск. Порядок. Прицел посмотрел — ага, вот так сложить, и он на постоянный целик становится, а сам с боков закрыт щитками, продумано... Так, теперь к станку, как тут избы делаются? А все просто, однако. Добротное литье, и сидит все тело пулемета на рельсе, навроде такой я на боковой планке новых калашниковых видел — и стопорится похоже, эксцентриком. Вот так... и потянуть на себя... Мать его в три доски! Сколько ж эта тварь весит? Полсотню кило, не меньше! Едва не сорвав спину, стараюсь все ж не бросить, а опустить, и не на ноги себе, эту бандуру. Потом уже, выдохнув, смотрю — ну вот же, дураку не посмотреть было — две рукояти могучие — и явно ж видно по ним — и что вес немалый, и что вдвоем это надо делать! Пока осматриваю станок, слышу — пыхтят мои грузчики. Сложил без особых проблем треногу, тоже весит дочерта, и как раз им показываю — тащите мол, пулемет и станок. Сопят недовольно, но чего делать — потащили. Так, все вроде? Осмотрелся, подобрал ленту пустую почти, ту что вынул — больше не видать лент. Лента, кстати, интересная — не холщовая какая-нибудь — как калашниковская, только что из латуни, похоже. Еще чего? Все? Что-то скреблось в памяти, потом сообразил. Пошарил на огневой — нету. Выглянул с одной стороны, с другой — не, нету. Поморщился— а что делать. Стараясь не шуметь, полез к убитым. Инструмент, принадлежность к пулемету — непременно должна быть. Уж вряд ли ее подрезали солдаты — не то это железо, чтоб его брать, мне так кажется. Это трофейная команда все подберет, а что разведка, что наши — патроны-гранаты приберут, ну ружья да пистолеты у кого найдут — и то, это если свои при отходе не прихватили. Ну и личное имущество, напрочь покойникам уже не нужное. С амуниции может чего прихватят полезного, ну сапоги может там, ремни. А вот такое — да кому оно сдалось.

Пятеро, в серой валашской форме, все в кровище. Стараясь не пачкаться, потягал, пытаясь перевернуть. Неохота руки кровищей марать — потом все липнуть будет, а воды тут у нас мало. Один с сержантскими нашивками — командир расчета, что ли? Штыком добит, молодой, бравого вида, с аккуратно подстриженными усиками — прям как белый офицер из советских фильмов. Очищен начисто — ремня и портупеи нет, разут, рукав расстегнут — браслет что ли какой был, часов-то наручных я тут не видел. Ладно, свободен, неинтересен. Еще двое — солдатня, я почему-то решил — подносчики патронов или просто обеспечение — вид у них такой... никакой. Башмаки ко мне видны больше всего — у обоих стоптанные донельзя, один даже, вроде как, с дырочкой протертой в подошве. У этих тоже ничего — но с них и ремней не взяли — темно уже, но уверен — и ремни там такие же, как ботинки. Отдыхают, оба, неинтересно. А вот этот? Разута одна нога — а вторую оставил? А, ясно, осколком распахало вместе с очень недурным ботинком, пропал трофей... А в остальном? Ефрейторская лычка, спина посечена осколками, башка сплющена — прикладом со азартом били, видно... Заррраза, натекло ж с тебя... переворачивайся! Есть! Сумка на поясе, специфического вида, наверняка оно. Снова главное не попачкаться, ремень разомкнуть — и с ремнем — сюда. Вроде все на месте — никто что ли не открывал даже? Хотя — чего там может быть — на ощупь ясно — инструмент только. Все, свободны, ребята, отдыхайте, последнего даже смотреть не стану, воняет тут у вас, да и вообще, мне пора.

Только я собираюсь обратно полезть, сверху меня Варс окликает

— Ты чего туда полез? — настороженно так, нехорошо спрашивает, подумал уже чего себе.

— Вот — вылезая, показываю ему подсумок — Принадлежность к картечнице. Так с убитым и выбросили, а как без этого?

— А. Это верно. Молодцом! — по голосу слышно, успокоился и доволен.

Возвращаемся мы, а там уже, под плащ-палатками, что перед входом в нашу щель натянули, готов цирк. Стоит толпа, с других взводов тоже попришли, Барген даже, пялятся все. И, хоть Варс и сказал, что не даст — а стоит парафиновый фонарь, дверка приоткрыта — и светит на сложенную кучей адскую механизьму. Я как появился, так все аж и замерли — ну, представление начнется, как же. Вот даже не сказать, как такое бесит. Я даже у Варса спрашивать не стал.

— Чего встали? Балаган базарный тут, что ли? А ну, не мешай!

— Ррразойдись! Не мешай! — спустя секунду зашипели оба взводных, и сразу стало просторно.

Все разошлись по местам, если и не потеряв интерес, то уж всяко не рискуя мешаться. Даже сам Варс сел совсем в сторонке, у самого входа в щель. Но косит вроде глазом — ну, у него интерес не пустой, ему положено. Однако, тоже не мешает, не стоит над душой.

Для начала — разбираю принадлежности. Ну, цепочка с ершами для чистки — понятно. Масленка здоровенная, булькает внутри, тоже ясно. Так, это — выколотка. Тут — в деревянном пенале — какие-то калибры и прочие инструменты для прицела и пристрелки — сразу отложим. В темноте такое лучше и не брать в руки, да еще не зная. Ключ гаечный, вроде велосипедного, универсальный, замысловатый. А вот это — явно гильзу рваную вытаскивать, экстрактор, навроде охотничьего. В жестяной коробочке — в масляной бумаге — наверняка запчасти. Тоже лучше закрыть и отложить пока в сторонку. Ну, напоследок — длинная крепкая отвертка. А еще — небольшой напильник и маленький молоточек. Вот, это по-нашему. После сборки обработать напильником и молотком. Все, больше ничего не нашлось. Ни машинки для лент, ни эн-эс-дэ, ни прочих радостей. Ну, что ж. Придется, значит, самому все постигать. Приступим.

Так... Первым делом станок раскладываем, так вот. Теперь — сам пулемет бы на него обратно — иначе неудобно возиться. Пока раздумываю, как бы это опять в одиночку изобразить — Варс подскакивает, и, не говоря ничего, пособляет — ну, точно, смотрит за мной. Кивнул ему только, вроде как так и надо, тоже делаю вид, что не понимаю ничего, пускай будет игра такая.

Так, дальше, осматриваю сатанинскую придумку сию... Ага, смотри-ка — я-то думал — это как на максиме, водяной кожух, а это, получается, эжектор, как на льюисе! Толстенная латунная труба вокруг ствола, и чуть длиннее его — так, чтобы дульные газы, при выстреле вылетая, за собой воздух вдоль ствола в этом кожухе тянули. И на самом стволе, посветив фонарем, вижу — медный радиатор стоит. Добротно сделано, хотя, наверное, ничуть не меньше весит, чем если бы водой охлаждать. Ладно, тут все ясно, ствол так на вид цел, на кожухе есть длинная царапина, осколок прошел, но совершенно несущественно это. Дальше... Коробка — солидная. Сначала показалось, как у максима — чорта с два. Раза в два больше — здоровенная коробка. Рукояти сзади — ах, ты ж пакость! — в кровищу вляпался. Да и вообще сзади густо так на коробке. Такое впечатление, уж не тем ли осколком, что в задней крышке дыру пробил, прямо через стрелка и плеснуло. Вот гадство! Пришлось Варса спросить за ветошь какую — и вскоре посланный им солдатик прибежал с охапкой каких-то тряпок. Вытираю всю машинку — с нее еще и масло обильно течет, однако.

Так, ну, ладно, сзади рукоятки, между ними рычажок спуска, гашетка. Сейчас он набок повернут, на предохранителе, не нажать, вертикально поставишь — огонь. Это понятно. А это что за пупка сверху торчит? На спусковой не похоже — нет никакого предохранителя. Да и неудобно, тянутся надо, руки разжимать. Попробовать, что ли? А чего бы и нет, не похожа она на спусковое... Ага! Вот оно что — масленка это! Пшикнуло-брызнуло что-то внутри. Ясно. И видно по форме — ее вывинтить — и туда масло заливать. С левой стороны... Так, похоже, крышка съемная — видно, что отдельная деталь, в задней части какая-то головка винта, что ли, эдаким барашком. Справа? А справа интересно... Посередине коробки, между рукоятками стрельбы, и окошком приемника — приделан короб такой сбоку, и в низу с него торчит вбок ручка, ну прям как у мясорубки. Наверное, ее вот крутишь — и стреляет? Так, вроде бы, должна быть картечница устроена... Только смущают два шпенька, на переднем ручка лежит, и ходу ей, по идее — всего пол-оборота... Странно. Но, проверять все одно нельзя — не знаю я, есть ли там патрон в стволе, или как там оно устроено. Хоть и отвернул дулом в стенку окопа, да все равно, не стоит проверять и ручки всякие дергать. Другое хуже — короб этот, он из жестянки какой-то, что ли, и сразу две дыры на нем рваные, и вмятина здоровенная. Это нехорошо. Гранаты, похоже, за спинами расчета рванули — стрелок на себя принял в основном, а вот тут прилетело. Жаль, лучше бы они там поплотнее стояли... Непонятно еще — гильзу он откуда выбрасывает? Окошка не видать, неужто обратно в ленту пихает? Или... Точно, как у максимки — снизу под стволом трубка такая, наверняка с нее стреляная гильза и выскакивает. Только сейчас там пусто — ну, если и было чего — пока несли, выпало. Сверху коробки прицел, рамкой, ну тут все понятно в общем... Ну, а дальше чего? Разбирать надо!

Еще раз осмотрел этот зингер — нет, нету ничего нигде больше, все гладкое, ни выступа, ни защелки какой. Значит — слева, болтик этот, или что. Полминуты, наверное, я кручу этот сраный 'болтик', пока не догадываюсь, что к чему. Не болтик это, а защелка. Простая, примитивная завертка — поперек стоит — нету хода, а вот так — и выдвигается крышка боковая, как у старинного школьного пенала! Уф, даже ведь вспотел чего-то. На тряпки отложил, протерев от масла. Фонарь пристроил, чтоб видно хорошо было. Заглянул внутрь. Надолго заглянул...

Ну, что сказать, Зингер, он везде и есть Зингер. Вот точно, оно и есть. Коробка — литая рама, из бронзы какой, что ли. Стенки боковые да задняя — пластины, тоже толстые довольно, остальные на винтах стоят — а левая сдвижная. И как сдвинешь — весь механизм на виду. Всюду можно и подлезть, и ту же гильзу, если где застряла, наверное, можно вытащить, или выбить, и поправить перекос какой, или недоброс. А сам механизм — очень уж напоминает максим. Вот спереди, такая же планка, вверх-вниз в пазах ходит, патроны с ленты в ствол и со ствола на выброс тягает. Сверху валик идет эдакой витой, к барабану, что ленту крутит-тянет. Замок, за ним коленчатый кривошип какой-то... А как же само оно все работает? Стоит сейчас замок, назад отошедший, планка с патроном вниз опустилась, напротив ствола целый патрон стоит, а второй целый — напротив гильзоотвода. Чего это патрон там торчит, осечный что ли? И не понять, это он так застрял, замок весь, или на боевом взводе? Вытолкал потихоньку патроны вверх, вытащил, на ветошь бросил. Ну, попробуем теперь. Ручку крутить? А куда? Ну, туда, куда получается, где шпенек не мешает — к себе.... Туговато что-то. Не будем усердствовать пока. Может, надо на спуск жать одновременно? Тогда, выходит, в одиночку стрелять с этой бандуры — вовсе никак. Ну-ка, на спуск... Мать его еп!

Щелкнуло, хорошо так, маслянисто, но не совсем так, как должно бы, наверное. Что-то скрежетнуло. Но все равно щелчок знатный, даром, что патрон сам вытаскивал, а всеж перепугался. Посмотрел в механизм — замок вперед ушел, планка вверх. Только не дошел замок вперед, сантиметра не хватило. Ну, вот и понятнее стало немного — потому и неисправен — видно, что-то все же эти осколки покорежили внутри.

Делать нечего — за отвертку, да снимать боковую крышку вторую. Пришлось еще и рукоятку мясокрутную свинтить. А как снимаю крышку — то сразу все вопросы и отпали. Прежде всего отпали два небольших осколка чугунных — и сразу дощелкивается замок вперед. Отлично. Осмотрел и крышку снятую — вмятина здоровая. Варсу говорю:

— Тут, похоже, рихтовать надо! Молотком постучать придется, звону будет.

— Ну — почесал голову Варс — Ты это... на-позад позиции пойди в траншее, постучи там...

Матерясь про себя, беру фонарь, да и иду отстукивать пластину. Хорошо хоть, нашелся блок каменный ровный, да и сама она из латуни что ли, мягкая относительно. Возвращаюсь, да прежде чем на место все ставить, снова машинку изучаю. Хитро придумано, однако — кривошип замок взад-вперед тягает, а маховик крутит пружина, как часовая. А пружину ту рукоятка заводит, как ключ в часах. Выходит — взвел механизм, и стреляй несколько раз. А если помощник есть — то он 'подзаводит' пружину, пока стрелок целиться и стреляет. Не удержался, прямо без крышки накидываю рукоятку, дергаю ее к себе — немного прошла, пружина-то уже сжата. Отпускаю, берусь за рукоятки, и на спуск. Ух, ты — смотри — застрекотал механизьмус! Точь-в точь швеймашинка! И, ведь — немало 'стежков' дает — раз десять, наверное, стрекотнул. Ну-ка, еще раз! На этот раз рукоять идет до упора, пол-оборота — но туго же! Так, теперь пробую 'короткими очередями' дать — и ведь получается! С одного завода даю несколько 'очередей' — темп работы небольшой, отсекать получается легко совсем.

— Ну, чего там? — не выдерживает Варс — Починил, что ли?

— Почти — отвечаю ему — Сейчас, немного еще...

Не торопясь, проверяю все, смотрю еще как масленка фукает, протираю... Собираю обратно на место машинку, еще разок прокрутил вхолостую — работает, зараза! Даром, что коробка теперь дырявая — ну, да, главное грязи-пыли не набрать много, а потом заделать можно будет. Собрав, так же не торопясь, перебираю ленты, очищаю от грязи-пыли, набиваю неспешно пустые. Машинки для снаряжения не нашлось в трофеях, да и скорее всего ее и не было — не те тут объемы и расходы, а расчет большой, есть кому и когда набить и руками.

Как-то сразу приходит на ум мысль, что оружие — оно как-то олицетворяет собой эпоху. Есть в нем что-то такое, дух какой-то. Наверное, потому как оружие — есть суть лучшее в технической и промышленной мысли, вершина развития науки и техники. И от этого пулемета, от всего устройства его, веяло как-то... Печалью какой-то, эдаким желанием сохранить что-то старое, что невозможно вернуть. Грустный тут мир, все-таки. Выходит, от той роковой войны уже века прошли — а все следы какие-то всплывают, отпечаток везде есть понемножку.

— Ну, чего? — снова Варс нетерпеливо — Готово уже?

— Готово — говорю — Зови, что ли, взводный, начальство, пробовать станем!

Варс даже такую наглость мне спустил — тут же солдатика отправил за капитаном. Явился Кане — а вот разрази меня гром — самую малость, но принявши, наш доблестный ротный. И оттого чуть глуповато-язвительно-снисходительно лыбится.

— Ну, — говорит Кане — Что вы, демоновы дети, мне отдохнуть не даете? А?

— Вашбродь, разрешите доложить — Варс вытягивается чуть — Вот — этот вот... Картечницу, тую, что поломана была — говорит, починил, в порядок привел...

— Да ну?! — преувеличено удивляется капитан — Иди ты! Прям починил?

— Так точно, вашбродь, я сам смотрел — вроде как умело все ен делал...

— Ах, какой умелец у нас в роте! — ко мне, значит, поворачивается — Ах, что же нам теперь с ним делать? А?

— Виноват, вашбродь — уже привычно принимаю 'вид лихой и придурковатый', с выпученными оловянными глазами.

— Ну-ну... — все улыбочкой протягивает Кане — Варс... Так чего ж ты меня дергаешь, а?

— Это... вашбродь — сержант чуть замялся — Ен говорит — спробовать надо. Я вот и подумал...

— Ладно, чорт с вами — машет рукой капитан — Тащи эту каракатицу на дальнюю позицию, там попробовать чуть — и бегом в укрытия, эту дуру хоть там прямо и бросьте. 'Он' в ответ сыпать шрапнелью поди станет...

Спустя пять минут грозное орудие уже было установлено на дальней позиции. Варс топчется позади меня, видимо, и желая поучаствовать, и, похоже, не зная обращения с пулеметом, не решаясь соваться. Капитан, все же пошедший с нами, облокотившись о стену окопа, что-то мурлыкает под нос, солдатики теснятся у выхода с траншеи. Еще раз осмотрев машинку, заправляю из коробки на станке ленту, протолкнув хвостик через окно приемника и потянув до щелчка. Откидываю рамку прицела, и навожу, вращая вертикальный винт, на максимальной дальности, на верх вражеской горы. Перелетом пойдет, но мне только попробовать, в общем-то. Так, теперь взвести — проворачиваю рукоять... Ну, все готово!

— Готов к открытию огня! — докладываю я.

— Вашбродь? — вопросительно так зовет капитана Варс

— А? А-аа... — наш Кане, кажется, чуть задремывать начал уже — Давай-давай.... Ишь, чего удумали, картечницы чинить они будут... Давай, скотина, пробуй. Огонь!

Ну, я и врезал. Подсознательно ожидал отдачи, но даже вибрация совсем небольшая. Оно и понятно — патрон как наш автоматный, а аппарат премассивнейший. Загрохотал как надо, словно дизель завели. Вспышка на стволе слепит чуть, ни чорта толком не видать сразу. Гильзы вылетают куда-то вперед, позвякивая. Но, двумя очередями, выпускаю 'весь завод. Оторвавшись от спуска, дергаю рукоять — и снова, теперь стреляю короткими, и пытаюсь поворачивать орудие, представляя, как с него бить по-настоящему. Снова кончается завод — но тут же подскакивает Варс, дергает рукоять, и фейерверк продолжается — лупим, в темную ночь, как в копеечку, жаль, трассеров тут нету. Варс рукоять дергает, а я знай луплю, и ведь то, что он 'подзаводит' — не особо мне и мешает даже — есть все же плюсы в том, что массивный этот станкач. Пол ленты, пожалуй, рассадили, как Кане скомандовал прекратить огонь — и тут же всех погнал в укрытия.

И вовремя — едва в блиндаж ввалились — затрещала над нашей позицией шрапнель, потом еще две мины прилетели, ну и ружейный огонь был, бестолковый, конечно. Потом и затихло, в общем.

Кане, уже чуть протрезвевший, от пробежки по траншеям, наверное, хищно улыбнулся, приказал солдатам адскую машинку сходить забрать, в меня ткнул пальцем, велел освободить от смены и разрешил спать, пообещавши утром во всем разобраться. После чего, поманив Варса, удалился, насвистывая что-то неуловимо напоминавшие Марш Авиаторов.

Глава 4

Утро началось не добро. Выспаться я выспался отменно, даже проснулся раньше, додремывать пришлось. А потом, почти сразу с подъема понеслось. Не успели мы получить завтрак, только дежурные притащили здоровенные деревянные термоса — приперлись пара злобных офицеров и унтер в лохматке. Начался ор и ругань, явился заспанный капитан. Старший из офицеров, тоже капитан, начал было на повышенных тонах что-то качать, но Канэ, протирая чуть заплывшие смотровые щели, буркнул ему классическое:

— Тише будь.

Капитан покраснел, и замолк на секунду, но тут же продолжил разборки, чуть сбавив обороты. Вскоре картина выяснилась — вчерашняя наша стрельба всполошила врага, и надо ж было приключиться сему — именно когда там шуровала разведка. Представители которой, в виде командира и старшего разведгруппы, и заявились к нам с утреца на разбор. Кто был второй офицер, лейтенант крепкого сложения, пожалуй, староватый для этого звания — я не понял. В разговор он не вмешивался, стоял себе, и негромко осматривался. Унтер вообще глядел в сторону, покряхтывал, и грыз ус. Мало-помалу, а ругань стихла, разведчик сварливо выговаривал Кане за стрельбу, из-за которой только чудом обошлось без потерь, но пару человек осколками поранило — валашцы, решив, видно, что это ночная атака, стали кидаться с позиций гранатами. Кане безмятежно внимал, старательно изучая невысокое облачко над горизонтом

— А?

— Капитан, я говорю — мои люди чуть не погибли! Вы что, не слушаете меня?!

— А.. Да. В смысле — нет. То есть, конечно же... капитан. Так что Вам угодно?

— Мы чудом обошлись без потерь!

— А.. Обошлись без потерь? — Молодцы! Суровые, матерые профессионалы! Я всегда считал наших разведчиков лучшими на свете вояками! — Что, правда, без потерь? — спросил Кане унтера

— Так точно, вашбродь. Обошлось.

— Вот видите, капитан! Я был прав! Ну, согласитесь же — я прав!

— Э... в чем? — несколько оторопело ответил разведчик

— Ну, в том, что Ваши люди — отличные бойцы! — Вы можете смело ими гордиться! Разве нет?

— Ну... да .

— Вот! Вот и отлично! Я рад, что мы наконец-то пришли к согласию, и поняли друг друга!

— Но... я...

— Ай, ну бросьте уже, капитан! Мы все выяснили! Варс, что все застыли, командуйте завтрак... господа, пройдемте в мой блиндаж? — Кане сделал офицерам приглашающий жест — Отзавтракаете со мной?

Капитан-разведчик, налившись кровью от возмущения, еще подыскивал слова, унтер смотрел куда-то в сторону, но тут вылез этот непонятный лейтенант:

— Капитан, я лейтенант Фаренг. Командир взвода штурмовиков. Ваша рота придается мне для быстрейшего взятия укреплений врага. Вот, благоволите изучить приказ — и он протянул Кане серый конверт — Там все указано. Благоволите ознакомиться.

Стало тихо и похолодало на пару градусов.

Мы уже выстроились в очередь к термосам, но раздающий застыл с черпаком, а тот, чья очередь была получать, не торопил его. Все замерли, словно на позицию спустился ангел смерти — хотя в целом, именно так оно и было. По-моему, никто не смел даже посмотреть на этого лейтенанта. От стоявшего через одного от меня того самого мерзкого толстяка резко завоняло потом.

Кане пошуршал бумагой, хмыкнул, сложил приказ обратно в конверт, конверт покрутил в пальцах.

— И что же Вы от меня хотите, лейтенант?

— Мне поручено брать эти укрепления. И, чтобы сделать это лучше и быстрее, мне придана Ваша штрафная — лейтенант чуть выделил это слово — рота. И наперво — взять первую линию обороны. Завтра.

Снова повисло молчание, потом Кане сухо спросил:

— Ну и? Какие Вы МНЕ поставите задачи, лейтенант?

— Задача у нас с Вами на завтра одна — взять первую линию. Атаковать будем отсюда, с ваших позиций. Мой взвод прибудет сегодня к вечеру — и на рассвете атакуем. Ваши люди атакуют, мои оказывают им поддержку.

— Чудесно — с присвистом выдохнул Кане — Надеюсь, Фаренг, Ваши люди достаточно умелые, чтоб мы обошлись в одну атаку — у меня как-то забыли зачислить в роту бессмертных святых. И больше чем на пару атак при 'поддержке'' — нас может просто не хватить.

— Вы хотите оспорить приказ? — улыбнулся лейтенант — Или Ваши люди не хотят идти в бой? Если я правильно понял, рота у Вас ШТРАФНАЯ, не так ли, капитан?

— Так, лейтенант. Но штрафники, увы, вовсе не получают бессмертие вместе с клеймом. И вряд ли в ближайшее время у меня будет пополнение. Впрочем, это уже Ваши проблемы, лейтенант. Я лишь напомнил об очевидном. Что-то еще?

— Да. Раз уж ваши люди привели в порядок картечницу — то грех ее не использовать для поддержки НАШЕГО штурма.

— Разумеется, лейтенант.

— Отлично. У меня есть сержант, хорошо разбирающийся в этом, передадите ему машинку.

— Нет.

Кане это ответил так буднично и спокойно, что лейтенант даже растерялся, и только потом выдавил:

— Что?

— Фаренг, в приказе сказано, что моя рота придается Вам, причем только для штурма — ни слова о передаче вашим людям оружия или еще чего-то — там нет. Это наш трофей, и конечно же, он остается у нас.

— Но... Сотня демонов! Ваши люди не умеют с этим обращаться!

— Откуда Вам знать, лейтенант? У меня есть и артиллеристы. Кто-то же картечницу починил.

— Но, капитан! Мои ребята подготовлены лучше!

— И что с того, лейтенант? Это наш трофей!

— Вообще-то, это мы его захватили! — пылко вклинился капитан-разведчик, но тут же поправился — Ну, то есть — наши люди ворвались сюда вчера и перебили расчет!

— Да? И что? Почему же Ваши люди, капитан, не взяли этот трофей?

— Ну... Картечница была повреждена! Потому ее и бросили, не забрали сразу... Не важно, кто ее починил, это наш трофей!

Ответом ему был прямо-таки издевательский смех Кане. Судя по лицам унтера и штурмовика, капитан-разведчик сгоряча ляпнул глупость. Да оно и понятно, как говорили древние фашисты — 'ун гроссен фамильен нихт клювен клац-клац!'. Поморщившись еще раз, лейтенант сказал:

— Капитан, ну Вы же понимаете, что я прав, в том, что ваши люди не могут хорошо применить картечницу. Зачем нам упираться и мешать друг другу? Тем более, у нас с Вами общая задача — и кстати, и вашим людям будет лучше, если штурм пройдет быстро... и гладко. Отдайте картечницу нам. Нам еще не раз придется штурмовать укрепления — первой линией не ограничимся. Поверьте, я и сам отлично понимаю, что, кроме Вашей роты, мне вряд ли кого дадут так просто. Потому я и хочу, чтобы рота провоевала... гм... подольше.

— Хорошо, Фаренг. Я отдам вам картечницу. С условием.

— Отлично! Что за условие?

— Ваши люди не поддерживают мою роту.

— Но...

— Они идут вместе с моими людьми.

— Хм... — Фаренг замолчал, потер подбородок, взглянул на Кане — Хм... Ну... Ну, ладно! Я согласен! По рукам! Надеюсь, Ваши штрафники хоть на что-то годны, и не задержат моих парней... Атакуем вместе!

— По рукам — протянул ему руку наш капитан, и уже пожимая, добавил — Атакуем вместе... сегодня, и далее, до конца штурма... не так ли?

Лейтенант было дернулся чуть, но Кане крепко держал его за руку и улыбался, в итоге и Фаренг махнул рукой и засмеялся:

— Демон с Вами, капитан! Пусть так... Зря я не послушал Костыля, когда он говорил про Вас... вот и поделом мне! Покажите, где картечница? Заодно позицию посмотрим.

— А вот, пусть он — Кане ткнул в меня пальцем — и показывает. Раз сам починил, на мою голову. Чуть, видишь, с начальством не поссорил, щельмец... Выискался на мою голову. Иди, показывай лейтенанту, чего натворил! И ты — с ним, ты здоровый, если чего тягать там — поможешь. Еду им оставить — после придут поедят... Все, пошли!

* * *

Позавтракать нам с этим жирным боровом, именно его Кане мне дал в подмогу, не пришлось, зажевали всухомятку пару кусков хлеба с вяленым мясом Пообедать, впрочем, тоже не вышло. Сначала неугомонный Фаренг, дав пару очередей, вызвал обстрел шрапнелью. Потом внезапно, с какого-то затмения, надо думать, валашцы попробовали изобразить что-то вроде атаки. Мы разбежались по огневым, и даже пробовали пострелять по команде залпом — но абсолютно бестолково, ибо атаку остановили наши артиллеристы шрапнелью, да пришедший к тому времени заместо лейтенанта сержант-штурмовик с фланга от души радовался новой игрушке. После этого пару часов торчали в окопах, то расслабляясь, то снова по тревоге хватаясь за ружья.

Потом валашцы устроили нам гадость — имитировали атаку, и накрыли окопы шрапнелью и минами. Чорт его знает, что там, у драгун, а нам досталось изрядно — троих разорвало в куски, еще с десяток ранены осколками и пулями, мне дурацким рикошетом легонько отсушило руку, и хорошо, что в руку пришлось. Варсу посекло лицо камнями, еще кого-то контузило несильно. До обеда в итоге ладили козырьки от шрапнели, благо наши артиллеристы стали изображать что-то вроде контрбатарейной борьбы, валашцы в эту игру включились — и в результате этой артиллерийской дуэли нам ничего больше не прилетало.

Хорошо хоть ужин скомандовали рано, и мы, побросав, в общем-то, уже не столь и нужную работу, поплелись по блиндажам. Порция за ужином показалась больше обычного, а чай — просто изумительный. Решил, что с голодухи так показалось. Почти сразу после еды скомандовали отбой — ну, да, понятное ж дело, все уже в курсе — выспаться не придется. Завалился на свое место, и за секунды перед тем, как вырубиться, подумал — вот ведь, странное дело — откуда взялось сено под плащ-палаткой? Ведь не было же, а сейчас есть, мягкое и пахнет хорошо. Додумать мысль не получилось — тут же и заснул.

* * *

А просыпаюсь я, значит, уже не сам. Будит дневальный. Несильно пихнув сапогом в плечо, шепчет 'Подъем!', и к следующему. Гутен, бля, тебе морген. Темнотища, ночь еще... Быстро привожу себя в порядок, хватаю все, выскакиваю из блиндажа до отхожего места, там же рядышком уже приладили ведра с водой, ополоснуться бы наскоро, пока народу мало. Потом стою в сторонке, машу чутка руками-ногами, разминаясь. Не я один такой, к слову-то сказать. Пока перед блиндажом не так тесно, по-быстрому укладываю все барахло, проверяю гранаты в сумке. Вещевую, чуть подумав, перемещаю на пузо — какая-никакая, а все же защита будет, особенно если в рукопашке. Скатываю плащ-палатку в подобие шинельной скатки, перекидываю через левое плечо. Тоже, если что, немного поможет. Подумал немного, и, отойдя в сторонку, тишком переправляю из вещевой сумки в карман комбеза револьвер — не дай Боги, пригодится. Пока занимаюсь всем этим — бухнуло несколько выстрелов — заспанный дневальный буркает на чей-то вопрос, мол, всю ночь наши кидают снаряды и бомбы регулярно — спать мешают валашцам.

Вскоре весь взвод стоит, нестройной шеренгой, в широкой траншее перед блиндажом. Вышел Варс, с ним какой-то детина, размером со ждановский шкаф, в непривычной амуниции — ну, ясное дело, штурмовик. Ага, а вон еще с бокового хода вылезают, в таком же облачении. Кирасы, затянутые в ткань, похоже — чтобы не блестели и не брякали, что ли? Серьезные, с фартуком и воротником, на груди вроде как еще пластина дополнительно, надо думать, и спина прикрыта. Я такие кирасы видел на фотках про советских саперов-штурмовиков. Каску несет на локте, на поясе — кобуры с револьверами и гранатные подсумки. Наколенники и налокотники, устрашающего вида говнодавы, перчатки с крагами. Серьезный дядя. Да и солдатики его, а он, судя по поведению, командир — тоже выглядят внушительно. В руках короткие карабины с длинными траншейными магазинами, револьверы, гранат немеряное количество, тесаки. Вышли, десять человек, со старшим считая, тоже типа строятся. Сразу тесно стало.

Ихний вперед выходит, осматривает нас. Тут же тыкает в первого из наших:

— Барахло все тут оставить! Только оружие с собой!

Штрафник мнется, потом начинает копаться. Ихний командир дальше идет, повторяя про барахло. Злится уже, похоже. Но где-то в середине кто-то дерзко ему отвечает:

-Щас тебе! Железку мне свою отдай, тогда скину.

В тишине я, да и остальные, косимся — ага, низенький рыжеусый мужичок. Тоже скатка на плече, сумки на пузе. И морда злющая. Штурмовик осматривает наглеца, но вдруг, сплюнув, отвечает:

— Хрен с вами! Но если у кого что-то звякать будет — пеняйте на себя. Мои парни такого просто зарежут прямо на ходу — он чуть кивает, и ближайший штурмовик ловко демонстрирует длинную финку с вороненым лезвием — Так что дело ваше. Предупреждать не будут. Идем все вместе. Без команды, пока не дойдем до окопов — не стрелять. Кто струсит в бою — пристрелим на месте. Врага коли внезапно встретишь на подходе — штыком коли, по-тихому. И еще — там, впереди, разведчики наши. Не вздумайте их сдуру кольнуть — убьют сразу, они вам еще за стрельбу благодарности не выдали... Все ясно? Вопросы?

— Жрать дадут? — сам для себя неожиданно его спрашиваю.

— Че? — удивленно оборачивается шифоньер

— Жрать, грю, вашбродь, нам дадут? Или на голодное брюхо помирать пойдем?

— Жрать? — переспрашивает штурмак задумчиво, подходя и осматривая меня сверху вниз — Жрать вам дадут.... Там. На захваченных вражеских позициях. Понял?

— Так точно, вашбродь, как не понять...

-Еще любопытные есть? Нет? — Вот и славно. Сержант, готовьтесь.

Закручивается эдакая суматоха, Варс заставляет попрыгать, покрутиться каждого, у кого что-то звякает в сумках или карманах — заставляет безжалостно все вытащить и оставить — перекладывать нет времени. Фляги у кого неполные — туда же. Даже лишние патроны из кармана выгребает — выходит, у тех, кто не сообразил, всего по двадцать штук останется. Потом толпимся, накапливаясь в траншеях, у выходов с позиции. Пушки и минометы все бухают размеренно, раз в пять минут — то снаряд, то мина летит. Чорт, страшновато как-то... точнее сказать — не то, не страх, а этот, как его, адреналин попер Нетерпение прям. И по нужде вроде охота, хотя с чего бы, да и ходил только что. Окидываю по сторонам взглядом — через два человека справа — штурмак, слева чуть дальше тоже черепашка-ниндзя торчит. Воняет... ну точно, опять этот, боров жирный недалеко. А уж рожа-то, губу закусил чуть не по локоть. Ладно, ничего, где наша не пропадала — везде наша пропадала! Прорвемся, было бы куда...

Ну, вот. Пробегает сзади Варс, пиная, шипит:

— Пошли, пошли!

Ну, что ж, поехали! Стараясь не шуметь, про ножики штурмовиков все помнят, и за шутку не держат — вылезаем, и кое-как растягиваемся в цепь. Отстающих сержанты пинками-тычками-прикладом подгоняют. Вот теперь — страшно. Страшно, мать его в душу, очень. Переть почти километр по открытому месту — вниз в котловину и наверх, к валашцам. Ох, чего же мне дома не сиделось-то... Очередная мина воет где-то высоко, и потом бухает далеко впереди. Пушкари вообще как? Концерт без заявок завершать думают, или снаряды у них освободительные, и разберут, где свой, где чужой? С другой стороны — как только стихнет — ясное дело — пять минут — и всполошатся враги. А мы тут, как мишени в тире. Хорошо хоть, что в низинке туман небольшой. Идем, стараясь не шуметь, но песок и камни, кажется, оглушительно хрустят под ногами. Причем, сдается мне — под увесистыми черепашками-ниндзя — куда как громче... Так и хочется обругать гадов. Ох, ибатеньки, как же все же страшненько-то, как же помиратеньки не хочется-то, аж немножко тошненько...

Триста метров, пятьсот... вот уже триста до врага. Сейчас пойдет подъем, туман кончится и... Где-то впереди опять противно бахается снаряд. Мысленно поминаю снова наших артиллеристов, рассказываю им про их гинекологическое древо и межвидовые связи, но тут — опаньки! Уже знакомый запашок примешивается к утренней сырости. Очень характерный запах сгоревшего фосфора. Эвона оно чего! Под шумок пушкари и дымовуху бросили! Ага, туман, смешиваясь с дымом, отлично прикрывает нас... Это здорово!

Двести пятьдесят метров, двести тридцать, двести.... Стараемся идти тихо, получается не очень, но стараемся... Туман все же редеет, словно выныриваем из него... Сто восемьдесят, сто пятьдесят... Мммать твою!

Впереди слышен окрик — и тут же вспышка — выстрел! И тут же штурмовики слева и справа ревут:

— Вперед! Бей! — и, лишний раз напоминая — Разведку не тронь, в окопы идем!

Рвемся вперед, в горку, только сапоги по камням — чух-чух-чух... штыками куда-то в небо рассветом тронутое, целим, а адреналин этот из ушей на плечи льется... Вот ужо, только бы добраться, где же эти гады, ведь и силуэта не видать, чтоб стрельнуть... Мысль лезет — что-то не стреляют в нас! Один выстрел и все! Ясное дело, по тревоге поднимаются еще, но посты-то должны быть!

Внезапно почти передо мной возникают три темные фигуры — вовремя усмотрел уже знакомые лохматушки — разведка. А вот, кажется, и разгадка кое-какая — у всех троих — здоровенные арбалеты. Тут до врага метров пятьдесят, и, похоже, вражеское охранение валяется со стрелами в головах, или боится высунуться за бруствер... И это — хорошо! Еще тридцать шагов — вот видно уже линию, бруствер траншей, вот еще десять шагов... Все! Началось!

Спрыгиваю в пустую еще траншею, и тут же где-то сверху шарахает близко пушка — воет над головой картечь, бьет по ушам крик... Понеслось, плевать на все, вперед, вперед!

... Поворот, штурмовик отталкивает меня, идет туда граната, гулко бухает за углом, и мы втроем вываливаемся за угол — и тут же в дыму над двумя телами в серой форме — из-за следующего поворота тоже кто-то выскакивает. Два залпа сливаются, звяк какой-то, охает и сползает по стенке штурмовик, в дыму тоже кто-то валится, дергаю затвор, не то чтоб увидев, но чувствуя, как в десяти метрах от меня то же самое делает враг, но тут откуда-то из-под ног раздается пальба — это штурмовик чисто по-ковбойски, двумя руками молотит из револьвера — ладонью левой взводит курок и шарашит, как с автомата. И револьвер у него — страшилище, барабан зарядов на десять, наверное... И ведь метко лупит, гад — все, чисто впереди, завалились все прям мешками. Мгновенно оборачиваюсь — так, еще трое штрафников сзади, значит, нас в этот отнорок полезло шестеро с штурмаком... А, чорт! Пятеро. Тот штрафник, что первый выскочил, полулежит в углу совсем нехорошо. Ладно, вопрос, что со штурмаком. Дергаю одного из наших

— Давай, прикрой! — и, пока он вместе с еще одним нашим держит на прицеле угол, наклоняюсь к штурмовику — Ты как, железяка? Живой?

В ответ мне звучит матерная тирада, и штурмовик с моей помощью встает на ноги — на правой стороне груди в кирасе маленькая аккуратная дырка, но вроде держится. Стреляет один из штрафников — видать, кто-то жало высунул. И железяка тут же рычит:

— Вперед!

Бросаемся вперед... а вот хрен, назад! Из-за угла приветливо стеля дымную струйку, чуть не под ноги вылетает граната... Ушлые поцы, да? Хрен вам, мы и не таких на известном предмете видали. Едва успев утрамбоваться за угол, чуть не оставив глаз на чьем-то штыке, выдергиваю из сумки гранату, и выдернув шнур, кидаю в компанию к вражеской — пусть знакомятся. Тем более что фитиль у нас для гор, коротенький... Ну?

Исправно жахает вражья граната, чуть подтормаживаю рванувшегося придурка, так... Есть! Моя граната тоже исправно бахает — вот теперь надо вперед, за угол, на колено... Отлично сработало — неопрятных мешков на дне явно прибавилось, кто-то ворочается у дальней стены — на! Затвор, меня обгоняют остальные, и я оказываюсь в тылу нашего небольшого отряда... Добегаем до угла, попутно тыкая в лежащие тела штыками... Как же все-таки легко железо в человека входит, даже не по себе как-то, не приходилось мне еще так... Еще один поворот, тоже с гранатой, но впустую — никого... и дальше приходится остановиться — длинный прямой отрезок, и первый выскочивший из-за траверса чуть не получает пулю в башку. Едва отпрянул — и еще чуть не полдесятка пуль крошат камень стенки. Опачки, приплыли, походу. Судя по звуку, там метров тридцать, до следующего траверса или поворота... или просто баррикады в ходе сообщения... чорт разберет. В общем — не вариант. Да и, похоже, мы сильно вглубь ушли, этот ход шел от фронта в тыл. Чего дальше делать? Пока пытаюсь сообразить, штурмовик тыкает в нас, крайних пальцем и отправляет 'остальным помочь', остающимся велит готовить гранаты и начинает перезаряжать свою карманную картечницу.

Пока мы бегаем по этим траншеям, все уже как-то и стихает — успеваем разве что азартно закидать гранатами какой-то блиндаж с особо упорными защитниками. Не столько поубивали их, сколько поглушили, и несколько штурмовиков, скатившись вниз, устраивают там резню. Узнав в стоящем у входа в блиндаж штурмовике командира отделения, коротко докладываю ему о том, что 'наш' штурмовик ранен, и они сейчас держат ход. Тот в ответ кивает, и тут же отправляет с нами еще людей — пару железяк и штрафников. Когда добегаем, застаем одного штрафника трупом, а штурмовик сидит в углу и бинтует руку, матерясь. Зато и в проходе впереди кто-то валяется. По команде кинули с десяток гранат, больше для шуму, да на том как-то все и устаканилось.

Потом, правда, валашцы устроили артналет с дальнего фланга — ага, не очень-то и достать нас, выходит, минометами точно никак. Да и артиллеристы наши тут же стали критиковать в ответ — и довольно удачно. Ну, те самые пушки еще, что в самом начале лупили — временами поверх траншеи так и лупасят картечью. Это, от занятой линии, еще метров сто вперед — там скалы уступом небольшим — и в них и амбразуры, и опять траншеи-галереи, а вот по флангам — пушки эти картечные в казематах.

Но, эта вся радость нам уже не в этот раз. Мы, получается, на сегодня свое дело сделали.

Едва я, значить, решаю наладиться моментом, вкусить, значить, сладость виктории, и к фляжке тянусь — попить водички, как хрена там с два! Закрутилось опять — всех обобрать, посчитать, патроны и гранаты собрать... Ну да, правда-то, дело оказалось быстрое — не так много и перебили тут, взвод от силы. Наших потерь вышло тоже не сильно много — штрафников убитых тринадцать человек, и пораненных тяжело, кто сразу не помер, еще несколько, а легких сейчас тряпками перематывают и обратно в строй, несчитво, легкие-то. А панцирников и вообще всего двое загибли. Один в башку пулю словил, второго гранатами закидали, в клочья рваный, один панцирь и остался, считай. Отмоют, отрихтуют, тканью обтянут — и будет как новенький. Панцирь-то, не солдат — того только что не в мешке хоронить. А с 'нашего' штурмовика — смотрю — врач ихний, тоже в кирасе, только с медицинской сумкой на боку — тянет с груди пулю! Вот те и раз — похоже, неплохая там пластина-то дополнительная на груди стоит — патрон-то мощный, как с калашникова, даром, что пуля со свинцом — ан вишь — пробить-то пробила, да и все тут, выдернул ее врач клещами своими, и давай вату в дырку пихать. Потом перебинтовал, а этот отморозок, раненный-то — давай на себя обратно кирасу напяливать. Дальше воевать, значит, хочет. Ну, а раз такое дело и пока никаких команд нету — надо и мне с ним держаться — да и остальные двое из нашей группы как-то к нему подтянулись. Он посмотрел на нас, хмыкнул, да и не сказал ничего.

А потом вдруг началось. Замолотили пушки с флангов, картечь воет — башку не высунуть. От тех ходов, что вглубь обороны идут — орут, мол, в атаку валашцы полезли! Ну, оно ожидаемо, что уж. Вот только как встретить-то? Над бруствером так и шваркает картечь, щелкает по камням. Высовываться, чтобы пострелять — ну совсем не получится. А им тут и бежать всего ничего. Тут штурмовики орут, теснят нас, по группам разгоняют, по отноркам да блиндажам. Зачем это? Сейчас же попрыгают сюда валашцы — и как мы этих, гранатами нас закидают к демоновым родственникам. И ведь и пушкари наши не помогут нам — слишком тут близко. Вот и валашские пушки смолкли — подошли, значит, пехотинцы...

Только, тут опять неожиданность получилась. Звук-то только потом расслышал, да и не особо расслышишь с километра-то, в этом шуме. А вот пули — свистят приятно. В общем, пулемет наш заработал. Любо-дорого слушать. Представил я себе, что эта каракатица способна со своего тяжелого станка, да в опытных руках с километра сделать — и даже улыбнулся. Пусть и не с фланга, но очень хорошо пройтись может, особенно если плотной группой идут. Ну, да, правда что, потом выяснилось — это я немного поторопился. Враги рванулись несколькими группами, попутно забрасывая гранатами тех, кто засел в ходах сообщения — мы там еще троих черных и одного штурмовика потеряли, да раненых с десяток. Ну и одна группа пехоты плотно попала под пулемет — а остальные две браво так добежали, и в окопы ссыпались. Прямо перед нами. Только и видно как темные силуэты — шмяк, шмяк, и тут же палить по сторонам! Ну, и понеслось. Думать я уже особо и не думаю, тут только знай себе стреляй, успевай только выцелить, кто винтовку в твою сторону наводит. Пять патрон улетают, как и не было, толку ноль, а обойм нам, штрафникам, не полагается, да и подрезать нигде не удалось, валашцы в укреплении тоже все россыпью патроны держат. Так что дальше — по одному, прямо в казенник кидая. Хорошо хоть, на соседей опытных глядя, в зубах за пули еще несколько штук патронов держу. И тоже вся стрельба моя — бестолку. Потому что в горячке — мажу же безбожно. Когда предпоследний из оставшихся наготове патронов кидаю в винтовку, матерюсь и беру себя в руки. Выцеливаю нормально, хотя, казалось бы — метров пятнадцать всего до них! — и валю-таки кого-то, азартно палившего в нашу сторону. Еще патрон, последний. А уже и не надо. Штурмовик со своего карабина скорострельно добивает оставшихся, и мы бегом рвемся вперед, с винтовками наперевес — традиция тут такая, потыкать шампурами в валяющихся. Тут все благородно — лежачего не бьют, его штыком колют, до смерти. Попался, правда, среди нас и не-джентльмен, по голове кому-то прикладом с хрустом мерзким припечатал, мне аж позеленело внутри. На повороте сталкиваемся со злющими потным ребятами, что поодаль были — им повезло меньше, их сначала гранатами обработали. Еще двое раненых. Правда, из-за этого враги замешкались, и пулеметчик перенес огонь на них, оставив в покое залегшую уже первую группу. Так что и эти наши ребята справились. А тем, на кого первая группа шла, и вовсе повезло — так славно пулемет прошелся по атакующим, что они, кто жив остались, или к себе поползли, или в наши окопы сползли, где под приветливыми штыками и дулами и сдались без церемоний. Пять человек пленных, из них двое с ранениями. Поспешили ребятки в контратаку рвануть.

Удачно отбили, в целом. У нас в нашей стороне одного только завалили — с полдесятка пуль поймал, бедняга. А врагам мы выходит почти два взвода сничтожили. Снова с матюгами таскаем раненых-убитых на перевязку, смотрю — офицер какой-то, я его и не видел с нами — стоит у амбразуры и сигналит фонарем на наши позиции чего-то. А потом присматриваюсь — так это ж наш капитан — с нами шел, выходит. Вот уж не подумал бы... Ну, некогда смотреть было, опять искать патроны-гранаты, дохлых обирать. В это время командиры наши пленных допрашивают. Никаких зверств особых, разве чуть покрикивают мол, быстрее отвечать! А те и не ерепенятся особо.

Как уж потом говорили — через эту неудачную атаку — осталось в укреплении совсем мало народу — ихний командир решил, не дожидаясь ни приказа, ни подкреплений, отбить окопы. Да просчитался, и только солдат погубил своих. Ну, а уж под это дело наши решили...

Дальше, после того как приказали к атаке готовиться — и помню -то как-то странно, как в тумане. Как обухом, значит, и смотрю — у наших у многих такие лица, не от мира сего. Ну а черепашки, они привычно так — одно слово — спецура, приятно смотреть, только лучше бы издалека, и в кино.

А потом понеслось, и как выбило все из головы — вроде во рву оказались, и один штурмовик, матерясь, опустошал магазин своего карабина в амбразуру, пока второй заряд в ствол пушки пихал, а мы бестолково винтовками в стороны тычем, прикрываем, значить. Отчего-то невовремя вспомнилось высказывание Маргелова, насчет того, кто чего прикрывает и с каким результатом, но обошлось...

Дальше как-то стерлось, опять обывком помню — темные казематы, в дыму все, и перестреливаюсь я с какими-то уродами. Все мысль крутится — может, с револьвера лучше? — но понимаю, что ну его, игрушку эту. Потом они, дураки, гранату кинули. Это в кино гранату кидать хорошо. А в темном каземате — чорта с два — отскочила она куда-то чуть не обратно к ним, и все, толку-то. Я в ответ и кидать не стал — глупости это, только что сам себя взорвешь. А как кто говорить 'закатить' гранату — и вовсе не вариант — на полу ж чего только не валяется. И в темноте же и не увидишь. Отскочил подальше, уши больше берегу, хотя рикошет пошел противный, осколки мелкие, но неприятно будет, если попадет...

И снова провал, потом еще помню, в каземате каком-то, тоже дым вовсю селитренный, от гранат, горло щекочет мерзко, стою я, смотрю как уже свет пробивается через амбразуры — утро идет. Это вроде как отдых на полминуты. И тут вижу — в углу валяется. Кого ж это так, интересно? Подошел — ну, точно. Знакомая морда. Вон, и сам лежит — здоровенный детина с новеньких. Ему лицо как срезало, маской такой расплывшейся и лежит в углу. Неприятное зрелище. Зато у него гранат полная сумка была, и патроны — и это было хорошо

Дальше опять не помню нихера, и потом только уже — наверху, сразу за выходом боковым с укрепления. Лежим мы за штурмовиком, башку поднять не можем, а в этого штурмовика, что поперек валяется, в его кирасу, пули только — щелк! щелк! Чорт их знает сколько — а он, самое-то страшное — еще жив, штурмовик. К нам лицо повернул, со рта пена красная ползет, как рыба шамкает, сказать чего хочет — а нам его и не утащить даже. Потом прилетело ему в затылок, так и все. А после пушка, что дорогу прикрывает, начинает бить по соседнему укреплению, откуда по нам стреляли, и тут же уполаем мы обратно, и бедолагу этого утаскиваем, хотя его кираса, пожалуй, только на металл уже пойдет.

Очнулся я, так чтоб подряд помнить, только когда уже все завершилось. Сидим мы, в себя приходим, а на соседнем укреплении уже бой идет. Драгуны под все это дело, пока еще к нам по потерне оттуда валашцы пройти пытались — начали штурмовать. Им теперь легче — с нашего укрепления во фланг не ударят. Да и много их, и артиллерия помогает — снова эти длинные пушки выкатили, в низинку, где мы утром шли, и оттуда гасили амбразуры, да остальная артиллерия тоже, по главной позиции валашской сыпят хорошо. Тут смотрю — наши-то, тыловые — уже с нами. Барахло притащили, и жратву вроде. Разговоры идут — 'подкрепления прибыли' — и особенно штурмовики радуются. Да и наши тоже — с роты взвод считай целиком насмерть выбит, еще полвзвода пораненых. Нам свежее мясцо ой как надо бы, они наши пули себе возьмут. Но и остальные тыловики — хорошо. Тыл — это всегда надо, без него — никак. И, вот ведь встреча — кто бы подумал — кричит, распоряжается тот самый Костыль! Подмигнул даже, крикнул

— Каша наваристая, с мясом, солдатик, сейчас наедитесь досыта, бедолаги! — то ли вспомнил, то ли просто так, по доброте — а приятно.

* * *

Окончательно в себя начинаю приходить спустя еще минут... несколько. Постепенно как-то возвращается все... Звук, вкус, запах. Боль. Надо же, колено отбил крепко, и рука саднит, содранная. Посмотрел на руку — нате, экая же длинная и мерзкая с виду даже царапина на ложе винтовки — как паскудно и некрасиво вспорота добротно пролаченная поверхность. Обидно отчего-то стало, хоть и казенная, а все равно, стою, значить, ковыряю эту царапину, и, кажется, даже ругаюсь под нос нехорошими совсем словами.

— Это штыком тебя так. Молодец, отбил, ловкай ты, паря... — Это, значит, подошел какой-то пожилой дядька, кажется, из пехотных кто-то: — Не годятся, конечно, наши ружья по этим подвалам лазить, да зато вот когда на штыках резаться — то лишние пять вершков как раз хороши.

— Не помню, хоть убей — как-то ошарашено мямлю — Вот гранатой как кидались — помню, стрелял — помню, а на штыках — нет...

— Да ты, шельмец, и вообще, как я посмотрю, больно уж чистенький — Опачки, вот и начальство нагрянуло. Обернулся, принимая уставную стойку и исполнительно-выпученный вид. Так и есть, Кане и этот, как его бишь... Фаренг. Смотри ты, вырядился, в кирасе и шлеме... Неужто тоже со всеми перся штурмовать? Ну-ну... А капитан, тем временем, уже начинает злиться, есть у него это, то ли на меня так, то ли со всеми — заводится с самовзвода — Ты, стервец, поди, отсиживался где, а?! Струсил, поди? А ну, кто его, паскудника, в бою видел?! Отвечать!

Мне, честно-то говоря, немного не по себе становится — я ж сам не припомню, где я был и чего и как делал. Но вдруг раздается несколько голосов:

— Вашбродь, он с нами сначала был, стрелял хорошо, никому ихним высунуться не давал...

— Господин капитан, сей штрафник действительно в бою участвовал, за все время не скажу, но на начале боя со мной шел, потом в казематах потерялись уже...

— Точно так, вашбродь, когда эти в штыки полезли, мы как раз патроны все кончили, так он первого прикладом сшиб, чуть мне глаз штыком не вымахнул... а Бролт того уже внизу в пузо дорезал... а другой уж ихний, тот Бролта в грудь насквозь, сразу... А этот да, не прятался, вашбродь

Вот ведь. И впрямь, как напомнили — ну точно же, этот говнюк с оскаленной мордой, что пытался тыкать в нас штыком, в какой-то галерее, освещенной тускло, лампами навроде шахтерских. Может, и повезло мне, что сдуру, отбив штык, не стал колоть, а поверх ствола его двойным в башку прикладом угостил? А то застрял бы штык, и кончил бы я как этот самый Бролт. А так — точно же — мы потом еще вдвоем с кем-то лупили прикладами по спине сцепившегося с нашим валашца, ага. Нет, ну к чорту, надо в такие переделки лезть — штык отмыкать, да в руку, и пистолет наготове. Это тебе не в поле-лесу, или окопах резаться, тут надо посерьезнее. Чую, еще предстоит же нам, и похоже, не раз. Однако, пока я это вспоминаю, Кане смягчается.

— Хм. Ну, ладно. Все равно стервец и мошенник, ясное же дело. Но, раз так, то молодцы. Так, воины... — однако, новенькое что-то — с чего это мы вдруг не желудки, не скотины и не отбросы? А капитан продолжает: — На сегодня, пожалуй, все. Выставить посты и отдыхать! Мы свое сделали... не так ли, лейтенант? И даже больше. Надеюсь, валашцы не полезут еще раз в атаку, впрочем, наши артиллеристы готовы поддержать нас огнем, и бомбометы уже подтянулись в котловину. Так что, братцы — ОТДЫХ!

Ну, сказать, что услышав от Кане в свой адрес 'братцы', мы немного обалдели — это не сказать ничего. Стыдно, конечно, но 'Ура' я орал вместе со всеми, и вполне искренне. Впрочем, чего стыдного-то. В конце концов, мы действительно — все правильно сделали. Да и стресс снять, просто поорать. В бою-то, орут только раненные, и, надо заметить, страшно так орут. А остальные все больше рычат, да вскрикивают иногда, а чтоб орать, так ведь некогда.

Ну, поорали знатно, да тут же по казематам — он, значит, решил, что это мы опять в атаку пошли — и сыпанул шрапнели жиденько да с ружей. Да только бестолку.

А потом... сказка же просто. Сначала радость — разрешили обмыться, да еще и теплой водою — пусть и понемногу совсем, но, смочив сменную портянку чистую, обтереться хватило (засаднило повсюду — оказывается, поободрался-пообцарапался сильно), потом второй портянкой и вытерся — всего ничего, а почти как ванну принял. Посмотрев на прочих — тоже вылез в ров, оказавшийся теперь в тылу укрепления, в неуставном виде — полуголым, обвязавшись рукавами полуодетого комбеза по поясу, в сапогах на босу ногу, которые, впрочем, все тут же и поскидали. Тут уже вовсю хозяйничал Костыль — накладывал всем в миски нечто похожее на макароны по-флотски, только вместо трубочек макароны имели вид пластинок-ромбиков, эдакая разновидность лапши, получается. Получил и я свою порцию, дед еще и подмигнул:

— Ну, попробуй — как оно — тоже — 'Нормально'? Али, может — 'Жрать можно'? — и морда ехидная-преехидная. Запомнил, все таки, старый пень. Ну, да, я в ответ скалюсь искренне

— У вас, дедушка Костыль, поди и из топора если каша будет — и то съедят, да добавки попросят! — и отхожу я уже под веселый солдатский гогот, причем едва ли не громче всех ржет сам Костыль.

Присаживаюсь к своему взводу — смотри-ка — расстелены плащ-палатки, а на них — баклага и — вот ведь, гора нарезанного свежайшего хлеба. И ведь, когда беру его, понимаю — он же, сцуко — теплый! Стало быть, и полевая хлебопечка у нас есть. Серьезно у барона подходят к делу, нечего сказать. А в баклагах — винище, тут же все разливают по кружкам. За плащ-палаткой вроде как обычно мы присаживались в восьмером, и похоже, что хлеба, что вина — на восьмерых. Но сейчас ни одной полной плащ-палатки не найти. У нас пятеро, где-то шестеро, а где и трое. И все как-то притихли, сидим, озираемся — вроде как порядок такой, что лишнее на всех разделить вполне можно, да только радости немного от этого. Кружки-то все налили, да так и замерли. Я вдруг взглядом встретился с Боровом — смотри, жив-цел, хотя плечо перевязано и фингал на полморды наливается.

— Ну, что, братцы — вышел Костыль, да все на него взгляд и перевели — Вы, солдатушки, не грустите так уж об тех, кому сегодня бой был последним. Их уж не воротишь, а вы грустью только победу омрачите, и их ведь победу тоже — коли они с вами вместе были. Так что, братцы — а ну-ка, поднимем кружки, за павших! Слава героям!

— Героем слава! — Разом откликаемся, да кружку в пасть — кто и залпом, кто глоток. Думал, как обычно, кислятина — ан нет, крепленое, недурственный такой портвейн... Отставил остатки, ну и понеслась — звяк по рву стоит, словно тут взвод фехтовальщиков упражняется — умеет же Костыль готовить, чего говорить!

Однако, этот старпер не только по части готовить жрать, он, как выяснилось, и в ином мастак. Хрючим мы, значит, свои порции, а он расхаживает, да прям как по учебнику, во время, значит, поглощения пищи, чтоб на положительные эмоции накладывалось, шпарит нам политинформацию, про военно-политическую обстановку, опять про волосатые щупальца и душителя свобод.

— ...Вы, братцы, понимайте. Отчего у нас беды многие? Отчего налоги большие, пошлины сплошь — пока от Альмары до Вурца или, скажем Северной Марки довезешь воз сена — так половину в пошлины отдашь? А войны от чего, а? Вот чего в Северной войне делили? Чего там, разное чего разве, коли с одной стороны деревня под лесом, да с другой стороны того же леса — такая же деревня убогая? А? А то ж, братцы — многие беды от того что правители разные, законы у всякого свои, каждый себе тянет, а от того все ж вокруг только беднее — и кто продать, и кто купить желает... А уж налоги, кто как хочет ставит — вот и бегут людишки от одного к другому. А разве то хорошо? Ведь и коли сбежит кто — то все бросит, на новом месте все сызнова, с собой-то не много увезешь. А коли не смог? А неурожай если? И что — в нищие подавайся, только нищету и множить, пошел за лучшей долей, да нашел худшую. А коли и устроится — то что ж — в одном месте много людей собирается, оттого что только налоги там малые — а земля-то стольких не кормит! Тесно стает там, а оттого людишки начинают не от земли брать, а у друг-друга кусок рвать... Плохо все это, братцы! Нету этой беде решенья... разве только все земли соединить! Как встарь, говорят, было. Вот, братцы, с Валаша все и начнется. Никому не тайна, что богомерзкий тиран, князь Орбель Второй — самый главный враг сего объединения! Только он, погрязнув в своих черных замыслах, не дает создать всем миролюбивым государствам прочный и справедливый союз, и нести мир и процветание всем прочим, заставив всех правителей соблюдать общий закон. Только Валаш, наш главный, грозный и коварный враг, стоит на пути к общему счастью народов! И к вашему счастью тоже, братцы! Эх, и заживем же мы... кто доживет до победы, в новом мире! И закон станет для всех земель один, торговать станет проще, а значит богатеть станет простой житель! Земли в Валаше бесхозной много, отродье демонов Орбель — землю не берег, бежали от него люди, земли в запустение приходили. Земли много, работать на ней надо — разве плохо солдату после войны отдохнуть на мирном труде? Да еще ведь и денег нам барон заплатит! А уж славы и почета — точно будет! Кто иной — тот ведь сможет, поди, и в чины выбиться! Это в мир не так просто с солдата подняться куда, а по войне-то всяко бывает! Ну да, правда — и в сыру землю лечь можно. И тут ведь что, братцы? Тут ведь многое — от каждого зависит! Бей сильнее, коли быстрее, стреляй метче — чтоб враг в землю лег, а ты нет! Бей врага — победа будет!

Так, под патриотическую накачку Костыля, мы и отобедали, да потом еще и, как у нас, помниться, говорили — 'адмиральский час' отхрапели на солнышке. Да так, что нам потом сказали, что мы и атаку вражью проспали — правда что, окончилась та атака не начавшись, наши шрапнели чуть выступившее воинство загнали обратно сразу, капитан и будить никого не погнал.

После, правда, отдыхать не пришлось — таскали убитых на плащ-палатках, рыли в котловине подле новых артпозиций яму, да всех туда и стаскивали. Без разбору, надо сказать, свои, чужие — всех рядками уложили, лица прикрыли кусками каких-то тряпок, да после непродолжительной отходной службы и прикопали. Постояли все, строем, шапки скинув, да и ушли, оставив пару саперов ставить памятный знак. Вот эдак вот, просто и без изысков. Много набралось народу-то, всех с начала боев стащили — и выходит, грубо, под пару сотен наколотили с обех сторон. А уж вроде-бы, казалось то — всего ничего бьемся, и народу — тьфу, и война себе так — ни артиллерии серьезной, ни тебе пулеметов-автоматов. А поди ж ты. Что-то дальше будет?

* * *

Вечером, после ужина, куда как скромнее, чем обед, но добротного, да и проголодались не очень, я уже готовюсь к караулу — стоять выходило через час, все равно только заснуть и успею, так лучше уж пока чем другим заняться, и подсаживается вдруг рядом ко мне Костыль. И эдак, как психиатр какой в кино, пальчиком меня так в руку — тык.

— А скажи-ка мне, солдатик, чегой-то за присказка у тебя такая? Про кашу из топора? Не слыхал я ее ранее, а уж много шуток солдатских слышал...

— Неужто вы обидемшись, уважаемый дедушка Костыль? Я ж не со зла, не подумайте уж...

— Что ты, солдатик — аж руками замахал дед — Что ты! Наоборот, больно уж понравилась, вот интересно стало, откель такой сказ. Ты ж, говорят, с северных? Это у вас там такое?

— Так это ж сказка старая. Неужто не знаете, дедушко Костыль? Нет? Рассказать? Хм, ну, чего ж, мне не жалко, вот, слушайте...

Следующий день встретил нас дождем. Сначала мелкая морось пошла, потом усилился и к обеду лил вполне себе — не как из ведра, но промокнуть можно насквозь за минуту. Командиры ходили мрачные, потому на глаза им старались не попадаться. Но нет худа без добра — сержанты организовали сбор дождевой воды, и вскоре топили печь, устроив всем капитальную помывку и постирушку — атаковать нам сегодня все равно не надо было, а врага, коли и взбредет ему такая дурость лезть на штурм — мы и в таком виде вполне встретим, резонно заявил Варс. Да и артиллерия настороже. Правда, пушкарям приходится куда как хуже — их орудия и минометы стоят в котловине, в полуверсте от нашего укрепления. Они, конечно, уже растянули там тенты и поставили шатры — но все равно, условия совсем не те. Сдуру я сунулся с предложением отнести им горячего пожрать — кухня в укреплении пристойная вполне. Ну, и тут же конечно был к этому делу привлечен. И еще нескольких выдернули. Тащиться версту под дождем, по мерзкому мокрому каменистому склону вниз, а потом вверх, да с тяжелеными деревянными термосами на спине — совсем не сахар. У арты, правда, встретили нас радушно — у них там, в целом уютненько так, хотя и сыровато. Обратно пришли — а там уж кипит бурная деятельность — сержанты с одобрения начальства, нашего и пушкарей — решили устроить и им банно-прачечный день — и конечно, привлекли всех наших. Ибо бездельничающий солдат — потенциальный нарушитель Устава. Впряглись и мы, я все думал — после таких моих 'инициатив', с чего все и пошло — как бы мне не упасть на свой же штык в следующей атаке, раз пять подряд. Так ведь хорошо отдыхали парни. Однако ж — в массе народ одобрял, заявляя примерно о том, что мол, помытые и постиранные пушкари будут стрелять точнее и с пониманием. Налаживается, похоже, у нас некоторое боевое и повседневное взаимодействие. Ну, оно и понятно — вместе одно дело делаем.

А вечером эта мысль получила неожиданное подтверждение. За час до ужина, когда дождь уже кончился и стояла эдакая прохладная свежесть, все закрутилось. К штурмовикам, занимавшим у нас угловой каземат, пришло подкрепление, нам было приказано готовиться к новому штурму. В укрепление пригнали драгун, они заняли тыловые казематы — сразу стало тесно и шумно. Прикатили и две пушечки — те, что у драгун были, маленькие, наверху укрепления стали возиться саперы, оборудуя позицию для пулемета, подтянулись минометчики со своими каракатицами, кто-то шепнул, что и тяжелые пушки подтаскивают ближе.

Потом Варс проорал, чтобы мы готовились к ночной атаке, и 'выступим ближе к утру!'. Ужин задержали почти на час, и был он не особо вкусным — мы, оборзев, даже повозмущались, но притащившие бачки дневальные поведали, что на кухне просто ад с демонами, ибо жрать готовят на всех и кто хочет огрести половником — может отправиться туда лично. После ужина нас почему-то оставили в покое, только приперся какой-то интеллигентный лейтенант, судя по всему из инженерных войск — вежливо сгоняя нас, ходил и обмерял каземат, что то записывал в олдскульно выглядевшую тетрадку в твердом, обтянутом кожей переплете. Обнаглев, я выпросил у него торчавшую из полевой сумки газету. Чуть смутившись, лейтенант протянул мне газетки, и до отбоя я устроился под лампой на стене, в надежде получить хоть какую-то информацию. Увы. Понятно, чего интеллигент так засмущался. Газетка, всего-то из одного листа сложенного вдвое, с говорящим названием 'Слава и любовь' — была путеводителем по злачным местам здешней столицы. Кабаки, шалманы-рестораны, поприличнее и не очень, с описанием предоставляемого и намеками на не афишируемое, адреса прочих заведений без пояснений, бордели и объявления, так сказать, индивидуальные. При том не только от девок, но и от рестораторов, от сдающих жилье, торгующих всяким и прочее и прочее. Просмотрел, да и бросил — вот уж чего-чего, а это мне совсем не интересно. Всего-то полезного было, что пара статеек на первой странице — там, в основном, общегородские новости, по большей части прославляющие администрацию и порицающие отдельные недостатки. Да еще маловразумительная, по крайней мере — для меня, статья о болезни младшего рисского князя, в которой автор методом практически неприкрытого жополизания намекал, что старший князь — куда как лучше и выгоднее. Еще два листика — один другого краше. 'Старая Казарма' — юмористический 'боевой листок'. Узбекские сержанты и то искуснее шутят. А картинки — идеологически верные, карикатуры, как и положено — могучие солдаты Союза, Барона и Рисса — топчут мерзкую рептилоидную тварь, олицетворяющую Валаш. Другой листок, 'Распускающийся цветок', и того чище — натурально, сборник коротеньких эротических рассказов, при том весьма откровенных и подробных, да еще и с картинками, пусть и не совсем уж похабными, но вполне себе на легкую эротику тянут. В общем, не то чтиво мне досталось. Правда, товарищам 'Казарма' и 'Цветок' пришлись по вкусу, пришлось им вслух читать всю эту похабень. Вот ведь гадость-то. Эх, лейтенант.... А ведь с виду интеллигент, еще очки одел...

Как ни странно, Варс вскоре скомандовал отбой, как будто ничего и не готовится на ночь. Улеглись кое-как, вскоре же вставать, но Варс зарычал, чтобы отдыхали, как положено. Тем более что караулов не назначено — драгуны теперь заступают. Завалились спать, уже нормально, но вскоре кто-то из так и не заснувших всех разбудил — стрельба, крики, минометы и пушки забухали. Без команды стали готовиться, но влетел злющий Варс, и матерно велел спать, и без приказа не просыпаться. Потом, чуть остыв, объявил, что атака будет завтра, то, что вечером объявили — так специально, один из новеньких штрафников сбежал к валашцам. А ему особо и не препятствовали. Потому сегодня минометчики и драгуны будут валашцев пугать, и спать враг не будет. А вот мы — обязаны отоспаться, ибо завтра пойдем резать этих сонных котят. И так хищно улыбнулся, что мы ему сразу поверили, усвоили и отбились, даже не обсуждая особо услышанное.

* * *

Солнышко уже перевалило за полдень, припекать начинает, а мы все мнемся у этого чортова изгиба дороги. Первый рывок удался на славу — то ли и впрямь там все сонные были (а почему бы им там не быть такими?), то ли просто повезло — но дошли под прикрытием дыма без потерь, артиллерия вражеская открыла огонь поздно, и клала далеко за спину нам, туда, где мы были несколько минут назад. В общем, первые укрепления мы взяли наскоком. А дальше начался ад. Этот гребень, в котором и проходил перевал, был больше всего похож на пресловутый сыр — он был прорезан тоннелями, галереями и шахтами, с множеством выходивших наружу позиций, бойниц, амбразур. И наступать нам пришлось внизу, по прорезавшей зигзагами этот хребет дороге. Каждый зигзаг простреливался продольно одним, а то и несколькими орудиями, и поперечно прикрывался множеством огневых точек. Пулеметов тут больше не было — дистанция не та, по нам в упор били картечью такие же коротенькие пушки, что мы уже встречали в захваченном укреплении. Почему пришлось идти по дороге? А это наше дело — отвлекать. Штурмовики сначала пошли чуть выше нас, по склонам, пытаясь затыкать огневые точки — но перекрестный огонь быстро согнал их, хорошо хоть без потерь почти. А драгуны штурмовали укрепления в лоб, пытаясь, пока мы отвлекали на себя часть гарнизона, взобраться на вершины. Похоже, там у них не очень удачно идет дело — отвесные стены, взрывы — наверное, фугасов во рву, минометный обстрел, картечные пушки, гранаты. Уже через полчаса стало ясно — теперь они отвлекают и прикрывают, а идем вперед мы. И вот уже третий поворот дороги, мы почти пробились к географической, так сказать, точке перевала. Оба легких орудия разбиты, из их расчетов хорошо, если половина уцелела. У нас потерь гораздо меньше. Это и не мудрено — эти парни, плюя на все, гасили прямой наводкой, гранатами в амбразуры все огневые точки. Если бы не ювелирная работа минометчиков, бросавших ослеплявшие укрепления дымы, артиллеристы не продержались бы и пары залпов. А так, они, постоянно теряя людей, все же довели нас сюда. Сначала нам помогла дальнобойная пушка, из-за спин погасив фронтальные амбразуры — как в тире. Все же в Союзе артиллеристы обучены на отлично, ничего не скажешь. А дальше все легло на эти смешные пушечки. Первую так расчехвостили картечью, что непонятно — как остатки расчета успели убежать и уцелеть. Потом, уже по оставленному орудию долго и смачно какой-то фраер пулялся осколочными, и таки добил. А вторую пушку только что подбросило в воздух близким падением мины, убив на месте двоих из расчета. Грохнулась на бок, колесо в сторону, щит лохмотьями, отстрелялись.

И вот топчемся мы на месте, не зная, что делать. А из погашенных амбразур — лупит по нам всякая сволочь из ружей. Одно счастье — пушки там замолчали насовсем. Но стрелков не выведешь так просто. И толку, что дорога в эдаком углублении, метра в два стенки — от ближней стороны спрятаться можно — а с другой ты как на расстреле у стены. Хорошо хоть продольно не так много амбразур бьют — тут вообще негде прятаться. Так и сидим, а нас расстреливают, пули щелкают по камням, то кто-то свалится мешком, то заорет. Команды нету, и тут значит, такая злость меня берет — как рядом со мной кто-то свалился, что думаю — убьют, а я даже еще ни разу не стрельнул. Ну и давай, в нарушение всякого порядка, лупить в россыпь по замеченным амбразурам. Варс оглянулся, орет чего-то, напротив, с той стороны дороги, народ смотрит ошалело, винтовки к себе прижимают, пригибаются, как вражья пуля цокает рядом... Жалкое ж зрелище. Однако, кто-то рядом со мной вдруг тоже стрельнул, потом еще. На той стороне вдруг зашевелились, винтовки вскидывают — сообразили. И понеслось. Треск стоит, матерщина. Правда что — теперь-то куда как реже я палю, да и по убитому рядом шарю, патроны беру. И ведь — ослаб вражий огонь! Можно сказать, совсем пропал. Только я передохнуть решаю, Варс злобный нарисовывается, за ворот меня хвать.

-Ты чего устроил, сволочь?!

— Раз..решит..те, вашбродь — передавил же горло, гад, приходится немножко его за большой палец вразумить, классическим приемом — Огневое подавление, вашбродь. Подавляем врага огнем, не давая прицельно наносить нам урон.

— Подавление? — Варс от удивления даже не обрщает внимания на мою наглость по отдиранию его лапы от моего ворота — А дальше-то чего?

— А дальше, вашбродь — ...дальше мне очень хочется ему в лицо высказать, что я думаю о нем, как о взводном, у штрафника такое спрашивающем, об отцах-командирах, нас сюда загнавших, и об тех, кто, как обычно, в штабах это планировал. Но, увы, некогда — Короче, Варс. Нам патронов на некоторое время хватит. А потом — или патроны надо, или отходить. Вечно мы так не выдержим. Надо, если ничего не придумаем, уводить всех. А то выбьют, как рыбу на отмели.

— Отойти... Нет, браток, за это и вас, и меня пристрелят. Не объясню я им... А, ладно! — срывается он куда-то, а я продолжаю то, что и раньше — бить по амбразурам.

У винтовки, как бы ни странно это показалось, тоже есть настрел до перегрева. Примерно двести выстрелов — и все, гильза застревает или затвор клинит. Я об этом думаю, механически уже прицеливаясь, и пытаясь прикинуть — долго ли еще? Выходило — не очень-то. А потом... ну, положим, несколько винтовок от убитых и раненных осталось — не так и много нас побили, как казалось, просто страшно очень было, безответно когда. Но этого мало, тех винтовок — значит, враг возобновит огонь, и потери буду... надо что-то делать. Тем более что опять прилетела мина, хорошо хоть рванула над дорогой, поверху прошли осколки. Если прилетит к нам в дорогу — будет каша. Нет, так жить нельзя, так можно сдохнуть. Чего же придумать-то.

Но случилось чудо — начальство подумало за нас. Первыми появились драгуны, тащившие сумки с патронами. Потом — саперы. Они поступали просто — ставили лестницы к цоколю вдоль дороги, а по ним взбирались наши штурмовики, и ползли выше, к амбразурам, не обращая внимания на наши пули, свистевшие над ними. А дальше — эти парни, словно бессмертные, работали как на учениях. Один, махнув нам, чтобы прекратили огонь, одним прыжком доскакивал до амбразуры, и начинал опустошать в нее барабан своего устрашающего револьвера. Второй, подскочив поближе, по окончании стрельбы бросал внутрь что-то, похоже, склянку с горючей смесью, после чего внутрь летели гранаты — обычные и дымовые. В это время саперы подтаскивали мешок с песком, и сразу после взрывов гранат, а пару раз успев и до них — затыкали амбразуру. После чего штурмовики скатывались вниз, а саперы еще некоторое время оставались, забрасывая поверх мешка камни покрупнее. Быстро и слаженно эти ребята заклепали почти все амбразуры, кроме нескольких, расположенных уж слишком неудобно. Но и перед ними сложили бруствер из мешков и камней, так что из винтовки с тех амбразур нас тоже не достать. Потери — минимальные. Один штурмовик таки словил пулю в спину с противоположной стороны, и так и остался висеть на камнях, еще двое чего-то намудрили с гранатами, или внутри что-то сделали — в общем, рвануло неудачно, свалились вниз, и один уже не встал. Впрочем, саперы все равно заклепали амбразуру. Самим саперам досталось под финал уже — откуда-то сверху полетели гранаты — нескольких поранило.

А мы тоже уже не сидим без дела. Понаблюдали было этот цирк Дю-Солей в милитаристком колорите — как тут прибегает Кане, начинает орать, и понеслось. Внаглую, не руками как-нибудь, а прямо четверкой лошадей — притаскивают дальнобойную пушку — ох, серьезная она вблизи, зараза, даже как-то помощнее советской трехдюймовки, той что тридцатого года. Отцепив передок, едва разворачиваем ее в узком канале дороги — только-только места хватило — длиннющая! Лошадок в тыл, дальше руками — ну и началось... Вот уж теперь амбразуры щелкают как орешки — и снаряд тут такой, что в большинстве случаев доктор, то есть саперы-акробаты, уже не нужны — с концами. Грохает внутри смачно, и, похоже, обваливает частично. Но и мы не спим, помогаем, прикрываем — тут и миномет подтянулся, дымом забросал, и выкатываемся мы в следующий поворот. Гасят пушкари и тут амбразуры продольные, и тут приказ — останавливаемся. Саперы дочищают амбразуры, и начинают строить поперек дороги баррикаду, пушку мы помогаем откатить назад, там ее уже ждут лошадки — ну, правильно, таким орудием рисковать нельзя. С тыла навстречу пушкарям бегут штурмовики — вчерашнее подкрепление — до того их почему-то в резерве держали.

Выдохнуть мы не успеваем. Кане орет, чтоб все слышали, благо все скучились на повороте дороги, тесновато даже, про миномет и думать не хочется...

— Так, воины! Не расслабляйтесь! Драгунам — держать на прицеле гребень — сейчас пехота их полезет, сверху в нас стрелять и гранаты кидать! На пушки не рассчитывайте особо, они помогут, но в меру! А остальные — вперед, на склоны — и на штурм! Выкурим валашцев из их нор!

— Штурмовики, вперед! — подхватывает его призыв лейтенант Фаренг — Поджарим их, братцы! Смерть врагам!

Глава 5

Поначалу я, как, пожалуй, вскарабкался по лестнице на склон, так и опять в некое умственное оцепенение впал. Как при атаке на укрепление давеча. Словно в тумане, тут помню, тут не помню. Вот наверх карабкался — помню. Еще подумал, обратно, как же погано в горах бегать — не поймешь, то ли под ноги смотреть чтоб не переломаться нафиг, то ли вверх где враги, чтоб стрельнуть успеть. Как выбрались на гребень — не помню, вроде гранаты кто-то кидал — то ли в нас, то ли наши. Потом, конечно, в спину нас с того края сыпать стали, но тут уж помню артиллерия ювелирно сработала — повесили над ними шрапнели, миномет туда отправил парочку — и все, как не было.

А вот дальше провал какой-то, только потом помню — мы в свежеотбитой траншее, в камне вырубленной, под ногами валяется кто-то в сером, и на нем стоять, жало высовывать на посмотреть удобно, хотя и не рекомендуется долго светить мордой — только что шмякнуло противно, и один любопытный с пробитой башкой отвалился и сполз по задней стенке окопа. Но высовываться приходится — иначе провороним атаку, или еще чего. Тут штурмовики бегут и с ними эти парни — огнеметчики. В черных кожаных плащах, в масках типа противогазных, тащат баллоны здоровенные, похожи на сварочные-кислородные, разве покороче. Револьвер на поясе небольшой видать, ножик, а больше оружия и нету, кажется.

Следующим куском память выдает — с вражьей стороны жирный, густой дым валит из одного каземата, стрельба, а в траншею к нам вваливается, с воем диким, огнеметчик. В пламени весь, горит, как танкист, пожалуй, а то и пострашнее. Кататься начинает, а мы стоим, оцепенев, что делать не понимаем. Потом, не сговариваясь, кинулись тушить его плащ-палатками, да чем попало, чуть друг-друга штыками не покололи, сразу не догадались винтовки бросить. Я уж подумал, что хрена мы потушим огнесмесь — а явно же она на нем горит, ожидал, что там что-то вроде Ка-Эс нашего. Однако, нет, забили тряпками, потушили.

— Снимииии! — воет огнеметчик, перчатки снять пытается.

Варс тут откуда-то, нас растолкал, и ну сдирать с огнеметчика его спецодежду, ну мы как могли, тут же впряглись помогать, ну или, по крайней мере, не мешать. Я, конечно, как-то внутренне ожидал совсем нехорошего — как все эти смеси прожигают тело до костей видал. Даже подумалось, что гуманнее может быть будет добить беднягу. Однако ж, не так страшен чорт, как его бабушка. Сорвали мы с него, значит кожан — я думал лохмотья — ан нет. Целый. И под ним — все цело. Вот только руки и морда, да шея — что из-под обмундирования видать — аж ярко-розового цвета, мне напомнил этот цвет мыло 'Земляничное', из пионерлагеря. И опухает, отекает все это на глазах — руки раздулись, на морде глаза как у монгола стали, губы как у негра...

— Пуля... в баллон... я только начал жечь, а тут пуля... — А Варс ему льет с чьей-то фляжки воду на лицо и на руки, потом и пить дал...

Потом, вроде бы, как увели его — сам пошел, только слепой уже — глаза отеком закрыло начисто, тут прибегает злющий, как тысяча демонов лейтенант Фаренг — и гонит нас всех в атаку — а вот так просто — вперед и взять штурмом... Револьвером машет а в глазах прямо написано, что если кто не пойдет — то пристрелит, и все тут.

Ну, а дальше у меня вдруг это все помутнение и кино отрывками заканчивается. И то сказать, не вдруг. Как мне из спины впереди бегущего штрафника в морду кровищей плекает, да под ухом что-то с шипением пролетает — тут в память-то я и прихожу значит, насовсем. И сразу как-то так жить захотелось, навроде того, как, я думаю, щенку хочется, когда его детишки топить несут. Ясность в мозгах образовалось, вместе с легкостью в теле. В полсекунды как-то ухитряюсь панораму вокруг усвоить — лупят по нас на все деньги, а впереди еще бежать и бежать. Ну, не буду врать, что спотыкаюсь — нет, просто падаю на землю. Чтоб в меня не попали. И не убили. Падаю, и к земле... то тоже сказать — к земле! — к камню поганому, ни тебе ямку вырыть ни за бугорок откатиться — прижимаюсь. И в голову лезет всякая божественная матерщина, мол, Господи, Мать твою, богородицу, разэдакую Деву Марию, со всей ее родней, и с твоими бляцкими Апостолами, в три хера да через пень! Если ты есть, Господи, то сделай так, чтоб меня не убили, а то очень мне обидно, и жить хочется! Господи, ну что тебе, суке такой стоит?! Один же хрен, что я, мелочь — не все ли равно — убьют или нет? Ну так сделай же, чтоб не убили, Господи, Христом-Богом тебя молю, падла, слышишь?!

И самое то что стыдно и обидно — вот ведь, память то не пропадает, все я это помню и понимаю, а сделать ничего не могу. Вроде даже эдак трясет меня немного, несильно, но я-то чувствую. И пот липкий по морде... Не, погоди. Не пот. Это ж юшка с того неудачливого, что впереди меня бежал... Да, дед не зря шутил, что в атаку как выскакивать с окопов — всякий норовил поскользнуться... Стираю ладонью с морды кровищу — и словно выключатель кто повертает — успокаиваюсь, как не было ничего. Ну, только стыдно, что всяческий опиум для народа в башку полез, но ладно. Никто не видел, кроме меня — значит, и не было — а с собой я договорюсь.

Однако, вопрос встал — что дальше-то? Озираюсь — эге. Это, выходит, я прилично пробежал. До наших-то чуть не вдовое дальше, чем до ихних. А атака, как и следовало ожидать, уже все. Захлебнулась. Отчасти — кровищей собственной. Кто назад убежал, кто убитый, кто раненный лежит. А кто как я, притворился, и выжидает. И таких немало, я так думаю. Только радости-то мало — мы как на ладони в общем-то тут. И самое паршивое начинается через некоторое время, когда наши начинают отползать в окопы. И понеслось — выстрел, крик долгий, и ведь даже не добивают, гады. Один минут пять орал.

Вскоре оптимисты кончаются, а мы, остальные, значить, лежим, ждем. Темноты ждем — чего еще. Ну или новой атаки, хотя вряд ли. С казематов напротив так по нас сыпанули, что шансов дойти нету. Начинаю осматривать вражеские позиции — ага. Траншея, как у нас, в бруствере бойницы, там иногда мелькает кто-то. Но постоянно не маячит — ясно, там только если мы в атаку пойдем, повылазят стрелки. А вот чуть справа — эдакий каземат в скале вырублен... или пристроен, не очень ясно. Узкие плоские щели амбразур, и оттуда щетинятся стволы винтовок. И самое мерзкое, что вроде бы и пушка там есть, коротенькая, картечная. Хочу я рассмотреть поточнее — потому что если пушка там, а она наискось во фланг стоит — то никакая атака у нас тут не выйдет.

Вот только тут случается совсем нехорошее — видно, пытаясь смотреть, шевельнулся я неаккуратно — заметили меня. И тут же выстрел и пуля в камень рядом — щелк! — и в рикошет. Хорошо с торопей промазал, гадюка. Только я даже обрадоваться не успеваю — как от траншеи — бах!-щелк! — еще один Ли Освальд, мать его, нарисовался. Думать-то тут некогда — и я рывком вскакиваю, да перебежкой метров пять-семь вперед, падаю — тут же залп нестройный! Ну, да — я их пока обманул, тут дело такое же, в общем, как и с автоматчиками. Не успеют прицелиться, как я уже упал. Да еще тут — перезарядиться все же им надо. Ну и под это дело я еще рывок делаю — вот только тут уже не гладко пошло — ушлый кто-то там есть — только я рванулся — как выстрел и свистнуло совсем рядом, воздухом по щеке чувствую. Подловил, гад, чутка лажанул, а так бы все. Ну и рывок снова, а падая уже успеваю подумать, что вот дальше-то точно кранты — теперь этот чортов снайпер не облажается.

Ну и наверное, от мыслей таких, я еще до того как упал, так винтовку бросил, и хвать лежащего, кого-то из наших, и на себя его наваливаю, вроде как щитом загораживаюсь, да так и затихаю. Это уж потом я понял, что мне повезло — там небольшая совсем выемка а, водой за годы что ли промыло или вроде того. Да сверху меня этот бедняга прикрыл, убитый. А может, кстати, и не убитый еще был, раненый. Не знаю. Только, уже через пять минут в нем, наверное, с полсотни пуль было, и с него на меня потекло. Потом звякает что-то недалеко — и взрыв — гранаты кидать стали. Но тоже бесполезно. Потом все унимаются, только один, особо азартный кто-то — садит и садит в труп и около — шмякает, щелкает и воет-шипит рикошетами. Размеренно так, обойму за обоймой. Потом, наверное, пришел к нему командир и надавал по шапке — перестал стрелять. Только я так и лежу, не шевелясь — словно чувствую, сколько глаз поверх прицелов на меня смотрят.

Так еще с час проходит. Мокрый я уже весь, от того что натекло с моего спасителя покойного. Мерзко оно течет по телу, прилипает — а и пошевелиться особо никак. Затек весь — понимаю — нет, не протяну до вечера. А ведь, кроме того — еще полчаса — и я не то что побежать — поползти с трудом смогу — онемею весь. Вспомнилось, как лежали еще в первый раз, на поле — нет, там лучше было! Только еще подумал, что, наверное, тут сейчас ни минометы ни пушки наши не помогут, не накроют врага, какие бы они мастера ни были, наши пушкари — а тут больно уж мало расстояния промеж позиций, да и не пристреляно совсем. И тут понеслось — как началась от наших пальба! Только не из ружей — влупили из гранатометов. У штурмовиков в подкреплении несколько человек было с такими, и у драгун — тут, похоже, всех их вместе собрали. Гранатомет здешний штука специфическая — нету тут ограничений и Конвенций всяких — потому пуляется он весьма полновесной гранатой, а на мой вкус сказать, так оперенной миной, и в общем, довольно солидное оружие, если грамотно применять.

А наши штурмовики — ребята грамотные. Шарахнуло спустя секунду по вражьим окопам знатно. Может, и не сильно побило врагов, но испугало точно. И спустя секунд десять — еще залп! Жаль, мне не видать, как оно, не рискую я высунуться все еще. А с третьего залпа грохнуло как-то меньше, но потом чую запах знакомый, от дымовых, красным фосфором тянет. А там еще залп — осколочными, по звуку судя. Ну, тут уж, думаю, пора решаться... И, с пятого залпа сразу — сбросил своего спасителя с себя, жало сусликом высунул — огляделся. Прежде всего, в поисках винтовки своей — если я без нее вернусь — то проще здесь пулю поймать. Только она-то вот, рядом лежит, цоп ее сразу. Да только, мне бы бежать надо, тем более вижу уже, как одна фигурка вскочила и рванула к окопам нашим, и выстрелов по ней нету — да только взгляд за другое зацепился. Вот вижу я, что пока я пару перебежек дал — вот уже считай и передо мной этот гадский каземат торчит. Дымовые хорошо положили, хоть они и маленькие эти мины, но дым дают исправно, жаль, недолго наверное. А второе, что примечаю — метрах в трех впереди — валятся убитый штурмовик-огнеметчик. Наглухо, с-под башки темная лужа натекла, руки раскинул и ногу под себя поджал — на бегу сразу свалили. А рядом с ним, чуть в стороне — валяется его этот баллон. И чего-то думать я и не думаю, а в два прыжка туда шасть, и упал, баллон за ремень, к нему приделанный, цапнул, и за штурмовика, как за бруствер, улегся. И смотрю я на этот бляцкий каземат, и мысль у меня уже только одна — пока дымовые догорят — успею ли я разобраться, как с этим фламмваффе обращаться? Потому что, очень уже так хорошо понимаю такой, с позволения сказать, нюанс. Раз уж я не побежал к своим, то теперь точно убьют, если не справлюсь

Вблизи эта вундер-вафля оказывается совсем уж непонятной. Сам баллон, здоровенный и тяжелый — внутри плещется жидкость. Как его брать-то? Ага, смотри-ка. Вот — вполне понятная пистолетная рукоять, а перед ней еще одна, напоминают такие же у гранатомета, семерки. А здесь — однако, вполне себе солидный, деревянный, пролаченый приклад снизу. Получается, его, как гранатомет — на плечо надо класть? А приклад-то зачем такой могучий? Хотя... отдача же должна быть. Значит вот так... примеряюсь — а ничего, удобно так лег... Напротив морды на баллоне деревянная обкладка приделана, а прямо впереди — весьма удобные прицельные приспособления. Удивляет только, что слишком низко они смотрят, вряд ли струя так уж по прямой летит. Ладно, что там дальше? Осматриваю спереди рыло этого адского агрегата. Однако... Тут все совсем странно и непонятно. Снизу, прямо над пистолетной рукояткой — массивный цилиндр торчит. Посмотрел — глухой спереди, видно, что вроде как завинчивается крышка, но руками не открутить никак, инструмент нужен специальный. Глянул на лежащего поодаль убитого огнеметчика, потом на дымовуху — нет, не вариант сейчас его обшаривать, да и вряд ли он не подготовил к бою свое оружие — значит, нам эта крышка и не интересна... Итак, что еще тут есть? А ничерта, в общем-то, больше и нету. Над этим цилиндром смешно изгибаясь чуть вверх, торчит из баллона перфорированная трубка... нет, это кожух, а трубка внутри. Вот оно значит, откуда огонь идти должен. А вверх — чтобы мне не надо было баллон задирать высоко. Однако, непросто из этой штуки куда-то попасть, мне кажется. Ну, ладно, с этим понятно, дальше-то что? Как эту дрянь в действие привести? Осматриваю рукоятку — ага, вот внизу торчит рычаг — то ли предохранитель, то ли взвод, как на ракетнице. Спусковая клавиша, тоже ясно. А еще торчит чека — судя по всему, блокирует как раз этот рычаг снизу. И больше — ничего тут нету. По идее — должен же быть какой-то запальный патрон, или как? И где он, куда его совать? Или он и есть уже в этом цилиндре? Затравлено эдак бросаю взгляд на вражеские позиции — дым вроде как слабеть начинает, все, время выходит. Становится очень страшно и руки вдруг вспотели — неужели все, звиздец? Ой, чего-то не хочется... Может, рвануть к своим, пока дым? Оглядываюсь на наши позиции — нет, далеко, поздно! И вообще, в конце концов — чего я теряю? Все одно я тут животное, штрафник и смазка для штыков. Такую жизнь и не жалко за Родину отдать. Так что — фиг вам всем, сдохну героем, если что, еще в школе мечтал стать пионером-героем, как Павлик Морозов... или нет, Леня Голиков? — да какая, нахрен, разница теперь... Значит так, еще раз — этот парень явно бежал сюда не в шашки играть и не чай пить. И он не новичок был, не лопух. И знал наверняка, что времени ему будет — секунды. Не его вина. Что не добежал, то война, бывает. Значит что? — Значит, оружие у него в полной готовности, в минимально необходимом безопасном положении. То ест так, чтоб само не бахнуло, но быстро можно было воспользоваться. А как им пользоваться? — А это и дурак поймет — 'выдерни чеку, прицелься, нажми на кнопку'. Наверное. Если не так, я, пожалуй, и понять этого не успею.

Додумываю я это все в какие-то секунды, все всматриваясь в начинающую слабеть дымовую завесу. И вдруг как-то понимаю и ощущаю, что, пожалуй, далековато я от каземата нахожусь. Тут метров тридцать пять-сорок. А мне бы вдвое ближе, мне так кажется — вряд ли эта штука далеко плюется. Ох, и стремная же работенка у этих парней! Однако, тут уже мной овладевает какой-то дурной азарт — уж наверняка, так наверняка — если не выйдет, то точно пристрелят, ну и все. И, взвалив на спину булькающий баллон, я быстро ползу вперед, благо по камню ползти просто. Вот уже остается метров двадцать, по-моему, достаточно. Чуть выдыхаю, стараюсь восстановить дыхание, вдох-выдох, вдох, задержать, выдох, задержать... еще раз... Так, ну, что там у нас?

Дымовые гранаты прогорают почти одновременно — вот эти смешные цилиндрики фырчали и дымили — а вот уже последние клубы дыма оторвались от них и поплыли в сторону, не отрываясь от земли, а из самих гранат только тянутся плотные белые струйки дыма. Еще секунд десять — и все снесет в сторону, развеет — и останется тут у них перед позициями веселая мишень с пиротехническими эффектами. Так, к бою, ребятушки. Поудобнее уложил баллон на плечо, приноровился, прижался щекой к дереву. Ну... Выдернул чеку, теперь что? Рычаг вжимаю в рукоятку... ага, щелчок и спусковая клавиша чуть подается вперед — встал на взвод, отлично! Вдох-выдох, успокоиться, а то чего-то колбасит, руки подрагивают и в пот бросает. Вот и последние клубы дыма сносит, видно уже щели амбразур. Пора.

Прицеливаюсь в ближайшую амбразуру, вжимаю поплотнее в плечо приклад, ногами раскинутыми чуть ерзаю, упираясь — чорт его поймет, какая отдача будет. И плавно так на спусковую клавишу, ну... Щелчок громкий, капсюль... и все?! Осечка? А запасной патрон...? В этот момент фукнуло что-то и зашипело. Потом зафырчало, и вверх, сквозь дырчатый кожух выметнуло факел желтого пламени, почти без дыма. И больше ничего! Вот чорт! Это поджиг, а как же струю дать?!

От траншей и из каземата раздается крик, я бы даже сказал, вопль. Грохают выстрелы, где-то рядом щелкает, сверху с визгом пролетает пуля. Вспоминаю обваренного огнеметчика — нет, мне тут не светит, на мне такого плаща нет, меня сразу зажарит. Сжимаю зубы, решив, что уж и хрен с ним, вот только почему эта тварь не работает?! Хоть бы напоследок, что ли, отжечь тут... Пытаюсь удержать прыгающую мушку на амбразуре — меня, оказывается, уже трясет всего. Снова где-то выстрел, и совсем рядом летит крошками камень. Сморщившись, едва только чтобы совсем не зажмурясь, и начав тихонько подвывать на одной ноте, все еще пытаюсь держать на прицеле, уже даже думая про себя — ну, давай уже, только чтобы лучше в башку, чтобы сразу...

Внезапно раздается звук, словно откупорили шампанское, что-то вылетает вперед и вверх, и вдруг баллон ощутимо толкается в плечо, а из дырчатого кожуха вырывается, как-то завораживающе разматываясь, черно-оранжевая струя. Спустя мгновение я чувствую, как нарастающая отдача начинает задирать оружие вверх, и раздается какой-то натурально животный, не то рев, не то вой, от вылетающей струи. Мать его так, уже забыв все, пытаюсь удержать этот антипод огнетушителя, стараясь, словно краскопультом, 'покрасить' уже невидимые мне в черно-оранжевом занавесе амбразуры. Кое-как, вверх-вниз, сдвигаясь — секунда, две, три... Ф-ф-фффватит? Отпускаю спуск и... И ничего. Чорт, чорт, чорт! Этот сволочной аппарат, похоже, рассчитан на один выстрел, зато долгий! Спохватившись, продолжаю жечь каземат, и не понимаю, кажется мне, или на самом деле слышу сквозь рев струи человеческий вой? Или это сама струя меняет тональность, скоро все, закончится? Мелькнула мысль попробовать перенести на траншею, но решил не рисковать, вывернется еще отдачей, давит-то сильно, словно и впрямь мощным огнегасом работаешь. Вывернется, и меня самого же обольет. Вдруг в каземате что-то грохнуло, и еще чередой так, так я и забыл об всяких мыслях, давай туда подбавлять. А тут уже и сам этот керогаз вдруг зафырчал, как автомат с газировкой, затрепыхался, толкаясь, а вместо струи полетели какие-то плевки и всполохи — точь-точь растапливаемая паяльная лампа. Потом и вовсе засипел и утих, секунды через три и факел над стволом погас. Ну, вот и все. Дело сделано.

Отбрасываю я с плеча раскаленный баллон — если бы не деревянная накладка — сжег бы себе я щеку, и устало приподнимаю башку — ощущение — словно вагон на скорость разгружал. Пот именно что льется, правда не трясет уже совсем. Осматриваюсь слегка вокруг. Прямо передо мной — каземат, с него дым валит, жирный, черный, внутри огонь, и много где местами и снаружи догорает с копотью. И не казалось мне — кричит там кто-то, только уже все тише. Еще раз вдруг грохнуло, вроде даже вспышку видать и что-то в воздухе пролетело, из амбразуры что ли, выметнуло из всех щелей вместо черного — белый дым, а потом опять черным повалило. Вот так, хлопцы. Переваливаюсь я чуть на бок, устало перевожу я взгляд на убитого огнеметчика, и вслух уже говорю:

— Вот так, паря. Все-таки мы их сделали... — и на траншею смотрю, а мысль вертится, что вот огнеметчиков в плен не берут точно, да и какой тут плен, а я как даже не мишень, а не сказать что. Да только наплевать уже, сил нету совсем.

Только я тут понимаю, чего-то не так вокруг. И вообще, я жег каземат секунд десять, наверное — неужели не смогли меня подстрелить? И соображаю — а ведь стрельба вокруг идет. Только не в меня, а вообще. Наши кроют по ихним. Оглядываюсь — ба, вот уж не ждал. Все пространство ожило — повскакивали, кто лежал живые, с траншей еще лезут, причем не только наши черные и панцирники, но и драгуны, орут, вперед бегут, стреляют. Ай, молодца! Может, и уцелею, не до меня станет? Вот только сил ну совсем нет. Просто переворачиваюсь и опускаюсь ничком на землю, прямо мордой в пыль, на холодный камень. Все, бензин кончился, батарейки сдохли. Не троньте меня, дайте полежать.

Хрена там. Тронули. Я и поплыть не успел — топот сапог рядом, хватает кто-то меня за плечо, переворачивает. Драгун, дышит в харю мне чесночищем, поганец:

— Эй!... Жив!

— ..Жив — поняв, что покой нам только снится, встряхиваюсь, и тянусь за винтовкой. Да и, странное дело — секунды всего — а усталость эта внезапная, вроде как и прошла. Отираю пот с пылью с морды, еще раз башкой встряхиваюсь — не, нормально уже...

— А этот? — оборачиваюсь, а там штурмовик стоит над убитым огнеметчиком, за плечо его взял.

— Этот — все. Убит. Сразу, наповал.

— А... А жег кто? Он?

— Я. Как он тебе жечь будет, железяка? У него ж башка прострелена.

—

Драгун толкает меня в плечо, и тут я соображаю — это ж их лейтенант, как его, суку, Фаренг, что ли. Ай, да и плевать — куда меня еще дальше отправят-то? Но штурмовик только фыркает, и вдруг махнув револьвером, бежит вперед. Драгун срывается за ним, мимо пробегают еще двое драгун и штурмовик — они сзади стояли, я их и не заметил. А я так и остаюсь, как дурак, сидеть в пыли, между мертвым огнеметчиком, и все еще пышущим жаром использованным баллоном.

* * *

Сидел я так, секунд десять, наверное. Пока уже не осознал глупость своего состояния. Да и, вообще-то — как бы опять этот дуболом, Кане, не прицепился, что мол, я отсиживаюсь. Мне проблем не надо. Встал, отряхнулся даже зачем-то, винтовку подхватил, ремень на руку намотал, чтоб не потерять. Револьвер в кармане нащупал, гранаты проверил — и вперед. Добежал до траншеи, у входа в каземат, спрыгнул, и тут же отскочил — жаром оттуда тянет. И запашок. Прежде всего — забытый запах горелых нефтепродуктов — аж плакать захотелось, ностальгия не к месту накатила. Ну и горелым мясом, как без этого. Да уж. Один вон обгорелый у выхода лежит. Ну к черту, не пойду туда смотреть. Да и незачем, поди. Побежал, петляя по ходу, вперед — там где-то стрельба еще идет. На ходу все примеривался — снять штык, да ружье за спину, и револьвер все же вытащить? Нет, не стоит — в траншеях с ружьем все же лучше. И штык длинный пригодиться может. Словно в подтверждение вываливается на меня из-за ближайшего поворота спиной кто-то, в сером мундире. Валашец. В руке револьвер еще аж дымится, морда в кровище. Чуть сам на штык мне не сел. Ну, тут я уж вперёд, а он поворачивается, глаза аж квадратные, я ему штык к груди, и думаю — колоть, чи не? Или стрельнуть сразу? Вот чего-то боязно так как-то, вот выскочи он на меня сразу мордой — так кольнул бы не думая а так... Тут это поц револьвер чуть повел, ну я его штыком в грудь и кольнул, но чуть. Нажал только самую малость, не успел, чуть острие вошло — как он заверещит! И стрелялку моментально выронил, руки поднял. Вот те фокус, что делать? А мне и не видать, что там за поворотом, может, там еще кто? Судорожно в карман лезу за пистолетом, левой его продолжаю штыком подпирать, а это чудище верещит:

— Сдаюсь! Сдаюсь! Не убивайте! — мать твою, полковую шлюху, на кой чорт ты мне сдался?..

Выдернул револьвер, и решил, что без оружия он мне не опасен, отдал взад винтовку, со штыка его отпустил, и, наготове пистоль держа, высунулся, к стенке дятла этого прижимая. А там наши, ну, драгуны, бегут, трое, морды злющие, один уже ружье поднял. Орать пришлось:

— Стаять, казлы! Не смей стрелять, этот в плен сдался!

Ну, боялся я, что шмальнет, сдуру-то. Нет, обошлось. Подбежали, смотрю — один унтер. Тут же я ему — по стойке чуть малость встал, козырнул — и сдал трофея. Тот только номер мой спросил, да и дальше отправил. Ну, а мое дело какое, мое дело глупое, стреляй-беги. Трофеи собирать не выйдет — тут же пришьют уклонение от боя и мародерство, как ни крути. Сунул револьвер в карман, да и дальше рванул...

К вечеру мы уже контролировали бОльшую часть укреплений на хребте. Потери были страшные, с обеих сторон, как мне кажется. Пришлось немало пострелять и покидать гранаты, я даже беспокоиться и экономить начал, но уж лучше так, чем в рукопашную. Нас тоже засыпали пулями и гранатами, мне осколок впился в левую руку, матерясь выдернул зубами, но это мелочи, в основном везло. Оставалась последняя 'ниточка' на гребне — дальше только какие-то укрепления вниз по валашксому склону. На соседней стороне дороги вроде уже закончили, там каким-то чортом рванул арсенал, или что-то вроде того — жахнуло по-взрослому, аж дрожь прошла — и гриб поднялся внушительный. А мы тут завязли, защитники этой последней линии, видно уже поняв, что им крышка, отбивались на всю зарплату, не жалея боекомплекта. Но это их и подвело, наверное, вскоре огонь стал слабеть, гранаты летели все реже, не для заградительного действия, а по делу, цельно. А дальше им пришел каюк — заухали с дороги наши минометы, и вскоре, пристрелявшись, самоварники устроили на вражеской позиции натуральные содом, и, возможно, с гоморрою. Как они это со своими каракатицами смогли сделать, не знаю, но взрывы шли один за другим, словно с василька лупили. И с последним залпом, дымовыми, нас подняли в атаку.

Я выкарабкался вместе со всеми, и рванул вперед, вдоль невысокого уступчика. До траншеи оставалось метров пятнадцать, когда что-то грохнуло за спиной, и земля как-то смешно закрутилась, потом по ушам ударила какая-то невыносимо громкая свистящая и звенящая тишина, и все выключилось.

* * *

Не везет — или, наоборот, везет — это как посмотреть. Как мне давно, еще в той жизни сказала однажды моя адвокат — 'Если человек фартовый — то это навсегда. Главное — это понять — в чем фарт'.

Контузило, уже выходит, в третий раз. И в третий раз — без серьезных повреждений шкуры и нутра. Да и вообще, контузия не сильная. Как мне потом, уже в санчасти рассказали, это таки была пушка. Та самая, картечница, фланкирующего огня. Они во всех укреплениях тут есть. Ну и вот в этом, тоже. Мне, выходит, опять повезло — я первый пробежал, и на меня стрелок гашетку и дернул. Те, кто за мной шел, выходит, словили картечи — а мне все ерунда, только что оглушило, да по склону дульными газами бросило. Ерунда, так и сказать. Но из строя временно выбыл — даже сейчас, как пришел в себя — тошнит, голова кружится, и звуки то пропадают, то исчезают, то снова не слышно ничего, то громко, как в колодец. Лучше всего — слушать рассказы, отвернувшись и тряпкой уши прикрыв. Слышно не все, но так комфортней.

А рассказывал длинный, перемотанный бинтами, драгун. Как взяли и эту линию, после того, как злющие за потерю товарищей огнеметчики в пять секунд изжарили ДОТ с пушкой, как пошли дальше, и рогатки с проволокой разметали огнем артиллерии. Как зачищали погреба и потерны — драгунский ротмистр, потеряв половину людей, приказал пленных не брать вообще, и боезапаса не жалеть. В общем — виктория, в полном виде, как оно есть. Взяли мы таки погребок. Кровью умылися, но взяли. Перевал, сука, наш.

И говорят, пришло подкрепление, и на днях начнется натуральный прорыв. Пришло, правда, мало — 'полубатальон' пехоты, причем из новых, номерных баронских полков, как бросил случайно услышавший разговоры проходивший мимо драгунский лейтенант — еще и из ополченцев, то есть, совсем лайно. И даже приданная им батарея двадцатифунтовых полковых гаубиц не впечатляла. Взвод конных егерей для разведки и подавно. Но, все сходились — что это только начало, и основная армия барона на подходе — и уж теперь-то мы ломанем, 'как кабан в камыши', по выражению одного писателя из прошлой жизни, напрямки, нанося удар в 'мягкое подвздошье Валаша'. Мне так кажется — это вряд ли, укрепления свою функцию, пожалуй, выполнили, пусть и не вполне — удержали нас, время выиграли. Хотя, наверное, рассчитывали тут все же на большее. Как ни крути — прорвали мы их образцово-показательно — любой Жуков бы позавидовал. Не считаясь с потерями, за считанные дни. Удар, натиск, стремительность — и вот, укрепления наши. Наше все — и почти целая батарея минометов, и несколько орудий, и погреба — и даже вот этот — беленый внутри, теплый каземат — санчасть.

Вместе с доктором и санитарами, надо заметить. Они так и ходят в валашской форме. Только эмблемы посрезали княжеские с них — а вот знаки различия оставили. И обращаются к лекарю все 'господин батальон-лекарь' — чин у него, как у доктора Берга. Тут к врачам отношение особое — не трогают их. На мое удивление, усатый артиллерист, у которого недавно вытащили осколок из пуза, после традиционного вопроса 'Ты с Севера, что ли?' — объяснил, что врачей издавна трогать нельзя. Врач — вне войны. Правда, и лечит он всех подряд. А препятствовать сему — грех. Причем, так выходит, понятие это не леригиозое, а нравственное — ну, в плане того, что командира, например, за этот грех, солдаты и прирезать могут ночью. Еще помянул каких-то Милосердных, но углубляться не стал. В общем, суть проста — врачей тут ценят, и потому санчасть нетронута и персонал цел и невредим — и нас вполне искренне лечит. За что им и спасибо, собственно.

Хотя, по правде-то сказать, мне и обихода никакого не надо, ран серьезных нет, чисто санаторий — отлежаться, да в себя прийти. А то штормит, как встанешь, в глазах плывет — ну, какой с меня вояка? Костылю помогать, кашу варить — так и то, поди, крупу мимо котла просыплю. В общем, лежать, да в себя приходить — благо, по себе знаю — сути, от силы двое — и буду нормально опять ходить, и слух вернется. А пока — даже в уборную под присмотром санитара по стеночке добираюсь.

Ну, вот, в общем — лежим мы, слушаем друг друга, известку на сводах, в скудном свете из окошек-вентиляции изучаем. И вдруг началось. Забегали все, санитары — наши и валашские, давай таскать-разносить раненых, и ходячие давай перетасовываться. Я, значит, подсобрался — не к добру, думаю — не иначе враг обратно подступил. Даже моя длинная винтовка была бы в пору, да нету. Револьвер, хорошо хоть, в кармане — раз я всего лишь контуженный, так и не раздевали толком. А насчет спереть чего у своего — у барона строго — враз пришьют мародерство и шлепнут. Потому — все при мне. Сумку с гранатами, правда, сняли — в санчасти не положено, конечно. А вот личные вещи — это личные. Надо будет учесть, гранатку в сухарной сумке принычить — на всякий случай. Пусть будет. Ну, в общем, все равно, занервничал я, пистолет в кармане комбеза нащупал, да и прикидывать стал, как тут лучше действовать — по-любому, придется из этого лазарета выбираться, не положено тут в медучреждениях боевые действия производить. А пока что мне, по правде-то говоря, и из каземата этого, не упав, выбраться та еще задачка.

Однако, значить, пока я свою паранойю тешу, процесс идет. Вскоре — смотрю я — все возбуждены, но как-то без опасности. А к нам в каземат, перетащив, да повыгнав прочих, стащили штрафников. Я так понимаю — всех, кто ранен — человек сорок и набралось. Выходит, от роты-то мало чего осталось. Среди раненых, кстати, и Варс, и Барген — второй-то легко, но все же. По слухам, командир третьего взвода, после последнего пополнения сформированного — и вообще погиб. Получается, остался в роте Кане да с пару десятков человек с обеих взводов, ну может, три десятка. С другой стороны — укрепления мы все равно взяли, так чего уж теперь. Все значит, переспрашиваются, делятся счастьем кому, как, и куда прилетело. Тяжелые — в углу лежат, причем один вроде как отходит — и зачем их-то сюда притащили, непонятно.

И тут вдруг — опа, шик такой прошел, все насторожились — и тишина. И шаги в галерее — штомп, штомп. Идут, блин. И драсьте себе — вот они. Кане, за ним драгунский, вроде как майор — выходит, командир всего этого лупанария. И еще кент какой-то, в неясной форме, черной, с золотыми цацками. Все, значит, сразу притихли. Напряглись сразу, а капитан и майор как вошли, по сторонам разошлись, этот чудик вперед выходит. Оглянулся, спросил стоящего в дверях батальон-лекаря, мол, все ли здесь, ну и начал.

— Высочайшей милостью барона Вергена, за проявленные в боях бесстрашие, доблесть, и верность, по рассмотрению результата боев, особая штрафная рота признается верной своему долгу. Все раненые в боях имеют уменьшение срока вдвое, с зачетом отбытого наказания. Павшие признаны солдатами барона, со всеми вытекающими отсюда выплатами родным... если таковые имеются.

По каземату прошел общий вздох — однако, при нынешних раскладах, такая скощуха — это просто здорово, большинство раненных не выйдут в строй до окончания срока. Фактически, амнистия им. Здорово, чего сказать. Правда, вот мне лично — от этого не так хорошо — я-то по-любому вскоре в строй годен буду. Можно, конечно, симулировать — но если раскроют — то будет печально, так что ну его нафиг. Остается только надеяться, что бои кончились сильные, и есть шанс тихо досидеть срок. А там может все и уляжется? Только все обернулось несколько боком.

— Штрафник нумер семнадцать... кто? — опа, вот и здрасьте еще раз. Чего-то как-то внутре все сдвинулось — руку под плед сунул, ближе к карману — лежа-то, между прочим, оно не так все глазах крутится, нормально в общем, если не дергаться. Но делать нечего, как могу спокойнее, голос подаю:

-Я, вашбродь! — а самому стремно, аж жуть.

Тут этот, в черном, ко мне продирается, и как-то странно косясь, скороговоркой зачитывает:

— По представлению командира особой штрафной роты капитана Кане, и командира Особого Штурмового Отряда лейтенанта Фаренга, штрафник номер семнадцать, до того рядовой артиллерии Йох.. Йохан Палич... за действия, обеспечившие успех роты, и за личное взятие в плен офицера врага, признается... ДОСРОЧНО... полностью искупившим штраф, с восстановлением в звании, с отбытием обязательного срока службы в войсках барона, соответственно оставшегося на момент оглашения срока штрафа... — по каземату прошел эдакий вздох — 'Уххх!'. А черный, коснув на меня взглядом, чисто как пуганная лошадь, продолжал — ...С правом выбора места службы...

И вот тут все и затихло в каземате. А этот, черный, бумаги свои прячет в планшетку, и как-то судорожно говорит:

— Рядовой... эээ... Йохан, в какой части хочешь продолжать службу?

Вот тебе и раз. Не было ни гроша, а теперь алтын. И ведь что сказать-то? Куда проситься? В тыл, к Костылю? Или еще куда? Тут вот, чтобы просто как-то глаза отвести от этого черного, который на меня выставился, голову я в сторону повел. И надо же вот — все вокруг на меня смотрят. Не сказать даже, чтоб все с завистью, скорее как-то с надеждой. Ну, вроде как — понятно, я ж в общем, это то, чего они получат несколько дней спустя. Только вот, без права выбора места службы. А это, и есть для меня особая загвоздка. Знать бы чего хотеть. Часто так в жизни бывало — вроде как возможностей много, а шанс всего один. И выбрать надо раз и насовсем.

Обвел я все помещение глазами еще раз. Вздохнул. Подумал секунду. И говорю ему:

— Вашбродь, пишите меня в обратно, в роту. Невместно мне место службы менять. Коли, конечно, такое Уставом не запрещается...

Глаз у черного и совсем как-то дико дернулся, он не то икнул, не то пискнул, но потом сглотнул, выпрямился, кивнул и ответил

— Рядовой Йохан... в исполнение решения барона, ты зачисляешься в особую штрафную роту — козырнул мне, я машинально ответил, хотя лежа это, наверное, глупо выглядит, да еще к пустой башке, словно американец какой. А он развернулся, и шагом с каземата.

И тишина. Все так и молчат. Только драгун хмыкнул, и вышел. А Кане портупею поправил, шагнул вперед, и говорит:

— Так, этот... как тебя там, значит...? Йохан? С Севера, говоришь... Ты долго тут валяться вздумал?

— Никак нет, вашбродь! Но завтра еще придется тут, вашбродь, ибо голова кругом и ходить не могу, да и, извиняюсь, блюю регулярно!

— Извиняется он, видишь ли... Ну-ну. Значит так. Сутки даю — а потом ко мне. Иначе — уклонение от службы, понял? И нечего, сам выбрал. Я лекаря предупрежу, он мне доложит... — повернулся и вышел, даже не слушая моего 'Так точно!' Ну не сука ли, а?

— Как есть — пробормотал кто-то рядом.

Кто именно, я уж смотреть не стал — снова голова закружилась вдруг, так что едва сдерживаюсь, чтоб, в заботливо поставленную рядом еще с утра лохань, не сблевануть. Это я, выходит, вслух пробормотал. Да и ладно. Пока вертолет в башке крутится, стараюсь отвлечься, а когда вновь все вернулось в норму — вокруг уже шум-гам и даже веселье. Все галдят, а меня в бок кто-то толкает.

— Однако, вот не подумал бы, паря, что ты такой... Вроде же и не рвался никогда, а вона оно как. — скосил глаза — а это усатый мужик, еще из первых наших, меня пихает. У самого у него нога с деревяшкой примотанной, и грудь в бинтах. Но веселый, как и прочие, аж светится — Ты, значить, паря, и впрямь не простой. Не зря про тебя слухи ходили.

— Ты о чем, дядя? — кое-как языком ворочаю, и тянусь за кружкой, там вроде воды еще оставалось, а во рту словно гвозди жевал.

— Как о чем, бывший нумер семнадцать — щерится усач — Еще скажи, что ты не знаешь, не нарочно мол.

— Не знаю. С Севера я — уже привычно оправдываюсь. Только эффект непонятный — опять все затихли, и хоть глаза прикрыл, но чую, что на меня все пялятся. Так и повторяю, глаз не открывая — Не знаю. Чего там еще?

— Эге.. — помолчав, сосед кашляет, и поясняет — Ты, соколик, теперь не штрафник. А не штрафник в штрафной роте может служить только командиром взвода. Да с повышением в звании — считай себя ефрейтором. И отказать тебе не имеют права. Не принять в роту нельзя. Перевести с роты могут — но в звании и должности. Кабы ты просто просился — отказать можно, а вот так — не могут. И кабы ты куда еще просился, то могли бы не пустить, сказав, что не подходишь — ну, например, в личную охрану или при штабе куда. А вот в штрафную роту и такого повода отказать не найти — ибо сюда все годны, хе-хе.

Вот тебе и раз. Это, значит, я теперь, в глазах прочих — законченный карьерист. Шкура распоследняя. А всего лишь, не захотелось мне никуда в новый коллектив идти. Даром, что тут всякие... тот же Боров. Интересно, кстати, жив он? Среди раненных я его не видел. Значит, не повезло — или убит, или все еще штрафник. Однако, все равно нехорошо вышло. Хотел было начать оправдываться, но накатила вдруг головная боль и тошнота, не до того стало, да так до вечера и мучился, зато потом, после выданных санитаром порошков, уснул аж до самого утра.

Утром сильно полегало — к вечеру, такими темпами, буду вполне годен предстать пред капитаном, мать его, Кане. Что не очень хочется, с одной стороны, а с другой — куда угодно, но отсюда подалее. Прелести в этом медучреждении никакой — двое в нашем каземате померли, запах от ран идет у многих нехороший, один, без ноги, постоянно стонет и ругается, и в целом душно и мерзко. Насилу дождался обхода, и попросился на выписку.

Врач, низенький седоусый дядька, придирчиво хмыкнул, осмотрел меня, залез пальцами чуть не в глаза, велев смотреть вверх-вниз-в стороны, потребовал достать пальцем нос, потом встать ровно и вытянуть руки, закрыв глаза, проворчал что-то, и велел идти за ним. Подхватил я кружку и миску, сунул в сумку, ее на плечо, и поплелся следом, придерживаясь за стену, толком и не попрощавшись с остальными. Шли недалеко — подождал в галерее, жадно дыша свежим воздухом из амбразуры, пока врач осмотрел соседний каземат (или все же палату, чорт его поймет, как правильно), а потом санитары завели меня в небольшую каморку, больше всего напоминавшую купе поезда. Четыре койки, столик... с недурственным таким натюрмортом. И Компания — Варс, Барген, и, надо же, лейтенант Фаренг. Полусидит на правой нижней койке, грудина и рука забинтованы. И, походу, с утра уже принявши. Врач только поморщился, но спросив его про здоровье, меня вперед подтолкнул.

-Господин лейтенант — я этого солдата выписываю, сам, видите ли, просится. Вы его видеть желали — вот он. И, если желаете здоровье поправить — благоволите не нарушать лечение и не злоупотреблять.. — и недовольно поморщившись, вышел

— Благодарю, господин батальон-лекарь! Всенепременно учту! — вслед ему говорит лейтенант, а потом еще, не вслух уже, добавляет, очевидно, что-то маршрутоуказующее. А потом на меня взгляд переводит — Здорово, воин.

— Здравия желаю, вашбродь! — но попытка козырнуть едва не привела к неприятности — резковато как-то рукой махнул и выпрямился — и едва не упал, закружилось все снова — Виноват, вашбродь...

— Э, а ну, давай его! — сержанты уже меня придержали, а лейтенант командует — сади его, ребята!

Содют, меня, значит, за стол, и я еще голову ловить пытаюсь — а в руке уже аршин. И по запаху понимаю, что льют в него не вино совсем. Хорошо хоть, не много, с четверть.

— Ну, что... давайте, братцы, за всех павших — командует Фаренг. Делать нечего, и приходится, выдохнув, глушить эту гадость. Сивуха, конечно, но ничего, прошло нормально, тем более кто-то подсунул в руку кусок мяса — очень недурная грудинка, похоже. Голова опять закружилась, но уже иначе. А лейтенант, сфокусировав на мне взгляд, продолжает — Значит, ты решил в командиры податься?

— Виноват, вашбродь — стараясь в языке не заплетаться, отвечаю — Я ж не подумал. Просто, место службы менять не хотел. Привык я как-то.

— Привык?! — Не, вы это слыхали?! — Привык он! — минуты две еще все трое ржут, как резанные, что даже санитар опасливо в дверь сунулся. Потом, утирая слезы, лейтенант повторил — Привык... Ох, ну ты и рассмешил... точно ведь, с Севера... Точно, этих, с Севера — если и повесят — сначала ему душновато, а потом — привыкает... Ну да, теперь тебе по-любому придется хорошо себя проявить. Ты уж не оплошай, мой тебе совет. Капитан ваш — он тебе не спустит ни самой малости, чуть что — все припомнит.

— Буду стараться, учту, вашбродь — отвечаю, а сам уже трехэтажно поминаю, что меня дернуло попроситься обратно в роту. Вижу, что Варс здоровой рукой к здоровенной квадратной бутыли с чем-то янтарно-желтым тянется, и осмеливаюсь вякнуть — Позвольте отказаться от спиртного — не могу сейчас употреблять, вашбродь, голова еще кружится.

— Ладно — машет рукой Фаренг — Демоны с тобой, не пей, а мы еще немного, и пока хватит. А ты вот что. Раз выписали — ступай к капитану, а то он враз тебе устроит. Но сначала, вот что еще...

Лейтенант лезет рукой куда-то под койку, но получается плохо, Барген помогает, как может, у него руки целы, а вот башка забинтована — говорили вроде — без уха остался, отстрелили. Достают они таки полевую сумку, и порывшись в ней, лейтенант достает что-то, протягивает мне — Вот тебе, воин. По праву носи, оно вроде как и не положено не моим солдатам выдавать — а с другого боку — все правильно — ты же каземат сжег, значит, имеешь право.

— Рад стараться, вашбродь! — на автомате отвечаю, и смотрю — чего он мне там протягивает. Однако — ленточка узкая, красно-черная. Кажется, видел я такую у кого-то из штурмовиков, на плече нашита.

— Это почетная лента за атаку огнем — официально называется 'Кровь и Земля' — а у нас ее все кличут 'Горелое Мясо' — ну, ты уж и сам видел, поди, почему. Нашьешь себе на рукав. И в бумаге я официально тебе напишу, чтоб никакая тыловая тварь не посмела придираться.

— Рад стараться! — снова повторяю — а чего еще сказать-то?

— Ну, ладно. Иди к капитану — если будет ворчать насчет выпивки — на меня скажешь, мы с ним решим... — Да, погоди-ка, вот еще что. Ты скажи, откуда ты огнемет знаешь?

— Никак нет, вашбродь, никак не знаю. Оно просто заряжено было, а я что — только навел, да стрельнул. Как-никак, я артиллерист все же, в оружии разбираюсь малехо. Вот и получилось.

— Ну-ну — хмыкнул лейтенант — Разбираешься. А ведь и картечницу ты починил?

— Так точно, вашбродь. Только, осмелюсь возразить, я ее не чинил — там и чинить-то нечего было — так, разобрал, да осколок вытащил.

— Ну-ну... — повторил Фаренг — Ладно, ступай, воин! Барген, ты вроде целее всех нас? — отведи его до капитана, а то начнется опять, этот ваш Кане — такая сволочь...

Капитана мы нашли в каземате на нашем еще первом взятом укреплении, где я пулемет чинил. Тоже расслабляющегося в меру возможностей. Так что Баргену и не пришлось меня отмазывать — и пока искали роту все уже выветрилось, и вряд ли учуял бы капитан запах, на фоне своего. Сфокусировав на мне взгляд, Кане махнул рукой, отпуская сержанта, и молча рассматривал меня минуту. Потом поинтересовался:

— И что ты приперся? Морда у тебя зеленая, шатаешься. Я же сказал, как выпишут явиться.

— Виноват, вашбродь. Я сам попросился, чтоб выписали. Нету мочи там быть. Я к вечеру совсем в себя приду.

— А, демона тебе в печенку... — махнул капитан рукой — на кой хрен ты мне сдался, что сейчас, что вечером? Значит так. Плевать я хотел, что там этот лекарь думает. Пошел отсюда, до завтра чтоб не видел я тебя. Жрать накормят, скажешь, я велел... да и не откажут... еды у нас теперь... с перебором.

Он вдруг замолчал, покривился, схватил стакан и жахнул залпом, выдохнул, поднял снова мутный взгляд.

— Пошел вон, я тебе говорю. А завтра, к полудню, уже чтоб полностью, и по форме — был у меня тут. Будет серьезный разговор с тобой, Йохан с Севера. Ступай.

— Есть, вашбродь! — как мог четко отмахнул, попытался сделать кругом, и снова чуть не упал, но удержался, и побыстрее вышел. Ну его к чорту, спьяну еще нарваться не мешало. Разговор у него, блять. Да пошел он...

До вечера успел отыскать свою винтовку и сумку с гранатами, и поругаться с сморщенным ефрейтором насчет формы. Нет уж, нахрен — если я буду на фоне прочих щеголять серой формой, то стану первой мишенью. Просто потому что проще выбрать. Старик все же записал на меня комплект формы, обещав хранить в обозе. А вот револьвера мне, оказывается, не положено — только сержантам, а я пока еще вообще рядовой. Да и не больно-то и хотелось. Я бы и винтовку сдал в обоз, раздобыл бы чего получше из трофеев. Но пока не стал слишком уж зарываться. Заполнили мы с писарем несколько бумажек — ну а как иначе. И плевать, что завтра все переоформлять заново придется, как капитан оформит меня в должность.. Слух конечно уже прошел, пялятся на меня все, по-разному. Борова опять же встретил, тот винтовки чистит — все оружие наше собрали, что смогли. Народу совсем мало осталось, по сути, и не рота, а взвод. Пришибленные все малость, тем более что те, кто в строю остался — они так и остались штрафниками, хотя и вместе со всеми воевали. Но тут дело такое, против судьбы не попрешь. Радует только то, что бои, по крайней мере здесь, и сейчас, закончились. Не похоже, чтобы вот прямо сейчас рванулись вперед, даже подошедшая пехота почему-то встала лагерем, причем не в казематах, а палатками, да еще на валашском склоне, выпустив впереди себя секреты и егерей рыскать. Драгуны тоже приводили себя в порядок, потери у них серьезные. И что самое интересное — союзные длинные пушки снялись и куда-то ушли, в тыл. Минометы, правда, остались, да и захваченные орудия драгуны себе приняли, вместо разбитых. Саперы и часть ополченцев осваивали укрепления. А вот у нас как-то непонятно что. Капитан бухает, взводные, пораненные, в компании штурмовика — тем же заняты. Указаний нет, боеспособность нашей 'роты' околонулевая, состояние пришибленное. Плюнул я на все это, ближе к вечеру отожрался тройной порцией чечевичного супа с салом, и завалился дрыхнуть. А все сапоги — с утра на свежую голову.

Глава 6

Самочувствие на утро было вполне себе, позавтракал отменно, однако до полудня являться к ротному не спешил. Пусть проспится и опохмелится, в себя придет. А пока — шатаюсь по укреплению, грею ухо, пытаюсь понять текущий момент. Выходит плохо — штрафники наши при виде меня замолкают, драгуны некоторые тоже косятся. Саперы вот, они знай себе треплются — они, походу, из новеньких, и форма Союза на них, песчанка. Из разговоров получалось, что укрепления спешно готовят к обороне, причем в большей степени союзные саперы, инженеры, да и в гарнизон добавляют союзных солдат. Что неудивительно, тамошние привыкли играть от обороны, и в этом волокут изрядно. Так, по-настоящему воевать — это вряд ли, а вот сидеть за стенами и отбиваться — это да. Швейцария, вроде того. Ну и флот могучий способствует принуждению к уважению вдоль линии побережья. Так что вполне логично, что тут именно они окопаются. Говорили о подходе пары тяжелых гаубиц — выходило, что стационарные, обсуждали, кому же придется под них основания ладить, а потом оборудовать вокруг позиции. Если и впрямь притащат что-то шестидюймовое, могучее — то установив их тут, на горе — можно при грамотных пушкарях воспретить врагу любую артиллерию. А грамотные пушкари в Союзе наверняка имеются. И тогда — только пехотой брать перевал — а чорта это выйдет, пехотой, мне так кажется, уж на своей шкуре опробовали. Сунулся с вопросом о подошедшем подкреплении пехоты — и меня обрадовали — пехота встала лагерем чуть ли не на полк, палатки пустые, видимость только. Но, саперы по пути сюда обогнали огромные колонны — идет сюда много войск, говорят, какие-то местные гусары, и ополчение свиррское, сведенное в номерной полк. Вот оно как. Значит, будем наступать все же. Непонятно только — какого чорта выставились лагерем напоказ так? На секреты и егерей рассчитывают? При такой скорости марша, что основные силы, по прикидкам опытных товарищей, явятся сюда только к вечеру, и еще сутки будут приводить себя в порядок, не стоило бы давать лишнюю информацию врагам. С другой стороны — в укреплениях сейчас кипит работа, и даже мы и драгуны иногда тут мешаемся саперам, с утра мат-перемат стоял по поводу какого-то каземата и лестницы, которые позарез понадобились союзным. Но ведь могли же в тылу поставить лагерь? Высылали бы вперед посты и секреты, да разведку. Ну да, начальству виднее.

Не успел дойти обратно до наших — наткнулся на свежего и бодрого Кане. Как и не синячил вчера, огурцом. Вытянулся, стукнул каблуками, козырнул. Капитан остановился, посмотрел задумчиво, спрашивает:

— Пришел в себя? Жрал с утра?

— Так точно, вашбродь!

— А почему не в форме? Вчера я ж велел получить?

— Виноват, вашбродь. Мне, если со всеми в атаку идти — неохота выделяться, мишенью быть. Форму получил, расписался. Но оставил в обозе — и, обнаглев малость, добавляю — В полном соответствии с Уставом, нарушения нет!

— Ну-ну... В атаку, значит, собрался? А?

— Не могу знать, вашбродь. Но если придется — лучше так. А если не придется, то опять же — чего мне тут форму пачкать. Пусть пока в обозе полежит.

— Ну-ну. Ладно. Пойдем со мной. Разговор будет.

Разговор у нас пошел в каземате, где капитан обустроился. Войдя, я вытягиваюсь в смирно, ожидая, как обычно, всякой матерщины и прочего. Но, на удивление, капитан оборачивается, хмыкает, и предлагает садиться, отвернув от стола довольно-таки изящный стул, навроде венского. Не иначе, занял помещение бывшего командира — каземат вполне себе обустроенный, и печка типа голландки в углу явно протоплена. Сажусь я, он тоже садится, насвистывает что, перекладывает какие-то бумаги, на меня ноль внимания. Дернул шнурок на стене — вскоре нарисовался один из обозников наших — с распространяющим копченый аромат самоваром, поставил водогрей в нишу в стене, и снова исчез. Капитан еще чуть посидел, потом поднимает на меня взгляд, и вполне нормальным тоном спрашивает:

— Чтоб разговор был проще — чаю налить? Не стесняйся, рядовой, разговор серьезный, сейчас не до чинов, да и перед кем сейчас чиниться. Ну?

— Не откажусь, вашбродь...

После непродолжительного чаепития, как в том кино говорилось, прошедшего в полнейшем молчании, Кане достает какую-то папку, кладет ее на стол, и, вздохнув, начинает:

— Итак, рядовой-доброволец... Да-да — именно так теперь... доброволец! Йохан Паличь. Родом с Севера, военнослужащий, участник войн... указаны... родни нет... контужен... путается, теряет память... Так, говорит с акцентом... грамотен, счет знает... Служба до поступления в армию Валаша.. точно и доподлинно — неизвестно... В армии князя Орбеля — служба в артиллерии форта Речного... рекрут, подносчик снарядов, после обучения — установщик трубки... участвовал в заговоре с целью препятствовать сдачи крепости войскам Альянса... приговорен к расстрелу... помилован комендантом крепости...

— Вот ведь сука! ...Виноват, вашбродь!

— А, да ладно! Он свое получил, жаль, что мало... так, далее... в плену изъявил желание служить в доблестном войске барона Вергена... направлен в особую штрафную роту при штурмовом отряде... за проявленные в боях... ну, это ты слышал... с выбором места службы. По его желанию зачислен добровольцем в состав роты... — капитан отодвигает папку, отхлебнув чаю, помолчав, спрашивает — Ничего не удивляет, а, рядовой?

— Никак нет, вашбродь. Все верно изложено... почти.

— Да я не про изложенное, рядовой. Вот, смотри — Кане вытащил бумаги из стола — Вот лист — тут про штрафника все. Вот еще. Вот — про солдат с обоза. Вот — аж три листа — это на Варса. Не понял, не? А вот на тебя — целая папка. А что там, рядовой, а?

— Не могу знать, вашбродь.

— Не знаешь... Ну, а давай посмотрим... Вот, первое — стоит на бумагах, еще валашских — знак — 'особый надзор'. С чего бы вдруг? А вот и депеша, которую мой знакомец давний, ваш надзорный офицер, хотел передать, да не успел. Читаем... Поступивший с призывом от такого-то дня... рекрут, именующий себя ... по донесениям доверенных людей — ведет себя необычно. Сторонится гуляний, напитки употребляет меньше меры, деньги не тратит, однако в солдатскую казну внес десять серебряных... ого! По словам доверенного лица — манеры во многом напоминают благородного, однако работать не отказывается, с товарищами дружелюбен. О своем прошлом не рассказывает, но делает это умело, уводя разговор в сторону. Акцент необычен, точно определить, откуда — не удалось... — капитан посмотрел на меня — Ну, как? А это еще не все — вот дальше... Получив от коменданта разрешение, проведен негласный обыск. В результате в вещах обнаружены — гражданская одежда, оружие — пистолет гражданского образца с патронами, небольшая сумма денег. Более ничего необычного не найдено... и далее — Прошу разрешения на арест для выяснения... Ну, как?

— А чего ж это он меня не арестовал-то? Кто мешал?

— Ну-ну — привычно уже хмыкает Кане — А чего тебя арестовывать? За пистолет и одежду? Так одежда там много у кого есть, что я, не знаю. Ну, посидел бы на вахте неделю, жалования бы убавили. Так и то, это рекруту не положено, а солдат может вполне иметь, хоть и не поощряют. Пистолет... ну разве что... Кстати, а ты его уж не с собой ли прихватил с крепости? Раз уж ты сообразил там и патронов набрать?

— Так точно, с собой.

— А ну, показывай..

Выкладываю я ему пистоль, предупредив, что мол, заряжен, он покрутил его, поморщился:

— И впрямь — гражданский. Но неплохой, хотя и не из лучших. И патроны не дешевые. Где взял?

— Честно? — с трупа снял. Давно уже. Ну и прижился он у меня.

— Тааак... И кого ж ты, сокол, грохнул?

— А то не я. То до меня. Я просто поднял.

— Мародер, значит?

— Да как смотреть. Кроме меня там никого и не осталось, хоронить и то некому было. А мертвым без надобности.

— Ясно. Ладно. Бывает. Давай дальше читать, солдат. Ну, про мост чего там — я сам все видел. Дальше вот — картечница это самая... если бы не она, если б не обменяли ее — легли бы вы все в первый бой еще. А ведь, в разведке не дураки какие — и сидели они там полдня почитай. А ты ее ночью за час привел в вид. Это как называется?

— Да чего там приводить-то было. Разобрал, открыл, да кусок железа, осколок, вытащил. Чай, не сильно сложнее винтовки, аппарат-то.

— Ого! Надо же! Не сложнее винтовки! А ничего, что даже у Барона не всяк пехотинец знает, как его винтовка устроена? Почистить может, стреляет хорошо, это да, а вот разобрать... да что там! Я вот, ты думаешь, револьвер чинить свой полезу?

— Я, вашбродь — артиллерист!

— Ах, да! Я же забыл — картинно шлепает Кане себя по лбу — Артиллерист он! Нет, что к пушке снаряду носил — верю, и что шрапнели устанавливать умеешь — тоже. Вот только по разговорам ты, как только речь среди ваших же, с форта, об пушках заходила — тут же куда в сторону. И только уши сушишь. Слушай, а может, к нашим подойдем, проверим? А? Чего молчишь?

Ну, и спрашивается, чего ему отвечать? Что, мол, сварщик я не настоящий, просто маску нашел? А он только хмыкнул, и продолжает:

— Потом вот еще. Говорят, инженер-лейтенант союзный к вам приходил. Так ты у него газеты взял. И не на курево, а читать, Верно?

— Да кабы там было чего читать... — кривлюсь я непроизвольно — Газеты, понимаешь... А еще в очках, офицер...

— О. Именно — капитан хлопает ладонью по бумагам — А ведь большинство офицеров вполне достойными считают газеты-то эти. Не говоря про солдат — вот пишут со слов — просили им читать и перечитывать ...'И симямшися фсе так, што дежурдный зашол сматреть што такое'... его ж мать, ну да, хорошо, хоть так писать умеет... А вот ты, как говорят, морду кривил, как будто тебе оно противно напрочь. Нет?

— Точно так, вашбродь — чего мне тут запираться, думаю — Не по мне эти газетки. Не привычен я к такому.

— Непривычен... А ты, солдат, понимаешь, что такое твое поведение... не гармонирует... — старательно выговаривает Кане — с твоей биографией и так сказать, заявленным происхождением? Ты, кстати, вообще, что значить это слово вот — 'гармонирует' — понимаешь?

— Понимаю, вашбродь — ему значит, отвечаю. Ну, а что непонятного, если Кэрр мне и поумнее книжки подсовывал, я и не таких словей знаю.

— Вот... — вздохнул капитан — Я, демона тебе в печень, между прочим, дворянин, кадетскую школу с отличием закончил, и офицерский курс прошел. И то, пришлось кой-кого, в Рюгеле, в академии учившегося, спросить, что это значит. А он мне тут — 'понимаю'. А вот кто это, кстати, такое слово про тебя пишет, хочешь знать?

— А отчего бы и не узнать, вашбродь, всегда приятно про умного человека знать.

— Угу. Итак, пишет там не кто-нибудь, а целый, секрет-надзора господина барона, лейтенант Кронг. Что же он нам пишет? А все то же самое, манеры описывает, да вот еще — необычные мол сказки рассказывает и присловья нехарактерные, НИ-ГДЕ не встречавшиеся оному лейтенанту, что он особо, особо, Йохан! — отмечает. Потому как всякий, кто хоть немного в курсе знает, что мало кто осведомлен обо всем этом больше лейтенанта Кронга. Да еще дважды слышал как, будучи в раздумьях, совершенно необычную мелодию насвистывал...

— Погодьте, вашбродь... Это что ж, значит. Лейтенант этот... это он значит кто? — я старательно припомнил, когда меня угораздило насвистывать что-то. Ну, да, есть такая привычка, когда делом занят, насвистываю 'Ах, ты, сука, Августин', что поделать.

— Ну, видишь, если и ты купился, значит, лейтенант Кронг свой хлеб, и с маслом, не зря есть, да будет он здоров и подальше от нас. Барон, кстати, его и впрямь из жалости на службе оставил — да только не тот человек Костыль, чтоб на милостыни сидеть. И не только потому, что ни в чем себе отказывать не привык (хотя, ходят слухи о тихом домике в Рюгеле, с садом и молодыми рабынями, ну да мало ли кто чего болтает, от зависти), а потому, что натура у него такая, непоседливая. И, по секрету тебе расскажу, тем более что на тебе и так секретов как на зингарке монист. Кое-кто очень крепко, было дело, поплатился, что Костыля держал за придурошного деда, да еще и калеку. Он и сейчас пару дюжих шалопаев в секунду уделает, так-то.

— Однако, суров дед..

Помолчали. А чего сказать-то? Оправдываться глупо, Штирлиц в застенках из меня не выйдет, да и у Штирлица и то время было подумать. Капитан, между тем, чаю еще наливает себе, вздыхает, и спрашивает:

-Ну, и вот что про тебя думать? Откуда ты вот такой мне свалился?

— Ну, вашбродь, а откуда ж мне быть? — С севера я...

— Ай, да ладно! Ясно же, что ответ этот мне не интересен совсем, потому что лучше думать, что ты с Севера, или пристрелить просто, чем чего другого... Тут ведь, знаешь ли, кое-кто, академиев накончавший, вообще думает, что мол ты не с мира сего, рассказывали ему в академии что-то такое, какие-то сумасшедшие книжники.

— Разве ж так оно быват, вашбродь? Чтоб с какого-то другого мира? Не, с Севера я... — а самому мне, значит, страсть как интересно бы узнать, кто ж этот акадЭмик-то.

— Ага, ага. А еще, очень ты интересное устроил, там, на дороге. Варс мне рассказал, как ты там устроил 'подавление огнем'. Ты знаешь, я вот такого никогда и не слышал. И Варс с Баргеном тоже. Артиллерист один из союзных только слышал — и говорит, что-то это со Старых Времен, раньше мол, так воевали, а потом прошло, сейчас вот кто-то в Союзе, что-то такое вновь придумывает. А ты ловко так, словно так и надо.

— Случайно вышло, вашбродь. А слова эти я вообще брякнул не подумавши, само получилось. А в Союзе я вообще еще ни разу в жизни не был, даже чтоб проездом.

— Ладно, хорош придуриваться, солдат. Я ж сказал, не интересно мне, кто ты и откуда. Я уже решил, а то не шучу — пристрелил бы тебя давно, и всего делов.

— Дык за что ж, вашбродь?

— Не за что, а зачем. Чтоб спокойнее было. Но, повторю, дело решенное уже. С Севера ты, и демон с тобой. Надо решить, чего с тобой дальше делать. Сам-то чего думаешь?

— А чего бы, вашбродь, не оставить меня как есть я в роте? Нешто я плохо воевал до сего?

— Ты мне тут не дави на заслуги. Воевал нормально, даже хорошо. Только роту ...то, что от нее осталось... останется... Расформируют. Как срок выйдет. Бывших штрафников раскидают, кого куда, я вернусь на прежнее место, а тебе звание дадут и дальше отправят.

— Ну и чем бы так плохо, вашбродь?

— А... пропади оно все пропадом! — махнул рукой Кане — Да, и в самом деле. Значит так. Сейчас я бумаги оформлю, и будешь ты у меня временно взводным. Ефрейтора тебе положено дать... ну и мать их, полковую шлюху, дадим, раз положено. А там дальше, если доживешь... Да и наплевать мне.

— Благодарю, вашбродь.

— Не спеши. Дело твое все одно... мутное. Потому — поставлю тебе особую отметку.

— Это что ж за отметка такая, вашбродь, разрешите узнать?

— А ходу тебе в чинах не дадут. На всякий случай. Так что на карьеру не рассчитывай особо. По крайней мере — у Барона. Да и у риссцев тоже. По крайней мере, пока они союзники наши. И в Союзе — так же. Обычно такие отметки ставят всяким знатным, кого сместили в результате интриг, да тайно, имя ему сменив, на службу отправили, обычно правда, офицерами младшими, но бывает, кого и в солдаты ссылали. Вот им и ставят, дабы не могли в свое положение вернуться, ни службой, ни геройством, ни протекцией — никак. И тебе такую волчью метку поставлю.

— А ладно, вашбродь. Мне вот, верьте иль нет, и самому высоко лезть неохота. Оттуда и падать больнее, и дует, я так мыслю, наверху сильнее. Мне бы место потише, да поспокойнее.

— Ага. Я по тебе вижу — вполне уже дружелюбно смеется Кане — То-то ты так в тишину и покой рвешься — прям как драгун на проповедь.

— Судьба у меня видать такая, вашбродь.

— Судьба, Йохан, это дело такое, серьезное. Ты попусту-то языком не тепли про это. Ну да, ладно! Все, поговорили считай. Вечером еще вызову — а там взвод свой, где числился, и примешь. Ступай, Йохан с Севера.

* * *

Взвод я принял. С особым цинизмом, так сказать, со стороны Кане. Сияя новенькой ефрейторской лычкой, вечером, на построении, в торжественной, можно сказать, обстановке. Сразу стало очень тоскливо. Стою я, смотрю на своих товарищей, и понимаю — что теперь уже и мне придется после каждого боя водку втихаря пить. Ну, капитан же не пригласит в компанию. Обвел еще раз взглядом, вздохнул. Глазами с Боровом встретился. Интересно, если его грохнут — тоже переживать буду? А ведь, похоже, буду. Меньше, чем за других, наверное, но все равно. Вот чорт, угораздило же...

Особый цинизм заключался же в том, что от роты остались ошметки. И капитан, не сильно смущаясь, благо оба сержанта все еще в лазарете — свел все в один 'усиленный' взвод. Тридцать шесть штыков, считая меня. И получается у нас веселая такая 'рота' — Кане — командир, а дальше я и мой взвод.

Сразу навалились заботы — еще до отбоя заново всех построил и проверил буквально все. Подумал, что пора заводить полевую сумку со склерозником — иначе башка лопнет. Постарался учесть все недочеты, запомнить, и рванул к обозникам, готовясь устроить скандал. Однако скандала не вышло, только я явился со свирепой рожей, как Лошадиная Морда, косясь на свеженашитое 'Горелое Мясо', не суетясь, но споро выдал все, что смог. Конечно, это потому, что запасов больше, чем надо, но все равно, радует. Теперь у каждого солдата... моего, мать их так, обезьян штрафных, солдата! — полный боекомплект, хорошая одежда и амуниция, усиленный паек.

На ужине все посматривал на Костыля — зверски хотелось приложить ему прикладом в лоб. Просто так. Но, боюсь, не оценит. Да и, чорт его знает — вполне может оказаться, что и не получится, теперь примечаю — движется этот Сильвер одноногий полегче, чем иные двуногие, да и пальцы видать сильные. И вполне может быть, и выглядит он куда старше своих лет. А он, гадюка, видно заметив, еще и подмигнул мне эдак, весело. Правда, плов был, как обычно, очень вкусный. Он еще и готовит неплохо, не отнимешь.

Утром недолгое тыловое счастье кончилось.

Построили, и капитан огласил приказ. Сего дня Барон выступает вглубь Валаша, силами номерного полка, при поддержке свиррской гусарской сотни и 'приданных частей'. Приданные части — это мы. И, что странно — штурмовики Фаренга. Правда, сам лейтенант, похоже, остается пока в лазарете. Да артиллерия — минометная полубатарея от драгун.

Едва передохнувшие за ночь, свиррцы хмуро построились в колону, за ними выстроились драгуны. Потом куцый полковой обоз — негусто что-то, не балует Барон номерных. Штурмовики, с видом принцессы, попавшей в бордель, расселись по телегам своего обоза. Разумеется, никто не был против, даже номерные. Хотя, дисциплина у свиррцев была явно не на высоте. И перегаром от иных несло, и шумели, строились кое-как. Хмуро наблюдавшие за этим саперы, перекуривавшие неподалеку, рассказали, что это 'ополченцы', участвовавшие в свиррских событиях — по большей части они резали каких-то 'каплунов', я так понимаю, обычный революционный грабеж и бардак устраивая, а единственный боевой опыт был у немногих — разоружение валашских драгун. Но гонору у ополченцев было — выше крыши. Даже я, пока бегал, выясняя порядок построения и прочие походные надобности, наслушался про то, как мол 'запануем, когда вернемся!'. Не нравятся мне эти вояки, ну да ладно. Нам место определили в самом конце колонны, за обозами. Арьергардом это не назвать — 'полковник', напыщенный, как индюк, не соизволил выделить ни охранения, ни дать каких-то распоряжений по прядку следования. Так, словно купеческий караван собирал. Драгунский унтер, командир минометчиков, не особо стесняясь моей черной формы (а и неудивительно, наши парни вполне себя зарекомендовали, мы же вместе с драгунами дрались), шепнул — что полкан тоже 'из местных'. Глядя на меня, полковник вообще морщился, и поначалу потребовал было подать ему капитана, но кто-то из офицеров шепнул ему что-то, и тот, еще больше скривившись, приказал нам 'тащиться позади, всех, где и есть место всякой сволочи, раз уж навязались'.

Объяснять ему, что мы бы рады не навязываться, я не стал, а с радостью побежал строить своих за обозом. Конечно, прокатиться на телегах не выйдет, но все проще. Разве что пыли наглотаемся — но шарфы я у обозников вытребовал, на всех — да и сами они накрутили тоже. Построив взвод, распределил таки, если не охранение, то наблюдателей. Дал действия в случае нападения врага — по южноафриканской методике с местным колоритом — нарезал сектора и велел, в случае нападения врага, каждому залечь, и выпустить по три патрона по местам, удобным для засады, сразу же, без команды. Кане, уже восседая на лошади, смотрел издалека, похмыкивая, но не вмешивался. Потом ускакал в голову колонны — надеюсь, при случае набьет морду Индюку, или, по крайней мере, пошлет по матери.

Уже готовились выступать, как пригнали и втиснули между нами и обозом телегу. Потом, вот ведь однако — в голову колонны прошествовали самые натуральные музыканты! Невеликий оркестр, все как положено — барабан, трубы какие-то. Что интересно — вроде как эти музыканты из 'настоящих' баронских полков, по форме судя. Эвона как — с музыкой пойдем. Вот ведь цирк-то. Плюнул на все это, и разрешил своим присесть и закурить.

К полудню, уже измаявшись на жаре, наконец-то услышали по рядам команду приготовиться. Все повскочили, встряхнулись, подтягиваясь, потушили трубочки и самокрутки. Музыканты стали наяривать какой-то военный марш, навроде Егерского, еще минут пять колонна вытягивалась, и мы наконец-то тронулись. Цирк продолжился — выстроенные, оказывается, чуть впереди, напротив оркестра драгуны приветствовали проходившую колонну унылым 'ура', салютуя саблями. Выражение же лиц у них было... Да и с чего быть другому — кто кого, спрашивается, должен бы приветствовать? Разве что штурмовикам, и как ни странно, нашему взводу гаркнули чуть повеселее. На что я скомандовал выровнять строй, дать в ногу и равнение налево. Промаршировали неплохо — смотрю, кое-кто с драгун даже лыбится. Пройдя, скомандовал сбить шаг — один чорт тащимся еле-еле, в ногу идти несподручно, и маршировали-то в полшага, почти на месте.

Как только мы прошли строй драгун, музыканты окончили играть, догнали быстрым шагом обоз, аккуратно зачехлив, уложили свою музыку на телегу, похватав с нее ранцы и винтовки, и пошли на обгон, намереваясь, надо думать, пристроится в колонну где-то впереди.

Гусары выдвинулись вперед еще раньше, поутру.

И потянулась дорога. Почти по Киплингу — пыль и пыль. Хорошо одно — все вниз. Уклон не очень большой, дорога змейкой идет, есть возможность посмотреть на растянувшуюся колонну. И на облако пыли, тянущееся за нами. Какого чорта так переть? Это облако и без бинокля, поди, за километры видать. Ох, загонит нас этот Индюк в такую задницу, чую...

Пыль, жара, каменистые склоны, жидкие кустарники, снова пыль, опять камни... Привал у родника, где сразу выстраивается очередь, и приходится ждать, пока злобные измучавшиеся ополченцы разберутся, кому вперед наполнять фляги. Едва успеваем наполнить сами, до того как скомандовали строиться в колонну. Плюнув, отрядил шестерых остаться — двое присмотреть, а остальные — наполнить два бочонка с обоза. Пригодится. Да и успели в общем-то еще до того как мы тронулись. Пожрать толком не вышло, велел сухарями перебиться — ничего, потерпим.

Снова пыль и чортова дорога, камни и пыль, пыль и кусты, пыль, пыль, пыль...

К вечеру занимаем на гребне небольшого хребта, какие-то несерьезные укрепления, врагом не занятые в силу, наверное, полной их бесполезности против нас — врезаны в склон и смотрят на Запад, а тылы с нашей стороны абсолютно открыты. Тут уже побывали гусары, оставив разъезд, ушедший дальше с нашим приходом. Приказ — привал до утра. Тут есть колодец, его как-то спешно проверяют на отраву, все оказывается в порядке. Снова суета и ругань, поят солдат и лошадей.

На нас никто не обращает внимания, Кане где-то пропадает — очередной раз послав всех к чорту, приказываю солдатам и обозу становиться лагерем чуть поодаль, растягиваем тенты от телег, палатки ставить незачем. После того, как все устроены и начинают греть воду и потрошить паек, вышел на гребень, посмотреть.

Километров пять вниз еще идет некрутым совсем склоном равнина с чахлыми кустами — а дальше уходили вниз в дымку невысокие холмы, заросшие веселым зеленым лесом. У самого леса виднеются дымки — там, похоже, встали гусары.

Обернулся, на звук шагов, тут же подобрался, готовясь докладывать подошедшему Кане.

— Не надо — махнул рукой тот, — Вижу и так, нормально. Караулы назначил?

— Так точно, вашбродь. Все как положено. Не то что у... этих...

— Ага, взводный. Тоже, значит, приметил, что за воякам нас придали?

— Так кто ж не заметит-то? Осмелюсь вопросить, вашбродь — с чего это Барон, да продлятся его дни, такой сброд в службу взял? Да еще на такое дело ответственное направил — наступать. Да и не мало ли сил для наступления?

— Много думаешь, взводный. И говоришь слишком много — сухо и негромко ответил капитан — Не твоего ума это дело. И даже не моего. Одно знаю — эти петухи считают, что Барон им сильно обязан, что они в мятеже участвовали. И идут они не воевать, а пограбить приграничье. Войску тут у Валаша нет, потому никто нас не остановит.

— Вашбродь, пока мы перевал брали, да ждали их — валашцы уж сто раз успеют сообразить, что к чему. Уже ждут нас поди, а то и заманивают — вон, укрепления бросили — они конечно бесполезны, но на денек нас тут и полурота могла бы подтормозить...

— Я тебе сказал, меньше говори, а лучше меньше думай, взводный. Проще жить будет

— Виноват, вашбродь — а про себя думаю, что оно, конечно, жить станет проще, но как бы не вышло, что и меньше.

— Ладно. Караулы проверяй, а то в полку — скривился, как от зубной боли капитан — уже велели выделить по маленькому бочонку вина на взвод.

— В честь чего, вашбродь?

— Как это? — укрепление взяли. И вообще, как таким бравым ребятам, Барону нашему Свирре преподнесшим на блюдечке, не выпить? Смекаешь?

— Тьфу ты, демонов им в задницу...

— Вот-вот. Бди, взводный.

— Есть бдеть, вашбродь...

Кане ушел, а я остался стоять, втыкая на пейзаж. Настроение упало и разбилось, в мелкий дребезг. И до того-то было не радужное вовсе, а теперь... Отчетливо почувствовался пресловутый пятый угол. Пойти что ли, повыпрашивать у штурмовиков пулемет на посмотреть? Так не дадут же, сволочи...

Подошел Лошадиная Морда, вообще-то оказавшийся вполне покладистым дядькой, пайки выдал не зажимаясь, и со всеми у костра садился не чинясь. Постоял рядом, вздохнул:

— Что, товарищ взводный, красиво? Дошли мы таки. Вот он, впереди — Валаш!

Глава 7

Первый день нашего генерального наступления на Валаш проходил успешно. Гусары, могучим тараном проламывали нам путь через лес, регулярно отражая атаки врага. Ну, по крайней мере, стрельба возникала регулярно, и гильз на дороге валялось немеряно. Правда, иногда и пустые бутылки на обочине лежали, свеженькие.

Но, так или иначе, до самой равнины на нас никто не покусился. Да и на равнине тоже — замеченный конный взвод валашцев был сразу отогнан нашими храбрыми конниками, а вскоре и вся сотня убыла "в рейд" — только мы их и видели. Обещались вернуться к следующему вечеру, разведав все в округе. Лихие ребята, как же, гусары. Главное, очень дисциплинированные, и тактически грамотные. Все, от солдата до командира. Ну, и хрен с ними.

А мы победно заняли первый населенный пункт — малюсенький городок, название которого я даже и не уточнял. Две сотни домов, довольно добротных. Таможня. Собственно, ради таможни и складов этот городок тут и существовал в основном. Казармы пограничников пустовали, полиции тут никакой и не было, вся администрация тоже бежала, остались лишь немногочисленные перепуганные жители. Непонятно, на что они рассчитывали, и почему не убежали.

Грабежи начались сразу же, по-моему, едва только наши "войска" вошли в городишко. Мы шли по главной улочке, а вокруг уже орудовали подчиненные Индюка. Крики, местами стрельба, звон бьющегося стекла, женский и детский плач, веселый смех солдат. Хорошо хоть — дома и заборы в основном из камня, если и будут пожары, наверное, не загорится все сразу. А пожары к ночи, пожалуй, будут.

Протопали до площади — там встали обозы пехоты, в управе уже, похоже, разместились командиры. Минометчики и штурмовики с музыкантами потянулись дальше, и я, не увидев нигде нашего капитана, решил, что лучше последовать их примеру — нечего тут делать, да и от командиров бы подальше. Кане самоустранился от командования, а раз так — да и пошло оно все. Отправлю потом с донесением "в штаб" вот того конопатого сопляка — он где-то пролюбил фляжку, и теперь будет любимым моим поленом для битья. А пока — марш-марш вперед. За остальными более-менее адекватными ребятками. Набрался наглости и догнал первую телегу штурмовиков, и обратился, на ходу козырнув, к их командиру — рыжеусому сержанту, на предмет разрешения расквартироваться рядом, и вообще, скоординировать, так сказать, на случай чего. Тот подумал пару секунд, и кивнул. Вот и ладненько.

* * *

Занимаем мы, значит, несколько домишек на окраине. Штурмачи заняли здоровенный пустой особнячок, минометчики с ними, музыканты — домик напротив, выгнав оттуда хозяев. Ну, а мы ломимся в домишко рядом со штурмачами, прямо у самой главной дороги — мне больше всего забор понравился — каменный, и с бойницами, как специально, стилизованный под старинную крепостную стену, что ли. И высокий, шрапнель не достанет. А домик сам по себе какой-то несерьезный, желтенький в штукатурке, с беленькими фальш-колоннами, пилястрами, чи как там они, наличниками и прочими архитектурными излишествами. И вокруг все ухожено, садик с какими-то деревами плодовыми, газоны. Жаль, думаю, потопчем, но чего уж там. Затягиваем телеги во двор, тут же распределяю сначала караулы, всем расписываю куда как если что бежать, и конопатого тут же пинком сопровождаю в направлении — с донесением. Уже готовятся насчет пожрать, с аккуратного колодезя черпают водичку на помыться, жизнь налаживается! Иду в домик присмотреть там насчет размещения всех и вообще — и тут на тебе здрасьте.

Семейная чета запуганного вида, двое детишек — белобрысые оба, девочка лет пятнадцати, и пацаненок дошкольный еще, двое из прислуги, судя по всему — престарелый мужичок и невозмутимого вида тетя. Ну и что мне с ними делать? Выпнуть за ворота, как трубадуры наши? Так там им хана, пожалуй. Тут оставить? Ага, то-то уже мои орлы (хм... ну, пока других нет — и эти орлы, а раз я за них отвечаю — мои, значит) уже на баб косятся, да и на девчонку тоже. А вообще, конечно, правильно. И все одно им всем крышка. Да и девка, хоть и малолетка, но уже вполне ничего, если б не дурацкие косички, то выглядела бы вполне взрослой. Правда... по-хорошему ж не получится, а значит, мужиков придется, пожалуй, пристрелить. И ведь хрен кто меня осудит. А поощрить мне солдатиков таким образом, пожалуй, стоит...

Оглядываюсь я, значит, по сторонам, да потом и командую, да так, чтоб и во дворе слыхать было:

— Значить, так, арррлы! Слушай меня, внимательно. Ежли кто, по своей поганой натуре, попробует чего лишнего без спросу.... Слышите, абизяны? — без спросу потырить, хозяев, значить, здешних, не спросив, то я того, лично, как мародера и вообще преступника при... хмм... прикладом по хребтине отхожу. Ясно вам, оглоеды? Ничто не ломать, не гадить, относиться бережно. А, кроме того, если кто к женщинам полезет — то и подавно, сгною. Все ясно? — а сам, значить, думаю, как бы теперь к кнуту пряника добавить.

Однако ж, неудовольствия особо явного-то и не вижу, вроде как-то даже с пониманием большинство. Но от греха тут же быстро и доходчиво объявляю хозяевам, что они настоятельно обязаны обеспечить покой, уют и гостеприимство доблестному штрафному взводу героической баронской армии (они при упоминании барона аж посерели все), сдать все имеющееся в доме оружие, и предоставить все припасы в наше пользование. Ну и вообще, так сказать. Ну и завертелось все, я едва успеваю проверить посты, осмотреть местность по-округ, да получить с конопатым приказ от капитана об том, что завтра с утра быть всем взводом с обозом в готовности к маршу. А там уже, едва вернулся — и попадаю натурально в домашний уют. В большом холле, где я и встретил хозяев, уже организованы два длиннющих стола со скамейками, на них — вполне себе такая господская еда, винище... мать твою же!

— Вы, что же, поганцы, творите?! Кто велел спиртное на стол давать? Да я вас... — свирепею натурально, аж в глазах темнеет. Хорошо хоть, винтовку на дворе оставил, а про пистолет и вовсе забыл. — Кто посмел, спрашиваю?!

— Ваше благородие! — кидается ко мне хозяин, аж мелко всем лицом подрагивая — Простите, Богами молю! Я велел вынести, мыслил, Ваши доблестные воины...

— Заткнись — ему, значит, говорю — Значит так. По паре кувшинов на стол. Остальное... хм... вместе с прочими припасами... любезно предоставленными нам хозяином... Ведь предоставленными же?!

— Конечно! Конечно, господин командир! Я сразу, я как только... — хозяин только что не подпрыгивает, руки к груди прижимает, чуть не плачет уже — Все, все что пожелаете, Ваше благородие!

— Ну вот и не ори. — Значит, остальное — в обоз, сдать под отчет. У кого найдется потом выпивка — я предупредил. Доложу капитану, без всяких. А если кто напьется — лучше пусть застрелится сам, уяснили? Вижу, уяснили. А теперь так. Всем — за стол! Кто там на смену — тех вперед кормить, и бегом товарищей сменить, пока стол полон. Малчать! Потом они опять на пост пойдут, достоят. Нечего морды кривить, все в одном взводе теперь, неча! Ладно, давай, хозяин, угощай нас!

И понеслась. Чорт его же поймет, как оно вот так вышло. И почему. Но захлестнуло нас это пиршество, как-то бесшабашно, и без вина практически (не считать же два кувшина на сорок рыл выпивкой, в самом деле!) а словно захмелели все. Хозяева носятся по комнате, разнося еду, всячески стараясь угодить, дочка их, боязливо косясь, с книксеном подошла и сообщила, что для солдат достали все одеяла и белье... глупая, ну какое же солдатам белье! Смех, шутки — ну, ни дать ни взять — праздник в казарме, да и то сказать, даром, что мужики сиволапые, так и мата не слышно, особливо, когда женщины или детишки рядом. Потом потихоньку начали и песни затягивать, кто-то байки травить стал, раскурили трубочки. Пока выхожу, проверяю посты, уже и темнеть начинает. Однако пьяных нет, хоть я и старательно всех обнюхиваю. В городе... в городе стрельба слышна, крики и уже видно — в двух местах горит что-то. На перекрестке вижу — двое солдат гонят какую-то визжащую девку — походу, не догонят, больно пьяно бегут. Однако. Часовым у ворот напоминаю, чтоб к нам во двор никого не пускали, кроме капитана. Если что — меня звать, и плевать я хотел.

Возвращаюсь — а там и вообще идиллия. Солдатики совсем размякли, объелись, со столов уже женщины убирают все, а девчонка солдат развлекает, и без всякой музыки поет. Сажусь я в уголочке у входа, заслушался даже. Голосок у нее несерьезный, подростковый, и поет-то, конечно, не ахти...

Но тут-то меня и накрыло. Пусть и слова не те и даже песенка совсем не похожа вовсе, просто в целом... Кто-то, когда-то. Давным-давно, в прошлой жизни еще, мне вот так же пел, не попадая ни в ноты, ни в мелодию, дурацкую песенку

Мотылек, куда же ты летишь

Погоди, ведь ты в огне сгоришь...

В себя пришел где-то на дворе. И испугался — не смог сразу вспомнить. Кто же мне это и когда пел. Потом вспомнил, но все равно как-то стало муторно, и грустно, сам не понял отчего. В дом не пошел, приказал подвернувшемуся Лошадиной Морде проверить обоз и все подготовить, ибо с утра снова выступать.

А потом и весь наш праздник резко закончился. Явился Кане, да не один, а в компании еще десятка офицеров при полувзводе драгун — какие-то новые, походу баронские, судя по запаху и слою пыли — только что прибыли. Естественно, тут же всех выстроил во дворе, отрапортовал. Прибывшие с Кане офицеры похмыкали, озираясь, и один из них, вроде как целый майор, выразил удовольствие, и желание здесь и остановиться. Нам было тут же велено в момент собраться и занять строение по соседству, на самом краю города. Это оказался довольно ветхий склад, то ли сеновал — ну да нам уже было наплевать. Благо, отужинать все успели. Настроения конечно ни у кого уже не было, потому все завалились спать без особых разговоров, под аккомпанемент нечастой стрельбы в городе. Караулы я проинструктировал стрелять во все подозрительное, и заодно приглядывать за пожарами — а то сгорим еще в этом сарае.

Утром, строясь вместе со всеми в колонну, все мы хмуро поглядывали в сторону того домика, где вчера так неплохо все начиналось. Домик весело полыхал, как, впрочем, и большинство построек в городке, причем кажется, что возгорания эти вполне рукотворны, и будут продолжаться, пока не останется ни одного целого строения. Выстроились, и тут Кане подъехал, и обрадовал меня

— Значит так, взводный. Твой взвод отправляется с полком. Я остаюсь здесь, ждать пополнения — а ты командуй. Вопросы есть?

— Никак нет — какие тут вопросы, тут слов-то приличных не найти. Еле удержался, чтобы не сплюнуть.

А дальше еще краше — остаются, оказывается, минометы и штурмовики, только музыканты еще идут с нами. Ну и гусары... наверное. Если они вообще вернутся из своего "рейда" и нас найдут. Вот ведь радость-то какая. По рядам прошла команда к движению, забрякала в голове колонны музыка, и полк начал вытягиваться по шоссе. Вчерашние офицеры, за спиной которых уже суетились у своих телег штурмовики, смотрели на всех нас с презрительной усмешкой, покачивая головами. Да и чорт с вами, сволочами. Вот и наша очередь пришла

-Шагом!

Проходя, все мы косились на ворота вчерашнего домика. Там, на мощной балке, висели все домочадцы с прислугой — и старые и малые. А женщин и девчонку, похоже, даже не тронули. Мда. Косяк. Ну, будет мне, как начинающему комвзвода баронской армии, наука.

* * *

Еще до начала марша, выстроив взвод, уже вполне привычно вздрючил всех на предмет наблюдения и действий в случае чего. И вот теперь на четвертый час пути, если считать по привалам, выделил еще и не сказать охранение или там тыловой дозор, но наблюдение. Велел им, сменяясь, попарно отставать, на край пыльного облака отходя, и там стараться идти, оглядываясь. Рискуя своей башкой, разрешил отставать, осматриваясь, и нагонять потом. Авось не пропадут никто, не сбегут — а то мне крышка.

И вот, первые ласточки. Или, скорее, голуби. Полные фекалий. Как незабвенные шаланды легендарного Кости-рыбака. Прибежал, как назло, именно Боров. Когда ж тебя, суку, убьют уже наконец...

— Разрешите доложить, вашбродь! — смотри-ка-ты, даже на солдата старается быть похожим

— Докладывай...те, рядовой — чего-то я как-то в роль прямо вхожу, даром, что сраный ефрейтор, а среди штрафников — взводный-вольный — це фигура! Уже только что слова через зубы не цежу, высокомерен стал, как английский офицер...

— Так, вашбродь, замечены всадники, сзади за нами обходят, по флангам!

— Твою ж мать... Продолжать движение, старший за меня — Перек.

Кинулся смотреть, сначала к Борову, потом ко второму — точно, на пределе видимости показались точечки — явно конники — несколько слева, несколько справа, замыкают словно кольцо, сходятся далеко позади. Еще минут десять наблюдал — отметил еще появление, чуть поближе, но все равно километра два до них, бинокля нету, а так мне не видать, что за форма. Тэкс.

Бегом обратно, велев продолжить наблюдение, и тут же отправил троих — двое в помощь наблюдателям, и одного с донесением в голову колонны, об обнаружении неизвестных (вероятно, вражеских?) кавалеристов в тылу колонны. И тут же приказал всем привести в порядок оружие, взять запасы с телег, долить воды во фляги. Подумав, еще и отправил одного к идущим впереди телег музыкантам. Ну, можно сказать, лизнул неглубоко. Все же — теперь это единственные 'настоящие' баронские войска в колонне. И хоть они и музыканты, но с винтовками, и с дисциплиной. А дисциплина, она даже поважней винтовок будет. И прямо на удивление — не прошло пары минут, как нарисовался их старший, молодой сержант, не особо чинясь тут же приказавший показать, что мне там привиделось. Пошли посмотреть — а там уже вполне себе различимо и нагло рыскают кавалеристы. Далеко, конечно, километр пожалуй уже, но не таясь особо. И не сказать много, но все же. Потом и в хвосте плестись не надо стало, по флангам, только из пыли чуть выйди, видать стало разъезды, тоже на расстоянии приличном. Сержант сплюнул, выругался и велел идти обратно.

А там уже ждет меня посыльный. Со свежеразбитой губой, и сообщением. Что полковник изволит гневаться, велел не разводить панику, и вообще, он на привале лично научит всякую шваль, как отличать своих гусар от чужих. Я растеряно оглянулся на сержанта — он-то, поди, точно в различиях формы разбирается, да и глаза помоложе — разглядел бы, пожалуй. Сержант только усмехнулся, и оптимистично заметил, что до привала надо будет еще дожить. И тут же приказал выходить всем взводом по правую сторону телег и переть за пылью по обочине — а он, мол, выйдет со своими слева. Я еще заикнулся, что мол — полковник-то... на что выслушал краткую, но эмоциональную характеристику полководческих талантов нашего нынешнего командования и пожелание не умничать.

* * *

Спасает нас, пожалуй, только то, что идем мы в самом хвосте колонны. Ну и то, что вояки Индюка растянулись на марше совершенно неприлично, по сравнению с уставными требованиями. В итоге мы просто не успели вместе с обозом толком втянуться в неглубокую выемку перед мостиком через какую-то речушку. Топчемся на повороте, и потому наблюдаем все, как в театре. Сначала с промежутками в несколько секунд начинают вспухать над растянутой колонной шрапнели. Потом грохает с красивым султаном дыма там, где должен был быть мост. Ну а после из-за речки начинают стучать винтовочные залпы.

Здрасьте, девушки. И совершенно не удивляет, даже как-то легче — ну, наконец-то нас начали убивать, а то все ждешь, ждешь. Сержант не подвел — тут же слышно его приказ разворачивать телеги и отходить. Не то чтоб это спасет от пушек, но хоть на время. Пока дожевывают остатки полка в котловине. Кое-как разворачиваем свои телеги, с полковыми помогать даже не лезем — тем более что пушкари вражеские планомерно сдвигают огонь к хвосту колонны, и уже начинают шипеть и шлепаться по-округ перелетные шрапнельные пули. Оттягиваемся в только что пройденную не сказать рощицу — группку деревьев. Ну и делаем вид, что занимаем оборону. От кого? Да все равно, от кого. Жить осталось, в общем-то, пока артачи вражьи не соизволят перенести огонь на нас.

Однако ж, пока сидим и ждем, к нам собираются, жмутся, как испуганные овечки в стаю, гордые отважные свиррцы. Накапливается немалая толпа — ну, лакомая же цель, сейчас начнут. Ан нет. Как потом я подумал — поди, просто-напросто, боеприпас кончился — стреляли двумя пушками всего, сколько там они возят с собой снарядов-то? А по колонне гатили изрядно, беглым огнем. Вот нам и обошлось. Ну, сидим, значить, втыкаем, что делать — решительно непонятно. Ну да, что пока — первое дело — перекличка. Доложить о потерях. Потерь нет, почти как в телевизоре говорили. Ну, это — пока. У вас несчастные случаи на стройке были? — Нет — Будут! Расход боеприпасов — тоже пока ноль. Имущество все в норме, Перек-Лошадиная Морда доложил. И лошади пока целы. Хорошо бы, хоть кто командование на себя взял. А сержант-музыкант — молчит. Нехорошо так, надо ж что-то делать. Ну и накаркал.

Солдаты, сами перепуганные донельзя, буквально выталкивают вперед трясущегося молоденького лейтенанта, с оборванным погоном и царапиной на щеке. Обступают, спрашивают, что делать. Оглянувшись, подходит к нему от своих людей музыкант, козыряет, ну, значит и мне надо. Подхожу, докладаюсь по форме. Смотрю, еще двое подходят, отряхаются, докладают, правда, толком ничего не говорят. Кажется, летеха сейчас в обморок упадет. Наверное, от накатившего счастья. Внезапный карьерный рост — аж на должность полковника скакнул, разом. Тут у любого голова закружится. И сфинктер сможет штамповать арматуру на двутавр. Переглядываемся с сержем, ну, а что делать.

— Разрешите посоветовать, господин лейтенант? — сержант надменен и невозмутим, сразу видно закалку баронских — Дело, конечно, Ваше. Но, по-моему, нам пора отступать. И чем быстрее, тем дальше.

— Как? Что? А раненные? Полковник... — лейт вообще мало чего пока соображает, похоже.

— Дело, повторюсь, Ваше. Но, осмелюсь обратить внимание — серж непринужденно машет рукой в сторону — Нас обкладывает вражеская кавалерия. Они спешиваются, господин лейтенант, и скоро замкнут кольцо. Нас окружают.

— Что? Но мы... Плевать! Как вы смеете! Я теперь командую полком, и я запрещаю... — голосок у лейтенанта смешно срывается, и он, закашлявшись, хватается за фляжку. Ну, началось. Откатило, и сейчас попрет гонор.

— Есть, господин лейтенант — невозмутимо вытягивается сержант — Я и мои люди ждут Ваших приказов.

Мне остается только 'щелкнуть' вытянувшись рядом с ним — мол, и мои тоже. Лейтенант отрывается от фляги — мать его — да там, похоже, не вода, хорошо, если просто вино! Вроде пришел в себя, и вся радость накатившего счастья снова отражается на его мордашке. А мы стоим глупыми оловянными солдатиками, прилежно поедая начальство взором.

— Я... Я приказываю вашим людям держать оборону! Пока мы займемся раненным и обозом! — наконец рожает гениальный военный план лейтенант, и мы с сержантом, лихо козырнув, отправляемся восвояси.

— Да — хмыкает сержант — Похоже, это насовсем. Жаль.

— А уж мне-то как жаль, господин сержант — просто чтоб поддержать разговор выдаю я.

— Боишься помереть?

— Никак нет, вашбродь, не особо. Я уж раз помер — так вот тут оказался. Просто — неприятно как-то, не хочется.

Сержант заржал удачной шутке, и мы разошлись.

* * *

Если человек идиот — это надолго. В случае с военными — навсегда. В общем, влипли мы, как не буду вслух говорить кто, в гавно. Лейт освоился, и споро приказал всем собравшимся солдатикам, а набралось, надо сказать, не так чтобы мало, ну, то есть, от полка-то мало, а вообще прилично, идти и тягать раненых, да собирать всякое, вроде даже хотели телеги с убитыми лошадями, обозные, с дороги притащить. Пока всех построили, посчитали, переукомплектовали — время шло. Пока собирались и выбирались — а враг тоже не дремал. В общем, наше счастье, что пушкари снарядов пожалели. А с ранеными ничорта не вышло все одно. Едва начали шебуршать санитары — по ним, да по тем, кто к телегам полез — застучали выстрелы. Побили немногих, все ж били издаля, из-за речки, но прибежали все обратно. Ох, какое же возмущение поднялось! Что, мол, не по правилам, и всяко, и разно. Лейтенант даже парламентера решил отправить. Но когда по парламентеру стали стрелять с нескольких стволов сразу — от этой идеи отказался.

Тут случилась некоторая, так сказать, 'атака' вражеская. Ну, или нам так показалось, что атака — пошли цепью солдатики от дальнего леска. Наверное, они просто решили поближе перебраться, а не совсем уж в атаку. По-моему, кавалеристы, драгуны, далековато, но солнце подсвечивает, форму хорошо видать. Наверное, просто сжимали кольцо планомерно. Уплотняясь. Да только кто-то не выдержал и пальнул из наших, ну и началось. В общем, атаку доблестно отразили, и даром, что я носился ужом по скороварке, пиная своих, и запрещая стрелять — но боекомплекта пожгли изрядно. Естественно — впустую. Ну-ка, постреляйте, например, с калашникова на километр, одиночными — каково?

Зато на лейтенанта наша боевая мощь произвела столь неизгладимое впечатление, что он, учитывая пару, пока бесполезно лопнувших в высоте шрапнелей, немедленно приказал строиться для атаки. И мы построились.

То, что было дальше, я видел только в каком-то старом фильме про Фрунзе, кажется. Впереди шли мы, лейтенант быстро вспомнил, кто тут воины, а кто штрафная сволочь. За нами — музыка. И за ней, под марш — остальные. Как в кино, только уже мне, и страшно очень.

На наше счастье, у валашцев было совсем мало сил. Окружить они нас смогли едва полуэскадроном. А нас набралось человек двести — и прорвать жидкую ниточку оцепления нам труда бы не составило. Но прорывать не пришлось — они просто разбежались по сторонам, давая нам дорогу.

И мы пошли по этой дороге.

А они сыпали по нам с флангов пулями.

Это было даже и не страшно, но тоскливо. Мы шли и шли, а по нам стреляли и стреляли. Хорошо хоть, храбрые свиррцы, как только стало ясно, что атака не нужна, по молодецкой команде лейтенанта нас обогнали и продолжили стремительно наступать на врага. А мы, с музыкой, остались в арьергарде, и таким образом — в облаке пыли снова. Потому по нам все же меньше стреляли. Точнее, стреляли-то, может, и столько же, а попадали куда реже.

Впрочем, и по пехоте впереди попадали не столь часто — не считал, но на дороге валялось десятка два-три за всю время. Мы потеряли троих наших — всех во фланговых дозорах — опасался я, что попробуют поближе подойти, или атаковать с коняшек прямо. Обошлось. Драгуны на рожон не лезли, на лошадках они, посменно, просто обгоняли нас, и снова сыпали пулями, не подставляясь особо. Хорошо хоть, они, во избежание дружественных перелетов, наверное, не приближались ближе километра, и огонь был не столь действенный. Еще двоих потеряли музыканты — барабанщика, и, к сожалению, сержанта. Его пробило с плеча и прямо до сердца, наверное — как подбежал на окрик музыкантов — а он уже мертв, глаза мутные и кровь со рта тоненько. Приказал прекратить музыку, и дальше шли уже как есть. Музыканты зачехлили свои самовары, и шли встроившись прямо в наши ряды. На удивление, уцелела одна наша повозка, на второй поранило лошадь, и ее бросили. И еще одна повозка, из полковых, тоже еще плелась впереди. Драгуны вскоре, должно быть, расстреляв боезапас, отстали, и лишь контролировали, как и утром, разъездами на пределе видимости.

Таким образом, мы и вышли часам к шести обратно к городку.

* * *

Остановились мы километрах в полутора от городка, мы вообще просто "ткнулись в задний бампер" полковой телеги, нам даже никто команду не передал. Я тут же приказал своим занять позиции по флангам и тылу и вести наблюдение. Примкнувшие к нам меломаньяки подчинились в общем строю. И только через несколько минут явился к нам лейтенант-полковник собственной персоной. Уже очень сильно нахрабренный, даже немного покачивался. Какой еще молодой, а такой перспективный! Скоро генералом будет. Может быть.

— Тааак! ...Мааалчать! А ну, шваль штрафная! Стааа-а-на-вись! — зычно проорал отец-командир. Потом, сообразив, наверное, наорал на меня: — Ты! Сволочь! Строй быссстра сваих ушлепков! Расстреляю через аднаво!

— Становись! Осмелюсь доложить, господин лейтенант. В отсутствие моего командира, капитана Кане, расстреливать штрафников господина барона, да продлятся его дни и слава, имею права лишь я один, как командир штрафного взвода.

— Штааа? Да я... — но лейтенант-полковник все же не настолько еще охрабрел, чтобы не сообразить, какого косяка он чуть не спорол. Расстрелять штрафника кому-то со стороны, конечно, можно. Но это означает очень серьезную ответственность — вроде как ты такое изладив — подменяешь собой власть барона. Оно вроде как и можно, но вот только отвечать придется по полной. И можно даже самому не попасть в штрафники — а сразу под кожаный воротник. Например, если окажется, что расстрелял без причины, просто так. Потому летеха сдался малость, и просто проворчал что-то матерное. Потом осмотрел нас, и выдал: — Итак, слушай приказ, сволота! Вперед марш, и провести разведку в городе! Быстро! Выпалнять приказ!

— Есть! — а что еще сказать — вот за отказ выполнять приказ — можно стрелять не заботясь ни о чем особо. Но все ж мы тоже не такие лохи — Какими силами прикажете разведывать? Какой срок на выполнение задачи, господин лейтенант?

— А... — командир немного растерялся, а ведь я еще только начал уточнять боевую задачу, да и то сказать, не начинал. Задумался, машинально потянулся к фляжке, потеребил ее, и выдал: — На твое усмотрение. И чтобы быстро! Час вам на все!

— Есть! — крикнул ему уже в спину. Так-то лучше.

Ну, что ж. Час. За час от силы до окраины добежать, да и обратно. Но приказ есть приказ, выполнять надо. А то расстреляют — и меня и всех остальных.

— Добровольцы есть? Двое — ну, а как еще? Не всем же переть туда, тем более понятна заминка и опасения лейтенанта — в городке, точнее его остатках, еще дымящихся — ни движения. А там, по идее должны быть наши — штурмовики, штабные, минометчики. И орудийную стрельбу должны были слышать, и нас уже могли разглядеть. Ан — тишина.

Вышли несколько сразу.

На тебе — Боров. Тоже мне, герой. И конопатый, Петер его звать, кажется. Ну, это понятно, взыскание решил искупить. Придурок, лучше бы у кого из убитых по дороге флягу подрезал. Остальных не помню никак ничем особым. Да еще музыкантов двое. Вот один-то из них и вышел на шаг

— Разрешите, господин взводный? — эвон как, взводный, а не по званию — вроде как подчеркивая, что они у нас во взводе временно... хорошо, послушаем — киваю ему одобрительно — Так это... разрешите мы с товарищем, на лошадях, с телег распрягши — туда, и назад, а там посмотрим?

— Седел же нету, как вы на них?

— Нам без надобности, мы умеючи, нам не в бой скакать чай, и не галопом — доедем потихоньку.

— Есть, есть седло, вашбродь ! Господина капитана, старое, оне приказали выкинуть, но я не успел!— это Перек, метнулся к своей телеге и тащит уже в руках седло с запчастями. Не успел... Продать барыгам ты его не успел, ну да ладно.

— Гм... одно седло... да и отдадут ли полковые лошадь...

— Не надо их лошадь брать, вашбродь — это другой обозник вышел — Осмелюсь сказать: пораненая она у них. Я видел. Им бы ее оставить тоже, она ж помрет так скоро, все одно еле тащит уже.

— Хм... — я давно примечал, он, этот обозник, кажется, Бирэ его звать, больно уж лошадей любит. Больше, чем людей. И лошадь чуть пораненную бросил, с телегой вместе — однако ж распрячь успел... Нажаловаться на него потом? Или... да и чорт с ним, делу не вредит, а сейчас нам лишняя телега с раненой лошадью только бы мешала. Ладно, демоны с ним, что дальше-то? — Как вы на одной лошади, пусть и с седлом?

— А ничего, вашбродь. Разрешите, я тогда один гляну? Я мигом.

— Ну.. Изволь. Только... глянь, но так, как надо — стоит он рядом, впереди от всех, и чуть наклонившись, я тихо добавляю — Не лежит что-то у мине душа в ций городок идти. Сдается мине, шо мы уси на кануне грандиозного шухеру, смекаешь? Не так чтоб врать надо, но...

— Есть, вашбродь. Сам не хочу туда — тихо отвечает мне солдат — Сделаем, в лучшем виде. Ну, то есть, постараюсь.

* * *

К объявленному сроку я встречаю музыканта, целого и невредимого, в голове отдыхающей колонны. Герои даже охранением не озаботились, и то, что вокруг довольно-таки открытая местность — вовсе не повод. Удивительной храбрости воины. Спешившись, музыкант сначала докладывает, потом вместе подходим к усиленно полирующему в компании сержантов флягу лейтенант-полковнику.

— Разрешите доложить, господин лейтенант! Задание выполнено! Разведка проведена! Наших частей в городе нет, много следов присутствия противника. Очень велика вероятность засад...

— Штааа? Малчать. Тьфу. — ого, кажется, я степень храбрости лейтенанта недооценил — Так... Какие там еще сле... следы? Засс...сады? Плевать! Вперед! Встали, встали все! Вперед! Что ты врешь, стервец, как ты мог успеть все там осмотреть? Наши там, они ждут нас там! Вперед!

Твою ж мать... Я обескуражено кошусь на музыканта, то только открывает рот, и я только успеваю подумать — что перечить лейту сейчас не лучшая идея — есть приказ, и тот вполне в праве, а насчет благоразумия... в нем уже столько плещется...

— А вы! — в меня нацеливается выписывающий немалую амплитуду палец лейтенанта — Вся ваша банда... остаетесь прикрывать наш тыл! Ха! И посмейте только сбежать — расстреляю, каждого, лично!

— Есть, господин лейтенант — я даже не знаю, расстроился я, или огорчился, от столь внезапного счастья — До каких пор прикажете держать оборону?

— А? А, держать... до вечера! — и лейтенант машет рукой — пшли, мол, вон отсюда. Мы уже отходим, как он спохватывается, и радует новыми приказами — отбирает лошадку для себя, и требует музыкантов идти впереди колонны с музыкой.

Лошадь приходится отдать, на вопрос, как тащить телегу — естественно получаю порцию матюгов и пояснение — руками, впрячься и тащить. Или бросить, но капитану доложат. Сука. Музыкант исподлобья глядя, заявляет, что после марша их инструмент забит пылью и раньше чем через три часа готов быть не может. Лейт тут же взбешивается, и велит музыкантам держать оборону вместе с нами.

Возвращаемся злющие, тут же всем выдаю люлей. Еще радость — лошадка таки издохла, полковая. То есть, может еще и не, но упала на коленки, и не встает. Бирэ вокруг суетится, по-моему, чуть не плачет. Приходится его матернуть, чтоб в строй стал. А пехота уже пошла, повалила в спаленный городок. Изложив всем неожиданную радость, велю таки выпутать несчастную копытную, и откатить телегу, поставив поперек дороги. Вторую рядом с промежутком. Тенты растянуть, ну и залечь всем, готовясь к бою. И не только на запад, но и обратно на восток, к городку. Музыкант всячески уверяет, что чуял, будто за ним смотрел кто, и вообще 'слишком тихо все'. И все бурчит, что мол, он не только музыку дудеть умеет, но и побывал и повидал, и такие вещи знает. Провел перекличку, посчитались — патронов у нас много, даже с избытком, потому что ящик с патронами в полковой телеге оказался. Ее мы все одно не потащим — лейтенант мне только об нашей телеге выразился. Да и ее я могу, в общем-то, бросить. Это уж дело такое — не оружие бросать, да и лошадь у меня забрали. А по Уставу, например — если у артиллеристов лошади побиты и враг наступает, помощи нет — и то можно бросать орудия, правда — сняв замки, или приведя в негодность полную.

Ну, в общем, все обустроили, сидим, ждем. Солнышко клонится — часа три еще до темноты досидеть. Под тентами — не особо и припекает, даже как-то уютно. Приказал пожрать достать.

— Рази ж можно, вашбродь — перед боем-то, пузо набивать? — укоризненно даже эдак спрашивает Перек — А мало ли... отведи Боги, конечно...

— А я никого не неволю — отвечаю ему, в пасть вяленое мясо запихивая — кто не хочет — может не жрать, его дело. Только, сдается мне — все одно, если кто штык, али пулю, в пузо словит — все одно ему дорога на тот берег. Не дотащим мы его до лекарей, да, сдается мне — и тащить не станем. А без лекарей, что с сытым пузом, что с пустым — сдохнешь все одно от раны. Так что — сам-каждый выбирай, как ему на смерть идти, если придется — сытому, али с голодухи. Я, например, мало того, что помирать не собираюсь, так еще и голодным быть не хочу. А вы сами решайте. Есть — разрешаю, приказать — не стану.

Смотрю — тут многие и заворочались, тоже за едой полезли. Не все, половина примерно. Боров, опять же, пристроился рядом. И Петер, засрань конопатая, льет с бочонка прямо в кружку — больше-то некуда... Вояки... тридцать три богатыря, мать их, беременную гимназистку. И трубадуры еще, восемь штук как на подбор. И ведь не побросали свои дудки. То ли понты раскидывают, то ли они за ними числятся, и денег поди стоят — больше винтовки. В общем — цирк шапито, увы — без конной тяги.

* * *

Пока обустроились да жрали — колонна втянулась уже в город. Только я дотрапезничал, пожалев, что чайку сотворить — это, пожалуй, и нарваться на неприятности совсем, от такой наглости — а тут и началось. Жахнуло сначала залпами пару раз, потом в беспорядку. Трескотня, как сучьев в костер, и винтовки и пистолеты, даром что далековато, но слыхать. Вот тебе и ждут их там. А ведь предупреждали.

— К бою! С тыла — кроме двоих — все сюда! Двое — бдеть, чтоб с тылу нас не скрали! Оружие зарядить-проверить! — только и успел гаркнуть, и тут видно — с города бегут к нам фигурки маленькие, несколько. А за ними вскоре вырываются из города конные. Десятка два-три. Нагоняют. И ни выстрела — кто бежит, поди, безоружные. А всадники не стреляют.

Потом — только шашки посверкали иногда — и все. Нету бегущих. Только конные. И прут они. Не останавливаясь, да еще столько же к ним присоединилось по пути, выскакивая из закоулков по окраине. И прямо по дороге — на нас. Вот же дерьмо. Несколько минут и они здесь. Надо встречать, что делать.

Глава 8

Пока они на нас скачут, я прикидываю в уме. Значить, так. Сабли это не есть хорошо, я не знаю, кто как из моих этому бою обучен — я сам и то не особо, так, теоретически разве. Казачков в Гатчине частенько лупцевали, и с лошадей стаскивали тоже. Но оне не то, что эти — тут-то вояки всамделишные. Однако ж, идут уже не плотно, рассыпались по-ширь дороги. Хорошо еще, что дальше от дороги не идут — там, в полях, нор всяких полно, лошади ноги поломать могут. Идут фронтом метров в полсотни. Мишень неплохая, в общем-то. А что? Если прорвутся — будет грустно, однако тоже не особо плохо. Хуже, если стрелять учнут, но точность-то с седла — аховая. И не много их, если еще и придут — то не скоро. А патронов у нас пока много. Так что, понеслась.

— Слушай мою команду! Штыки — при-мкнуть! Держись веселей! Кто стрелок хороший — как на четыреста шагов будут — огонь! Стреляй в того, что напротив тебя! Патрон рукой новый пихай! В лошадей бей, не промажешь! Остальные — береги пули — как на сто пятьдесят подходят — полную пачку — огонь! Потом заряди, и держи до свалки — стреляй в упор, в того, кто тебя рубить будет! Всем ясно? Тогда — выполнять!

Подходят они на триста метров, а я уж на прицел взял всадника справа от центра. Винтовка моя, как и все во взводе — в тот день, что отдыхали все, а я контуженый валялся — приведена мастером полковым была к нормальному бою. Так что я, хоть и не пробовал, но уверен, Перек уж если сказал — так и есть. Так, себе думаю — ствол винтовки у меня восемьдесят сантиметров, если от глаза — метр, плюс-минус. Мушка шириной миллиметр, это я где-то в наставлениях читал, запомнил. Значит — как башка жертвы по ширине мушки станет, с шапкой вместе — так и есть триста метров, туда-сюда. Егометрия-наука, понимашь... Все, пора! Выцеливаю лошадке в грудину.

— Стрелкам, по моей команде, остальным приготовиться... А-агонь!

И грянули, и славно грянули! Трех с седел долой, двое, в том числе и мой — лошадки завалились, бьются. Затвор, патрон, затвор, цель, выстрел, мимо, затвор, патрон, затвор, цель, выстрел, завалился, затвор, патрон, затвор... Ага, вон и пуговки уже видать, или еще что из амуниции блеснуло, медалька что ль...

— Всем пачку — беглый! — и понеслось. Любо-дорого — вылетело еще несколько с седел. Грохнулось еще с десяток лошадок... Метров сто осталось, скачут, но успеваем, да и сильно меньше их, как бы не вполовину уже... кто там не уймется? — Прекратить огонь! Заряди, и к бою, в упор бей сам!

Щелкают в магазин патроны, а всадники все ближе. И не сказать, что их уже много — десяток мы точно выбили... Шансы есть! Ну, давайте, рубаки, вытаскивайте свои шаблюки! Все даже без моей команды вылезают из-под тентов, становятся поплотнее — каре-не каре, но сука штыки у нас длиннющие, и винтовки тоже! Ну-ка, отведайте! Давайте-давайте, потянулись за своими селедками! А мы еще ведь и стрельнем!

Хер в нос. Стрельнули они. Я полностью облажался. Эти тварюки повытягивали вовсе не сабли, а длиннючие револьверы. Рейтары! И лупанули они по нам. Со скаку, в упор практически. За полсекунды до их выстрелов лишь понимаю, как лажанулся, заполошно ору

— Огонь! — и навскидку стреляю, одновременно с кавалеристами.

А дальше все смешивается в какой-то чортов ералаш. Длится он не долго — всего пять патронов. Стоять на месте страшно, пячусь с каждым выстрелом к телегам. Одно хорошо — в упор. Из винтовки в упор — проще, чем из пистолета. Точнее. Как палкой ткнул, не глядя — и готово, попал. Двумя руками держишь, широко — направлять просто. Да еще штыки длиннющие целить помогают.

Наверное, со стороны это выглядит так, как косой по нашим рядам прошло. Той самой, что коса смерти, без всяких художественностей особых. Только Костлявой двойная вышла радость — коса таки нашла на камень. Стачиваются об нас кавалеристы, размениваясь. Тем из нас, кто в центре стоит — везет больше — они, рейтары чортовы, чтоб их бабушкам на том свете демоны загнали поглубже, отработанно растекаются, обходя нас с флангов, стреляя из своих револьверов — прежде всего по нашим фланговым. Их начисто сносят. Но и в ответ рейтары огребают дружно — нас едва ли не больше, и в упор мы валим по ним метко, да и они все ж плотно несутся. Жаль, не получается стрелять в лошадь — все ж норовишь во всадника, не заставить себя никак, а так бы всех поди выбили. Но и без этого — густо, густо падают! Двое, новички неумелые, что ли, или зазевались, врываются прямо в центр, намереваясь проскочить мимо телег — одного просто насаживает ходом на чей-то штык, а второй сносит выстрелом в упор солдата рядом со мной. Я его за это снимаю тоже практически в упор, уже в спину. Затвор на задержке встал — патроны все. Бросив под ноги ружье, рву револьвер из кармана — пришло твое время, Валера — и стреляю дважды в спины рейтарам — и даже одного снимаю — данке вам очень шон, мастер Кэрр, за науку!

...А вот и все. Уходит от нас едва десяток рейтар. Отскакав метров на сто, карабины тянут. Щаз. Мы уже магазины набили, я тоже винтовку уже поднял, зарядил. На край телеги опираю и даже не командую — залпом и так почти разом грохнули. Минус два, за остановку в неположенном месте, лишение прав на управление лошадью — навечно. Остальные дают по газам, вслед выстрелы бесполезные летят. Ушли. Тут с тыла по нас какой-то оптимист, у кого лошади выбило на дороге — давай пулять. Разворачиваемся, критикуем — дурачка, что с полусотни метров с колена стоя бил — насовсем, еще пара, которые поумнее, и из-за тушек лошадей стреляли — просто осознают несостоятельность и утихают. И мозги у них правильно срабатывают — ползком уходят, а потом видим, как к городу бегут с с пару десятков, кое-кто хромает, кого-то под руку подхватив тащат. Стрелять запрещаю — не их, патроны жаль. Все одно промажем. Ну, кажись, отбились...

* * *

Грустно, девушки. 'Еще утром перед ним строился батальон, привычно кричащий 'Банзай!''... От усиленного штрафного взвода осталось одиннадцать человек. Двенадцатый я. Еще один обозник, Бирэ, везучий паренек. И один музыкант. Остальные — всё. И Перек тоже, жалко. По ним, по ненавистным баронским мундирам, рейтары в первую очередь и садили, а штрафники напоследок шли. Вот и выбили. А эти в тыл смотрели — вот им и не досталось. Раненых двое еще, но их не считаю — не жильцы. Приказал положить в тень — пусть помрут спокойно. Остальные или с царапинами, или насмерть уже. Стрелять эти суки умеют. Итак — четырнадцать нас. Зато ружей и патронов — завались. Да еще и трофеи...

Чортовы рейтары, чтобы им на том свету обосраться на версту... Приказал собрать со всех все, с тех, что рядом лежат. А лежат много. Двенадцать рыл, молодые и в годах, всякие. И на-жаль — ни одного легкого раненного. Несколько в бессознанке — приказал штыками добить. Остальные и так наглухо. Оно и понятно — еще пока все крутилось, достреливали всякого, кто шевелился, да и кто не шевелился — тоже. на всякий случай. А кто подальше лежит — того счастье — или уже уполз-убежал, или отлежится. Или помрет. Не наше дело. Наше дало другое. Вот, например — трофеи. Легкие удобные карабины — у меня такой у Айли лежит. Подумав, выбросил свой винтарь — мне пофиг, я не штрафник. А этот карабин, надеюсь, пристрелян хорошо. Усатый дядька, тот самый, которого я в спину завалил — выглядел серьезно — у такого карабин наверняка в порядке. И смотрится солидно — граненый ствол, аж с синевой — видать, спецзаказ, рейтарам вроде такое можно, если под штатный патрон. Беру. Жаль, штык не приспособить штатный. Не предусмотрено видать, рейтарам штыка — ну да, и понятно — не драгуны, поди, а для ближнего боя сабля есть. Жаль, что нет штыка. Но беру. Штык позаимствовал у одного из музыкантов — в качестве ножа сойдет, по виду — стандартный коротыш к маузеру, эрзац, повидал я таких в той жизни, модный аксессуар в определенных кругах. Остальные косятся, но свои винтовки не бросают — Бирэ вообще в прострации, как он вообще не сошел с ума на войне здешней, музыкант, похоже, вполне доволен своей короткой винтовкой, а штрафникам не положено. Револьверы. Те самые, рейтарские. Дюжина. Длинный ствол — сантиметров тридцать. На что такой? Пять зарядов, рукоять удобная, шпора под скобой... самовзвод, шомпол сбоку... все как армейский и калибр тот же, только барабан длинный... Ага! Вот оно что. Патроны длинные, как четырестодесятый охотничий — и в патронташе — так и есть — кроме пулевых обычных еще пять — с картечью. В упор с седла, да и не очень в упор — самое то. Прикинул — картечины три-четыре, девятимиллиметровых, похоже. Для них-то длинный ствол и нужен. Ну, да, ясно, чего они такие меткие. Хотя и меткие тоже. Осмотрел наших, почти все — в голову. Стрелять умеют, суки. Ну, и я, лошара, конечно. Будет мне наука, ребят жаль вот только... Еще револьверы — всего два. Обычные, армейские, очень даже ничего. Видать, командиры. Так, приберем — шесть зарядов, четырехлинейный длинный патрон... Затребовал сбрую с этих — жаль, никаких полевых сумок, и вообще бумаг на них всех не нашлось, хоть и заставил всех осмотреть, перемазавшись. И на лошадках ничего нет толком, только фляги с водой — и то хорошо. Налегке шли. На портупеях — патронташи поясные, для револьверов, и по два подсумка на лямках — винтовочные. Что порадовало — все в обоймах. Тут же приказал всем, не морщась, облачиться в сбрую эту, и сам нацепил, отдав кому-то рейтарский револьвер — не по мне эта глупость. Оставил армейский, он мне нравится. Баланс хороший, в целом приятно сидит в руке. Будет мой. Больше ничего толком взять с рейтар и не вышло — сабли мне их не понравились — дурацкие, и гарда с дужкой, и изгиб сабельный, не как у шашки, крутоват. Рубить можно, резать — не получается. Я такой не умею. Остальные тоже отказались. Плетки, чтоб лошадей подгонять — нам без надобности, а больше, повторюсь, и нет ничего.

Тут пришлось нам прерваться — из города выезжать стали снова всадники. Чорт их поймет — атаковать хотели, или разведать — неясно. Те, что проскочили нас — они по большой дуге обойдя в город ушли, да и добежали безлошадные. Решили, может, реванш взять.

Да только я тут же скомандовал с прицела тыщапятьсот шагов бить залпами. И то ли мы и впрямь кого зацепили сдуряка, то ли просто очень уж обескуражила их неудачная атака, да еще и с таким непонятным результатом — огонь-то мы дали плотный, словно бы и без потерь почти — но тут же оне ретировались. Мы уж все обтрофеились, и даже бруствер из тушек лошадей и рейтар соорудили эдакий, а тут с городка, с обиды видно, давай по нам пулять. Надо сказать — жидко и неубедительно. Глянул я на нашего музыканта и спрашиваю:

— А что, Армстронг ты наш — тот озадачено смотрит. Но пояснять ему я не стал — Могешь ты дунуть в свою дудку? Что-нить эдакое, бравое?

— Как... вашбродь...? — смотрит, как на идиота, да еще испуганно. Приходится тряхнуть за ворот.

— В себя пришел, ну! Приказ не ясен?! Выпалнять!

— Есть! — все же армия — это не только бодрое слово, но и очень быстрое дело...

Крепкий паренек оказался. Час почти дудел, всякое и разное и какие-то 'Бравы-ребятушки' и марши и даже плясовое что-то. Потом передохнуть попросил и попить, что я конечно и разрешил. Хватит концерта без заявок, тем более, что в городке, похоже, это произвело впечатление. Никто не совался. Все ж — у баронских — репутация. А нам того и надо, нам бы до темноты просидеть. Нет, не из-за приказа покойного (надеюсь) лейтенанта. А просто потому, что ночью уйти нам проще, по-вдаль и до леса, а там — в гору, к перевалу. Уж там-то точно наши. С тылу никого не нарисовалось — то ли возятся с тем, что там осталось то ли еще как, хотя и боялся я, что те конники, что нас пасли к нам нагрянут. Или это они в город и пришли вперед нас? Непонятно.

Велел ломать — телеги и винтовки лишние, наши и трофейные, и костры ладить. Саблями рубать телеги, в куски тенты, упряжь имущество с телег — и все в костры. И сабли потом туда же, поломать их не выходит, прочные, только пара лопнула, когда винтовки рубали. Велел жрать готовить, набить сухпайками и прочей провизией ранцы, что в полковой телеге нашлись. Фляги все взять, наполнить. С флягами — Петера заставил. Выжил, гаденыш. И Боров тоже — вот жеж везучий поросенок. Сильный, гад, ломает телегу только доски летят. Уу-у-у, долбоклюи! Я вот вас! Мстительно отправил Бирэ достреливать сильно раненых лошадей. Попробовал он поймать несколько раз лошадок убитых рейтар — не вышло, те ученые, сердятся и отбегают. Из города по нему, когда совсем азартно бегать за ними стал, постреляли. Не попали, но я осадил дурака. Я вас научу Родину любить, сучары! Еще велел вырыть могилу для наших. Общую, неглубокую. Ничего. Земля тут не тяжелая, не горы, лопат всего две, меняясь — вперед. Врагов хоронить не станем — не наша печаль, свои пусть хоронят. А наших — надо. Один раненый уже отошел, второй пока еще дышит, не будешь же своего сам резать? Разрешил личные вещи забрать, разложил, велел — кому что надо — забрать. Переписал всех номера на татуировках, сверил со списком, что у меня был, вычеркнул оттуда еще троих, что по дороге убило. Собрал солдатские книжки у музыкантов и обозников наших. Так то. Стащили всех в кучу, кусками тентов завернули, накрыли. Засыпали. Все. Салюта не будет — не хватало еще, чтоб по дурью начали по нам стрелять, и кого еще зацепило.

Жарим и варим все, что можно, и в прок, и сейчас сожрать. Вроде сготовилось — объявил перекус. Пир горой. Все в котлы — котлы тоже бросим. Еще и прострелим. Хотел было велеть кому свинтить у какой из битых коняшек полуось, да передумал. Вкусно, но и так полно еды, не унести. Колбасы много и грудинки у полковых нашлось. Нашли и бочонок с вином. Подумал, да и разрешил на всех распить. По кружке портвешка вышло — а и неплохо. Помянули всех наших. Да и ненаших тоже. Дело такое — война всех ровняет. Музыкант выдал идею запалить телеги как есть — мол, чего париться ломать, все, что надо мы на винтовках, тележных колесах, оглоблях и шмотье приготовили уже. Рационализатор хренов. Наорал на них всех, велел разбирать активнее. Потом остыл, и объяснил — нам по вечеру надо сложить костры. Несколько костров — штук шесть-восемь. Как стемнеет. Хорошо сложить, чтоб долго горели. Пусть всю ночь горят, до утра. Еще и патроны в картошку из запасов провизии заколотим. Обгорит картошка — выстрел. Да и так патронов разложим, всяко.. Пусть тут всю ночь костры горят и постреливает. Авось те, что в городе — купятся на это, просидят до утра, только утром решатся нас штурмовать разведывать или в плен предлагать. А нам патронов и так хватает, набили все сумки, хорошо хоть гранат только по паре штук, а то б и не знал, что делать с ними. Нам в поход гранат не полагалось, но как раз две укупорки по дюжине каждая нашлось в полковой телеге. Жаль, до атаки не попались они на глаза, пригодились бы.

Как звезды проступать стали — тут и второй наш раненый затих. Прикопали и его быстро, разгребши только что насыпанную на могилу рыхлую землю. Разожгли заготовленные костры. Отскочили в сторонку чуть, мало ли кто сдуру на огонек пальнет. Навьючились-засупонились. Похватали ружья. Ну, вот и все. Время. Сейчас оно нам не деньги, оно нам — жизнь. Сумерки в горах моментально падают — пока готовились — а уже и все, темнота, глаз коли, если от костра-то глядя. Разделил на тройки всех, велел винтовки за спину, револьверы взять рейтарские. Мы с музыкантом, кому рейтарских не досталось — в центре, с винтовками, остальные дозорами на все четыре стороны, в тридцати метрах. Музыкант за мной становится старшим, если меня убьют. Он, кстати, гад такой, сверх всего груза, что и у всех, свою дудку навесил, в чью-то плащ-палатку замотав. Упрямый. Колл его звать. Потом по тройкам назначил, по очереди старшинство, если командира выбивают. Первым — командир первой тройки — Бирэ, как последний вольный. Потом — только штрафники остаются. Назначил, сам не пойму с чего — командиром второй тройки Борова, третьей Петера. Четвертой — рыжего, Бруно. Вот таким порядком и будут командовать, буде убьют кого старше. Это, если конечно разглядим, кого когда убило. Темнота уже, глаз коли. Только бинты, раньше белые, а теперь в пыли изрядно повалянные, на предплечье правом у каждого чуть видать в ночи. Чтоб своего сдуру не застрелить.

— Пора. Двинули, братцы!

Пошли не к городу конечно, и даже не вбок — пошли по диагонали от дороги на запад, в другую сторону от того места, куда бы нам надо пробиваться. Потом крюк сделаем, обойдем. Сегодня ночью спать не придется, до утра надо быть в лесу.

Первый выстрел долетел до нас спустя полчаса, когда мы уже начали забирать левее с нашего курса, намечаясь в обход.

* * *

Пострелять больше не пришлось. Два дня блуждания ночами по лесу и горам, один сорвавшийся в пропасть, отощавшие на жранье ранцы, и двое раненых. Ранены они были еще в бою — но тогда просто перевязали, посчитав мелочью — а теперь простреленная рука у одного стала опухать, а вот со вторым вышло еще хуже — у него было пробито картечиной плечо. Сначала и он сам храбрился и даже ранец тащил. Потом его ранец опустошили, и он пошел налегке. Дальше — больше — плечо стало опухать, у него начался жар — какое-то время вели его под руку, а последние километры до нижнего укрепления пришлось его тащить на плащ-палатке и винтовках. Потому задержались, и на опушку вышли не как планировали, к утру, а днем. С одной стороны хорошо, если на укреплении все же свои, не пристрелят сдуру. С другой — если не свои — расчехвостят на подъеме. Но пока обдумывал — нарисовались трое в лохматках — секрет егерский. Наблюдали они за нами, похоже, давно, потому как были в курсе и вопросов много не задавали — но часовых я корить не стал — этих я уже насмотрелся, ниндзя чортовы. В лесу их переиграть сложно. Спросили — кто и откуда, помигали своим в укрепление зеркальцем, дождались ответа, и велели идти напрямки туда. Там нас встретил небольшой отряд драгун, которые вообще сразу велели переть дальше, на перевал. Даже привал сделать не разрешили. Пришлось вставать у родника, а дальше уж и дошли.

Встречали нас ну вот нифига не радостно. Даже наоборот. Сразу окружили комендачи, отогнали всех нас в сторону от лагеря и там оставили под охраной сидеть. Хорошо не под арест сразу. Явился Кане, принял доклад, осмотрел убогое воинство...

— Ну, и как же так? Как ты, взводный, всю роту мою угробил? А полк весь где? Пожалуй, вы все тут — дезертиры просто, и надо бы мне вас всех просто расстрелять — музыкант вскинулся, собирался было что-то вякнуть, пришлось в бок толкать — Но так уж и быть, я схожу, побеспокоюсь за вас...

— Вот сука — выдохнул Колл, когда капитан ушел, велев сидеть на месте и отдыхать пока — Ну и сучара этот Кане, слышал я про него, да все раньше не приходилось...

Впрочем, я уже немного просек повадки капитана, потому особо не переживал. Велел располагаться на отдых — а вскоре появились ведомые Варсом и Баргеном солдатики с термосами. Велел доставать припасенное, жрать — так жрать, хотя мы третий день как не голодаем. Поздоровался с сержантами — а те даже как-то по-свойски, скалятся, Варс даже руку пожал. Перво-наперво спросил как насчет раненых — нахмурились, Барген махнул солдатикам, чтоб термоса ставили и за носилки. А потом опять к нам подошел. Кроме термосов еще и выпить принесли, и нифига не вино — всем налили, даже штрафникам, не чинясь. Удивительно.

— Ну, выпьем... Есть за что — многозначительно и чуть загадочно сказал Варс — Заодно и помянем всех. Все одно больше этой чарки никто вам сегодня не даст, да и не советую пить больше. Будем!

— Ух... — поморщившись, закусил мясом и спросил — А если без загадок, господин сержант? По-простому бы?

— А по простому, братец... По простому, сейчас вас всех построят, и амнистию объявят... А ну, тиха! Я знаю, что говорю. Знаешь, куда капитан пошел? Он сейчас в канцелярии велит вычеркивать всех вас из списка павших. Ага. На которых уже амнистия объявлена. Как на искупивших, кровью и делом. Да-да. А Амнистию отменить, сам понимаешь, нельзя. Барон только может.... Но не будет. Так-то. Так что есть за что.

— А дальше-то как, вашбродь? — Бруно влез в разговор — Куда ж нас теперь?

— А вот этого — не знаю. Я вам уже не командир. Давайте, рубайте, до вечера все одно ничего больше не будет, и это-то с кухни остатки собирал. Не ждали же вас.

— Да у нас, вашбродь, и своего напасено!

— Да уж вижу — богато набрали. Ай, хороши — с пистолетами все!

— А то, Варс — решил пробить немного я тему — ты на мой карабин глянь!

— А ну-ка! — смотрю — спокойно принял такую наглость сержант — Показывай! Ого! Рюгельской работы! Месячной выплаты моей стоит! Ай, красавец! А ну, рассказывай, как все было?

Пришлось рассказывать, благо есть особо и не хотелось. Слушали сержанты не перебивая, только уточняя вопросами всякие подробности. Потом Барген похмыкал, и сказал:

— Да, взводный, это ты промашку дал. Со стрельбой-то. Нельзя было залпом бить. Надо было на шеренги разбить, и шеренгами, а еще лучше цугом — сигнал к прицеливанию — выстрел товарища справа, а там по готовности огонь. Тогда бы больше выбили. Так-то вышло, что в иную цель и по три пули поди попало, а в другую и не стрелял никто. Залпом надо если или уж совсем густо идут, или цепи в упор вышли, или если мало их и удирают. Так-то вот. А вблизи что — это бывает. Чуть бы раньше огонь открыли — чего испугались, винтовки длинные, штыки есть. Но и так хорошо разошлись. Револьвер-кось покажи, братец — обратился он к сидевшему рядом штрафнику, несколько обалдевшему от такого обращения, с непривычки, наверное — Ага, рейтары из горских частей, понятно. У армейских рейтар карабина нет, и револьвер еще больше, на семь патронов, и с прикладом складным, они ими и заместо карабина пользуются. А горцы таким обходятся. Повезло вам, что они из карабинов стрелять не стали — видно, смутили вы их, начав издалека метко стрелять. Да, знатная игрушка... Ну, что, все поели? Собирайтесь помалу, сейчас поди и капитан явится.

* * *

Трясемся мы на телеге по пути в Речной, а я все понять не могу — как оно все так повернулось? Удачно или наоборот? Жив вроде — значит уже удачно. Да не просто жив — еще и цел и орел! Выстроили нас, зачитал Кане об амнистии, и о том, что его рота ввиду потери личного состава выводится из боев и отправляется на переформирование в Речной. И там уже вся наша дальнейшая судьба и решится. Потому что амнистированы посмертно были, и теперь есть нюансы. И Колла с нами прихватил, заявив, что про него тоже там все решат. Собственно-то говоря — просто потому, что баронских частей тут больше и нету, они или впереди укрепление контролируют, или отошли назад в Свирре — а тут только союзные солдаты оборону крепят. Вот и потащились мы в форт. Нас на телеги посадили, Кане на лошадке. Раненых пришлось оставить, причем тяжелый помер. Вот гадство — обидно. Знал бы — бросили бы или дорезали на месте, как в беспамятство впал. Сколько его, гада, на себе перли, а он помер. Второй же, врачи говорят — выживет, но не скоро еще. И руку могут и оттяпать, еще не ясно. Вот и едем мы — ажно целых одиннадцать рыл, славная штрафная рота капитана Кане. И ведь — уважают. Бруно, назначенный мною каптенармусом моего взвода — формально-то я пока еще командир взвода, раз Кане не объявил иначе, отправился выбить нам довольствие на дорогу. Нарвался на такого же, как и он сам — честного и упертого. Но как только Бруно четко выдал, кто мы такие и куда и зачем отправляемся — союзец сдулся и тут же все выдал, а его подопечные, говорил Бруно, даже с опаской поглядывали. Да и другие говорили — уже тут среди союзцев, после нас прибывших, легенды ходят, про то, как штрафники и штурмовики баронские эту крепость брали. Особенно ужасы рассказывают про огнеметчиков, а казематы, где до сих пор жареным воняет, стараются не использовать. Ничего, шпана приморская, вот доберутся сюда валашцы — на себе все примерите. Хотя солдаты справные эти союзцы, они пожалуй с валашцами совладают. Ну да это все пока что — уже не моего ума дело.

* * *

К Речному прибыли на другой день. Дорога в горах все же небыстрая совсем, хотя и не далеко вроде. Встретил нас форт опустевшим лагерем для пленных и развернувшимися строительными работами. Место нам нашлось в воротном бастионе — все остальное уже занято. И солдатами и складами. По реке снуют паровики с баржами, корабли идут, серьезная навигация такая. Взялись наши вожди за дело, нечего сказать. Внушает.

А вот мы оказались во всем этом водовороте как бы лишние... Пока — лишние. Третий день, как бездельничаем. Выправили нашим всем амнистию, все по форме. Мне, так уж карта легла, вышло повышение. Снова эти тонкости — раз вверенное подразделение полностью искупило вину досрочно — то командир, если он из вольных-не штрафных — поощряется. Положено так. И стал я сержантом. Впрочем, и Варс, и Барген, да и сам Кане, как я понял, тоже не в накладе — но до нас довели только в части, нас касающейся. А дальше — непонятки. Рота — расформирована, ввиду данных обстоятельств. А нас всех.... Мне вроде как было бы положено теперь принять отделение, но где и когда — неясно. Тут-то бывшие штрафники и отмочили — баронскому майору, тому, что с Кане тогда прибыл в городок — шестеро из девяти выдали просьбу оставить их в моем подчинении. Так нас отделением неполным куда и отправить. И все там — и вот ведь радость — и Петер и Боров. Да еще и Колл к нам напросился... Майор хмыкнул, но велел ожидать приказа, пока пребывая в его распоряжении. Кане на другой день куда-то отбыл, правда, зашел попрощаться. Слез не лил, напутствовал кратко, пожелав удачи всем. Сержанты с ним отправились, мы только и успели обмыть мою лычку, да и то так, без должного усердия. С ними отправился и Бирэ, напоследок мне высказав:

— Злой вы человек, господин сержант! И лошадей не любите вовсе! И помню я, как вы говорили на привале, что конятина вкусная. Нельзя так. Не хорошо. Пусть разведут Брат с Сестрой наши дороги, чтоб нам больше и не встретиться!

— Да пошел ты — ласково ему ответил. Вот как доберусь до приличного места — закажу сервелата и вяленой конины, и пива выпью за его здоровье и межвидовую любовь. То есть этого козла к лошадям. Гринписовец херов. Конефил.

Еще через день снова нас построили — и сам майор зачитывает приказ. Так, мол, и так, ввиду того, что наш взвод бежал от неприятеля, оставив в беде товарищей из свиррского первого номерного полка барона Вергена, и не добился победы над врагом, а так же предпочел геройской гибели в бою постыдное отступление — то господин барон Верген нас в рядах своей армии видеть не желает. Однако, удовлетворяя вполне заслуженное нами право на военную службу — предлагает нам перейти в армию рисского князя, с сохранением всех условий и выплаты увольнительного пособия.

Мы, как услышали, немного сначала все офигели. Как это таки почему? А потом, посидев за чаем в каземате, решили, что таким образом нам барон намекает, чтоб язык за зубами держали. Некрасиво там вышло с свиррским ополчением. Но, правду говорят — к своим барон честен, слово держит и лишнего не возьмет. Пожалеть — не пожалеет — отправили нас в ту мясорубку, и ничего. Но уж коли выжили — то вот так. И увольнительное пособие еще — две месячных выплаты! Ого! Ну а что языком трепать не стоит про барона — и так всем ясно. В общем, согласились мы на перевод в рисскую армию. Благо что не сложно и не долго — рисский офицер тут тоже в Речном имелся, и как раз формировали маршевую роту. Туда нас и зачислили. Быстро и непринужденно. Выдали форму — не штрафную, а серо-зеленую, что-то среднее между баронской и союзной, почти как знаменитое фельдграу. Добротные сапоги — я все жалел, то не разул убитых рейтар, больно уж там сапоги хороши у них были, но ведь не поняли бы и психовали, оне ж все суеверные. Так тут выдали и не особо хуже-то. И не как в валашской армии, ботинки с гетрами — а именно что сапоги. Кепка у них конечно дурацкая. Какая-то помесь австрийской кепи и польской конфедератки — во все стороны все торчит. Но, ничего не попишешь — узнаваемый силуэт это залог того, что свои не пальнут сгоряча. Хотя — и враг ждать не станет. Но все ж от своих — обиднее помереть. Оружие нам выдать обещались уже не здесь, на месте — но у меня-то все свое. А остальные — перебедуют как-то до поры. Тут еще курьез вышел — револьверы-то трофейные, кроме тех, что у Колла и Бирэ были — все на меня трофеями пошли. Не положено штрафнику трофеить оружие. И вот остались у меня восемь рейтарских револьверов, ни уму, ни в фольксваген. Да и патроны к ним. Не долго думая, сдал их по хорошей цене — ого! — полтора золотых за штуку. Баронский оружейник, которому я их сбагрил, аж приплясывал от удовольствия. Ну и ладненько. Револьвер армейский оставил себе да еще маленький у меня есть. Однако, при-иг-г-го-о-оди-и-ится.

А вот пошел сдавать форму и прочее — и нарвался. Зачмыренный сушеный червяк мне вымотал душу за выброшенную винтовку. И как узнал — вознамерился забрать у меня в казну трофейный карабин. 'По квитанции корова рыжая — одна штука, брали мы ее одну, и отдавать будем — одну. Чтобы не нарушать отчетности!' Как говорится — положено — ешь! В итоге я начал выходить из себя, и этот сморчок устроил мне мозгоклюйство, что, мол, рассуждают всякие, считают себя исключительными, только потому, как где-то там повоевали, а, между прочим, это вам не это, и вообще! А тут тоже не дураки сидят и не хуже вашего! Тут уже я психанул, потому что мне просто надоело, и нарвался я, как он думал, на страшную кару — он меня заставил заплатить в полковую казну стоимость винтовки. Аж целых два золотых — она, наверное, и новая столько не стоила. Но на текущий момент, с учетом всех выплат — для меня это сущие копейки. На том я с армией барона и расквитался.

Так вот как-то. Завтра у нас у всех увольнительная на весь день — в город пойдем, гулеванить. А послезавтра день на подготовку — и к вечеру грузимся на пароход.

* * *

...Пьянка в городке идет как надо, весело идет. Сдвинули столы, выгнали на пинках какую-то полууголовную шелупонь — и гулеваним. Всей компанией. Вот они сидят — мои братцы.

Вот Коля — музыкант Колл. По поводу имен я всех предупредил, что я, ясное дело с севера, и потому пусть не обижаются, что я на северный лад их имена переиначу. Оказывается, он еще и неплохой стрелок и даже служил в егерях — слух хороший у него, музыкальный. Потому и соблазнился на лишний золотой, пока войны не было, пошел в оркестранты. А вишь, как вышло. Теперь вот он, сидит пьяненький совсем уже, слюни под стол пускает. Назначен у меня разведчиком. Обещались потом померяться силой в рукопашке — говорил, что умеет, посмотрим. А дудку он свою сдал, и говорит — в руки ничего музыкального больше брать не станет. Ну, это мы посмотрим.

Вот Честняга Бруно. Рыжий Бруно. Честный, до безобразия, и дотошный. Он у меня завхоз и каптенармус. Заодно и бухгалтер. Создали солдатскую кассу, куда я и внес долю с трофеев. Десятину отдал в баронскую казну, как положено, а из остального — выдал каждому по пятерке серебром, благо оплатили мне в полковой кассе россыпью, и с остального пятину — в кассу. Кассу Бруно можно доверять — он из тех, что с голоду сдохнет, но чужого не тронет. Правда, и гешефтов крутить не умеет. Но и не надо. И пьет он в меру, прилично.

Вот конопатый Петруха, Петро — Петер. Он и впрямь чем-то похож на солдатика из старого кино про Сухова. Такой же наивный раздолбай. Напился до некоторого изумления, но сидит прямо. Пока что.

Рядом — Боря. Ну, да. Боров. Ну а по имени, как оказалось, тоже созвучно — Бэр. Ну, надо сказать, и ничего. Притерлись. Как там? 'Одной шинелькой укрывались?' — ну, что-то вроде того. Он и внешне похож на бандита-штрафника Левченко из 'Места встречи'. И сильный он, чертяга. Сработаемся — вон, зыркает, увидел, что смотрю на него, смущенно глаза отвел. Ладно, не журысь, Боря, прорвемся! Если уж я до сих пор тебя не пристрелил, а ты по сию пору мне в спину штык не вогнал — чорта ли нам дальше со всем этим дерьмом не разгрестись? Живем, Борька...

Остальные трое ребят — про них меньше знаю как-то. Арно — кузнец, сидит в прострации и удовольствии, покачиваясь, что-то сам себе напевая. Тоже крепкий. Одно сказал — от долгов сбежал в армию, сгорела кузня, вот и пришлось. Немногословен. И вот он-то мастак на гешефты, это уже про него известно. Двое молодых, Вилли, так и есть почти — Вилле, молодой белобрысый паренек, и высокий худой Сэш — так и стал Саша. Про них ничего не знаю особо, смущаются, а допрашивать их мне лень. Из крестьян, похоже — или от голодухи, или от налогов в войска подались. Пить стесняются, потому как угощаю за мой счет всех. А за свой счет они б забесплатно лучше водицы выпили — жадные ж, крестьяне, одно слово.

— Ну, что, братцы — говорю я им — вроде, все допили? По последней? Или кто за свой уже счет желает? Дело ваше, но я бы не советовал — завтра к полудню — все равно всех на плац погоню. Ну, будем! Эххх...харашоооо! Так что, еще гуляем, иди хорош?

— Не... ик.. Не, командир. Хватит, я думаю — это Бруно — Нагулялись. Д-да?

— Да.. Не! — очнулся Коля — Не! К девкам! Командир, срочно — к девкам пошли! Я, честно тебе скажу, когда мы в Ирбе стояли — вот так вот бывало — ни дня чтоб без этого дела! Не считая караулов, конечно... Но так — ни дня!

— Да ладно, может, того, в крепость пойдем лучше? — Это Боря, да и Арно утвердительно кивает.

— Ннннет! Р-р-решит-тельно невозможно! Чтоб я, между прочим, полковой музыкант...

— Уймись, Колл, какой с тебя музыкант, мы таперича все — солдаты рисской пехоты.

— М-малчи, рыжий! Мне, как полковому... невместно! К девкам! А ну, кто со мно... ой! Ой, демоны, тяжко мне... Кто меня к девкам отведет? Что, помочь товарищу некому?! Эх, вы, а я ж вас бы отвел...

— А может... ну, проводим его?

— Ну да, чего? Времени еще много, а в форту выпивши шляться не след, еще попадешься под руку начальству...

— Может, мы его и впрямь, того, проведем? А, командир?

Это, значит, включаются шалопаи, молодежь моя сельская. Все трое — Петруха, Вилли и Саша. И глазенки отводят — ну, как же, девки, а этим и годков-то едва осьмнадцать, поди, сопляки, в своей деревне поди и девок не щупали... А, и чорт с вами!

— Да и валите, парни! Кто ж вам мешать посмеет? Только чтоб до полуночи — в форт как штык. А не то — сами понимаете. И этого — чтоб притащили, хоть с бабы стаскивайте — потеряете товарища — сгною! Кто еще с ними?

К шалопаям неожиданно, отводя глаза, пристраивается и Бруно. Ну, конечно же — просто присмотреть, 'чтоб их там не надули, а то ж знамо, какие там нравы-то!' И мы все верим даже. Грядите давайте, ибаки грозные.

— Вы куда? В форт? — остальных, Борю с Арно, спрашиваю — или еще куда?

— Знамо, в форт, командир. А ты что, не с нами?

— Нет, братцы, я уж потом. Посижу еще, чаю выпью, да и схожу тут, по делу.

— Чего ж за дело-то такое? Мож подсобить чего?

— Да не, я и сам...

— Ты... того. Сказали — идем — ну и идем — толкает его Арно — Не вишь что — сказано сам справится... Иди уже

Ну, и вот и остаюсь я сам-один. Заказал чаю, дал еще мелкую серебрушку сверх всего, в благодарность, и затребовал пацаненка отправить за газетой. Новостей хочу. Пока пил чай, прибежал пацанчик обратно, с огромной газетой. Ого. 'Рисский вестник' Вот так вот, сразу ясно, кто девушку ужинает. Итак, что там у нас? Чорт, надо очки заказать при случае...

А стряслось-то немало нового. В Альмаре, столице Рисса был заговор со стрельбой. Сторонники старшего брата правящего князя Вайма, умалишенного Велима, хотели свергнуть законную власть, поставить несчастного Велима на трон, и править из-за его спины. К счастью, вовремя смогли пресечь и обезвредить. Казнили всех виновных, но великодушно простили семьи, оставив и имущество, разве запретив покидать пределы имений и лишив недвижимости в столице. Сам бедняга Велим, будучи как я понял, не то чтоб дурачком каким, а просто страдающий каким-то расстройством, сам болезнь осознающий, и будучи совсем неглупым — добровольно отказался нести непосильное бремя власти. И даже прислал пространный манифест, с призывами образумиться, быть милосердными, и не пытаться взвалить на него ношу, которая ему не по силам. Бедняга, судя по всему — просто не повезло. Человек, вроде как умный, и не злой. Но болезнь она ж не выбирает...

А вот уже непосредственно и нас касающееся — новости с фронта. Война, оказывается, уже во всю идет — войска Рисса вторглись в Приречье, заняв исконно-рисские земли, незаконно отторгнутые когда-то. Практически без боев. Ибо армия Валаша кинулась на юг, на Свирре — и на северо-западе княжества уже были тяжелые бои на перевалах, а на западе очевидно скоро будут — ну, на западе мы и сами наблюдали авангард, век бы не вспоминать. Военные обозреватели из отставников резонно замечали, что прорвать оборону на перевалах валашцам так быстро с наскоку никак не удастся. А вскоре, со взятием Приречья, над армией Валаша на юге нависнет угроза окружения. Что заставит ее отойти вглубь страны, на основную линию обороны. Фланг Рисса прикроет своей армией Верген, но рассчитывать на его серьезную помощь не стоит — силы у него не те. Мобилизация уже объявлена в обеих странах, и все они сходились во мнении — основные битвы еще впереди. Обрадовали, в общем. Успеем, значит, еще повоевать. Без нас война не кончится.

Гляжу наспех основное — ничего интересного. Ладно, парням потом зачту, да и на самокрутки дам. Благодарю за все кабатчика, да и решил, что пора. Схожу-ка, навещу Айли, может заберу имущество, а может и нет, там видно станет. Да и от Кэрра весточка быть уж должна.

По пути еще заглядываю в пару лавок — покупаю себе тетрадку в жестком переплете, по размеру кармана френча — пока мне планшетка не положена. Карандашей и машинку для правки. Линейку и шаблон с транспортиром. Хозяйка смотрит удивленно — спрашивает, не из саперов ли я? Чтобы не возбуждать лишнего интереса, охотно соглашаюсь, что из саперов, и офицер велел купить. Это ее полностью удовлетворяет, и она предлагает мне купить весьма недурный циркуль-измеритель в добротном футляре. В другой приобретаю себе станок с безопасными лезвиями — ого, стоят-то как! Впрочем, хозяин, видя мое замешательство, тут же поясняет — делают их ювелиры, потому и дорого так. Заодно я узнаю, что их тут не выбрасывают, а точат, потому много не надо — и менять-то только когда в точку не отдать. Так меня устраивает, беру несколько. Заодно присматриваю себе хороший складной нож, почти мультитул. Тоже не дешевый, 'Из Рюгеля, от 'Варинг Ка-Вэ-Эф'! Вы такого не найдете до самого Побережья!' Ладно, пусть будет... Теперь очки бы еще найти, но он сообщает, что таких лавок тут нет. Ну, и ладно.

Распихиваю покупки по карманам, и сворачиваю на знакомую кривую улочку к окраине.

Глава 9

Прошел я по улице, и понял, что ошибся. Месяца не прошло — а уже путаюсь. Не та улочка... Хотя, нет. Та. Вот же дом приметный с красивыми резными ставнями. И забор каменный. Так улочка. Однако. А где ж дом-то? Дом, спрашивается, Айли — где?

А нэту. И ограды каменной почти нету, огрызки остались, а от дома — обгоревшие развалины. Пустые глазницы первого этажа — камень устоял, остальное сгорело. Так. Ну и чего мне теперь делать? Ну, то есть, не очень-то и надо оно мне, но все же... Зашел на территорию, ступив по упавшим пообгоревшим воротам... Эге. Да тут кто-то веселился во всю, в стиле художника Сикейроса — вон отметины от пуль, и в воротах дырки и на стенах копченых все одно видно... Интересные дела тут видать творятся...

Прошел чуть дальше, заглянул в пустое нутро дома — подвал, вроде как, и цел? Посмотреть там? Фонаря нет... Факел, что ли, с чего соорудить? Услышал шорох в стороне, тут же отскочил с разворотом, за револьвером потянулся. Кобура конечно стандартная армейская, закрытая, для доставания оружия не особо удобная — главное, чтоб закрывала от дождя и грязи надежно. Мне еще достался в трофей револьвер не кавалерийский, а пехотный — с коротким по местным меркам стволом в пять дюймов — это Коле я тогда отдал тот, что подлиннее, хоть и не такой как рейтарские — но все одно ствол в пядь длиной, семь дюймов, длинноват. А мой — по размеру и весу только чутка древний советский наган превосходит. И потому кобуру я ношу на советский манер — справа на заднице. Самое удобное место, и не мешает и достать быстро и безопасно, если умеешь. Так что развернулся, и увидев, что товарищ один, и, пока, по крайней мере, в руках оружия не видно, не торопясь достал ствол, прикрывая корпусом от всяких попыток помешать этому. Вытащил, курок взводить не стал, самовзвод у него отнюдь не нагановский, вполне нормальный револьверный, бахну и так если что.

— Ну? — спрашиваю, разглядывая заодно. Однако же, колоритен. Одет в какое-то рванье, видом цыганист, смотрит недобро — Кто такой?

— А ты кто? Чего ищешь тут? — спрашивает немного даже с вызовом, хотя на ствол косяка давит. Видать, из той братии, что больше ножами, да кулаками привыкла действовать, а от огнестрела — подалее держаться стараются, с обеих сторон на вопрос глядя — Зачем пришел, чего тебе тут надо?

— Экий ты дерзкий — говорю ему, впрочем, стараюсь, чтобы прозвучало более-менее миролюбиво — А чего это ты меня пытаешь? Ну, зашел, и зашел, ищу — и ищу себе. Тебе-то чего?

— Здесь что, твой дом, да? — насуплено отвечает мне вахлак — Ты хозяин, да? Свое ищешь, да?

— А вот кстати. Хозяев, точнее хозяйку этого дома я знаю. К ней и шел. А тебя — нет.

— Ты Айли-Бритву знал? — недоверчиво смотрит — Зачем к ней шел?

— Знал, знал — на ходу раздумываю, разговаривать ли вообще с этим типом, или все же почваниться. Решил, что надо искать консенсус — Только я-то ее просто как Айли знал. Постояльничал у нее, да кое-что оставил, зашел за своим. Ну и весточку она мне передать может быть должна. А что тут, собственно, произошло?

Вахлак посмотрел пару секунд мне в глаза сверлящим недоверчивым взглядом, а потом как-то словно сдулся чуть, как клапан открыли. Голову опустил, сказал тихо:

— Пушку убери, служивый. Раз за своим, другое дело. А то повадились тут всякие...

В общем, поведал мне сей страж пепелища всю грустную историю. Едва началось, как только Верген Свирре взял — начались этнические чистки. Валашцев, конечно — ну и цыган. У барона на них — как у Адика Шекель-Грубера прям комплекс какой-то. А их и так никто не любит. Ну и понеслось. В общем, пришли и за Айли, всей толпой с городка, в основном патриотически настроенные люмпены — проще говоря, сброд и алкаши. Слухи-то, что она казну бандитскую держит, общак, или еще что — все время ходили. Как тут не пойти, в патриотическом-то порыве? Однако, ждал здесь их пренеприятный сюрприз. Околоточный-то, воздыхатель Айли — оказывается, у нее прятался. Он в лаванду пошел сразу, как началось — известно, что старую власть новая не жалует, а у барона и вовсе разговор короткий — веревкой за шею, и на сук. Ну, и огорчили они толпу в два ствола, а то и не в два, револьверы считая. Ну, а потом, конечно, пришли войска, прикатили даже пушечку — развалили все, дом подожгли. Они и из горящего отстреливались, так и сгорели. Тайным ходом не пошли — говорит, знали, наверное, что их там ждут — знал кое-кто о ходе, а люди добра ж не помнят. А этот вахлак давно обязан был Айли и на подобный случай договор у них был — чтоб и похоронил и присмотрел за всем остальным.

— Похоронить мне их и не вышло — им Брат сам похороны учинил — мрачно поведал цыган — Сгорели они все, дотла. Нечего и хоронить. А остальное... Ходют тут всякие, сначала-то кинулись раскапывать. Да ничего не нашли, ну а потом я уж тут навел порядок. Кто за своим пришел, тот свое и берет. Твое — что?

— Ну, думаю, что в доме было — ружье, пистолет, сбруя какая-то и патроны, про то и спрашивать незачем? — тот мне кивает утвердительно, ну и так ясно — сгорело все. Значит, только то, что в подвале оставалось... — Золотые там были, и бумаг немного. В подвале — а где, я и сам не знаю — Айли отдавал.

— Сколько? Говори! — сцапал меня за руку, в глаза смотрит — я уж подумал, в сопатку ему с локтя дать, но потом передумал, да и назвал сумму — что-то не просто он от жадности. Тот помолчал, в глаза мне глядя, кивнул

— Верю. Так и есть. И ровно столько — твое это. Жди! — и исчез, нырнув в горелое нутро подвала. Ждать недолго пришлось — появился скоро, отдал мне сверток — я при нем развернул — так, все точно — золотые, серебро, чеки... Пригодится. Пока придется с собой таскать... или сдать в Солдатский Банк в крепости? Посмотрим. Завернул все обратно, оставил серебряк

— На. Это тебе. Твое. Прощай.

Сосед, которому Айли лошадку пристроила, увидев меня, впал в ступор. И внешне я чуть изменился, и форма рисская сержантская — в общем, полужиденький он был. Наверняка ж, гад, если и сам не шел грабить Айли, то уж всяко радовался, что теперь за аренду золотой в месяц платить не надо, и лошадь задаром. Хрен тебе, по всей липкой морде. Не обращая внимания на его причитания, поставил в известность, что теперь он будет ежемесячно перечислять золотой на мое имя в Солдатский Банк, а коли чего случится с лошадью — то ее стоимость и телегу выкупить. Развернулся, и ушел. И пусть, сука, радуется, что жив, и с небитой мордой.

Вышел на главную улицу, постоял, подумал. Вон бордель местный, откуда визги девок и смех на квартал слышно. Там и мои сейчас расслабляются. Может, и мне? Организм, в общем, не то чтобы требует, но был бы не против, насчет бабы-то. Уже повернулся было, приглядываясь к стайке работниц сферы древнейших услуг, тершихся у крыльца храма продажной любви. Да некстати как-то выскочила в памяти та повешенная малолетка с косичками, что пела нам песенку. Плюнул, развернулся, и пошел в сторону крепости.

* * *

— Ну, засранцы же. Ну как так можно? — это я распекаю наших шалопаев. Эти два урода, Вилли с Сашей, оказывается, еще вчера сдали в баронскую казну трофейные портупеи. Из крестьянской жадности. И еще и Петруху подговорили. Теперь все трое стоят 'голяком' А я-то думал, у меня все будут в одинаковой сбруе. Вот уррроды — Ну, значит, будете таскать подсумки на поясе, и демоны с вами! Валите, с глаз долой, чтобы я вас и не видел!

Если бы не это, то в остальном все неплохо. Форма пригнана, все в комплекте, фляги и ранцы получены, плащ-палатки тоже. Рисские, как и у барона в войске — не такие, как в валашской армии — там как советские, четырехугольные — а эти треугольником с дыркой посередине, как вермахтовские. Но в принципе — сойдут, тоже неплохи. Гранатная сумка и мародерка — с креплением на ремень. И более плотные, чем у нас в штрафниках были. Все добротное, не мобпошив — со складов. Радует, чего сказать. Уже собрались мы идти в каземат — вдруг добегает солдатик с приказом — к шести часам всем прибыть в штаб, по форме. Вот те раз, вроде вечером только говорили на погрузку, после ужина. Спрашиваю хитромордого союзного солдатика — в чем дело-то? Тот, хитро поозиравшись, сообщает — награждать вас всех будут! Так что приводите, мол, все в порядок форму и амуницию. Вот те и раз.

Ну, надо, так надо. Благо времени еще много, делать все одно нечего. Рыкнув, велел всем навести марафет. Договорился с сержантом в казарме бастиона — выделили на стол и утюг, разрешили воду греть на бритье-мытье. Я старательно пришил на френч нашивку, полученную от Фаренга — сам я ее чуть не забыл, чуть не сдал вместе с комбезом — да ефрейтор глазастый попался, да еще и сам спорол ее, уважительно поглядывая. Теперь вот заново пришил. Смотался в гарнизонный военторг, разжился там одеколоном, по запаху — почти любимый 'Тройной'. Еще повезло, среди сданных на комиссию товаров вдруг увидел и купил круглые очки в стальной тонкой оправе — почти что идеально подошли по диоптриям. Теперь можно и книги покупать на почитать. И обошлись не дорого — судя по всему лежали они уже долго и рады были продать хоть как. Хотел уйти, но усмотрел — вот они, все три портупеи! По серебряку отдал, я сейчас вполне себе Абрамович, выкупил пролюбленную амуницию. Тут же, заодно зашел в бухгалтерию и договорился сдать все награбленное непосильным трудом в Солдатский Банк. Успею еще зайти до шести, время есть. Сдам валюту, а сберкнижку — мне. Она мне сердце греть будет, под валашскими пулями, хе-хе.

Вернулся, бросил лопухам их сбрую, пообещав в другой раз отправить выкупать за свой счет. Пошел бриться-мыться. Благо и станок в комплекте с помазком есть и зеркальце вполне приличное в казарме, воды горячей в избытке. Щетины нарастил, надо только все облагородить. Я теперь не то Дзержинского напоминаю, не то Наполеона-Луи. Шикарные усы и бородка. Стричься пока еще рано, а так — кросафффчег.

Так, загнать Петруху с Вилли на кухню, всех гнать обедать — потом я в бухгалтЭрию, а там и время уже.

* * *

Барон еще раз, похоже, намекает нам, что не надо много трепать языком, и все будет хорошо. Иначе и не расценить это награждение. Ну, или и впрямь он снизошел — чорт его знает, разное про него говорят, но хоть и никак он не агнец, однако по-своему честен и своих, пусть и временно своих — все ж ценит.

Наградили всех нас штурмовым знаком — смешно, почти как фашистский — перекрещенные винтовка и граната, на них каска наложена. Только что без венка. И маленький, чуть больше петличных эмблемок. Железяка вороненая. Дешевка, но все знают, что такие за просто так не дают.

А мне еще и медалька 'За военные заслуги'. Смешная медалька размером с пятак медный, из светлой бронзы, с малюсенькой планкой темной бронзы, от которой медальку можно отцепить, оставив только планку. На самой медальке изображены скрещенными сабли и надпись 'За военные заслуги'. Простенько и незамысловато. Смешная медалька. Но дареной девке в декольте не смотрят. Сойдет и так.

Вписывал в солдатскую книжку мне ее тот самый сержант, что мытарил за винтовку. Хоть книжка теперь рисская, но раз медаль от барона — то пришлось идти к баронским. Беднягу аж кривило от зависти. Я, благо через несколько часов гружусь на пароход, подначил:

— И вот скажи, чего ты меня с этой винтовкой-то мучил? Ведь, поди, ее списали, вместе со всем прочим добром — там же винтовок столько осталось, и две телеги обоза. И это нашего только — я уж про свиррцев не говорю. Оно тебе надо было? Скажи вот честно — тебе что, просто завидно, да?

— Да! Завидно! Вы там только и делаете, что медальки хватаете, пенсии и чины себе, а я тут сиди годами, и ни демоновой чешуи не получаю в благодарность! — взорвался тот — Вам там легко нахватать чинов и наград, конечно!

— Легко? Так в чем дело-то? Ты давай к нам, присоединяйся. Парень ты, сразу видать, боевой...

— А и посмотрим! Вот возьму, и пойду!..

Долго его слушать, как он всех победит, и чинов да наград нахватает, я не стал. Нам еще раз все проверить и собрать, поужинать, и на погрузку строиться. Как говориться — 'как шли мы с тобою на борт, в холодные мрачные трюмы'. На пароходе здешнем я еще не катался. Интересно.

* * *

Тоже мне. 'На паровике поплывем!' Чудо техники, как же. 'Ты, поди, на севере-то своем и не видал такого!' Погрузили на баржи, всех, кого в крепости собрали в рисское войско, аж на три штуки. Батальон, так прикинуть — по одной лохани на роту. И их — две впереди борт-о-борт, третья сзади — потянул смешной и убогий угольный буксир. В добавок — еще и колесный, правда, колесо одно, во всю корму, под кожухом. Может, и не от убогости, а чтобы не поломать винт об всякие мели и бревна — чорт его поймет. Может, так и правильнее — но все равно не впечатлило.

Баржи деревянные, добротные — размесились на палубах — в трюмах какие-то грузы, в невеликих надстройках-сарайчиках — офицерье, а мы — под растянутыми тентами. Ну, и ничего страшного, пока еще лето, хоть и сыровато на воде. Неторопливо, два дня вверх по течению. Кухня ротная с нами ехала, так что в тесноте да не в обиде, и с горячим питанием, добрались нормально. Высадились сразу на Валашский берег, над дебаркадером — немалых размеров, явно самодельный транспаранты 'Приречье возвращается в родную гавань!' и ' Приречье — наше!'. Сразу за пристанью — огромный лагерь, масса имущества, палатки. База для наступления, как минимум бригадного масштаба.

Три дня нас пихали и тасовали. Я охрип уже объяснять всем подряд, что мы от Вергена переписались все вместе. Помогали медалька со штурмовым значком и едва ли не больше нашивка. Да еще то, что все мои были в портупеях, а мы с Колей еще и при револьверах, я даже и с недешевым карабином. Включив бычку, пробился до комроты, сухопарого капитана Гэрта. Благо, в неразберихе лагеря стройная армейская система с субординацией и иерархией временно дала слабину. Капитан выслушал, уточнил все, и согласился. Загнали в третий взвод вторым отделением. Мне, как десятнику, так тут официально командира отделения величают, пришлось вытерпеть долгий экзамен от взводного лейтенанта Виске, а потом принять недостающих боевых единиц. Двое рисских крестьян, тупых и запуганных. Хумос и Басс. Смотрят, как на дракона, жалобно и недоверчиво, на контакт идти не хотят. Еще и неграмотны, или не признаются. Подумал, да и приставил к ним Вилли с Сашей — и разрешил делать что хошь, в пределах нормы, но спрошу с них, а не с этих рисских недотеп.

Провел так сказать реорганизацию в своем войске, благо с лейтенантом пришли к консенсусу, примерно как я с крестьянами — я в своем десятке командир, за каждым словом в роту не бегаю — но и спрос с меня полный, отговорок никаких. Так всех устраивает. Так что — без проблем распределил должности. Колю назначил моим ординарцем, а заодно и разведчиком отделенным. Бруно — казначей, Арно — начхоз и начпрод. Борьку назначил заместителем в мое отсутствие, и всяко. Остальные — на подхвате. Без должностей, чему, в общем-то, ни шалопаи, ни тупиздни деревенские, не огорчились. С этих спроса мало — 'нас толкнули, мы упали'. Но предупредил — то если кто филонить станет — спишу в штрафной взвод без всяких. Соврал, что с лейтенантом договоренность такая есть.

На третий день сформированную роту выгнали из солдатско-рекрутского муравейника, хотя по мне это больше напоминало кишащую опарышами дохлую корову. В поле поставили в полуверсте от главных сил свой лагерь, начали учебу. Очень быстро наше отделение отметили — все ж почти все служившие, с оружием свычные, службу и порядок понимают. Сначала это отразилось в том, что мы неделю не вылезали из караулов, после чего я таки нажаловался капитану, и пусть Виске что хочет делает — мои спят на ходу, а на учениях не были. Благо за неделю остальную массу привели в понятие, и смогли нас заменить. Капитан нам попался, похоже, с пониманием, да и лейтенант не ерепенился — даже наоборот, велел подготавливаться самостоятельно, если сможем — остальные два отделения больно уж тяжкие попались. В третий взвод известно кого спихивают.

Начали и мы учиться — стрелять я наспех обучил, быстро растолковав примитивные понятия дальности прямого выстрела и превышения. Запретил без команды держать прицел иначе как на четыреста шагов, да и стрелять дальше четырехсот шагов без особого приказа тоже запретил. Тупиздням пришлось грамоту учить, они и цифр не знали — но тумаками и прибавкой к порции молодежь этих уродов как-то натаскала. Но они только на сотню метров в силуэт еле-еле попадают. Запретил им стрелять дальше ста пятидесяти шагов. Вроде поняли. Дошли через Борьку слухи, что в дремучих крестьянских мозгах, или что там их у этих амеб заменяет, просыпается самосознание — пообщались со знакомыми, кто в другие отделения попал, и прониклись, как им повезло. Штрафной взвод уже пополнился почти до полного состава, а уж плетьми лупцуют по нескольку человек каждый день. Второго дня повесили первого в нашей роте — за пьянку. А в лагере виселица полнехонька. Я же только раз прописал подзатыльник заснувшему за чисткой винтовки Хумосу. Правда крепко, что тот кубарем полетел, и нос об свою же винтовку разбил. Ничего, за дело.

Винтовки кстати выдали, сразу после присяги на верность князю Вайму. Наше отделение стояло ухмыляясь — нам-то пофиг кому присягать, не впервой. Впрочем, у нас у всех (не беря рисских селюков) контракт — мы просто переведены с баронского войска. Нам деньги платят, а присяги нас не интересуют. Винтовки оказались не новые, но и не совсем уж, чтобы хлам. Короче, чем нам в штрафниках выдавали — примерно как немецкие карабины маузеровские, девяносто восьмые — самая золотая серединка. Я отказался, и мне, оказывается, какие-то там копейки в плюс к выплате — за свое оружие. Револьверов в рисском войске пехотным сержантам не полагалось, так бы и еще приподнялся. Штыки всем выдали к винтовкам, недлинные, и теперь не обязательно таскать их на стволе — ножны на пояс есть. Сразу предупредил всех пятерых крестьян — сопрут, продадут или пролюбят иным способом нож — три шкуры сдеру. Лучше бы выдали иголки типа мосинских, а то такие кинжалы просто провоцируют же. Патронов нам вроде как пока не полагалось, кроме караула и стрельб, причем родным повеяло — сдавать гильзы после стрельбы. Правда, тут не только учет, но и сами гильзы — латунь, и на перезарядку, а какие совсем плохие — в цветмет. У нас в амуниции, кроме патронных подсумков, специальная сумка есть, с 'обратным клапаном' — в нее в бою надо стреляные гильзы кидать, а потом сдавать. По возможности, конечно, в бою-то. А на стрельбах в обязательном. Но, я, когда мы еще оружие в Речном сдавали — у всех патроны собрал, те, что в обоймах были. И теперь у меня у каждого, кроме селюков — по восемь обойм в четырех подсумках на портупее. Велел не трепаться, но пусть будет. Штрафники бывшие понятливо кивнули — про тот случай у моста все помнили. Жаль, гранат зажать не удалось. С самими портупеями вышло не так гладко — они на самом деле кавалерийские — а там не много не так. И расположены не так, как для пешего, ремни на них, и поперечный ремешок на груди — дыхалку давит. И высоковато пояс. Одно слово — не для ходьбы и бега долгого, не для маршей — на лошади сидеть. Что всего хуже — ранцы с этими портупеями не поносить долго — плечи натрет. Уж думал отказаться от них, хоть и жалко, да случай помог. Ругал я кого-то из селюков, что попасть не может — и стал показывать, как надо. Ну и — оконфузился. Дал Коле стрельнуть — и точно. Сбит прицел, править надо. Заодно и Боря жаловался, что у его винтовки затвор подклинивает. Поперлись, с разрешения Виске, в полковую мастерскую. Там и узрел я развалы всего и всякого. Тут в армии просто — хоть винтовку себе купи, хоть форму. В общем, махнули мы наши кавалерийские портупеи, на пехотные сержантские. Еще и с приплатой. За троих шалопаев гроши я себе забрал, а остальным отложил. Ибо нефиг. Эти портупеи почти то же самое, но под пеших сделано. И ранец как на австрийских рюкзаках пехотных система — пристегивается на крючках и карабинах на портупею. Оснастил всех, кроме селюков — эти облезут, все одно не солдаты. Заодно разговорился с мастером, пока винтовки пристреливали после ремонта — хотел взятый еще в Валаше штык подкоротить — на карабин он не ставится все равно, мне он только как нож нужен. Мастер предложил взять обломок у него и заточить, бесплатно, точнее все в счет моего штыка. Я согласился, благо мне ни защелка не нужна, ни длинное лезвие. Но когда попросил сделать лезвие, как на финке, мастер заупрямился. Все уговаривал меня на кинжал заточить. Но в итоге просто отдал Арно, и тот, разобрав рукоять, поколдовал в кузне, быстро перековав мне обломанный штык в нормальную пятидюймовую финку. А я еще выбрал в ломе гарду с обломанным кольцом, и ее при сборке обратно поставил. Вышел вполне себе ножичек, колбасу резать и деревяшки строгать. Ножны из толстой кожи тоже нашел из истрепанных, обкорнали мне их, и обратно на заклепки поставили. Нашего Арно тут же начали сманивать остаться в мастерской, обещая златые горы — но он отказался. Почему — спрашивать бесполезно, не расскажет — ну да значит, свои резоны есть. Я там еще походил, попримерялся — красивые шашки у оружейников лежали. Но, длинноваты, да и на что мне шашка. В рукопашную я лучше не полезу. Так, покрутил, рубанул поставленные для проверки снопы, под одобрительное поцокивание мастера. Нравятся мне оружейки, вообще к железу тянет...

Кстати сказать, с штыковой у селюков пошло неплохо, только показал разок — вилами и лопатами орудовать они привычны. С удивлением узнал, что то ли не было тут своего Суворова, то ли накрепко забыли — но Коля мне поведал, что даже в баронской армии, самой продвинутой, не учат штыковому бою кроме как одному удару, сверху от плеча в грудь. Снизу — только кавалеристов колоть учат. Странно, но что поделать — пришлось показывать примитивные уколы снизу из ног, удары прикладом с разных сторон, отводы вражеского штыка и разные хваты и выпады. Все же, без этой науки здесь опасно — винтовка не автомат, патронов в магазине мало, да и не самозарядка. Эх, сюда бы хотя бы древний убогий эс-ка-эс! Уж на что барахло, так и то бы сгодился. И ведь, обидно, патрон-то тут маломощный, он только называется винтовочным. Но, как я еще в книжке, Кэрром даденой прочел — все попытки сделать автоматический пулемет закончились неудачей из-за нестабильного качества патронов. А насчет винтовок самозарядных в книжке ни слова вообще не было. Так что — пуля, понятное дело, дура, но и сам не плошай. Или, по другому говоря — на Бога надейся, а штык — молодец.

Потому и учимся. На чучелах — тыкаем штыками в мешки с мокрой соломой, висящие на веревках и закрепленные на шестах — это если учимся тыкать в кавалериста на коне. И на друг-на-друге, с обмотанными тряпками палками. Потом я сел на бочку водовозную, и лупил их всех короткой палкой в тряпках — а они отбивались 'от конного противника' и учились тыкать меня в бедро и бок. Коля оказался довольно умелым рукопашником, но все же я зря боялся. Кулаками и ногами махать умеет ловко, но вот захваты и броски так себе, на троечку. Однако, тут же нагрузил его поручением обучить хоть самой малости всех. Когда он начал отпираться, что не умеет, нарычал, приказав научить трем ударам руками и двум ногами, а остальное — с ножом и винтовкой. Пехотных лопаток малых тут нет. Война все же больше маневренная — а копают и строят тут все саперы, с нормальными бэ-сэ-элами, киркомотыгами, топорами, пилами, и что им там еще положено, боброкротам нашим. У них, у инженерных взводов, собранных от всех в сводную саперную роту — тоже учения. Роют и строят совместно нам учебный типовой укрепрайон, да всякие мостики ладить учатся. Скоро загоню своих в эти траншеи, если разрешат, и там попробуем уже драться. Разговоры ходят, что учить нас еще неделю будут, видать готовят к чему-то серьезному. Басс принес слухи, что 'нам не повезло, раньше других прибыли — тем только неделю отмучиться!'. Тупые же все же эти крестьяне. Черви земляные, одно слово. Ну, их и не жалко — таких бабы еще нарожают. От тех, кто поумнее, и потому с войны вернется. Или вообще не попал на войну. И поделом.

Вспомнил, что завтра первое обучение с гранатами, и расстроился. Хотя, мне-то чего. У меня всего двое полных уродов в отделении, и еще трое просто придурки. Каждому можно присмотр поставить. Как-нибудь справимся. А вот в роте, интересно — сколько угробится?

* * *

Ну чего сказать — закончилось наше обучение. Мне даже в целом понравилось, как выучилось отделение. Другие, конечно, хуже, все же материал не тот. Но тоже так, ничего. Гранатами всего двое подорвались в роте. Тут не советская армия и даже не российская — сержант гранату хватать и выбрасывать, или тем более своим телом закрывать не станет. Скорее наоборот — если кому от гранаты угроза будет — то телом незадачливого рекрута ее и накроет. Бассу, как ни странно, гранатами кидаться понравилось. Крестьянскому дураку очень по душе пришлось, что такая маленькая фитюлька 'а бахает, как гром прямо!'. Гранаты тут дерьмовые, цилиндры простые, без рукояток даже, но и то ладно. Я выпросил у Виске дюжину на отделение, пусть будет. На всякий случай. Списали, как израсходованные другими отделениями — он только рад, от греха их мне отдать, чем тех учить. Пострелять еще получилось, попробовали, как Барген учил, цепочкой бить, потом поучил их идти волнами, эдаким видоизмененным караколем, друг-друга при перебежке с перезарядкой прикрывая. Коряво, но получилось. Главное — все, даже селюки, с оружием свыклись, и наполучав подзатыльников, усвоили азы. Теперь я хоть немного спокоен — крайне велика вероятность, что они ни себе, ни товарищу ничего не отстрелят и в сторону противника выстрелить смогут тоже. Штыковой бой освоили на начальном уровне, но, пожалуй — лучше, чем остальные. А рукопашку и подавно на редкость хорошо, хотя, казалось бы, и времени мало было. В предпоследнюю ночь поймали мои орлы поганца из второго взвода, который вознамерился чего-то у нас спереть — ну и вылилось все в драку 'полвзвода на отделение'. И ничего, отмахали неплохо, синяками светили конечно все, но без серьезных травм. А вот из соседей кто-то и отлеживался, а уж какие они красивые-расписные ходили — любо-дорого. Все это случилось в мое отсутствие — мы все, сержанты нашей роты, собрались распить по маленькой за успешное окончание обучения. Заодно и познакомиться. На меня обратили внимание из-за наград, но узнав, что нас перевели от барона — сразу образовали вокруг меня некий вакуум. Ну и ладно. Ввиду отсутствия сержантов драку не успели ни пресечь, ни зафиксировать — потому замяли. Благо, офицеры в это время тоже не скучали, отправившись в полевой чипок в главном лагере.

В последний день приперся майор, должно быть — комбат. Провел смотр. Я получил замечание за отвратительную строевую — и не мудрено — мы ею вообще не занимались. Селюки безбожно сбивали шаг, и вообще плохо понимали, что от них хотят. Хорошо хоть, лево-право им вбили мои шалопаи. Майор разорался, его, походу, бесили еще и наши портупеи и награды. И пока все отдыхали, мы два часа поднимали пыль на импровизированном плацу. Хорошо хоть погода пока балует, пыль лучше, чем грязь. Но ничего, кое-как привели и строевую в норму — селюки за последние дни отлично развили в себе понимание, что чем быстрее сделаешь как надо — тем быстрее от тебя эта сволочь отстанет, а других вариантов все равно нет. Так что, после того как мы в одиночестве промаршировали перед майором туда-сюда, с поворотами-разворотам и перестроениями — были помилованы и отправлены отдыхать.

Велел Арно закатить пир, и заодно прибрать имущество. Завтра с утра выходим в поход. В процессе сборов Арно прибежал с предложением — из кассы арендовать в обозе не полтелеги, как полагалось на отделение, а телегу целиком. Не сказать, что дешево. Но деньги-то пока есть. Собрались, обсудили, и я решил, что дело того стоит. И с собой повезти можно больше, и трофеи. Конечно, пришлось согласовать с Виске, но тот был не против, предупредив только, что если что — то нам взводного имущества подкинут. На том и порешили. На отвальную разрешил распить на всех баклагу вина.

* * *

Отношение к завоеванным землям, конечно, отличается разительно, по сравнению с тем, как барон себя вел в Валаше. Сразу видно — князь Вайм сюда пришел надолго, а скорее всего — навсегда. Нет, и виселицы не пустуют и следы грабежей, а местами и пожаров — наличествовали. Но не то что в меру, а даже, на мой взгляд — в самом минимуме. И то не везде. Местами городки не тронутые совсем, даже цветы под окнами. И жители ничуть не выглядят испуганными или обиженными. Поспрошал, мне объяснили — эта область, Приречье, некогда была отторгнута Валашем от Рисса — ну и, в общем, образовались тут свои не то Судеты, не то Эльзас с Лотарингией. Потому жители в большинстве даже рады приходу Вайма — а кто не рад, тот или успел сбежать или уже висит.

Местность, сразу видно, богатая и обжитая. Ну, оно и понятно — река кормит. Дороги мощеные, не то, что улицы. А улицы с тротуарами, дома каменные, а иные и в штукатурке, под черепицей. Девки румяные, крепкие. Мужики в кожаных жилетках или добротных коротких сюртуках. Даже в деревнях крестьяне довольно-таки прилично выглядят. И все смотрят, как на освободителей, хотя не кажется мне, что они тут и при Орбеле страдали особо — видал я в Валаше места и поунылей. Ну да — река да граница, дело прибыльное.

А мы знай себе шагаем, грохоча подкованными сапогами по брусчатке, орем во все горло старинную-престаринную солдатскую песню, которая, наверное, во всех мирах примерно одинакова:

Когда мы идем по городу,

По незнакомой улице,

Все девчонки открывают окна и двери,

И от улыбок девичьих вся улица светла.

А почему?

А потому,

Что девчонки, от топота сапог и грохота барабанов

Окончательно теряют волю.

Когда мы идем по городу

По незнакомой улице,

Матери и отцы закрывают окна и двери,

Прячут от нас девчонок.

А почему?

А потому,

Что девчонки, от топота сапог и грохота барабанов

Окончательно теряют волю.

Когда в полях рвутся бомбы и гранаты

Убивая солдат

Наши девчонки плачут о нас

О своих солдатах

А почему?

А потому,

Что у девчонок добрые сердца

И они любят своих солдат.

Когда же мы ковыляем на костылях

По уже знакомой улице,

То вдруг обнаруживаем, что наши девчонки уже замужем

И живут счастливо.

А почему?

А потому,

Что у девчонок есть не только доброе сердце,

Но и умная голова.

Ничего, нормальная песенка. Хорошо хоть про цветочки и платочки не поют и то ладно. А так, солдаты — они везде солдаты, и жизнь у них везде одинаковая. И песни одинаковые, потому что думают они об одном и том же, где бы и когда бы дело не происходило. И пускай поют — пока поют — ничего не набедокурят. Главное же для командира что? — Чтобы солдат был хоть чем-то занят, полезным, это конечно лучше, или бесполезным — хуже, но тоже сойдет, делом. Иначе — незанятый солдат — потенциальный преступник. А мне оно надо? таки мне оно совсем не надо. И командованию моему — не надо. И тем, кто над моим командованием, похоже, тоже не надо. Нас даже на привалы ставят вне населенных пунктов — чтоб не хулиганили. Бережет свое имущество Вайм, это хорошо. Похоже, и впрямь он собрать все земли хочет. Это хорошо. Всегда хотел повоевать за какую-нибудь Империю. Чтоб без всяких глупостей и условностей. Надо будет, наверное, попробовать все же тут карьеру сделать. Нравятся мне империи, есть такая слабость. За империю все ж и помереть не так страшно и обидно — вроде как — ты помрешь, а ОНА, империя — останется. Но, это еще будем посмотреть. Пока — нравится. Даже больше, чем за барона воевать.

К третьему дню повернули нас к югу — стали ходить слухи, что получившие прежестокий отлуп на перевалах валашские войска отходят на основную линию обороны, заползая щупальцами разъездов и летучих отрядов в наши тылы, всячески пакостя на южном фланге наступающей группировки. И нашу роту и отправили прямо с марша навести порядок и установить контакт с нашими свиррскими товарищами, которые наступать не собирались, но вели наблюдение, сохраняя по возможности контакт с врагом егерскими отрядами. Приречье уже как таковое закончилось, начались исконно валашские земли, и капитан Гэрт, выстроив нас, категорически не рекомендовал хлопать ушами и расслабляться. Тем более рядом уже предгорья — а горцы везде одинаковы — коварны и злобны. Тут нас уже никто цветами и свежим молоком встречать не станет. Ну да, нам не привыкать. Да и странно было бы, чтоб в горах что-то хорошее было. Горы — это всегда мерзко и плохо, а уж на войне и подавно.

Глава 10

Однако, рано я радовался. Еще полдня пути, причем по относительно безлюдной местности — и тут уже песни орали исключительно в прикладном плане, чтобы легче было идти. И уж наслушался я всяких песен — и про памятник старому монарху на главной улице, монарху, которому надо вернуться, вместе со своими генералами, и разогнать всякую сволочь, терзающую Отечество. И про вересковый цветочек, называемый почему-то женским именем... или наоборот, девушку называли вересковым цветочком? На последнем привале Коля выпросил у Виске его свисток, и, на удивление, вполне даже исполнил на нем мелодию на следующем переходе. Кажется, он ее играл и там, на дороге. Тогда все молчали, да и не до пения было — а сейчас начали подпевать, и вскоре орали, поймав кураж. Идиотская песня про то, как надо пьянствовать неделю напролет, выкатывая бочку за бочкой, потом неделю напролет поработать, тоже всем колхозом. Ну а потом, таким же манером, групповухой — пойти драться, и как один умереть в борьбе за это. Но, похоже, на всех кроме меня эта дичь произвела впечатление. Оказывается, это фирменная песня баронского полка 'Могильных Воронов'. Песня древняя, как говно мамонта, еще, говорят, с Прежних Времен каким-то демоном сумела сохраниться. Ну и все памятное время репутация у ее поющих была совсем не ангельская — проще говоря, пели ее всякие сволочи и дебоширы, которым деревеньку спалить или пленных перевешать — как в колодец плюнуть, чтоб не рыть другому яму.

И наложилось все это на репутацию нашего отделения, как отъявленной баронской поморози. Которых даже Верген сначала в штрафники списал, а потом, почему-то не расстреляв — вообще выгнал. То-то лейтенант с первого взвода меня на привале пытал — что мы все такого натворили, что даже Верген от нас решил избавиться. Надоел, и пришлось соврать, что сожгли целый городок в шутку, думали — смешно выйдет, а барону отчего-то не понравилось, как именно мы его спалили.

... — Не смешно получилось, наверное, что-то не так сделали. Или просто глубокоуважаемый барон, да продлятся его дни и слава, был не в настроении...

... — Он, знаете ли, господин лейтенант, такой, в общем-то, милый человек, наш барон... Добряк, можно сказать. Но, и на солнце бывают тучи — если он не в духе, то, знаете ли, шуток не понимает. Или не хочет понимать. Ну, а поскольку наш дорогой барон, отец наш, можно сказать, да продлятся... ну Вы в курсе... Так вот, он не только справедлив, но и добр без меры — потому не стал нас расстреливать, или хотя бы четвертовать, не смотря, что мы уже были в штрафниках... За что?

... — Ах, господин лейтенант, право слово, не хотелось бы вспоминать, сущая мелочь — ну, чуть-чуть переусердствовали с пленными, с кем не бывает... Так вот, наш барон, да продля... да-да, так вот — он просто, знаете ли, велел нас перевести служить куда-то подалее. Так и сказал 'С глаз моих долой убрать этих живодеров, не могу смотреть, что они творят!'. Шутил, конечно, батюшка наш, да продлятся...

Короче говоря, отстал лейт от меня, и больше никто не прикапывался, благо разговор краем глаза много кто слышал. Но репутация такая и закрепилась — оно может и неплохо. Меньше будут лезть воровать и с прочими глупостями.

* * *

Так или иначе, но до вечера марш шел неплохо. Да вот только едва мы переваливаем за невысокий пологий холмик, уже завидев у горизонта крыши городка, конечной цели нашего похода, как у меня начинает как-то резко шевелиться шкура на загривке. Дорога к речке, что в полуверсте впереди, идет с понижением, вокруг поля, красота — травка, птички, сено в скирдах, деревьев мало совсем — на много верст вокруг все видно, и ничего такого опасного. Даром, что земля уже вроде как 'своя', и идем мы походным порядком без дозоров, застав и охранений. Вокруг благорастворение и пастораль. А мне как морозом по коже, и с каждым шагом все сильнее. Словно секундомер тикает какой-то, с обратным отсчетом. И звуки все для меня пропадают, как через вату все слышно, и движения словно замедленные. Уже не думая, тяну из-за спины карабин, выкатываясь в сторону. По привычке вскидываю руку до плеча и растопыриваю пальцы — 'к бою, рассыпаться!' — хотя тут никто этого жеста и не поймет. И даю выстрел, неприцельно, в сторону ближайшей скирды. Для шума, как сигнал. Да все одно уже бестолку. Вижу, что не успевают среагировать впереди идущие, только начинают озираться непонятливо. Успеваю грохнуться на землю, как по нашей роте проходится нестройный вражеский залп. Пошло веселье — рядом грохается солдат из первого отделения, с пробитым горлом, дергается и булькает кровью, запах этот опять резанул, хорошо хоть в пыль впитывается быстро. Еще вражий залп, и еще — три залпа они дают, пока наши расчехляются. Я сам успеваю один раз уже ответить, и что меня радует — и мои тоже, все, или почти все, некогда смотреть. А потом понеслось. Стрельба с обеих сторон, да только — кроме моих — у остальных солдат по двадцать патронов всего, остальные все патроны в обозе, обоз перед нашим третьим взводом шел. Потому вскоре стрельба с нашей стороны затихать начинает — кто все выстрелил, кто экономить начал. Только мои все стреляют — у них патронов чуть побольше. Чуть успокоившись, оглядываю свое отделение — грамотно расползлись по неглубоким канавам вдоль тракта, стреляют так, что только гильзы летят. Ну, конечно, и фонтанчики от пуль тоже так вокруг нас скачут — а пока все живы и целы. Особенно порадовали селюки — не стреляют, ибо далековато для них, а Хумос еще и свои патроны россыпные в обоймы набивает и подает Саше с Арно. Молодцы, что сказать.

Потом очухивается наше начальство, и раздается команда брать патроны с обоза. Сказать легко, сделать попробуй — нескольких смельчаков из первого отделения, кинувшихся к телегами, начисто сметают залпом. Враги патронов не жалеют, и сыпят по нас почем зря. Одно радует — началось все саму чуть раньше, чем они себе напланировали. И теперь, вместо того, чтобы бить по нас в спину под углом — они лупят через нас, ловя свои же перелеты. А дорога на полметра-метр, но все ж повыше, по водоразделу между полями идет. Оттого им своими пулями особенно хорошо должно бы долетать. Однако, ж дальше так долго пойти не может, надо что-то делать. Мысля такая, видно, не одному мне в бестолковку приходит. И наши командиры снова требуют с телег патроны взять — теперь уже народ ползком старается подобраться.

А вражий командир свое разумение видно имеет — заиграла труба, и из-за скирд на нас начинают выскакивать те, кто только что по нас же и стрелял — драгуны. На лошадях, вестимо. Если б спокойно прикинуть — да никак не больше полусотни их было. Пара взводов, от силы. Да только наши все уже и так обескуражены атакой, да еще и прутся эти сволочи по двое-трое, по всему полю — кажется, что их тут тьма. Понятное дело — сообразили, что если рота до патронов доберется — то крышка им тут в такой позиции. Вот и решили взять нас в револьверы и сабли. Пока-то там те ящики патронные достанут, да вскроют деревяшки, да распотрошат бумажные пачки, да раздадут и то много ли кому успеют, да заряжать по одному патрону в магазин... Они два раза доскакать успеют — а патроны-то у всех, считай, наших расстреляны... Верно все рассчитали, гады. И ведь успевают — а против них — только штыки и несколько револьверов...

Ну и что. И побежала наша рота. Драпанула. Как у доблестного рисского войска положено — никаких отступлений! Враг напирает сзади — значит, только вперед! Как сыпанули, хорошо хоть, винтовки не побросали. Говорили потом — это и спасло — у реки еще заслон был, который должен был добивать, тех, кто до него бы добежал. Так тот заслон не то что перекололи — затоптали. Даром, что едва половина роты добежала. И за речкой только и остановились, вояки.

Но, то я потом узнаю только, а на пока — оказываемся мы снова — в каждой стычке за бочкой... Пока мои делом заняты, стреляют бегло — пару драгун ссадили и еще с-под нескольких лошадей выбили — пронеслось мимо третье отделение, замыкающее. И осталось нас двое — мы и эти драгуны. Твою ж мать...

Пока я думаю, как быстро нам карачун устроят, нам снова везет невероятно — все же, если есть фарт, то это навсегда. Плюнули драгуны на какую-то ерунду, что осталась на тракте, или может, посчитали нас за раненных, которые отстреливаться могут, а бежать — нет. И рванули на-в догон удиравших — известное ж дело, убегающих рубать для конного лучшее применение. Да и дело-то их — не победить, а как можно больше урона и паники устроить. И чего говорить, порезвились они прилично — на тракте-то убитых и раненых мы едва треть от общего числа потеряли. Остальных — порубанными в поле, причем там раненых почти и не было. И обоз наш оне сожгли.

Но то все, опять-таки, мне только потом известно становится. А пока я одно вижу — остались мы одни, все пока живы-целы — стрелки-то с драгун тоже так себе, да и дистанция метров триста минимум. Но патронов — у кого последняя обойма, а у кого и пусто. И если бОльшая часть драгун рванула рубать убегавших, то те, кто с тылу совсем от нас был — прут прямо на нас. Не сказать что много — полвзвода, наверное — но нам хватит. У меня, например, карабин пустой, под ноги его бросил, в револьвере шесть — и все. И граната. А думать-то уже поздно, секунд двадцать — и вот они здесь. Снова, как и тогда, на дороге, приказываю:

— Штыки примкнуть! Соберись! Хумос, Коля, Арно — гранаты! — и сам гранату тяну с сумки, примериваюсь. Остальные с гранатами управлялись не ахти, а мне сейчас только уроненной кем-то под ноги гранаты не хватало. А если эти гады стрелять начнут, как тогдашние рейтары — нам вообще крышка. Отвечать нечем, если только попытаться гранату докинуть. Ну и я с револьвера, пока не убьют.

И опять повезло — не до ружей и пистолетов драгунам уж было. То ли торопились, то ли патроны в рейде поизвели уже, то ли просто не учены особо. А может, понадеялись, что у нас патронов нету, и их чуть больше, чем нас. Шашки выметнули, на замахе держа, несутся... Опять аж злость накатила — что ж за паршивцы, ни в грош не ставят! Ну, гады, держись!

Кольцо проволочное с гранаты выдернул — зашипела, паскуда, полетели искры фонтанчиком вперемешку с дымом — теперь четыре секунды всего, не зевать! Как раз метров тридцать всего останется. Кажется, заметили они, эти фонтанчики огня и дыма у нас в руках, кое-кто из драгун начинает дергаться, пытаясь зарулить свои кобылопеды в сторону — но поздно. Отметались мы не то чтоб особо удачно — не сговариваясь, все вчетвером — под ноги одной и той же группе, что шла по левую руку от нас. Ну, оно и понятно, кинули не туда, куда надо, а куда проще. Но зато уж этим — хватило, с перебором. Жахнуло у лошадей под колесами, троих драгун вместе с транспортом — в утиль, остальные шарахнулись по сторонам, двоих с седел выкинуло, шмякнулись об земь, и в нокдаун. Минус пять, и еще несколько смешались, поломав строй и отскочив чуть. Но с другого фланга все целые накатывают — чую, придется нам сейчас несладко. Выдергиваю револьвер, сразу взводя курок — ну, шесть патронов есть, а потом все, карабин я бросил, да и не поможет — штыка на нем нет. Шесть патронов, а потом надеяться, что повезет, или помирать. Однако, тут приятно удивляет Хумос — у него было две гранаты — и вторую он успевает запулить в налетающих с другого фланга. И на редкость удачно — попадает аккурат в грудь впереди идущему всаднику — граната падает ему куда-то на седло, и там и срабатывает. В жизни не видел столько конячьего фарша, сюда бы Бирэ, гринписовца недоделанного. И еще одного драгуна снимает осколками, очень он неудачно (для себя, разумеется) высунулся сбоку. Еще трое шарахнулись от взрыва, да объезжая упавшего. Тут без команды грохает выстрелом Басс — ну, да, дисциплина на уровне, патроны сберег, умничка, хоть и дурак. И еще одна лошадь валится — в упор, в коня — чего б и не попасть, даже такому криворукому.

А неплохо! Минус восемь, осталось семеро! Понеслась... Замечаю, как двое слева, уже заходя в тыл нам, тянут револьверы — дошло до поганцев, почем в Одессе рубероид! Поздно, батюшка, уже вставляем! Хрен вам в тряпочке — каждому по паре тяжелых четырехлинейных пуль в корпус — десять метров, из револьвера, с предварительным взводом — не промахнуться. Сначала одному, потом второму, потом еще раз — контроль, в корпус же, в голову некогда целить, а оставить только с одной пулей нехорошо. За спиной слышу еще один выстрел с винтовки — наверняка, то ли Хумос, то ли Басс — у них только патроны и остались, поди. Не успеваю развернуться, как слышу крик, и что-то прилетает мне по голове, не то чтоб сильно, но с ног валит. Падаю, изворачиваясь, и вижу почти над собой, как рубит Борину винтовку саблей какой-то поц, а Боря относительно сносно отскакивает и увертывается, подставляя винтовочный ствол, и не давая рубануть себя по пальцам. Такой хоккей нам нахер не нужен, потому я прямо лежа засаживаю пулю снизу вверх. Попадаю коню куда-то картер — и то хорошо. Лошадка, от такого огорчения, решает скоропостижно помереть — видно, удачно пришлось. Но перед тем встает на дыбки — и механик-водитель лошади уже не Борькин карамультук фрезерует, а соскочить пытается — и соскакивает. Прямо на три дружелюбно подставленных штыка. Борькин в том числе. Даже опередил коняшку-то. Но этот гадский сервелат помирать заваливается не куда-то, а всей своей тушей мне на ноги. Хорошо хоть, пришлось чем-то мягким, бочиной, наверное — не поломал, но придавило — хрен выдернешься.

И дальнейший бой я наблюдаю, с последним патроном в револьвере, приберегая его на всякий, и заполошно озираясь — ибо я уже соображаю, что если б не подставленная Борькой винтовка — раскинул бы я в пыли мозгами. Однако ж, вмешательство не требуется — еще несколько выстрелов селюков, в упор, а последнего кавалериста буквально окружают кольцом, и уже он отмахивается от лезущих к нему штыков. Хрен там. Раз — в бедро, потом подкалывают лошадь, и она начала заваливаться на передний мост — тут и я в него пулю всаживаю, а вместе со мной и Хумос. Борька с Колей кидаются ко мне, вытаскивая из-под чортова битюга. Стою, озираюсь, нашаривая в патронташе револьверные патроны. Остальные мечутся, дорабатывая раненых-оглушенных штыками и прикладами. И тишина. Нет, и хрипят-пыхтят все, и чвакает с хрустом, когда штык входит, и орут-стонут те, кого добивают, лошади еще носятся и ржут, одна раненная вопит, хуже, чем человек, пока и ее не добивают. От реки доносятся крики. Но в целом — тишина. Все. Бой окончен. Победа.

И что самое приятное, все мои на ногах. Целы ли, нет — не ясно пока, но все стоячие. Так-то вот. Расквитались мы с вами за ту рейтарскую картечь, шпана валашская.

* * *

Победа... При победе, зачастую, что самое главное? — Правильно. Быстро и грамотно сбежать. Вспомнилось выражение из когда-то прочитанной книжки про 'высокое искусство бегства'. Ну, или, как у нас говорили — грамотный сйоб. Это вовсе не такое простое дело, как кажется...

Эйфорию и расслабуху от победы, вместе с обладелостью — сразу долой! Адреналин, что еще плещется в крови опосля драки — срочно на дело.

Так. Включается секундомер опять. Обратный отсчет. Быстро прикидываю — драгуны все гонят, рубают наших, но впереди река — или всех вырежут, или наши ощетинятся, и там и на нас внимание обратить могут. У нас от силы минута, вряд ли больше.

— Доклад о потерях! Раненые есть? — что убитых нет, я и сам вижу

— ...Я... Ранен... чутка — м-мать твою же, Саша, стоит, за плечо держась, качаясь... И течет с-под руки и бледнеет на глазах весь... Хреново...

— Остальные?! Целы? — ну, и то ладно, камень с шеи. Оглянулся еще раз на реку — нет, пока шинкуют наших, есть время — Доклад по боеприпасам!

А тут грустнее. Гранат семь штук. Патронов у Хумоса и Басса по десятке. Коля... раздолбай, как так — 'забыл про револьвер'?! Ур-р-род, сгною! Но потом. Сам я уже все гильзы выбил с револьвера, удобно, откинул дверку и щелкай вхолостую, да шомполом дергай. Осталось новые напихать, это все на ходу, пока доклады принимал и зарядился уже. Так, патронов нет, один ранен... Есть идея!

— Коля, таракан беременный, лови лошадь! Сашу на седло, и ходу отсюда — за версту отсюда каменоломни — туда скачи! Винтовку за спину, и его тоже — и пошли отсюда! Боря, брось винтарь, он у тебя вгавно, отсюда вижу — вон, подбери у дохлого! Гранаты, Хумосу, Арно и мне, сдали... Быстро!!!! — адреналин нашел применение, поперло, меня начинает все бесить. Начинаю заводиться и разгонять все и всех, ускоряясь до предела. Сам себе напоминаю мотор, пошедший в разнос — обороты растут и растут сами по себе, уходя в красную. Каждая секунда ощущается как безвозвратная, даже острее, чем в драке — в драке понять не успеваешь, а тут есть время осмыслить — что вот только что, вот сейчас — ты секунду эту потерял. Навсегда. Насовсем. И ничего уже не поменяешь — только в следующую секунду если, а их все меньше и меньше... — Хумос, Басс! — патроны раздали всем, по штуке! Потом — вдоль дороги — обоймы наши собрать! Шевелитесь, абезяны! Пристрелю всех, нахер, к демоновой матери, сгною, желудки!!!!! Шевелись! Остальные — к повозке — вскрывай патроны, быстро. Заряжай и по карманам набивай! Винтовки проверь — у кого побита — брось, подбери у убитых!

Перевел дух — вроде завертелось все, разбежались, Коля лошадь притащил, отобрал у Саши винтовку себе на спину пристроил, помог я ему закинуть раненного поперек лошади, разведчик мой в седло — отчалили. Одним проблемом меньше. Селюки возятся, в пыли собирают обоймы. Остальные у повозки — курочат ящик, пачки рвут. У нас еще по сорок патронов в ранцах, но ну его нафиг, некогда. Секунды утекают, но успокаивает щелканье загоняемых в магазины патронов. Сунул пистолет в кобуру, подобрал с земли свой карабин, дунул в дуло — валялся ж в пыли, на задержке. Так, селюки освободились, у телеги тоже вроде нормально... Тут ведь, с подчиненными, главное что? — Главное занять их делом. Правильным или нет — дело другое, но лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть. Нельзя, нет времени искать правильное или самое правильное решение — надо делать то, что понятно и просто. А для этого что должно быть? — правильно, инструкция. Не знаешь, что делать — выполняй инструкцию! А остальное — потом уже... Главное, не дать времени на панику — если занят делом, получил простой, понятный приказ — то некогда солдату думать, а значит и бояться некогда. А чего больше всего в такой ситуации боится человек? Врага, сабли, пули? Хрен. Себя он боится. Своей некомпетентности. Ошибиться боится. Чует человек, как те секунды свысока улетают в страну Мальборо, с концами. Нервничает от того, что их все меньше, этих секунд. И все больше и больше боится сделать ошибку, ибо один шанс всего. Чем командир отличается от всех прочих? Тем, что у него право приказывать. А это право оно одновременно накладывает на него ответственность. Отвечает он зза свой приказ. А отвечать никто не любит за себя. Вот и смотрят все в рот командиру — ну, давай, скажи же, что нам делать? Ну хоть на смерть отправь — но чтоб не мы сами! Если что — мы не виноваты! ты нам приказал! С детства же это у всех "А я не виноват!". Как будто от того, виноват ты, или нет — что-то изменится. Но привыкли все. Вот и ждут от командира приказа, надеются на него. И тут уж главное от командира — не подвести. Не мямлить, не показать остальным, что он человек, что он живой, что ему ТОЖЕ СТРАШНО. Страшно ошибиться. Даже страшнее. Он-то знает — он не за себя ошибется, а за всех. Ему себя доверивших. Но не смеет командир этого показать. ни на мгновение. Он как вожак в стае — чуть даст слабину — разорвут в клочья. Командир в глазах подчиненных в такой момент — идеальная счетная машина, бездушная и бесстрашная. Надежда для всех. И ждут от него одного — "Ты нам дай приказ, скажи, что нам делать! А уж мы не подведем!". И единственная обязанность коммандира — этот приказ дать. И дать его так, чтобы никто не усомнился, что у командира каменное сердце, медный лоб, страха нет и очко железное.

— Кто опатронился — в сторону, и к бою! Хумос, Басс — за патронами, по паре пачек взяли в карман, и в сторону! — и сам я подбегаю к телегам, отпихиваю кого-то, запускаю руку в распотрошенный ящик — одна, две, три, четыре пачки — в карманы, неудобно, но пока обойдусь. Еще одну пачку хватаю, и отскакиваю. Рву серую бумагу — так, пять в магазин, остальные — в подсумок, три штуки не лезет — сунул подвернувшемуся под руку Бассу. Ну, вот так, уже жить можно! Что у нас там происходит?

А происходит уже интересное — всего-то секунд пятнадцать прошло, а как все поменялось. Пехота сгрудилась у речки, как потом рассказали — влипли, в прямом смысле слова, в заболоченный берег. Но этот-то берег и драгунам не дал вперед идти! Побоялись, что кони увязнут, замешкались — а тут и командиры опамятовались, заорали про штыки. Выстроились остатки роты, ощетинились — тут-то и стало видно, что конных не так и много. Драгуны, тоже не будь дурни, давай гарцевать поодаль, да с пистолетов и карабинов лупить — ан не то уже — в ответ несколько винтовок стрельнуло, револьверами кто-то из офицеров побаловался, свалился один драгун, остальные и поняли, что не светит тут особо удачной охоты.

Мы-то, правда, все это только потом узнаем. А пока — видим, что началась у речки суета и перестрелка — и пара винтовочных пуль над нами и пропели — ну, да и понятно — все перелеты теперь наши. Хотел я приказать дать залп, помочь нашим — да вовремя сообразил, что наши-то перелеты-промахи аккурат в них и приходятся. Медвежья, стало быть, услуга выходит. Уйти по-тихому? Ну, вообще-то, так и надо бы... И пусть хоть кто из этих горе-вояк упрекнет — сами-то сбегли, только пыль стояла! Но, с другой стороны, как-то не получается мне вот так приказать драпать. А, чорт с вами со всеми!

— Отделение, слушай мою команду! Залпом, поверх, цель на пол-неба, чтоб в наших не попало... по моей команде! Огонь! Огонь! Огонь! Огонь! Огонь! — все пять, беглыми залпами, в белый свет... Но должно, должно подействовать — нет такого солдата, которого бы не нервировала стрельба в тылу. Да еще и залпами — залпами тут только пехота, в основном, лупит. Ага, задергались драгуны, разворачивают... Ага, мои все зарядились, без команды, даже селюки, хорошо... — Отходим! Ставь прицел на сто! Цель в лошадь! Пошли, 'землемеркой'(так тут называют то, что у нас зовется 'караколь' — наступление или отход волнами-перекатами, под прикрытием огня товарищей), как учились, Хумос, Басс, Петер, Бруно — пошли! Остальные — со мной, прикрывать!

Едва они отходят — как мы чуть не пристреливаем пару зашевелившихся солдатиков, валявшихся у телег. То ли раненные, то ли просто от страха обосравшиеся, до того они прикинулись ветошью, а сейчас, вскочив, возопили, чтобы и их с собой мы забрали. Очень хотелось пристрелить. Но жалко патронов.

— Винтовки взяли! Ты! Ящик с патронами подхвати открытый! И пошли с нами, мерзавцы! Под суд отдам! — навязались на мою голову... Один и впрямь ранен, на рукаве расплылось темное пятно, и прихрамывает... Интересно, из валяющихся — кстати, не так и много, десятка два, пожалуй, от силы — сколько еще просто надеются отлежаться? Ну, да, не до того сейчас... Нет, этот и впрямь ранен, с него толку никакого... Да и второй нахрен сдался — Вы, оба! Вон отсюда, назад пошли! Ты! Винтовку за спину! Пошли, я сказал, бля, бегом! Остальные — за мной, отходим!

Откатились землемеркой на два переката — метров на пятьдесят — и пришло время и пострелять. Драгуны, бросив терзать остатки роты, собрались в цепь, и целенаправленно рванули в нашу сторону. Однако, и чуть, но в горку, и лошади уже малость подустали — идут не очень чтоб быстро. Эх! Сейчас бы роте в атаку пойти, в штыки ударить! Тогда, глядишь, не только обоз спасем, но и этих всех положим, если не сообразят сбежать! Но рисковать своим отделением, оставаясь у обоза, не стану. Пусть лучше потом судят. Драгун втрое минимум больше, и эти уже могут и не попасться так по-глупому. А если навалятся скопом, да с умом — то пока рота подойдет — нас всех порешат. Да и то сказать. Не было у меня надежды, что пойдет в атаку рота. И наперед сказать, и правильно я не надеялся. Никуда рота не пошла.

Приказал, пробегая мимо прикрывавших, открыть огонь. По цепочке, с фланга. На перебежке — дозаряжать. До всадников метров двести — с соткой на прицеле почти наверняка промажут, в лучшем случае в ноги лошади попадут. Но главное — промахи и перелеты на полверсте — уйдут в землю, не добьют до наших. А драгунам все одно беспокойство. Дали мы два залпа, прикрывавшие нас — три, и как раз успели перевалить за невеликий гребень. Смотрю — раненые впереди ковыляют, смотри-ка — один другого тащит под руку, но винтовку не бросил, и ящик волочет, как приказано. Правильный душара, надо будет похвалить. Если не убьют. А Коля с Сашей уже больше чем полпути прошли, можно сказать, почти добрались до каменоломен. Там выходил на поверхность какой-то каменный отрог, невысокие пологие скалы, от силы в пару метров каменные лбы — и изрыты-изковыряны ямами-проломами, тоже не особо глубокими. Старая каменоломня, кустами поросла. Там, если заберутся — их даже с одним Колиным револьвером взять будет ой как дорого. Ну а пока мы развернулись, держа на прицеле бровку. И дождались — аккурат, как Бруно гаркнул, что кроют мол, и только я собрался команду на старт дать — показались над бровкой силуэты. Так уж вышло, что жахнули мы со всех восьми стволов — нехорошо, конечно, кабы вдруг чего — а все перезаряжаются. Но такой, видать, солидный залп у нас вышел, что никто к нам за бровку не сунулся. Еще два переката мы сделали без всякого противодействия — а потом драгуны решили было по нас стрелять с бровки, залегши. Это они зря — на фоне неба, на лысом пригорочке, на сотне шагов — это не вариант, ребята. В одного я точно всадил пулю — видел, как тот дернулся, и уронил голову. Убил или ранил, не знаю, но попал. Огонь по нас вскоре прекратился, а пара-тройка холмиков так и остались на бровке. У нас только Бассу ногу поцарапало, но именно царапина — кровища, конечно, хлещет, но ничего, не жалуется. В итоге — отходим уже на приличное расстояние, увеличивая дистанцию перебежки — вот уже и не особо нас и достанешь. Догнали раненных, они уже еле ковыляют... ничего, некогда с вами нянчиться, идите, или сдохните.

Да только драгуны грамотные попались. Не стали они нас обстреливать попусту. Они обозом занялись. Пополнили, наверное, свои запасы, потом стрельба была — мы думали, наши в атаку пошли. Оказалось потом, что это наоборот драгуны стали на дурика засыпать наших пулями. Благо патронов — целый обоз. К чести командиров, рота, разжившись немного патронами у побитых заградителей, не побежала, а залегши в болотине у реки, стала вяло отвечать. Тогда драгуны просто запалили обоз и ушли. Они свое дело сделали.

И опять-таки — все это нам рассказали после, а на тот момент у нас были совсем другие интересы. Драгуны, когда поняли, что нас совсем немного, и мы отходим к каменоломням — отрядили дюжину всадников то ли нас перехватить, то ли просто пощипать. Вышли эти засранцы широко по флангам, метров за четыреста — не так просто и попасть, да еще и все время движутся. Вроде как две тройки отрезать нас намеревались от камней, а еще две — подрезать с тыла. Да тут у них оказия вышла. Грохнула с каменоломни винтовка. Коля, музыкант хренов! И где только, сволочь, патронов взял? Не иначе, на лошади какой-то запас был, больше неоткуда. Давай, лупи по ним, Айвазовский! И ведь, гад, умеет! Четвертым или пятым выстрелом спешил всадника — правда, его тут же подхватил на седло товарищ. Но тройки как-то заметались — а тут еще и вторая винтовка присоединилась — Саша, что ли? И хоть бахнула только пару раз вторая — но совсем, видно, погрустнело драгунам — и пошли они в обратку. Решив напоследок отомстить, видимо — пошли сходиться с нами, дав бесполезный залп, слишком издалека. Все же с седла стрелять так далеко — глупое дело. Не долго думая, разделил опять на две волны — и приказал лупануть с прицелом триста на каждый фланг. Два залпа цепочкой отработали — и когда Арно сбил, похоже, наглухо, одного всадника — драгуны окончательно поняли весь волюнтаризм своих действий. И ушли на высоких оборотах к своим, за бровку. Пули защелкали по камням, когда до спасительных каменоломен оставалось метров сто — это драгуны, закончив возиться с обозом, принялись за нас — но кроме абсолютно глупой пули, уложившей прямо в затылок Басса, мы не огребли. Дурная пуля, на такой дистанции только случайно попасть и может. Жаль парня, толковый был. Хотя и дурак. Велел обобрать на патроны и ранец, и идти занимать оборону среди камней. Вырвались, по крайней мере, пока. А дальше посмотрим.

Из-за пригорка уже вовсю поднимался дым, и вскоре раздались первые выстрелы и взрывы боеприпасов в горящем обозе. Нечего сказать, повоевали.

* * *

В камнях досиживаем до темноты. А чего на рожон-то лезть. Успеваем даже перекусить, притащить, и кое-как привалить камнями Басса. Заодно забрав оставленные, второпях, у него по карманам обоймы. Саша совсем не радует состоянием — похоже, жар у него. Рубанул его саблей вражина преизрядно — мясо до кости разрублено. Промыли водкой, на трофейной лошади найденной, да перебинтовали. Приблудный раненый, благо у него только рука прострелена, подвергается такому же лечению. Да и все остальные — даже мне Боря заботливо промывает водкой ссадину на башке. Жить можно.

Посчитали припасы — патронов, в общем, хватает — всем получилось набить полный комплект. Но, уже прокрутив обратно весь сегодняшний бой — понимаю, где я серьезнейшим образом лажанулся в подготовке. Что ж, будем исправлять. Даю всем указания, запомнить, раз, и навсегда. У каждого — четыре подсумка. Израсходовал половину боекомплекта — дай доклад командиру! То есть мне. Израсходовал три четверти, проще говоря, остался последний подсумок — опять доложи — и не смей расходовать, до самого моего приказа. Ну, или если только вот прям сейчас тебя не убивают, и нет иначе способа избежать, как стрелять. Тогда такой конфуз, как сегодня, не повторится. Коле про наган напоминать не стал, авось больше не лопухнется. Хотя, я сам тоже хорош — забыл про свой второй револьвер, маленький гражданский бульдог. Растяпа. В кармане же лежал. И со старухой бывает порнуха. Гранаты распределил нашим гранатометчикам — три штуке Хумосу, две Коле, по одной нам с Арно. Жаль, не сообразил, набрать в обозе еще. Протупил, опять же. А гранаты против коняшек весьма хорошо пришлись. Особенно Хумос порадовал. Выразил ему благодарность даже, построив всех в безопасном местечке. Перед строем, как положено. Аж загордился тот, кулацкая морда. Похвалил и приблудного, что товарища тащил, и ящик с патронами не бросил. Правда что, в том ящике почти и не осталось ничего — но то не его вина — что приказано, то ен и сполнил. На досках с этого ящика и сварил Арно некий кулеш, использовав трофейные припасы, с седельной сумки. Я с трофеев забрал себе две пачки револьверных патронов, да флягу с вином. Больше ничего интересного не обнаружилось.

Пока готовился ужин, все думал — чего дальше делать-то? Обратно к обозу идти? Так там, поди, уже и искать нечего. В деревню к своим? А дойдем ли мы? Ждать, не придут ли свои? А с чего им к нам идти, коли еще не появились? Разведку выслать? — так мы не в тех силах, чтобы рисковать хоть одним стволом. Не раненных же посылать? Да вот, кстати, еще раненые, точнее Саша. Его надо бы к своим, а то так помрет запросто. Но все же идти напрямик, по полю — боязно. Ну как драгуны не все ушли? Отсиживаются на скирдах? Они, по разумению-то, вполне грамотно все подготовили. Кабы мы чуть раньше всполошившись не начали, не сорвали бы им все — постреляли бы они нас там знатно. Ведь, так прикинуть — не попадали мы по ним, разве что случайно. На скирдах они, сверху лежали — вроде бы и видно, куда целить. А в том и подвох. Коли прицел не переставлен на дальность — а там метров-то четыреста, а то и с лишним — все пули ниже уйдут. А ниже — скирда сырая — через нее не пробьет, до лошадей не достанет, да если и пролетит что — разве синяка набьет. Грамотно посчитали. Да только и сами они готовились стрелять в спину колонне — и промахов чуть меньше, и главное — дальность побольше. Оттого, наверное, не успев прицелы переставить, и они изрядно мазали. Да и по нам в догон сгоряча стреляя, тоже наверное потому промахивались. Однако, грамотно засаду сделали. И роту разгромили, и обоз сожгли наш. Нет, таких нельзя не опасаться, не стоит их за дураков держать.

В итоге, решил я идти до реки в обход, за каменкой сначала. А потом по большой дуге от одной чахлой рощицы к другой — а там выйдем к воде, и решим, в брод, или к мосту все ж идти надо. Колю — вперед, Сашу на лошадь, второй раненый ее и поведет.

Остальные рассыпались эдаким ромбом — и пошли. Перед тем повторили фокус, уже сработавший на юге — разложили из сушняка кучу, которая от нашего костерка вскоре должна была загореться, а через часок-другой и несколько револьверных патронов стрельнут. Да и до того отсветы видно будет далеко в темноте. Авось, и в этот раз поможет этот нехитрый прием. Так, говорят, еще Кутузов с Суворовым, а до них и Фридрих врагов за нос водили. Так что и мне не зазорно.

... Речка оказалась отнюдь мелкой, и довольно быстрой. Пока нашли место, где смогли перейти в брод без проблем — ушли изрядно в сторону, к югу. Да и каменку обходить пришлось, лошадь опасно по таким камням вести. Зато особо конной атаки с этого края не опасались. Вымокли при переправе почти по пояс, но это ерунда. Не так все и страшно оказалось — и не напал никто по пути, однако, больно уж большой вышел крюк. Ясно стало — не дойти нам быстро до своих. Да и заплутать не сложно так, в темноте-то. Нам до деревни вечером, с ротой-то, идти оставалось верст пять, не меньше. А теперь и десять может быть, да и дороги не знаем. В общем, сначала вышли на проселочную дорогу, и решили встать лагерем. Да тут Коля, отскочив вперед на полверсты — вернулся, и доложил — впереди деревенька. Ну и — решили идти туда, обсохнуть и обогреться, да и все лучше в деревне-то ночевать.

* * *

Деревня-то, смешно сказать — десятка полтора домов. Никого нет, в смысле войск — только жители. Тут же направил две тройки шерстить по домам, кто чем дышит, а сам с остальными пошел занимать дом получше в плане обороны и всякого.

Всполошившиеся хозяева сначала не хотели отпирать, но я не стал даже раздумывать, и сразу шарахнул с карабина через дверь. Оказалось — крайне удачно, точно главе семьи в пузо. А нехер. Дверь тут же открыли. Легонько настучав по мордам прикладами хозяйке и старшей дочке, объявили, что нам срочно необходимы их ботинки и мотоцикл, то есть пожрать и переночевать. А они могут пока перебраться в добротный хлев, пристроенный к дому. Утащив туда еще булькающего папашу — дверь толстая, но все одно пуля прошла навылет. А нехрен, нехрен препятствовать доблестным солдатам рисской непобедимой армии. И двери не открывать по первому требованию. Поторопил их, заявив, что задержка в исполнении будет расценена как желание женщин скрасить наш суровый досуг. Вымелись все моментально. Вот так-то ладно. Вскоре и остальные подтянулись. Вроде все нормально, народец понятливый, стрельнуть кроме меня только один раз пришлось, правда, там и хозяйка поопытней была — стояла сбоку от двери, обошлось разбитым прикладом носом и перебитыми посудой и окнами. Один дом пустовал, и выглядел довольно-таки неприглядно — окна выбиты, дверь с петель. Приказал привести ко мне старшего хозяйкиного. Коля его допросил, без всякого насилия, хотя я бы этому волчонку прописал разок-другой. Для профилактики. Но повода он не давал — а просто так — что мы, звери что ли? Рассказал — в том доме жил мужичок, родом из Рисса как раз. Ну а как началось, по его душу явились жандармы. Ну и уволокли, и его, и всю семью, ну и дом изнахратили. Эвона как оно. Бывает... Заодно выяснили, что до деревни, где наши должны стоять — аккурат по дороге шесть с лишком верст. С утра за пару часов добежим.

Вроде обустроились. Выставил пост, первым поставил Вилли, потом Арно стоять будет, на утро Коля сменит. Сашу положили, поменяли повязку. Вроде стало полегче ему — может, и выживет. Накормили и вина выпить заставили. А вот приблудный что-то плох стал — похоже, как те, которых мы на перевал тащили. Ну, значит — оставим в деревне, на местных. И наплевать, он вообще не из нашего отделения. Не жалко.

* * *

Как наелись, приказываю им, по парам разбившись, по очереди оружие почистить. Заодно проверяю у всех патроны — выкинул несколько штук, в крови заляпанных. Чорт его знает, винтовка, конечно, не автомат — но вдруг тоже прихватит гильзу? Недостатка особого у нас нет в патронах. Чистка оружия успокаивает и дисциплинирует. Только после — разрешаю всем спать. А сам присел у окошка — чего-то сон не берет пока.

— А скажи, командир, а как ты почуял-то их? Чего решил стрельнуть? — это Коля ко мне подсаживается, трубочку набивает.

— Хм.. Знаешь, не пойму толком. Вот как взгляд на себе чужой чувствовал, наверное. А потом уж и не помню толком, чего меня понесло.

— Ага. Вот. Точно. И я так — смотрели они на нас на всех. Нельзя смотреть на людей, когда в засаде. Или не на людей смотреть. Или представлять, что это куклы в балагане на ярмарке. Неживые.

— Наверное... Еще как обычно — загривок дыбом встает, и холодно затылку... Только что-то может и еще было, не вспомню так...

— А я тебе скажу, командир — уверенно говорит Коля — Стеклом блеснул с них кто-то. Командир. Наверное. Я тоже только сейчас сообразил, чего мне не так показалось. А ты, видать, опытный, раз заметил, даже подумать не успев. И про загривок точно говоришь, есть такое.

— Ну... так получилось — не рассказывать же Коле, что в иное время в ином мире действительно приучаются от блика на стеклышке шарахаться иногда — Ладно, чего уж там. Главное — ушли. Обоз только жаль — денег за телегу отдали.

— Жаль. А чего вы ее не забрали-то? Не успели?

— А демоны его знают, Коля. Не то что не успели, а не сообразил я, наверное. Хотя, ее ж там разворачивать, могли и не успеть. Опять же вдесятером на телегу сесть — не уехать быстро было бы, она ж еще и груженая. А оставить кого — так тут бы им и крышка.

— Пару телег взяли бы...

— Так чтоб я был такой умный до, как ты — после, Коля. Я даже по трофеям на битых драгунах не успел разрешить.

— Не, последнее дело трофеи в таком деле брать...

— Та да — усмехаюсь. — 'И польстился корыстью Бородатый: нагнулся, чтобы снять с него дорогие доспехи, вынул уже турецкий нож в оправе из самоцветных каменьев, отвязал от пояса черенок с червонцами, снял с груди сумку с тонким бельем, дорогим серебром и девическою кудрею, сохранно сберегавшеюся на память. И не услышал Бородатый, как налетел на него сзади красноносый хорунжий, уже раз сбитый им с седла и получивший добрую зазубрину на память. Размахнулся он со всего плеча и ударил его саблей по нагнувшейся шее. Не к добру повела корысть козака: отскочила могучая голова, и упал обезглавленный труп, далеко вокруг оросивши землю'

— Это что, сказание какое? — интересуется Колян — Ваше, северное?

— Нет — смеюсь уже совсем — Это... южное. Южнее нас жили. Вроде как эти... как бишь их... Вольные. Только те совсем разбойники и ворье были. Вот про них сказ.

— Интересно... А расскажешь?

— Потом, Коля, при случае. А сейчас — давай-ка спать!

Заваливаюсь спать, и засыпаю почти мгновенно. Как в омут провалился.

* * *

...Старенькая девятка, которую, будь она лошадью, давно бы пристрелить пора, елозит на поворотах лысорезиновой жопой. Дождь, надо же поаккуратнее, да на таком барахле. Но надо торопиться. Секундомер снова тикает, а на Киевском шоссе, как обычно, пробка. Не успеваем, не успеваем мы в аэропорт. Значит, огромный самолет, который видно с этой стороны даже из-за Пулковских высот, огромный самолетище, торчащий как выброшенный на берег кит, улетит без нас, и я опять не смогу увидеть могилу сына. Хотя я знаю, что и могилы-то не осталось никакой. Но на самолет надо успеть. Потому что иначе мы просто погибнем — нас обязательно затопит наводнением. Плевать на все, на встречку, через разделительную! Сносим бампером отбойник, как картонный... А Галя все не может найти в бардачке сигареты, перерывает все там, по третьему разу — ну как же нету. Они же там должны быть! Твою мать, Галочка, ну какого ж хрена! Ищи! Мы же иначе опоздаем! 'Ищи, ищи, дура!' — ору я на нее — а у нее губы трясутся, слезы текут... Ну как же так, ищи, миленькая, ищи, эти сигареты — это же наш билет, без них не пропустят! Приходится бросить руль, и помогать ей, только изредка поглядывая на дорогу — умная старенькая машина почему-то сама старательно обруливает встречных... Вот проскочили танки напротив Обсерватории — вот он, виден самолет, и огромный въезд в него, прямо в борту, в который, как в Ковчег, вливается поток машин... всем надо улетать, все хотят успеть... И тут на спуске с поворотом машину вдруг срывает в занос, и мы, как в детстве на горке, закрутившись волчком, вылетаем с трассы... Медленно-медленно летим — прямо в самолет... и врезаемся в него с оглушительным грохотом...

— Твою мать! — дернувшись, с силой провожу по лицу рукой. Первый раз за все время тут мне приснился сон про прошлую жизнь — и надо же, такой бредовый... Выпить надо наверное, и лучше не вина, а покрепче, думаю я себе.

И только потом соображаю — что-то громко у нас стало — стрельба стоит, аж уши ломит.

Глава 11

Утро красит, понимаете ли, нежным светом... Утро, кому доброе, а кому и как обычно. Смотрю я хмуро, на невеликую толпу местных жителей, согнанных моими парнями, и руки чешутся, от того, что огнемета — нету. Ах, же ж, твари, жабы валашские, с какой же радостью я б вас изжарил. Ну, да, ничего, вы мне за все заплатите, и за всех...

* * *

Проснувшись, я спервоначалу и не понял, что происходит. Потом сообразил, раз стрельба, значит бой. Мои не совсем дураки, просто так стрелять не станут. Подхватил карабин, за спину его, и вытягивая с кобуры револьвер, пополз на карачках к выходу. А трескотня выстрелов не прекращается — уже соображаю — и изнутри дома лупят, наши, и снаружи — значиться, враги. Только к двери пробраться хотел выглянуть — в дверь сначала стукается пуля, потом снаружи кричит кто-то, как я их научил — 'Бойся!' — граната, значит, пошла — и меня с ног сбивает вваливающийся солдат. Хорошо успел разглядеть форму — чуть не пристрелил. И тут за дверью как ахнет, прямо у крыльца. Какой идиот так бросил, и зачем. Спихнул с себя урода, что меня сбил с ног — Хумос, скотина! Запорю... эээ, да он ранен! Темное пятно на груди — пулевое. Хреновые дела... Высовываю башку снизу дверного проема — дым от гранатного разрыва еще не рассеялся, но вижу вполне двор, на нем тушка чья-то. А над забором силуэты, на одном из них как раз сверкает вспышка. Ну, с этими все ясно. Враги. Дождался, пока вспышку даст и второй — и тут же, так и лежа на боку, вытянув руку — сначала в первого, потом во второго — не промахнусь, пожалуй. Хоть и темно, да на фоне неба их силуэты видно хорошо. Выстрелил первый раз удачно, а второй все же — промах. Стреляю-то наощупь — прицельных не видать Да и вспышка своего выстрела слепит — коротковат конечно ствол у револьвера, хоть баланс и замечательный. С испугу, что вот он сейчас перезарядится, и меня грохнет, выпустил весь барабан в него, и все же свалил. Тут же отдался назад, револьвер на место, и за карабин. Глянул на Хумоса — шевелится, кашляет, башкой трясет — видать, не собирается помирать, по крайней мере — не прямо сейчас.

Встал в приседе, с карабином у плеча — надо выходить. Рывком высунулся и сразу назад, едва глянув. А потом уже и выскочил. Ибо ничего не увидел угрожающего. Так, во дворе никого, валяются двое, и все... А стрельба все идет! Прислушался — выходит, лупят наши, и почем зря, безответно! Заорал, что есть мочи:

— Прекратить стрельбу! Патроны беречь! Бить только в цель! — и подействовало — огонь почти мгновенно стих. А я еще больше разозлился — не выспался ничорта, и голова болит. Да вашу мать, командир я или где?! — ... Коля, Боря, ко мне! А ну, оглоеды — осмотреть, доложить мне все, кто что почему, сколько патронов вы сожгли, уроды, и ранен кто. И вон, Хумоса перевязать. Быстро. А я отдохну.

И сажусь на землю, привалившись прямо к стене дома, начинаю перезаряжать пистолет. Идите все к демонам, командир заебамшись, и желает отдыхать. И пусть хоть лично Орбель Второй в атаку со своей гвардией на нас идет. Ну вас всех в корягу. Закрыл глаза и прикорнул, вырубившись секунд, может, на тридцать. А может и больше. Все, ребята, батарейки кончились, бензин вышел, бобик сдох. Не кантовать. Пока Бруно, заботливый придурок, не стал меня ощупывать, на предмет, не ранен ли я, в себя я так и не пришел. Отогнал Бруно тычком в грудину и матюгами, и пошел, сел на стоявшую посередь двора плаху для колки дров. Все, козлы, теперь я вам Наполеон. Докладывайте, абизяны уродские, что вы тут напортачить успели, пока я спал. А потом виноватые к стенке сами становитесь, пристрелю, не прощу прерванного командирского сна!

Постепенно картина вырисовывается. Арно, стоявшего на фишке, закололи. Длинным узким ножом. Не профессионально, он еще жив, но протянет, скорее всего, не долго. Засадили сверху за ключицу. И нож — вот он валяется. С этого, пожалуй, началось. А потом... потом нам снова повезло, как покойникам . Хумос, оболтус эдакий, вышел до ветру. И увидев лежащего часового и какую-то возню во дворе — не долго думая, шарахнул туда гранату. Потому что винтовку он, конечно же, оставил в избе. Тупое животное. Но так или иначе, не растерялся, и поприветствовал гостей, чем было. Тут все и началось уже по-взрослому. Меня это взрыв разбудил, как, впрочем, и остальных. Но я еще некоторое время в себя приходил, все же вымотало меня все это, до полной неадеквашки. А парни-то молодцы. Спросонья похватали ружья, и давай прицельно стрелять куда попало. Тут уже и я присоединился. Точнее, попытался. Аккурат в это время Хумос, уже выдернувший шнур у второй гранаты, словил пулю в грудь, и гранату выронил. Себе под ноги. Сообразил заорать, и ломанулся в сени, где сыграл с командиром в 'слона'. Ну а дальше все и кончилось. Три тела — один под забором, двое висят на заборе, больше никого, выбитые окна, и никаких следов. По всему — нападение партизан. Потому как, когда подтащили всех троих — ни малейших признаков военщины. Гражданская одежда, хотя и удобная, вроде охотничьей — жилеты, арафатки темные, брижди в сапоги. Ружья — здрасьте, приехали — у одного вообще убогая шомполка двуствольная, у второго карабин типа того, с которого я волков стрелял. Третий, которого Хумос во дворе у самого забора гранатой уложил — и вовсе со здоровенным тесаком, у остальных на поясе такие же. Убого совсем. Но у каждого — самодельная граната. Деревянная баклага с порохом и фитилем. Да, не пойди Хумос посцать — несладко бы нам пришлось. Даже одна такая бомба, внутрь кинутая — нас бы всех переглушила. А следующие — точно бы контузили. После чего нас не то что тесаками резать — нашими же портянками удавить можно было бы, как щенков беспомощных. Так, вырисовывается понемногу. А как же они Арно завалили? Внутрь они толком пролезть не успели, кинуть нож — не попасть под таким углом, разве бы нагнулся часовой, да и вытащить он не смог бы наверное, а нож — вот он, валяется. Арно Бруно уже бинтует, что-то причитая, только бестолку, по-моему. Хотя еще жив.

— Не ворочай его! — прикрикнул на доброхота — Пусть лежит, дольше проживет. Шевельнешь — и все. Он не жилец, оставь. ...Ну-ка, а это что?

Затоптано все, но разогнав всех, убеждаюсь — не показалось. Осколки глиняной кружки, маленького стаканчика такого. С остатками молока. Таааак.

— А ну, Боря, Коля — со мной! Коля, сбегай, с дома масляную лампу принеси, там над притолокой на полке есть! Остальные — охранять! — поднял с земли окровавленный нож, присмотрелся. Самоделка, причем дрянная. Но длинный очень. Таким, наверное, скотину колоть хорошо. А-ну, ка, девушки...

... Место, где хранилась эта швайка, нашлось быстро. В бревне, на уровне глаз, прямо напротив входа в хлев. Истыкано бревно все. Вытер о солому арнову кровь, и примерил — точно, тут он и был. Ну, что ж, все ясно.

— Выводи их — махнул парням.

Арно был еще жив, когда я выстроил во дворе всех домочадцев, кроме валявшегося в беспамятстве хозяина. Поставил на плаху лампу — света не много, приказал шагнуть всем ближе.

— Дружище, ты слышишь? Говорить не надо, просто моргни, если да — и Арно моргнул — Тихо, тихо, не дергайся! Ты уж прости, врать не стану — не жилец ты. Я уж понял, как они тебя взяли, так что ты сам, братец, виноват. Косяк, братец. Ты только вот что — укажи-ка, кто из них? Хорошо? Моргни... ага. Так. Малых не берем? Ага... так... Эта? ...Эта? ...Этот? Точно нет? ...Эта? ... Эта?! В сторону ее, сучку! Так, она одна была? Ясно... ну, ладно... спасибо, братец. Уж извини, если что. Чем тебе помочь, и не знаю... Разве что — покурить? Эй, кто там, курить ему дай!

Засуетились все, забегали, вскоре раскуренную трубку ткнули в уголок рта Арно, Бруно поддерживал ему голову. Арно судорожно затянулся, кашлянул, и затих. Готов. Бруно опустил голову умершего, убрав трубку. Из полуоткрытого рта Арно вытекла на щеку струйка крови, и вышел табачный дым. Все, минус второй. Ну, что же. Оглядел жмущихся в кучу домочадцев. Будем виселицца. Виселицца будет стоять на площади...

* * *

И вот, смотрю я на всю эту согнанную быдломассу, и мечтаю об ранцевом огнемете. Хотя бы самодельным, которым я в детстве соседу сарай спалил. Ну или даже такой, как у штурмовиков. Мне бы хватило. Жаль, нету канистрочки...

Но ничего. Обойдемся и так. Вы, суки, за все ответите. Приступим.

— Значит так, слушайте сюда, твари. Мы гостеприимно заглянули в вашу засранную деревню, радушно встав на постой, чему вы, грязь болотная, должны бы быть рады и счастливы. И какое же я от вас вижу спасибо, а животные?! Ваши односельчане напали на моего солдата и убили его, да еще и хотели помочь каким-то оборванцам нас перебить. Не вышло. И не выйдет, так и запомните! А сейчас мы будем казнить преступников. И вы будете на это смотреть! Все! И не приведи Боги кому-то отвернуться — пристрелим на месте. Начинайте, парни!

...Сначала в дом, уже покинутый нами, заносят тело Арно. Потом туда же загоняют связанных хозяев. Всех, и детишек тоже — нехрен, мне мои солдаты дороже вас всех! А детишки хоть и малые, но вполне в понятии — незачем волчат плодить. Недорубленный лес — вырастает вновь. Так что — под корень. Всех. Впрочем, в хлеву остается тело хозяина — на утро, после того, как этого бугая попробовали тащить, я его просто пристрелил — еще корячиться. Ну и эта растрепанная сучка, малолетка, на вид двенадцать-тринадцать. Ей сегодня главная роль, будет у нас примой. Нет, никто даже не думал ее раскладывать — и мелкая, и желания ни у кого нет. Да и моя идея Колючему понравилась — сразу видно, баронскую закалку, на такие дела парень сообразительный. Когда всех загнали в дом, заперев дверь и закрыв ставни, принялись за девчонку. Отыскать по селу проволоку было не просто, но Коля нашел. А дальше все просто — пук соломы и смола, которую, наверное, использовали для лодок. Делаем мы ей аналог нашей 'запаски'.

Ну, тварь, теперь — беги! — говорю я, поднося спичку к соломе. Как пламя охватило весь пучок полностью, приказываю уже морщащимся от жара парням — Отпускай!

Не долго она пробежала, метров сто по улице. Переборщили, видать, со смолой. Бывает, первый раз все же, технология еще не отработана. Рот я ей велел завязать, потому и не кричала считай. Ну, все, упала, значит все. Добивать не надо, горит неплохо. Хуже, чем покрышка, но этой мерзавке хватит. Теперь остальные.

— Поджигай! — машу Вилли. Тот закидывает в соломенную крышу заготовленный факел, и дом занимается. Гори-гори ясно, мать вашу деревенскую поленом в ухо! Тем, кто внутри, рты мы не завязывали, и кричат они все. Не очень долго. Я думал, придется добивать, тех, кто в окна полезет — ан нет. Скоро унялись все. А там и рвануло внутри — бомбы эти самодельные я велел внутри дома разложить. Вот и все. Но не совсем.

— А теперь, скоты вы эдакие — вам пять минут на сборы! Все, кто не успеет — сгорит. Вместе со своим домом. ВСЕ! Пошли вон, животные! ... Парни, готовьте факелы. Спалим, к демоновой бабушке, все это бандитское гнездо!

* * *

Тем, кто жил в той стороне, куда нам идти, повезло чуть больше. У них было времени больше на сборы. Минут на несколько. И вот уже — вчера у них были квартиры, а сегодня недоумение, чумазые дети и немного вещей. Горит сажа, рыдают младенцы. И толпа этой сволочи с котомками, стоят, смотрят угрюмо. Радуйтесь! Радуйтесь, сволочи, что вас не сожгли заживо! Неблагодарные какие, счастья свое не знают, только что родились второй раз... В селе нашлась телега, в которую впрягли трофейную драгунскую лошадь. На телеге все трое раненных — Хумос пока лучше всех, Саша и приблудный поровну хреново. И мы стоим, пятеро, ждем Петруху и Борьку, они еще отжигают. Вот и они... чорт, кого они там тащат еще? На месте пристрелить не могли?

— Кто это? Что за дерьмо ты сюда приволок — напускаюсь я на Петруху — Какого хрена, я ж приказал — кто не все — того на месте!

— Я .. это... командир, она того... в том доме, ну, что пустой стоял... я ее там поймал..

— И что? Патронов нет, стрелять как разучился?

— Ну... это... я подумал...

— Заткнись. Ну-ка, ты кто такое?

Кто такое, кто такое. Девка, вот кто такое. Растрепанная и немытая. Но волосы вот ведь смешно, в косичках. И чем-то напомнила ту, повешенную баронскими офицерами в валашском пограничье. Только эта темненькая. И глаза серые. Такие, про которые и говорят 'утонуть' мол в них. Красивые глаза, чего говорить. И с какой-то безуминкой. Да и вся девка... Ничего. Лет пятнадцать-то есть, а то и больше. Помыть, причесать... Понятно, чего Петруха ее не стрельнул — жалко. Ладно...

— Кто такая, спрашиваю? Чего там делала, чего пряталась? Говори, пока жива — пугаю я уже. Прошла злость, не трону я ее, но пугать надо — Давай, быстро!

— А вы кто? — голосок смешной, звонкий и даже дерзкий. Охренела что ли совсем, еще меня допрашивать будет, сопля малолетняя?! — Вы же из Рисса, я форму вашу знаю! Вы из Рисса, военные, да?!

— Ты.. Ты того! — нет, все, ушла злость вся, опять батарейки сели, не могу снова накрутить себя, отдых нужен... — Ты мне тут не того! Отвечай!

— Скажите! Скажите мне! — вдруг она кидается ко мне и прямо-таки виснет на рукаве — Вы из Рисса? Из Рисса, да?

— Из Рисса — кажется, начинаю я соображать, в чем дело — Так... А ну-ка, девонька, рассказывай, кто ты такая и откуда... Это твой дом пустой стоял? И вообще, как тебя звать-то?

— Меня зовут Мари, господин офицер...

* * *

Думал, я, сейчас девка и поплывет, расплачется, как у их бабьей породы принято. Ан нет. Крепкая. Как убедилась, что мы из Рисса — успокоилась, и сухо и четко, по-военному практически, все рассказала. Отец ее, бывший рисский пограничник, в свое время спутался с контрабандистами, ну и рванул в какой-то момент с семьей от греха через ленточку, как колечко стало вокруг подельников сжиматься. Он успел, а у подельников колечко на шее и затянулось, веревочное. Ну а тут и жить остался, и неплохо жил, с местными дружбу водил, и, в общем-то, никаких таких терок не имел. Даже помогал кому-то, и разговоры об замужестве старшей дочери водил.

Но люди же — такие козлы. Как началось — нагрянула к нему местная самооборона — те самые трое, судя по ее описанию, которых мы завалили. Пришли подло, типа в гости. Отца топором со спины убили, мать и сестер... ну ясное дело. Брата закололи. Она успела убежать, да никто и не гнался. Жила все время в лесу, а питалась чем найдется, в неразграбленом соседями саду фрукты какие-то подбирая по ночам. Остальное-то в доме все мал-мал ценное повынесли на тот же день. Сама до того в дом ходить боялась. Ну а как увидела пожар, а до того стрельбу слышала — решила пробраться посмотреть, что такое. Да одежду в доме поискать, резонно решив, что коли в селе пожар, то не до нее станет, а одежка ей нужна — сарафан на ней драный-предраный. Тут-то ее Петруха и поймал.

— Господин офицер — закончила Мари свой рассказ — Простите великодушно, не знаю как Вас правильно величать...

— Я не офицер, Мари, и вряд ли им стану. Я только сержант. Все меня тут зовут просто 'командир'. Ну или по имени — Йохан. Я с севера. Можешь меня звать и так.

— Господин сержант... А можете Вы мне дать Ваш револьвер? Ну, пожалуйста!

— Револьвер?!

— Да... Ну пожааааалуста!

— Хм... — Ну и глазенки у этого чертенка! Честные-наивные, прозрачные, как хрусталь. И просит так, словно леденец... Что за чорт, что во мне такое шевелится, даже ведь не поймешь — то ли кобелячье что-то, то ли отцовские какие-то чувства. Или вообще все вместе. Так и педофилом стать недолго... И ведь как же хочется. Хочется ДАТЬ ребенку игрушку. Вот прямо глядя в эти серые огромные глазищи дать то, что она просит. Хочется увидеть ее радость... Что за чорт знает что вообще такое происходит-то... А, плевать! Сую руку в карман френча — Револьвер, говоришь?.. А ты умеешь с ним обращаться, Мари?

— Да, господин сержант! У отца был раньше револьвер, и он меня научил, сказал, на случай если придут его арестовать... Но тут у нас не было револьвера, и вообще я была в саду...

— Ну... На. Держи. Осторожнее, он заряжен! — Я протягиваю на ладони девочке маленький бульдог — Там всего пять зарядов, детка. Но ты не бойся, теперь тебя никто не оби...

Бам! ...Бам-бам! ...Бам! — четыре выстрела вылетают почти очередью — и четверо деревенских мужиков опускаются на землю, схватившись за животы. Мари скачет, азартно высунув язык, кого-то высматривая в шарахнувшейся толпе, подпрыгивает, вытянув руку — Бам! — Ого, отлично, хедшот! Щелкает дважды в холостую курок, и девочка разочарованно опускает оружие.

— Хм... А ты, смотрю я, разбойница, дитя мое... но при этом хорошо стреляешь! Чем тебе помешали эти селюки? Нет, я не против, просто интересно...

— Господин сержант — эти двое пришли вместе с со всеми, и насиловали мою сестру и мать. Тот — брат главного из бандитов. А эти грабили наш дом, хотя дружили с отцом.

— Ну... что ж, парни, доколите этих свиней, да и двинулись. Садись на телегу, Мари. Что ты еще хочешь, детка? Наверное, ты голодна?

— Нет, спасибо, господин сержант, я не голодала, в саду много плодов, и вода в ручье вкусная.... Но я, и правда, очень-очень хочу кое-что...

— Что же, ты хочешь, Мари?

— Пожаааалуста... Дядя Йохан... У Вас есть еще патроны?

* * *

Покинули мы негостеприимную деревеньку под рев сгорающей заживо скотины и вой местных. Уже даже немного жалко стало. Чуть сильнее — безвинную скотину и поменьше — человеков. Скотина-то вообще не виновата, но что поделать, такова ее скотская доля. Шагаем мы, по-вокруг повозки с раненными и Мари, и даже как-то и ничего, жизнь наладилась снова.

— Эй, индюки беременные! По сторонам гляди, ружье наготове! Вы не с девочками прогуливаетесь, уясните уже себе, сракоголовые, тут война, а не свадьба, и тут вас убивать будут! Не меня, меня нельзя, а вас! — про себя подумал, что ведь как обычно может случиться — будут стрелять в них, а попадут еще ненароком в меня — Вилли! Если ты вывихнешь себе челюсть, зевая, я ее тебе вправлю! Прикладом, Вилли! Остальных тоже относится! Шевели копытами, парни, а то что-то сзади жареным запахло!

Похохатывают, это хорошо. Немудреный юморок солдаты всегда любят. Все, конечно, не выспались, зеваем, как сволочи. Я-то хоть до утра приплющил часиков пять — а они ж и на часах стояли, причем по двое уже. Но мне положено, я все же командир. Но все одно зеваю аж до хруста, башкой мотаю и мычу. Все остальные, так уж человек устроен — тут же зевать начинают. И ржут. Но окрикивать, чтоб бздительности не теряли, все одно надо постоянно. Еще неизвестно, что там впереди. Бой нам сейчас особо и не выдержать. Оглянулся — ага, смотри-ка, за нами в километре наверное, тянутся кто-то из погорельцев. Ясное дело — кто-то может и останется разгребать погорелье, а может, кто и сразу, как мы ушли, побежал скотину спасать. Но в основном-то — пойдут в село к родне, а кто без родни или не примут — нищенствовать, да батрачить.

Задумался — и чего это меня вдруг так разозлило? Нет, ну понятно — своего всегда жалко, да еще и Арно... Ну, ясно, что вот одно дело — от драгун Басс пулю словил. Это дело другое. Хотя, если б вдруг мы тех драгун в плен взяли — тоже бы перестреляли попросту. Ну а тут-то я чего? С дитями семью сжечь велел, деревеньку в дым пустил. Дирлевангер прям какой-то. Не, ну девку-то правильно, и ей еще повезло, что малолетка совсем. И как только смогла заколоть Арно? Не иначе уболтала, да усадила на пенек, молока принесла. Иначе бы и не достала так кольнуть. Подгадала, чтоб молоко глотать начал, и того. Чтоб и крику не было. Нет, ее правильно, хотя можно было и просто пристрелить. Или повесить, как тут принято. Но как-то привык за наших — запаску привешивать, коли уж такая возможность выдавалась. А деревенька... Да и наплевать. Вон, ребята никто не протестовал особо, тут дело вообще-то обычное. И это еще пусть радуются, что не баронские пришли — те бы сюсюкать не стали. А вообще, правильно говорят — с человека весь тонкий налет глупой цивилизованности слетает-то быстро, только сунь его в настоящую жизнь. Вот и мне сказать — детей порешил, деревню сжег — а и не совестно особо. Все правильно сделал. И еще раз сделаю, коли кто посмеет. И даже и не раз. Мне мои солдаты — дороже любых детей и деревень. А что население теперь может тоже 'наше', то есть рисское — та нам наплевать. Мы, вообще-то наемники, можно сказать — ландскнехты. Нам пока денег за сохранность населения не платят. И, коли уж само население заплатить нам не сообразит — деньгами ли, или отношением хорошим — то пусть на себя пеняет. Так-то вот.

Два часа по дороге в полях среди чахлых рощиц — и вот мы уже подходим к деревне. Приказал приготовить оружие, на изготовку взять, предупредив, что если что — тут все и ляжем, а в плен кто сдаться попробует — лично и пристрелю. Да и, напомнил, что после деревеньки — в плен лучше бы им всем и не попадать. Хмыкают понятливо — это да, деревеньку не простят. Или вообще крестьянам и выдадут. Сам пожалеешь, что не убили в бою.

Однако же — обошлось. Издалека видим на колоколенке рисский красно-зелено-желтый флаг , а потом и от околицы к нам направляются трое в форме баронских конных егерей. Ну, вроде, пока все, отвоевались.

* * *

Появление наше произвело некоторый фурор. Сбежались смотреть все свободные от дел. Вылезло на крыльцо сельрады все начальство — и в растрёпанном весьма виде наши капитан с одним лейтенантом, из первого взвода, и баронский лейтенант из егерей, и какой-то незнакомый кавалерист. Скомандовал строиться, и четко, как на плацу, отдал рапорт начальству. Мол, так и так:

— ..В результате боя с превосходящими силами противника, вверенное мне отделение с присоединившимися к нему солдатами вынуждено было отойти под натиском врага. В бою потерян один человек, двое ранены. Врагу нанесены существенные потери. В ходе дальнейшего марша, с целью соединения с основными силами, вынуждены были остановиться на привал в неизвестном населенном пункте. Где подверглись нападению мятежников, поддерживаемых местными жителями. Нападение отбито, потерян один человек, один ранен. Трое нападавших уничтожены. Сочувствующие и помогавшие инсургентам местные жители казнены, деревня, в назидание прочим, сожжена. Личный состав обеспечен боеприпасами и провизией, но нуждается в отдыхе, так же необходимо оказать срочную помощь раненым. За сим, командир отделения сержант Йохан доклад завершил. Жду дальнейших приказов.

Баронский лейтенант одобрительно крякнул, а наши — смотрят, словно не верят. Потом капитан пришел в себя, заикаясь, приказал — раненых в санчасть, нам отдыхать, вечером явиться к нему мне лично. Ну и славненько, а нам больше и не надо! Едва отдали 'вольно', как нас начали обступать и хватать-спрашивать, но я это разом пресек, зацепив сержанта с нашего взвода (тот шарахнулся — думал, наверное, морду бить буду — но это еще успеется)

— А ну-ка, братец, веди-ка нас ко всем нашим. Мы там местечко на постой возьмем. И чтоб с банькой — есть тут домик такой? Найдется? Вот и ладно, веди. Но сначала до санчасти проводи.

... Неделю уже пребываем в блаженстве, можно сказать. Нас, конкретно наше отделение, даже в караулы почти не посылают. Хотя служба несется справно — капитан выводы сделал, и солдатики теперь в постоянной готовности. Да и подкрепления подходят. Идет к нам конница с Рисса. Нас переформировали, из лейтенантов уцелел только кавэ-один, толстоватый блондин Вилем, тезка княжеского душевнобольного братца. Тот самый, которому я ездил по ушам про то, как нас Верген за зверства выгнал. Он теперь точно уверится что мы все сплошь звери. Кавэ-два убит, наш Виске ранен, получил саблей по спине, валяется в санчасти. Не глубоко, сам дошел. Наши вояки, как драгуны отступили — продолжили героический драп, и ввалились в деревню вечером. Раненые спаслись только те, кто сам идти мог. За остальными, как раз когда мы приперлись по утру, егеря снаряжали телеги и разведку. Мы им еще разрешили дилемму — куда ж рвать наперво — к мосту за ранеными, или все же бежать посмотреть, что же там так весело дымит вдалеке? В общем, раненых и так много, но с поля почти никого не привезли. Добивать никого драгуны не стали специально, но сами многие померли. Хотя ночью добрались несколько человек и даже и не все раненные были. А одного раненного еще раз часовой стрельнул. Короче говоря — остались от роты рожки, и немного ножек. И теперь у нас два взвода всего, один под Вилемом, а второй под дряхловатым уже седоусым сержантом Хоргом. Но даже во втором взводе мы ухитрились занять некое обособленное положение. Нас даже не пополнили, так и оставили всемером. С приблудным парнем из обоза, Сергом. Я его приметил, еще когда он тащил товарища раненного, и попросил Хорга его мне оставить — все одно обоза считай и нет уже, хорошо если половина уцелела, и поскольку матчасть потеряна — их, конечно на доукомплектование пустили всех. Благо, в лагере и обозников всему учили, разве что меньше. Но мои его в оборот лихо взяли, молодые, Вилли с Петрухой — за неделю довели его до нормы. Гэрт даже разрешил стрельбище организовать, и более того, приказал всем ежедневно тренироваться.

Правда, по два патрона. Лежа. На сто метров, но чтоб 'в десяточку'. Идиотство, конечно, но смущать начальство своими разумениями не стал. Лучше хоть так пусть патроны жгут, чем никак вообще. В общем, пусть нас всего семеро, но все солдаты боль-мень у меня обучены, и обеспечены. Даже гранатами у егерей разжился — помогли опять награды и нашивка. Ну и трофейная фляга с вином. Так что — к бою готовы.

Ну а раненные наши... Саша — плох. Выживет ли, чи нет — на все воля Божия. Ибо медицины тут, как таковой... Нету. А Хумос ничего. Ему прилетело, по счастью, не из дробовика, а из маленькой винтовки, под револьверный патрон. И дырка оказалась аккуратная и в удачном месте. Фельдшер говорит — выживет и поправится довольно быстро. Тут со всеми так — или быстро поправится, или быстро помрет. Так что насчет Саши остается только надеяться. Кладбище за деревней помершими раненными каждый день пополняется, уже человек десять закопали. Такие вот грустные дела. Говорят, собирают санобоз, благо с драгунами валашскими покончили, но пока только слухи.

От всех этих не совсем веселых мыслей меня отвлекает Мари. Она проснулась, и тянется как кошка, зевая. Вроде маленькая, а все плечо мне отдавила.

— Проснулась, разбойница? Марш одеваться и мыться! — старательно делаю строгое лицо, грозно шевеля усами — а после завтрака — заниматься!

— Ну дяяяядя Йооохан — дурачится девочка — Ну я спааать хочуууу....

— Давай-давай, вставай — я слышу, Вилли уже там чего-то приготовил — а то проспим, и эти проглоты все сожрут, нам не достанется...

— Ай, дядя Йохан, как будто я не знаю! Не останется, ха! Они ж вас боятся, как огня! И знаете, как они вас промеж себя называют, когда вас нету? Сказать? — в глазах Мари так и скачут чортики, а вот за занавеской, отгораживающей от остальной избы 'командирский угол', все затихло — как мухи по стеклу ползут слышно.

— Ну... скажи.

— А не скажу! За то, что вы мне выспаться не даете! — и девчонка вскакивает из закутка и убегает к колодцу мыться, прижимая к груди френч, даже одеть не удосужилась. И ведь не спишешь, что мол маленькая еще и не понимает — все она понимает прекрасно. Потому так и делает. Ох, егоза.

Мы ее без малейших проблем 'оформили' в роте как вольнонаемную. Это вполне себе тут допускается, и никто, даже командир, не в праве лезть с вопросами — какие именно обязанности выполняет эта вольнонаемная, или вольнонаемный. В мирное время, в гарнизоне где — такое конечно не проходит. Хотя тоже можно на отделение, но чаще на взвод, нанять повара, или прачку. Но там все строго и только с разрешения начальства — а разрешение начальство может и не дать. Или отменить. А вот на войне, в походе — запросто.

Одели мы девочку в военное. Сначала хотели пограбить местных, но Мари наотрез заявила, что она хочет быть 'как все'. Раздобыли ей форму и даже сапоги, благо на редкость удачно помер один низкорослый раненый солдатик. Отстирали, зашили-подогнали все, тем более что из обозников уцелел портной-сапожник. И щеголяет теперь 'наша девчонка', как ее все отделение называет, во вполне солдатском виде, только всякие шевроны-петлички-погончики мы спороли, чтоб всем видно было, что вольнонаемная. Вооружил я ее трофейной винтовкой легонькой, и теперь обучаем ее стрелять точно, а Серг — и телегой править. В штатном расписании она у нас должна быть механиком-водителем телеги, и начпродом, вместо покойного Арно. Телегу мы, естественно, оставили себе, я нагло заявил капитану, что это компенсация за потерянную в обозе, нами оплаченную телегу. Так что мы теперь и со своим обозом, и со всеобщей нашей любимицей. Парни поначалу опасались, чтоб к ней другие не лезли. Но оказалось — зря. Слава 'Бешенного отделения' уже опережала нас. А уж когда так или иначе расспросили погорельцев — и подавно, некоторые аж шарахаться стали. И поскольку кое-кто из погорельцев и дальше отправился, нищенствовать или к дальней родне — думается мне, слух расползется еще шире. Тронуть девчонку 'бешенных' никто не решался, хотя парни и присматривают, конечно. Особенно Петруха.

Да и в целом, как оказалось, наше выступление у речки и до того бродившие слухи в роте, сделали доброе дело. Аккурат вчера, прибывшая подкреплением сотня рисских драгун, привела с собой пленных. Десяток хмурых драгун, остатки тех самых, что расколошматили нашу роту. Их не загнали егеря, постоянно мотавшиеся в рейды, и привозившие регулярно по штуке-паре холодных егерских тушек и трофейные карабины. Они сдались сами. Когда увидели, что по всем дорогам и на юг и на запад — прут массы рисских войск. Валашцы, не смотря на то, что были вовсе не трусами, и вояками умелыми, просто поняли бессмысленность продолжения своих действий. А добавило решимости к такому шагу, что они, пока уничтожали обоз, успели допросить одного раненного на дороге — кто ж это их так огорчил? А тот и выдал им перед смертью все слухи, что в роте ходили — мол, от Дикого Барона сюда прислали. Как-то это все сочлось с теми сведениями, что старший группы уже имел — и решил он, что такая практика повсеместно. Ну и на фоне всего этого они и сдались...

Забавная вышла ситуация — Гэрт, насколько стало известно по сержантскому телеграфу, еще не отправил донесения о разгроме роты — неизвестно на что надеясь, но выжидал и тянул до последнего, мотивируя небезопасностью посыльного. И теперь, внезапно, вместо позорного разгрома с потерей обоза — наша рота вдруг совершает героический бой с вражеским конным отрядом, и ценой немалых потерь рассеивает его, и принуждает 'в итоге' к сдаче. И что немаловажно — в этом сыграло свою, даже где-то, ключевую роль наше отделение. Надо будет при случае лизнуть капитану, что, конечно же, мы отделение в своем взводе, но наш взвод — в нашей роте... А то начнется, как обычно. Придется выпить немного реквизированной самогонки с ординарцем Гэрта. Вот всего лишь на отделение вылез — ан уже — политес... Гибкость спины и языка.

После завтрака, когда все вымелись мыть посуду и готовиться к занятиям, задержал Мари.

— Послушай, детка... Ты знаешь, как я к тебе отношусь... как все мы к тебе относимся. Но, понимаешь, я не люблю недосказанных слов. Так что ответь-ка честно, на один вопрос. Давно хотел тебя спросить, да все как-то недосуг было.

— Конечно, дядя Йохан — тихо говорит Мари — Спрашивайте...

— А скажи-ка мне, красавица, вот что. Ты все время говорила, что сбежать смогла от бандитов, потому что была в саду, так? А тогда откуда же ты знаешь подробности, как там чего было, и кто чего делал? А?

— Нуууу... дядя Йохан... Я-то думала... — вот натурально, разочарование у нее на мордашке — Ну, да, у меня подружка была. Она меня нашла, и рассказывала, что и как... Утешала меня даже, когда я плакала.

— Ага. Ну, я так, в общем, и подумал. Она, случаем, не с третьего с краю дома была?

— Нет, она с середины деревни, у них дом с высокими воротами... был.

— Ну... ясно. А чего же ты ее с собой не позвала, ну или... не знаю, не поблагодарила там, еще как-то...

— Ну, дядя Йохан... Она же ведь родителей не бросит, это мне некого бросать уже было. А если она там останется — то лучше никому не знать, что она мне помогала. Ведь их с семьей могли и побить, да и просто убить, пожалуй.

— Да... ты очень умная девочка. И, к сожалению, уже хорошо знаешь людей.

— Да. Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю револьверы — и Мари погладила чуть оттопыривающийся карман френча — Потому что из револьвера людей можно сразу убить, и они не смогут причинить тебе зло. Разве не так, дядя Йохан?

— Мари, мы же еще тогда договорились — укоризненно говорю я ей. Еще по дороге я все же выдал ей патроны, но под честное слово, что она никогда больше не будет стрелять в людей без моего приказа или крайней необходимости — то есть если ее или нас будут убивать. А вообще, девочке надо бы квалифицированную помощь психолога, наверное. Но где ж их тут взять — тут их, к счастью, еще лет сто не предвидится. А может, и больше. Была б она чуть постарше, я б попробовал кое-какой действенный способ — а так нет. Придется просто присматривать, хотя девчонка так толковая.

— Дядя Йохан, я же обещала — обижается Мари — Я только выгляжу иногда как дурочка, а на самом деле вовсе нет.

— Ага, особенно ты так выглядишь, Мари, когда по утру скачешь полуголая, смущая моих ребят...

— Это почему это?! По-моему, они вовсе не смущаются! Только Петер краснеет, а остальные вообще и не смотрят!

— Ну да, еще б они попробовали смотреть!

— Хи-хи. Я же говорю — они тебя боятся.

— Так, кстати, как они меня называют?

— Ммм... а что мне за это будет, дядя Йохан? — искоса глядя, лукаво улыбается Мари.

* * *

Ну, как говориться — 'Плыли дни...'. Войска все прибывали, в деревушке становилось тесно. Нам 'повезло' — у нас не было палаток, да и прибыли мы раньше прочих. Но стало больше офицеров, и жизнь стала не такая привольная. Потому с одобрения Гэрта все, кто не дурак, старательно занимались боевой подготовкой в окрестностях деревни. Через неделю примерно стала известна реакция командования на наши 'геройства' в пресечении деятельности вражеского отряда — капитану выразили одобрение его действий, и пошли слухи, что сдернут нас отсюда, причем обратно в лагерь. На пополнение. Я не очень верил — кто ж потащит нас обратно? Скорее нам пришлют свежее мясо. Или, что еще более вероятно, нас направят на пополнение кого-то — не везде же так тихо, как тут. Где-то ведь и всерьез воюют, наверное. Все хорошее когда-то кончается — спустя еще пару недель, или около того, я уж и счет потерял на курорте-то, кончилась и эта лафа, пришла и наша очередь. Пришел приказ отправляться маршем, без обоза, на Запад. Не сказать, что приказ нас обрадовал — мы уже и обжились, привыкли. Да только кто ж спрашивать станет. Часть раненых нашей роты уже вернулась в строй, но Хумоса, хоть и рвался он к нам, не отпустили. А Сашу и вовсе увезли обозом, и что с ним стало, так нам и осталось неведомо. Увозили живого, хоть и не в лучшем виде — уже вселяет надежды. Говорят, в каком-то захваченном городе развернули неплохой госпиталь, и там есть шансы и у многих из тех, кого на фронте просто относят в сторону умирать. Виске же, несмотря на порубанное, не до конца еще зажившее плечо, вернулся, и принял взвод вместо сержанта. Обоз у нас все ж образовался 'приватный' — наша трофейная телега, да купленные — одна офицерами, вторая — вскладчину сержантами, под барахло, которым уже и подобросли. Вот в таком виде, парой взводов при трех телегах мы и двинулись. Вышли из деревушки, в одно, вовсе не прекрасное, хмурое утро, и потопали под мелким дождичком на Запад. Марш прошел спокойно, никто нас не собирался резать, хотя командиры и дули на воду. Шли мы теперь как положено, даже с избытком для такого отрядика — с заставой и дозорами. Нас ставили в заставы и дозоры чаще других, хотя, пожалуй, Гэрту за время, пока мы болтались в деревеньке — удалось довести состояние нашей недороты до вполне боевого — и встреться нам опять какие драгуны — я бы им не позавидовал. Но, увы, это, как говорят французы, приставание на лестнице — прошло впустую, ибо дорога водка к обеду.

* * *

Через три дня марша соединились, в деревеньке с неблагозвучным названием Рыгаловка, с рисской маршевой ротой удвоенного состава, и дальше уже полностью приняли на себя обязанности овчарок при стаде. До чего ж убого это мясо смотрится даже по сравнению с нашими оболтусами! Все же мы молодцы, подтянули материал... Вместе с этой зеленью нам и предстояло добраться до линии фронта.

Глава 12

По пути разорили пару крупных деревень. Ну, как сказать — разорили... В меру пограбили и похулиганили, строго в рамках. Все же это рисская теперь земля, ну, если война как надо кончится, конечно, и пока сжигать все тут — нет нужды. Перевешали, конечно, администрацию, реквизировали продукты и лошадей. Солдатики тоже разжились понемногу, благо начинался уже Центральный Валаш, не то чтоб зажиточная, но небедная область. Ну, и баб насильничали, в меру, конечно, как уж без этого. Правда что, тоже так сказать, и солдатики не зверствовали, девок молодых не ловили специально, хотя, конечно, коли уж попалась, сама виновата, и с бабами не усердствовали. Я уж, памятуя об промашке в южном городке, не препятствовал, велев лишь, чтоб оно не вредило обязанностям, и не увлекаться. Орлы мне 'в благодарность' в первый раз приволокли зареванную молодуху в рваном сарафане — ну, не обижать же парней? Пообещал впрочем, бабе, что никто ее больше не тронет, а утром уж и уйдем. Так и не сказать, чтоб она сильно переживала, по-моему, хотя и ревела в три ручья, что до, что после, что в процессе, больше от стыда мне так кажется. Ну да ничего, от нее не убудет. Могло бы и хуже обернуться, так что пусть радуется, что легко отделалась.

А второй раз и вовсе вышло смех и грех в одном шампуне. В деревне даже не сменили флага — на фасаде ихней сельрады так и болтался желто-синий, с короной , валашский флаг. Как оказалось — что-то вроде того, что в этой деревне военкомат есть, новобранцев тут принимают с округи и формируют на отправку. Впрочем, сам военком с компанией отсюда давно свалили, а вот местные флаг снимать не спешили — думали, наверное — мало ли чего. Но командир маршевой роты, командовавший нашим объединенным отрядом, от такого осатанел, и кроме повешения администрации, устроил в деревне показательный погром. Такая хитрожопость, или, может быть, нерасторопность, вышла местным жителям раком. Ну, и нам выделили на 'вразумление' маленький прогон у околицы. Правда, меня вызвал Гэрт, и, в присутствии Виске, не то чтоб приказал, но как бы чуть ли не попросил 'не увлекаться', и постараться обойтись без горы трупов. Ну, что ж поделать, жажда ничто, имидж все, коли назвался груздем — главное, чтоб в печь не поставили.

В прогончике оказалось всего несколько домов — пара пустых, а в остальных — такая нищета... Ничего и никого подходящего для вразумления не нашлось — велел хозяевам сидеть тихо, а лучше до утра в погреб запереться. Двух молоденьких девок в одной избе тоже не тронули — настолько бедная семья, что и обижать грех. Да и девок, разве что откормить. Достался нам, видно, бедняцкий краешек в деревне. В общем, приказал от греха расколотить стекла в пустых домах, а в остальных поснимали ворота с петель, типа выбиты, да заборы поаккуратнее поломали, приведя все в вид погрома. Приказ есть, надо имитировать выполнение.

А вот еще один домик, позажиточней — выбрали на постой. Ну а хозяйку, пышную бабу лет тридцати... Ну, ясное ж дело. Да вот только, ничуточки пострадавшей она себя не чувствовала, и опосля всего, летала по хате, как угорелая, накрывая нам стол. Парни нет-нет, да и бросали на нее взгляды, перехватив которые, баба заливалась румянцем, и прятала глаза. Наши похохатывали, и даже Мари ничуть не смущалась. Разве что Петруха, посматривая на Мари, краснел, чем еще больше ее, да и всех остальных забавлял.

С Мари мы все вопросы ее полового воспитания решили еще в деревне, как пришло время устраивать помывку в бане. Не то чтоб девчушка была слишком уж мала — в деревнях в таком возрасте и замуж вполне уже выходят, но то ли у меня уже возраст, то ли что — но не получалось на нее смотреть, как на сексуальный объект. Что, в общем, и неплохо. Пришлось с ней серьезно поговорить, и, в общем, обо всем договорились. У меня к ней больше отеческие чувства, потому ни совместное мытье в бане, ни то, что спали мы с ней вместе, ничего не значило. Спать одна она просто боялась, причем, похоже, не врала — с психикой-то у нее не все в порядке, крыша все еще подтекает, ну, оно и понятно. А спать с кем-либо еще она не хотела, да я б и не разрешил. Все ж, кроме покойного Арно, остальные-то вполне молодые жеребцы, а мне еще не хватало этих пионерских радостей в отделении. Так что пока с Мари все нормально, хотя в дальнейшем, все же, чую, могут быть проблемы — и она девочка вполне в возрасте, и я еще не совсем старый. Но пока... Пока только Петруха их всех наших начал бить клинья к Мари. Причем настолько коряво, неумело и застенчиво, что никаких успехов, кроме полученной в отделении клички 'Жених' — на сем поприще не возымел. И вот теперь, этот лопух, как-то не удержавшийся, внезапно, как говориться, чтоб оприходовать эту крестьянскую потаскушку, сидел, и бил себя красными щеками по красным же ушам, под общие посмехушки. Мари же, похоже, ситуацию с хозяйкой приняла нормально, ну или не подавала виду. Она вообще неплохо освоилась в военно-полевой жизни.

А самое же смешное случилось вечером. Я выставил часовых, памятуя горький урок с Арно — пару. Естественно, приказав стрелять без предупреждения, если что, ну, с учетом, что в селе и наших полно. То есть так-то предупреждать — но если что не так — то сразу, и лучше чтоб они кого лишнего подстрелили, чем их. А то мне придется нарушить приказ и спалить и эту деревеньку. А тут работы на полдня — замудохаются с факелами бегать. А коли уж кого не того и подстрелят — с нашей репутацией оно нам с рук сойдет, лишь бы из офицеров никого не завалить. Назначил смены, да и приказал остальным отбиваться по готовности.

И тут, смотрю, баба эта на двор собирается. От греха предупреждаю дуру:

— Если по нужде, так туда и иди, а остальное — до утра обождешь. К солдатам не вздумай подходить — застрелят сразу! У них приказ такой. Поняла? — та кивает — Ну, и ладно, а коли не поняла — сама себе виновата.

Отворачиваюсь, а эта помешкалась, в сенях повозилась, да и обратно, стоит, глазенками стреляет, губу кусает, мнется с ноги на ногу, кончик платка теребит.

— Ну, чего тебе? Пройти теперь боишься? Проводить? — смеюсь, а та кивает. От же деревенщина. Вышли в сени, а она вдруг ко мне — я чуть уж ножик не выхватил с перепугу, а эта дура глаза в пол, и выдает тихонько:

— Господин ахвицер... Вы уж простите глупу-то бабу... Ну, пожалуйста! Мово ж дурака, еще по весне-то в армию забрили, а уж когда вернется-то? Да и вернется ли теперь? А месяц этот, так-от, и вообще мужиков позабирали, тако-ото у нас еще были парни молодые... И тоже ведь, когда еще... А ваши солдаты уйдут, и чаво потом?

— Ну? И чего тебе, дуре, от меня-то надо?

— Господин ахвицер... Ну пожалуйста... Можно еще разочек?

Как уж я закончил ржать, так и потащил эту дуреху опять на сеновал. Разве ж такой искренности откажешь, да и баба, в общем, вполне вдувабельная. Да потом уж велел ей на сеновале и спать. А парням на часах велел — после как сменяться — не сразу чтоб спать шли, а через сеновал. И могут прямо сразу парой идти, я так думаю. И смену пусть предупредят тоже. Велел им, да пошел отбиваться поскорее, ибо чего-то я и притомился. Мари, ждавшая меня, только пальцем погрозила, обозвав похотливым кобелем. Где только слов таких понабралась, хулиганка малолетняя.

На утро парни зевали, как гусары на проповеди, а хозяйка аж сияла вся. Так и вылезли мы на дорогу строиться, с довольными мордами, и набитой припасами телегой — домик был и впрямь зажиточный, и хозяйкина благодарность, в основном во всяких копченостях-соленостях заняла достойный объем в телеге. А Мари досталось несколько петушков-леденцов, которым она обрадовалась... как ребенок.

— Что, коты обосцаные, лыбитесь? — ржу я, оглядев свое воинство — Это железным штыком в солому тыкать вас учить пришлось неделю — а тут, я смотрю, все горазды? Вона скока трофеев навоевали-то! А ты, демон рыжий, к моей 'племяннице' даже не подходи без серьезных намерениев — а то, понимашь, слышал я, как давеча потолок-тось скрипел! Хорошо хоть, балки не сломал, крышу не обвалил, а то б ввел в расходы одинокую женщину! Так что — только опосля свадьбы! По всей хформе штоб! Сдал-принЯл, опись-прОтокол!

— Да я... да она... да он же само... — красный как рак, бормочет Петруха, смотрит в пол и топчется, теребя ремень винтовки, под общий хохот. И Мари заливается звонко, чем еще больше вгоняет молодого раздолбая в краску.

— Молчи ужо, ибако грозный! — машу я на него придурошно шапкой — То-то, конешно, само... Ты зашел, а она на тебя каааак прыгнет! И прямо с разбегу — на хер тебе, да, рыжий? Само так вышло, чоуштам...

Вскоре появились Гэрт, Виске и Вилем, верхом — лошадей-то реквизировали по селу, гоним теперь с собой табунчик, а в управе нашлись седла, и теперь все наши офицера восседали на своих мериноседесах, с грацией заслуженных сумоистов. Мы получили устное поощрение, очевидно, за то, что не сожгли случайно полгорода — а что нам стоило? Походу, вчера послали Виске проверить, как мы устраиваем погром. Хорошо, что не подстрелили, мне этот меланхоличный очкарик нравится.

Спустя пять дней опосля соединения с маршевой ротой, мы прибыли к нашим основным силам. Для нас начиналась настоящая война. И не сказать, чтобы хоть кого-то из нас это обрадовало.

* * *

Оказывается, покуда мы там деревни жгли, да баб тискали — в мире произошли, можно сказать, глобальные политические изменения. Для начала — что-то там в Улле, одном из городов Союза, произошло. Какой-то заговор валашской разведки и местных валашских подпевал, во главе со вторым секретарем горкома Алабиным учинивших попытку мятежа, за что они все и им сочувствующие и были немедленно арестованы, и, конечно же, покараны. Возмущение народных масс было столь велико, что для успокоения патриотически настроенных граждан низшего сословия, немного попутавших патриотизм и бандитизм, пришлось в город ввести войска. Ну и, прислушиваясь к общественному мнению — люстрировали во власти всех, кто хоть немножечко симпатизировал Валашу в целом, или Орбелю лично. Заодно и из бизнеса устранили всех сотрудничавших с агрессором, проведя программы импорто— и экспортозамещения. Ну, с некоторыми, неизбежными, конечно же, переделами рынков и сменой собственников крупных и не очень компаний и корпораций. И Союз полностью и плотно встал на сторону Коалиции. Причем настолько, что впервые за хренцот лет его войска занялись не обороной, и не карательными набегами на кочевников и пиратов, а выступили, пусть и в союзе с Риссом и Свирре — против другого государства — Валаша. Дело почти небывалое, однако, так. Ну а дальше — коалиционные силы нанесли удар в спину Валашу — ударили от Рюгеля, с юга, в обход гор и через перевалы на Заячьем хребте, захваченные лояльными горцами. Сразу вспомнился Кэрр, и наша поездка с винтовками. Силы Альянса вторглись в Южный Валаш, и довольно быстро взяли Сареж — столицу провинции. В газетах описывали какое-то побоище в городке Миреш, за стратегический мост — где положили целую сотню спецназа, но рубеж удержали, истребив почти полностью один полк валашской армии, а второй заставив отступить. Все от таких известий сначала было обрадовались — может, и воевать не придется — сейчас подрежут Валаш с юга и все! Ан хрен там — вскоре пришли еще вести — валашцы смогли организовать все же оборону, опираясь на какой-то Третий Форт — стратегический укрепрайон на реке Крученой. Войска Альянса уперлись в него, не смогли взять с ходу, забуксовали — валашцы подтянули подкрепления и выкристаллизовали оборону. Блицкриг откладывался. Свернуть оборону с фланга не удалось, враг пока прочно удерживает приграничную линию обороны, а впереди еще вторая линия обороны по фортам на переправах. Правда что, уж за ней уже толком ничего нет — только обводы столицы. Но до столицы еще воевать и воевать, и силы пока равны, а по численности войск, точнее по мобпотенциалу — Валаш Коалицию все же превосходит.

Однако, это все в общем, а конкретно — мы уперлись в эдакую линию Сталина местного розлива. Каменные и бетонные укрепления перемежались с деревоземляными, траншеи, колючка, рвы... На наше счастье — Валаш привык играть от нападения — и в целом оборона была все же больше полевой, самими войсками и возведенной. А каменные-кирпичные-бетонные укрепления — малочисленны, мелки и довольно-таки дряхлы. Впрочем, морально они ничуть не устарели — прогресса в военном деле тут не наблюдалось... да, может быть, с самых Темных Времен. Так что на сейчас и эта оборона представляла из себя серьезную проблему.

Но все же нападение было столь внезапным, да еще отвлекающий удар барона из Свирре помог, так что рисская армия смогла вгрызться в эту оборону, захватить частично хотя бы внешний пояс укрепрайонов. На нашей стороне оказалось несколько 'полевых фортов' — а по факту — просто несколько обособленных, автономных в боевом отношении групп капитальных ДОТов и укрытий, связанных потернами и дополненных ДЗОТами и блиндажами. К нынешнему времени впрочем, промежутки между 'фортами' заплела уже полевая оборона — глубокие, метра в три, траншеи, защищающие от шрапнели, но уже наполняющиеся водой и грязью, глубокие норы-блиндажи, позиции батарей и десятки километров колючей проволоки. Правда, всего в пару рядов — железо тут дефицит.

А впереди — еще, где один, где два пояса таких же 'фортов', тоже переплетенных полевкой, и забитых войсками и орудиями. И нам придется все это пройти, выбить валашцев из каждой траншеи, выковырнуть из каждой щели, из каждого укрепления. Ну, а что поделать, как говорится — попал, как кур в ощип, так уж крутись уже, как белка в мясорубке. Одно радует — сила тут большая, артиллерии нагнано — немеряное количество, я тут такого еще и не видал. Чего тут только нету: и пятидюймовые гаубицы по пути обогнали, и прошли мимо позиции стационарной не то шести, а не то и аж восьмидюймовой, и ракетные станки, и минометы, причем опять же осадные, шестидюймовые, или как их тут классифицируют, трехпудовые.

Ну а уж трехдюймовок и мелочи всякой и подавно полно — пока добрались до переднего края, казалось — за каждым углом пушка или батарея стоит. Одно не радовало — по количеству свежих воронок и битых же пушек — у врага не меньше. Да и кладбище на подходе обширное встретили, хотя могилы и не одиночные, братские — а уже немало позакопано — видать, каждый день по нескольку человек убивает, да от ран помирают. Хотя, может, померших и отдельно где закапывают. Госпитальные палатки прошли в стороне в тылу, а санбатовские блиндажи, снабженные указателями — встречаются густо. Сделаны капитально, по всей форме, с широким окном, для подачи носилок прямо из траншеи. В блиндажах же тут все — и пекарни, и кухни, и мастерские, и склады боеприпаса. Ну, и жилье, естественно. Всюду указатели, причем и траншеи пронумерованы — 'Первая траншея', 'Вторая траншея', 'Ход номер 1 северный', указатели 'На форт номер четыре', 'Батарея Йогра', '3-й рисский пех. полк', 'Баня'. Даже "Бордель офицерский" — так и написано. Все по-взрослому. Да и сами траншеи — глубокие, с мостками и водоотводами, пока справляющимися, но боюсь — не надолго. Местами на перекрестках — настоящие развязки в два уровня, с мостками, ходы регулярно перекрыты траверсами с амбразурами, местами козырьки и отнорки, даже в тылу на отсечных и резервных позициях — ниши, лесенки для выхода в атаку, противогранатные ровики. Много оборудованных позиций для пулеметов или маленьких пушек — с круговым обстрелом, нишами для боеприпаса и козырьками для расчета, а пара позиций — еще и с подъемными настилами, снабженными длинным коромыслом с противовесом. В основном позиции, правда, пустовали. Только в паре мест видны были короткоствольные картечные пушки — причем на стационарных тумбах, и под чехлом. Из этого сделал я вывод — эта вся красота, скорее всего, в большей части — еще валашцами и понастроена, а наши, захватив сходу, на арапа, сколько смогли, пока не уперлись в уплотнившуюся оборону, просто переоборудовали немного под себя. За это говорило и то, что большинство блиндажей не к врагу копано, а наоборот — отчего почти над всеми входами красуются свежие козырьки, даже и не козырьки, а весьма солидные накаты-перекрытия. А все это означает для нас довольно грустное дело — значит, скорее-то всего — впереди ничуть не хуже оборудованные позиции. И, вспоминая количество свежих воронок — ожидает нас впереди поперек батьки в пекло. Ну да, нам не привыкать — и так уж в каждой дырке затычка, как любила говорить киноактриса Саша Грей.

* * *

Роту пополнили, причем из той же маршевой, с которой мы и прибыли. Нам Виске выделил троих дюжих мужиков, не пионерского возраста, в кое-как сидящей форме и абсолютно скотской покорностью судьбе. Я тут же окрестил их киборгами, ибо тупы и исполнительны, как биороботы. Название они, естественно, приняли покорно, и неукоснительно откликались. Редкостные дураки попались. Что ни скажешь — все в точности сделают. Что не скажешь — то и не сделают. После получаса объяснений как им дальше жить, я чуть не расстрелял всех троих, вызвал Колю, Борю и Бруно и приказал, чтоб к вечеру эти трое могли и в караул встать и в атаку идти. А меня не волнует! Если бы я знал 'как' — я бы сам сделал! А если вы, абизяны, не сделаете, то я всех троих этих отправлю нашу телегу стеречь в обозе. А в атаки за них ходить, и в караулах за них стоять — вы трое будете. Вечно, бля! Урррроды...

Вывели, сволочи. Хорошо хоть Мари есть, пошел в блиндаж, выгнал, с изяществом карьерного экскаватора соблазнявшего девчонку Петруху ставить самовар, и завалился на нары. Мари тут же подсела рядом, начала что-то рассказывать, и я, приобняв девочку и, прижав ее чуть к себе, постепенно успокоился. Подумаешь, киборги... отправлю их побыстрее в атаку, впереди — авось пристрелят побыстрее, всего-то делов... Пришел Петруха, притащил самовар, Мари начала собирать на стол. Так уж обернулось, что Мари я взял с собой на передовую, так все же спокойнее за нее, да и она просилась, что, поди, и не уговорить бы было остаться в обозе. Телегу я сдал обозникам, за корм. Выделяют там лошадям, по довольствию, ну а они мутят уж сами дальше чего-то. Припасы мы все перетащили.

Блиндаж глубокий, большой, и мы делим его с вторым отделением. Он валашской еще постройки — метров семь-восемь под землю, спуск, с поворотом и сквозником, есть и второй выход-шахта, вентиляция с гранатоулавливателем, печка и дренаж. И пока тут тепло и сухо, но я не обольщаюсь. Блиндаж старый, сильно довоенной постройки. И на досках у пола видны следы подтопления и сухая плесень — причем подтапливало сантиметров на двадцать, похоже. И сыростью, сырой землей, влажностью такой, уже начинает подтягивать, даже и при топящейся печке. А что поделать, дожди все сильнее льют, все более затяжные, осень вступает в права. Блицкриг сорвался, до намеченных линий А-А наши так и не вышли, похоже, а планом Шлиффена растапливают печки.

Грохнуло еле слышно — чего не отнять у этого блиндажа — так это звукоизоляции. Но все же тряхнуло, с потолка полетело какими-то соринками, пришлось накрыть ладонью кружку. Еще раз. Потом пошло гуще — наши начали обрабатывать позиции врага тяжелыми орудиями. Валащцы вскоре отвечают — и вот тут уже посыпалось сверху по-настоящему, всякая дрянь летит. Выматерился, и забрался с кружкой на топчан — верхняя койка прикроет от мусора. Суки, неймется им, сержанту-орденоносцу уже чая не попить спокойно. Опять со мной артподготовку не согласовали. Надо с этим что-то делать. Например, вот что — отправить Вилли с Колей в обоз, чтобы своровали там где-то плащ-палаток и гвоздей. А потом заставлю киборгов обить мне потолок над столом и моим уголком, чтоб всякая дрянь командиру в чай не падала. Заодно, может быть, эти два прохвоста что-то еще полезное в обозе сопрут, пригодится. Очередной валашский чемодан хряпнул совсем уж чувствительно — стенка толкнулась, и я таки расплескал чай. Чтобы снова не захотеть кого-то расстрелять, посадил я к себе на колено Мари, и начал рассказывать ей историю, про дурочку-нимфоманку Элли, которую однажды унесло вихрем, к растакой-то матери, в волшебную страну, и там она, вместо того чтоб оформить статус беженца, и получить прописку и пособие, как упоротая рвалась в свой засраный Канзас, словно ей там говном намазано. Так что, не так все еще у нас в жизни и плохо, бывают диагнозы и похуже.

* * *

В этот день валашцы словно взбеленились — с утра мы отбили уже четыре атаки, причем последняя была настолько яростная, что мы едва не потеряли первую траншею. Артиллеристы то ли израсходовали запас на батареях, и пополняли его спешно, то ли перегрели стволы орудий — но шрапнельного зонтика не было, а гранаты и мины оказались не столь эффективны, и валашцы преодолели нейтралку и кое-где вступили в ближний бой. Собственно, именно на участке соседней правофланговой роты враг сумел подойти на гранатный бой, и ворваться, перебив в ноль целый взвод, в траншею. Остатки роты стали пытаться как-то организовать оборону, наш первый взвод тоже включился в процесс — а нам пришлось вылезать из траншей и идти в штыки, отгонять охамевших валашцев. Отвратительно просто. Плохой день, с утра еще и голова болела, и вода появилась в щелях пола в блиндаже. А потом даже доесть завтрак не успел, так поди, на столе и стоит — началось. Даже пожрать некогда было.

И еще мы сегодня потеряли Бруно. В грудь навылет. Жив, но неизвестно. Утащили в санбат. Мари и утащила. С поля его на себе вытащила, я даже ругать ее не смог. Все мы, как кончилась драка и пошла шрапнель — убежали. А она осталась. И вытащила. По пути, сама рассказала, добила из револьвера в голову троих раненных валашцев, причем одного сержанта или ефрейтора. Героическая девчонка, хоть и отморозь полная. Попросила дать ей штык, а то патроны перезаряжать на ее револьвере долго, а штыком тоже добить раненого можно. Обещал подумать. Наверное, дам. Валашский, у них какие-то эрзацы появились — вроде французской иголки. Надо будет у соседей набрать, наверняка в траншее остались. Заодно присмотреться.

Сегодня именно таким штыком меня едва не прикололи к земле. Противно вспоминать даже, аж передернулся...

... Выскакиваем мы наверх — и вперед. Киборгов я, конечно, вперед гоню — и те, все с той же своей воловьей покорностью идут. Прямо на довольно густую цепь серых валашских мундиров. Стараясь не высовываться, пристраиваюсь за одним увальнем — бежит, как слон за моськой — не разбирая дороги. Парень, ты так долго не проживешь... И точно — сначала плескает черно-красным из его плеча, вжикает у меня над ухом, слонопотам сразу подтормаживает, словно в недоумении, и почти тут же из спины его высовывается отвратительное жало валашского штыка, и снова брызжет юшкой. Твою ж кобылу... Стреляю прямо в спину киборгу — из-за него мне не видно врага — значит, попаду, а этот все одно не жилец. И точно, как выскакиваю из-за валящегося слонопотама — там уж судорожно хватает воздух выпученными глазами валащец. Щуплый белобрысый паренек, на груди расплывается пятно, а винтовку так и не отпустил. Н-на, сучонок, снизу на проходе прикладом под челюсть! И сверху в висок — хотя, кажется, и первого раза уже насовсем хватало, шейка-то тоненькая, совсем еще пацан. Был. Затвор, и тут же, едва отскочив от вылетевшего сбоку штыка — выстрел — в грудину, и кто-то из наших его докалывает. Затвор, справа двое — один заколол кого-то из наших, второй перезаряжает винтовку. Падаю на колено, выстрел, затвор, выстрел, затвор, выстрел! Все же свалил обоих, хотя раз и промазал. Или попал, но неконкретно, а так уж наверняка, завалились оба. Затвор на задержке, лезу за обоймой... М-мать! Едва отшатнулся, мимо морды пролетает тот самый эрзац-штык, как ни странно, за доли секунды вижу его и запоминаю в деталях — проплывает мимо меня, словно эсминец какой — узкий, длинный, препаршивейшего качества, каждую царапину видно... А я еще, в добавок, на колене так и стою, как стрелял, и сдуру-то, пытаюсь встать, хотя штыка у меня на карабине все одно нет, зачем, спрашивается? Ну и получаю прикладом в репу. Хорошо хоть вскользь, и толчком — этот дурачок, что меня колоть удумал, в выпад сел — и ударить-то меня прикладом он мог, только если руку выпрямив, несерьезно. Но мне хватает, на подъеме-то — так я и полетел спиной, грохнулся — хорошо, не на чей-нибудь штык, а наоборот, на мягкое кого-то. Ну и от падения, и от удара, конечно, тоже, все вокруг немного встряхивается, и секунду-то я теряю. А этот поц, радостно осклабившись, шаг ко мне! И заточку свою опять в меня ладит, в гербарий меня, значить, засушить видно желает. Сволочь, одно слово. А я обойму-то уж нащупал, вытащил, и так и валяясь перед ним, словно гимназистка перед юнкером, в карабин-то патроны заталкиваю. Но, как оно и должно быть, от вибрации очка — руки трясутся, и нихрена оно ж толком не лезет как надо. Не-у-спе-ва-ю-я. Не успеваю. Секунду, но не успеваю. И упал-то так, промеж чьих-то тушек, что и перекатиться никак — доколет в спину, и все. Обойму выкидываю, и успеваю подумать — затвор закрою, когда он мне уже в пузо воткнет. Или в грудь. Если в сердце или позвоночник — не успею. А если еще куда — стрельну. Очень жалко себя становится, конечно. Не хочу штыком в пузо. Неприятно как-то.

Ну да, тут кто-то сзади — в этого гада винтовку кинул. Не штыком, нет — просто как биту городошную. Ну да, метр с лишним дерева и железа, в четыре кило весом — тоже не подарок. Этот ее, винтовку бишь, летящую аж волчком, отбить-то успевает, как отмахнулся просто — хотя по ноге ему все ж и заехала прикладом. Да только, это все уже пустое, неважно все это. Затвор я закрыл, и тут же в него — на. Снизу вверх, куда-то в пузо. И все. Как сдули его, опадать начинает на глазах. Да только штыком в меня метит все одно, помирая — все заколоть норовит. Срочно свой карабин бросаю, да хватаю его винтарь вытянутыми руками за ствол прямо, у мушки. Да так и держу, как в дурном кино, секунды три, пока тот помирает. Похрипел, кровища со рта пошла, и стекает он весь вниз, я его же винтовкой, прикладом его и отталкиваю. Пока карабин подобрал, да огляделся — уже и драка кончилась — драпанули валашцы, а наши за ними без приказа не пошли, только с колена сидя некоторые вслед сыпят. Ну, тут уж и свистки дают — все в траншею! Только ссыпаемся все вниз — первая шрапнель трещит над нейтралкой — отсечный дают валашцы, а потом и наши вдогон их пехоте подсыпают. Фух... вроде отбились...

Надо будет что-то придумать. Или штык все же на карабин прилаживать, или револьвер по-фашистски на пузо справа перед дракой передвигать. И гранат брать побольше и не стесняясь ими пользоваться. А еще лучше — не ходить в атаки. По крайней мере, впереди. Ну ж его к чорту, убьют еще.

... Кроме Бруно потеряли мы всех наших троих киборгов убитыми. Ну или может, раненными тяжко — но они так все и остались на нейтралке. Да и чорт с ними. Сергу руку штыком прокололи — Мари его вон бинтует, вроде неплохо у нее это выходит. Серго улыбается, шутит — помирать не собирается, и вроде даже пальцами шевелит — значит, остается в строю. У Коли отстрелена мочка уха — он весь в крови и страшно ругается. Но это ерунда, это мелочи.

Пятая атака уже не напрягает. Выдохлись валашцы. Перегорели. Тем более что у нас вообще радость — притащили нам из тыла 'средство усиления' Нет, не пулемет, где уж там. Ротную пушку, полуторадюймовую пукалку. Точнее даже не пушку, а гранатомет, гладкоствольный. Такой же, как ручной, только что заряды раза в полтора больше и раза в три мощнее. Потому стрелять могет только с упора в землю. Уродливая конструкция. Вроде итальянских минометов, разве что однозарядный. И кроме мин — картечь есть. Точнее даже сказать, нам в основном картечь и притащили в ящиках перепуганные новобранцы без винтовок. Виске, не долго думая, спихнул сие могучее орудие в наше отделение, поступив по тому же принципу, что и я с обучением покойных киборгов. Приказал я Боре командовать в остальном, сам с Колей потащил ставить этот Колоссаль на ближайшей готовой позиции, в эдакой имитации ДЗОТа, защищавшей разве что от шрапнели и вороньих какашек. Только успели установить и вскрыть ящики с патронами — как и началась атака. По всему фронту ее встретили пушки, где-то и вроде нашей с Колючим Большой Берты, а местами и серьезнее, видать, у командования жареный петух таки грянул, и жопа перекрестилась. Доставили усиление с тылов. К пятой-то атаке. Глядишь, к вечеру и резервы подтянут.

А атаку на нашем участке мы просто расстреляли картечью с двухсот метров. Вынесли начисто не меньше четверти нападавших, благо тем приходилось скапливаться, протискиваясь через проходы в колючке. Когда они дрогнули и начали отходить, попробовал кидать в них смешные оперенные бомбочки. Жалкое вышло зрелище. Может, по лошадям эти гранаты еще как-то, а так... А вскоре и вправду пришло подкрепление и наконец-то мы смогли отправиться жрать. Чудо-пушку бросил прямо на месте, крикнув безусому сержанту, командовавшему сменившим нас пополнением, что мол вон там — есть пушка, пользуйтесь, если что — и ушел. Все, не мои проблемы — я жрать хочу.

* * *

За прошедшие две недели мы вымотались просто вусмерть. Нас пополняли уже дважды — сначала отделением того самого безусого сержанта, поймавшего шальную пулю в лоб, в ночной атаке — на которую мы даже и не вылезли, забив преогромнейший болт, и забаррикадировав вход в блиндаж от греха. А утром обнаружили в окопах замерзших и голодных пополненцев, сбившихся как овцы вокруг единственного погибшего в эту ночь — своего командира. Это пополнение сточилось в ближайшие же дни, почти полностью, в перестрелках, атаках и отражении атак, при обстрелах. Своих я берегу, и сам берегусь — иначе, зачем нам присылают это свежее мясо? Из моих парней только Боря ухитрился словить шрапнельную пулю в спину, но он вскоре вернется в строй, ошивается пока в тылу, в госпитале. Встретил там Бруно, тот еще проваляется прилично, если вообще не спишут по здоровью. Им там обоим крупно повезло — валашцы притащили какую-то огромную пушку, по осколкам говорят — восьмидюймовую, но больно уж какую-то мощную, и начали садить по тылам — и рядом с палаткой, где как раз были Боря с Бруно, лег фугасный снаряд. Палатку просто сдуло, приложив Борю стойкой. А в госпитале происшествие оценили неоднозначно — с одной стороны сразу на полсотни раненых стало меньше — с другой стороны минус три санитара и столько всякого добра, да и палатки чинить пришлось. Этот чортов Валашский Длинный Том постоянно наводит тоску по всей обороне — артиллеристам никак его не удается нащупать, а его чемоданы перепахивают наши позиции пусть и бессистемно и неприцельно — но больно уж разрушительно. Вчера буквально взорвали форт номер четыре — солидное каменно-бетонное укрепление, с батареей из двух шестидюймовых гаубиц на тумбах. Жахнули тремя снарядами в течение получаса, и как назло, все три — точно в форт. После третьего попадания грохнуло внутри укрепления, так, что даже мы, в трех километрах, почувствовали сотрясение, поднялось огромное серо-желтое облако — и осталось от форта номер четыре только месиво камня. Прилетало и просто по позициям — чаще всего бесполезно, но угнетало понимание того, что даже наш блиндаж в восьми метрах под землей — не спасет, этой же землей и придавит, если в нас, или даже просто около, близко, жахнет такая дура.

В добавок ко всему зарядили дожди — это сдерживало атаки валашцев, но и мы сами, вылезши раз по приказу атаковать, завязли в грязи и попали под шрапнель, тогда-то и получил свою пулю Боря. В блиндаже уже стоит по щиколотку воды, в траншеях уже выше щиколотки, и не вода, а жидкая грязь. Лето кончилось совсем, и если мы тут так и останемся — пережить зиму смогут не только лишь все.

Второе пополнение из пятерых солдат — досталось нам перед 'решающим штурмом'. Артиллерия молотила по валашцам уже третьи сутки, и, по слухам, им удалось уничтожить громобой валашцев. Впрочем, об этом уже не раз рассказывали, а потом прилетал новый чемодан. Да и, в основном, восьмидюймовки и минометы садили по укреплениям, разрывы вставали весьма эффектные, но как там с эффективностью — непонятно, проверят на наших тушках, насколько точны были пушкари. На четвертый день канонада прекратилась, и нам приказали через час идти в атаку.

Однако, никуда идти не пришлось. Валашцы, как только стихла наша артиллерия, открыли ураганный огонь, всеми тяжелыми орудиями, какие у них оставались. За час они высыпали на нас столько, сколько раньше — за неделю.

Мы с дедами как раз напивались чаем перед атакой, оставив наверху пополнение. Обстрел начался внезапно, как летний дождь — только что была тишина, и вдруг — не слышно ничего, все ходуном ходит, блиндаж, такое впечатление, раскачивается весь, сверху падают потоки песка, потом погасли лампы, у входа заорал кто-то из первого отделения. Запахло земляной сыростью, навевая неприятные ассоциации с могилой. Через какое-то время восстановили освещение, и выяснили — что нас замуровало в блиндаже. Началась паника, пришлось даже мне пальнуть в потолок с нагана, чтоб унять солдатню. Послал Колю проверить запасной выход-шахту, но наверх не вылезать. Оказалось, цел пока запасной выход, и сразу все немножко успокоились. Только кто-то довольно громко молился, чтобы не засыпало и этот выход. Я приказал залить печку, благо воды полно — засыплет дымоход, и угорим мы моментально тут. Отобрал у Вилли лампу, обошел блиндаж, посмотрел — нет, ничего, еще держится. Вентиляцию проверил — тянет пока. Сверху затягивает удушливый дым от взрывчатки, пока немного, терпимо. Ничего, жить будем некоторое время.

Окончился налет так же внезапно, как и начался. Тут же погнал всех наверх — мало того, что приказ никто не отменял, так после артналета валашцы могут и сами в атаку пойти. Очень хотелось вылезти первому, нахрен из этого чортова подземелья, но не положено. Мари отказалась подниматься без меня, она все это время за мной моталась, как котенок за кошкой, в темноте вцепилась мне в руку и не отпускала. Только когда обошел блиндаж, убедился, что все вышли — то ее отправил наверх и сам следом.

Наверху отчаянно воняло сгоревшей взрывчаткой, свежей землей, гарью, дерьмом и кровищей. И вскоре выяснилось сразу несколько новостей. Во-первых — наступление уже отменили. Во-вторых — точно в окоп, где сидели, перекуривая перед атакой, мои новички — прилетела пятипудовая бомба. Она же нам и козырек на вход обрушила. Ну а новичков просто розовым туманом по окрестностям рассеяла. Ну а под финиш прибежал ко мне посыльный от ротного. Гэрт в краткой записке сообщал, что ввиду гибели всех сержантов и лейтенанта Виске, я временно назначен командовать взводом.

Вот так вот. Тяжелый снаряд, как сказали потом саперы, скорее всего неисправный — прошел через толщу земли, и рванул прямо в блиндаже взводного. Был бы исправный — рванул бы раньше. Хоронить было нечего, да и незачем — просто поставили знак на краю провала, обозначавшего место бывшего блиндажа.

Глава 13

Похоже, я все же заполучил эту гадость, окопную стопу. Как взводному, мне пришлось мотаться теперь по траншеям, чуть не по колено в жидкой грязи, и вечно мокрые ноги начали преть. Уже пришлось сократить маршруты до минимума — просто больно ходить. Подошва стала бледная, рыхло-водянистая какая-то, и вся в трещинах что ли, в пузырях как от мозолей. Высыхает — болит страшно, а намочишь — опять болит, и потом еще болит. А не ходить нельзя. Взводный — самая собачья работа. Везде глаз нужен. Тем более что взвод усилен, зато и участок нам увеличили. Правда что, и артиллерии нам подкинули. Теперь у нас аж две полуторадюймовки, оказавшихся вполне сносными, при стрельбе картечью, орудиями, и одна маленькая ракетница. Это теперь моя любимая игрушка — Гэрт приказал выстреливать не меньше трех ракет в день, беспокоящим-отвлекающим, вызывая ответный огонь. Пулять из ракетницы — просто прелесть. Напомнило чем-то стрельбу из ЭсПэГэ — только тут еще интереснее — орудие спереди прикрыто щитом, и не от пуль, а от выхлопа ракеты. Ощущения, если сам стреляешь — непередаваемые, как об стену горох, а со стороны вообще непонятно — выстрелила, или взорвалась вся нахрен. Так что теперь три раза в день я пуляю по ракете в сторону врага, стараясь попасть в намеченные мной вражеские огневые точки, и тут же укатываем установку в укрытие. Благо лафет с колесами у нее вполне пушечный, хоть и легкий. Попасть во вражеский ДЗОТ, откуда нам иногда досаждала траншейная пушка, удалось только однажды — и то пушка вскоре там опять появилась, эту починили или новую притащили, неизвестно. Но, когда попал, ахнула ракета хорошо. Жаль, не зажигательная. Но это развлечение, а в остальном — только скрежет зубовно-матерный. Как же я уже всех их днем с огнем ненавижу. С огромным удовольствием пристрелил лично, перед строем третьего отделения, одного напившегося в стельку где-то раздобытой водкой солдатика. Очень жалел, что все они не напились так же. И валашцы, как назло, стреляют все реже. А как было хорошо с тем пополнением, один снаряд — и нет мне никаких хлопот. Срочно выдернул из госпиталя Борю, приказав ему долечиваться амбулаторно под пулями, и поставил его временно на отделение. Сразу стало чутка полегче. Жаль, остальные у меня — или не потянут, или Колючий — раздолбай, ему ничего толком доверить нельзя, хоть разведчик конечно ловкий, и боец отменный. Говорят, это он меня тогда выручил, винтовку в того гада запустив.

Вход в наш блиндаж приказал восстановить, но, прежде уютный, он теперь напоминает внутри какой-то полузатопленный гроб. Воды по голень, плавают крысы. Появились, раньше не было — мыши-полевки в траншеях встречались, а вот крыс не было. Теперь же постоянно плавают и ползают потом по всему, тощие мокрые и мерзкие. Ходит слух, что это 'Из взорванного форта, они там, в кладовых провианта жили, а как взорвалось все — и разбежались!'. Чушь, конечно. Взорванные кладовые как раз крысам счастье. Просто раньше их было мало, так как мало было еды. В фортах крысам не особо-то поживиться, там за этим следят — а так укрепления стояли пустые. А вот как появились люди, так появилась и еда. И начали крысы плодиться. И вполне закономерно расплодились. Теперь жди болезней, иначе никак не бывает. Отжал на складе боепитания побольше револьверных патронов, и велел Мари их отстреливать из своей винтовки, да и сам иногда баловался, затыкая уши гильзами. Только пришлось это дело бросить. Убитые крысы тонули, потом всплывали и воняли. Собрал проштрафившихся солдатиков и велел прибирать 'останки врагов'. Благо они этим и наверху занимались — уже дважды по перемирию выходили похоронные команды на нейтралку, притаскивали побитых. Заведено это хитро — чтоб с поля не таскали под шумок оружие и патроны — безоружные похоронщики, с белыми повязками на голове (заодно какая-никакая и маска от вонищи) встречаются между окопами и идут потом дальше. Ихние таскают трупы к нашим траншеям, если и с оружием, то все равно к нам принесут. Наши — к ихним. А после всего расходятся по своим сторонам, и с собой особо ничего не притащить.

С крысами, впрочем, уладила все Мари. Я ей как-то на ночь рассказал про 'крысиного волка', и она, с помощью Коли и Петрухи, изловила молодую крысу, засадила ее в добытый у обозников простреленный шрапнелью термос, и стала животину склонять к каннибализму. Мне некогда было вникать, но вроде бы опыт оказался успешным. Зверька пометили на спине белой краской, чтобы свои не пристукнули, и отпустили. То ли это, то ли то, что уровень воды в блиндаже поднялся еще, так что нам пришлось соорудить мостки и спать теперь только на верхних ярусах, посменно — но крысы исчезли. А может, я просто перестал их замечать. Из-за того, что воды прибавилось, невозможно стало топить печь, теперь ставим перед вентиляцией жаровни, кое-как греемся, но в целом — паршиво. Говорят, стоки дренажа идут к реке, то есть — через вражеские позиции, и они их нам специально перекрыли. Сволочи, конечно.

Тактику наши сменили. Теперь ведут постоянный обстрел, тяжелыми орудиями, снарядов у них, видать, курочка по зернышку не клюет, но грамотно. Постоянно приходят артиллерийские разведчики, наблюдатели и корректировщики, один раз даже наблюдал звукометристов — смешным таким раструбом, напоминающим оркестрантскую духовую инструменту, разве что на треноге установленную, слушали что-то там, записывали в тетради, что-то считали. Наверное, ловили валашскую князь-пушку. Которую, может быть, и повредили, что она некоторое время молчала, а потом снова начались обстрелы сверхмощными снарядами. Ну и просто оборону врага перемалывают. Артобстрел этот для меня выглядит непривычно — не минуты или часы — а сутки. Методично, равномерно, не спеша, иногда присылая солдатика в передовую траншею к наблюдателю уточнить падение каждого снаряда. И снова выстрел, и снова пауза. Не завидую валашцам. Нам легче — нас почти не обстреливают уже. Если и кидают, то в основном по тылам. Очевидно, рассчитывая нащупать батареи и склады боеприпасов. Иногда, то нашим, то ихним, это удается, тогда грохает взрыв, который ощущается дрожью даже под землей, и может даже особенно под землей, а наверху видно высокий гриб густого желто-серого дыма. Наши, правда, преуспевают чаще — просто потому что больше орудий и больше снарядов.

Другое новшество появилось буквально вчера — Гэрт прислал очередной приказ. Он обосновался в каком-то на редкость сухом блиндаже, или даже каменном бункере, не знаю, ни разу не был у него и, в общем-то, и не видел его лично, аж с самого прибытия на фронт, и носу он сюда сам не кажет. Только вестовых с приказами присылает. Правда что, если я в докладе ежедневном ему что-то излагаю, по надобности, в меру, конечно, то на тот день все из тыла нам доставляют. Так что я даже рад, что начальство так себя держит.

В общем, приказ — всячески содействовать и помогать. Кому, спрашивается? — А присланным на передовую саперам. Конечно, поразвели обо все это секретности, да только и так все ясно — мины копать будут, подводить, значит, подземные ходы под вражеские укрепления, и взрывать. Ну, седобородый саперный сержант Дорг, командир отделения, что к нам прислали, дядька преклонного возраста, со скрюченными руками, на какого-то гнома весь похожий, оказался покладистым и сговорчивым. Мы быстро с ним сладились — мой взвод выделяет ему сколько надо людей на дурную работу, а они за это — осушают и ремонтируют нам блиндажи. И сами же у нас и ночуют-отдыхают. Нам, после посменного сна в полузатопленном сыром блиндаже такая теснота и не в обиду. Сержант Дорг, правда, сказал, что блиндаж они подлатают на скору нитку, мол — как рванем мины — вас вперед и погонят — к вечеру уж на новом месте будете оборудоваться. Я его послал к демонам, чтоб не каркал, пока гоп не сказали.

* * *

За две недели саперы управились. Блиндаж осушили насосами, и натащили на пол глины, переделали печь — теперь опять тепло и относительно сухо. Разжился я и сапогами на смену, но все равно с ногами дело плохо, ходить больно, плохо заживает, хотя я как-то решился оставить на Борю и Дорга все хозяйство, и, смотав чуть в тыл, вымытарил у лекарей йодного раствора и бинтов. Не знаю, правильно так лечить, или наоборот — но лучше хоть что-то делать, чем ничего не делать. Боря вырезал мне из деревяшки знатный посох, которым не только опираться удобно, но и колошматить, на манер анператора Петра Лексеича, подчиненных.

Кроме основной задачи — обустройства нашего блиндажа, саперы справились и с побочной, то есть прокопали-таки ходы до валашских позиций, в основном рыли в сторону от нас, к стоящему чуть на пригорочке форту — он, выдаваясь эдаким мысом в нашу оборону, сильно досаждал, и артиллерией его было никак не взять. Мои солдатики уже устали ненавидеть земляные работы, ибо им, с мешками и тачками приходилось бегать далеко, засыпая воронки и ненужные рвы, чтобы не демаскировать саперные работы наличием множества свежей земли на передовой. И теперь они рвались в атаку, хоть и под пули да шрапнель — лишь бы не землю таскать. Потому приказ готовиться приняли с воодушевлением. Я на такое дело велел и мяса пожарить, отправив Колю с притащенными им с нейтралки сувенирами в тыл — наменять мяса с убитых лошадей. С питанием стало не очень — дороги раскисли, доставлять тяжело. Не голодаем, конечно, просто однообразно все, мяса почти нет, все что могли из консервов откопать на взорванном форту — уже давно сожрали. А у меня еще чадо малолетнее с весьма растущим организмом, питание ему надобно хорошее. Организм у чада растет там, где и положено, и надо что-то решать, ибо скоро начнутся проблемы и с личным составом, и у нас во взаимоотношениях. Ей уже, таких как есть отношений недостаточно похоже, что поделать — возраст. Петруха, тот тоже, несмотря что постоянно над ним подшучивают все, а Мари раз за разом отшивает — не унимается, упрямый, и запал на девчонку всерьез. Правда, походу, он всерьез воспринял и мои слова, что, мол, только после свадьбы. Они меня все тут отчего-то считают эдаким извергом, злым и безжалостным. Козлы, бля. Не я злой — должность такая.

* * *

В четыре утра саперы взорвали вражеские форты. Как потом оказалось, не только тот, что рядом с нами, но и по всей линии передовые укрепления, а местами, где валашцы на горке были — и траншеи им обвалили. Я думал, будет эффектнее — однако в темноте ничего толком не было видно, да и звук был приглушенный. Ни вспышек, ни облаков дыма. Я уж подумал, что что-то не срослось, хотя тряхнуло землю знатно. Но спустя минуту, если не больше, на нас, сидящих в траншеях в ожидании ракеты на атаку, посыпалось сверху всякое дерьмо. В основном, наверное, земля. Из чего я заключил, что рвануло добро. Неясно только, чего нет сигнала, валашцы ж проснутся, полезут в оборону.

Похоже, того наши и ждали. Спустя десять минут разом разорались все наши огневые средства: и пушки, и минометы, и ракетницы. Казалось, по всей глубине вражеской обороны прошлось. Быстро, минут пять. Поди, и не так-то много и выстрелили, но разом. Страшно подумать, что там творится на валашских позициях. Ну, а после того, и нам ракета пошла — по всему фронту зашевелилось, полезла по лесенкам из траншей солдатская многоножка, поползла к проволоке. В ответ, несмотря на налет, тут же открыли огонь — и с ружей с передовой, и пушки — где в упор картечью, где из тылов гранатами и шрапнелью. Но мало, слишком мало. Да и наши в ответ как могли, старались подавить.

Мое дело в этот раз — не впереди бежать, тем более с моими ногами я сейчас не бегун. Остался я на позиции приданной ракетницы, тем более что ее, в отличие от полуторадюймовок, с собой на новый рубеж тащить не положено. А у меня тут три ящика ракет пропадает. Не стесняясь уже, справедливо решив, что сейчас не до моей наглости, стал лупить не прячась после каждого выстрела. Пятью ракетами подряд загасил-таки настырную пушечку, в давно пристрелянном ДЗОТе, ибо нехрен мне тут. Остаток ракет выпустил в сторону тарахтевшего в дальнем форте пулемета. Наверное, не попал, далековато, но на нервы, надеюсь, подействовал. Да пушкари еще забросали вражеские позиции дымовыми минами и снарядами — огонь врага стал совсем редким и неточным. Ветер вскоре донес характерный запах дымзавесы. Раздались в разных местах по фронту крики, пошел гранатный бой и перестрелки — дорвались, таки, наши до их линии! Ну, мне теперь тут делать нечего, велел свободным ракетчикам бежать за боеприпасами и докладываться своему начальству, ибо из моего подчинения они выходят. А сам быстренько, присев на пустые ящики, нацарапал доклад капитану — что мол, наблюдаю соприкосновение взвода с врагом на всем участке, дальнейшее командование со старой позиции считаю невозможным, принял решение перейти в передовые порядки. Отослал с одним из ракетчиков, а сам поплелся в первую траншею. Крикнул в блиндаж, позвал оставленную там Мари — чорта бы мне кто отозвался. Матерясь, сполз вниз — нету, пусто. Ведь велел здесь сидеть! Если окажется, что ушла в атаку со всеми — вые... выдеру, как Сидорову-козу. Козищща малолетняя, сказано ж было — сиди тут! Уррою, заразу. Надо было с собой к ракетчикам взять, под присмотром бы была, так испугался мало ли что, обстрел, все дела. Вылез из блиндажа, постоял чуть, успокаиваясь, да и пока боль в ногах чуть утихнет. Выбрался наверх из траншеи, осмотрелся. Карабин за спину, чтоб не мешался пока, револьвер на пояс спереди передвинул, гранатную сумку через плечо, посох половчее перехватил, да и поковылял через нейтралку, к вражьим траншеям, где уже затихал бой. Чорт его знает, что там — может, и прикончили уже всех наших валашцы? Тогда меня просто пристрелят, а то и в плен взять захотят. Хотя, наверное, если наших отбили — то кто-то из наших, убегающих, навстречу попасться мне должен. Или нет? Ладно, вот дойдем, и разберемся. Расстегнул кобуру, гранаты приготовил. Вот уже и проволока, жиденькие и изрядно рваные два ряда спиралей, примерно посередине между позициями. У проволоки встретились и первые свежие убитые.

Подошел, шипя от боли в ногах, кое-как перевернул парочку. Оба не из нашего отделения, не жалко. Дальше — еще, тут один из новеньких наших попался, убитый шрапнелью. Свежей кровищей в утренней свежести воняет, вместе с запахом дымзавесы да взрывчатки, тот еще коктейль. Поодаль лежал из первого отделения один, еще живой, в живот раненый, ворочается, стонет. Подходить не стал, он через воронку лежал, и так ноги болят, окрикивать тоже боязно, ну его к чорту. Помрет, так помрет, не помрет — утром найдут, и в санбат уволокут. Или не найдут. Его счастье. Дальше — вот уже видны траншеи, револьвер вытащил на всякий, приостановился — кто-тось пыхтит встречь. Присел кое-как, прицелился в темноту потщательнее, все равно ж ничорта не видно, окликнул:

— А ну, стой! Кто? — и, как могу, чутка в сторонку отползаю гусиным шагом. Там вроде как замешкались, прямо чую, как винтовки похватали, да потом отвечают уже, по голосу видать узнали:

— Это мы, вашбродь! Свои! Пораненые, в тыл!

Подошли, смотрю на них — трое, из моего отделения один новенький, вдвоем с другим третьего на плечах тащат, тот совсем уж болтается, а эти ничего, хотя и хромают, в кровище. Уточнять у них не стал, чего и как, раз в тыл идут, то и так ясно, боль-мень спокойно значит впереди. Машу им, мол, проваливайте, да сам уже, не сторожась, вперед рванул, как мог.

* * *

...Ну, что имеем с гуся воды? Проплутав минут двадцать по валашским траншеям, добрался я до новообразовавшегося переднего края — аж через три линии траншей! От, это дали наши! И не сказать, чтобы много убитых валялось, только разве что в первой траншее приметил несколько наших и немного валашцев побитых. Слева поодаль громыхал бой на форту, там грохали приглушенно взрывы и вспыхивали перестрелки. Но, думаю, не удержат валашцы погребок. Тот форт, что был справа от нас, по которому я ракеты утилизовал — дымился на фоне начинающейся зари мрачными обломками. Как рассказывали мне взахлеб Коля с Борей, там чуть ли не давешние знакомцы, штурмовики лейтенанта Фаренга резвились, ну или им подобные парни с огоньком. Отжигали с душой, на все деньги. А потом грохнуло несильно, но форт внутрь обвалился. То ли само по себе там чего взорвалось в процессе штурма, то ли валашцы специально погреба взорвали. Ну, да, и наплевать, главное — взяли. Потерь у нас не так много, как сначала подумал. Убитых всех, почитай, и увидел по дороге , от силы пятая часть, считая с раненными. В общем, дальше воевать вполне даже можно. Тем более что, по моему приказу обе полуторадюймовки тащили сразу следом, и, кстати, не зря. Дважды, парни рассказывали, они картечью в упор образумливали сопротивлявшихся в траншеях. Стреляли из них в прямом смысле "с рук". Двое дюжих бойцов держали станок за лапы, а наводчика в спину подпирал третий, и так прямо и лупили, чуть ли не с ходу. Уточнил, кто такое придумал, записал сразу в блокнотик. Пригодится. К себе в отделение переведу. Ладно, с этим ясно, в остальном тоже все неплохо — патронов и гранат в достатке, ребята веселые. Захватили даже один пулемет, но тот всерьез битый. Пулеметчики, перед тем, как сбежать, расстреляли машинку из винтовок, я только глянул, и интерес потерял, не до него сейчас, там ремонт без мастерской не провести. Еще в нашей зоне ответственности оказались какие-то перепаханные изрядно артпозиции. Две пустые на третьей бесформенная куча металла с торчащим солидным таким стволом, треснувшим вдоль, и отлетевшим в сторону широким металлическим колесом с грунтозацепами. Тяжелая пушка была, видать. Но нам это уже без надобности. В тылах, возможно, еще есть какие-то картечные пушки, да и успокоенную мной полуторку надо бы проверить, но некогда сейчас. Это все уже потом. Быстренько раскидал всех по обороне, выставили охранение, приказал чуть отдыхать. Пушкам позицию и до меня нашли. Толковые парни в расчеты подобрались, молодцы. Пленных наши взяли человек пятнадцать, сидят сейчас под охраной в тупичке у уборной. Этих надобно поскорее в тыл. Заодно и еще несколько легкораненых туда отправлю — на перевязку, да донесение Гэрту нарисую, подкреплений попрошу. Так, вроде бы, пока все с этим ясно, теперь воспитательные действа. Поймал за руку пробегавшего мимо Борю, и спросил:

— Где эта сволочь?

— А ? Кого?

— Того. Где эта засранка? Она ж с вами увязалась.

— Ну... Это...

— Боря, не зли меня, сука.

— Так это... Командир, ты только это, не серчай...

— Боря, бесишь.

— Ну, так мы же... ну, это... в общем...

* * *

...Мало того, что эта малолетняя дрянь, вопреки моему приказу, не осталась сидеть в блиндаже, и пошла со всеми в атаку. Так она еще ухитрилась словить пулю в плечо на зачистке траншей. По пути Боря все ее пытался хоть своей тушей прикрывать, но в первой траншее было поначалу довольно жарко, и ему уже не до того стало, тем более что он на отделении поставлен. В заварухе она и потерялась. Нашел он ее чуть позже, когда метался по позиции, проверяя все и налаживая оборону. Нашли ее на трупе молодого валашца, которого она остервенело тыкала валашским граненым эрзац-штыком, который я ей, после той памятной атаки таки раздобыл. Как она сама Борьке заявила — этот был уже третий, кого она сегодня добила, но он таки успел прострелить ей плечо.

Ну, сказать, что меня это все выбесило, так это примерно ничего и не сказать. Ругаясь сразу на всех мне известных языках, даже забыв про боль в ногах, добрался до закутка, где эта сволочь отсиживалась. Картина маслом, мать ее, покойницу, на том свете черти б драли. Сидит такая ляля, вся из себя — и скромная, и гордая, и немножко типа виноватая, левая рука на шикарной перевязи. А вокруг, понимаешь, боевые товарищи в восхищении, чай вон подают или еще чего. А она только глазками хлопает, и смущается. Ну еще бы — собрался и молодняк, и старички стоят, посмеиваются. Петруха сейчас лопнет от гордости и восхищения.

Очень снова захотелось пулемет. Или лучше огнемет. Ранцевый, как в кино про Окинаву. Как же вы все мне надоели! Наорал на всех сразу, пинком отправил вдоль траншеи чайник, матерясь на всех известных мне языках навис над Мари, объясняя ей, кто она есть, и как себя ведет. Тут еще драсьте — из-под повязки выползает у нее на плечо эта дрянь. Натурально, крыса. Похоже, та самая, с меткой белой краской на спине. А эта дура малолетняя этого разносчика инфекции еще гладит, и, улыбаясь, говорит мне, что это, мол, их питомец, они его выучили и назвали Орбелем, назло валашцам. А мол, когда она в блиндаже была, он к ней выполз, и она его с собой взять решила.

Окончательно меня эта девка выбесила. Схватил я эту мерзость мохнатую, да побыстрее, чтоб не куснула — башкой об доски обшивки траншеи, как воблу, треснул, да и в угол выкинул. Наорал на девчонку еще раз, велел в тыл убираться. Ну, та, конечно, в слезы, что аж мне ее жалко стало немного. Остальные стоят, глаза отводят, старички мои не особо одобрительно даже ворчат. Тут уж я и совсем рассвирепел, к пистолету потянулся, хрипло аж, в горле от злобы пересохло, просипел им по местам разойтись. Выкрикнул через взводных ко мне четверых легкораненых, нацарапал записку капитану, и приказал конвоировать к нам в тыл всю эту валашскую сволочь. Да еще и Мари отвести и передать нашим обозникам на руки. А самим после перевязки — обратно, да заодно жранья притащить, пока нам по трофеи бегать некогда.

Только успел их услать, как валашцы, по всему, похоже, фронту, полезли в контратаку. Тут на нашем участке до их траншеи всего-то метров сто — сто двадцать и будет, и кабы не дохлый заборчик из проволоки на рогатках, нам бы совсем жарко пришлось, а так отбили быстро, и почти без потерь. Пушки сильно помогли, ну и трофейные гранаты, колотушки, которых тут нашлось во множестве. Как раз как отбились, как тот, что слева от нас форт грохнул внутренним взрывом. И его, выходит, взорвали, наши ли, или опять валашцы, снова непонятно. Но главное, что теперь и этого укрепления можно не опасаться. Впереди маячит еще один, но что-то он помалкивает, то ли выжидают, то ли расковырян уже нашими пушкарями всерьез. Пока, вроде бы, все складывается довольно-таки удачно.

Постепенно начинаю входить в курс дел, снова бедные мои лапки, бегать, как обосранный олень, по всему участку, с соседними взводами координироваться, орать на всех, пресекать мародерку не ко времени, приказывать десятникам учесть все годные трофеи, заметить, где какие слабые и опасные участки, осмотреть блиндажи на годность...

В блиндажике же, который, выгнав хозяйничавших там солдат, решил оставить под себя, и наткнулся на сюрприз. Собственно, это даже и не блиндажик, а натуральный бункер, каменный, с бетонным потолком сильно заглубленный кубик три на три метра, с печью, столом и полатями. Весьма уютный, и даже побеленный изнутри. Сразу захотелось затопить печь, благо рядом стояли ведра с углем — ишь ты, даже так, не дрова. Сунулся в печь — и на тебе. Забита обгоревшей бумагой. Кто-то, явно торопясь, сунул сюда свернутую в рулон кипу бумаг, поджег, и был таков. Вот только — торопился слишком. Не занялась бумага — то ли сыровата, то ли слишком плотно забил в небольшую топку. Тэээкс. Что у нас тут? Какие-то ведомости, потом что-то артиллерийское, какие-то расчеты и таблицы, что-то про влажность, в другой — учет износа и ведомость по количеству выстрелов... Мудрено слишком, не моего ума дело. А вот и карты кусок — вот это уже лучше. С отметками карта. Это отлично. Это пять. За это нас покормят, нам будет 'сделать хорошо'. На столе вон — в углу письменный прибор... ага, даже с чернилами, и пачка чистой бумаги — что солдатня не успела на курево тиснуть. Кстати... Заорал наверх, чтоб быстро пригнали всех, кто тут был. А сам — к столу, за рапорт. Изложил о том, как героически, лично, нашел в отбитом вверенным мне взводом укреплении (жаль, не написать 'в бою', но и так жирненько) совершенно секретные, и очень-очень важные докУменты. Которые противник пытался уничтожить, и частично сжег, но я, снова же, лично, сие предотвратил (а понимайте, как хотите — то ли из огня достал, то ли просто печку не растопил не глядя — зачем вам там подробности?). Чуть поморщил внешнюю часть головы, и донес до командования гениальную мысль, что на участке обороны, занимаемом моим взводом, имеется разрушенное вражеское орудие большой мощности, и вероятно — документы, явно артиллерийской направленности, имеют к нему отношение. Ну и напоследок. Отдельным пунктом. 'Так же, среди бумаг, обнаружена карта местности, со множеством пометок и обозначений, которую полагаю весьма важной'. Временный командир взвода, сержант Йохан. Вот так-то. Пора потихоньку карьеру делать, война не вечна, а если выживу — зачтется.

Явились солдатики, перепуганные, набились, дышат шумно. Велел по-одном подхОдить, и на стол выклАдать, все, чаво в энтом блиндажу потырить успели. Рявкнул, что дело секретное, и кто утаит — сам себе хуже сделает, так, что сами и пожалеют, да поздно будет. Прониклись, взбледнув с лица даже в неярком свете фонарей. Утаивать не стали, особенно когда первому я, поворошив кучу вещичек на столе, велел все собирать обратно и проваливать. Улов был невелик — шикарный секундомер в бронзовом корпусе, в чехольчике к которому в кармане нашлись и какие-то таблицы, да револьверчик маленький, с именной табличкой. Остальное — жранье, шмотки, выпивка и табак — никакого интереса не представляло. Предупредил только, у кого выпивку нашел, что если нажрутся — расстреляю, те понятливо закивали, пообещав только на промывку ран тратить. Я поверил, я же вчера только родился. За секундомер, порывшись в кармане, выдал солдатику серебряный полтинник — хронометр стоит поболее, но мог бы и вообще конфисковать за так. За револьвер ничего не дал — нехрен мне тут оружие в трофеи тягать, без разрешения командира. Выгнал всех, старательно запаковал все, и тут же, выйдя, отправил аж под охраной троих солдат Гэрту. Приказав доставить любой ценой, очень быстро, и донести до капитана, что это не очередная ерунда о расходе боеприпасов и личного состава, а секретные сведения особой важности. После того, как они убежали, еще раз отправился на позицию той взорванной пушки, осмотрелся, благо уже рассвело, и велел выставить часового, с приказом ничего не трогать, никого не пускать. Мало ли чего.

Прибежал Вилли, сообщил о том, что капитан изволили приказ передать. Я удивился, как так — они ж еще добежать не успели, а он уже. Потом сообразил — это он еще на первый мой доклад о результатах атаки ответил. Хотя, тоже быстро. Матерясь под нос, и мечтая, как я сейчас все же затоплю печь и завалюсь отдыхать в кубике, и гори оно все конем, вышел к первой траншее — и сплюнул.

— Какого демона, Мари? Я же велел тебе...

— Господин сержант, капитан приказал мне срочно передать Вам пакет — ну, прямо, официальнее некуда, посмотрите на нее — Распишитесь.

— Мари, не выделывайся. Приказать Гэрт тебе не мог, ты не на службе. А я вот точно приказал тебе сидеть в обозе. Не хватало еще, чтобы ты свалилась от потери крови. Я...

— Дядя Йохан, ну как ты мне можешь мне приказать... Ведь я же не на службе?

— Тьфу ты... Хорошо. Не приказал. Велел. Попросил. Уйти в тыл, и там сидеть, помогать в обозе.

— Я не могу, дядя Йохан.

— Это почему это?

— А там они ко мне пристают — говорит она, и эдак кокетливо глазки заводит. Врет ведь, поди, но ведь фиг докажешь — Постоянно ко мне лезут, намеки всякие делают...

— Ну... это... — честно говоря, даж и не знаю так сходу, что ответить. Тем более репутация злого баронского дирлевангера обязывает реагировать жестко. Хотя, чего мне-то реагировать. Вон, Петруха как сопит, аж кровью морда налилась. За последнее время этот пентюх малость солому-то повытряс из волос, его одного пустить в обоз, так полковому дантисту работы на неделю обеспечит. Да и остальные вполне впишутся. Только ведь врет она! — Ты мне не заливай! Ты и до обоза-то дойти бы не успела! И вообще, посмотри на себя — форма еще вся в кровище, штык и тот не оттерла толком — кто тебя тронет-то? За три версты любой обойдет!

— А еще у них там ...крысы — тихонько говорит девчонка. И всхлипывает.

— Тьфу ты, демонова задница... — махнул я рукой, да и пошел читать приказ.

И тут разом забываю про Мари, и про отправленные бумаги, и про все на свете. Ибо в приказе черным по серому обозначено, что командование приказывает роте, совместно с другими частями, в двенадцать нуль-нуль, после артиллерийского удара по врагу, предпринять атаку вражеских укреплений, с целью окончательного их прорыва, и последующего уничтожения врага. Вашу ж мать, пресвятую Богородицу, со всеми ее отпрысками, кадилом да через иконостас! Охерели там совсем, в штабах, что ли? У нас треть от роты убыль, у врага оборона уплотнилась, артиллеристы точных координат не имеют, хорошо бы, чтоб по нам не врезали, а уж мечтать, чтоб по врагу, и не стоит. Парни измотаны у меня, жрать и то не притащили еще, патронов, положим, имеется, но средств поддержки — только две полуторки... Проволока фактически цела, пусть до валашцев, конечно, рукой подать — но какого хрена? Мало им трех траншей и нескольких фортов, да с артиллерией, разом? Там мы сколько готовились, сколько пушкари гвоздили, саперы мины подвели — и то потери есть — а тут они чего решили, что нахрапом возьмем? Уррроды. Сами бы, впереди, на лихом коне, с сабелькой и пошли.

Сплюнул, велел построить взвод, и объявил волю командования всем. Под конец добавил:

— Не ссытесь до времени, абизяны. Сдохнем все — и не переживайте, вечно жить ни у кого из вас все равно не выйдет. И не думайте, тут недалеко, в этот раз я пойду с вами. Готовьтесь лучше, может, и повезет.

Время еще есть, сверился по выделенному мне сразу после смерти Виске хронометру — здоровенные часы-луковица в стальном корпусе, чуть поменьше лимонки размером и весом. Казенные, не приведи Бог... Зато теперь имею возможность завсегда сверяться по времени. И обязанность, кстати, тоже. Так вот — время есть. Собственно говоря — чего там особо готовиться-то, но все же. Десятникам приказал наметить путь их отделениям, посмотреть на случай чего укрытия, раздать гранат побольше. Полуторкам приказал наметить цели и приготовить побольше бомбочек — картечью при наступлении особо не поддержать. Вроде все, чего тут еще придумать, приказ простой и ясный: атаковать в лоб, в штыки... будто мало мы тут крови пролили и мяса набросали уже. Вернулись легкораненые, конвоировавшие пленных, и те трое, что трофеи капитану носили. Доложились о выполнении, притащили жрать. Хотя и не завтракали, особенно аппетита ни у кого не было. Настроение не то. Пришлось наорать . Сказки, что с пустым брюхом, мол, в бою лучше — пусть другому кому рассказывают. Тут госпиталь под боком, коли вытащат до него, то всяко там вскроют и залечат. А коли не вытащат, то полюбому сдохнешь. А вот силы им сейчас понадобятся, голодные солдаты мне ни к чему. Показывая пример, сам сел прямо в траншее жрать. Тоже, в общем-то, не особенно хотелось, но что поделать. К тому же, еда завсегда успокаивает. Да еще и на попить — научил же ротного кашевара на свою голову — приторно-сладкий чифирь. Хотя я, наверное, перед самой атакой, еще и по-писсят крепкого разрешу, благо в трофеях имеются несколько фляжек. Тут ведь, всего-то, полтораста метров. Один хороший рывок. Если бы не проволока, и чуть еще времени на подготовку... Эх!

После всего, уже в двенадцатом часу, когда все уже было сделано, и дальше осталась только бестолковая суета и попытки сделать лучше во вред хорошему, оставил все на десятников, и позвал Мари в кубик. Велел ей присесть, и пока она сидела молча, набросал все бумаги. Имущества у меня не так много, почитай, все свое с собой и ношу. Да рента с лошадки в Речном. И — счет в Зольдатен-банке. Где уже скопилась на меня неплохая сумма, с учетом, что весь презренный и не очень металл, кроме всякой мелочи, я туда сдал. Кто-то, особенно из селян, банку не доверяет, кто-то из старичков ругался, что порой долго с них получать деньги, пока проверяют личность. Но как по мне, так вполне надежная контора, не слышал еще, чтоб кого-то сильно обманули. А вот про тех, кто пытался обманывать сей банк рассказы ходят, не самые приятные, плохо ребятки кончали чаще всего. Вот, собственно, и все, что за душою у меня имеется. Записал все это, как и положено, подписью заверил, надобно еще Гэрта, чтоб он тоже, да кого-нить из лейтенантов, ну, да, думаю, они не окажутся уж совсем сволочами, подпишут. В общем и целом, оставляю я, если что, все это вольнонаемной Мари, а тако ж — и прошу перечислить ей пенсию за мои награды. Не абы какие деньги, гроши, в общем-то, но пять лет после гибели родня получать их имеет права. Родни у меня не имеется, так пусть Мари если что получает. Вот так-то. Отдал Мари бумагу, велел спрятать, и если что со мной случиться — распечатать и дальше уж разберется. Девочка посмотрела на меня испуганно — совсем по-детски — пришлось напустить маску сердитости, и приказать немедленно убираться в тыл. Не слушая возражений, вылез наверх, и выйдя в траншею, чуть не столкнулся с артиллерийским офицером в песочке. Союзничек пожаловал. Малость щеголеватый, довольно умноинтеллигентного вида, какой-то нервный.

— Кто здесь командует, сержант?! Где командир взвода?

— Я тут командую, господин лейтенант. А командир взвода — в могиле. Могу указать точное место, если интересует — нет у меня никакого желания тянуться перед союзником, пусть и старшим по званию. Мне сейчас много чего можно, и простят потом... если жив останусь.

— Что вы себе позволяете... — начал было лейтенант, и как-то немного осекся, видно, дошло про могилу — непривычен, похоже, малость, недавно на фронте — по многим деталям видать. Но ничего, сообразил — распекать командира, да еще всего лишь сержанта, да на лейтенантской должности, да перед солдатами, еще и союзника, а не своего — совсем не лучший вариант. Все равно, что говном плеваться — попадешь, или нет — вопрос, но рот в дерьме однозначно. Унял недовольство, отчеканил: — У меня есть приказ. Немедленно выделите мне людей. Мне нужно осмотреть и доставить в тыл обнаруженное тут тяжелое орудие. Мне нужно одно отделение...

— Никак нет, господин лейтенант.

— Чтооо?

— Никак нет, господин лейтенант. Не могу выделить Вам людей. Ни одного.

— Вы... Вы что себе позволяете, сержант? Да как вы смеете! У меня приказ, и я отправлю вас под трибунал, если...

— У меня тоже приказ, господин лейтенант. И плевал я на все другие приказы. Через десять минут мы идем в атаку. И я не выделю Вам ни одного солдата. Можете жаловаться куда угодно. Хоть лично его превосходительству господину командующему Бальту Луррскому.

— Да я вас...

— Можете даже меня лично от командования взводом отстранить, господин лейтенант. И взвод вместо меня принять. И тогда уж сами решайте — кого куда отправлять. Только в атаку Вам тогда идти все равно придется. Как хотите, господин лейтенант, воля ваша. И солдатики мои, любого возьми, с радостью согласятся не идти в атаку, а тащить чегой-та в тыл. Как решите, господин лейтенант.

Сник чего-то лейтенант. Не хочется ему ни в атаку, ни пехотный взвод принимать, ни отвечать за все это. Покраснел, забормотал чего-то. А я велел Боре проводить его до развалин пушки, да и часового оттуда заодно снять, нефиг, танцуют все. Еще минут пять нервно перекуривали, а там и началось. Загрохотали из тыла наши орудия, вспухли шрапнели над валашскими линиями. Не знаю, как у других, а у нас, из-за того, что слишком близко враг — все разрывы бестолку. По тылу ихнему все пришлось в основном. Ну, хорошо хоть, что по нам не прилетело. И то уже — большое человеческое счастье. Артиллерийский удар был коротким, но, поскольку в этот раз никого из штабов и от артиллерии с ракетами и сигналами не было, в атаку сразу никто не рванул — а вдруг еще залп прилетит? Я тоже не рискнул, строго по часам только и дал свисток. Почти успел, меня кто-то на правом фланге секунд на пять опередил, а потом за мной, и одновременно засвистели все. Но секунд двадцать мы потеряли, да и свистки эти слышно далеко. Только поздно уже о чем-то думать, не изменить ничего. Мое дело теперь, после того, как все вылезут, пробежать по траншее, убедиться, что все ушли в бой — и за ними. Пробегая к дальнему, третьему отделению, только и успел, что заметить, маленькую фигурку Мари, с нелепой шпагой торчащим в руке штыком, уже выскочившую на бруствер. Времени, даже чтобы выругаться, уже не было — все, траншея пуста, теперь на лестницу — и со всеми, вперед.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.