— Баба — в кузне?
— Не веришь? Глянь на неё ещё раз. Во как железом машет.
Чужеземка и впрямь крутила не самый лёгкий с виду меч... пусть и не как пушинку, но без натуги. А затем принялась отрабатывать защиту и удары, как на плацу. Разве что приёмчики незнакомые, западные, должно быть.
— Эй, Огрызок, — Чу дёрнул его за рукав. — Так мы её будем сечь, или нет? Обед-то скоро закончится, а распорядитель должен нас видеть за работой вместе со всеми.
— Эээ... — протянул Цзы, отползая в траву. — Нет уж, лучше вернём задаток. Ты видишь, что она с мечом вытворяет? А ну как зарубит? Нет, ну её. Жить-то хочется.
Стыд и позор — испугаться какой-то бабы. Но меч в её руках наводил на очень невесёлые раздумья. Он, к сожалению, не воин, чтобы без душевного трепета идти на такой риск ради исполнения заказа. Нет, действительно, лучше вернуть задаток и не связываться с этой кузнечихой.
Ну её, в самом-то деле.
— Узкий клинок, вот и сломался, — вынес свой вердикт Юншань.
— Дело не в ширине, любимый. Отец делал такие же, и они не ломались. Я ошиблась, когда недостаточно тщательно его проковала. Возникла неоднородность, и... Ну, в общем, будут два кинжала.
— Успеешь их сделать?
— Успела бы, да неохота. Есть меч, есть кинжал, а третью вещь я на днях доделаю.
— Так мне и не покажешь? — хитро прищурился супруг.
— Конечно, покажу — как будет готова.
Словарный запас Яны пополнялся почти каждый день, но она ещё не умела многого сказать. А хотелось. Приходилось пользоваться языком взглядов. Хорошо, с мужем у неё установилось такое взаимопонимание, что не всегда даже слова требовались. Это как резонанс, когда два камертона настроены на одну волну. Люди, понятное дело, не камертоны, а приборчики немного посложнее, но аналогия очень точная. Стопроцентного созвучия двух людей нет нигде в мире, и никогда не было. Но довольно часто встречается, если так можно выразиться, совпадение частотного диапазона, и чем оно у людей сильнее, полнее и глубже, тем больше заслуживает права называться истинным чувством. В их случае совпадение было удивительным — несмотря на огромную разницу в воспитании и восприятии мира. Юншань сравнивал их с молотом и наковальней, и ещё шутил насчёт "что, вернее, кого выкуем?" Яна, смеясь, отвечала, что это зависит не от молота и наковальни, а от кузнеца. И тут муж с ней был согласен.
Кстати, он в последнее время частенько молился перед табличками с посмертными именами предков. Это был очень древний китайский культ, спокойно существовавший, как Яна читала, даже в её современности. Культ предков, родившийся в поистине незапамятные времена, пережил соседство с буддизмом, даосизмом, исламом, христианством, коммунистической идеологией, пройдя сквозь тысячелетия почти в неизменном виде. О чём мог просить пращуров практичный кузнец? Несколько слов, которые Яне удалось разобрать, пролили свет.
Юншань просил предков послать ему сына от любимой женщины. От неё.
Сказать честно? Она молила бога о том же. О сыне от любимого.
— Господин сотник хочет выслушать тебя, — проговорил Юншань, глядя куда-то в сторону. — Я пригласил его на ужин после твоего экзамена.
— На ужин? — удивилась Яна. — То есть он хочет сперва послушать...
— Да. Он опасается, что твоя излишняя откровенность на официальном дознании повредит нам всем. Что хорошо для западных народов, не всегда хорошо для нас, и наоборот, это я и сам вижу. К примеру, твоя история с местью родственнику, убившему твоих почтенных родителей... Сотник — не хань, а тоба, он тебя поймёт. У них схожие обычаи, за убийство отца и матери положено мстить. Я сам считаю, что ты поступила верно: даже если в твоей стране попран закон, негодяй не должен уйти от наказания. Но в глазах закона империи ты будешь убийцей. Отмщение — привилегия государства. Потому это не должно покинуть стены нашего дома. Пусть сотник сам решит, что тебе говорить перед всеми, а о чём стоит умолчать.
— Разумно, — согласилась Яна. — Мне стоило сообразить это раньше.
— Сядь поближе.
Дети уже десятые сны видели, а они, засидевшись за вечерним чаем, всё так же соблюдали установления, не допускавшие не то, что объятий — даже просто взяться за руки было неприлично. Но что-то, видно, сдвинулось в их отношениях. Как говорила бабушка Яны, супруги — как два камня с острыми краями, положенные в мешок. Либо стешут острия друг о друга и притрутся, либо прорвут мешок и раскатятся в разные стороны. Судя по всему, процесс "стёсывания острых граней" шёл полным ходом... Она передвинула подушку, на которой обычно сидела, поджав ноги по-персидски — сидеть по-китайски на пятках так и не смогла — и устроилась поближе к мужу. И их пальцы тут же переплелись — сильные пальцы, привыкшие держать кузнечный молот.
— Это просто... чудо, любимый, — прошептала Яна, уткнувшись ему в плечо. — Чудо, что мы вообще встретились.
"Особенно если учесть, что между нами больше тысячи трёхсот лет, про тысячи километров вообще молчу..."
— Люди говорят, я даю тебе слишком много воли, — усмехнулся Юншань, осторожно проведя ладонью по светлым волосам жены. — Это верно. Просто я слишком сильно тебя люблю, чтобы держать в клетке наших установлений. Ты — не ханьская женщина, живущая в этой клетке от рождения до смерти. Я вижу твою душу, любимая. В ней нет места понятию "мужа нужно любить, кто бы он ни был, потому что так положено". Если ты не испытываешь настоящей любви, никакое чувство долга не заставит тебя ...её изображать, даже очень искренне и талантливо. Пусть это особенность западного воспитания, но признаюсь честно, она мне нравится больше, чем наше "так полагается"... Отец женил меня по сговору, невесту я впервые увидел только на свадьбе. Ни единого дурного слова о ней сказать нельзя, она была образцовой супругой, но когда она умерла... Я не почувствовал ничего, кроме жалости к детям, которым придётся расти без матери. Тебя я выбрал сердцем. И теперь вижу разницу между "так полагается" и ...чем-то настоящим, идущим от души.
— У меня было не так.
— Ты любила мужа, я знаю.
— Он получил выгодный заказ, — Яна удивилась сама себе: до сих пор воспоминания об этом чёрном эпизоде всегда сопровождались приступом душевной боли и слезами, а сейчас она говорила со спокойной грустью. — Собрал подчинённых, чтобы раздать им указания. Вот тут его и прихватило, у всех на глазах... Он умер почти мгновенно, без мучений. Но я... почувствовала себя так, будто умерла вместе с ним. Я ходила, работала, дышала только ради сына, долго ещё не жила по-настоящему... Через пару лет отпустило, но всё равно я запрещала себе думать о ком-то, кроме моего мальчика. Пока мы с тобой не встретились...
— И ты тоже выбрала меня сердцем, — Юншань завершил недоговоренную фразу. — Судьба?
— Да. Судьба.
— Значит, нам нужно быть особо благодарными ей за то, что позволила нашим путям пересечься. Мы уже дали друг другу так много...
— От меня у тебя больше неприятностей, чем хорошего, — вздохнула Яна.
— Переживу, — заверил её супруг. — Жизнь, в которой не происходит ничего неожиданного, знаешь ли, тоже надоедает.
— Потому ты согласился на переезд?
— У меня не было выбора. Мне вручили предписание и назвали день отъезда обоза. Но сказать по правде, я обрадовался... Наверное, я не самый обычный хань; мне не нравится жизнь, в которой годами ничего не меняется. Должно быть, бабушкина кровь сказывается, она была сяньби, — засмеялся мастер.
— Но нам предстоит жить среди самых обычных хань, — вдохнула жена. — Это для моего народа мнение соседей второстепенно, здесь оно очень важно, я уже поняла. Всё равно придётся носить маску.
— Невеликая цена за право хотя бы у себя дома жить так, как нам нравится.
— Ты — моя жизнь, — прошептала Яна, чувствуя, как снова подступает безумие, с которым ни один из них ничего не мог поделать. — Но я знаю так мало слов, чтобы сказать об этом...
— Лучше покажи.
Он сказал это без малейшего намёка на скабрезность и без всякого юмора. И в его глазах тоже отражалось то безумие.
Огонь, зажжённый от одной искры, горел в их душах, то сжимаясь до размеров маленького тёплого камелька, то разгораясь до жара кузнечного горна. Для них обоих всё было кристально ясно.
Они — дети этого огня. Никуда им друг от друга уже не деться.
Он снова выпил, и наслаждался покоем: жена не рисковала надоедать ему, находящемуся во власти вина, своими нотациями.
Разумеется, он уведомил её о жалобе. Разумеется, были гневные вопли и требование "поставить этих наглых простолюдинов на место". Разумеется, он выпил достаточно, чтобы как следует рявкнуть на супругу и посоветовать ей вести себя, как подобает знатной даме, а не торговке рыбой. На том семейная сцена себя исчерпала: оскорблённая в лучших чувствах жена, не желая нарываться на рукоприкладство, немедленно удалилась к себе в комнату. Страдать.
Ничего, ей полезно. Некоторое количество страдания в глуши должно пойти ей на пользу.
В конце концов, он терпел слишком долго. Не из любви — какая может быть любовь к злобной стерве? — но из уважения к её во всех отношениях достойной матушке.
Мелькнула мысль: а может, отправить старшую к бабушке? Через десять дней должен быть караван в Лоян, отправить девчонку с подобающим сопровождением, пока не заразилась неутолимой злобой. Малышка Юй — тихая книжная девочка, способная часами читать или упражняться в каллиграфии. Она почти не общается с матерью и сестрой, и за неё сотник Цзян был спокоен. А вот старшую нужно спасать, если ещё не поздно.
Крик и ругань вспороли тишину, словно разбойник, потрошащий тюк с товарами. Прислушавшись, сотник с крайним неудовольствием узнал, помимо голоса своей благоверной, писклявый голосок старшей дочери.
— Ведьма! — вопила девчонка. — Все говорят, что ты ворожишь, забирая себе удачу от других людей. Но чтобы у меня... Колдунья! Я отцу расскажу!..
— Как ты смеешь повышать на мать голос, мерзавка?!!
— Смею! Мне шестнадцать, а я не замужем, и всё из-за тебя!
Вместо ответа раздались звуки пощёчин и визг: мать принялась учить потерявшее берега детище дочерней почтительности.
Так. Это непотребство нужно пресечь, и немедля.
Он ворвался в комнату жены воистину вовремя: та уже вцепилась дочери в волосы и тыкала её носом в ковёр. Дочка уже не визжала, а тихо скулила, не смея утереться.
— Будешь знать, как тявкать на мать, негодяйка, будешь знать! — приговаривала жена, уже почти не скрывая злобного удовольствия от происходящего. Её улыбка и нездоровый блеск глаз очень не понравились сотнику: видимо, мастер Ли был прав — безнаказанность порождает в итоге преступление, и ждать этого уже недолго.
— А ну тихо! — рявкнул муж и отец. — Оставь её!
— Но она...
— Оставь, я приказываю!
— Слушаюсь, господин, — жена с явным неудовольствием отпустила воющую дочку и поклонилась.
— Простите, отец! — всхлипывала девчонка. Из её носа текла кровь. — Простите!
— Ты! — ощерился сотник. — Вели служанкам собрать твои вещи, с первым же караваном отправляешься к госпоже Фэй Ян! Нечего тебе тут делать!
— Отец! — дочь аж задохнулась от радости и, забыв обо всём, упала ему в ноги. — Спасибо, спасибо! Вы лучший отец на свете! Спасибо!
Вскочила, и, утираясь на ходу, вылетела из комнаты. Мгновение спустя донёсся её радостно-повелительный голос — отдавала распоряжения служанкам.
— А с тобой будет особый разговор, — прорычал сотник, не скрывая от разлюбезной жёнушки своей ярости. — Твои выходки стоили немало тех самых денег, которыми ты меня без конца попрекаешь. Твои заносчивость и глупость стоили мне пяти мест службы, и каждое было дальше от столиц, чем предыдущее. Но ты, курица безмозглая, винила в этом кого угодно, только не себя!
— Это были твои упущения! — взвилась жена. — Кто же виноват, что ни в одном из мест твоей службы не находилось нам ровни? Мог бы и похлопотать, а твой дядя мог бы и расстараться!
— Нужно уметь достойно жить в любом окружении! — окончательно разъярился сотник. — В любом! Да, твоя мать — очень знатного рода, но тебе никогда не давала покоя мысль, что твой отец — всего лишь купец, внезапно разбогатевший на поставках ко двору хуанди! Ты и ведёшь себя, как... как вздорная купчиха!
— Кто? Я?!! — жена задохнулась от ярости. — Да моя мать... она происходит по прямой линии от первого императора Суй! Да я знатнее самой императрицы — дочери купца и моей дальней родственницы из боковой ветви семьи Ян! Да ты... Как ты смеешь так оскорблять меня, младший сын обнищавшего гуна?!
В первый миг сотник Цзян собирался ответить жёнушке, что знатность, как выясняется — не залог достойного поведения. А во второй — осознал, что именно ляпнула эта дура.
"Да я знатнее самой императрицы!.."
Видимо, эта мысль не первый год прочно сидела в её красивой головке, но только сейчас, в пылу ссоры, была высказана вслух. Так вот почему... Но не это самое страшное. Жена могла сколько угодно интриговать против других женщин, оскорблять их своим недостойным поведением, теряя лицо и позоря семью, но это уже не просто выходка. Это — прямое оскорбление императрицы, носящей титул хуанди! Если идиотка хоть раз, хоть кому-нибудь, это сболтнёт, тут уже не ссылкой в пограничную крепостицу пахнет. За подобное преступление ответит вся семья! И дура, ляпающая языком такие вещи. И муж дуры — за то, что не уследил за собственной женой. И даже её родители — за то, что дуру родили и не воспитали. А дочерям предстоит нищая беспросветная жизнь в какой-нибудь отдалённой дыре, без малейшей надежды выйти замуж. Если, конечно, их вообще пощадят.
— Замолчи! — он понизил голос, но ярость и страх, охватившие его, всё равно прорвались, заставив жену вздрогнуть. — Замолчи, дура! Ты хоть соображаешь, что несёшь? Хочешь беду на наш дом накликать?.. Если ты, тварь пустоголовая, ещё хоть раз кому-нибудь ляпнешь о своей знатности, я же тебя сам своей рукой удавлю! Себя не жалко, хоть бы детей пожалела!
— А что я такого сказала? Ведь это же правда!
Дело оказалось хуже, чем он думал...
— Правда? — взъярился он, ударив её наотмашь. — Единственная правда в этом доме — моя воля! Ясно тебе? Ясно?!!
За всю совместную жизнь он всего лишь дал жене пару пощёчин. Но сейчас, трясясь от злобы и страха, лупил её, как провинившуюся рабыню... Он-то всегда думал, что доставшаяся ему в жёны дамочка хотя бы отдаёт себе отчёт, что делает. Как выяснилось — нет. Она даже не понимает, что можно говорить, а чего нельзя. Так стоит ли ей дальше жить? Помнится, смутная мысль стравить её с женой мастера Ли, несмотря на всю фантастичность, всё-таки мелькала. Но и попросту забить жену насмерть, воспользовавшись своим правом, было нельзя. Несмываемое пятно на нём, на дочерях. Развестись с ней? Раньше это было невозможно из-за влияния её отца. Сейчас — только выгони её с разводным письмом, тут же начнёт ляпать языком направо и налево... Нет. Действовать нужно тоньше. Намного тоньше, чем привыкла знать из числа тоба. По-ханьски.
Пинком отшвырнув воющую от ужаса женщину в угол, сотник едва заставил себя остановиться. Причиной тому был вовсе не измочаленный вид жёнушки, а трезвый расчёт.
