Стальная роза. Общий файл

Поскольку сейчас мы с мужем переживаем далеко не самые лучшие в смысле финансов времена, буду благодарна за любую помощь. Увы, такова наша селяви... :) У нас поменялся номер карты — у старой заканчивается срок действия, её счёт скоро будет закрыт. Кошелёк Яндекс-деньги: 410012852043318 Номер карточки сбербанка: 2202200347078584 — Елена Валериевна Спесивцева. По рекомендации зарубежных читателей завели киви +79637296723 Заранее спасибо!

Номер карточки сбербанка: 5469400013007310 — Елена Валериевна Спесивцева.

По рекомендации зарубежных читателей завели paypal vredina999666q@gmail.com

и киви +79637296723

Поскольку сейчас мы с мужем переживаем далеко не самые лучшие в смысле финансов времена, буду благодарна за любую помощь.

Заранее спасибо!

Стальная роза (рабочее название).

Глава 1. Убийца.

— Яна, ты ещё дома?

Он до сих пор произносит её имя как "Яана". Старый упрямый козёл.

— Да, дядя Юри. Билеты у меня на завтра.

— Я заеду к тебе. Помянем сестру...

— Заезжай. Жду.

Голос блеклый, выцветший, словно старый протёртый ковёр.

Он не знает.

Он заедет, чтобы довершить начатое. Что он там радостно сообщал умирающему отцу? "Порежу твоё отродье и её выбл*дка", не так ли?

Впервые в жизни, а не в детективном романе, она тщательно спланировала убийство.

Почему-то ей совсем не было страшно. Да, это, как ни крути, родной дядюшка. Да, из своих сорока пяти он двадцать пять лет посвятил накачиванию мускулов и накоплению ненависти. Ни дома — квартира давно в залоге — ни семьи. Типичная судьба клинического неудачника, подавшегося, в довершение картины, в нацисты. Да, если он хоть на секунду заподозрит племянницу в нехороших намерениях, то убьёт с одного удара. Но...

Она не могла поступить иначе. Просто не имела права.

"Приезжай, дядюшка. Приезжай. Ты умрёшь быстро и относительно безболезненно. Даже быстрее и безболезненнее, чем убитая тобой мама. А жаль. Ты должен умирать медленно и страшно. Как умирал папа. Жаль, ты не успеешь понять, за что подохнешь, но иначе я не смогу... отомстить".

Она старалась не думать о том, что окончательно свихнувшийся дядюшка приехал довершить "очищение" семьи от ненавистных его сердцу полукровок. От неё и её сына. Да уж. Если у крепкого здорового мужика в графе "жуткий враг, немедленно уничтожить" числятся женщина и десятилетний пацанёнок, это много о нём говорит.

Если бы ей просто рассказали, пусть даже с подробностями и доказательствами вины, она бы поверила, но вряд ли стала бы строить планы мести. Не в её характере это было. Но та видеозапись... Одно дело просто знать о факте, и совсем другое — точно знать, что и как происходило.

Дёрнул же её чёрт подарить родителям систему видеонаблюдения, когда они переехали в отремонтированный бабушкин домик. А заодно подключить эту систему к онлайн-сервису, хотя об этом кроме неё знал только папа. Что ж, нельзя сказать, что подарок был бесполезен. Два года назад с его помощью поймали воришку. Сейчас... Сейчас, если есть на свете хоть какая-то справедливость, будет покаран убийца.

Главное — хорошо сыграть свою роль.

Она поймала себя на том, что вертит в руках кокетливый белый айфон. Положила его на стол и почему-то посмотрела на ни в чём не повинный аппарат как на врага. Этот телефон придётся или оставить в квартире, или выбросить в ближайший мусорный бак, предварительно вынув симку и уничтожив все данные. В сумке лежит выключенный до поры до времени аппарат поскромнее, с "чистым" номером, купленным на днях в маленьком придорожном магазинчике. Квартира продана, ключи уже у новых хозяев, завтра крайний срок выезда. И билеты на самолёт куплены. Вот только... только одно дело осталось.

Ванечка не спит. Он получил строжайший приказ запереться в своей комнате и не открывать никому, кроме мамы... Малыш тоже знает. Случайно увидел кусочек записи, и...

"Я убью его! Мама, я его убью! За дедушку и бабушку!.."

Любую мать привели бы в ужас слова десятилетнего ребёнка, говорившего с яростью взрослого. Любую. Но не её.

"Нет, Ванюша, — сказала она, дивясь своему спокойствию. — Не "ты", а "мы"... Мы его убьём".

Это было безумие. Холодное и расчётливое.

Решение было принято именно тогда. Случилось то, что в уголовном кодексе именуется "сговором двух или более лиц с целью совершения преступления": мать и сын, едва оправившись от горя, сочинили план мести и продумали несколько путей бегства. Банда, к которой прибился дядюшка Юри, не спустит смерти подельника, особенно если объекты мщения — женщина и мальчишка. Да и на взрослого мужика меньше, чем впятером на одного, не полезут, несмотря на полнейшую индульгенцию так называемых властей. Так что тщательное изучение расписаний всех видов транспорта заняло весь вчерашний день. А сегодняшний был посвящён химическим изысканиям.

Если женщина задумала убийство, она вряд ли выберет нож. Разве что в пылу дикой ссоры ударит простым кухонным хлеборезом. Но и то чересчур велики шансы самой быть зарезанной, слишком неравны силы. Пистолет? Этого добра на чёрном рынке сейчас полно, и деньги есть. Но — сликом шумный инструмент. Дядюшка ведь наверняка не один припрётся, оставит дружков внизу, дожидаться финала семейной драмы. На звук выстрела они всей толпой наверх ломанутся, а планы на ближайшее будущее у неё были несколько иными. Главное, чтобы Ваня не пострадал, а там видно будет. Оставалось только одно оружие, которое слабые женщины с разной степенью успешности использовали уже не первое тысячелетие.

Яд.

Ау, синьора Тофана!..

При наличии мало-мальских познаний в химии, бескрайнего интернета, магазина химреактивов и кухни с хорошей вытяжкой, состряпать ложечку ядовитых белых кристаллов не составило большого труда. А после дядюшкиного звонка она не поленилась сходить в ближайший супермаркет и купить кило печенья, которое вот уже полчаса разит на всю кухню миндалем. А уж лицедейству женщину, пять лет державшую на плаву фирму, доставшуюся от покойного мужа, учить было не надо. Без этого умения ни товар не сбыть, ни отчёта в налоговую не сдать. Правда, никогда ещё не была так высока ставка. Это не штрафом рисковать, а головой. Добро бы только своей, ведь и сына под удар подставляет.

Дядюшка должен увидеть убитую горем женщину, желающую только одного — поскорее уехать к родне в Эстонию. Если ради этого нужно будет поплакаться ему в жилетку — она поплачется. Даже продемонстрирует билеты и попросит проводить в аэропорт. Надо будет — при нём позвонит тётке Лейде в Тарту. Мол, скоро приедем, жди. Иными словами, она сыграет роль ничего не подозревающей жертвы.

Она будет вести себя точь в точь как... как мама в тот день. А дядюшка Юри очень любит кофе. Без сливок, с сахаром.

Интересно, он у всех, кого убил, кофейничал?..

Вряд ли она успеет это выяснить. В последние секунды жизни ему будет немного не до разговоров о грехах и воздаянии.

Под окном негромко протарахтел и тут же умолк двигатель, хлопнули дверцы.

Яна осторожно выглянула из-за занавески. Козырёк подъезда закрывал обзор, да и темнота кругом. Но падающий из окна первого этажа свет выхватил знакомую блеклую физиономию.

Явился, не запылился. С кем-то разговаривает, а с кем — не видно. Это плохо. Если его дружки останутся у подъезда, выйти незаметно не получится. Сколько их? Двое, трое?.. Что ж, придётся действовать по обстановке.

Ввяжемся, а там посмотрим, как говорил один корсиканец.

"Господи, я не прошу твоего благословения. Это было бы кощунством. Об одном молю: не мешай..."

"М-да. Актёрские способности — это наша фамильная черта".

Дядюшка Юри тоже играл. И как играл! Сам Станиславский не выкрикнул бы свою бессмертную реплику, глядя на это бесцветное лицо, хранившее скорбную мину. А голос-то, голос! Ну, ни дать, ни взять, крутой мужик едва сдерживается, чтобы не уронить скупую слезу. Любимая сестра убита, её, пусть и нелюбимый, но достойный супруг — тоже... И ведь ни разу не переиграл, всё выглядело вполне естественно... для нормального человека. Бедная сиротка Яна не отставала от дяди. Тихий голос, скупые слова, иногда невпопад. Вид растерянный... нет, скорее, потерянный. Слёзы уже выплаканы, остались только глухая боль и невероятная усталость.

— Что собираешься делать? — поинтересовался дядя. — Я слышал, ты продала квартиру.

— Да, — Яна вздохнула. — Тётя Лейде говорила, у них там цены на недвижимость меньше, можно купить хорошую квартиру, и ещё останется на жизнь, пока работу найду.

— С работой там не так уж и благополучно. Кризис... Хотя, говорят, специалисты твоего профиля востребованы в Англии. Гражданство ты получишь легко, а там свободный выезд в Европу. Тебе бы стоило записаться на языковые курсы. Твой эстонский ужасен.

— Да, дядя Юри. Наверное, так и сделаю. Я... давно ни с кем не говорила по-эстонски.

Яна ничем себя не выдала. Ни жестом, ни взглядом, ни интонацией.

Эстонский паспорт у неё уже года три как имелся. Законы Украины запрещали иметь двойное гражданство, но уведомлять государство о втором паспорте сотни тысяч граждан почему-то не торопились. Не стала исключением и Яна. Но вот дядюшке, как и государству Украина, об этом знать было ни к чему.

Если её план завершится успехом, то разыскивать за убийство будут гражданку Украины Яну Рудневу с сыном Иваном. Тоже Рудневым. А границу пересечёт гражданка Эстонии Яана Синиярве, с сыном Яном. Тоже Синиярве. Оформиться на девичью фамилию матери стоило нервов и денег, но эстонский паспорт здорово помогал при закупке оборудования из Германии, а сейчас поможет в более серьёзном деле... Если второй паспорт и не собьёт сыск со следа, то по крайней мере отсрочит неприятности, пока они там догадаются, что к чему. Нужно время, чтобы успеть устроить Ванечку. И вовсе не обязательно у добродушной тётушки Лейде в Тарту. Есть и другие варианты. Позаботиться о сыне. Это — главное, остальное — такие мелочи...

— Так и продала квартиру, с обстановкой?

— Не тащить же всё это в самолёт. Перевозка обойдётся дороже, чем купить новое на месте.

— Ты права... Могу я закурить?

— Да, дядя Юри. Только окно открой, пожалуйста.

Доставая пачку сигарет, дядюшка выложил на стол ключи и дешёвый телефончик-звонилку. Ключи были явно не от дверного замка. Скорее, от машины. Ну, да, и брелок в виде логотипа "Ауди". Значит, не слишком доверяет дружкам. Это хорошо. А вот телефон на столе и демонстративное курение у окна — это плохо. Даёт им знак быть наготове.

Всё. Пора.

— Нам в аэропорт рано утром, — тихо проговорила Яна. — Я всё равно не усну. Может, выпьем по чашечке кофе?

— Не откажусь, — последовал ответ. Вполне ожидаемый, надо сказать.

— Тебе со сливками?

— Нет. Чёрный, с сахаром, если можно.

Момент истины.

Даже в глазах потемнело, когда она поднялась со стула. Будто от неимоверной усталости или волнения.

Не дай бог задрожат руки...

Не задрожали. Хотя, в самый последний момент её уколола ледяная игла страха. "Мамочки, что же это я?.."

Но пока мозг паниковал, руки уже сделали дело. А запах и так был надёжно замаскирован амбре, распространяемым горкой печенья в вазочке. Теперь только подать кофе, не перепутав чашечки.

А было бы нелепо, согласитесь...

Но свою порцию нужно выпить, чинно, не торопясь, чтобы этот выродок ничего не заподозрил.

Кофейную горечь она почти не почувствовала, все силы и все помыслы направив на самоконтроль. Не выдать ни тревогу, ни обжигающую радость, когда дядюшка не церемонясь выхлебал свою порцию одним глотком и загрыз миндальной печенькой.

— Если думаешь вывезти деньги наличными, я помогу, — сказал он, работая челюстями. — У меня хорошие знакомые на тамож...

"Как быстро! Ведь это же цианид, конечно, он действует быстро!"

Дядюшка, что вполне естественно, резонно заподозрил неладное. Любой бы на его месте догадался, что что-то не так. Его блеклое, невыразительное лицо исказилось жуткой гримасой — ненависть пополам с ужасом, густо замешанные на понимании. Он догадался не только о том, что произошло, но и о том, почему это произошло. Но поделать уже ничего не мог. Как и что-либо сказать.

Доза оказалась, что называется, лошадиной, а агония — короткой. Но он ещё успел увидеть выражение злого торжества на блеклом — почти что визитная карточка их семейства — лице племянницы. Она знала. Знала — и первой нанесла удар... "Несправедливо! Это она должна была сдохнуть, а не я!"

С этой мыслью, полностью отразившей его жизненные принципы, он и покинул юдоль земную.

— Крррыса! — зашипела Яна, когда дядюшка перестал дёргаться на полу. — Сдох наконец!

Итак, первое — телефон и ключи. В сумочку их. Теперь — Ваня.

Она тихо поскреблась в дверь комнаты.

— Ванюша, открой, это я!

Дверь беззвучно открылась. Лицо сына в полутьме коридорчика казалось сплошным белым пятном.

— Что? Всё уже? — зашептал он.

— Да. Уходим.

— А там внизу ещё двое.

— Знаю. Мы их... обманем.

— Как?

— Придумаю что-нибудь. Сумки готовы?

Два рюкзака и дорожная сумка были готовы давно, и Яна загодя спрятала их в комнате сына. Теперь только подхватить их и...

И — что? У подъезда торчат два обормота, явившиеся за компанию с ныне покойным дядюшкой. Даже если они и не знают её в лицо, то на женщину с мальчиком, нагруженную сумками как в дальнюю дорогу, точно обратят внимание. А там заметят и фамильное сходство. Нет, внаглую проскочить не получится. Подвал? У неё есть ключ от решётки, на случай, если у кого-то выше или ниже по стояку трубу прорвёт, так перекрыть вентиль, не дожидаясь прихода сантехника. И через подвал теоретически можно попасть в соседние подъезды. На практике это возможно при наличии ключей от других решёток, а с этим туговато... Заманить их в квартиру и запереть дверь? Из окна высигнут, третий этаж всего, и подъездный козырёк к их услугам.

Стоп.

Заманить в квартиру — вообще-то неплохая идея.

Яна вынула из поясной сумочки с мелочью свою добычу — ключи от машины и дядюшкин телефон. И очень нехорошо улыбнулась.

"Для начала сделаю вот так, — подумала она, зажигая свет в гостиной и погасив лампу на кухне, где уже пополз пока ещё слабенький запашок выгребной ямы. — И дверь прикрою, чтобы не сразу с порога углядели. Теперь можно уходить".

Уходить... Сердце больно защемило. В этой скромной "трёшке" они с Димой играли свадьбу, сюда принесли новорожденного сына, вон там в гостиной Ваня сделал свои первые шаги... и там же пять лет спустя стоял большой гроб — от инфаркта, как выяснилось, не застрахованы даже тридцатилетние.

В этом доме она пережила и самые счастливые, и самые страшные минуты. Но связь с ним она начала рвать, когда приняла окончательное решение и набрала номер знакомого риэлтора — чтобы нашёл покупателя побыстрее. А напоследок и вовсе осквернила дом убийством. Вот будет новым хозяевам "подарочек", нечего сказать.

Прочь отсюда. Не оглядываясь. Не закрывая дверь на ключ. Этот дом ещё сослужит им с сыном последнюю службу.

Подвальную решётку даже открывать не пришлось: сантехник как обычно поленился её запереть. Только старый навесной замок грозно свисал с металлической петли. Если смотреть от входной двери, казалось, что решётка закрыта. Ещё один плюс — петли не скрипели. Причину этого выяснять совершенно не хотелось, Яне важен был результат. Но ещё важнее было наличие или отсутствие сигнала сотовой сети. Дядюшкина мобилка старенькая, потрёпанная. Может оказаться как неубиваемым аппаратом фантастической надёжности, так и редкостным хламом... Но нет, сигнал аппаратик исправно ловил даже в подвале.

О звонке не могло быть и речи. Только СМС. Но... на какой номер? В памяти телефона их штук двадцать. В журнале последних звонков — за сегодня четыре исходящих, один из которых на её собственный номер, и два входящих. Тут не понять, на какой из них слать сообщение. Вот об этом Яна сгоряча не подумала. Что ж, придётся отправлять СМС сразу на все, всё равно терять нечего. У неё будет всего секунд десять-пятнадцать, чтобы добраться до дядюшкиной машины, и ещё меньше, чтобы завести мотор и выехать со двора.

Впрочем, отправлять сообщения на кучу номеров так и не пришлось. Дядюшка, земля ему стекловатой, с чисто эстонским буквоедством предусмотрел эту мелочь: в "черновиках" хранилось составленное пару часов назад СМС. Текст коротенький: "Поднимайтесь наверх". И номер, загодя вписанный в поле "Получатель". Только одну клавишу ткнуть и осталось. Почему бы и не ткнуть, раз дядя заранее позаботился не трудить пальцы, которые вполне могли быть в крови?

За железной дверью подъезда тихо тренькнул телефон. Потом кто-то кому-то сказал: "Пошли, Юрик зовёт". Щёлкнул кодовый замок — что ж ему не щёлкнуть, когда код годами не меняется, и соответствующие кнопки протёрты до основания — и те самые два обормота затопали по лестнице. Третий этаж — не девятый, лифт ни к чему. Но лишь когда сверху послишался тихий щелчок открывшейся двери, Яна подхватила рюкзак и сумку, и шёпотом скомандовала сыну:

— Вперёд!

Мелкий, вскинув на плечо свой рюкзачок, живо выскочил из-за подвальной решётки и помчался вверх. К выходу. К спасению.

"Десять... девять..."

Тихо открыть и так же тихо закрыть подъездную дверь...

"Восемь... семь, шесть, пять..."

Добежать до побитой жизнью "Ауди", притаившейся под высокой яблоней, попробовать открыть дверцу... Ключ не тот — но их на связке два. Второй подходит...

"Четыре... три... два..."

Открыть дверцу сзади, чтобы Ваня запрыгнул в салон, бросить сумки на сидение рядом с ним.

"Один... ноль!"

Мотор обиженно чихнул, но завёлся.

"Едем!"

Краем глаза она заметила, что на кухне зажёгся свет. Но они с малышом успели. Успели!

Прочь отсюда!

Выскочившая во двор парочка дядюшкиных подельников увидела только задний бампер отъезжающей машины.

— Ма! Мама! — звонко выкрикнул Ваня, наблюдавший через заднее стекло, нет ли погони. — Вон они! Руками машут, орут!.. Ма, мы их обманули!.. Ма, они по телефону звонят! Надо тот выбросить, с которого ты СМСку им послала, или батарейку из него вытащить!

— Займись, — Яна, бросив ему аппаратик, почувствовала себя уязвлённой: десятилетний сын и то сообразительнее, могла бы ещё в подвале о мобилке позаботиться.

Машину, впрочем, тоже нужно будет бросить, и очень скоро. Потом, возможно, довольно долго придётся идти пешком. А там и такси поймать можно. Никто не удивится скромной неполной семье с сумками, едущей на вокзал. На самую позднюю электричку они ещё успеют.

Главное — выскочить сейчас из города. Банда, к которой примкнул дядюшка, гордо именующая себя "батальоном", не упустит возможности поохотиться на человека, если нет опасности схлопотать пулю в лоб.

А на колёса уже наматывалась светло-серая лента полупустого позднего проспекта...

Закончилась одна жизнь. Начинается новая.

— Добрый вечер! Как мне к вам обращаться?

— Яна.

— Яна, где вы находитесь?

— На углу Гагарина и Одесской, остановка в сторону аэропорта.

— Вы едете...

— ...в аэропорт.

— На какое время вам нужна машина?

— Минут через пятнадцать-двадцать. Я не спешу.

— Хорошо, Яна. Ждите, мы перезвоним вам, как только машина будет на месте. Спасибо, что обратились к нам!

"Замечательный след. Не ниточка даже — толстенный канат. Вот пусть дядюшкины дружки, сколько бы их ни было, за этот канат и хватаются. Спасибо за телефончик ему — за то, что предоставил такой ценный трофей — и Ване — за то, что догадался его не выбрасывать вслед за моим айфоном. Второй раз выручает, и последний".

Звонила она, разумеется, не с остановки, а из машины, припаркованной напротив заборчика небольшого рынка. Улица не то, чтобы совсем тихая, но поздним вечером там лучше авто не оставлять без присмотра. Вроде бы оживлённый проспект в двух шагах, а на деле именно в таких местах лучше по темноте в одиночестве не прогуливаться.

Вот здесь она и бросит трофейную машину. Даже с ключом в замке зажигания и неплотно прикрытой дверцей. Если охотники до чужого добра не полные идиоты, они такого случая не пропустят. А если они не успеют добраться до бесхозной машинки, тоже не беда. К тому времени вся дядина компашка будет искать её в аэропорту. Злостную "сепаратистку и террористку", отравившую великого героя эстонской нации. Что ж, если они додумались ляпнуть это милиции, то розыски вряд ли будут такими уж тщательными, как если бы искали банальную отравительницу. В здешней милиции дураков нет — вешать на свой горб "политическое", для такого помойного дела есть и более грязные руки.

А она за это время покинет город единственным безопасным для неё путём: пригородной электричкой. Лишь бы выехать за пределы окружной, уставленной блокпостами. В принципе, можно было бы двинуть и по трассе, на любом автобусе, но в том-то и дело, что на блокпостах пассажиров высаживают и обыскивают. Не хватало ещё, чтобы купленные на деньги от продажи квартиры ценности достались какому-то грабителю с большой дороги. И без того заметно потеряла в деньгах, как из-за скорости продажи, так и из-за нежелания продавать за безналичный расчёт по требованию новейшего законодательства. Тогда она не увидела бы ни квартиры, ни денег: обналичить средства со счёта сейчас практически нереально, на валюту жесточайший и мизерный лимит. Часть сразу получила сертифицированными банковскими слитками, часть валютой, которую тоже потратила на драгоценности, оставив немножко на дорогу. Потому её рюкзак при своих небольших габаритах достаточно тяжёл. И потому лучше ехать электричкой, которой пользуются контрабандисты. Там наверняка не досматривают личные вещи. Та электричка поедет только утром. Но в нужном направлении обшарпанные составы ходят каждые полчаса. А уж переждать одну ночь на одной из станций — не такая большая проблема.

Впрочем, если кое-кто поднимет документы за последние две недели и выяснит, что "дичь" при немаленьких деньгах — Яна ведь не только квартиру экстренно продала, но и фирму — охотиться на неё начнут всерьёз. Такую сказку сочинят, что хоть в Интерпол запрос подавай. А на хладный труп потом подкинут пару гранатомётов: типа, она учинила вооружённое сопротивление... Вот тут и должен пригодиться эстонский паспорт. Другая фамилия — другой человек.

Это Яна додумывала, на ходу вынимая батарейку из дядиного телефончика. Хорошо. Если действовать чётко, без шараханий, то она не растратит свою фору по времени на глупости. Она сделала всё возможное, чтобы главной версией любого следователя было не спланированное заранее убийство, совершённое в пылу гнева. В таком случае убийца, особенно женщина, как правило мечется в истерике, пытаясь как можно скорее убежать. Есть билеты на самолёт — значит, самолётом. Но когда эта версия рассыплется, начнут отрабатывать запланированное убийство. И перекрывать все пути возможного отхода. Хотя и в этом случае у Яны оставались как минимум два варианта выхода из города, но оба варианта предусматривали долгую пешую прогулку огородами и лесопосадками. Выдержит ли Ваня, сугубо городской ребёнок?

Телефон полетел в ливневый сток. Теперь нужно перейти через широченный проспект, где сесть в частное такси. Они там на углу по вечерам гнездятся в ожидании клиентов.

Когда — а она не сомневалась, что преследователи выйдут на её звонок в таксопарк — сюда приедут по её душу, она должна быть как можно дальше от этого перекрёстка.

Таксист — средних лет азиат — окинул пассажирку внимательным взглядом, прикидывая толщину её кошелька.

— Куда едем? — спросил он.

— На вокза-ал, пожалуйста, — ответила Яна, имитируя протяжный эстонский акцент.

Водитель невозмутимо кивнул и назвал сумму. Заломил, конечно, но дамочка не производила впечатление необеспеченной. Хотя и поморщилась. Большая дорожная сумка, набитая вещами, была отправлена в багажник, а пассажирка с сыном расположилась на заднем сидении в обнимку с рюкзачками...

Вот и хорошо, что их принимают за гостей из Прибалтики. Меньше будет вопросов... Странно, конечно: здешние водители как правило местные, а этот откуда взялся? Вьетнамец, что ли? Может быть, но слишком правильно говорит по-русски. Давно тут живёт?.. Всё может быть.

Скоро всё закончится. Скоро можно будет не бояться.

Убийство дяди словно сняло с неё некий древний запрет. Яна чувствовала себя очень странно. С одной стороны — как ни крути, а нарушение заповеди "не убий" налицо, и от этого никуда не деться. А с другой... Возникло ощущение развязанных рук. Теперь, если кому-то вздумается угрожать её сыну и ей самой, этому "кому-то" гарантированы как минимум неприятности со здоровьем. Ударит без раздумий, и, поскольку женщина, даже тренированная, слабее мужчины, то бить будет изо всех сил. По возможности — насмерть. Точка невозврата пройдена, запрет нарушен. А там уже "семь бед — один ответ".

Нутром она чуяла фальшь этих самоуспокоительных мыслей, а разумом понимала, что скорее всего поступит так, как подскажет не совесть, а инстинкт матери. Защищать ребёнка любой ценой.

Ребёнок, между прочим, не страдал столь глубоким самокопанием. Эта история, естественно, оставила след на его душе, но дети такие вещи переживают почему-то легче взрослых. Вон, достал новый телефончик, включил и играется. Через неделю-другую вряд ли вспомнит произошедшее, тогда как мать будет терзать себя всю оставшуюся жизнь.

Эх, дети, дети...

Под колёсами старенького "Дэу" громко зашуршало неровное покрытие набережной. Через Полтавский, конечно, было бы короче, но проезжая часть там узенькая, и молись, водитель, чтобы впереди не было трамвая. Иначе ехать придётся именно как в трамвае — медленно и с остановками. Недостаток набережной заключался в кривом асфальте, на котором за годы эксплуатации автомобили продавили по две колеи на полосу. А ближе к вокзалу машину начало потряхивать на выбоинах, причём скорости таксист не сбавлял. На почти пустой дороге — на встречке ни души — это всего лишь нервировало. Ничего, что потрясёт. Главное, чтобы быстро доехали.

Неспешно сворачивающий с моста грузовик не заметить было невозможно. Освещение, хоть и "эконом-класса", на набережной присутствовало, грузовик сиял фарами и габаритными огнями. Собственно, перед поворотом на тот же мост и такси должно было сбросить скорость, но... водитель всё с тем же невозмутимо-каменным лицом вдавил педаль газа чуть не в пол. Мотор взревел, и...

Яна всё поняла по презрительно-насмешливому взгляду узких тёмных глаз, отразившихся в зеркале заднего обзора.

Так на неё могла смотреть только смерть.

"Почему он не боится умереть?!!" — мысленно взвыла она, и, не говоря худого слова, сделала отчаянную попытку, перевесившись через спинку кресла, вцепиться в баранку.

И время превратилось сперва в кисель, а затем в густой прошлогодний мёд. Следующие две секунды растянулись для Яны в нескончаемый кошмар — кошмар безнадёжной борьбы с равнодушным существом, для которого, похоже, было совершенно безразлично, погибнет ли он вместе со своими жертвами.

Разумеется, ни до какой баранки она не дотянулась. Таксист одним движением отбросил её назад. Пытаясь удержаться, Яна вцепилась в его рубашку. Послышался треск ткани, почти не слышный на фоне ревущего мотора и отчаянно сигналящего грузовика. Что-то тоненько прозвенело. В руке женщины остался воротник и нечто податливое, но в то же время твёрдое. Словно металлическая цепочка.

И время тут же стартовало, как автогонщик, в полную мощь своего вечного мотора.

На долю секунды Яна поймала отражённый зеркалом взгляд водителя. Взгляд, в котором наконец проявился смертный ужас. Услышала крик сына, вцепившегося в неё мёртвой хваткой. Увидела мгновенно приблизившийся борт грузовика. Сжалась в комок, обнимая ребёнка и понимая, что всё закончилось, хоть и не так, как хотелось бы.

Удар.

И...

...и они с Ваней на полном ходу вывалились в густую желтоватую траву.

Под свет белого дня.

В звонкую тишину степи.

* * *

— Ключ! — крик метнулся под самый потолок. — Этот болван потерял ключ!

— Мне вернуть его, господин?

— Пошли кого-нибудь, кто поблизости. Перекопай эту степь, но найди мне ключ!

Глава 2. Там, где нас нет.

Удар о землю, что называется, вышиб из неё дух. Только и успела, что невероятным образом извернуться боком, выталкивая сына вверх. А следующим воспоминанием стала вода, текущая по лицу.

— Ма! Мама! — кое-как сфокусировав зрение, Яна увидела встревоженное лицо сына. И только потом заметила у него в руках пластиковую бутылочку с негазированной минералкой, которую, помнится, прихватила в дорогу. — Ты как?

— Н-не очень... — промычала она, поднимаясь и чувствуя тупую боль в левом плече. — Ты в порядке, малыш?

— Я — да. Я на тебя упал, — голос мелкого был почему-то виноватым.

— Где это мы?

— Не знаю... Трава кругом, и никого.

Да уж, сын прав: поинтересоваться своим местоположением не у кого. Степь какая-то. И ветер. Не то, чтобы очень сильный и холодный, а даже сквозь джинсовую курточку пробирает.

— На вот, намажься, — Ваня, оказывается, пока мама смотрела по сторонам и пыталась хоть что-то понять, покопался в её рюкзаке и распотрошил аптечку. Гель от ушибов — да, сейчас это самое то.

И только сейчас, протянув руку за тюбиком, Яна заметила, что до сих пор сжимает в кулаке обрывок рубашки того ...таксиста.

Значит, это не было кошмарным сном...

Кое-как расцепила сведенные, будто в судороге, пальцы, и в траву из скомканного куска ткани скользнула серебряная змейка. Искать её долго не пришлось: серебро было то ли новым, то ли хорошо начищенным. Что ж, обычная мужская цепочка-"бисмарк". Колечко, на котором держался карабин, порвалось и потерялось, видимо, ещё там, а сам карабин сиротливо болтался в ушке застёжки. На цепочке, поддетым на одно из звеньев, болтался довольно массивный и очень красивый кулон в виде круглой бляшки с двумя рельефными иероглифами, по одному на каждую сторону. И... он был ощутимо холодным. Сколько ни держала в ладонях, пытаясь согреть, всё напрасно.

— Может...

— Что, ма?

— Может, в нём всё дело, Вань? Ты ведь тоже помнишь, как машина летела в борт грузовика?

— Помню.

— Значит, и мне не показалось. Мы должны были разбиться, но выжили, и сидим в траве. Всё случилось после того, как я зацепила эту штуку, — Яна подбросила на ладони свой нежданный трофей. И сразу вспомнились расширенные от ужаса глаза водителя, когда он понял, что лишился... чего? Волшебного талисмана? Сверхтехнологического устройства по переносу хрен знает куда? — Только магических артефактов нам не хватало.

— Я не верю в сказки, — совсем по-взрослому хмыкнул Ваня.

— Тогда что это, Иван-царевич? — мать взмахом руки обвела пол-горизонта. — Пожалуйста, не говори, что мы умерли и попали в рай.

— В рай я тоже не верю. Дедушка говорил, что всё можно объяснить рационально, с научной точки зрения.

— Ты хочешь сказать...

— Да. Мы переместились в пространстве. Или во времени. Или и в том, и в другом. Я книжки читал, только там была фантастика, а мы на самом деле...

Что на самом деле, это и так было понятно. Непонятно было одно: что делать и как отсюда выбираться. Степь степью, но если сюда можно было войти, то, наверное, существовал способ выйти. Яна с некоторой надеждой посмотрела на серебряный кулон, и вдруг подумала: "Что если он настроен на определённый момент времени — на тот самый, за долю секунды до столкновения? Возвращение было бы ...очень насыщенным, хоть и недолгим". Если, конечно, верна именно эта теория. А если другая?

Проверять верность той или иной теории на практике почему-то не хотелось.

Время — лучший доктор. Но только в том случае, если оно у вас есть.

Понимая, что в такой неопределённой ситуации сидеть на одном месте и ждать милостей от природы суть большая глупость, Яна постаралась как можно скорее привести себя в порядок. Синяки и ссадины, полученные при падении, были щедро смазаны, для внутреннего употребления пошли таблетки антибиотика. Мелкий, естественно, скривился, таблетки глотать он не любил. Пришлось припугнуть: "А если мы на другой планете? Даже если и на Земле, то всё равно микробы тут нерусские. Так захотелось заболеть?" Болеть, как выяснилось, Ваня не любил ещё сильнее, чем глотать таблетки, потому дело пошло. Затем, после ревизии содержимого дорожной аптечки — порядок, всё необходимое оказалось на месте — Яна перетряхнула оба рюкзака. Сумка с одеждой осталась... там, где осталась. Ну и бог с ней. Главное при них. Нетбук, к сожалению, треснул и категорически отказался включаться. Не беда. Если тут есть мастерские по ремонту, отремонтируют. Если нет — можно будет хотя бы батарею на "банки" для фонарика разобрать. Хороший, кстати, туристический фонарик, с механической и солнечной подзарядкой, такие долго живут. Золото, драгоценности и кошелёк — на месте. Что им сделается-то... Бельё, пакет с бутербродами, вода, печенье, складной туристический нож с ложкой и вилкой. У сына в рюкзачке почти такой же набор, за исключением ценностей, естественно. Правда, его телефончик, в отличие от нетбука, выжил, и не грех было им воспользоваться для определения собственных координат.

Телефончик исправно включил приложение, но регистрироваться в сети и находить сигнал от спутников GPS отказался напрочь.

Сломался? Не похоже.

Может, скрытое повреждение?

Планшет, что удивительно, тоже уцелел. Исправно поймал запущенные для теста "синий зуб" и вайфай с телефона. Но и он, когда в него поставили сим-карту, тоже ничего не нашёл.

— Ну, точно, как в книжках, — восхитился мелкий. — Вот я читал одну, так там люди попали в сорок первый год, и...

— Не надо про сорок первый год, — Яну передёрнуло. — Нам только на войну попасть не хватало. И так от одной еле ушли.

— Хорошо, про сорок первый не буду. Я другую читал, там один айтишник попал в шестьдесят пятый, и у него тоже телефон не мог ничего найти. Так он там потом директором стал.

— Вань, — мать посмотрела на своего отпрыска с нехорошим подозрением. — И много ещё ты таких книжек читал?

— Много. Про самые разные времена, куда наши люди попадали.

— Значит, будешь у нас экспертом. И что нам теперь делать?

— Надо искать людей, ма. А то доедим бутерброды, и всё. А у людей можно будет еду купить.

"Мысль не просто здравая, а невероятно жизненная, — согласилась Яна, выключая электронику и складывая её обратно в рюкзак. — Сынок у меня умница".

— Вон там холм, — вслух сказала она. — Заберёмся на него и осмотримся. Оттуда дальше видно.

— А если не увидим ничего?

— Почему же — ничего? Увидим другой холм. И так пока не найдём людей или хотя бы дорогу.

Солнышко, между прочим, начало припекать, несмотря на прохладный ветер, что навело на мысли о скоротечности времени и отсутствии хоть какого-то укрытия на ночь. Палатки нет. Будь дело в лесу, они вдвоём изготовили бы шалаш. А в степи спасёт только юрта. Где-то тут поблизости наблюдаются материалы для её постройки, или, на худой конец, кочевники с готовыми переносными жилищами? Нет. Индейский вигвам тоже строить не из чего. Значит, сын стопроцентно прав: нужно выходить к людям. Соблюдая при этом разумную осторожность: тут вполне реально нарваться на рабовладельческое общество. Проблем тогда не оберёшься.

Многие знания — многие печали.

В истинности этого утверждения Яна убеждалась не один раз, и не только на личном опыте. И ещё добавляла от себя: многие думы — головная боль обеспечена. Сейчас её голова болела о том, как найти людей. Как, найдя людей, не вляпаться в неприятности. Как найти дорогу домой и как здесь прижиться, если поиски окажутся напрасными. Наконец, как уберечь сына от смертельных опасностей. Только за сутки Ваню дважды могли убить, и оба раза она отводила смерть. Один раз осознанно спланировав, второй раз совершенно случайно. Два раза ещё не закономерность, но уже повод насторожиться. Что если это не за ней, непутёвой, идёт охота, а за... Нет, только не за Ваней! Она не допустит, не допустит, защитит! Нет!

От одной мысли, что ребёнку может грозить какая-то неведомая опасность, Яна едва не впала в неконтролируемую панику. Спасла лишь привычка к самодисциплине. "А ну успокоилась, быстро! — мысленно прикрикнула она на саму себя. — Нашла время для истерики, курица мокрая! Лучше подумай, что ты умеешь делать руками и мозгами, чтобы, если что, Ваню прокормить, не то придётся работать другим местом." В самом деле, что она умеет? В принципе, не так уж и мало. В системах видеонаблюдения она разбирается на уровне специалиста высокого класса, что неудивительно: без малого десять лет работать, а последнюю пятилетку руководить фирмой по их установке и наладке... Загибаем первый палец. Кое-что понимает в компьютерах и сетях, без стыковки с ними полноценную систему не поставишь. Это уже два. Готовит вроде бы не отвратительно. Умение, полезное во все эпохи, и это три. Ну, а как насчёт защитить сына и себя от врагов? Всех ведь не заманишь на поздний кофе с цианидом, иногда и ножиком банально помахать надо. А вот тут уже сказалось специфическое воспитание, которое дал ей отец.

Отец...

"Не реветь!"

Это было помимо воли. Просто боль слишком свежая и слишком сильная.

Да, отец воспитывал единственную дочь очень уж нестандартно. Записал в спортивную спецшколу на лёгкую атлетику, и в результате к одиннадцатому классу Яна имела звание кандидата в мастера спорта по бегу на средние дистанции. Оборудовал во дворе их частного домика кузницу и ...творил истинные шедевры. Его железные цветы украшали донецкий сад кованых фигур, а на уникальные ворота и оконные решётки выстроилась километровая очередь заказчиков. Отец был несговорчив и привередлив в вопросе выбора декора. На памяти Яны не было ни одного случая, когда он безропотно согласился бы с эскизом заказчика. Выезжал на место, снимал мерку, присматривался к жильцам, и сотворял вещь, идеально отражавшую душу дома. Не всегда вещи получались добрыми, но это уже зависело не от мастера, а от самого заказчика и его семейства. Отец сам унаследовал ремесло от деда, тот от прадеда, и так далее, если верить семейной легенде, вплоть до конца Смутного времени, когда предок рода отошёл от сохи и выстроил кузню. Не отчаялся он, узнав, что жена уже не подарит ему другого ребёнка. Есть же дочь. Сама чему-то у него выучится, и, когда вырастет, своих детей научит. Или к нему приведёт учиться. Собственно, расчёт отца блестяще оправдался. Четырнадцатилетняя Яна буквально не вылезала из кузницы, творя свои маленькие шедеврики, которые раздаривала подружкам. К семнадцати она умела выковать любой тип клинка из журнала или каталога, правда, к оружию душа у неё не лежала. А в последнее время часто привозила к отцу внука, и мелкий даже начал помогать дедушке... Но это уже частности. Она умеет делать оружие, и это большой жирный плюс в репутацию, если здесь востребованы кузнецы и клинки. А то, что у наковальни будет работать женщина... Кстати, в очень средневековой Англии гвозди ковали не англичане, а англичанки, даже рисунки соответствующие сохранились. Причём всё это из-за какого-то суеверия, ну да бог им судья... Ах, да, отец ещё научил её метать в цель самые разнообразные предметы, от ножниц и авторучек до топора. Зачем? "Никогда не знаешь, что в жизни пригодится", — приговаривал он. До сих пор не пригодилось ни разу. Яна даже сомневалась, что сумеет повторить свои успехи на этом поприще, столько лет уже прошло. Правда, жить захочешь — не так раскорячишься. Надо будет, вспомнит и применит. Если найдётся чем. Кстати, покойный дядюшка знал об этом её умении, и именно потому она выбрала другой способ. Эта сволочь вполне могла ждать от неё вилку в глаз или что-то наподобие, и быть готовой отреагировать как положено. Потому тогда на столе не было даже зубочисток...

От невесёлых мыслей её то и дело отвлекал Иван. Мальчишка без конца выдвигал версии, куда их могло занести, одна другой краше. Под конец договорился даже до фэнтези с эльфами.

— Ма, а вдруг мы не к людям выйдем, а к эльфам?

— Эльфы... — хмыкнула Яна, стряхивая с себя наваждение тяжких дум. — Эльфы в лесу должны жить, а тут степь.

— Ну, тогда к оркам.

— Только их нам и не хватало. И вообще, ты же не веришь в сказки.

— Ну, это я так, фантазирую... Ой, ма, гляди, там дорога!

И правда, с вершины четвёртого по счёту холма открывался вид на неширокую долину, которую пересекала тонкая ниточка дороги. Грунтовой. Достаточно узкой, две телеги не разминутся, не съехав на обочину. Почему-то вспомнились слова папиного друга, посетившего Монголию: мол, если у нас не дороги, а направления, то там между пунктом "А" и пунктом "Б" попросту лежит степь. Езжай, как хочешь, хоть прямо, хоть зигзагами. И это в начале двадцать первого века. Здесь хотя бы направление обозначено — почти строго с юга на север. Теперь только дойти и попытаться понять, в каком направлении в последний раз по ней прошли или проехали люди. Это несложно, нужно всего лишь посмотреть, как следы накладываются друг на друга.

Впрочем... Вон там, на юге, поднимается облако пыли. Наверное, кто-то едет.

Теперь — наблюдение и осторожность.

— Я нашёл её, господин. Мой исполнитель видит её.

— Где она?

— В восемнадцати ли от форта.

— Она не должна дойти туда.

— Она туда не дойдёт, господин. Но по дороге идёт обоз. Она вполне успеет добежать до них, когда увидит...

— Я должен тебя учить, как поступать с обозами?

— Простите, господин, виноват.

— Мне нужен ключ. Остальное не имеет значения. Эта тварь и так уничтожила двоих наших, и до сих пор не наказана.

— Она будет наказана, господин.

Повозки. Тяжёлые. Запряжённые каким-то крупным рогатым скотом — Яна не смогла бы отличить быка от вола, хоть на картинке, хоть вживую. Просто никогда не интересовалась животноводством. Впрочем, сейчас это неважно. Флегматичные рогатые животинки двигались медленно. Даже на таком расстоянии возникало отчётливое ощущение тяжести, вдавливающей колёса повозок в неподатливую землю.

Кто эти люди? Откуда и куда едут? Зачем едут?

Чтобы не напрашиваться на лишние неприятности и не торчать у всех на виду, Яна сперва присела на корточки, а затем легла в траву, не прекращая наблюдать за медленно тянущимся обозом. Сын устроился рядышком. Переговаривались шёпотом, хотя на таком расстоянии услышать их не могли.

— Ма, смотри, на телегах сундуки и мешки.

— Да. А на других телегах вижу какие-то ящики. Переселенцы, что ли?

— Вон там дети на возах сидят. И женщины. А мужчины рядом идут. Точно, переселенцы.

Хорошо это, или плохо? С одной стороны, переселенцам позарез нужны лишние рабочие руки, а с другой эти самые руки они вполне могут посчитать полезным имуществом, найденным на дороге. Кто бы ни были эти люди, Яна даже отсюда видела, что отличается от них. Обозники, у кого можно было разглядеть непокрытые головы, все как один были черноволосы, тогда как её в школе в своё время "наградили" кличкой "Моль". Разумеется, не за яркую внешность. А ещё эти люди не отличались богатырским ростом... Азиаты?

Почему-то вспомнился взгляд того таксиста, или кто он там был на самом деле, и Яна поёжилась. Выстраивалась пока ещё смутная, но не очень приятная логическая цепочка. Таксист-азиат — весьма странный кулон с иероглифами — степь — обоз азиатов. Куда и во что, чёрт возьми, её затянуло? А главное — зачем?

Обоз шёл медленно, за полчаса он едва вытянулся из лощинки между двумя холмами в долину, которую пересекала дорога. Дальше на север до самого горизонта просматривалась почти плоская степь, покрытая вызолоченной солнцем травой. Вот туда переселенцы и направлялись. Что их заставило покинуть родину? Война? Голод? Приказ князя или монарха? Возможность обжить новые земли, когда старые уже перенаселены? Всё может быть, но тогда это скорее всего китайцы. Хотя, кто его знает...

Вот тут Яна поняла, насколько мало она знает об Азии. Можно сказать, практически ничего. О французском городе Реймсе у неё в памяти хранилось куда больше фактов, чем о том же Китае со времён Цинь Ши-хуанди по наши дни. А если взять соседние с Китаем страны, так вообще наблюдалась позорная пустота. Допустим, она подождёт, пока обоз поравняется с холмом, где они засели, и выйдет к этим людям. И что дальше? Чужеземка с экзотической внешностью, не знающая ни слова на местном языке и не имеющая понятия о местных же приличиях. Даже если повезёт, и их с Ваней не зачислят в "говорящие орудия", всё равно начинать придётся с нуля. С самых простых слов и понятий. С самой простой и грязной работы — вроде уборки хлева или подметания двора. Не говоря уже о том, что на экзотику кого-то из местных мужчин потянет в обязательном порядке, придётся либо покоряться, либо драться. А Ваня? Ему-то каково будет?

Вереницу невесёлых мыслей прервало странное ощущение. Они всё ещё лежали на вершине холма, наблюдая за обозом, и до сих пор гармонию природы нарушали редкие звуки, долетавшие со стороны переселенцев. Но сейчас вторглось что-то ещё. Вроде бы неслышное, но ощутимое... Ощутимое?

Да. Тело ощущало лёгкую вибрацию, исходившую от земли.

Что бы это могло значить?

Память давала только один возможный вариант: где-то, не слишком далеко, скачет конница.

Яне очень не понравилось сочетание слова "конница" со словом "степь". Ассоциации оно вызывало почему-то исключительно негативные.

Ещё несколько мгновений, и она поняла, почему. Ей, потомку цивилизации осёдлых пахарей и ремесленников, обозники были куда ближе и понятнее, чем кочевые племена той же Монголии. Или Дикого Поля, от которого натерпелись предки отца. Вполне возможно, что и эти люди тоже натерпелись, а потому наверняка выработали способ обороняться от набегов кочевников. Значит, если степняки не пройдут мимо — а вероятность этого не так уж и мала, если отряд у них небольшой — есть шанс добежать до обоза.

Но сперва...

Вибрация быстро усиливалась и уже перешла в едва слышный низкий дробный топот. Яна завертела головой в надежде высмотреть приближающихся всадников, и едва не выругалась вслух.

Всадники выскочили из-за холма, как чёртик из табакерки с сюрпризом. Все в типичном степном наряде, как его представляют по историческим фильмам: длинный тулуп, остроконечная шапка с меховой оторочкой, мешковатые штаны, заправленные в сапоги. Ну, и неизменные луки с колчанами, полными стрел, и щиты, подвешенные на спины. Причём, что интересно, обозники их видеть сейчас не могли, склон холма скрывал отряд. Нападение должно было стать внезапным.

— Ваня, — страх за сына начисто вышиб из неё парализующий страх за собственную жизнь. — Беги туда, на дорогу, к обозу. Предупреди их.

— Мама, я... — воспитанный городской мальчик всё прекрасно понимал, и отчаянно боялся, хоть и старался этого не показывать.

— Беги, скорее! — Яна не выдержала и закричала. — Зови на помощь!

— А ты?

— Я тебя догоню. Ты знаешь, как я бегаю. Ну, вперёд! Беги!!!

И он побежал, благо, этот склон холма был довольно пологим. Хорошо. Он предупредит обозников об опасности хотя бы своими криками и жестами, раз уж в наличии языковой барьер, а те за это защитят мальчишку. Что же до неё, то она либо догонит сына у самых повозок, либо побежит в сторону, отводя опасность от ребёнка.

"Сколько же их? Пятьдесят? Семьдесят? Нет, больше".

Она почему-то не могла оторвать взгляд от скачущих всадников, и, естественно, проморгала куда более интересное зрелище. На холме, который они с Ваней миновали перед этим, во весь невеликий рост стоял человек. Степняк. Пока Яна, замерев от потрясения, разглядывала его, человек насмешливо свистнул, и из высокой травы поднялся ...лежавший до того на боку невысокий конёк. Степняк одним красивым прыжком вспрыгнул в седло и не спеша направился...

Прямо к ней!

"Зараза..."

Какие уж тут раздумья? Некогда варианты прикидывать. Яна вскочила на ноги, вскинула на плечи рюкзак и помчалась по склону вниз, к дороге. Туда, куда бежал Ваня, уже вопивший и размахивавший руками. Оглядываться тоже было некогда, но почему-то она была уверена, что всадник прибавил ходу.

Обозники, завидев бегущего и орущего мальчишку, просто остановились. Они не видели опасности ни в нём, ни вообще где-либо. Но едва в их поле зрения попала бегущая Яна, а за ней замелькал некто, очень похожий на кочевника, реакция их стала немного предсказуемой. Если бы кочевник был один, он проехал бы себе мимо, никого не трогая. Но если он на глазах у более, чем сотни человек, путешествующих явно не безоружными, нагло гоняется за женщиной, значит, явился с компанией. А учитывая горький опыт прежних столкновений, численность компании наверняка сравнима с численностью переселенцев. Всех скопом, с женщинами и детьми... Пока под ногами шуршала суховатая трава, Яна бежала осторожно, боясь нарваться на норку или ямку и переломать ноги. Потому, когда она достигла дороги, всадник не только перевалил через гребень холма, но и преодолел добрую половину спуска. Оглянувшись, женщина хорошо разглядела его скалящееся в улыбке круглое узкоглазое лицо, выдубленное ветром и солнцем. И руки, снимавшие с луки седла бухту верёвки... Верёвки? Аркана!

И...

Тело вспомнило вколоченную спортивной спецшколой науку без подсказки разума.

До обоза хорошо если метров четыреста. А на такой дистанции можно не снижать скорость до самого финиша.

Высокий старт — набор скорости — держим темп и, главное, правильное дыхание.

Раз, два, три — вдох. Раз, два, три — выдох.

Вряд ли она сейчас показала бы хоть какой-то результат. И спорт давно заброшен, и рюкзак на плечах, и дорога отнюдь не идеальна. Не за результатом она гналась, а бежала от ...чего? Неважно. Кого собираются арканами ловить, тому лучше находиться от людей, их применяющих, как можно дальше. И точка.

Она помимо воли улыбнулась, увидев, что обозники, успевшие достать с телег щиты, луки со стрелами и что-то вроде арбалетов, расступились, пропуская Ваню, и снова сомкнули неровный строй за его спиной. А по топоту лошадки, явно перешедшей на галоп, и злобным выкрикам степняка, догадалась, что того постиг жесточайший облом. Он не ждал, что жертва сможет настолько повысить скорость передвижения, а приближаться к лучникам обоза в его ситуации было опасно. Пристрелят, и даже не извинятся. Поэтому последние десятки метров она преодолела без надрыва, классическим финишным усилием.

Воины расступились и перед ней. И точно так же, судя по звяканью железа, сомкнули ряды. А один из них, почти мальчишка, что-то застрекотал на совершенно непонятном языке и указал на вторую с головы обоза телегу. Точнее, под неё.

— Ма! Мама! Я тут! Давай сюда! — донеслось оттуда.

Сердце с отвычки выплясывало тарантеллу, лёгкие не желали успокаиваться, адреналин зашкаливал. Но это не помешало Яне оглядеться.

Там, куда она заскочила, не раздумывая, едва не на четвереньках, уже сидели несколько человек. Старая бабка с девочкой примерно Ваниного возраста и мальчишкой лет шести, и две девушки. Ну, помимо Вани, естественно. И все они, кроме её сына, судя по выражению лиц, находились в состоянии крайней степени ужаса. Того самого, когда точно знаешь, что ничего не можешь поделать с подступающей бедой.

А беда подступила. К степняку, так и не успевшему воспользоваться арканом, на подмогу пришла его вышеупомянутая компания.

Яна видела, как мужчинам, не имевшим ни доспехов, ни оружия, раздавали копья. Копий даже по её прикидкам было больше, чем мужчин.

И ещё... На неё стали коситься. И те, кто сидел с ней под одной телегой, и проходившие мимо копьеносцы. Мол, из-за тебя всё.

"Да. Из-за меня".

Это она поняла так отчётливо, будто снизошло некое откровение.

Охота велась не на Ивана, а на неё. А мальчик — так, бесплатный довесок, бонус к призу.

Теперь из-за неё могут погибнуть эти незнакомые люди, которые точно совершенно не при чём.

Стерва совесть вгрызлась в душу, терзая её в клочья.

Да, нельзя оставлять сына. Но точно так же нельзя трястись от страха под телегой. Шансов защитить Ваню при этом будет ноль. А если обозники победят, заслуженной наградой трусихе будет всеобщее презрение и злоба за погибших родных, которые наверняка появятся. А уж о судьбе сына в таком окружении можно будет слагать грустные песни.

"Может, я и дура, но сейчас мой долг — защитить Ваню. Любой ценой".

Яна шумно выдохнула. Решение принято.

— Ваня, — со странным спокойствием сказала она, всовывая ему в руки лямки своего рюкзака, который сбросила со спины, когда лезла под телегу. — Сынок, не потеряй его. Если что, там... Внизу моя сумка, чёрная с белой полосой. Этого тебе на всю жизнь хватит.

— Ма, ты что? — Ванюша, умница, понял всё с полуслова.

— Сынок, я должна. Так надо.

И с неожиданно пришедшим облегчением выскользнула из-под дощатого днища.

Копий больше, чем мужчин, да? Значит, и на её долю копья хватит. Плевать, что не умеет им пользоваться. Разок-другой ткнуть вражину успеет, а больше может и не потребоваться. Или супостата оттеснят соседи по строю, или её прибьют уже наконец, чтоб не мучилась.

Только сейчас, взявшись за копьё, Яна присмотрелась к мужичку, раздававшему инвентарь. Ростом ей по подбородок, жилистый азиат, волосы собраны в узел на макушке. Чуть не по уши замотан в малопонятные тряпки. Мужичок сосредоточенно совал копья в подставленные руки, не приглядываясь к лицам. А вот тут как раз пригляделся. Сперва оторопел, а потом с сердитым окриком вырвал древко из рук обнаглевшей бабы...

То есть, попытался вырвать.

Из тех крох, что были известны Яне о Китае, она знала, что в древности... а в общем, и до двадцатого века женщина там человеком не считалась. Она с рождения и до смерти была имуществом отца, брата, мужа, свёкра, сына. Ей можно было изувечить ноги ради хорошей приметы для будущего супруга. Её можно было убить, продать, подарить. А вот чего было нельзя, так это допускать её к оружию. Плохая примета, вроде, или что-то наподобие. Потому Яна ждала и дождалась именно такой реакции. И, перехватив древко обеими руками, качнулась вперёд вслед за движением мужичка-завхоза и придала оскепищу некое ускорение. Зампотылу точно ничего подобного не ждал. Когда в лоб врезался его же собственный кулак, мужичок, пришедший в некоторое изумление от происходящего, разжал пальцы и сел на жилистую пятую точку. И тут же грянул дружный смех.

Этого уже и Яна не ожидала, но фамильный артистизм не подвёл: она изобразила ледяную усмешку и молча встала в строй. Первый плюс в карму заработала. Главное, чтобы не последний. Теперь, не понимая языка, она могла только копировать действия соседей по строю. И крепко надеялась, что местный сержант, или какие тут звания в ходу, это хоть как-то учтёт.

"Господи, спаси и помилуй нас, грешных... Хотя, какие у деток могут быть грехи? Спаси их, Господи, а со мной поступи по справедливости..."

Все, кто способен был натянуть тетиву лука или арбалета, или удержать тяжёлый щит, стояли в первой линии по обе стороны обоза. Насколько Яна могла видеть, доспешных воинов тут наблюдалось не больше трёх десятков. Все прочие смахивали на народное ополчение, да, видимо, по сути им и были. Крепкие широкоплечие мужики, явно мастеровые. А вот копья вручали подросткам и тощим мужичонкам совершенно крестьянского вида. У тех была самая простая задача: сидеть за спинами прочих и в нужный момент высовывать копья в щели между поднятыми круглыми щитами. Это было понятно даже без перевода. Но степняки не нападали. Даже не старались окружить обоз движущимся кольцом и жалить стрелами во все неприкрытые места. Обозники, пользуясь этим обстоятельством, деловито выпрягли волов из первой, ничем не прикрытой повозки. Что бы там ни было, а тягловый скот — ценность. Ничуть не меньшая, чем деньги и немногочисленные фамильные побрякушки в кошелях, в которые сейчас мёртвой хваткой вцепились сидящие под телегами матери семейств.

Юнец, стоявший справа от Яны и поначалу испуганно косившийся на неё, быстро перестал бояться. Махнул рукой в сторону степняков и пояснил:

— Кидань.

Это слово не говорило Яне ровным счётом ничего. Паренёк это понял по её недоумённому взгляду, и снова повторил:

— Кидань, — взмах руки в сторону кочевников, а затем тычок себе в грудь и произнесенное не без гордости: — Хань!

Вот теперь всё ясно.

Хань.

Китайцы.

Но парень начал представлять народы явно не без умысла, и следовало ответить любезностью на любезность. Вон взгляд какой вопросительный. Интересно ему, кого же занесло в эти края... О, и его сосед тоже воззрился с любопытством, такой же сопляк, хорошо если пятнадцать стукнуло. А в самом деле, как представиться? Отец наполовину русский, наполовину грек, мать эстонка, рассказывавшая, что по их предкам-крестьянам в своё время здорово протоптались шведы и остзейские немцы. Дима покойный был родом с Поволжья, мать его из марийцев... Так кто же они с Ваней?

— Русские мы, — негромко сказала она.

— Луса? — переспросил юнец. Судя по всему, ответ его удивил. Значит, эти китайцы ещё не сталкивались с русскими. Пожалуй, даже славян не лицезрели, не говоря уже о личностях с ярко выраженной финской внешностью. Яна начала было припоминать обрывочные сведения о некитайских народах в древнем Китае, но времени на прикладную этнографию ей не оставили.

Предводитель кочевников, названных очень смутно знакомым словом "кидань", сделал своим какой-то знак и степенно направил коня к обозу. Этот тип выглядел побогаче соплеменников: и шапка лучше, и тулуп хорошей выделки, и сапоги расшитые, а уж об оружии и говорить нечего — рукоять сабли... или меча сверкала золотом. И лошадка у него была повыше, красивой золотистой масти, и сбруя украшена бляшками ярко блестевшего металла. Кто он там, хан? Ханский сын, брат, сват? В любом случае именно от него зависит, как себя поведут его подданные. Нападут, или дело ограничится переговорами и взаимным запугиванием.

Обзор из шеренги копейщиков был отвратительный: впереди стоящи щитоносцы. Так что, когда киданьский вожак заговорил, в щель между щитами Яна могла видеть только круп его лошади. Впрочем, чтобы понять смысл происходящего, не нужно было знать китайский язык: кочевник выдвигал свои условия. Следуя элементарной логике, обозники, выслушав его, должны были либо принять эти условия, либо выдвинуть встречные. И она готова была поставить всё содержимое своего рюкзака на то, что случится как раз второе. Китайцы могли бы склониться перед неодолимой силой, а сотня степняков таковой силой им явно не казалась.

Так оно и случилось. Вперёд строя вышел старший офицер и что-то прокричал в ответ. На что степняк весело рассмеялся. Подъехал чуть ближе, что-то сказал и... ткнул плетью прямо в её сторону.

На миг Яне показалось, будто все вокруг смотрят только на неё. Она ошибалась. Это китайский офицер сверлил её взглядом, далёким от восхищения. Крикнул ей что-то. Потом догадался о языковом барьере и жестом приказал подойти. Что ж, если впряглась службу тащить, изволь слушаться господ офицеров. Подскочила и — как подтолкнул кто-то в спину — согнулась в быстром, но почтительном поклоне. Командир будто чуточку смягчился, наблюдая её почтение. С какой-то странной тщательностью осмотрел её одежду, заглянул в лицо и вроде даже принюхался. Затем жестом указал Яне встать в шеренгу с краю и, не дождавшись повторного поклона, обернулся к кочевнику и прокричал довольно длинную фразу... Нет, насмешка в его голосе Яне вовсе не почудилась: киданьского вожака аж перекосило. Видимо, китайский отказ прозвучал для него крайне оскорбительно. Он что-то гневно пролаял в ответ и поднял руку.

Щитоносцы и стрелки изготовились, но кидани и сейчас не спешили нападать. Просто предводитель отъехал к воинству, а на его место выдвинулся другой всадник. Этот тоже никуда не торопил свою гнедую, ехал шагом. Но при виде этого человека почему-то все смолкли и как будто даже перестали дышать.

Странность разрешилась, едва Яна смогла разглядеть его из-за широкой спины могучего щитоносца. Честно сказать, любой бы на её месте сейчас замер, не веря собственным глазам. Ибо всадник был, чёрт возьми, коротко стриженым азиатом в чёрных джинсах и чёрной же рубашке, застёгнутой на все пуговицы.

И смотрел прямо на неё. С тем самым неумолимым превосходством, как тот таксист, чтоб ему и на том свете икалось.

"Вот же ж зараза, а?.. Люди добрые, что вообще тут происходит?!!"

Ступор и тихая паника длились ровно мгновение — до той поры, пока "чёрный" не заговорил.

По-русски. Очень чисто. Опять же, как тот таксист.

— Далеко же тебя занесло, — голос громкий, ровный, даже приятный. Очень хорошо за такими мягкими нотками прятать гнев. — Верни ключ.

Звуки родного языка словно разбили невидимые цепи.

— Какой ещё ключ? — звонко выкрикнула она.

— Ты ведь не хочешь, чтобы мои пёсики перерезали весь обоз, верно? — продолжал "чёрный", пустив лошадь медленным шагом вперёд. — Вместе с женщинами и детьми. Прямо при тебе. Не хочешь, по глазам вижу. Отдай ключ, и мы уйдём. Потом живи, как пожелаешь, о тебе никто и не вспомнит.

Ну, да. Разумеется. Вот так возьмёт и отпустит восвояси толпу свидетелей, видевших его загадочную персону. Яна не страдала лопоухой доверчивостью, иначе не удержала бы фирму на плаву. А тут мутный хрен с бугра пришёл и обещает сто бочек арестантов за какой-то ключ. Какой ещё клю...

"Нет, ну какая же зараза... Вот влипла..."

Досада, злость ...и гнев. На себя, на этого балабола в чёрном, на злодейку судьбу, на чёртов кулон с иероглифами, оказавшийся ключом... от дверцы за очагом на холсте, что ли?!! Яна вскипела. Как всегда, очень быстро и очень сильно.

— Я не верю тебе! — сейчас ей уже не приходилось кричать, достаточно было просто повысить голос. — Ты никого не отпустишь живыми, даже если я отдам то, что ты просишь.

— Я не прошу, а приказываю.

— Тем более!

— Отдай ключ, сука!

— Подойди и возьми, трус!

"Чёрный" легонько взмахнул рукой...

В следующий миг передний щитоносец вдруг вскинул щит. Длинное оперённое древко словно материализовалось в этом щите на уровне лица Яны. Если бы не преграда, она так и свалилась бы со стрелой в глазнице. И — как оказалось, только этого ей и не хватало, чтобы окончательно взбеситься. Потому окрик командира донёсся до неё словно сквозь толстый слой ваты, да и не поняла бы она ничего. А вот то, что щитоносцы дружно присели, открывая арбалетчиков, а те в свою очередь дружно спустили крюки, поняла очень хорошо.

Китайский офицер расценил одиночный выстрел как нападение на вверенный ему обоз — и отреагировал строго по уставу.

"Чёрный", спасаясь от арбалетных болтов, поднял коня на дыбы.

Бешенство клокотало в ней, словно кипяток, и искало выход. Яна огляделась в поисках ...ну, хотя бы камня — запустить в надменную рожу "чёрного". И, как на грех, аккурат на возу, стоявшем за спинами копейщиков, углядела длинные деревянные рукояти. Что находилось на другом конце древка, её уже не интересовало. Главное, это нечто было достаточно тяжёлым, чтобы причинить хамоватому типу парочку сложных переломов, и в то же время достаточно лёгким, чтобы долететь до цели, сохранив как можно больше кинетической энергии. К тому же, рукоять удивительно удобно легла в руку, словно этот инструмент был ей давно знаком. Два быстрых шага вперёд, бросок, отскок назад за линию щитоносцев, перебросить копьё из левой руки в правую...

А дальше время снова — второй раз за сутки — потянулось, словно вязкий мёд.

Медленно и, пожалуй, даже красиво, на встречу с головой незнакомца в чёрном летел ...кузнечный молот.

Медленно — только для неё. Но не для окружающих. Иначе "чёрный" наверняка смог бы увернуться. Ведь как-то же избежал он попаданий из арбалетов, и даже лошадку его не зацепило. Та, снова встав на четыре ноги, испуганно всхрапнула и затанцевала. "Чёрный" потерял драгоценную секунду.

Этой секунды ему и не хватило.

Золотисто-смуглое лицо превратилось в жуткую кровавую маску, в которую сумасшедший кукольник зачем-то вогнал молот. Ещё мгновение — и "чёрный" медленно вывалился из седла, крайне неудачно приложившись головой о землю. Нога запуталась в стремени, и испуганная лошадь потащила мертвеца — да, уже наверняка мертвеца, у живых голова на шее так не болтается — куда-то в сторону.

— Третий!!! За сутки — третий, от её руки!

— Наблюдатель мёртв. Мы ослепли, господин.

— Идиот! Ты понимаешь, что происходит?!

— Нет, господин.

— И я не понимаю! Я — не понимаю!

— Без ключа мы сможем послать туда другого наблюдателя только через семь или восемь лет, господин.

— Знаю! Знаю, черти тебя дери всей адской пехотой!..

— Я немедленно приступаю к работе, господин.

— Приступай... — господин бессильно рухнул в дорогое кожаное кресло. — Семь или восемь лет... Хоть бы они у нас были.

— Я сделаю всё возможное, господин, чтобы ускорить процесс.

— Ладно. Сделанного всё равно не вернёшь. Но ключ...

В самом деле, кто бы мог подумать, что ключ — не просто артефакт, а штучка с собственной волей? Нет, ну как такая досада могла случиться именно с ними? Да ещё в самый ответственнй момент, когда мощь ключа могла бы...

— Работай, — господин уже взял себя в руки. — Я со своей стороны постараюсь замедлить процессы здесь, чтобы ты успел управиться там.

Поклон — и вот помощника уже нет в кабинете. Что ни говори, а Азия — это прежде всего дисциплина. В этом она куда лучше обречённой Европы.

"Лжёт".

Разумеется, кидани не всегда лгут, даже презираемым ими пахарям. Ложь недостойна мужчины, особенно если мужчина знатного рода. Но этот — лжёт.

Мастер Ли Юншань понял это до того, как десятник осмотрел чужестранку. Строго говоря, стоя со щитом, он даже не увидел её лица. Просто учуял запах.

Запах цветов жасмина.

И этот вшивый кочевник будет уверять, что женщина — его сбежавшая наложница? Да проведи она в юрте хотя бы день, воняла бы прогорклым салом и его немытой тушей, как все степняцкие бабы.

— Ложь осквернила твои уста, хан, — тем временем сказал десятник Вэй. — Эта женщина такая же твоя наложница, как я — внук императрицы. Значит, и в другом ты тоже солгал: ты не собираешься пропускать нас к форту.

— Не пытайся удержать в руках то, что тебе не принадлежит, — зашипел кидань. — Думаешь, я поеду к твоему сотнику и принесу жалобу? Управа на тебя и поближе найдётся!

Ничего хорошего это не означало. Мастер Ли едва сдержал тяжёлый вздох: ну, почему дикие кидани считают, что все вопросы можно разрешить исключительно силой? Есть же кидани культурные, живущие, как нормальные люди. Почему эти отказались стать людьми? Так им легче жить, что ли?

Чёрный всадник стал неожиданностью для всех. Ещё большее удивление вызвало то, что он говорил с чужестранкой на одном языке. Мастер Ли не понял ничего, кроме того, что всадник в ярости. Он что-то требовал от женщины, наверняка угрожал, а под конец сделал знак кому-то из степняков... Пожалуй, только мастер-кузнец и ждал того, что произошло. И сумел вовремя подставить щит.

Что бы там ни было, а женщина, пахнущая жасмином, не должна умереть.

А вот того, что случилось дальше, когда они встали на одно колено, опуская щиты для залпа арбалетчиков, мастер не предвидел. Не мог предвидеть. Потому что это выходило за все мыслимые границы.

Женщина, пахнущая жасмином, схватила с воза средний молот — его собственный молот! — и запустила во всадника. В своего, как мастер уже не сомневался, смертельного врага. И попала.

"Воин хватается за меч. Крестьянин за грабли. А кузнец, конечно же, за молот... Она из семьи кузнеца?"

Это были последние связные мысли до того, как киданьский князёк, пожелтевший от ужаса — господина не уберёг! — приказал своим воинам нападать, и по сомкнутым щитам часто застучали стрелы.

Степняки быстро опустошили колчаны и ринулись в атаку. Два десятка арбалетов и десяток луков не сдержали бы их никогда, если бы не щиты и копья. Да ещё стрельба залпами. Это страшно, когда внезапная смерть вдруг вынимает из сёдел несколько воинов за раз. Странно, что сами кочевники ни разу не применили эту же тактику. Слабоваты они насчёт дисциплины. Вот культурные их соплеменники, те отличные воины и прекрасно слушаются офицеров. Офицеров хуанди, разумеется, не своих. А эти... Против этих достаточно выстоять в обороне, время от времени давая залп. Дикарям не нравится, когда их просто и без затей расстреливают. А уж если убить хана, то вовсе развернутся и ускачут к стойбищу, прятаться под юбки своих вонючих баб.

Сзади, за телегой, раздались крики, лязг металла и треск ломающихся копий. Мастер Ли позволил себе на миг обернуться, и... На месте его удержала лишь дисциплина: степняки нашли слабое место и проломили оборону.

Дальнейшее слилось для мастера кузнеца в короткий кошмар.

Приказ десятника Вэя. Десяток копейщиков, перелезающих через гружёную телегу... Отец и сын Лю, братья Чжан, младшие сыновья других мастеров... и женщина, пахнущая жасмином.

Отчаянный визг малышки Сяолан едва не свёл его с ума. Но помрачение длилось ровно один удар сердца. Крик дочери потонул в гневном рёве сразу многих глоток: щитоносцы второй стороны сумели сомкнуть ряды, а копейщики, направленные туда Вэем на подмогу, добивали прорвавшихся на свою голову степняков. И, если его не подводил слух, самым громким и самым разъярённым был голос чужестранки.

Кажется, там под телегой её сын? Хотя, мальчишка вроде не кричал. Или он не расслышал?

Новый залп — и удачливая стрела отыскала-таки ханскую глазницу. Степняки горестно завыли. Пока их направляла воля вождя, они отчаянно атаковали, и даже чуть было не добились успеха. Теперь отдавать приказы некому, и кочевое войско моментально превратилось в стадо. А стаду не хочется умирать. Степняки перекинули тело хана через седло и, огрызаясь на скаку последними сохранёнными стрелами, умчались в ложбинку между холмами.

В который раз дисциплина одержала верх над дикостью. А теперь она, дисциплина, то есть, должна подсчитать потери, не оглядываясь на количество убитых степняков. Само собой, их погибло больше, но воины и мастера хуанди, отправившиеся обживать новые земли, каждый вдесятеро дороже любого блохастого степняка... Ну, а сердце отца рвалось узнать, что сталось с его детьми. Трупы киданей у самой телеги свидетельствовали, что там кипел бой.

— Отец! Отец! — шустрая Сяолан поймала его за рукав и запищала. — Кидань схватил меня за ногу и хотел вытащить! А мальчик ударил киданя ножом! А кидань ударил его щитом! А госпожа сверху спрыгнула и ударила киданя копьём! А теперь мальчика нужно к лекарю, у него кровь течёт! А вот младший братишка совсем не испугался, хоть и маленький!

— Тихо! — мастер цыкнул на дочку. — Не тарахти. Где госпожа, что ударила киданя копьём?

— Пошла бить других киданей. Она страшно рассердилась!

— Не болтай, а помоги Гу Инь, — он подтолкнул девчонку к старой няньке, перевязывавшей рану беловолосому мальчику. Надо же, такой щуплый, а храбрец. Даже улыбается. Рана несерьёзная, так, кожа рассечена, но крови много.

Почему мастер сразу принялся искать взглядом женщину, лица которой толком ещё не разглядел? Неведомо. Но почему-то так не хотелось, чтобы запах жасмина смешался с запахом пропитанной кровью земли.

И она появилась. Непривычно белая, высокая, с разорванными рукавами, с потёками крови на лице и ...остывающая от гнева. Она не видела сейчас никого, кроме сына. Вообще странно, что мать помчалась в бой, зная, что мальчик ранен. Она поступила как воин: не бросилась, словно курица, закрывать птенца крылом, а вместе с другими воинами отдалила опасность от ребёнка. Значит, была уверена, что ему помогут и без её квохтания. Женщины так не делают. Ханьские женщины. Женщины соседних народов — тоже. А эта откуда?

Мать и сын щебетали на незнакомом языке, но их обоих можно было понять без толмача. Мать переживала за сына, сын старался уверить мать, что всё в порядке, а рана — сущая царапина.

Люди везде одинаковы. Если они люди, а не дикари.

Несколько ударов сердца мастер Ли старался понять, что именно вселило в его душу смятение. А когда понял, осознал, что мир для него уже не будет прежним.

Он сделает всё возможное и невозможное, чтобы от этой женщины, пахнущей жасмином, никогда не воняло ни грязной степняцкой юртой, ни кровью. Не позволит. Защитит от любой беды.

Это решено самим Небом, а, стало быть, никому из людей не изменить предначертания.

— Ма, да всё в порядке, — уверял Ваня. — Он же девочку схватил, а девочек надо защищать, вы с папой меня сами этому учили. Ну, двинул он меня щитом. Так сама же говоришь, что голова — кость, ей ничего не сделается.

— Ну, да. Были бы мозги — было бы сотрясение, — фыркнула Яна. — Юморист нашёлся. А если бы он тебя краем щита приложил? Полголовы долой?

— Так не приложил же... Ой!

— Терпи, — припечатала мать, придерживая голову мелкого, чтобы старухе было удобнее его перевязывать. — Вояка... Как же ты на деда похож...

Бабка, закончив перевязку, взяла клочок полотна, смочила водой и сунулась к Яне, что-то лопоча по-китайски. Та сперва одарила старую женщину недоумённым взглядом, и только потом поняла, что с лицом какой-то непорядок. Оставалось только подставить его под тонкие старушечьи пальцы.

— Мастер Ли! Не твой ли это молот?

— Мой, господин десятник.

Они держались друг с другом почтительно. Кузнецы — особое братство, они ещё не воины, но уже не простолюдины. А уж кузнецы-оружейники и подавно. Потому десятник Вэй, такой надменный с крестьянами, подчёркнуто уважителен с мастером второго разряда. Молот в его руках, кстати, казался совершенно чужеродной деталью.

— Госпожа удачно им попала, — сказал мастер, взяв свой инструмент и разглядывая уже подсохшие пятна крови на железе.

— Эта госпожа не будет казнена только потому, что я обязан теперь отвезти её в форт и сдать сотнику, — зло сплюнул Вэй. — Пусть у него голова болит, куда её девать вместе с мальчишкой. С копьём она, видите ли, в строй стала... Не гнать же я её должен был, на смех киданям? А ещё этот, которого она твоим молотом приласкала... Кто он такой? Я велел поймать его лошадь и отыскать тело.

— Он пришёл с нашими врагами, господин старший десятник. Он приказал им стрелять в нас. Следовательно, он враг.

— А если иноземный посол? Знаешь, сколько таких в Чанъань шастает? И что будет, если узнают, что эта чёртова госпожа убила посланника? Казнят не только её, но и всех нас! Тьфу...

Десятник, когда злился, становился болтлив и суетлив, как женщина. Это раздражало.

— Тоже мне, сокровище нашлось, — продолжал брюзжать воин, обходя телеги вместе с мастером и проверяя на предмет, хорошо ли ухаживают за ранеными и не пропало ли чего из имущества. — Хорошо, если всё обойдётся. Но если она подвела нас под казнь, клянусь, испрошу дозволения лично снять ей голову, прежде, чем снимут мою... О, гляди! Вот бесстыжая! Стянула верхнюю рубашку, а мои обормоты пялятся на её сиськи!

Тут мастер возмутился за компанию с десятником. Женщина действительно сидела в нижней рубашке с очень короткими рукавами и смазывала своими снадобьями страшновато выглядевшие ссадины и кровоподтёки на руках. Наверняка в бою ей и по ногам перепало, и если она вздумает прилюдно снимать штаны, чтобы подлечиться... А что он ей сделает? Не его жена — не ему и пороть. Во всяком случае, пока. До приезда в форт.

Небо не попустило: штаны женщина снимать не стала, хоть и чувствовалось, что ходит она с трудом. Даже верхнюю рубашку, несмотря на драные рукава, натянула. Не беда, зашьёт. А вот то, что она раздразнила солдат, это плохо. Уже сговариваются по свободному времени к ней подкатить, стервецы. Не для этих ртов слива, пусть не разевают.

Гнев на сопляков в доспехах породил и другую, более приятную мысль: молокососы знали, на что пялиться. Если воля Неба будет исполнена, то он расстанется с горечью пятилетнего вдовства... Интересно, на кого будут похожи их дети?

Мастер ещё много о чём подумал, но одна-единственная мысль его голову так и не посетила. А именно — что сама женщина думает по поводу своего будущего. Этой мысли древняя китайская культура не предусматривала.

Адреналин схлынул, и тело тут же отомстило за все сегодняшние приключения надсадной болью.

Только сейчас Яне стало понятно, почему даже на потешных реконструкторских бугуртах участники не только надевают доспехи и поддоспешники, но и тщательно проверяют каждую деталь. Молодецкая удаль — это хорошо только издали. А когда ломается шеренга, и начинается всеобщая свалка формата "стенка на стенку", девяносто процентов синяков получаешь от своих. Если тебя не защищает доспех, разумеется.

Её защищали только джинсы и джинсовая куртка.

На руки было страшно смотреть, складывалось впечатление, будто по ним методично лупили нестругаными палками. Рукава курки в клочья. Наверное, если бы не они, в клочья была бы собственная шкура, не иначе. Что происходило с ногами, можно было только догадываться, штаны при всех не снимешь, а помещений тут не наблюдается. Зверски болело левое колено, причём Яна совершенно не помнила, где, когда и чем по нему огребла. И не только по нему: в ушах стоял подозрительный звон. Видно, и по головушке дурной тоже прилетело.

"Амазонка хренова... — мысленно ругалась она, с видимым усилием натягивая на себя изорванную куртку — за неимением другой. — Скажи спасибо, что обошлось без серьёзных ран, что у тебя, что у Ванечки. Дуракам везёт..."

Окончательно настроение было испорчено... скажем так — заинтересованными взглядами солдат. Это в бою они были суровыми воинами, а после боя оказались сопливыми юнцами, распустившими слюни при виде "ничейной" женщины. Ох, как ей были знакомы такие взгляды. Пока муж был жив, желающих нарваться на неприятность не находилось. А после его смерти как сговорились. Приходилось искать тысячу обходных дорожек, чтобы миновать липкие лапки одних, запугивать других, презрительно игнорировать третьих. За пять лет, посвящённых сыну и работе, она даже мысли не допустила о какой-то там личной жизни, и окружающих приучила к тому, что не стоит тянуть руки, куда не положено. Приучит и этих, если бог не попустит. Солдатикам хватит пока надменного взгляда королевы в изгнании. Пускай считают её чужеземной аристократкой, им же лучше. И хлопот меньше.

Спасибо бабуле, промыла ей рану на голове и вынула из-под кожи острую тонкую щепку. Теперь хоть на человека похожа, а не на свежего зомби. Копьё кое-как почистила. Можно идти... точнее, хромать его сдавать, не распугивая народ окровавленной физиономией. И без того женщины смотрят на неё как на привидение отца Гамлета. А их мужья... Яна не поняла, почему парнишки, стоявшие с ней в одной шеренге, вдруг начали с испуганными глазами убираться с её дороги и почтительно кланяться. Интересно, что она такого страшного содеяла? И завхоз туда же: соскочил с телеги, склонился, сложив ладони одна поверх другой, что-то тарахтит. И взгляд такой же испуганный, как у мальчишек. Копьё от неё принял с таким почтительным видом, будто ему вручили великую реликвию.

"Что случилось? — недоумевала Яна. — Не помню ведь ничего — с той секунды, как офицер приказал, и мы полезли через телеги, и до конца боя..."

Так-таки ничего не помнишь? Совсем-совсем?

Каверзная память тут же подсунула ощущение опьянения боем. Крик ребёнка — нет, не Ванин, какой-то девочки. И наконечник копья, с глухим хрустом входящий в грудь степняка, поднявшего руку на детей. Парнишку — того самого, что пытался выяснить, как называется её народ — сбитого с ног. Киданя, замахнувшегося на него мечом. Отчаяние, когда под ноги подвернулась рука мертвеца, и радость от того, что удержалась, распластавшись чуть ли не в пятой фехтовальной позиции. Что выброшенная вперёд рука с копьём всё-таки достала врага. Достала! С каким торжеством она заорала, и, подхватив чей-то щит, бросилась закрывать брешь в шеренге щитоносцев, ощетинившихся копьями и мечами. Каким счастьем было услышать от них такой же рёв, когда шеренга разом качнулась на шаг вперёд, оттесняя кочевников...

"Только этого мне не хватало... Я женщина и мать, а не солдат китайского императора! Мне сына растить надо!"

Доля истины в этом была. Но — только доля. Яна отчётливо осознала, что та злобная тварь, которая хладнокровно отравила, пусть и заслуженно, родного дядюшку, а сегодня убила ещё бог весть сколько людей — тоже она, тоже часть её существа. И от этого никуда не деться. Невозможно избавиться от части своей души и сохранить рассудок. Можно лишь держать эту часть на строгом ошейнике, не давая ей разгуляться. И — да — это на всю жизнь.

Неудивительно, что мальчишки перепугались. Если самой-то страшно стало, когда дошло наконец...

Похмелье — неприятная вещь. Похмелье после боя — жуткая. Когда понимаешь, что ты нелюдь, но поделать с этим уже ничего не можешь.

Один взгляд на офицера — и Яна поняла, что самое страшное ещё впереди. Потому что этот — кто он там по званию — разглядывал только что принесенное солдатами тело в чёрной одежде.

Впервые Яна благословила языковой барьер. Иначе не миновать крайне неприятных расспросов. Нет, расспросов ей всё равно не миновать, но не раньше, чем она сможет связно рассказать о себе. А это случится наверняка не сегодня.

— Не лицо, а каша, — уж на что десятник Вэй был тёртым воякой, но даже его это зрелище не порадовало. Над головой незнакомца не только молот поработал, но и твёрдая земля, по которой тело здорово повозила перепуганная лошадь. — Его сейчас даже отец с матерью не узнают. А эту... госпожу не расспросишь, она по-нашему ни уха, ни рыла. Тьфу, напасть... Что я теперь сотнику скажу?.. Этого — на телегу, накрыть рогожей. Предъявим сотнику хотя бы труп. Одёжка у него занятная. Мастеру Ли... Эй, мастер Ли! С чужестранки и её сына глаз не спускать!

— Слушаюсь, господин старший десятник, — донеслось со стороны телег. Причём почтения в голосе мастера было не больше, чем если бы он обращался к равному себе. Кузнецы...

Головной боли у десятника Вэя было бы предостаточно и без этой дамочки, нападение "диких" киданей — всегда происшествие. И неизбежное разбирательство, при котором может вскрыться ещё масса мелких упущений по службе. Императрица милостива, сейчас за всякую мелочь не казнят. А вот за крупный промах — запросто. Среди "культурных" киданей обязательно найдётся родственник убитого в этом бою князька, который может принести жалобу. И хорошо, если придёт к сотнику в форт, а не потащится к наместнику. Веры им, понятно, ни на обрезок ногтя, но с них станется нацарапать жалобу в письменном виде. Сотник или наместник в таком случае просто обязаны начать дознание. С чужеземки какой спрос, пока по-человечески не заговорит? Опрашивать будут его самого, двух младших десятников, солдат, кузнецов, даже немытых крестьян. Разумеется, никто не солжёт под клятвой, и сотник наверняка не пойдёт на поводу у кочевников, но неприятностей всё равно не оберёшься.

Десятник Вэй даже под угрозой смертной казни ни за что и никому не признался бы, что до дрожи в коленях боялся стоять перед судом и отвечать на вопросы. Врага с его мечами и стрелами — не боялся, а тут... как зелёный новичок... Потому старался нести службу так, чтобы не оказаться ответчиком ни в каком разбирательстве.

И под этот ужас его подвела, конечно же, белая носатая идиотка. Кто же ещё?

Всыпать бы ей как следует, чтобы знала своё место, так нет. Если бы она не схватилась за оружие, он волен был бы сделать с ней что угодно. Но ведь сам своим молчанием признал её воином, а стало быть, решать её судьбу будет сотник Цзян Яовэнь. Как будто тому своих бед мало.

"Скорее бы обоз тронулся. Чем быстрее прибудем в форт, тем раньше отделаемся от этой напасти... Всё зло в мире от баб. Тьфу..."

Обоз тронулся только через час.

Ровно столько времени понадобилось, чтобы уложить убитых — к счастью, их оказалось всего четверо — на телегу, оказать первую помощь раненым и собрать оружие. Степняцкие луки лишними не будут. Заботу о телах киданей предоставили степным падальщикам. Яну, выросшую на совершенно других традициях, это покоробило. В Великую Отечественную старались по возможности хоронить всех, и немцев тоже. Не дело человеку быть жратвой для степных лисиц. Но её мнения сейчас никто не спрашивал.

Странно. Обычно она узнавала людей в лицо или по голосу. А этого щитоносца она узнала по спине. Не очень высокий — с неё ростом — но почти квадратный из-за широченных плеч. Подобные плечи у мужиков случаются, если с детства махать молотом у наковальни. Отец был таким. Дед. Судя по старым фотографиям, прадед тоже. Надо полагать, и весь род по мужской линии. И пахло от этого мужчины, как полагается, огнём, железом и потом. Так же, как от отца, деда... и от неё, когда выходила из отцовской кузницы.

Как давно это было... Подумать страшно. Целых двенадцать лет. С тех пор, как вышла замуж и "выбросила дурь из головы". Кажется, именно этого отец ей так и не простил, пока позапрошлым летом не привезла к нему Ваню и они втроём не отправились в кузницу. Да что она понимала в свои восемнадцать? Понадобились трудные роды, смерть мужа и тяжёлая, нервомотная работа, чтобы выбить из её головы настоящую дурь.

А этот дядя здесь явно большая шишка. Вон как его слушаются. Не солдаты — те офицеру в рот смотрят — мастеровые. Кто он? Начальник цеха? Великий мастер с учениками? Не похоже, среди работяг она увидела парочку жилистых седых дедов. Не тянут те на учеников. Значит, директор фирмы, никак не меньше. Хромой, как древнегреческий Гефест. Прямо-таки классический кузнец, из тех, кто чёрта за хвост поймает, в мешок посадит, а потом заставит везти себя в Питерсбурх, за черевичками от самой царицы. Не зря же чуть не у всех народов, знавших железо, кузнецы считались особой кастой, едва ли не родственниками нечистой силе. На самом деле это была крепкая корпоративная солидарность, почти как у мафии, а суеверные люди принимали закрытость кузнецов и множество профессиональных секретов за родство с чертями. И охотнее развязывали кошельки, делая заказ: того, кто знается с нечистью, лучше не обманывать, себе дороже выйдет.

К слову, Яна обязана этому человеку жизнью. Ведь это он поймал щитом ту стрелу. Поблагодарить бы, но как по-китайски сказать "спасибо", она не знала. Подойти и почтительно поклониться? Уже теплее. Если заведует кузнечным цехом, значит, не дурак. А раз не дурак, поймёт, за что ему кланяются, без переводчика. Нужно дождаться, пока он обернётся в её сторону. Насколько она знала, на Востоке не любят, когда к ним навязываются, даже с благодарностями.

Кузнец обернулся к ней лишь тогда, когда его подчинённые управились с поклажей, рассадили на телеги своих домочадцев и настегнули волов. Его собственной телегой правил невзрачный мужичок неопределённого возраста, явно наёмный возница или вовсе слуга, так что он мог себе позволить сидеть господином на телеге. Не позволил, пошёл рядом, немного припадая на правую ногу, благо волы — не лошади, скоростью не отличаются. И только тогда соизволил заметить, что помимо детей и старухи на телеге ещё кто-то сидит. Точнее, почти лежит, вытянув ушибленную ногу.

Взгляды встретились, и... Яна считала, что неплохо разбирается в людях. В соотечественниках так уж точно. И если бы этот человек был её, скажем, соседом, то у него на лице в этот момент прочиталась бы целая гамма чувств, а все мысли были бы написаны на лбу крупными буквами. Потрясение. Смятение. И одновременно — желание убить или умереть. Ради неё.

Сказать честно, в первый миг Яна испугалась. Не его испугалась, а себя. Потому что в одно коротенькое мгновение испытала ровно ту же гамму чувств.

Потрясение. Смятение. И одновременно — желание убить или умереть. Ради него.

Мир вздрогнул, перевернулся... а затем снова встал на место. Единственно возможным порядком.

"Господь вседержитель... ЗА ЧТО?!!"

"О, Небо, за что?!!"

Мужчину всегда тянет к женщине, таков непреложный закон мироздания. Род нужно продолжать, и воля Неба должна исполняться всеми. Не грех, если ему понравилась женщина. Не грех ввести её в дом. Но чтобы было так мучительно смотреть этой женщине в глаза — голубые, как само Небо — и в то же время невозможно отвести взгляд?

Мастер Ли Юншань в детстве и юности наслушался множество легенд, среди них встречались легенды о великой любви. Но чтобы в жизни... чтобы с ним самим...

Неужели воля Неба именно такова?

ЗА ЧТО?!!

Потрясений на сегодня выпало столько, что впору застрелиться. Одна беда — не из чего. Ну, и сына одного оставлять не стоит. Десять лет, мал ещё, чтобы самостоятельно жизнь строить.

Яна всеми силам старалась не думать ни о чём. Разгрузить мозги, чтобы не вскипели, как говорил отец. Получалось плохо.

Тогда она попробовала просто отстраниться, глядя в безоблачное небо.

"Говорят, хорошо там, где нас нет... Неправда. Там тоже бывает плохо, только мы об этом не знаем, и стремимся туда. Чтобы достичь мечты и в который раз убедиться, что она с изъяном. Что на самом хорошо не там, где нас ещё нет, а там, где нас уже нет, и, возможно, не будет..."

Она сейчас заплакала бы, если бы рядом со скрипучей телегой не шёл человек, на мнение которого нельзя было наплевать. Что он подумает, глядя на зарёванную бабу? Правильно: зарёванная баба. А ей совсем не хотелось, чтобы он о ней так подумал. И вместо слёз родилась робкая улыбка.

Первая — за очень долгое время.

"Там, где нас нет" — это мистика. Это волшебное место исчезает в миг нашего приезда туда.

И начинается реальная жизнь.

— Господин.

— Слушаю.

— Мы отмечаем усиление эманаций ключа, господин. Мы не можем сказать, какова их природа: в записях за всю историю общества нет ничего подобного.

— Блокировать их можно?

— Нет, господин. Это мог бы сделать ключник или наблюдатель, но их там нет.

— Продолжайте работу. Докладывайте обо всех странностях.

— Слушаюсь, господин.

Глава 3. Край империи.

Китай не доверял Степи. Не любил её, а временами боялся настолько, что отгораживался от неё Стеной. Вернее — стенами. Шли века, менялись императоры, царства, течения в литературе и философии, а Стена строилась и достраивалась. Причём свою прямую задачу — оборону Китая от кочевников — она выполняла редко, слабо и неохотно. Степняки отнюдь не идиоты — лезть с лошадьми на штурм длиннющей крепостной стены с мощными башнями. Там, где бессильно железо, сработает золото. Особенно в те эпохи, когда императорскому двору не было особого дела до империи. Китайских офицеров банально подкупали. Или шантажировали. Или с ними роднились, а уж жёны-степнячки настраивали мужей как положено. Недаром впоследствии китайцам запретили жениться на монголках и маньчжурках.

Стена по сути ограждала не Китай от Степи, а Степь от Китая.

Так длилось без малого тысячу лет, пока империя Тан не перешагнула через Стену.

Непаханая целина требовала сотен тысяч рабочих рук и десятков тысяч воинов. Где их взять, кроме как в перенаселённом коренном Китае?

Младшие сыновья крестьян, оставшиеся после смерти отцов ни с чем, ибо выделяться в новые хозяйства при жизни родителя и дробить земельные наделы после его смерти было запрещено законом. Младшие сыновья потомственных воинов, не имевшие на родине перспективы выше десятника стражи в провинциальном городишке. Младшие сыновья ремесленников, которым из наследства доставались старые сломанные инструменты. Младшие сыновья чиновников, не желающие ждать, пока освободится должность в большом городе. Земля младших сыновей. Неспокойный фронтир, где одни кидани союзники, а другие в любой момент могут пожаловать с неожиданным визитом. Где кочевники признают над собой власть не китайских императоров, а хаганов тоба, работавших императорами по совместительству. Где цена твоей жизни равна стоимости твоего оружия и коня. Но здесь фактически не было предела для карьерного роста. На фронтире меч, мозги и усердный труд заменяли целую свору влиятельных родственников. Только не ленись их применять.

Шёл первый год эпохи Тяньцэваньсуй, правления небесной императрицы У, именуемой также Цзэтянь.

Китай ещё не знал, что это пик его могущества. А прочий мир не догадывался, что Поднебесная Империя в данный момент — самое развитое и цивилизованное государство планеты. Сложновато было в мире с грамотностью и информационными связями, потому что указанный год соответствовал 695 году от Рождества Христова.

В Западной Европе — Тёмные Века и практически свежие ещё воспоминания о закате Римской империи. В Византии — иконоборчество в полный рост, как будто других проблем в стране не существовало. В Восточной Европе — зародыш будущей Руси, представлявший собой конгломерат славянских, не совсем славянских и совсем не славянских племён, то мирившихся, то резавших друг друга. В Азии и Северной Африке — экспансия ислама. В Индии — куча царств, не способных договориться между собой. Лишь майя далеко за океаном переживали свой расцвет, но контактов с ними по известной причине не было, да и в техническом плане они на столетия отставали от китайцев. Всё это — когда империя Тан стояла в шаге от создания огнестрельного оружия, строила города по генеральному плану и покрыла подвластные земли невиданной по масштабам сетью ирригационных каналов.

Если бы гипотетические пришельцы посетили тогда Землю, лицом планеты для них был бы китайский инженер.

— Интересная эпоха. Интересная, и... опасная. Для нас.

— Простите, господин, не могу уловить...

— Империя Тан.

— Это была великая империя, господин. Но она пала, и Китай смог превзойти её достижения лишь в двадцатом веке.

— Не в том дело. Ты представляешь себе Танскую империю, которая смогла остановить наступление ислама, и даже обратить его вспять? Которая подмяла бы под себя Индию, Иран, азиатские страны вплоть до границ с Византией, да и её тоже потеснить? Если бы это произошло, сейчас мы бы ходили воскуривать ароматные палочки в великих пагодах Берлина, Парижа или Лондона.

"Это верно. И тогда ты бы величал меня господином, а не я тебя..."

Вслух это, однако, не прозвучало.

— Вы полагаете, она способна подарить танским императорам идею порохового оружия до того, как его, собственно, изобрели китайцы?

— Не только полагаю, но и считаю вполне вероятным. Более того, мы не знаем, какие конкретно знания она принесла туда в своей голове. Будь она классической тупой курицей, каких сотни миллионов, я бы не волновался. Но, со слов её покойного дяди, она как раз классическая деловая леди. Жёсткая, умная и безжалостная к тем, кого считает врагами. Притом с техническим складом ума. Потому я тебя так тороплю.

— Семь или восемь лет, господин.

— Раньше никак?

— Если все усилия направим только на решение этой задачи, то срок сократится лет до шести.

— Направляй. Я дам тебе шесть лет. Больше — вряд ли.

Приезд в форт Бейши Яна банально проспала.

Она даже не заметила, как вывалилась в сон без сновидений. А ощущение при побудке было такое, словно от её жизни кто-то острыми ножницами откроил несколько часов. Вот только что, подложив рюкзак под голову, созерцала бледно-голубое степное небо без единого облачка, и — ррраз! — темнота, меркнущая алая полоса вдоль горизонта, свет тусклых фонарей на палках, галдёж вокруг. И зверская боль во всём теле, буквально в каждой косточке, будто её с самого утра колотили палками. А тут ещё Ваня теребит за плечо... О-о-о, как больно-то...

— Мам, вставай, — то ли это игра света и тени, то ли у мелкого и правда синяки под обоими глазами проявились — последствие удара по голове. — Приехали.

"Да. И сейчас начнётся самое страшное — китайская бюрократия, — подумала Яна, поднимаясь через "не могу". — Она и в наше-то время не подарочек, а при императорах, наверное, и подавно — на каждый чих должна быть справка, иначе голова с плеч".

На подобные мысли её навёл вид десятника, с самым почтительным видом докладывавшего обстановку... кому? Наверное, начальству. Судя по доспехам, шлему и мечу, начальство было военное. Доклад оное начальство выслушивало с довольно мрачным видом. Ещё мрачнее оно сделалось после осмотра тела незнакомца-"чёрного". И лишь затем соизволило обратить внимание на сползшую с телеги Яну.

Что ж, раз начальство, значит, не зазорно ему поклониться. Так здесь принято, верно?

Начальство поклон восприняло как должное, но сменило ли гнев на милость — неизвестно.

"Ну, если сразу не казнят, считай, повезло..."

— Скольких она, ты говоришь, убила?

— Вот этого, в чёрном, господин сотник, и ещё самое меньшее двоих.

— Что говорит о себе?

— Неведомо, господин. Никто не знает её языка, а она не знает нашего.

"Принесли черти напасть на мою голову, — поморщился сотник Цзян. — Что я должен буду отписать наместнику? Явилась, мол, женщина странного вида с малолетним сыном, неведомо откуда и неведомо зачем, сама неведомо кто, даже имени её не знаю? Меня за такой доклад хорошо если в десятники разжалуют..."

Оставалось одно: пристроить её куда-нибудь, с таким расчётом, чтобы не нанести вреда её чести, если выяснится, что эта дама знатного рода, и повелеть домочадцам учить её языку. Но куда пристраивать-то? Не в казарму же. И, упаси Небо, не к себе домой. Дома своих проблем хватает... Вот старшина мастеров-оружейников как раз подходит. Девяти его мастерам с семействами пока предписано располагаться в пустой казарме, а для него дом почти готов. Как и положено начальнику мастеров, достаточно просторный и с отдельной клетью для гостей во дворике. Кто же знал, что он прибудет без жены, без наложницы, всего лишь с двумя детьми и парой слуг? Места, значит, много, вот пусть и селит чужестранку в клеть. И ей никакого урона для чести, и всем меньше беспокойства.

— Да, господин, — почтительно склонился мастер, выслушав приказ. — Для меня будет честью принимать госпожу гостьей в моём новом доме.

Что-то царапнуло слух сотника, он не сразу понял, что именно. Бросил быстрый взгляд в сторону смирно стоявшей незнакомки, и только тогда догадался, что именно ему показалось странным.

— Почему ты назвал её госпожой, мастер Ли? — спросил он.

— Она исполнена достоинства, как знатная дама, господин.

— Тем не менее, того человека она убила не копьём, а кузнечным молотом.

— Не мне судить, кто она, господин, пока госпожа сама не расскажет о себе.

— Вот именно. У тебя три месяца. Мне всё равно, кто будет учить её языку: ты, твои дети, твои слуги или кто-то ещё. Но через три месяца она должна связно поведать о себе всё, что может. А о чём поведать не пожелает, ты сам её расспросишь потихоньку.

— Господин, — мастер ещё раз склонился. Без подобострастия или раболепия, со сдержанным достоинством человека податного сословия, знающего, тем не менее, себе цену. — Если выяснится, что госпожа не знатного рода, прошу дозволения взять её в свой дом.

"Ишь ты, — мысленно усмехнулся сотник. Даже настроение слегка приподнялось. — Смутился, как мальчишка, которого отец собрался женить в пятнадцать лет. А что, женщина неплоха. Я бы и сам взял, могу и знатную в дом привести, да кто её знает? Присоединиться к обозу и сходу ввязаться в драку наравне с мужчинами... Чего ждать от такой женщины, кроме головной боли и скандалов?"

— Дозволяю, — кивнул он. — Я дал тебе срок. Делай, что хочешь, но через три месяца она должна стоять передо мной и отвечать на вопросы.

— Будет исполнено, господин.

"Даже если она и знатная, этот мастер своего не упустит, — окончательно развеселился сотник. — Не тот человек. Впрочем, кто знает, что это за женщина и каковы обычаи её племени. Может, там принято не мужьям выбирать жён, а наоборот. То-то мастер удивится!"

Сотник Цзян предвидел, что, возможно, не всё будет так гладко, как хотелось бы, но поделать с собой ничего не мог. Не так много радостей выпадало ему в жизни и по службе, чтобы отказать себе в праве хотя бы мысленно позабавиться. Пусть и за чужой счёт.

И тут он заметил кое-что такое, от чего ему стало неуютно.

Женщина, вместо того, чтобы скромно стоять, опустив глазки долу, самым наглым образом его изучала. Не взгляд, а нож хирурга: мол, а ну-ка посмотрим, что у тебя внутри, господин сотник. Притом досточтимый Цзян Яовэнь готов был поспорить хоть на три связки цянь, что дамочка вытряхнула его наизнанку, перебрала по косточкам и привесила табличку с ценой. Крайне неприятное ощущение. Что ж, приказ на её счёт он уже отдал. Теперь лишь от мастера Ли зависит, сможет ли чужестранка усвоить хотя бы основы цивилизованной жизни, а значит, создавать на подотчётной ему территории как можно меньше проблем. Три месяца — не маловато ли?

Как будто не дура. Должна усвоить. Ну, а если упрётся и станет цепляться за обычаи своего племени — ей же хуже. Поднебесная и не таких в тонкую муку перемалывала...

Знаете ли вы, что в первую очередь обязан сделать настоящий попаданец?

Напроситься на приём к Сталину? Перепеть Высоцкого? Убить Хрущёва?

А вот и нет. Настоящий попаданец в какую угодно эпоху первым делом обязан... заболеть. Иммунитет у него в любом случае заточен на другую микрофлору, вот в чём проблема. Но этого почему-то нет ни в одной книге.

Яна и Ваня заболели буквально на следующий день после того, как их разместили в крошечном флигельке. Болезнь сразила их, едва они немного отошли после дикого стресса, и развивалась стремительно: температура подскочила буквально за час-другой, почти сразу появились сопли до пола и изматывающий кашель. Если бы не упаковка мощного антибиотика и пузырёк витаминов в капсулах, им пришлось бы совсем плохо. Радовало одно: местные бациллы, в отличие от тех, к которым они привыкли, были очень чувствительны к антибиотикам. Яна припомнила, что читала что-то по этой теме, вроде бы во времена изобретения пенициллина вирусы и бактерии дохли даже от малых доз лекарства. Это за прошедшие с 1927 года десятилетия болезнетворная микрофлора поднакачала устойчивость, а здесь микробы ещё непуганые. Пары таблеток на нос хватило, чтобы устроить им тотальный геноцид. Но недельный карантин выдержать пришлось, от греха подальше. Не хватало "отблагодарить" приютившую их семью чем-нибудь малоприятным вроде гриппа.

Дальнейшую жизнь матери и сына можно было описать ленинским девизом: учиться, учиться и ещё раз учиться. Дело было не столько в китайском языке, точнее, в его средневековом ханьском варианте, сколько в бытовых мелочах. Хорошо, что им повезло с учителем. Вернее, с учительницей. С маленькой Сяолан.

Давно подмечено, что дети, если речь не идёт о прирождённых дебилах, намного легче взрослых усваивают иностранные языки. В особенности когда учебный процесс исключает тупую зубрёжку и включает игру. Пока Яна разучивала слова "чашка", "палочки для еды", "печь" и тому подобные, Ваня уже более-менее свободно объяснялся с детьми мастера Ли — своей ровесницей Сяолан и шестилетним Ляншанем. Не говоря уже о том, что брат и сестра Ли сами начали потихоньку перенимать русские слова. А когда Яна под мудрым руководством мелкой наставницы добралась до сложносоставных предложений и общепринятых речевых оборотов, оправившийся от последствий дорожных приключений Ваня уже напросился учеником к мастеру. Молотом махать ему, понятно, ещё не скоро позволят, но мехи раздуть, подать-принести по мелочи — это пожалуйста. А с той поры, лишённая общения со сверстником, девчонка переключила всё внимание на Яну. И дело пошло быстрее. Уже через месяц с небольшим она могла торговаться на рынке и помогать старухе Гу Инь на кухне, не путая названия блюд и ингредиентов.

С мастером Ли в это время она пересекалась нечасто. Когда пересекалась, старалась, дабы ничего не напортить, выказать ему почтение, как хозяину дома, и не слишком явно демонстрировать радость от встречи. Здесь это было не принято. Мастер в свою очередь делал ровно то же самое, и, как ни пытался казаться невозмутимым, получалось не очень. Затем он сразил наповал всех соседей, подарив гостье платье покойной жены. Одно из четырёх, лучшее из предназначавшихся для повседневной носки. Для времён, когда хорошая одежда ценилась очень дорого и передавалась по наследству, это был поступок на грани фола. По кузнечной слободке поползли пересуды: мол, чужеземная ведьма приворожила мастера. За колдовство, вообще-то, в империи Тан светила "статья", но не за любое, как в средневековой Европе, а только за злокозненное, направленное на пагубу кому либо. Любовные привороты к таковому не относились, да и выяснилось, что никто не видел, чтобы чужестранка проводила какие-то обряды. Нет свидетелей и доказательств — нет и дела. Но всем соседкам рты не заткнёшь, а мастер Ли только подливал масла в огонь, оказывая гостье почтение, выходившее, по всеобщему мнению, за все разумные рамки. И... нельзя сказать, что Яне это было неприятно.

Лето перевалило за середину, пожелтевшая степь звенела под белым от жары небом. Речушка, у излучины которой примостился на холме форт, обмелела. Приехавшие ещё по весне крестьяне уже успели вспахать несколько крупных наделов, и сейчас эти куски земли выделялись высокими всходами с красными верхушками. Гаолян неприхотлив, и растёт даже в сухой степи. Будет, будет у поселенцев на эту зиму и зерно для лепёшек, и силос для немногочисленной скотинки. Да огородики вскопаны и засеяны репой, да куры гуляют по дворам. Кое-кто умудрился привезти живые саженцы сливы, правда, старики сомневались, что они здесь примутся. Иными словами, колонисты, несмотря на несхожесть коренного Китая — окрестностей Жёлтой реки — и монгольской степи, старались перенести сюда частичку своего привычного мира.

А мир был многолик, и строящийся форт Бейши убеждался в этом всё чаще. Его ведь не просто так здесь поставили, а для охраны торговых людей, шедших из Китая и в Китай. Здесь проходил один из многочисленных рукавов знаменитого Шёлкового пути. Яна видела большой гостиный двор, который мысленно именовала не иначе, как караван-сараем: уж больно много там бывало гостей в чалмах и халатах. Чаще всего, конечно, приезжали "культурные" кидани и маньчжуры-мохэ, но те старались в форте не ночевать, им своих юрт вполне хватало. А вот персы и арабы мелькали как бы не чаще странноватых тангутов. Из Китая шли торговые караваны, везшие фарфор, чай и шёлк на запад, то есть, в те же Персию, Аравию, Северную Индию. В Китай везли жемчуг, драгоценные камни, ювелирные изделия, благовония, предметы искусства, дорогое оружие вроде знаменитых дамасских клинков, знаменитые персидские блюда редкостной красоты... Да много чего везли, в обе стороны, в том числе и запретного. Но самой массовой статьёй импорта были лошади. Степняки не только кожи и меха предлагали на продажу, но и табуны низкорослых выносливых коняшек. А иноземцы, если ветер судьбы проносил их мимо Кашгара, привозили великолепных коней-"персов", которые в Китае именовались "небесными конями". Купить такую лошадку мог разве что принц или богатый вельможа, но раз везут товар, значит, есть и спрос.

Всё началось с того, что однажды, ближе к вечеру, по улочке новопостроенной кузнечной слободы пробежал мальчишка.

— Небесные кони! Небесные кони! — кричал он. — Купцы пришли, ведут небесных коней!

Для мелкого приграничного посёлка это — событие. Разумеется, малышня высыпала из дворов и, сбившись в галдящую стайку, помчалась к "караван-сараю". Яна как раз подметала дворик, и, выглянув за ворота, увидела в этой стайке белобрысую голову сына. Ну, конечно, как он мог остаться в стороне? Ханьская детвора, сторонившаяся чужаков, при его первой попытке влиться в коллектив, встретила пришлеца недоброжелательно. Были и словесные перепалки, были и драки, но как только мелкий получил статус младшего ученика мастера Ли, всё мгновенно прекратилось. Он стал своим. Тем более, что уже довольно бойко чирикал по-китайски. Так что за него мать была более-менее спокойна. Бегает с другими сорванцами — и пусть бегает. Обидеть его мог разве что кто-то из каравана, но на то и кормились в форте воины императора, чтобы пресекать непотребства на корню. А вот кони... Что за кони такие, и почему они "небесные"? Яну разобрало любопытство, и она, отставив метлу, отправилась следом за детьми.

Кони и правда были великолепны. Ахалтекинцев она, правда, до сей поры видела только в кино и на фото в сети, но узнала сразу. Как же не узнать, красавцы из красавцев. Неудивительно, что почитавшие красоту и гармонию китайцы назвали их "небесными". Но, не будучи фанаткой лошадей, быстро потеряла к ним интерес. Куда больше Яну заинтересовало другое. Крепость — фактически пограничная, первый китайский населённый пункт на пути караванов, где есть таможня и чиновник, имеющий право выдавать пайцзу. То есть пропуск на территорию империи. Купцы были обязаны предоставить властям отчёт о товарах, таможенники проверяли тюки и ящики, а чиновник заносил в реестр имена торговых гостей империи и список перевозимого. И только после этого раздавал пластинки меди или серебра, испещрённые иероглифами. Так вот: один из персидских купцов, шедший с караваном, который привёз ахалтекинцев, назвался торговцем редкостными заморскими украшениями из золота и серебра.

"Ювелиркой торгует, да? — подумала Яна, вслушиваясь в такую же корявую, как у неё самой, китайскую речь перса. — Хорошо. Завтра найду его. Постараюсь удивить".

Уже полных два месяца она жила в гостях у семьи Ли, и чувствовала себя не в своей тарелке. Меньше всего на свете она стремилась сидеть у добрых людей на шее, и потому решила продать кое-что из своего запаса. Золотые банковские слитки лучше не трогать, в Китае золото ценилось лишь как материал для изделий и "банковский металл", а не как платёжное средство. Но ведь у неё была целая коробка скупленных на излишек денег всяческих колечек-цепочек. Выбрать вещицу, более-менее соответствующую эпохе, и предложить торговцу. Да не просто подойти и сказать: "Дядя, купи колечко". Дядя в таком случае колечко, может, и купит, но даст за него хорошо если десять процентов цены. А то и вовсе отберёт под универсальным предлогом "оно же наверняка краденое". Нет, бизнес нужно вести тоньше. С соблюдением кое-каких местных условностей, разумеется.

Завтра у неё будут деньги. Завтра она получит чуточку больше свободы, и...

И — что? Что дальше-то?

В Поднебесной человек без статуса — пустое место. Подданным хуанди хорошо, у них какой-никакой, а статус с рождения имеется, у каждого. Даже у "цзяминь", самых распоследних нищебродов и рабов. Даже женщины имели свой статус. А вот чужеземцы — не всегда. Особенно если за ними не стояло сильное царство или большой мешок денег. Потому-то, едва узнав о системе статусов, Яна начала продумывать варианты получения оного.

Самый простой способ в её случае — выйти замуж. Эта мысль, такая неприятная в той, прежней, вдовьей жизни, здесь не вызывала отторжения. Она давно поняла, что мастер Ли откровенно, хоть и совершенно по-китайски, за ней ухаживает. Знала, что он вдовец. У неё установились самые тёплые отношения с его детьми. Понимала, что этот человек ей, прямо скажем, небезразличен. Так почему бы и нет? Тонко намекнуть, что если сделает предложение, отказа не будет, и всё. Приятное с полезным совместится наилучшим образом. Вот только Яна отвыкла тянуться на поводке за стервой-судьбой, и идти по пути наименьшего сопротивления. Да, мастер Ли ей не просто небезразличен. Откровенно говоря, она влюбилась, как девчонка. Но смириться с мыслью, что абсолютно всем в этой жизни она будет обязана мужу, не смогла. Сама ни на что не годна, кроме как окрутить мужика? Нет уж. Сначала она докажет окружающим, что не пустое место. Заслужит статус. А потом уже можно подумать о личной жизни.

Нужен стартовый капитал. Пусть небольшой, но достаточный, чтобы разжиться инструментом.

А что до низкого статуса женщины... Помнится, после смерти мужа Яне почти два года пришлось доказывать, что умеет вести бизнес не хуже прочих. И это во времена, когда эмансипация всё-таки имела кое-какой успех. Здешние законы, особенно неписаные, напоминали ей каменный колодец. И не обойдёшь, сидя в оном, и лбом не прошибёшь, бесполезно. Оставалось надеяться на народную мудрость — "Капля камень точит". Она и так уже порвала шаблоны, расхаживая по посёлку без сопровождения. Правда, поначалу приходилось гонять озабоченный молодняк метлой, деревянной лопатой, мотыгой или первым, что под руку подвернётся, чем порвала ещё один шаблон. Но зато внушила местным жителям должное почтение к своей особе. Связываться со свирепой чужеземкой больше никто не пожелал, здоровье дороже. А это в свою очередь означало, что при желании можно пробить, проточить, прогрызть любую стену. Главное — поставить соответствующую задачу.

Купец Бахрам, сын Асима, прозываемый по родине предков Шапури, приезжал в Поднебесную уже в третий раз.

Трудновато становилось торговать в последнее время: арабы, будь они трижды прокляты, мало того, что перебегали дорожки, так ещё и впихивали честным персам свою веру, всячески препятствуя торговле почитателей Ахуромазды. Чтоб их Ахроменью сожрал и выплюнул, из-за них приходится забывать дорогу в Хиджаз, где можно было купить несравненные украшения из чеканного золота. Или принимай их ислам, или уступи место торговцам с более гибкой совестью.

"Продать веру отцов и дедов за место на базаре... — мысленно негодовал он, заедая жареного цыплёнка свежей, но чуть горьковатой китайской лепёшкой. — Был Ануширван, а стал Ала-ад-Дин. Словно плюнул на могилу отца, отрекшись от имени. Нет уж. Это не для меня, хоть и говорят, будто купец за лишнюю монету готов продать что угодно и кого угодно".

Зато Бахраму нравилось осознавать, что теперь, попутешествовав с христианами на запад и с единоверцами на восток, повидал гораздо больше, чем тот же Ануширван... тьфу ты — Ала-ад-Дин, чтоб ему на ровном месте споткнуться. Побывал в городе Кустантина, стоящем сразу на двух берегах пролива, имел честь поклониться тамошнему кайсару чудесными чеканными блюдами, золотыми и серебряными, за что получил привилегии на торговлю. Купил там и выгодно продал в Китай румийские и эллинские статуэтки, которые местные жители буквально выбрасывали в мусор, разбивали или пытались переплавить. Ходил в Индию, откуда привозил дивные самородные камни. Даже дерзнул при последнем посещении румийской столицы на обратном пути сделать изрядный крюк к северу, в земли народа болгар, где пересёкся с купцом из диких германских земель, почти за бесценок продавшим ему чудесные камни кахруба, цвета мёда. Эти камни, обёрнутые кусочками шёлка для соранности, сейчас покоились в шкатулке с самыми ценными украшениями. Изделия мастеров Бухары ценились богатыми китаянками, иные вещицы украшали собой даже императрицу У и её любимую дочь, принцессу Тайпин. Вёз Бахрам не только украшения, но и прекрасные кубки чёрной бронзы, покрытые золотой насечкой — гордость и тайна мастеров Парса. Вёз эллинскую статуэтку из нетускнеющего сплава серебра, изображавшую древнюю воинственную богиню в шлеме и с копьём, которую ему продал в Кустантина подвыпивший светловолосый язычник из числа дворцовой стражи. Тамошние христиане, чего греха таить, относились к таким вещицам ничуть не лучше последователей араба Мохаммада. А купцы, подобные Бахраму, делали благое дело, спасая древнюю красоту от плавильных горнов и топоров варваров. Во всяком случае, самому Шапури нравилось так думать. Ну, и выгода из этого тоже проистекала. Пьяному наёмнику он заплатил два арабских динара. Здешним ценителям заморских диковинок он сможет продать статуэтку если не за золото, то за пару больших тюков цветного шёлка, это точно. А эти тюки только в Бухаре принесут ему не менее шести динаров чистой прибыли. Если же рискнуть и попробовать отвезти их в Рум, прибыль возрастёт вдвое. И это только за одну небольшую статуэтку.

Базар этого городишки маленький, народец тут обитает небогатый. Бахрам, как владелец самого малогабаритного товара, отчитался одним из первых и, получив серебряную пайцзу ещё вчера вечером, наслаждался отдыхом в гостином дворе. Выбор блюд местной харчевенки далеко не столичный, но купец в пути не может позволить себе изысканные яства, дабы потом в дороге не искать кусты. Лучше простая сытная пища, от которой желудок не завяжется узлом в самый неподходящий момент. Неспешно позавтракав, купец всё же решил прогуляться по базарной площади. Не то, чтобы он рассчитывал что-то купить или найти покупателя на свой товар, просто ему было скучно. Крепкорукий слуга и охранник Шерзод остался сторожить сундуки и лошадей, а Рустам, любимый и единственный сын, отправился с отцом.

Конечно, в пути Бахрам обращал внимание на женскую красоту, тем более, что румийки, индуски или китаянки не скрывали лиц и не кутались в покрывала с ног до головы. Он знал меру и не расшвыривал деньги на ветер, покупая благосклонность шлюшек на каждой остановке, но временами природа брала своё. Последний раз он одарил вниманием женщину... да, дней пятнадцать назад. Многовато. Потому даже пугливые и тощие китайские девчонки, которых потихоньку предлагал гостям хозяин здешнего постоялого двора, начинали казаться желанными. Бахрам уже решил было, если караван задержится ещё на сутки — чего не хотелось бы, конечно — взять на ложе какую-нибудь из них. Всё равно какую, все на одно лицо. Но тут его взгляд отыскал в не слишком густой толпе покупателей такое, отчего купец даже, не сдержавшись, причмокнул.

Женщина. В китайском повседневном платье, какие носят жёны и дочери средней руки ремесленников, но с походкой и осанкой шахини. В сопровождении всего лишь одной служанки. И — похожая на того беловолосого варвара, что продал статуэтку, словно родная сестра. Вот это да! Как она сюда попала? Хотя, дороги открыты всем и во все стороны... Бахрам не назвал бы её сказочно красивой, у него по поводу красоты было своё мнение, но необычность женщины вызывала смешанные чувства.

— Отец, кто она? — спросил Рустам. Ну, да, в его-то четырнадцать пора уже проявлять определённый интерес.

— Не знаю, сынок, — ответил он. — Видел таких в землях западного кайсара. Мужчины служили в страже, а женщины сопровождали богатых хозяек. Германка, должно быть. Или из иных варваров, которых румийцы именуют "анты".

И ведь держится незнакомка с таким достоинством, что не подкатишь к ней с предложением немножко подзаработать. Хотя платье на ней не новое, а служанка — беззубая старуха. Значит, в деньгах нуждается. Можно рискнуть. Разумеется, начав разговор в самом уважительном тоне, дабы в случае отказа отступить без ущерба для чести.

О! А ведь женщина смотрит на него! Более того — что-то говорит старухе! Неужто тоже скучает? Впрочем, не стоит подгонять коня нетерпения. Лучше послушать, что скажет старая карга, посланная к нему госпожой.

— Господин, — старуха привычно поклонилась и прошамкала: — Госпожа Янь просила передать, что видела вас вчера и слышала, будто вы торгуете драгоценностями. Госпожа со всем почтением просит вас показать товар, чтобы она могла выбрать что-нибудь.

Покупательница? Здесь, в этом захолустье? Надо же, а по виду и не скажешь. Бахрам расплылся в улыбке и заверил старуху, что покажет её госпоже чудесные изделия мастеров из дальних стран. Тоже неплохо. Шахские вещи, ясное дело, он распаковывать не станет, а вот массивные византийские кольца и висюльки, которые ценились беловолосыми варварами и здешними степняками, конечно же покажет. А на ложе, так и быть, возьмёт служанку с постоялого двора.

— Рада видеть вас, достойный купец, — Яна ещё с вечера придумала себе легенду для беседы с персом и тщательно подобрала нужные китайские слова. — Прошу говорить со мной на языке хань, ибо я не знаю фарси, а вы наверняка не знаете моего родного языка.

— Более того, я даже не представляю, откуда родом моя госпожа, — лучезарно улыбнулся торговец. — Но в том, что в ваших жилах течёт шахская кровь, я уверен.

— Вы ошибаетесь, — мягко улыбнулась Яна. — Но сейчас это неважно. Могу ли я посмотреть на диковинные вещи, которые вы так нахваливали, и узнать их цену?

— Мои сундуки на постоялом дворе, госпожа. Не будет ли ущерба вашей чести, если я приглашу вас туда?

— Там есть харчевня, а моя служанка будет свидетельницей, что ущерба чести не было.

"Ишь ты, как перья распустил, — думала Яна, время от времени зыркая на перса из-под скромно опущенных ресниц. — Сейчас выложит самый бросовый товар и загнёт космическую цену. А мы улыбнёмся и... обратим его хитрость против него самого".

Она собиралась применить свой излюбленный приёмчик из прошлой жизни, за который её дружно невзлюбили барыги с ювелирной барахолки. Какой именно? Всему своё время.

Харчевня была новая, ещё очень чистая, и устроенная скорее в персидском духе, хотя распоряжался здесь толстый ханец. Ковры на полу скромные, чисто выметенные, подушки мягкие. Подносы, правда, использовались тоже не персидские, а китайские, зато посуда представляла собой весь Восток. Купец заказал чай и послал сына за ларцом.

И, в отличие от персидских харчевен, здесь имели место занавеси, дабы желающие конфиденциальности посетители могли вкушать пищу и совершать сделки, не мозоля глаза окружающим. А таковых было много.

Пока служанки принесли чайничек и чашки, паренёк явился с тяжёлым, окованным железными полосами ящичком. Повозился с замком и с загадочной улыбкой откинул крышку.

Старая Гу Инь ахнула. Яна изобразила заинтересованность, а купец просиял. Но на взгляд женщины, видевшей куда более утончённые изделия, в ящичке находился склад кое-как отшлифованных самоцветов размером с блок пирамиды Хеопса, оправленных в грубо спаянные между собой куски листового золота. Да, камни неплохи. Если попадут в руки хорошего гранильщика. Да, золото чистое, и его много. Но выглядели эти заморские диковинки, на её взгляд, вульгарно до тошноты. Обвешаться ими — и на панель, от клиентов отбоя не будет. И неважно, что вон то кольцо, если верить персу, когда-то носил румийский — римский, что ли? — кайсар. Это кольцо могло заинтересовать Яну только в качестве кастета. Пожалуй, единственной действительно красивой вещью здесь был неширокий золотой браслет со вставками из тёмно-синего лазурита. Застёжки браслета были выполнены в древнеегипетском стиле, в виде фигурок каких-то богов. Очень похоже на добычу грабителей гробниц, уж слишком тонкая работа по сравнению с остальными вещицами. Нет, явного интереса она к браслету не проявила, но заметочку для себя сделала. Начала интересоваться ценами. Старуху чуть дед Кондратий не прихватил, когда купец назвал стоимость "кольца румийского кайсара".

— Что скажешь, Гу Инь? — Яна обратилась к единственному имеющемуся под рукой эксперту по ценам в Поднебесной.

— Что вы, госпожа! — бабка от волнения даже забыла поклониться и замахала руками. — Десять лян серебра! Небесный конь здесь стоит пятнадцать, а в столице и того больше!

— Дорого, почтенный, — с улыбкой женщина обернулась к торговцу, улыбка которого слегка поблекла. — Полагаю, вы устали в пути, поиздержались и решили немного поправить дела. Понимаю. Но купец, чтобы продать вещь с прибылью, не обязательно должен спрашивать за неё тройную цену.

— Сколько же моя госпожа готова заплатить за этот несравненный перстень? — торговец явственно скис. Чужестранка сразу назвала точную цену, и совершенно определённо не собиралась платить больше. — Только пусть прекрасная пери не говорит о цене в три ляна с третью! Шахские украшения всегда стоят больше, ибо их касались руки царей! Восемь лян, о луноликая госпожа.

"У меня нет времени на торги в стиле восточного базара, — подумала Яна. — Пора наносить удар".

— Восемь лян, — улыбнулась она. — Считайте, половина цены небесного коня, столь ценимого в приютившей меня стране. А есть ли у моего господина вещи стоимостью двух таких коней?

— Такими вещами, госпожа моя, торгуют купцы, владеющие собственными караванами, — перс виновато развёл руками. Вообще его мимика и жестикуляция была понятна Яне куда больше, чем китайская. — Я слышал о шахских камнях дивной огранки, привозимых из Индии, и даже видел их, но продавать... Нет, не довелось.

— Я готова показать вам кольцо, которое было куплено моим покойным мужем за цену двух небесных коней, — произнесла Яна, и выпростала руку из длинного рукава. — Вы совершенно точно назвали его шахским.

Купец, едва разглядев, что именно ему показывали, чуть не упал с подушки. Его поразила не оправа красного золота, тончайшей работы, а камень. Большой, потрясающе огранённый, невероятной чистоты... рубин. От изумления он подрастерял купеческое самообладание и какое-то время не мог и слова вымолвить.

"Ещё бы ему не онеметь, — Яна и бровью не повела, она была готова к такому обороту. — Таких качественных камней здесь нет, и до семидесятых годов двадцатого века не предвидится. Но по всем параметрам эти, искусственные, от натуральных ничем не отличаются... Приходи в себя, приятель. Пора торговаться по-настоящему. Ты ведь уже понял, что не на лохушку нарвался".

Купец, оправившись от потрясения, тут же попросил возможности осмотреть камень. Мало ли, подделки и тогда имели место, покупателю следовало быть осторожным... Великолепный рубин острым уголком трёх идеальных граней буквально вспахал тонкую стеклянную пластинку, уже исчерченную следами прошлых проверок. Блеск, игра света — на высоте. А уж цвет... Шахский камень, истинно шахский!

— Думаю, пора обратиться к китайским чиновникам, — с двусмысленной усмешкой произнесла Яна.

— Зачем нам это, госпожа моя? — перс доверительно понизил голос. — Лишние глаза и уши — лишние расходы. Кроме того, я не знаю, имеют ли право местные таможенники закреплять сделки и брать за них налог. Вдруг мы невольно подтолкнём честных людей к совершению должностного преступления?

— И то верно. Что ж, какова ваша цена?

И торг состоялся. Самый настоящий, восточный. Разве что с поправкой на участие в нём женщины, что явно сдерживало язык купца. Мысленно-то он наверняка величал её весьма нелестно, но Яна не дала ни единого повода выплеснуть эмоции. Общение с китайцами научило её сдержанности и вежливости, а это при многих обстоятельствах непробиваемая броня. Кроме того, она знала, когда можно твёрдо стоять на своём, а когда не вредно и скидку сделать. Люди в этом смысле были одинаковы, что в двадцать первом веке, что в седьмом. Итогом получасовых переговоров стала цена в шесть лянов по весу персидскими дирхемами и пять полных связок цянь ("Видит бог, господин мой, только из уважения к вам продаю за сущий бесценок..."), плюс тот самый лазуритовый браслет в качестве бонуса. Не смогла устоять перед настоящим египетским исскусством, что поделаешь.

— Дедушка, ну пожалуйста, прошу вас, — Лю Даню было до слёз обидно, но старшим не перечат. Разве что упросить можно, и то если будет милостиво Небо. — Мне вчера исполнилось пятнадцать. Прошу вас, дедушка, дайте мне взрослую работу!

Дед сурово нахмурился, но ничего не сказал, только сильнее сжал узловатыми пальцами корявую клюку.

Базарные носильщики — клан почище кузнецов. Это семья в самом прямом смысле слова. Два сына и два старших внука старика Лю разгружали и грузили, помогали распаковывать и запаковывать тюки при осмотрах караванов, носили корзины с покупками за состоятельными женщинами. За одну-две цянь за корзину, но и то прибыль. Младшие внуки бегали по рядам, высматривали работу для отцов и старших братьев, и докладывали дедушке об увиденном. А женщины семьи занимались домашним хозяйством, частенько подрабатывая прачками. И помилуй Небо чужака, вздумавшего отбивать у семьи Лю заработок! Здесь не столицы, рыночек маленький. Тут и одному мелкому клану тесно. Только и надежды, что крепостица строится на торговом пути. Глядишь, пойдут караваны, работы прибавится, а там и младшие внуки подрастут.

А этот всё ноет. Взрослый он, видите ли. Тут его отцу за день хорошо если десять-двенадцать цянь заработка перепадёт...

— Дедушка! Дедушка! — к старику подбежал чумазый пострелёнок, младший брат Даня. — Дедушка, там госпожа купцу драгоценность продала! Будет много цянь, нужно будет нести!

— Показывай, — дед неожиданно легко для своего возраста поднялся со своего скромного сидения. — А ты иди за мной, — это уже внуку-нытику. — Хотел взрослой работы? Будет тебе работа.

Лю Дань просиял, подхватил на плечи палку с подвешенными на её концах корзинами и потрусил следом за шустрым братцем и дедушкой.

Они подоспели вовремя: чужеземный купец как раз рассчитывался с госпожой, а его дюжий слуга доставал из сундучка связки монет. Пять связок и ещё сверкнувший на солнце браслет! Дорогая, должно быть, вещица продана... Ах, вот оно что. Это же госпожа Янь, та самая чужеземка, что поселилась в слободе кузнецов. Наверное, у неё было кое-что припасено из побрякушек, теперь продаёт. Ну, да ладно. Главное — не упустить заказ. Старуха-то ей не помощница.

— Госпожа, — старик Лю просеменил к женщине и низко поклонился. Носильщики — "цзяминь", "дешёвые люди", они всем должны кланяться. — Госпожа, прошу вас, не трудите себя, наймите моего внука. Он поможет вам донести деньги до дома. Пожалуйста, госпожа. Всего три цянь.

Госпожа, смерив взглядом корзину с медью и щуплого подростка, кивнула в знак согласия.

— Пять цянь, — сказала она. — И твой внук поможет мне ещё купить продукты в рядах.

Пять цянь за один заказ! Хорошая клиентка!

— Как пожелаете, госпожа, — ещё ниже склонился дед, а внук с таким же глубоким поклоном с готовностью подставил корзины и начал грузить в них тяжёлые связки.

Пять связок. Пять тысяч монет из медно-свинцового сплава. Каждая связка больше трёх с половиной килограммов. Итого около восемнадцати кило.

Такой валютой и пришибить недолго, и пупок надорвать. Один плюс: не родился ещё вор, способный незаметно стянуть эти гири из корзины носильщика. Хорошо, что для крупных расчётов тут всё чаще применяют серебряный лян — чуть меньше сорока граммов серебра. Слитки обязательно проверяют на чистоту и наносят пробу. Но монеты из серебра нет. Потому даже выторгованные за кольцо персидские дирхемы в случае чего будут принимать на вес, а не по номиналу. Но им сейчас ходу не будет. Пусть лежат. Придёт и их время. Пока у неё есть пять связок цянь. Хватит купить всё, что она задумала, и ещё останется.

Чтобы получить свидетельство мастера третьего разряда, а вместе с ним официально зарегистрированное имя и статус, нужно сдать экзамен. Чтобы сдать экзамен, нужно либо пойти в ученики и много лет ждать, пока мастер даст добро, либо назваться чужеземным мастером и подтвердить своё искусство делом. То есть, в её случае — коваными изделиями. На полноценную кузницу денег не хватит, да она и не нужна. Достаточно попросить мастера Ли, и он выделит ей уголок в цеху. Но инструменты и слитки железа она должна купить за свои деньги.

Она твёрдо знала: руки вспомнят отцовскую науку. Так было уже, два года назад. Встала к наковальне, и словно не было десяти лет перерыва. Руки вспомнят. Иначе и быть не может.

Парнишка-носильщик обливался потом, сгибаясь под тяжестью корзин, но старался услужить, как мог. Пять цянь — это сущая мелочь. Стоимость пары лепёшек или небольшой порции мясных пельменей. А этот мальчик готов за такие мизерные деньги хоть целый день таскать за ней корзины с медью и снедью. Яна жила здесь два месяца, но привыкнуть к невероятной дешевизне тяжёлого труда не могла. Оплата должна как минимум компенсировать энергозатраты человека на её зарабатывание. Как минимум! И обязательно должна быть надбавка как поощрение, иначе любая работа превратится в рабский труд за миску каши. Наблюдения последнего года там, ещё дома, показали, что именно к этому и стремится система, именовавшая себя либеральным капитализмом. А здесь пришлось воочию наблюдать идеал либерала. Разумеется, социальные революции здесь никто устраивать не собирается, но хотя бы облегчить труд таких вот мальчишек вполне реально.

Скажем, была бы у него не палка-"коромысло" с привязанными к её концам корзинами, а обыкновенная тачка...

Над этим стоит подумать. И ещё: носильщики крутятся весь день на рынке, много видят, много подмечают. Пока это ей без особой надобности, но мало ли, каким боком повернётся жизнь? Может, и торговать доведётся, сбор информации в бизнесе стоит довольно дорого, но если, предположим, расположить к себе того ушлого деда несколькими лишними монетками, он от приработка, не требующего больших физических усилий, не откажется. А платить ему можно сдельно, только за ценные сведения.

Кто из купцов надёжен, а кто, напротив, склонен к обману или непомерно жаден. Кто падок на женщин, кто любит красиво одеваться, кто тайком возит запретные товары, у кого полезные знакомства в обеих столицах, у кого часто видят вещи, не соответствующие его кошельку и положению, и так далее. Рано или поздно пригодится. Может, и в торговле, а может, и не только в ней.

Видимо, небеса положили этому дню сделаться решающим в её судьбе. Уже сделала один шаг к своему месту под солнцем и задумала ещё два. Нет, три. Потому что продукты она покупала не просто так, а для угощения семьи Ли экзотическими западными блюдами. Курица, запечёная с яблоками, рыба в кляре из самодельного майонеза, оладьи на кислом молоке, печенье, пусть и просяное, зато с мёдом, кусочки фруктов, вываренные в том же меду. Детям должно понравиться. А мастеру Ли — ну, это уже как получится, на всех, если что, не угодишь. Зато этот ужин предполагал серьёзный разговор с мастером. Он первым должен узнать ту версию её истории, какую она сможет изложить уже сейчас. А там можно развить тему покупки инструментов, будущего экзамена и ...личной жизни. Ей очень не хотелось уходить отсюда, куда бы то ни было. Надёжный мужчина. Сильный. Спокойный. Даже если бы не протянулась между ними та незримая ниточка, всё равно не стоило бы такого упускать.

Она и не упустит. Но всему своё время.

— ...А купец и говорит: "Госпожа моя, стоимость небесного коня ещё не значит, что эта вещь тоже родом из-под облаков", — женщина с запахом жасмина весело, в лицах пересказывала содержание своей беседы с персидским купцом. — А я ему и отвечаю...

Неизвестно, зачем, но милая гостья именно сегодня решила угостить их блюдами своей родины. Хань непривередливы в пище. Западные люди, видимо, тоже, но вкус у снеди совсем не такой, к какому он привык с детства. Не неприятный, нет. Просто необычный.

Зато мелкота в восторге. Ляншань аж пищит, дайте ему ещё медового печенья. Ванди рад привычной еде, а егоза Сяолан уже успела повыспросить у госпожи, как и из чего это делается. А сейчас дружно похихикивают над рассказом Янь — смеяться в голос в присутствии взрослых неприлично. А он-то что? Так и будет сидеть и внимать женщине бесстрастно, как статуя Будды? О каком бесстрастии может идти речь, когда от одного звука её голоса теплеет на душе?

Она знает уже достаточно слов, чтобы коротко рассказать о себе. Должно быть, пришло время первому узнать, кто она. Прежде всего мастера интересует именно это: кто она, какого сословия. Если знатная дама, то о ней придётся забыть, такая связь в империи запрещена. На "цзяминь" она нисколько не похожа. Кланяться-то она кланяется, но видно, что это всего лишь маска. Согнуть её душу не получится ни у кого, это очень заметно. Значит, если не знатная дама, то "лянминь", из "добрых людей", податного сословия. Значит, ему ровня...

В первые дни, когда она ещё сидела больная в гостевой клети, запершись, чтобы никого не заразить, мастер отнёс сотнику Цзяну клинок собственной работы. Один из лучших, что даже на продажу не выставлял, а повесил на стену. Мол, что бы там ни было, гостья пока не способна ни объясниться, ни усвоить законы Поднебесной. Так пусть господин примет подарок от него. Мало ли, может, болезнь унесёт её, как унесла его первую жену и самую старшую дочь. Но Небо было милостиво, гостья выжила. Теперь осваивается в незнакомой стране... Неважно осваивается. Пусть она плохо говорит на языке хань, но и так видно, что мыслит она совсем по-другому. Хань тоже не подарок, они само послушание лишь с виду. Но если бы все поголовно принялись дотошно исполнять законы, империя развалилась бы уже через год. А госпожа действует так, словно для неё вовсе нет границы между законом и беззаконием.

Ладно. Чтобы ни случилось, кем бы она ни оказалась, меч-дао сотнику он отдал не зря.

Если она знатная дама... Что ж. Всё будет зависеть уже от неё. У знатных дам, знаете ли, тоже капризы бывают, а он ей явно нравится. Если она ему ровня, то станет женой. Это непреложная истина. Уже будучи женой, она должна будет внимать его наставлениям, никуда не денется.

Мастер Ли и сам не заметил, как вступил в весёлую перепалку с гостьей, подловив на неправильном произношении. Женщина с запахом жасмина смеялась, веселились дети, и самому ему хотелось смеяться так же весело и беззаботно. Но всё хорошее заканчивается слишком быстро. Вечер обнял дом мастера алыми крыльями заката. Пора детворе отправляться спать. Ванди давно делил комнатку с Ляншанем, с тех самы пор, как выздоровел: негоже сыну, достигшему десяти лет, ночевать в одной комнате с матерью, словно несмышлёному младенцу.

— А ну бегом спать, чертенята, — мастер Ли сурово сдвинул брови. Обычно малышня при этом стихала и послушно разбредалась по своим лежанкам. Но сегодня он чем-то себя выдал. Глазастая мелочь и сейчас побрела спать, но хихикать не прекратила. Вот паршивцы... Притом сразу ясно, кто зачинщик безобразия. Ванди. Парень слишком умён для своего возраста и всё подмечает, любой пустяк.

Весь в мать.

— Не осуждайте его, мастер Ли, — ну, вот, и она туда же. — У нас намного меньше условностей, он привык не бояться выражать своё мнение.

— Даже если его мнение расходится с вашим? — спросил мастер.

— Все люди разные.

Да. Все люди разные. Иногда даже слишком.

Она сидела на персидской подушке, за невысоким столиком, уставленным опустевшими тарелками. Справа от него, на почётном месте. По тёплому времени кан ещё не топили и не устилали поверх циновок одеялами. Можно было, сидя на нём, даже ощутить подобие прохлады, идущей от кирпичной кладки. Но мастер если что-то и чувствовал сейчас, то не удовольствие, а неловкость.

Он не знал, с чего начать разговор, способный определить его судьбу на многие годы вперёд. Хвала Небу, гостья это поняла и, едва Гу Инь прибрала со стола и оставила их одних, пришла ему на помощь.

— Вы хотели знать, кто я, — она не спрашивала — утверждала. — Я дочь кузнеца, мастер Ли. Я вдова купца. Давно, уже пять лет. Моих родителей убил мой же дядя. Я беглянка, потому что отомстила ему, и нас с сыном поклялись извести. Вот, собственно, вся история. Без подробностей, потому что ещё не знаю всех нужных слов.

— Больше пока и не надо, — мастер почувствовал себя так, словно прилёг отдохнуть после целого дня тяжёлой работы в кузнице. Дочь кузнеца! Это главное, что ему было нужно о ней знать. — Но почему в вашей семье произошёл такой разлад? Неужели... из-за денег? Ваш отец был богат?

— Не сказала бы. Просто... он был великим мастером. Такое богатство вызывает у негодяев двойную зависть, ведь его не украдёшь.

— Он успел передать своё искусство сыну?

— У меня нет ни братьев, ни сестёр. Но отец учил меня. Должно быть, чтобы я научила своего сына, когда он вырастет, — она мягко улыбнулась и посмотрела ему прямо в глаза. — Я как раз хотела попросить вас помочь мне в этом. Прошу, не обижайтесь.

— Что вы, — облегчение прорвалось радостной улыбкой. — Чем я могу вам помочь?

— Скажите, у кого я могла бы купить кузнечные инструменты?

— Для сына?

— Для себя.

— Зачем это вам? Я сам могу учить Ванди. Он хороший, почтительный сын и талантливый ученик.

— Мне... не столько учить моего мальчика, сколько... — она так очаровательно смутилась, что мастер нетерпеливо ёрзнул на циновке. — Я сама могу быть мастером. Я докажу. У нас ученик сдаёт экзамен, и я готова. Мне только нужны инструменты, скромное место в кузнице и время, чтобы сделать два... две безупречные вещи.

— Я всё никак не могу понять, зачем это вам? — недоумевал мастер.

— Кто я? — она снова устремила на него взгляд своих бледно-голубых глаз. — Кто я, мастер Ли? У меня здесь даже законного имени нет. Нет права покупать и продавать без поручителя. Меня нет в документах. Меня нет для закона. Если кто-то меня убьёт, ему за это ничего не будет. Заплатит штраф в казну за нарушение порядка, и всё. Словно собаку пришибли. А звание мастера, пусть низшего разряда, даст мне имя, права и уверенность в будущем сына. Вот что для меня это значит, мастер Ли.

Ну, что за женщина... Всё у неё слишком сложно делается, не по-людски.

— Дорогая моя, — он постарался, чтобы его голос не дрожал так предательски. — Милая моя госпожа, всё это вы можете получить, став моей женой.

Сказал — и ощутил укол страха. А вдруг откажет? Нет, положительно, он ведёт себя, как безусый юнец... Но Небо и предки не попустили.

Мастер Ли готов был поспорить на свой лучший молот, что Янь не только была готова услышать это, но и обрадовалась.

— Это слишком просто, — сказала она, нежно улыбаясь, краснея и отводя взгляд. — Я должна доказать...

— Что и кому?

— Я здесь никто. Если я сейчас приму ваше предложение, в ваш дом войдёт никто. Такая жена не сделает вам чести. Дайте мне шанс сделаться кем-то, заслужить хоть немного уважения людей, среди которых нам всем ещё много лет жить.

Она права. Здесь никто не знает ни имени, ни славы её отца. Никто ничего не слышал о её покойном муже. Сын слишком мал, чтобы быть надёжной опорой матери. Просто выйти замуж не позволяет гордость, стремление что-то доказать... Кому? Ему? Ему не нужно ничего доказывать.

— Вы не должны ничего доказывать, по крайней мере, мне, — он озвучил эту мысль, показавшуюся убедительной. — Пусть для закона вас нет. Пусть для соседей вы чужеземка, но для меня вы...

— Кто? — едва слышно спросила она, когда пауза затянулась.

— Любимая.

Слово произнесено. Теперь назад хода нет.

Женщина с запахом жасмина медленно, словно во сне, протянула к нему руку. Какие у неё тонкие, белые пальцы... И какие они тёплые.

— Я согласна, мастер Ли...

— Юншань, — тихо произнёс он. — Для тебя теперь — по имени.

— Юншань, — повторила она, слабо улыбнувшись. — Дай мне месяц, пожалуйста. Всего месяц. Я сдам экзамен и в тот же день, клянусь, выйду за тебя. Просто дай мне эту возможность. Неужели я прошу так много?

Вообще-то да, она просила о невозможном. Даже если она создаст клинок, достойный прославленного генерала, даже если все мастера его артели решат, что она достойна звания мастера, наместник этого решения не утвердит. Свидетельство мастера-оружейника женщинам не выдают. Хотя, по правде сказать, до сих пор женщины и не пытались на него претендовать, не по их силёнкам работа. Но... Кто знает эти западные народы? В бою Янь убила троих, причём одного — бросив молот. А затем ударила киданя копьём, да так, что остриё показалось из его спины. Может, и правда отец учил её... Но ждать целый месяц? Видеть её каждый день, вдыхать запах жасмина, и не сметь её коснуться? Так с ума можно сойти.

Впрочем, есть одно решение. Мастер Ли не думал, что оно не понравится любимой.

— Хорошо, — сказал он, не отпуская её руку. — Я дам тебе инструменты... Ну, раз ты так хочешь — поговорю с мастерами, чтобы продали их тебе. Я дам тебе место в кузнице. Я дам тебе время, чтобы подготовиться к экзамену. Но только при одном условии.

— Каком? — он угадал её вопрос по губам — так тихо она это проговорила.

— Ты выйдешь за меня немедленно. То есть завтра пойдём к чиновнику и оплатим налог за брачную запись. Но в мой дом ты войдёшь хозяйкой — и прямо сейчас.

— Я надеюсь, не прямо здесь? — она тихо рассмеялась. — Детей разбудим... любимый.

Ею тоже сказано слово. Значит, так тому и быть.

Значит, она не поняла его уловки.

У них обязательно родятся дети. Вот прямо сейчас они этим и озаботятся, ко взаимному удовольствию. А беременную он потом с чистой душой выгонит из кузницы, и жена не сможет ничего возразить. Нечего ей молотом махать, пускай детишек нянчит.

В его глазах горел огонёк безумия.

В другое время, в другом месте и с другим человеком — Яна испугалась бы. Но не сейчас, не здесь и не с ним. Потому что сама была безумной.

Кто он ей теперь? Любовник? Нет. Муж. Человек, с которым хочется дожить до старости, вырастив достойных детей и порадовавшись внукам.

И всё же была какая-то ненормальность в их отношениях. Слишком яркая и сильная вспышка страсти, словно кто-то взял и преднамеренно усилил эту "опцию". То есть "опция"-то присутствовала, и если бы события развивались естественным путём, всё пришло бы к тому же результату. Чуть попозже и не так бурно. Он точно так же называл бы её "ласточкой", "жасмином" и "белым цветком"... Разве нет?

Почему они так дружно и качественно спятили? И почему так же дружно не хотят лечиться?

"Надеюсь, время покажет..."

Взятки люди придумали намного раньше денег.

Лишнюю шкурку вождю — и он, глядишь, начнёт ставить тебя на хорошие места во время охоты, чтобы ты мог нанести зверю смертельную рану и получить лучший кусок добычи. Лишнюю меру зерна писцу — и он не будет спрашивать с тебя слишком строго, а, того гляди, ещё и дочку возьмёт в служанки. Лишний кошелёк сестерциев — и у тебя право построить инсулу не в Субуре, а в более престижном районе. Яна где-то когда-то читала, будто в Османской империи даже налог со взяток брали. В империи Тан до этого ещё не дошло, однако разнообразные подарки здесь были основой благополучия не только чиновника, но и дарителя. Спасибо Юншаню, разъяснил, зачем ему понадобилась какая-нибудь красивая вещица из её шкатулки. Она с удовольствием отдала будущему супругу на растерзание коробку с серебром, зная, что в Китае оно ценится очень высоко. Мастер Ли, завидев столько серебра тонкой работы, удивился и тихо порадовался: богатая жена никому не помешает. Отложив несколько колечек и цепочек, он, ничтоже сумняшеся, спрятал коробку в тайничок под лежанкой.

— Потом остальное сюда положишь, — хитро прищурился он. — Ведь это не всё.

— Конечно, не всё, — сказала Яна. — Сейчас у тебя нет времени на разговоры, но потом мы обсудим, что делать с моим наследством.

— А сама что думаешь?

— Я? Я думаю, как узаконить эти ценности, не привлекая особого внимания, и пустить их в оборот. Чтобы нам было что оставить детям. Кузница кузницей, а получить образование...

— Чиновниками мальчишкам не быть, забудь об этом, — Юншань мягко, но крепко — не вырвешься — взял её за руку и усадил рядом с собой. — Они недостаточно изворотливы для должностей. Особенно Ванди. В этом он весь в тебя... Глупая ты, женщина, хоть и хитрая. Не знаю, что ты там продала, но пять связок цянь видел весь базар. Теперь придётся платить с них налог и дарить подарок, чтобы простили за задержку.

— Делай, как считаешь нужным, — виновато улыбнулась Яна.

— Это моя вина, что не научил тебя законам.

— Любимый, у меня на родине любой здешний чиновник был бы беспомощнее ребёнка, а двух месяцев мало, чтобы... всё узнать. Ты недавно цитировал изречение Кун Цзы, а я и половины не поняла, что ты сказал.

— С этого дня дело пойдёт быстрее, — весело хмыкнул мастер. — Уж теперь-то тебя поучу. Ну, я пошёл. Сегодня приезжает досточтимый Чжоу Ванцзы, он составляет брачные записи и имущественные документы... Эх, такое захолустье, что даже постоянно живущего делопроизводителя нет.

— Удачи, любимый!

"Мой дорогой меня поучит, — Яна мысленно развеселилась. — Конечно поучит. Если на учёбу останется хоть какое-то время".

Она понимала, что с такой счастливой улыбкой выглядит глупо, но поделать с собой ничего не могла. Последнее, что требуется в этом случае — прятать лицо и отрицать очевидное. Яна и не пыталась. Просто сочиняла несложный завтрак — и детей надо покормить, и Юншань скоро вернётся — и тихонечко намурлыкивала под нос какую-то мелодию.

— Ма, — Ваня как всегда проснулся раньше всей мелкоты и сунулся на кухню. — А где дядя Ли? Мы в кузницу не идём сегодня?

— Не знаю, Ванюша, — Яна всё ещё пребывала в своих эмпиреях, и едва только не танцевала у печки. — Он ушёл по делам.

— О! — даже если бы мелкий не был так наблюдателен, всё равно заметил бы разительную перемену в матери. — Ма, — хитро заулыбался он, — ты что, влюбилась?

— Да, — Яна, отставив горшок с рисом, нагнулась и расцеловала сына в обе щеки. — Так заметно?

— Ещё как заметно!

— И я знаю, что ты сейчас вернёшь мне все подначки, которыми я подкалывала тебя за Эльку.

— Ну... Элька — дело прошлое, — мелкий порозовел, вспомнив свою первую любовь, за которой весь второй класс носил её рюкзачок с учебниками. — А это дядя Ли, да? А вы поженитесь? А у тебя будет красивое платье?

— Ты бы ещё спросил, будут ли фотограф и лимузин, — хихикнула Яна. — Пока мастер Ли не вернётся, никому не говори. А вдруг нам не разрешат пожениться, что тогда? Я же чужая. Пока беги, буди малышей. Пора завтракать.

Пожалуй, единственной неприятностью, случившейся в тот безумный день, стал оборвавшийся шнурок. На шнурке висел мешочек. А в мешочке лежал тот серебряный кулон-ключ, из-за которого, как подозревала Яна, всё и завертелось. Она давно сняла бы кулон с цепочки, на которой ещё тогда умудрилась сломать замочек, и перевесила на другую изсвоего запаса, но, как уже упоминалось, петелька кулона была намертво припаяна к одному из звеньев. Всё верно. Если кулон такой ценный, что за ним и сквозь время какие-то типы в чёрном шастали, то он не должен потеряться, если случайно порвётся цепочка.

Яна всего два или три раза за это время доставала его, просто посмотреть и попытаться хоть что-то понять. Не поняла, естественно, ничего. Из загадочных свойств ключ явно демонстрировал только неспособность нагреться даже до температуры человеческого тела. Но если бы его секрет состоял только в этом, за ним бы не охотились. Она ведь, выходя из дому, скрытно носила нож в рукаве, как раз на случай появления коллег убиенного "чёрного". Да и дома клала его под жёсткую подушку. Потому что ни на грамм не верила, что её оставят в покое. Неважно, когда, но до неё всё равно доберутся. Предложение мастера Ли — просто подарок судьбы. Теперь, если ей не повезёт, а шансы на фатальное невезение при встрече с бывшими хозяевами ключа достаточно велики, у Вани будет отец. Именно отец, а не отчим, китайцы в этом смысле детей на сорта не делили — тот родной, тот не родной. Законному приёмышу наследство доставалось наравне с родными сыновьями, особенно если он был талантливым учеником и почитал приёмного отца как родного. Так что за судьбу сына теперь можно быть более-менее спокойной.

А кулон... Наверное, всё-таки нужно хоть как-то починить замочек. У неё есть запасной, снять оттуда колечко и поставить сюда. И носить. Чем чёрт не шутит. Шнурок может опять порваться в самый неподходящий момент, а чтобы порвать серебро, нужно приложить некое усилие. Одно Яна знала точно: потерять эту штуковину нельзя. Откуда у неё была такая уверенность, она не смогла бы сказать. Предчувствие, что ли. И смутная догадка, что не всё так просто, как кажется на первый взгляд.

Так что, покормив детей и дав им задания по дому, она пошла в спальню, достала из тайничка серебро и как смогла починила цепочку кулона-ключа. Всё же надёжнее. Да и иероглифы там занятные. Нужно супругу показать, он-то читать по-китайски умеет.

Неприятности на сегодня закончились, зато начался форменный дурдом.

Яна даже не догадывалась, что такое китайское бракосочетание. Думала, будет поход в буддийскую часовенку, где молитвенно бдел единственный на всю округу монах, а получилось как в ЗАГСе — пришли к чиновнику, восседавшему на возвышении, раскланялись, получили наставление и свидетельство о браке. Разве что не расписывались сами, имена новобрачных в книгу вписывал всё тот же тощий, как жердь, чиновник, не успевший нагулять благополучный жирок по сугубой молодости лет. Судя по довольному блеску его хитрых глаз, подарки от молодожёнов пришлись по душе. Заодно, как говорится, чтоб два раза не вставать, оформили завещание госпожи, именовавшейся отныне Ли Янь Байхуа. В перечень вошла не подробная опись предметов, а "драгоценности, доставшиеся госпоже Ли Янь как в наследство от первого мужа, чужеземца, так и от продажи дома на родине". Серебряный браслет с малахитом, отданный мастером Ли за то, чтобы имущество жены описали именно таким образом, был так красив!.. И ещё: досточтимый Чжоу Ванцзы совершенно не разобрал варварские письмена в договоре на продажу дома, который госпожа с почтением — и тщательно скрываемой улыбкой — предоставила по первому его требованию. Правда, печать на нём была удивительной красоты, переливалась под солнцем, как драгоценность. Должно быть, именно это и убедило его в подлинности документа, ибо языка, на котором он был составлен, не знал никто, кроме госпожи и её сына. Ну, и уже совершенно незначительным событием стала уплата госпожой налога с проданной ею драгоценности за пять полных связок цянь. Именно с этой суммы налог и был уплачен. А что? Господин чиновник в приватной беседе с мастером Ли выразил уверенность, что колечко с красивым бледно-зелёным камнем — кстати, хризолитом — обязательно понравится его почтенной матушке.

А вот дальше началось... Подношение в часовню, благословение монаха — нынешняя императрица весьма благоволила буддизму — приём поздравлений, приглашение гостей, расходы на праздничное убранство дома и угощение, объявление внеочередного выходного в кузнице, временный наём слуг... С музыкантами в захолустье было туговато, но кузнецы со смехом заверили, что сами споют, если им дадут хорошего вина. Представив себе эту картину, Яна схватилась за голову. М-да, пьяные гости — проблема любой многолюдной свадьбы. Но празднество поскромнее старшина артели кузнецов позволить себе не мог, иначе соседи перестали бы его уважать.

Как ни мало Яна ещё знала о местном житье-бытье, но главное правило китайца усвоить успела. И правило это оказалось диаметрально противоположно русскому менталитету. Неважно, что ты сам думаешь о себе, неважно, что думают твои близкие. Важно, что скажет соседка, тётушка Бо, и её соседка Чжан, и соседка соседки, склочная бабка Ву, и базарная торговка Сяо. А чтобы они думали о тебе хорошо, будь, как все. Не выделяйся. Соответствуй своей социальной роли, и о тебе никто плохо не скажет. Попытка сломать стереотип, хотя бы просто из желания сделать карьеру, общественным мнением глухо осуждалась. Не дело, мол, если сын кузнеца вдруг бросает дело предков и идёт в армию, не дожидаясь приказа. Оно, конечно, патриотично, хуанди нужны солдаты, но всё равно тётками сие осуждаемо. А значит, далеко не каждый рискнёт, если нет войны и хуанди не объявил тотальную мобилизацию, пробивать барьер между социальными прослойками. Мир? Значит, не дёргайся, а тюкай молотком по заготовке, и будет тебе "лицо". Нет, Яна понимала, что с соседями лучше жить мирно. Понимала, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, и пыталась соответствовать китайскому понятию "лица", насколько это было возможно. Пока что из дурного соседки приметили только необъяснимую привязанность к ней мастера Ли. Нехорошо это — мужика привораживать. Хоть никто ничего не видел, доказать не смог, но соседкам только дай языки почесать. Нет, ну скажите на милость, зачем заниматься приворотами? Вдова? Ещё молода и привлекательна? Понравился тебе свободный мужчина? Поверти перед ним аппетитными частями тела, он сам и приворожится. Разрешилась для всезнающих соседок и вчерашняя её сделка аж на пять связок. Ясное дело, на свадьбу нужны деньги, а они, видать, давно миловались, и наверняка всё было по уговору. А как же иначе? Вон как подгадали под приезд достопочтенного господина Чжоу, разве это случайно? Нет, таких случайностей не бывает... Яна никогда не жаловалась на слух. Проводя планёрки на своей фирме, она могла разобрать, о чём перешёптывались бухгалтерша с кладовщицей, сидящие по ту сторону стола. Сейчас сквозь гомон гостей её ушей достигали обрывочные фразы, которыми обменивались жёны кузнецов, разодетые в свои праздничные платья. И из фраз складывалось, какой видят её эти женщины. Одобряют её выбор, осуждают за "приворот", судачат, что не пристало женщине так явно выказывать своё счастье в новом браке. И все дружно сходятся во мнении, что чужестранка, воспитанная по законам своей родины, никогда не станет хань, даже если будет очень стараться. Вот сын её, если правильно воспитать, станет хань, даже сильно отличаясь внешне.

"Да, я другая. Вы даже не представляете, насколько. Но почему Юншаня это не смущает, а вас — да?"

Она скромно сидела рядом с мужем, одетая в старинное шёлковое платье, передававшееся в семье Ли уже третье поколение. В нём выходили замуж бабушка, мать и первая жена Юншаня. Теперь настал её черёд. Мастер Ли заверил, что когда подрастут мальчишки и придёт время их женить, невесток тоже, каждую в свою очередь, нарядят в это платье. По семейному преданию, оно приносило счастье новобрачным. Яна улыбалась. В её семье существовало почти такое же предание, только насчёт позеленевшего медного крестика невообразимого возраста, передававшегося в роду из поколения в поколение. Он и сейчас был на ней, рядом с кулоном-ключом. А ведь, казалось бы, век просвещения, век информационных технологий... Пожалуй, общего между людьми всё же больше, чем различий. Это внушало осторожный оптимизм.

Свадьба старшины кузнецов-оружейников — это не только событие поселкового масштаба. Это ещё и статусное мероприятие, на которое приглашали только равных или стоящих выше на одну-две ступеньки. Гуляла вся кузнечная слободка. Пришёл "оказать великую честь своим присутствием" чиновник-инженер, заведовавший достройкой Бейши. Скучавший без семьи, оставшейся в Лояне, господин чиновник охотно принял приглашение, хоть разница в статусах была немного побольше, чем в две ступеньки. Оказался общительным полноватым дядькой средних лет, цитировавшим наизусть не только Кун Цзы и Сыма Цяня, но и персидскую "Авесту". Впрочем, для знатного обитателя второй столицы империи Тан это было скорее правило, чем исключение, широкий кругозор и знание иностранных языков тогда приветствовались. Присутствовал и сотник Цзян. Без супруги, хотя приглашали обоих. В отличие от инженера, откровенно радовавшегося возможности развлечься, сотник выглядел уставшим и пил несколько больше, чем следовало бы. Что самое интересное — не пьянел при этом, по крайней мере, с виду. Не особо подняло ему настроение даже подаренное Яной в знак благодарности массивное мужское кольцо литого серебра, с квадратным чёрным камнем, хоть подарок он похвалил и сразу же надел. Явился и молоденький чиновник-регистратор Чжоу, крайне довольный подарками семьи Ли, а теперь угощавшийся от их щедрот. Нашлось место и для десятников из крепости — эти веселились вовсю. Ну, а кузнецы, все до единого, ходили именинниками. Это был по сути их корпоративный праздник, а уж если мастера Ли так уважают, что его приглашение принимает даже начальство, значит, статус всей артели высок, как никогда.

"Конечно, высок, — думала Яна, не скрывая тонкой улыбки. — Не плуги ведь куют, а мечи. Хотя, могут и плуги, если пожелают, а вот обычный деревенский кузнец, привези его сюда и поставь к наковальне, далеко не сразу откуёт хороший меч".

Она давно уже перебирала в уме типы мечей, чтобы выбрать, который можно было бы отковать для экзамена, но сейчас думалось совсем, совсем о другом.

Рядом с ней сидел человек, который по сути стал её ангелом-хранителем в этом мире. Притом, берёг её, не способную даже слова по-китайски сказать, с первого же дня. Берёг от слишком уж грубых ошибок, от пересудов соседок, от приставаний холостых парней, от самой судьбы. Такое везение долго продолжаться не может, пора включать голову и помогать мужу в его нелёгком деле.

И, когда служанки увели её в спальню — готовить новобрачную для встречи супруга — Яна уже совершенно точно знала, что и как должна теперь делать. Но начнётся их с Юншанем совместная жизнь с одной фразы. С той самой, что он услышал, когда они наконец погасили светильник.

— Спасибо за то, что ты есть...

Край империи, страна младших сыновей, был не слишком ласков ко всем, кто собирался его населить. Но теперь эти двое обрели опору в жизни.

Они есть друг у друга.

Спасибо, судьба. Иногда ты бываешь не такой уж и стервой.

Глава 4. Дети огня.

— Слишком много воли мастер Ли своей жене даёт.

— Вы слышали? Он позволил ей купить кузнечный инструмент и работать в кузнице наравне со своими мастерами! Говорят, будто в своей стране она — мастер-кузнец... Это правда?

— Правда или нет, она не в своей стране. Здесь наши законы, пусть их соблюдает! А она... Неслыханно...

— Почему же — неслыханно? Говорят, во времена царства Вэй и войны с чжурчженями было что-то подобное... Женщина была то ли воином, то ли чиновником...

— Не с чжурчженями, а с жуаньжуанями, неуч. Тоже мне, вспомнил! Сейчас правит не Вэй, и даже не Суй, а Тан. Да и то, та история скорее легенда, чем быль.

— Даже легенды не возникают на пустом месте.

— Уймись, не то вздую! Сказано — женщина обязана заниматься домом и детьми, значит, ничего иного ей не предписано. Хоть ханьской женщине, хоть западной. Всё!

— Сам так же считаю. Но всё же не рискнул бы сказать ей это в глаза. И... Господин, не женщина ли сейчас носит титул хуанди и правит империей?

— Замолчи, сосунок, пока не договорился до хулы на императрицу!

— Молчу, господин.

— Эх-х...

Старики во все времена и практически у всех народов были хранителями основ. Дабы осаживать горячие молодые головы, слишком часто загоравшиеся желанием перемен, старость в Поднебесной была возведена в довольно высокий ранг. Перемены-то далеко не всегда к лучшему бывают, а если дать молодёжи слишком много воли, то сосуд общества будет моментально разбит, не успеешь оглянуться. Народы ведь рождаются, растут, мужают и стареют, как люди. Но, в отличие от людей, чей жизненный путь исчисляется десятками лет, жизнь народов длится многие столетия. Если, конечно, ветреный молодняк не берёт управление в свои малоопытные и, как правило, дырявые руки. Тогда народ, подобный поражённому болезнью телу, либо исцеляется, либо гибнет на радость окружающим варварам.

Народ здоров, пока люди, его составляющие, неукоснительно придерживаются писаных и неписаных правил. Мужчина обязан быть добытчиком и защитником, женщина — хранительницей дома и матерью. А когда муж и жена стоят рядом, за соседними наковальнями, и плющат молотками раскалённый металл, это подрыв основ. Что подумают дочери иных кузнецов? Что если жене старшины можно заниматься мужской работой, то и им позволено? Да уж, удружил мастер Ли... Назвать эту... это существо, похожее на женщину только внешне, Байхуа — Белым Цветком — мог только по уши влюблённый мужчина. Белая — да, это верно. Но "цветок"?!! Скорей уж "чи" — "молоток". Это ей больше подходит.

Если кузнецы не прислушаются и не объяснят жёнам и дочкам, что они — ханьские женщины, которым зазорно брать пример с какой-то пришлой западной кузнечихи — придётся вмешаться старикам. Основы должны быть незыблемы!

Тем не менее, небеса на землю не рушились, реки из берегов не выходили, а женщины посёлка рожали самых обычных детей, не козлят или щенят. То есть конец света из-за посягательства на основы почему-то не наступал. Буддийский монах Чжу Юэ многозначительно воздевал палец к небу и вещал, что всё в мире взаимосвязано и подчинено Сансаре. И, мол, раз так происходит, воспринимайте это как испытание. Забредший недавно даос, похожий скорее на ученика, чем на опытного учителя, заявлял, будто всё относительно, мир иллюзорен, и вообще, Дао — везде и нигде. Персидский мусульманин качал головой и сетовал на падение нравов. Христианин-несторианин, изгнанный мусульманами из той же Персии, в кои-то веки согласился со своим кровным врагом. Такое трогательное единение умиляло: ни один служитель Тянь — Неба — не одобрил поведения западной женщины. Но от слов легче не становилось, а переходить к делу, как справедливо заметил молодой таможенник, не хотелось. Ещё не изгладилась из памяти та стычка обоза кузнецов с "дикими" киданями.

Оставалось утешаться мыслью, что жена мастера Ли не посягает на большее, чем уже имеет, и хотя бы не машет мечом на плацу вместе с кузнецами, когда, согласно приказу сотника, тех время от времени выгоняют тренироваться за компанию с солдатами. В конце концов, порешили старики, пусть эта женщина покажет, что может делать. Если она и вправду хороший мастер, не будет большим проступком, если поработает для армии хуанди. Если же нет... Они не сомневались, что в этом случае муж повыбьет дурь из её головы. Или начнёт делать ей по ребёнку в год, чтобы было чем руки занять. Рожать сыновей — это лучшее, что может сделать женщина для мужа.

Что бы мы ни сделали, всё без исключения отзывается в мироздании. Чаще всего оно проходит для нас бесследно по причине незначительности события, но иногда... Иногда самая, казалось бы, мелочь возвращается к нам в самый неожиданный момент и с самой неожиданной стороны. А вот с чем возвращается — с букетом цветов или ножом — это зависит как правило не от нас.

В кузницу Яна вошла не как супруга мастера — с казанком пельменей на обед — а как ученица мастера, с молотами разного веса и клещами. И первое, что ей поручили, с учётом заявленного опыта работы, это за неделю отковать из слитка, прошу прощения, "чугуния" — то есть обыкновеннейшей крицы — десяток ножей установленной формы. Раз работаешь здесь, изволь принимать участие в выполнении госзаказа. Оный "чугуний" в сталь можно было превратить только тщательной проковкой, здесь нужны были определённые чутьё и опыт, чтобы не перестараться и не доковаться до мягкого железа.

Нужно было хорошенько набить руку и приспособиться к особенностям местных материалов, прежде чем замахиваться на что-то более сложное в изготовлении. Голова-то всё быстро вспомнила, а вот рукам, отвыкшим от молота, пришлось по первому времени тяжело.

Она справилась за четыре дня. Когда хитрые старики попытались увеличить ей норму выработки, Яна с самым невинным видом попросила поднять ей статус с ученика до подмастерья. Старики посоветовались и решили с карьерным ростом жены мастера не спешить. Потому у неё образовалось три свободных дня. И поверьте, она их зря не потеряла.

Два дня у неё ушло на сбор кирпичных обломков — крепость-то строили из кирпича — выкапывание ямы и замешивание в соседней яме необходимого количества глины. Затем они с Ваней, перемазавшись по уши и смеясь над чумазыми физиономиями друг друга, выложили самопальную печь и прокалили её разложенным внутри костром. Яна молилась, чтобы ничего не треснуло: печь у отца в кузнице была добротная, не чета этой, которая вышла слегка кособокой. Ничего, для того, что она задумала, сойдёт. Ещё неделя ушла на изготовление тиглей. Яна прокляла ту минуту, когда решила обратиться к мастерам, изготовлявшим кирпич из местной глины. Уж лучше бы сама вылепила, честное слово, сэкономила бы время, потраченное на недопонимание и упёртость старшины кирпичников. Но в конце концов получила шесть тиглей нужной формы и толщины с крышками, в которых загодя проделали по небольшому сквозному отверстию. Но это мы немного забежали вперёд. Пока тигли ещё сушились перед обжигом, наступил восьмой день, и пришло время для изготовления новой партии из десятка ножей. На этот раз ушло три дня, и появившееся свободное время женщина посвятила сбору ингредиентов... Вы представляете, что о ней подумали соседки, когда она начала рыться в мусорных кучах, выуживая оттуда обглоданные кости, козьи копыта, а в одной повезло найти сломанный пополам козий рог? В русском языке есть слово, описывающее их состояние, но здесь его лучше не воспроизводить. И строгала Яна свою добычу в корзину под перекрёстным огнём взглядов из всех дворов, из которых было видно кузнечное подворье. Древесный уголь сюда завозили, выпросить пару корзин было сложно, но можно. А соорудить кожаный мех для поддува человеку, знавшему кузнечное дело — пусть не пара пустяков, но уж точно не проблема мирового масштаба. Была бы кожа, шило с суровой нитью, клей, пара дощечек и свободное время.

Самым распространённым материалом в Бейши был всё тот же вездесущий "чугуний", но ей для задуманного процесса нужно было именно железо. Правда, оно, как и крица, было привозным и дорого стоило. Пришлось раскошелиться на два слитка и как следует поработать тяжёлым молотом, разбивая их на мелкие куски. А песка на берегу речки хоть засыпься. Вот теперь, когда собраны все ингредиенты, можно было начинать сам процесс плавки. Тем более, кирпичники умудрились-таки не запороть ни одного тигля, что удивительно: предмет-то им не знакомый. Три штуки она загрузила ингредиентами, а три оставила на потом. Если первый блин выйдет комом, будет в чём испечь второй, с учётом выявленных ошибок.

Положа руку на сердце, Яна переживала за результат этого самого процесса так, словно готовилась к защите диплома. Муж даже забеспокоился о её психическом здоровье, когда жена, с вечера запалив свою печку, всю ночь до рассвета убила на возню вокруг неё, а затем, прекратив поддув, засыпала её песком и развела сверху костерок. То, что она делала, не влезало ни в какие ворота, а на вопросы жена просто не отвечала, загадочно улыбаясь и обещая приятную неожиданность к завтрашнему утру. Если, конечно, её молитвы будут услышаны и всё получится, как надо. А когда костерок прогорел, со спокойной душой отправилась в домашнюю баньку.

Ранним утром следующего дня, до начала работы в мастерской, вокруг остывшей печи собрались все десять мастеров во главе с Юншанем и все ученики — сыновья и младшие братья кузнецов. В несколько пар рук, вооружённых лопатами, песок разгребли, и миру были явлены всё ещё тёплые почерневшие тигли. Три удара молотом, звон хорошо обожжённой глины, затем ещё один удар, короткий "крак" — и...

Узорчатая сталь! Неужели её отец владел секретом выделки узорчатой стали?

Два цельных дисковидных слитка и один располовиненный, с узором по сколу, пошли по рукам.

— Давно мы такого не видели, — сказал один из двоих стариков-кузнецов. — Лет двадцать уже, как в южных царствах за высокими горами началась междоусобица, так и перестали такие слитки возить. Стоили они... уж и не упомню, сколько, самому покупать не довелось. Много лян серебра пришлось бы отдать. Но я слышал, клинки из них выходили отменные. Правда, сам я секрета их выделки не знаю...

— Я знаю, уважаемый мастер Чжан, — сказала довольная Яна. — Конечно же, сделаю клинки.

— А секрет? — сварливо забурчал второй дед. — Много ли толку от твоего умения, если никому его не передашь.

— Передам, уважаемый мастер Шу. Непременно передам. Как только получу свидетельство мастера и право самой брать учеников.

— Какие ученики? — пока кузнецы пробовали слитки ногтем и судили об их свойствах, мастер Ли незаметно дёрнул жену за рукав. — Что ты несёшь, женщина?

— Я же не могла ему прямо сказать: "Дедушка, отвяжись", — устало проговорила Яна: муж называл её "женщина", когда был сердит.

— Мне покажешь, — категорически заявил Юншань. — А я уже сам буду решать, кого учить выплавке и выделке клинков.

Конечно же, воспитанные в смеси традиционного культа предков, конфуцианства и буддизма китайцы своего отношения к выражению "женщина, знай своё место!" не изменили, но это была империя Тан. Яна даже не догадывалась, что Тан была, пожалуй, единственной династией за всю историю Китая, смягчившей нравы и приветствовавшей заимствование полезностей из-за рубежа. Именно в этом и крылась разгадка, почему ей вообще позволили кузнечить. А ну как покажет некие секреты западных мастеров, не известные в Поднебесной? Не вредно будет и перенять, а женщину потом, выжав досуха, всё равно — к колыбели и на кухню. Что ж, ожидания оправдались. Узорчатая сталь стоила столько, что на деньги от продажи выделанных из неё клинков можно было бы купить дюжину слитков железа или пяток — хорошей стали. А уж если ей удастся создать узорчатый меч, как задумала — о-о-о! Так и быть, дать ей свидетельство мастера, и пусть тешит им душу, не забыв при этом передать секрет мужу и его кузнецам. Конечно, план по выпуску стандартных армейских мечей следует выполнять, но, согласно законам, всё, что выковано сверх плана, можно продавать с прибылью для артели. Почему бы, сдав интенданту оговоренное количество клинков — без рукоятей! те делали другие мастера! — не заняться до следующего предписания узорчатыми ножами и мечами? Да, долго, да, сложно. Но при успехе получается вещь, неоднократно окупающая все затраты на её изготовление.

Ещё не слишком хорошо читая по лицам кузнецов охватывающие их эмоции, Яна всё же видела, какую бурю подняла своей работой. Уж что, что, а выгода для китайца так же свята, как для дельца с Уолл Стрит. Никакого сомнения: теперь её совершенно точно допустят до испытания. Осталось лишь умаслить чиновника, чтобы разрешил мастерам выдать свидетельство женщине. И — выковать меч. Может, даже не один, раз получились три, пусть и крупнозернистых, но годных в работу слитка булата.

Надо ли говорить, что за процессом следующей плавки на три оставшихся тигля и за каждым действием жёнушки неусыпно наблюдал мастер Ли?

Первый "звоночек" прозвенел в выходной, последовавший сразу после получения второй партии из трёх слитков вуца — булата.

Помимо работы в кузнице Яне нужно было ещё управляться и с женской работой по дому. Здесь ей крупно повезло с детками. Стирка была им ещё не по силёнкам, но подмести, вымыть посуду, вынести мусор и покормить кур они вполне могли. Остальное взяли на себя старуха Гу Инь и вечно молчащий, похожий на привидение Фэнь, её сын. Пока хозяйка возилась со своими печами, молотками и кузнечными секретами, они поддерживали порядок в доме. Но этот выходной Яна твёрдо решила посвятить семье.

Удалось ей это только наполовину.

Ближе к вечеру мужчины кузнечной слободки, соблюдая какой-то свой давний корпоративный ритуал, как правило собирались в недорогой харчевенке у самых ворот, чтобы выпить по чашке чая... или чего-нибудь покрепче. Эдакий мальчишник, где кузнецы перемывали косточки своим жёнам, пока жёны, переговариваясь друг с дружкой через невысокие заборы, перемывали косточки уже им. Юншань традицию соблюдал неукоснительно, и до заката Яна с детьми остались предоставлены сами себе. Обычно они тогда доделывали оставшиеся домашние дела и принимались за ...игры. Да, именно игры, во время которых происходило взаимное обучение языкам. Сначала простые, вроде "салочек" или "пряток", потом посложнее — старые добрые "классы". Сейчас дело дошло до интеллектуальных, вроде "угадай слово". Яна училась. Училась всему, чему могла научиться в этом посёлке, не упуская ни одной возможности. Особенно старательно пополняла словарный запас и даже начала изучать иероглифы, которые Сяолан выводила палочкой на земле. Но много ли иероглифов могла знать десятилетняя девочка из семьи мастерового? Ну, сто, от силы. Из нескольких тысяч. Потому Яна поставила себе задачу — как следует выучив всё то, что сумеет перенять у приёмной дочери, найти знающего учителя. А может, кто знает, и школу удастся тут организовать.

Сяолан как раз дорисовала знак "гуан", имеющий значение, близкое к русскому "прервать", "отсоединить", когда с улицы послышались встревоженные голоса соседок. Затем — горестный женский плач и причитания.

"Боже, неужели кто-то умер?"

Яну мгновенно вынесло за ворота. Неучастие в делах общины, пусть такой маленькой, как кузнечная слободка крохотного приграничного посёлка, здесь не только не приветствовалось, но и мгновенно наказывалось неучастием общины в разрешении твоих проблем. Но сейчас это было вторично. У кого-то в семье горе. Не поддержать соседа в таком случае для любого нормального человека — величайшее свинство. Но сперва стоит хотя бы узнать, в чём дело.

Отношения с соседками у Яны складывались по-разному. Пока ни с кем не поругалась, да и не в её это было характере. Настоящая бизнес-леди обязана уметь искать компромиссы, иначе никакая она не бизнес-леди, а сварливая базарная баба. А вот свести более-менее тесное знакомство с тремя женщинами успела. Более того, жена мастера Ляо, она же дочь старика Шу, жившая в доме напротив, уже вполне уверенно могла считаться её подругой. Сяолан дружила с её младшей дочерью. А сейчас... Среди сбежавшихся соседок найти маленькую полноватую Чунпин было непросто, но Яна нашла. По голосу. Плакала и причитала именно она.

— Доченька моя, доченька! — захлёбываясь слезами, рыдала она, прижимая к себе плачущую старшенькую. — Что же теперь будет? Как ей теперь?.. Ведь здесь все на виду... Кто её замуж возьмёт с такой славой?..

Яна похолодела от самых чёрных подозрений. Неужели девчонку соблазнил и бросил кто-то из солдат гарнизона или проезжих купцов, поманивших перспективой взять в жёны? С крестьянскими дочками такое сплошь и рядом происходило. Но оружейники в табели о рангах стояли выше, опозорить дочь кузнеца — это, знаете ли, уже не только штрафом пахнет, а самое меньшее битьём палками. Правда, самой девушке от этого лучше не становилось. С такой славой и вправду хоть в речке топись, или в бордель иди, что не лучше.

— Что случилось? — пожалуй, чуть громче, чем следовало, вопросила она. — Кто её обидел?

— Госпожа Цзян Фэй, сотника нашего жена, — прорыдала Чунпин, и у Яны отлегло от сердца. — Велела она нам с доченькой прибрать в её доме, да не бесплатно, а за двадцать цянь. Мы и пошли, деньги лишними не бывают. А потом... Соседушки, дорогие, вы ведь знаете наш дом! Всё чисто, нигде ни соринки, посуда всегда вымыта, вещи выстираны! А уж госпоже, раз велела, послужили на славу. Но она... она нам сказала, что мы нерадивые хозяйки, развели в её доме грязь и вонь, и она велит служанкам всем рассказать об этом... И не заплатила... За что это нам? Разве мы плохо ей служили? Мне-то уже всё равно, а девочке моей как теперь быть? Ни одна сваха теперь не возьмётся ей мужа найти-и-и!..

"И только-то? — подивилась Яна. — И из-за такой мелочи, как слухи, распущенные лживой стервой, они убиваются?.. Хотя, да. Тут правда не важна. Важно, что скажут на базаре, а там умами владеют именно склочные стервозины... Но делать всё равно что-то надо".

— Что мы можем сделать для тебя, дорогая? — спросила она, постаравшись, чтобы её голос прозвучал как можно мягче. И намного тише. Нужно сбить накал, Чунпин уже на грани неуправляемой истерики.

— А что мы можем, милая соседушка? — плакала та. — Она богатая и знатная, а мы кто?

— Это она-то знатная? — фыркнула вредная Ван, самая языкастая из кузнечих. — Наш-то сотник восьмой сын обедневшего гуна, ему эту дрянь и сосватали ради её приданого. Это мать у неё из знатных, а отец из купцов. Забогател с чего-то, ему и сосватали десятую дочку одиннадцатого сына какого-то гуна, у которого всего-то имения осталось — один захудалый двор. Это крестьянам надел дробить нельзя, а знатным можно, вот и додробились до нищеты, рады были и зятю-купцу.

— Ты-то откуда знаешь? — удивилась старуха Чжан.

— Да уж знаю! Я про неё ещё не такое знаю! — у Ван яростно заблестели глаза. — Как она на мужа кричит, каждым куском попрекает, и слова ей поперёк не скажи, мигом папаше и мамаше нажалуется. То-то наш сотник такой лихой вояка. Ещё бы — каждый день с эдаким демоном в собственном доме дело иметь, тут любые чжурчжени с киданями щенятами покажутся! А ещё она взятки даёт, чтобы её братика на хорошее место пристроили. А ещё...

— Ты у нас всё про всех знаешь, — едко осадила её третья кузнечиха, Чен. — А что поделать Чунпин, тоже подскажешь? Или только подглядывать-подслушивать за всеми можешь?

— Погодите, — Яна встряла, пока не начался бабий гвалт. — Может, я неверно сужу, но с моей стороны дело видится так: жена сотника, чтобы не платить за работу, оболгала Чунпин и её дочь, и велела служанкам разнести эту ложь по всему Бейши. Так?

— Так, — подтвердила Чжан. — Тебе-то что?

— Как это — что? Или я не одна из вас?

— Хмм... — старая кузнечиха посмотрела на неё так, словно в первый раз увидела. — И то правда. Тогда скажи, как там у вас, на западе, в таких случаях поступают?

— У нас принято отвечать тем же.

— Э-э-э... Прости, не поняла.

— Если бы эта история произошла на западе, оболганная женщина не стала бы так переживать. Она сама распустила бы такие слухи об оскорбительнице, что та пожалела бы о содеянном.

— Так нам и поверят, скажут, что мы со зла.

— И это будет правдой, — рассердилась Яна. — Может, мне просто сходить да поговорить с ней?

— Не ходи, — хмыкнула Ван. — Ещё пришибёшь, ты ж молотом машешь, как мужик, а потом тебе голову долой за смертоубийство. А семье твоей в ссылку.

— Дальше Бейши не сошлют...

— Много ты знаешь, — заворчала старуха. — Если у нас накажут, то так, чтобы всем неповадно было. А тебе вот что скажу: не лезь к сотничихе. Не ради денег она это сделала.

— А ради чего? — встряла Ван.

— Знаю я таких женщин. Им слаще любых денег — власть. Ради этого готовы на всё. А у этой нет иной возможности властвовать, кроме как унижать всех, кто менее знатен и кому некуда деваться. Вот Чунпин... Разве она станет писать жалобу, что сотничиха ей не заплатила за работу? Если и станет, то кому? Только сотнику. А тому жена дома такое устроит, что он сам повесится. И во время разбирательства жёнушка корыто помоев на голову Чунпин выльет, да все её служанки подтвердят. Нет, жаловаться — себе же хуже. Сотничиха это знает, и потому будет нас унижать. Сегодня Чунпин, завтра ещё кого из нас. Вот к тебе, Янь, к последней привяжется. Ты — жена старшины мастеров и чужестранка. Человек непонятный, а потому опасный. Опять же, в кузнице работаешь. Но унизить именно тебя будет для неё самой большой радостью.

— Испорчу я ей эту радость... — процедила Яна. — Нет, не думайте ничего плохого. Просто, у нас есть одно искусство... Я не знаю, как его назвать по-ханьски, но смысл в том, что оскорбителя унижают самым вежливым обращением и самыми учтивыми словами. Но оскорбитель при этом чувствует себя оплёванным, все это видят, и он ничего не может поделать: с виду всё безупречно.

"Слово "дипломатия" в китайском точно есть, — подумала она при этом. — Только вкладывают здесь в него совсем другой смысл. Изначальный, я бы сказала".

— Да, — добавила она, заметив, что Ван опять собирается вставить едкое замечание. — Нельзя допустить, чтобы эта... дама унизила нас и наши семьи. Раз уж я её цель, значит, так тому и быть. За обиду Чунпин я и посчитаюсь. А у вас спрошу совета, как это лучше сделать.

Женщины, все разом, посмотрели на неё с опаской... нет, не так — с плохо скрываемым страхом. Даже Чунпин перестала рыдать.

— Да ты-то... Ты ж её только разозлишь ещё сильнее, — к ней к первой вернулся дар речи. — Нам всем потом тут жизни не станет.

— Хорошо. Тогда я отказываюсь от своих намерений, и пусть эта гадина всех унижает. Так годится?

— Так тоже не годится, но должен же быть выход! Может, мастер Ли с сотником поговорит?

— Если сотник сам на свою жену управы не имеет, то мастер тем более не уговорит его заступиться, — неожиданно вступилась за Яну старуха Чжан. — Что это будет за крепость, в которой начнёт заправлять злобная стерва, я уже представляю. Но и на рожон лезть нечего. Тут тебе не запад, Янь, силой мало чего добьёшься. Повторяю: не лезь к сотничихе. А вот что ты там говорила про слухи... Если б они пошли, да и не от нас... Такое устроить можешь?

— Попробую, — сказала Яна, сразу подумав о дедушке Лю и его трудолюбивом семействе.

— Вот и займись. А вам, соседки, одно скажу: сотничиху и её прислугу — всем! — обходить десятой дорогой. Не давайте ей возможности прицепиться. Когда слухи расползутся, да её ушей достигнут, она сама задёргается. Если умная, то всё поймёт и притихнет. Если дура — наделает ошибок, и тогда настанет черёд жалоб. Писать я умею, уж сочиню чего-нибудь для сотника.

— А почему для сотника? Разве не наместнику положено жаловаться? — тоненько пискнула самая молоденькая из кузнечих.

— Вот ещё, — фыркнула Ван. — Оно-то, может, и по закону, только сотника жалко. Мы нажалуемся, а он из за дуры жены должность потеряет. Нет, не будем позорить человека перед начальством.

Затем женщины, дружно заверив Чунпин, что спускать оскорбления не намерены, разошлись по дворам.

Что и говорить, ситуация неприятная. Сказать честно, Яна только сейчас начала понимать, от какого гадючника Юншань хранил её всё это время, с самого первого дня. Жена коменданта крепости с претензиями на знатность и склочным характером — это тот ещё подарочек в коробочке с бантиком. Такой не ответишь насмешкой на оскорбление. Здесь в ответ на унижения принято кланяться и благодарить, что соизволили обратить внимание. Но уж что, что, а искусство поблагодарить так, чтобы высокопоставленный хам при этом чувствовал себя по уши в ...э-э-э ...грязи, Яна в своё время усвоила отлично. В самом деле, зачем кричать и материться? Нервы дороже. А результат всё равно тот же. Очень, знаете ли, полезно при ведении бизнеса. Теперь предстояло переложить это умение на местный лад и применить. Причём права на ошибку у неё нет.

Задумавшись, Яна не заметила, что стоит посреди двора, там, где Сяолан рисовала иероглиф "гуан". Что-то знакомое показалось в этом рисунке. Как будто где-то его уже видела. Притом совсем недавно.

И, в такт мыслям, качнулся в ложбинке между грудей кулон-ключ...

Иероглифы на нём! Их два, и один из них...

Так и есть. "Гуан". Немного другое начертание, ну, так Сяолан не каллиграф, а ребёнок. Какое там значение? "Разрыв", "отсоединение"? Ничего себе ключик... А второй знак, который на обратной стороне, что означает?

Нет, ребёнка беспокоить не нужно. А вот потихоньку мужа выспросить — вполне. Мастер второго разряда обязан быть не просто грамотным, а знать много иероглифов.

"М-да, — подумала Яна, пряча кулон обратно под платье. — Жизнь заиграла яркими красками и вошла в привычную колею. На встречную полосу, ага... Экзамен, проблемы с сотничихой, иероглифы на ключе... Ладно, будем решать проблемы по мере их возникновения. Завтра схожу на базар, и заодно поговорю с дедом Лю. Вот кто мастер насчёт сбора и распространения слухов. Подкину денежку, пусть расстарается".

— Скажи, мастер — не в обиду, конечно, такой вопрос, а любопытства ради — твоя жена, она... вообще кто?

— В каком смысле?

— В обычном. То она копьём размахивает, то в кузнице работает и узорчатую сталь варит... По повадкам не дикарка, а всё же культура её народа какая-то странная. Вот скажи, зачем обычной женщине работать в кузнице? Разве у неё в доме мало работы?

Мастер Ли чуть повёл кистью руки, пуская невысокую волну в чашке. Разумеется, пили они сливовое вино — обычное для его родных мест и диковинку здесь, посреди степи. Но оружейники могли себе его позволить вечером выходного дня... Разумеется, он знал ответ на вопрос старика Чжана. Но как объяснить им то, что ему было понятно без всяких объяснений?

— Она другая, — сказал мастер. — Не хуже и не лучше нас. Просто — другая.

— Персы тоже другие, но у них многое, как у нас.

— То персы. Их много. Нас ещё больше. Мы можем себе позволить заниматься всю жизнь одним делом, — проговорил мастер. — А народ Янь живёт в таких суровых местах, где земля не прокормит народ, не умеющий защитить от врагов ни себя, ни свои труды. Пока мир, они тоже живут почти как мы. Но если нападает враг, воинами, как она говорит, становятся все, кто может держать оружие. Женщины заменяют мужчин на пашне, у кузнечных горнов, у плавильных печей, в мастерских... или в армии, вставая на место погибших отцов и братьев. Янь говорит, иначе не выжили бы. Или сидели бы, не высовывая носа из лесов и одеваясь в шкуры.

— Вон оно как... — протянул Чжан. — Выходит, их мало.

— Для запада — достаточно много. Здесь они бы затерялись среди народов империи.

Сказал — и понял, что это лишь часть правды. Той самой, что он понял, когда всю ночь сидел с женой над второй плавкой узорчатой стали. Они тогда о многом переговорили, и ему показалось, что истина об этой странной и удивительной женщине приоткрылась... Что она тогда говорила? Да, много чего. Только сам же всё испортил. Хань не считают приличным выносить за пределы супружеской спальни то, что там происходит между мужем и женой. Более того, даже прилюдные объятия и поцелуи недопустимы. Но ночь... но пустое подворье мастерской, где стояла плавильная печь... Они целовались, как подростки, дорвавшиеся до телесных радостей. Только весёлый писк жены: "Плавку запорем!" — заставил его прийти в себя и разжать объятия, но здраво мыслить он уже не мог. Когда же, по окончании плавки, пошли в домашнюю баньку... Приличия распространялись и на баню, но он был безумен и овладел женой прямо там. Возражений с её стороны не было. Она лишь шептала ему: "Мы сошли с ума, любимый..."

Но что он успел понять до того, как поддался безумию?

Воин. Кузнец. Жена и мать... Кто она ещё? Скольких её лиц он ещё не видел?

У хань одно лицо, которое нужно хранить. У неё — множество. И все настоящие. Вот она, истина, приоткрывшаяся ему на ночном подворье, у горящей печи.

Жена и мать она уже навсегда. А кузнец или воин — когда нужно. Интересно, если ей потребуется торговать, она сможет быть купцом? Скорее всего, да. Вела же дела, оставшиеся после смерти первого мужа, и, судя по количеству золота и серебра, весьма успешно. А если, не допусти Небо, поставить перед ней задачу сдать экзамен на должность чиновника? Тоже справится? Она ведь и об этом говорила.

"Ваша жизнь устроена целесообразно, — сказала она тогда. — Каждый знает своё место и что ему на этом месте делать. Всё хорошо до тех пор, пока ...всё хорошо. Но случись что-то страшное, вы просто не будете знать, как дальше жить. Например, представь, что утром ты встал, а твои инструменты украдены, кузница сожжена, а подвоз слитков прекратился. Всё. Ты почувствуешь себя бесполезным и опустишь руки, потому что больше ничего не сможешь дать общине. А я начну искать другой способ прокормить семью. И найду. И прокормлю. Надо будет — заучу наизусть труды Кун Цзы и сдам экзамен, вопреки всем предрассудкам. Ты не можешь сменить свою роль, любимый, а я могу. Вот вся разница между твоим воспитанием и моим".

А хорошо ли это? Вот первый вопрос, который посетил голову мастера, когда все частицы головоломки сложились в целостную картину.

Нет, положительно, не стоит сейчас мучить себя такими глубокими размышлениями. Лучше допить вино и идти домой. К детям. К любимой. К её весёлому: "...И конечно же, это был чай..."

Срок, отведенный сотником, подходил к концу. Мастеру Ли не в чем было себя упрекнуть, он исполнил повеление непосредственного начальника так хорошо, как смог. Обрёл любимую женщину и ещё одного сына. Узнал секрет выплавки узорчатой стали. Что ещё нужно для счастья скромному мастеру-оружейнику?

— Простолюдины! — она выплюнула это слово с отвращением, как площадную ругань. — Вокруг нас одни простолюдины! Неужели ты не мог попросить родственников выхлопотать тебе место поближе к столицам? Обязательно нужно было ехать в такую глушь, где не с кем разумным словом перемолвиться? Где ты думаешь искать мужа для нашей старшей дочери? В юртах киданей? Так-то ты заботишься о своей семье!

Сотник Цзян многое мог бы сказать своей красавице жене... этой бешеной собаке, не иначе как по наущению злых духов древности сосватанной семнадцать лет назад молодому "подающему большие надежды" десятнику. Мужа дочке ищут именно в столице, и не могут найти из-за вздорного нрава её матери, о котором уже легенды слагают. В захолустье они по той же самой причине, между прочим. Уже шестое место службы, и везде эта сука умудрялась настроить общество против себя и своей семьи, тыча всем под нос знатностью своей матери. Но если он сейчас раскроет рот, чтобы всё это высказать, последуют гневные вопли: "Не забывай, на чьи деньги ты живёшь!" Вот ведь тварь... Яовэнь хорошо знал тёщу, действительно знатную, утончённую даму с безупречным вкусом, собиравшую в своём доме любителей поэзии и искусств. Достопочтенная Фэй Ян Йинг ещё на свадьбе сказала ему: "Прости, сынок. И на дереве с безупречными цветами родятся кислые сливы". Её дети, и дочь, и сын, к величайшему сожалению матери, оба удались в отцовскую породу. Тому кружило голову обретённое богатство, а им, помимо денег, сознание родства со знатью. А поскольку факт родства со знатью не является гарантией наличия ума и благородства души, то страдали все окружающие.

О Небо... Что творилось, когда сотник получил приглашение на свадьбу мастера Ли! Жена кричала о неслыханном оскорблении, о "возомнивших о себе простолюдинах", о том, что пришлёт вместо себя дюжих слуг с палками, дабы вколотили должное почтение в головы кузнецов. Тогда он впервые в жизни ударил женщину. Не кулаком, просто влепил пощёчину и велел заткнуться. Старшина оружейников — это не какой-то там деревенский кузнец, это его непосредственный подчинённый. Вроде десятника, только по другой части. Не принять его приглашение — значит, оскорбить. Принять — напроситься на очередной скандал в доме. Впрочем, к скандалам он уже привык.

Скандал потом всё-таки был. Ещё какой. А поводом послужил дар благодарности госпожи Ли Янь — красивое тяжёлое серебряное кольцо с гладко отполированным чёрным камнем. "Ты ещё и подарки от них принимаешь?!!" Он тогда выпил достаточно, чтобы ударить жену во второй раз, а затем со странным равнодушием наблюдал её истерику, перешедшую в корчи. Почему-то не сомневался, что они прекратились, едва он шагнул за порог комнаты. Но с того дня, стоило жене учуять идущий от него винный перегар, как она меняла свои планы на вечер и пряталась. Потому за месяц сотник выпил больше, чем за всю предыдущую жизнь, жалея, что не догадался сделать этого раньше.

Сегодня пить было нельзя: приезжал наместник с инспекцией, проверял, как идёт строительство и интересовался, успеют ли до осенней распутицы разместить переселенцев, которые вот-вот должны прибыть с зимними припасами. Ходом работ наместник был удовлетворён, выправкой солдат и условиями их содержания — тоже. Обещал в будущем году прислать для постоянного проживания в Бейши своего представителя, а это по умолчанию означало увеличение посёлка и числа его жителей. Сетовал, что тюркский каган Ашина Хушэло плохо исполняет вассальные обязанности, его подданные совсем распоясались, воюют друг с другом и попутно нападают на торговые караваны, потому приходится держать в этих местах сильные гарнизоны... Словом, сегодня сотнику не перепало ни капли вина, и жена этим мгновенно воспользовалась.

Вечером Цзян Яовэнь заходил в гости к мастеру Ли. Ненадолго — только пожелать здоровья и напомнить, что вскорости его супруге предстоит отвечать на расспросы. Казалось бы — обычный дом старшины ремесленников. Ни изысканных ваз, ни рисунков на дорогой бумаге, развешанных по стенам, ни шёлковых одеяний и сложных причёсок, а в доме так уютно, что не хотелось уходить. Мастеру повезло с женой и детьми. И... сотник поймал себя на том, что дико, до волчьего воя завидует ему. Сейчас особенно сильно.

— Ты слишком потакаешь им, — продолжала жена. — Подумаешь — оружейники! Мало ли оружейников в империи? Любой будет счастлив послужить хуанди под твоим началом, только прикажи. Нет, тебя всё носит и носит к этой семейке... Скажи правду: тебе понравилась белая западная жердь? Так забери её в наложницы. Заставь мастера дать ей развод, забери и делай с ней что хочешь. Одной больше, одной меньше... Всё равно выгонишь её через два-три месяца, как и прочих. Только умоляю, не появляйся больше в этом клоповнике! Не позорь нас!

Сотник усмехнулся. Насколько он понял, на западе не принято терпеть оскорбления, зато принято мстить за оные, желательно немедленно. Сословная разница решающего значения не имеет, разве что при наказании за свершившееся возмездие. Хорошая идея — привести в дом женщину, которая самое позднее на третий день удавит его законную стервь. Но это из разряда несбыточных мечтаний: смертельно оскорблять мастера Ли, отбирая у него любимую жену, он не будет даже в мыслях.

— Замолчи, женщина, я устал. У меня болит голова, и я желаю отдыха, — сказал он.

— Ты никогда не желаешь меня выслушать! Бесчувственный, грубый вояка! Я с тобой, в эту глушь, а ты... — обиженно фыркнула жена, и, взмахнув широкими рукавами тонкого шёлкового платья, выбежала из комнаты.

Наконец-то тишина. О Небо, какое же это счастье!

Дела у торговки Ло шли сегодня не слишком-то бойко. Овощи — хорошая штука на прилавке, но не тогда, когда чуть не у каждой семьи есть огород. Рыночек тоже, право слово, захудалый. Одна надежда, что городок растёт. Может, в будущем году дела получше пойдут.

Тётка Ло уже отчаялась продать сегодня хоть что-то: полдень, а почина даже нет. Будто сглазил кто. На крестьянских баб, шаставших туда-сюда в поисках недорогой рыбы — а где тут недорогую рыбу сыщешь? в речке разве — расчёт понятно какой. Оставалось надеяться, что придут кузнечихи или жёнки мастеров-кирпичников, те если и держат огородики, то невеликие, а семьи большие, и деньга в доме водится. А пока их принесёт, можно послушать, о чём бабьё болтает.

Не иначе само Небо сжалилось над торговкой: солнце ещё не очень сильно сдвинулось, а в конце овощного ряда показались две женщины. Конкурентки — все три штуки — разом заголосили, нахваливая свой товар, но где им перекричать горластую Ло!

— Тыквы, тыквы! Свежайшие тыквы! — её голос смял, подавил и уничтожил голоса соседок. — Лучшие тыквы для госпожи!

Ей показалось, или это жена старшины кузнецов? О, везение! Она часто покупала именно у неё и никогда не пыталась торговаться до предела, знала меру. Будет почин. И рука у неё лёгкая, после неё торговля частенько шла бойчее. И подруг своих из кузнечной слободы сюда направляет, а кузнечихи потом нахваливают печёные тыквы с начинкой из риса и курятины, сделанные по рецепту женщины с запада. У неё, тётки Ло, купленные, между прочим. Видать, получше, чем те, к которым госпожа там у себя на западе привыкла, раз приходит снова и снова. Вот и сейчас, не задерживаясь у других палаток, направилась прямо к ней. Обиженные невниманием соседки хмуро замолчали.

— Доброго здоровьица вам, госпожа Ли Янь, — расплывшаяся в довольной улыбке тётка Ло раскланялась.

— И вам того же, тётушка Ло. Ну, показывайте нам самые спелые тыквы в Бейши, выбирать будем.

Старуха-служанка тихонько хихикнула, тогда как разбитная тётка засмеялась в полный голос.

— Других не держим, госпожа моя, других не держим! А вот они, родимые, только вас и дожидались...

Постоянная покупательница знала толк в тыквах. С одной стороны, немного обидно, что выбирает она всегда самые лучшие — завалявшиеся не спихнёшь. С другой — хорошо платит и никогда не скупится на доброе слово. Не то, что служанки сотничихи: норовят купить хорошее по цене лежалого, жмутся за каждый цянь. Можно подумать, из своего кошелька платят. Ещё и злословят; вот уж точно, какие хозяева, такие и слуги. Правда, не на ту напали. Тётка Ло и сама могла так загнуть, что солдаты краснели от смущения, а по части сплетен ей вовсе не было равных.

Выбор был сделан. Две лучшие тыквы заняли место в корзине парнишки-носильщика, внука старого Лю, тенью следовавшего за госпожой и её старой служанкой, а монеты, сопровождённые обязательным "спасибо", были нанизаны на поясной шнурок. Сделка совершена к обоюдному удовольствию. И вот тут тётка Ло была вознаграждена вторично, ибо госпожа и служанка заговорили между собой. Вернее, возобновили разговор, прерванный необходимостью покупки тыкв.

— Нет, Гу Инь, — сказала госпожа. — Ты не права. Её не осуждать надо, а пожалеть. Может, на неё саму кто порчу навёл. Такая красивая женщина... Могли же ей позавидовать, верно?

Порча? О, это интересно. Тётка Ло навострила уши.

— А кому не завидуют? Разве что мне, старой, — проворчала бабка. — Много вы, молодые, в жизни понимаете. А я всякое повидала. Глаз у неё дурной, вот что. Никто такую порчу не наведёт, с дурным глазом только родиться можно. С кем глазами ни встретится, всем несчастье будет. Не верите, госпожа? А с чего это сотник пьёт, не просыхая? А с чего это её дочку замуж не берут? Всё от дурного глаза, попомните моё слово!

Последнее тётка Ло уже еле расслышала, ибо женщины, старая и молодая, ушли уже в конец ряда. Но какова новость! Дурной глаз — это почище любой порчи! Да у кого — у жены сотника! То-то торговля сегодня не задавалась: ведь с утра приходила эта кривляка, служанка сотничихи. Покрутила носом и ушла ни с чем. Точно — сглазила! Раз всё время при госпоже, и несчастья на ней нет, значит, сама такая же дурноглазая.

И тётка Ло расплылась в улыбке, представив, как будет рассказывать всем соседкам про то, что узнала о сотничихе ТАКОЕ!.. Все ахнут!

— Не сомневайтесь, госпожа, эта разнесёт сплетню по всему базару, — хихикнула Гу Инь, когда Яна рассчиталась с юным носильщиком и тот умчался к дедушке. — Ещё и от себя добавит. А паренёк деду скажет. Не сомневайтесь, дней через пять весь Бейши будет судачить, что сотничиха ворожит и у мужа кровь пьёт.

"Кто к нам с чем за чем, тот от того и того, — Яна вспомнила шедевр "перловки" от Гоблина, пришедшийся как раз к месту. — Ну, всё, хватит. Завтра начинаю ковку, пора уже".

— Обязательно нужно следить за цветом заготовки, — Яна почти кричала, стараясь перекрыть стук молотов по будущим мечам для армии хуанди. — Ни в коем случае нельзя накалить её больше — металл "перегорит", станет мягким. А если меньше, то её не прокуёшь. Вообще.

— А ну-ка, сынок, поддай жару, — мастер Ли, ворочая клещами уже расплющенный в длинную "колбасу" слиток-вуц, следил, как драгоценный булат, нагреваясь, становится алым.

Ваня, которому было интересно буквально всё в кузнице — ещё не успела приесться работа — принялся активнее тянуть за верёвку, привязанную к верхней части меха. Местный бурый уголь, смешанный с толикой привозного древесного, шедший в Бейши буквально на все огненные нужды, оделся длинными язычками пламени и сердито загудел.

В кузнице было два горна древней, проверенной столетиями конструкции. Целые семьи мастеров-печников передавали от отца к сыну искусство их постройки. Конечно, освобождать один из горнов для ковки нестандартного изделия никто бы не стал, но ведь речь шла о секрете обработки булата! О том самом секрете, который некоторые мастера Поднебесной, работавшие с привозными слитками, хранили пуще жизни! Тут хорошо ещё, что кузнецы не столпились вокруг поглазеть, работают со своими заготовками. Но слушают внимательно.

— В самый раз! — воскликнула Яна.

Молот застучал по ярко-красной заготовке, плюща и вытягивая её. То, что было "колбаской", уже начало отдалённо напоминать широкий кинжал: мастер Ли решил потренироваться на половинке слитка, набить руку, приноравливаясь к незнакомой стали. Яна, подцепив клещами свою заготовку, выдернула её из горна и сама принялась за работу.

Экзаменационный шедевр в его исконном смысле — творения ученика, возжелавшего звания мастера — должен быть безупречным.

Она обещала создать две вещи, а получилось, что металла хватит на шесть или семь. Немного подумав, она решила сделать не два, а три шедевра. Один из них уже рождается: тонкая кривая сабля по индийскому образцу. Вторым станет широкий полуторалезвийный шотландский палаш с массивной гардой из стальных полос, тут такая экзотика может прийтись по душе офицерам, как пехотным, так и кавалеристам. А третий шедевр... На него пойдёт не булат. Она работала над заготовкой по вечерам, когда мастера расходились ужинать и отдыхать. Не показывала даже мужу, обосновывая такую секретность необходимостью почтить память отца. Предки для китайца — это святое, потому Юншань отступился, только бурчал, что жена себя не щадит, работая сверх положенного.

Вуц под её молотом послушно искривлялся, истончался и вытягивался в будущую саблю. Казалось бы, ничего особенного, а не зная всех тонкостей кузнечного дела, не повторишь. Кто, к примеру, знает, что настоящий булат не затачивают после ковки? Остриё до потребного состояния доводят не на точильном камне, а на наковальне, и процесс этот вполне достоин называться ювелирным. Но для того, у кого молот — продолжение руки, а в душе горит огонь, зажжённый в незапамятные времена чуть ли не от уголька из горна самого Гефеста, эта задача вполне по силам. Почти готовый клинок разогревали снова и снова, снова и снова выглаживали молоточком, проверяли на глаз его безупречность, и если что-то не нравилось, цикл начинался с нового разогрева. И так — пока кузнец не сочтёт своё творение идеальным. Только после этого вещь остужали. Одни мастера — в воде, другие в масле, третьи — вертя клинок на воздухе. Яна предпочитала последний вариант "отпуска", поскольку крутить "бабочку" умела не хуже друзей отца. Обмотать уже подостывшую рукоять тряпкой, и... А вот на это зрелище сбежались посмотреть не только кузнецы, как раз окончившие работу на сегодня.

За второй клинок Яна взялась после того, как отнесла саблю к мастерам, делавшим рукояти и ножны. Мастера не подвели щедрую клиентку, сработав на совесть. Ножны оказались обтянуты светлой кожей, устье и наконечник сделали из бронзы, а рукоять выточили из слоновой кости. Сочтя этот шедевр готовым, Яна завернула его в кусок дорогого шёлка и отложила до экзамена. Палаш должен был выйти раза в два, если не более, тяжелее сабли, на него уйдёт самый большой слиток.

Мастерской как раз выдали новый план на месяц, и оба горна были заняты. Потому Яна сложила себе небольшой открытый горн во дворе. Юншань отпустил пасынка помогать ей, и мальчишка старался вовсю.

— Как у дедушки, помнишь? — с грустью проговорил он, раздувая мех, снятый с временно бездействующей плавильной печи. — Только ты тогда не меч делала, а...

— Не вспоминай, сынок, — глухо сказала Яна. — До сих пор больно.

Она отомстила, да. Но отца с матерью это не вернёт.

Им с Ваней осталась только память.

Молот гулко застучал по массивной заготовке, уже раскованной в длинную толстую полосу.

"Нет, — зло думала Яна. — Не только память. Ещё и умение, которое я передам Ванюше... Ляншаню... Может, не поздно любимому других мальчишек родить, и им тоже передам. Всё передам, до крупинки. Причём не только в смысле ковки, но и в том, который вкладывал отец. Он ведь не простые ворота ковал... Вот пусть эти мелкие засранцы попробуют у меня не перенять! Я им устрою вырванные годы..."

Один из вышеупомянутых "мелких засранцев" снова раздувал мех. Заготовка раскалилась до должной температуры, определяемой опять же на глаз по цвету металла, и Яна снова застучала молотом. Потому, сосредоточившись на процессе, не заметила изящную женскую фигурку в светлом платье, показавшуюся в конце кузнечной улицы. Зато её заметил Ваня.

— Ма, глянь, — он кивнул в сторону незнакомки.

Останавливать обработку булата было нельзя, и Яна, бросила заготовку на угли.

— Последи, чтобы держалось в таком цвете, — сказала она сыну, и тот начал аккуратно, чтобы не перегреть, раздувать мех.

На ней была обычная холщовая рабочая одёжка кузнеца — штаны и запахивающаяся рубаха, подпоясанная куском той же холщовой ткани. Волосы, подобранные узлом, надёжно фиксировала косынка, завязанная "по-колхозному", под затылком. Кожаный фартук, обязательный для кузнецов во время работы. По тёплой сухой погоде — должно быть, последние жаркие денёчки, скоро быть дождю и холодам — обута она была не в традиционные туфли, не в сапожки, подаренные заботливым супругом, а в грубые, дырявые чувяки сильно бу, какие не жалко попортить летящими искрами. Лицо потное и от близости огня покрасневшее. То есть по сравнению с изящной незнакомкой — лахудра лахудрой.

— Кого ещё принесла нелёгкая... — процедила Яна, утирая лоб рукавом.

Она вообще-то догадывалась, кого именно. Довелось пару раз лицезреть эту даму во время её прогулок. Пожалуй, в Бейши она единственная ходила в модных придворных платьях из тонкого цветного шёлка с изящной вышивкой. Неужто одна пожаловала?.. А, нет. Вон за ней две служанки вышагивают. Значит, небеса не упадут на землю: госпожа Цзян Фэй Сюй соблюла свой статус, насколько это было возможно. Придётся соблюдать свой: правила сословного поведения тут жёсткие, нарушать их, если не хочешь нарваться на крупные неприятности, нельзя.

А кстати, с чего это она так выбелила лицо? Вообще-то знатные китаянки немного злоупотребляли белилами, но тут за километр был виден такой слой штукатурки, что обзавидовались бы иные поп-звёзды из той жизни. Неужто муж отлупил? Учитывая то, какие о ней в последние дни ходили слухи, ничего бы вэтом удивительного не было. "Дурной глаз" очень быстро оброс невероятными подробностями, а затем плавно трансформировался в "ворожбу". Мол, дамочка сохраняет молодость и привлекательность, воруя счастье у молодых девушек. Не пощадила, мол, и собственной дочери. Некоторые и покруче загибали — дескать, сотничиха по ночам у мужа кровь по капле цедит и творит чёрное колдовство, оттого он такой беспросветно несчастный. Это рассказывали, естественно, по большому секрету и исключительно шёпотом, но в курсе были практически все. Теперь вслед жене сотника частенько неслось приглушённое: "Ведьма! Злая колдунья!" Что ж, если такие слухи достигли ушей сотника, то он вполне мог и сорвать зло на супруге.

— Ма, она к нам идёт, что ли? — удивился Ваня.

— Боюсь, что да, — буркнула Яна. — Придётся кланяться.

— А если это... как в книжке? Низводить и курощать?

— Это можно, но — исключительно вежливо, сына. Кланяясь и улыбаясь.

Её душа долго не могла этого принять, пока Яна не поняла, что между лицом и маской всё же есть существенная разница. Это было тяжело — надевать маску покорной простолюдинки, засовывая свою западную гордость за пазуху, и кланяться. Но она справилась. Здесь по-другому нельзя. Да и под словом "гордость" в Поднебесной понимали совсем не то же самое, что в Европе. Если западные мифы воспевали героев-бунтарей вроде Прометея, то здесь Прометей был бы назван преступником, нарушившим гармонию мира своим презрением к повелению богов. А гордость в нашем понимании была привилегией самой высшей знати.

Дамочка приближалась без особой спешки, но улица короткая. И вот она остановилась у калитки кузнечного подворья, брезгливо разглядывая женщину в одежде кузнеца, почтительно склонившуюся перед ней. Мальчика она как будто вовсе не заметила.

— Я думала, ты красива, — презрительно хмыкнула она. — Но в тебе нет ничего от истинной красоты. Длинная, мосластая, бледная, как ночной демон... Самая обычная блохастая дворняжка, случайно прибившаяся к людям... Ты хотя бы говорить умеешь?

— Умею, госпожа, — самым наивежливейшим тоном проговорила Яна.

— Надо же — собачка и вправду умеет говорить.

— Моя госпожа увидела здесь собаку? — удивление Яны было настолько искренним, а тон таким глубоко почтительным, что вполне можно было купиться. — Но собаки не заходят к нам во двор, боятся огня и грохота. Вот около забора бегают и лают, это верно.

Наивность чужестранки в первые мгновения сбила незваную гостью с толку: о каких собаках она заговорила? Она что, настолько непроходимая дура? Или так плохо знает язык? Но постепенно до госпожи Цзян Фэй дошло, что на самом деле имелось в виду, и... она едва не задохнулась от ярости.

— Ты... ты... тварь... животное! — пискнула она. А затем, взяв себя в руки, как подобало знатной даме, вскинула подбородок. — Я буду говорить с мужем, чтобы тебя выставили отсюда.

"Ну, да. А сотник вот так взял и послушался, — с весёлой злостью подумала Яна. — Скорее, он возьмёт и сделает ровно наоборот".

— Как будет угодно моей госпоже, — её голос прямо-таки сочился елеем.

— Пошли, — сотничиха скомандовала своей свите из двух смазливых служаночек. — Как вернёмся, туфли придётся сжечь. Здесь слишком много грязи.

Они не успели ещё достигнуть конца улицы, а из кузницы уже показались Юншань и мастер Ляо.

— Вот ведь сука, — буркнул последний. — Моя Чунпин из-за неё слегла, так она сюда притащилась порчу наводить. Ведьма проклятая.

— Ты слышал, как она назвала мою жену? — неожиданно спокойно произнёс мастер Ли.

— Слышал. Все слышали, мастер.

— Сможешь свидетельствовать, что имело место оскорбление, и моя жалоба составлена верно?

— Правильно, мастер. Напишите жалобу, — из кузницы показались другие мастера. — Хватит уже, никому от неё житья нет, от ведьмы этой. Все всё подтвердим.

— А эта тётенька дура, — встрял Ваня. — Я бы так не подставлялся.

— Это потому что у тебя голова на плечах, малой, а не тыква, — проворчал дед Шу. — Сколько лет на свете живу, всё время убеждаюсь, что всё имеет предел, и лишь глупость человеческая безмерна. Особенно бабья.

— Дедушка Шу, моя мама не дура, — обиделся мелкий.

— Так твоя мать не баба, а женщина, — неожиданно рассмеялся старик-кузнец. — Разницу тоже надо понимать.

Яна криво усмехнулась: хитрый дед выкрутился. Как бы ни относились ханьцы к женщинам вообще, к ней в частности отношение установилось пусть и благожелательное, но настороженное. Ибо все помнили бой с киданями.

— Чжан, — проговорил мастер Ли. — Ты говорил, твоя старуха умеет красиво писать.

— В юности училась каллиграфии, — похвастался старик Чжан.

— Пошли младшего, пусть приведёт мать и прихватит письменные принадлежности. Не будем откладывать это дело. А пока — за работу, мастера.

Жену сотник Цзян с утра ещё не видел, у него были дела в строящейся крепости и в деревне, куда привезли новую партию поселенцев. С этими будет куда как больше головной боли, чем с предыдущими: там хоть были мастеровые и крестьяне, а здесь голытьба-"цзяминь". Сезонные работники, нанимавшиеся на стройки за сущие гроши. Вольноотпущенники, промышлявшие тем же. Низовой криминальный элемент, вынужденный сменить место жительства и удачно притворявшийся сезонными рабочими. Словом, сейчас как нельзя кстати пришёлся бы чиновник, хорошо разбирающийся в перипетиях городского дна больших городов. Или десяток стражников из столицы. Но, поскольку в ближайшее время в Бейши не предвиделось ни того, ни другого, придётся занимать солдат-"цзяньэр" патрульной службой. Они и так патрулировали поселение, но больше для проформы. Сейчас придётся объяснить десятникам, что за новоприбывшими нужен глаз да глаз, а то ещё начнут воровать или, того хуже, резать.

При виде слишком серьёзного, даже, можно сказать, хмурого мастера Ли у сотника возникла тень весьма нехорошего предчувствия.

— Что-то случилось, почтенный мастер? — спросил он в ответ на поклон оружейника.

— Пока в Бейши нет постоянного чиновника по разбору гражданских споров, господин, хочу принести вам, как наивысшему по рангу, жалобу на недостойное поведение и оскорбление, — красиво, как по писаному, проговорил мастер, почтительно передавая ему свиток.

Жалоба? Интересно. Написано, кстати, недурно: видимо, тот, кто составлял жалобу, неплохо обращался с кистью и тушью... Итак, на что именно жалуется почтенный мастер?

Хм. "...высокородная госпожа Цзян Фэй Сюй, несмотря на самое почтительное к ней отношение со стороны моей супруги, прилюдно оскорбила её, поименовав собакой и животным... ...угрожала изгнанием госпожи Ли Янь Байхуа волей своего супруга... ...о чём свидетельствуют приложившие руку к сей бумаге мастера... ...нижайше прошу восстановить незаконно попранные честь и достоинство моей супруги, свободнорождённой госпожи Ли Янь Байхуа..." Ну, в этом как раз ничего удивительного. Оскорбила. Жена ещё прилично себя повела, по сравнению с предыдущими выходками, стоившими сотнику уже пяти мест службы. Но раз жалоба принесена в письменном виде, ей придётся дать ход, ничего не поделаешь. Оружейники — это лянминь, свободные налогоплательщики, чьими трудами пополняется казна, из которой кормятся воины. Если начать презирать их так же, как "дешёвых людей"-цзяминь, а такие периоды в истории Поднебесной случались, значит, сытым временам скоро конец. И мирным — тоже. Сотник понимал это гораздо лучше жены, болезненно зацикленной на благородстве своей матери. Но как вразумить спесивую дуру, за чей счёт он фактически жил? Может, хотя бы прилюдное разбирательство заставит её вести себя, как подобает истинной аристократке, а не внезапно разбогатевшей базарной торговке?

— Почтенный мастер, — сотник, свернув бумагу, кашлянул и заговорил, доверительно понизив голос. — Ты ведь понимаешь, моя ...супруга будет настаивать, что оскорбление стало ответом на непочтительное отношение со стороны твоей жены. Впрочем, твои мастера, подмастерья и ученики всё слышали и видели, и будут свидетельствовать, но скандал будет безобразный. Ты действительно этого хочешь?

— Господин, безнаказанность порождает сперва непочтение, затем проступок, а потом и преступление. Почтеннейшее прошу господина повлиять на свою высокородную супругу, дабы отвратить её от совершения куда менее безобидных поступков в дальнейшем, — проговорил мастер Ли. — Кроме того, — добавил он почти шёпотом, — я ...очень люблю свою жену, и очень боюсь, как бы она не причинила вам лишнее беспокойство, нанеся ущерб здоровью вашей супруги.

— Насколько далеко может зайти это ...беспокойство? — так же тихо спросил сотник, похолодев от ещё более нехорошего предчувствия.

— Достаточно далеко, господин.

— Есть основания так полагать?

— Для одной из женщин это вполне может закончиться потерей лица, господин. Но для которой — не возьмусь судить. Впрочем... Моя жена умна, и вашей супруге это может не понравиться.

Сотник помрачнел. Раз за разом он давал взятки чиновникам, чтобы замять очень некрасивые выходки жены, и отделывался всего лишь сменой места службы. Сейчас судьёй, за неимением в Бейши более высокого начальства, придётся быть ему. Жалобы носили и крестьяне, но потравы и мелкое воровство в подмётки не годились нынешнему делу. Не на соседку, не углядевшую за козой, жалуются, а на его жену. Которой, если честно, давно пора укоротить язык.

— Выгораживать жену не стану, — сказал сотник. — Пусть хотя бы раз в жизни получит достойный отпор, ей пойдёт на пользу. Если же не пойдёт... Сам разберусь. Но ты бы занял свою жену чем-нибудь... дабы не было у неё времени на причинение беспокойства.

В конце концов, Бейши — такая глушь, из которой письмо до Лояна месяц идёт, а уж перехватить его дело нехитрое. Пусть жалуется папеньке. Пусть жалуется хоть самой императрице. Письмо до адресата не дойдёт, а как следует вздуть жену — его святое право.

Главное — перед этим хорошенько выпить. Проверенное средство.

— Когда мастера будут принимать экзамен у твоей жены? — поинтересовался он.

— Через десять дней, господин, когда она закончит работу над своими, как она выражается, безупречными изделиями, — последовал ответ.

— Я хочу видеть эти мечи, мастер.

— Конечно, господин. Окажите честь, приходите на экзамен. Кто же, как не воин, сумеет по достоинству оценить клинки?

— Благодарю, мастер. Но затем я напрошусь к вам на ужин, заодно послушаю историю вашей супруги. Полную историю, разумеется.

— Это огромная честь для нас, господин...

— Ступай, почтенный мастер. Твоя жалоба будет рассмотрена в самое ближайшее время.

— Благодарю вас, господин.

От мысли, какая истерика начнётся в доме, стоит уведомить ответчицу о написанной на неё жалобе, ему сделалось жутковато. На трезвую голову такое не пережить. Посему, поручив писарю зарегистрировать жалобу мастера Ли в специальной книге, куда полагалось вносить документы, относящиеся к гражданским разбирательствам, сотник отправился в гостиный двор. Харчевня там была недешёвая, но кормили отменно, а главное, хозяин всегда держал хорошее вино. Как китайское, так и привозное.

Не в первый раз.

— Как продвигается работа?

— Согласно составленному графику, господин.

— Хорошо, продолжай. А я тут послал ...знающих людей на родину той женщины. Интересные подробности выяснились, понимаешь ли... очень интересные... Ты в курсе, чем промышлял её папаша?

— Ковал ворота, оконные решётки, садовые украшения.

— А знаешь ли ты, что это не просто ворота, оконные решётки и садовые украшения? Её папаша делал обереги, и очень сильные. Притом весьма своеобразные, созданные только для того места и для тех людей, которые их заказывали. Если хозяева, скажем, продавали дом и съезжали, обереги просто переставали работать. Если же ...ну, ты знаешь, как эти ублюдки, которых мы натравили на местных, поступают с их имуществом... Словом, снятые с изначального места и установленные в другом, обереги начинают работать строго наоборот. То есть привлекать разнообразные несчастья на головы идиотов. А уж если настоящих хозяев убили, то возмездие будет преследовать новых, гм, владельцев оберегов и их потомков до третьего колена. Это уже проявляется, мои люди отследили судьбу нескольких вещей работы этого мастера, и посмотрели, что делается в семьях их новых ...хозяев. Алкоголизм, самоубийства, немотивированная агрессия по отношению к соседям, рак у близких родственников... Словом, хороший букет. И, как утверждают мои знатоки, это только начало, дальше будет хуже.

— Вы хотите сказать...

— Да. Её папаша — кузнец-маг. То есть был кузнецом-магом. И есть основания полагать, что весь её род такой. Обереги дома не сработали в тот раз только потому, что рядом с эстонцем, этим недоделанным наблюдателем, был ключник. В противном случае эстонец туда просто не решился бы войти.

— Но, господин, это означает, что женщина тоже может оказаться кузнецом-магом.

— И она. И её сын. И тот китаец, за которого она выскочила замуж, кстати, тоже. Раз их так потянуло друг к другу, значит, это неспроста. Ты бы на всякий случай проверил его генетическую карту. Мало ли. Потомство Ли Чжу по всем законным линиям было истреблено поголовно, но незаконное-то как отследить? Вполне могли остаться незамеченными какие-нибудь бастарды.

— Господин, я одного не могу понять...

— Спрашивай.

— Каким образом ген Ли Чжу мог оказаться среди европейцев, не имеющих ничего общего с Китаем даже в отдалённом прошлом?

— Не ген, а мутация. Вероятность её независимого появления ничтожно мала, но не равна нулю.

— Ясно, господин. Генетическую карту китайца будет нелегко проверить, наблюдателей там сейчас нет. Но я знаю, как это можно обойти. Эманации ключа, находящегося в непосредственной близости от него, помогут.

— Иди. Жду твоего доклада. Как обычно, в любое время суток, по защищённой линии. Сейчас извини, я должен присутствовать на совете акционеров.

Цзы по прозвищу Собачий Объедок считал себя везунчиком.

У стражи Гуаньчжоу были к нему вопросы, притом не насчёт мелких краж, а по поводу куда более серьёзных вещей. Ну, пырнул он того морячка-араба. Так ведь драка была, арабы первые начали... За жмура-чужестранца, естественно, вся стража на уши встала: арабские купцы хороший доход казне дают... Ладно, дело прошлое. Чу и Сяо с ним в той драке тоже набедокурили, но там хоть без жмуриков обошлось. Подставляться под удары толстыми палками им не хотелось в той же степени, что и Цзы — совать шею в петлю. Потому быстренько сделали ноги и, назвавшись чужими прозвищами, примкнули к обозу идущих на границу сезонных рабочих.

Повезло.

Всю дорогу они вели себя паиньками. И здесь, пока не освоились да не присмотрелись, что к чему, тоже. Не хватало спалиться с первых же шагов. Описания-то беглых лиходеев стража наверняка разослала по империи, но пока они сюда дойдут, трое беглецов успеют примелькаться настолько, что у тутошнего начальства "глаз замылится". Вот тогда можно будет подумать о чём-то серьёзном.

Кто-то кого-то сильно невзлюбил? Пожалуйста, Собачий Объедок сделает всё в лучшем виде. Нужно украсть какую-нибудь вещь, не навлекая на себя подозрений? С удовольствием, за соответствующую плату. Опорочить соперницу? Никаких проблем. Будет опорочена, да так, что ни опознать оскорбителей не сможет, ни оправдаться, если вдруг живот расти начнёт. Только денежки вперёд. Пусть клиентура здесь небогатая, зато прибыток вернее, чем таскать корзинами землю на новую стену.

— Эй, — ну, вот, Чу с базара вернулся, купил лепёшки. — Поди сюда, чего скажу-то.

— Ну? — Цзы плюхнул на землю пустые корзины и с удовольствием потянулся. Плечи коромыслом намял изрядно.

— Дело есть, — Чу, сделав ему знак склонить ухо, зашептал. — Госпожа одна хочет, чтобы мы высекли некую женщину.

— Что за госпожа? — сразу поинтересовался Цзы.

— Служанка имени не назвала, да только тут одна такая госпожа, — хихикнул Чу. — Сотника тутошнего жена. Какая-то баба из кузнечной слободы ей не глянулась, так она хочет, чтобы мы ей хорошенько спину в синие полосы разукрасили. Чтобы, значит, впредь была почтительнее с госпожой.

— А что? Дельце невеликое, — Цзы дёрнул себя за жиденькую бородёнку. — Бабе мешок на голову, чтоб не видала, кто её лупит, и пусть потом жалуется, кому хочет. Деньги взял?

— Вот, — Чу высыпал ему в подставленную ладонь полтора десятка цянь. — Это задаток. Получим вдвое больше, если управимся.

"Если". Дурак этот Чу, ума не хватает даже пару монеток зажать, всегда всё главарю отдаёт. "Когда" — вот верное слово. Их трое мужиков, неужто бабу высечь не смогут? Что она сделает? Пищать будет? Завязать рот, надеть мешок на голову, и всё.

— Слышь, Объедок, — осклабился Чу. — А может, пока баба в отрубе будет валяться... Ну, там, врезать, рот-глаза завязать, и попользовать маленько? Баба из тех, что нам не по рылу, и по своей воле не даст.

— Нам за это не платили, — отрезал Цзы. — Не время ещё таким промышлять, слишком много шума поднимется.

Если рассудить по-хорошему, то рановато начинать. Лучше было бы потягать корзины, потом спокойно перезимовать в этой дыре. Глядишь, ещё по куску земли нарежут за хорошую работу. И вот тогда уже можно разворачиваться. Днём ты обычный крестьянин, зато ночью — ты страх посёлка.

Приятно же.

Ну, да ладно. Бабу высечь — не купчишек местных данью обкладывать. Можно и почин сделать.

Палаш готов. Ну... почти готов. Осталось лишь собрать и закрепить гарду с рукоятью. И — можно устраивать клинкам испытание. Лучше знать их достоинства и недостатки заранее, чтобы не опозориться на экзамене.

Палаш удался. Однозначно удался. После полировки клинка — а полировать булат ещё та морока — проявился чудесный, неповторимый узор. Уж на что Яна навидалась в жизни булатных клинков, и то залюбовалась. Конечно, до мозаичного булата далеко, но такой коленчатый узор был визитной карточкой именно старых индийских клинков, и считался признаком одного из лучших сортов. Удача, какая удача! Всего лишь на второй плавке получить в одном из тиглей высокосортный булат! Теперь, когда рукоять и гарда заняли своё законное место, осталось проверить клинок на прочность. До экзамена ещё пять дней, будет время, если вдруг что, сделать ещё один. Правда, спать при этом совсем не придётся, но это уже пустяки.

Кинжал, который ковал Юншань, переломился при втором ударе о бревно. Увы. Любимый — отличный кузнец, но с булатом никогда не работал. А её отец был одним из немногих кузнецов на просторах бывшего СССР, кто реально умел ковать булат. Разумеется, с дочерью он этим секретом тоже поделился. Ничего. Она всё расскажет Юншаню, и покажет тоже. А пока пришло время её клинков.

Сабля была хороша с виду, и как будто не таила изъянов, но при ударе плашмя о забракованное строителями бревно, валявшееся на пустыре за кузнечным подворьем, переломилась пополам. Увы и ах. Первый блин всё-таки вышел комом, где-то она допустила ошибку при ковке. Сварить обломки булата не получится, это практически невозможно. Придётся перековывать в два тонких кинжальчика. Ножны можно будет использовать для другого клинка, главное, чтобы выковать его по мерке. Жаль. Очень жаль. Яна неподдельно расстроилась. И шлёпнула клейбегом по бревну сперва с такой осторожностью, словно котёнка погладила. Потом сильнее, ещё сильнее... Держится! Клинок от ударов вибрировал и низко, почти на грани слышимости гудел, но ломаться и не думал. Тяжёлый получился, ей не по руке. Если в конном бою, даже против одоспешенного всадника, таким не проблема развалить противника пополам. Сотнику должно понравиться: тяжёлый полуторалезвийный прямой клинок плюс гарда, прикрывающая кисть руки. А баланс...

Ну-ка, покрутим его!

Да. Баланс для всадника почти идеален — немного смещён в сторону острия. Это не гражданский меч-цзянь для упражнений в фехтовании, это боевой меч.

Мелькнула шальная мысль сделать из обычной стали меч-клеймор, но Яна, представив эту стальную оглоблю в руках среднестатистического ханьца, только хихикнула. Её ещё подоят на предмет создания образцов западного оружия, но сперва — экзамен.

Итак, для экзамена остаются выдержавшие испытание на прочность клейбег и широкий длинный кинжал по образцу кавказских. Теперь — все усилия на ...третью вещь.

— Это она, что ли?

Изумление Сяо можно было понять.

Любой хань, услышав слова "жена кузнеца", представит себе невысокую, грубовато сложенную женщину с красными от домашней работы руками. А это что такое? Высокая, как мужик. Плечи тоже не бабьи. Одета, как кузнец, только фартук сняла. Лицо белое, как у знатной дамы после утреннего макияжа. И возится с железяками.

— Это — женщина?

— Баба, как есть баба, — хихикнул Чу. — Нынче на рассвете я подлез под окно дома её мужа, послушал. Пищит, как все бабы поутру. Люди говорят, чужеземка, откуда-то с дальнего запада. В кузне работает.

— Баба — в кузне?

— Не веришь? Глянь на неё ещё раз. Во как железом машет.

Чужеземка и впрямь крутила не самый лёгкий с виду меч... пусть и не как пушинку, но без натуги. А затем принялась отрабатывать защиту и удары, как на плацу. Разве что приёмчики незнакомые, западные, должно быть.

— Эй, Огрызок, — Чу дёрнул его за рукав. — Так мы её будем сечь, или нет? Обед-то скоро закончится, а распорядитель должен нас видеть за работой вместе со всеми.

— Эээ... — протянул Цзы, отползая в траву. — Нет уж, лучше вернём задаток. Ты видишь, что она с мечом вытворяет? А ну как зарубит? Нет, ну её. Жить-то хочется.

Стыд и позор — испугаться какой-то бабы. Но меч в её руках наводил на очень невесёлые раздумья. Он, к сожалению, не воин, чтобы без душевного трепета идти на такой риск ради исполнения заказа. Нет, действительно, лучше вернуть задаток и не связываться с этой кузнечихой.

Ну её, в самом-то деле.

— Узкий клинок, вот и сломался, — вынес свой вердикт Юншань.

— Дело не в ширине, любимый. Отец делал такие же, и они не ломались. Я ошиблась, когда недостаточно тщательно его проковала. Возникла неоднородность, и... Ну, в общем, будут два кинжала.

— Успеешь их сделать?

— Успела бы, да неохота. Есть меч, есть кинжал, а третью вещь я на днях доделаю.

— Так мне и не покажешь? — хитро прищурился супруг.

— Конечно, покажу — как будет готова.

Словарный запас Яны пополнялся почти каждый день, но она ещё не умела многого сказать. А хотелось. Приходилось пользоваться языком взглядов. Хорошо, с мужем у неё установилось такое взаимопонимание, что не всегда даже слова требовались. Это как резонанс, когда два камертона настроены на одну волну. Люди, понятное дело, не камертоны, а приборчики немного посложнее, но аналогия очень точная. Стопроцентного созвучия двух людей нет нигде в мире, и никогда не было. Но довольно часто встречается, если так можно выразиться, совпадение частотного диапазона, и чем оно у людей сильнее, полнее и глубже, тем больше заслуживает права называться истинным чувством. В их случае совпадение было удивительным — несмотря на огромную разницу в воспитании и восприятии мира. Юншань сравнивал их с молотом и наковальней, и ещё шутил насчёт "что, вернее, кого выкуем?" Яна, смеясь, отвечала, что это зависит не от молота и наковальни, а от кузнеца. И тут муж с ней был согласен.

Кстати, он в последнее время частенько молился перед табличками с посмертными именами предков. Это был очень древний китайский культ, спокойно существовавший, как Яна читала, даже в её современности. Культ предков, родившийся в поистине незапамятные времена, пережил соседство с буддизмом, даосизмом, исламом, христианством, коммунистической идеологией, пройдя сквозь тысячелетия почти в неизменном виде. О чём мог просить пращуров практичный кузнец? Несколько слов, которые Яне удалось разобрать, пролили свет.

Юншань просил предков послать ему сына от любимой женщины. От неё.

Сказать честно? Она молила бога о том же. О сыне от любимого.

— Господин сотник хочет выслушать тебя, — проговорил Юншань, глядя куда-то в сторону. — Я пригласил его на ужин после твоего экзамена.

— На ужин? — удивилась Яна. — То есть он хочет сперва послушать...

— Да. Он опасается, что твоя излишняя откровенность на официальном дознании повредит нам всем. Что хорошо для западных народов, не всегда хорошо для нас, и наоборот, это я и сам вижу. К примеру, твоя история с местью родственнику, убившему твоих почтенных родителей... Сотник — не хань, а тоба, он тебя поймёт. У них схожие обычаи, за убийство отца и матери положено мстить. Я сам считаю, что ты поступила верно: даже если в твоей стране попран закон, негодяй не должен уйти от наказания. Но в глазах закона империи ты будешь убийцей. Отмщение — привилегия государства. Потому это не должно покинуть стены нашего дома. Пусть сотник сам решит, что тебе говорить перед всеми, а о чём стоит умолчать.

— Разумно, — согласилась Яна. — Мне стоило сообразить это раньше.

— Сядь поближе.

Дети уже десятые сны видели, а они, засидевшись за вечерним чаем, всё так же соблюдали установления, не допускавшие не то, что объятий — даже просто взяться за руки было неприлично. Но что-то, видно, сдвинулось в их отношениях. Как говорила бабушка Яны, супруги — как два камня с острыми краями, положенные в мешок. Либо стешут острия друг о друга и притрутся, либо прорвут мешок и раскатятся в разные стороны. Судя по всему, процесс "стёсывания острых граней" шёл полным ходом... Она передвинула подушку, на которой обычно сидела, поджав ноги по-персидски — сидеть по-китайски на пятках так и не смогла — и устроилась поближе к мужу. И их пальцы тут же переплелись — сильные пальцы, привыкшие держать кузнечный молот.

— Это просто... чудо, любимый, — прошептала Яна, уткнувшись ему в плечо. — Чудо, что мы вообще встретились.

"Особенно если учесть, что между нами больше тысячи трёхсот лет, про тысячи километров вообще молчу..."

— Люди говорят, я даю тебе слишком много воли, — усмехнулся Юншань, осторожно проведя ладонью по светлым волосам жены. — Это верно. Просто я слишком сильно тебя люблю, чтобы держать в клетке наших установлений. Ты — не ханьская женщина, живущая в этой клетке от рождения до смерти. Я вижу твою душу, любимая. В ней нет места понятию "мужа нужно любить, кто бы он ни был, потому что так положено". Если ты не испытываешь настоящей любви, никакое чувство долга не заставит тебя ...её изображать, даже очень искренне и талантливо. Пусть это особенность западного воспитания, но признаюсь честно, она мне нравится больше, чем наше "так полагается"... Отец женил меня по сговору, невесту я впервые увидел только на свадьбе. Ни единого дурного слова о ней сказать нельзя, она была образцовой супругой, но когда она умерла... Я не почувствовал ничего, кроме жалости к детям, которым придётся расти без матери. Тебя я выбрал сердцем. И теперь вижу разницу между "так полагается" и ...чем-то настоящим, идущим от души.

— У меня было не так.

— Ты любила мужа, я знаю.

— Он получил выгодный заказ, — Яна удивилась сама себе: до сих пор воспоминания об этом чёрном эпизоде всегда сопровождались приступом душевной боли и слезами, а сейчас она говорила со спокойной грустью. — Собрал подчинённых, чтобы раздать им указания. Вот тут его и прихватило, у всех на глазах... Он умер почти мгновенно, без мучений. Но я... почувствовала себя так, будто умерла вместе с ним. Я ходила, работала, дышала только ради сына, долго ещё не жила по-настоящему... Через пару лет отпустило, но всё равно я запрещала себе думать о ком-то, кроме моего мальчика. Пока мы с тобой не встретились...

— И ты тоже выбрала меня сердцем, — Юншань завершил недоговоренную фразу. — Судьба?

— Да. Судьба.

— Значит, нам нужно быть особо благодарными ей за то, что позволила нашим путям пересечься. Мы уже дали друг другу так много...

— От меня у тебя больше неприятностей, чем хорошего, — вздохнула Яна.

— Переживу, — заверил её супруг. — Жизнь, в которой не происходит ничего неожиданного, знаешь ли, тоже надоедает.

— Потому ты согласился на переезд?

— У меня не было выбора. Мне вручили предписание и назвали день отъезда обоза. Но сказать по правде, я обрадовался... Наверное, я не самый обычный хань; мне не нравится жизнь, в которой годами ничего не меняется. Должно быть, бабушкина кровь сказывается, она была сяньби, — засмеялся мастер.

— Но нам предстоит жить среди самых обычных хань, — вдохнула жена. — Это для моего народа мнение соседей второстепенно, здесь оно очень важно, я уже поняла. Всё равно придётся носить маску.

— Невеликая цена за право хотя бы у себя дома жить так, как нам нравится.

— Ты — моя жизнь, — прошептала Яна, чувствуя, как снова подступает безумие, с которым ни один из них ничего не мог поделать. — Но я знаю так мало слов, чтобы сказать об этом...

— Лучше покажи.

Он сказал это без малейшего намёка на скабрезность и без всякого юмора. И в его глазах тоже отражалось то безумие.

Огонь, зажжённый от одной искры, горел в их душах, то сжимаясь до размеров маленького тёплого камелька, то разгораясь до жара кузнечного горна. Для них обоих всё было кристально ясно.

Они — дети этого огня. Никуда им друг от друга уже не деться.

Он снова выпил, и наслаждался покоем: жена не рисковала надоедать ему, находящемуся во власти вина, своими нотациями.

Разумеется, он уведомил её о жалобе. Разумеется, были гневные вопли и требование "поставить этих наглых простолюдинов на место". Разумеется, он выпил достаточно, чтобы как следует рявкнуть на супругу и посоветовать ей вести себя, как подобает знатной даме, а не торговке рыбой. На том семейная сцена себя исчерпала: оскорблённая в лучших чувствах жена, не желая нарываться на рукоприкладство, немедленно удалилась к себе в комнату. Страдать.

Ничего, ей полезно. Некоторое количество страдания в глуши должно пойти ей на пользу.

В конце концов, он терпел слишком долго. Не из любви — какая может быть любовь к злобной стерве? — но из уважения к её во всех отношениях достойной матушке.

Мелькнула мысль: а может, отправить старшую к бабушке? Через десять дней должен быть караван в Лоян, отправить девчонку с подобающим сопровождением, пока не заразилась неутолимой злобой. Малышка Юй — тихая книжная девочка, способная часами читать или упражняться в каллиграфии. Она почти не общается с матерью и сестрой, и за неё сотник Цзян был спокоен. А вот старшую нужно спасать, если ещё не поздно.

Крик и ругань вспороли тишину, словно разбойник, потрошащий тюк с товарами. Прислушавшись, сотник с крайним неудовольствием узнал, помимо голоса своей благоверной, писклявый голосок старшей дочери.

— Ведьма! — вопила девчонка. — Все говорят, что ты ворожишь, забирая себе удачу от других людей. Но чтобы у меня... Колдунья! Я отцу расскажу!..

— Как ты смеешь повышать на мать голос, мерзавка?!!

— Смею! Мне шестнадцать, а я не замужем, и всё из-за тебя!

Вместо ответа раздались звуки пощёчин и визг: мать принялась учить потерявшее берега детище дочерней почтительности.

Так. Это непотребство нужно пресечь, и немедля.

Он ворвался в комнату жены воистину вовремя: та уже вцепилась дочери в волосы и тыкала её носом в ковёр. Дочка уже не визжала, а тихо скулила, не смея утереться.

— Будешь знать, как тявкать на мать, негодяйка, будешь знать! — приговаривала жена, уже почти не скрывая злобного удовольствия от происходящего. Её улыбка и нездоровый блеск глаз очень не понравились сотнику: видимо, мастер Ли был прав — безнаказанность порождает в итоге преступление, и ждать этого уже недолго.

— А ну тихо! — рявкнул муж и отец. — Оставь её!

— Но она...

— Оставь, я приказываю!

— Слушаюсь, господин, — жена с явным неудовольствием отпустила воющую дочку и поклонилась.

— Простите, отец! — всхлипывала девчонка. Из её носа текла кровь. — Простите!

— Ты! — ощерился сотник. — Вели служанкам собрать твои вещи, с первым же караваном отправляешься к госпоже Фэй Ян! Нечего тебе тут делать!

— Отец! — дочь аж задохнулась от радости и, забыв обо всём, упала ему в ноги. — Спасибо, спасибо! Вы лучший отец на свете! Спасибо!

Вскочила, и, утираясь на ходу, вылетела из комнаты. Мгновение спустя донёсся её радостно-повелительный голос — отдавала распоряжения служанкам.

— А с тобой будет особый разговор, — прорычал сотник, не скрывая от разлюбезной жёнушки своей ярости. — Твои выходки стоили немало тех самых денег, которыми ты меня без конца попрекаешь. Твои заносчивость и глупость стоили мне пяти мест службы, и каждое было дальше от столиц, чем предыдущее. Но ты, курица безмозглая, винила в этом кого угодно, только не себя!

— Это были твои упущения! — взвилась жена. — Кто же виноват, что ни в одном из мест твоей службы не находилось нам ровни? Мог бы и похлопотать, а твой дядя мог бы и расстараться!

— Нужно уметь достойно жить в любом окружении! — окончательно разъярился сотник. — В любом! Да, твоя мать — очень знатного рода, но тебе никогда не давала покоя мысль, что твой отец — всего лишь купец, внезапно разбогатевший на поставках ко двору хуанди! Ты и ведёшь себя, как... как вздорная купчиха!

— Кто? Я?!! — жена задохнулась от ярости. — Да моя мать... она происходит по прямой линии от первого императора Суй! Да я знатнее самой императрицы — дочери купца и моей дальней родственницы из боковой ветви семьи Ян! Да ты... Как ты смеешь так оскорблять меня, младший сын обнищавшего гуна?!

В первый миг сотник Цзян собирался ответить жёнушке, что знатность, как выясняется — не залог достойного поведения. А во второй — осознал, что именно ляпнула эта дура.

"Да я знатнее самой императрицы!.."

Видимо, эта мысль не первый год прочно сидела в её красивой головке, но только сейчас, в пылу ссоры, была высказана вслух. Так вот почему... Но не это самое страшное. Жена могла сколько угодно интриговать против других женщин, оскорблять их своим недостойным поведением, теряя лицо и позоря семью, но это уже не просто выходка. Это — прямое оскорбление императрицы, носящей титул хуанди! Если идиотка хоть раз, хоть кому-нибудь, это сболтнёт, тут уже не ссылкой в пограничную крепостицу пахнет. За подобное преступление ответит вся семья! И дура, ляпающая языком такие вещи. И муж дуры — за то, что не уследил за собственной женой. И даже её родители — за то, что дуру родили и не воспитали. А дочерям предстоит нищая беспросветная жизнь в какой-нибудь отдалённой дыре, без малейшей надежды выйти замуж. Если, конечно, их вообще пощадят.

— Замолчи! — он понизил голос, но ярость и страх, охватившие его, всё равно прорвались, заставив жену вздрогнуть. — Замолчи, дура! Ты хоть соображаешь, что несёшь? Хочешь беду на наш дом накликать?.. Если ты, тварь пустоголовая, ещё хоть раз кому-нибудь ляпнешь о своей знатности, я же тебя сам своей рукой удавлю! Себя не жалко, хоть бы детей пожалела!

— А что я такого сказала? Ведь это же правда!

Дело оказалось хуже, чем он думал...

— Правда? — взъярился он, ударив её наотмашь. — Единственная правда в этом доме — моя воля! Ясно тебе? Ясно?!!

За всю совместную жизнь он всего лишь дал жене пару пощёчин. Но сейчас, трясясь от злобы и страха, лупил её, как провинившуюся рабыню... Он-то всегда думал, что доставшаяся ему в жёны дамочка хотя бы отдаёт себе отчёт, что делает. Как выяснилось — нет. Она даже не понимает, что можно говорить, а чего нельзя. Так стоит ли ей дальше жить? Помнится, смутная мысль стравить её с женой мастера Ли, несмотря на всю фантастичность, всё-таки мелькала. Но и попросту забить жену насмерть, воспользовавшись своим правом, было нельзя. Несмываемое пятно на нём, на дочерях. Развестись с ней? Раньше это было невозможно из-за влияния её отца. Сейчас — только выгони её с разводным письмом, тут же начнёт ляпать языком направо и налево... Нет. Действовать нужно тоньше. Намного тоньше, чем привыкла знать из числа тоба. По-ханьски.

Пинком отшвырнув воющую от ужаса женщину в угол, сотник едва заставил себя остановиться. Причиной тому был вовсе не измочаленный вид жёнушки, а трезвый расчёт.

Он даст ей шанс одуматься. Самый последний. Всё же, какова бы она ни была, в первую очередь нужно подумать о будущем дочерей.

— Из этой комнаты без моего дозволения — ни шагу! — отрывисто приказал он, переводя дух. — Эй, кто там? — это уже в коридор. — Всем передать мой приказ: не выполнять ни единого распоряжения моей жены! И все вон из её покоев!

За дверью зашуршали шаги. Слуги привыкли, что в доме распоряжается госпожа, а господин командует своими солдатами, но сейчас хозяйка прогневала супруга и сурово наказана. Стоит ли дразнить тигра, нарушая приказ господина? Верно, не стоит.

— Ты всё поняла? — сотник снова пнул рыдающую жену. — Я задал вопрос!

— Господин, чем я вам не угодила? — выла женщина, мгновенно забыв про фамильярное "ты" и "младшего сына нищего гуна". — Я всего лишь хотела, чтобы все уважали моё высокое присхождение... кровь императоров...

"О Небо..."

Только сейчасдо сотника дошло, что он многие годы жил рядом с одержимой. Что все её поступки были следствием душевной болезни, которая от отсутствия должного отпора зашла слишком далеко. Даже сейчас, избитая, в крови и соплях, она не раскаивается. В её взгляде не было и намёка на осознание вины. Зато была плохо скрываемая злоба и обещание мести.

"Это моя вина. Надо было с самого начала отлупить её, как следует. Сейчас — поздно".

— Ты не выйдешь отсюда, пока я не услышу от тебя слова раскаяния, — решение принято, отступать некуда. — Ты поняла? Пока я не услышу от тебя правильные слова, будешь сидеть здесь и питаться просяной кашей. Всё!

Вслед ему понеслась новая порция рыданий и причитаний.

Она не воспользовалась своим шансом.

Решение принято.

— Запрещаю всем — слышали? всем! — разговаривать с моей женой! — его приказ громом раскатился по дому. — Кто нарушит, получит шестьдесят ударов толстыми палками!

Что ж, унижений вполне достаточно, чтобы уязвить её болезненную гордость. Это хорошо.

Кажется, в его комнате ещё стоит нераспечатанный кувшинчик персидского красного вина. Сейчас не помешает выпить пару чашечек этого небесного напитка, успокоиться...

...А на рассвете весь дом был разбужен истошным визгом одной из служанок, шедшей прибираться на господской половине.

Ещё бы ей не визжать, если госпожа с опухшим и посиневшим от вчерашних побоев лицом висела на собственном шёлковом поясе — аккурат напротив двери комнаты супруга. У её ног лежала опрокинутая набок маленькая скамеечка.

Нет в Поднебесной худшего оскорбления вышестоящему, чем ...повеситься на его воротах. Или у двери, разница невелика.

— Вы слышали? Жена сотника повесилась!

— Как — повесилась?

— На собственном поясе. Он её за что-то побил, а она в отместку повесилась на его дверях.

— Ой, какой позор...

— Вот ведьма... И тут не удержалась, напакостила напоследок...

— Как же теперь сотнику жить с таким позором?

— Жена-ведьма — тоже позор.

— Ох, не видать нашему сотнику повышения, попомни мои слова. Теперь хоть из шкуры он выскочи, всё равно не видать...

— А я думаю, сотнику повезло. Уж лучше без повышения и в захолустье, чем всю жизнь с чёрной колдуньей.

— Каково ему будет перед начальством оправдываться теперь... Ведьма — не ведьма, а дознанию всё равно быть.

Слухи гуляли по Бейши, как волны в маленьком бассейне, от околицы до околицы. Ещё до полудня о происшествии в доме сотника знали все от мала до велика, и, что самое интересное, на этот раз практически не было домыслов. Разве что какая-то баба брякнула про неупокоенный дух сотничихи, но ей быстро заткнули рот. Сотник сам отправил к наместнику посланца с депешей о случившемся, а затем... Затем заперся у себя в комнате и надрался до бесчувствия. Ничего. Пока наместник прибудет, чтобы разобрать это дело, он проспится.

Слух, естественно, добрался и до кузнечной слободы. Принесли его женщины, ходившие утром на рынок. Кузнечихи поохали, поахали, и сообща пришли к выводу, что жалоба мастера Ли тут явно не при чём. Не тот повод, чтобы вешаться. Решили, что супруги Цзян поссорились по другой, куда более значимой причине, о которой, понятно, они не скоро узнают. А затем отправили горластую Ван в кузницу, поведать жуткую новость.

...Наместник, сочтя повод достаточным для спешки, приехал на следующий день — производить дознание и суд, если вскроется злой умысел. Первыми он почему-то решил допросить слуг сотника. Те в один голос утверждали, что супруги в тот вечер крепко поссорились, после чего господин озлился, и впервые за много лет побил жену. Затем повелел ей не покидать комнату и запретил прислуге с ней разговаривать.

— А потом? — поинтересовался наместник.

— А потом, высокородный господин, наш господин заперся у себя, и до самого утра его никто не видел.

— Не слышала ли ты криков или шума после того, как господин заперся у себя?

— Нет, высокородный господин. В доме было тихо. Никто не кричал. Госпожа ещё поплакала некоторое время, а затем затихла.

— Когда она затихла?

— Не могу сказать, высокородный господин... Я легла спать очень поздно, а вставать надо рано, и я не услышала... Утром вот шла уже, а она...

Жестом отпустив плачущую служанку — ту самую, что обнаружила тело — чиновник насупился. Сейчас предстояло допросить самого сотника, и он уже примерно представлял, что услышит. Но... что-то тут было не так. Он не мог пока понять, что именно вызывает чувство беспокойства. Нет, слуги не лгут. За столько лет службы на различных управленческих должностях можно научиться отличать лгущего от правдивого. Напуганы они, но чем? Или — кем?

Сотник явно подавлен случившимся. Совершенно нормальная реакция — ведь ему нанесено тягчайшее оскорбление. И он — единственный человек, который может пояснить причину такой бурной ссоры. Ведь слуги уверяли, что за многие годы господин на госпожу ни разу руки не поднял, несмотря на её не самый приятный характер.

— Мы поссорились сперва из-за дочери, господин, — сотник стоял перед ним, склонившись по-воински. — Жена побила её за непочтительные слова. Я велел дочери собираться в путь, к бабушке в Лоян, а жене высказал своё неудовольствие по поводу её скандального поведения. В ответ она принялась упрекать меня в том, что моё место нынешней службы не соответствует её запросам. Под конец она дошла до того, что начала злословить в адрес моего достопочтенного дяди, который вырастил меня в своём доме и которого я почитаю как второго отца. Такой проступок прощать нельзя, господин. Я её избил, чтобы впредь была почтительнее к моей родне, и наказал запретом покидать комнату.

— Это верно, злословить на родственников мужа — серьёзный проступок. Здесь вы были в своём праве, — сдержанно кивнул наместник. — Зачем же вы запретили слугам исполнять приказы госпожи и говорить с ней?

— Чтобы она лучше прочувствовала глубину своего морального падения, господин. Я бы отменил этот приказ, едва она соблаговолила бы раскаяться. Но, увы, она предпочла нанести мне несмываемое оскорбление.

— Где вы были и что делали ночью?

— Я... Простите, господин, я был очень расстроен и напился.

— Много выпили?

— Почти полный кувшин персидского вина, господин. Простите, я мало что помню.

— Когда вы покинули свою комнату?

— Когда закричала служанка, господин.

Вроде всё сходилось. Слуга тоже показал, что видел в комнате господина кувшин, на дне которого ещё плескалось немного вина. От такого количества и впрямь можно проспать всю ночь, не заметив пронесшийся по дому вооружённый отряд.

— Что скажет достопочтенный лекарь? — наместник счёл нужным допустить местного врача к осмотру тела покойницы и выслушать, что скажет знающий человек.

— Господин, — лекарь, сухонький старичок, склонился в глубоком поклоне. — Смерть госпожи Цзян Фэй наступила от удушья, как и должно быть при повешении.

— Не было ли на её теле следов борьбы или же попытки заткнуть ей рот?

— Госпожа вечером была сильно избита, высокородный господин. Это единственные следы насилия, какие я заметил. Кровь также скопилась в конечностях и ...неких иных частях тела ниже пояса, что также соответствует картине смерти при повешении. На шее нет иных следов, кроме полосы от петли. Также отсутствуют следы волочения тела по полу. Пояс был закреплён именно на той высоте, до которой госпожа могла дотянуться, стоя на скамеечке.

— Хм... — несмотря на гладкость всех без исключения показаний, смутное подозрение почему-то только крепло. — Что ж, благодарю вас.

"Я наслышан о твоей жёнушке, сотник, — подумал он. — Будь она моей женой, я бы тоже расстарался, чтобы она заткнулась навеки... Я не знаю, за какой проступок или же преступление ты убил её на самом деле. Видимо, что-то серьёзное, или я тебя плохо изучил. Но, во имя Неба, я хотел бы знать, как ты это провернул!.. Ведь не скажешь, а доказать твою вину мне нечем".

— Сотник Цзян Яовэнь, — важно проговорил наместник. — Слух о вздорном характере вашей супруги давно достиг моих ушей, и потому я нисколько не удивлён её поступком. Исходя из показаний свидетелей, я полагаю, что она сочла первые за долгое время побои оскорблением, и отомстила единственным доступным ей способом. Всю оставшуюся жизнь вам предстоит жить, помня об этом позоре.

— Виноват, господин, — мрачно ответил сотник.

— Разумеется, вам не стоит ожидать каких-либо положительных изменений в карьере. Вы это понимаете?

— Да, господин.

— Но лично я ожидаю от вас хорошей службы на том месте и в той должности, в каких вы находитесь в данный момент. От этого во многом зависит, падёт ли позор на головы ваших дочерей. Единственным смягчающим обстоятельством я усматриваю то, что ваша супруга, дабы совершить месть, нарушила ваш категорический приказ не покидать своей комнаты. Посему я ограничусь прилюдным порицанием вашей непомерной жёсткости по отношению к супруге, повлекшей за собой её самоубийство.

— Моя жизнь без остатка принадлежит хуанди, господин.

— Ступайте, сотник.

"Несчастный, опозоренный, но свободный, богатый и... живой, — с усмешкой подумал наместник, покидая возвышение. — Нет, право же, интересно, за что на самом деле ты её прибил, после стольких-то лет терпения? Неужто так обиделся за дядю? Ой, не верю. Скорее, ты предпочёл жизнь с позором... чему? Неужто позорной смерти?.. Но что бы я ни думал, ты обставил дело так чисто, что я весь исхожу завистью..."

Наместник восхищался совершенством во всём. Как оказалось, даже в преднамеренном убийстве.

Харчевенка у ворот славилась дешевизной подаваемого вина. Кислое, с привкусом сушёных слив, оно драло горло и делало слабыми ноги, но голова до поры оставалась ясной. Некоторые несознательные личности, правда, умудрялись и им набраться до бесчувствия. Кузнецам набираться было ни к чему, им завтра с утра работать, а вечером ещё от жён достанется — за перегар. Но, право слово, происшествие в доме сотника требовало обстоятельного обсуждения. А как обсуждать на совсем уж трезвую голову? Обязательно нужно немного "подогреться", чтобы не было так боязно. Как бы ещё беда, постигшая сотника, не аукнулась кузнецам.

— Всё-таки наше бабьё верно судит, — сказал старик Чжан. — Старуха у меня умная, сразу смекнула, что та жалоба — не повод вешаться. Самое большее, поругалась бы с мужем лишний раз. Даже до мордобоя бы не дошло. Нет, тут что-то пострашнее будет. А что?.. Только Небу это и известно.

— Может, она и вправду ведьмачила? — предположил Ляо. — И того... до дочек добралась со своей ворожбой? Я б тоже, если что, за детей бы вступился.

— Мы этого не узнаем, — рассудил мастер Ли. — Вряд ли кто-то из нас наберётся наглости расспрашивать сотника, а сам он... На его месте я бы тоже унёс эту тайну в могилу.

— А твоя жена что говорит?

— С каких это пор ты стал интересоваться мнением чужих жён, Ляо? — усмехнулся мастер.

— Интересно ведь, как о таком на западе судят.

— Моя жена сказала: детей, мол, жалко, а её — нет.

— А сотника ей не жаль?

— Она сказала, что сотник нуждается не в жалости, а в сочувствии.

— Суровые люди живут там, на западе...

— А то! Говорят, то ли у персов, то ли у арабов и вовсе муж может жену зарезать, и ему ничего за это не будет... Дикие нравы! — проговорил мастер Шу.

— Вот что, мастера, думаю, на сегодня хватит, — проговорил мастер Ли. — Что случилось, то случилось, от наших пересудов никому лучше не станет. Расходимся по домам.

"И нечего имя сотника по харчевням мусолить, — добавил он мысленно. — Этого он точно не заслужил".

До экзамена оставалось ещё три дня, и жена по вечерам запиралась в кузнице, работала над загадочной "третьей безупречной вещью". Ей помогал только сын. Попытки осторожно расспросить малого были безуспешны: хитрый мальчишка загадочно улыбался и говорил, что, мол, мама просила хранить тайну. Юншаня это начинало беспокоить. Не из-за таинственности, а из-за того, что супруга возвращалась из кузницы, словно выкрученная и хорошенько отжатая тряпка. Она не уставала так, когда творила булат и клинки. Происходило что-то непонятное. Добро бы просто выматывалась. Тонкая работа — а мастер Ли готов был поклясться, что работа именно тонкая — требовала иной раз куда больше сил, чем махание тяжёлой кувалдой. Нет. Она на некоторое время словно выпадала из потока жизни. Возвращали её как правило домашние заботы, а к ночи она и вовсе становилась прежней. Но следующим вечером всё повторялось.

Юншань два дня приходил под дверь кузницы, и слушал, как гудело пламя в горне, как стучал её молоток, как шипел в кадке с водой раскалённый металл, как мать тихонько переговаривалась с сыном на родном языке. Но на третий день, последний перед испытанием, жена пошла в кузницу одна. Притом вид у неё был нездоровый. Не заболела ли? А может, понесла дитя, но не хочет сознаваться, чтобы не отстранили от экзамена? Тайны тайнами, а он обязан знать, что происходит с любимой женщиной.

Дверь изнутри запиралась на деревянную задвижку. При большом желании и некотором умении открыть её было несложно, благо задвижка хлипенькая, не чета внешнему замку. Юншань справился без лишнего звука. Он и вошёл бы бесшумно, да подвела хромота.

Жена стояла у верстака, на котором обычно правили ножи, и что-то сосредоточенно начищала тряпочкой с мокрым песком. Услышав его шаги, вздрогнула, обернулась.

По её лицу катились крупные слёзы, проложившие мокрую дорожку в пыли и копоти.

— Я знала, что ты не утерпишь, — она улыбнулась сквозь слёзы.

— Что с тобой? — мастер не на шутку испугался.

— Ничего страшного, любимый. Это... Вот... — жена показала ему почти готовую ..."безупречную вещь", и мастер понял, что Янь понимала под безупречностью. — Отец говорил, если не вложишь частичку души, ничего не получится.

— Не боишься, что вот так всю душу без остатка вложишь? — страх всё ещё не отпустил его.

— Нет. Отец знал меру, и меня учил. Но я ещё никогда не создавала такого. Это в первый раз. И... я немного перестаралась, ты прав. Здесь много вложено, Юншань. Боль от утраты родителей и дома. Любовь к детям. Моя любовь к тебе и страх тебя потерять. Это я сделала для нашего дома. Только для него. Не знаю, получилось ли.

Юншань осторожно, чтобы не повредить хрупкое с виду творение, взял вещь в руки... Он не умел распознавать добрые и злые вещи, как делали некогда шаманы-ву или как пытаются сейчас делать некоторые даосы. Но от творения жены исходило тепло... да, именно как от родного очага. При том, что металл давно остыл, тепло всё равно было явственным, и ощущалось не руками — душой.

— Наверное, получилось, — почти прошептал он, начиная осознавать, что столкнулся с редчайшим явлением, имени которому не знал. — Но разве это стоит твоего больного вида? Ты закончила работу?

— Можно считать, что да. Только обтереть осталось.

— Обтирай — и немедленно в постель.

— В постель... — эхом повторила жена, слабо улыбаясь. — Хорошая идея.

Самые обычные слова, с оттенком юмора. В другое время мастер Ли обязательно отпустил бы шуточку на эту тему, благо тут их никто не слышит. Но не сейчас. Он даже не помнил, как выставил жену во двор кузницы, как запирал дверь, как они вернулись домой и, наскоро умывшись, умчались в спальню. Последним его воспоминанием перед тем, как обоих накрыло хорошо знакомое безумие, была поблёскивающая на столике в скудных лучах светильничка роза.

Прекрасная роза, откованная из стали. Почти как живая.

— Сигнал прервался.

— Что?

— Мы больше не фиксируем эманации ключа, господин.

— Чёрт возьми... Значит, она всё-таки создала блокирующий амулет.

— Не исключено, господин. Однако мы больше не можем сканировать обстановку вокруг ключа. Мы ослепли и оглохли окончательно.

— Что вы успели выяснить?

— Китаец — прямой потомок Ли Чжу. Естественно, по одной из незаконных линий.

— Только этого не хватало... Ваша работа над заброской наблюдателей?..

— Продолжается, господин. Здесь мы почти не зависим от ключа, движемся обходным путём.

— Сроки не изменятся?

— Не должны.

— Работайте. Нам нужен ключ. Головы потомков Ли Чжу станут приятным бонусом.

Глава 5. Роза из стали

У всех народов мира, ведающих кузнечное ремесло, мастер, создающий оружие, обязан если и не драться, как воин, то хотя бы уметь показать, на что способны его творения. И в том, что сейчс происходило на кузнечном подворье Бейши, не было ничего удивительного. Не было бы, если бы не одно "но".

Свои изделия демонстрировала женщина, претендовавшая на звание мастера.

Правда, было ещё одно существенное "но", как добавлявшее событию необычности, так и сводившее до уровня незначительного тот факт, что звания взыскует жена старшины мастеров. Кузнецы Поднебесной знали привозной булат. Некоторые мастера даже умели с ним работать, передавая секрет строго внутри своих семей. Но чтобы один кузнец мог воспроизвести процесс от плавки и до конечного изделия — такого прежде не случалось. Осталось лишь проверить качество получившихся клинков.

Сперва в руки мастеров попал длинный широкий кинжал. Тщательнейшему рассмотрению подверглось всё, от замысловатого узора клинка и его формы до баланса и отсутствия следов заточки. Кинжал действительно не затачивали, придав необходимую остроту ещё на наковальне. Металл лишь подвергли осторожной полировке на дорогом мелкозернистом камне, под слоем воды, отчего и проявился неповторимый узор. Клинок одинаково легко строгал как деревянный брусок, так и железный гвоздь. Особо впечатлило мастеров, как госпожа Ли Янь метала его в цель. Сперва в доску, затем в кусок тонкой железной пластины. А затем ударила им плашмя по подставленному молоту. Клинок лишь издал высокий чистый звон. Да, несмотря на недорогую рукоять и ножны местной выделки, кинжал явно стоил своего веса в серебре.

Сотник Цзян, как и обещал, присутствовал на экзамене и не без профессионального интереса обозрел представленный образец. Да, клинок был безусловно хорош. Но для вооружения войска требуются не штучные безупречные клинки, а тысячи средненького качества изделий, стоящих не так чтобы очень дорого. Кузнечная мастерская потому и была вывезена в Бейши, что здесь сошлись три фактора: первый — это ввозимое степняками и персами кричное железо, второй — найденные поблизости солидные залежи бурого угля, и третий — наличие торгового пути, обходящего ставшие неспокойными земли обоих тюркских каганатов. У императрицы были планы разместить в этих местах пограничный корпус-"цзюнь" числом не менее десяти тысяч, и воинов следовало вооружить более-менее приличным оружием за минимальные деньги. Потому массовое производство было более предпочтительно, чем изготовление булатных клинков. Но это был голос начальника гарнизона, отвечающего за безопасность пограничья. А душа воина не могла не радоваться великолепному клинку. Это противоречие разрывало сотника пополам, омрачая и без того плохое настроение последних дней. Но ровно до той поры, пока жена мастера Ли не развернула красный шёлк, скрывавший выкованный ею меч в простых ножнах.

Не существует единого для всех людей идеального меча. Но у каждого воина есть своё собственное представление о том, что это такое. У кого конкретное, в виде некоего меча или типа мечей, а у кого в виде смутного образа, как у сотника Цзяна. При виде этого меча смутный образ практически сразу трансформировался в весьма определённый, ещё не имеющий имени, но обладающий весом, длиной и прочими осязаемыми свойствами.

— Это не совсем традиционный меч, — заговорила жена мастера. — За основу я взяла короткий меч западного народа кельтов, именуемый "клейбег", и добавила некоторые особенности от мечей других народов, делающие его пригодным для всадника.

— Защита руки не чрезмерна ли? — сказал один из мастеров, когда меч, почтительно переданный им на осмотр, попал к нему в руки. — Не будет ли такой меч слишком тяжёл для всадника?

— О том надо бы набраться смелости, и спросить господина сотника, — проговорил мастер Ли. — Кому, как не воину, оценить оружие по достоинству?

— Если почтенные мастера позволят... — сотник, едва сдерживая дрожь волнения, протянул руку к мечу своей мечты.

— Это честь для нас, господин, — старик Чжан с поклоном передал ему клинок вместе с ножнами.

У сотника уже был весьма неплохой боевой меч-цзянь из харалуга, привозимого на продажу уйгурами. Эта сталь тоже ценилась в Поднебесной, и офицеры, имевшие достаточные средства, старались обзавестись таким клинком. Но булат, который из-за междоусобиц в Индии давно перестали возить в слитках, продавали в готовых изделиях только арабы и персы, и стоил он вовсе запредельно. Тяжёлый, цвета грозовой тучи клинок с неповторимым узором радовал глаз воина. Необычная массивная гарда, откованная из перекрещенных под очень острым углом полос светлой стали и начищенная до зеркального блеска, тоже пришлась по душе: дополнительная защита руки в серьёзном бою не помешает. А что тяжеловата, так это с лихвой компенсируется отличным балансом. Поднимать меч будет по первому времени тяжело, но зато удар им, вполне возможно, располовинит не только противника, но и коня под ним.

— Прутья мне! — воскликнул сотник, не в силах отвести взгляд от своего идеала.

Белоголовый мальчишка, сын госпожи Ли Янь, принёс два шестка и передал их матери. Та с силой воткнула их в землю и посторонилась.

Р-раз! Два!

Верхушки шестков отлетели, срубленные точными и сильными ударами. Но, к величайшему удивлению сотника, не с сухим деревянным стуком, а с металлическим лязгом. Они железные?!!

— Железо рубит как дерево... Такая сталь и правда должна стоить много лян... — заговорили кузнецы.

Ни единой зарубки на лезвии. Несмотря на вес, лежит в руке так удачно, что не возникает никаких неприятных ощущений во время демонстрации приёмов. Да, эта сталь стоит много лян серебра даже в слитке. А уж в готовом мече...

Вольно или невольно, но жена мастера Ли создала его личный идеальный меч. Вот только денег на его покупку он не скопит за всю жизнь, даже при том, что унаследовал немаленькую сумму.

Видимо, он не сумел удержать эту мысль, чем-то выдал себя. Ибо кузнецы, коротко посовещавшись — причём в совещании принимала участие и женщина — выпустили вперёд мастера Ли.

— Господин, — он почтительно, но с достоинством поклонился. — Мы сочтём за великую честь, если вы согласитесь принять этот меч в дар — как свидетельство нашей благодарности и уважения.

Меч? В дар?!

Сотник был так потрясён, что не сразу сообразил поблагодарить.

— Это императорский подарок, — сказал он, рассыпавшись в благодарностях. — Я в долгу перед вами, и, право, чувствую себя при этом польщённым. Позвольте же высказать наивысшую похвалу как мечу, так и госпоже, создавшей его. Она достойна звания мастера.

— Иными словами, меч, выкованный госпожой Ли Янь, достоин называться безупречным, — кивнул Шу, старейший из мастеров. — Надо же, а я и впрямь сомневался. Но, видно, там, на западе, знают толк в хорошем оружии... Что ж, мастера, слова господина сотника все слышали. Теперь хотелось бы услышать ваше суждение.

Мастера судили недолго и ожидаемо сошлись во мнении, что создавший подобный меч, кто бы он ни был, звания мастера заслуживает безусловно. Но сотнику не было уже дела до кузнецов. Он получил свой идеальный меч, и сейчас, вложив его в ножны, баюкал, как младенца.

Сбылась ещё одна мечта. Разве это не счастье?

Яна проводила сотника немного грустным взглядом.

Палаш она действительно делала, исходя из его параметров, определённых на глазок, но не думала, что так угодит человеку. Уж на что мимика китайцев была менее выразительной, чем европейская или даже персидская, но и то было видно: сотник получил клинок своей мечты. Светится, как мальчишка, которому на день рождения подарили давно выпрашиваемого щенка. Он даже не обратил внимания на третий номер программы — стальную розу. Честно сказать, по сравнению с изделиями отца смотрелась её поделка бледненько. Отец как раз года два назад выковал розовый куст. Покрась его в натуральные цвета — и не отличишь от живого. Но для империи Тан это вполне даже произведение искусства. Тут такого направления художественной ковки ещё не знают. И кстати, пусть люди думают, что роза сделана для украшения дома. Отец тоже не каждому встречному рассказывал о том, что на самом деле представляют вещи его работы.

— Три безупречных вещи, — проговорил мастер Шу. — Довольно было бы и одной, но раз уж ты так захотела... Мастером тебе быть. Третьего разряда, хе-хе-хе — с такого мастера много мечей не спрашивают, а уж какими будут те мечи, то наше дело.

Что ещё оставалось? Только глубоко поклониться мастерам и благодарить за честь.

А Юншань?

Его лицо тоже редко когда отражало богатую гамму чувств. Глаза были куда выразительнее. И сейчас Яна прочла в них одобрение, щедро сдобренное лукавством. Настроение у него было хорошее. Впрочем, с чего бы ему быть плохим-то? С секретом выплавки и ковки булата его артели бедной точно не быть. Жена наконец добилась своего — уже меньше головной боли. Яна давно раскусила его нехитрый план по отстранению её от кузницы. Ничего против она, собственно, не имела. Только слегка опасалась за здоровье мужа: уж слишком рьяно он приводил свой план в исполнение. При одном воспоминании о прошедшей ночи в жар бросало. Правда, поразмыслив уже на более-менее трезвую голову, Яна отметила некую необычность. То, чего раньше не было в отношениях супругов. Нет, на так: когда они, проснувшись на рассвете... Ну, словом, ушло что-то, до сей поры бывшее частью их отношений. Притом, исчезновение этого "что-то" нисколько эти самые отношения не ухудшило. Пожалуй, даже наоборот. Но что?.. Сейчас, увы, некогда об этом думать: нужно устроить пирушку для мастеров — давняя традиция артели, нарушать нельзя. Потом на ужин приглашён сотник, тоже нужно расстараться... Одним словом, до самого вечера Яна не присела. Да и вечером, когда Гу Инь и дети, видя её состояние, взяли подготовку ужина на себя, было не до размышлений, потому что Юншань приготовил сюрприз. Светло-голубое шёлковое платье с изящной вышивкой.

— Я хочу, чтобы по праздникам ты надевала это, — сказал он, едва заметно, одними уголками губ, улыбаясь.

— Спасибо, любимый... — она сперва, как образцовая ханьская жена, поклонилась супругу и господину, а потом повисла у него на шее и расцеловала.

— Ох уж мне эти западные обычаи, — Юншань не выдержал, рассмеялся. — Иди, переоденься и подбери что-нибудь из драгоценностей. Скоро гостя встречать.

Яна никогда не была фанаткой моды и не тратила бешеных денег на тряпки, как некоторые дамочки из её прежнего круга общения. Два-три деловых костюма, три-четыре платья на выход и небольшая кучка джинсовок для работы. Но здешние платья ей очень нравились. В отличие от китайской моды более поздних времён, которую она изредка лицезрела в исторических фильмах, женские платья эпохи Тан носили явственный отпечаток вкусов степной аристократии. Рукава, сильно расширенные книзу, широкая длиннополая юбка и узкая талия, схваченная шёлковым поясом. Повседневные платья были схожего кроя, но, естественно, более практичные и экономные в плане расхода ткани. Женщинам сословия ремесленников вроде полагалось одно праздничное платье и четыре повседневных... или около того. Правда, и стоил шёлк... Яна видела шёлковое платье покойной жены Юншаня — тоже очень красивое, цвета слоновой кости — но наотрез отказалась его носить, заявив, что это наследство Сяолан, и она не смеет претендовать на него. Значит, муж раскошелился на новое. И если у них когда-нибудь родится дочь, однажды оно перейдёт к ней.

Ничего. Они — люди не бедные. По меркам своего сословия так вовсе богачи, а если хорошо пойдут булатные клинки, то можно всерьёз подумать о начале собственной торговли, причём не только мечами. Не было непробиваемых стен между сословиями. Ремесленник мог стать торговцем. Торговец — разбогатеть и стать крупным землевладельцем. Его сын уже мог сдать экзамен на чиновничью должность, а внук — всё пропить-прогулять и спуститься на самое дно. Сын крестьянина мог дослужиться до генерала, а сын князя-гуна — быть разжалованным в солдаты и лишённым титула. Империя Тан со времён императора Ли Шиминя давала шанс любому, хоть ханьцу, хоть иноземцу. Потому Яна смотрела в будущее с некоторым оптимизмом. Если, конечно, её не пришибут однажды те, в чёрном, которым нужен ключ...

Ключ.

Прислушавшись к своим ощущениям, Яна поняла, что с ним что-то не так.

Он был ...тёплым. Впервые за всё время.

Одновременно с этим пришло чёткое осознание, что именно ушло из их отношений с мужем.

Одержимость. Безумие.

Утром их уже не было.

"Господи... Неужели у меня получилось? Неужели я действительно смогла создать ...оберег?"

Чай в те времена ханьцы уже пили, и не только как лечебное средство. Даже активно экспортировали чайные брикеты — прессованные листья, пересыпанные солью. А вот чайной церемонии как таковой ещё не возникло, ни в Поднебесной, ни в сопредельных странах. Любители этого напитка употребляли его каждый в меру своего понимания пристойного поведения за столом. А в доме мастера Ли за столом все вели себя прилично и на редкость вежливо. Такая вот семейная традиция. В особенности когда встречали такого важного гостя, как господин сотник.

А господин сотник, между прочим, вовсе не был похож на придавленного свалившимся на голову позором человека. Для него эта дикая история с женой явно стала потрясением, притом не из приятных. Но с другой стороны — Яна хорошо видела, что с его души свалился не менее тяжёлый камень. Какой именно — она не знала и знать не хотела. Не хватало ещё совать нос в личную жизнь начальства, весь предшествующий жизненный опыт Яны говорил, что это чревато большими неприятностями. Базарные слухи — всего лишь базарные слухи, она хорошо знала им цену. Что там у сотника в доме случилось, это его личное дело. Но что-то в нём тоже изменилось. К лучшему или к худшему?

Жизнь покажет.

— Не могу не похвалить хозяев этого дома, — сказал сотник, лёгким кивком давая знак к началу серёзного разговора. — Быть вашим гостем — большая честь, мастер Ли.

— Принимать вас — огромная честь для меня и моей жены, господин, — ответил Юншань, и супруги, собюдая обычай, почтительно склонились. — Я счастлив тем, что мы сумели вам угодить.

— Да уж сумели, — хмыкнул сотник Цзян. — Я не о мече, хоть он и пришёлся мне по душе. Я доволен мечами работы вашей мастерской: эти, по крайней мере, не ломаются у солдат так часто, как бывало с привозными клинками. Ножи и серпы крестьяне берут — за дополнительную часть будущего урожая. Тоже прибыток крепости. По осени придут кидани, здесь будет большой торг. Не могли бы вы, почтенные мастера, сделать ещё мечей сверх заказа, на продажу? Нам не помешают лишние кожи для амуниции и железо. Вещи из меха понадобятся всем; зимы здесь холодные. Очень холодные.

"Вот тут он прав, — подумала Яна, с ужасом вспоминая обрывочные рассказы соседок об их умерших детях. У каждой за плечами похороны хотя бы одного ребёнка. — Зимы холодные, сквозняки, наверное, убойные. Мелких бы поберечь. А кузнецы ханьцы, приехали со своим гардеробом, рассчитанным на мягкую зиму долины Янцзы... Сотник — тоба, то есть табгач, степняк по крови. Значит, знает, что говорит. Не хватало ещё всем помёрзнуть".

— Господин наместник сейчас объезжает строящиеся форты, — тем временем продолжал сотник, перечислив часть хозяйственных нужд крепости, которые можно удовлетворить за счёт сверхплановых мечей. — Завтра после полудня он должен на обратном пути снова посетить Бейши. И вам, госпожа. Ли Янь, стоит подготовиться к его расспросам, ведь отчёт о вашем появлении у нас я отправил ему, едва вы здесь оказались... Скажите честно, вы готовы к этому?

— Скажу честно, мой господин: я не знаю, — Яне, если говорить совсем уж честно, было стыдно — за три месяца с небольшим она изучила, считай, только самые основные правила поведения, принятые у ханьцев. Тонкости и не уловимые чужаками нюансы только-только начала усваивать. Сперва не хватало знания языка, потом — времени. — Могу ли я смиренно попросить вашей помощи?

— Я могу выслушать ваши ответы сам, госпожа Ли Янь. Прямо сейчас. Но с одним условием: отвечать предельно правдиво и столь же полно, — взгляд сотника сделался холодным и острым. Будто клинок. — Вы готовы?

— Да, господин.

— Тогда расскажите, кто вы, откуда родом и как здесь оказались.

Юншань знал правду. Полную и абсолютную — и насчёт труднообъяснимого провала во времени, и насчёт всего прочего. Знал, и настрого запретил жене рассказывать её кому либо, хоть сотнику, хоть наместнику, хоть самой императрице, буде таковая поинтересуется. Вдвоём они составили весьма правдоподобную легенду, проверить которую за дальностью расстояний было практически невозможно. Именно эту легенду Яна сейчас и поведала господину сотнику, волнуясь и потому путая слова. Сотник время от времени поправлял её, она краснела и извинялась, что не смогла в достаточной степени изучить язык.

— Ничего, — усмехнулся сотник. — За три месяца и я бы не выучил в должной мере. Продолжайте, госпожа.

Итак, она — единственная дочь кузнеца, вышедшая замуж за купца средней руки. Дела их шли неплохо, но мужа забрала ранняя смерть — у него оказалось больное сердце. И она, вдова с ребёнком, сама вела дела, не надеясь ни на чью помощь, поскольку отец жил в другом городе. Пока всё в точности соответствует истине. Ведь так и было. А с путешествием пришлось приврать. Про междоусобицу, смерть родителей от руки дядюшки и убийство самого дядюшки — тут без искажений. Вот после она сказала, что, опасаясь мести дружков убиенного родственника, схватила сына в охапку и бежала на восток, подальше от опасности. Что большую часть мужниного наследства потратила по пути. И что уже почти на пороге Поднебесной её настиг дядин приятель, который родом примерно из этих мест и, оказывается, успел спеться с "дикими" киданями... В этом месте сотник сдержанно кивнул: вспомнил труп в странном чёрном одеянии.

— ...Остальное вам известно, господин, — Яна завершила свой рассказ новым почтительным поклоном. — Здесь, благодаря вашему заступничеству и доброте, я обрела прекрасного мужа и замечательных детей, а мой сын — отца. Моё прошлое теперь вам известно. Настоящим я обязана вам. И моё будущее также в ваших руках.

Она говорила, скромно потупив взгляд, как полагалось ханьской женщине при разговоре с начальством, и не могла видеть его глаз. Потому терялась в догадках, поверил он ей, или нет. Что ж, будет видно из его дальнейших расспросов.

— Я не хань, — сказал он, обдумав услышанное. — Потому прекрасно вас понимаю: отомстить убийце родителей — священный долг сына ...или дочери. Но наместник — хань, и если вы признаетесь, что совершили месть, убив родственника, он должен будет взять вас под стражу как сознавшуюся убийцу. Месть — прерогатива закона. Вы должны были донести на дядю и ждать возмездия.

— В нашей стране закон был попран, господин, — Яна ещё ниже опустила голову: ей было стыдно за свою страну. — Наступила власть беззакония. Жалоба означала бы лишь то, что дядя явился бы убивать меня с большой компанией друзей — чтобы другим было неповадно на них жаловаться. Мы с сыном просто бесследно исчезли бы.

— Власть беззакония? — хмыкнул сотник. — Тогда понимаю, почему вы бежали. Но именно потому, что в империи такого безобразия нет, помолчите об убийстве дяди. Скажете, что, узнав о гибели родителей, вы, одинокая вдова с малолетним ребёнком, решили убежать подальше от междоусобицы. Это не вызовет лишних вопросов... Через земли хазарского кагана, говорите, шли?

— С попутным караваном, господин, — Яна ещё раз повторила фразу из заготовленной легенды.

— А каган у них какого рода?

— Аш... Ашина, кажется.

— У тюрок все каганы только из рода Ашина, верно... Какой вы веры?

— Я христианка, господин.

— Видал я христиан... Много ли ваших людей придерживаются этой веры?

— Ещё очень мало, господин. Священники из ...Константинополя ходят, проповедуют.

— Всё так, — кивнул сотник. — Значит, то немногое, что я слышал о народах, которые платят дань хазарскому кагану, правда. Но ...почему вы пошли сюда?

— То немногое, что я слышала о Поднебесной, господин, заставило меня направиться именно сюда.

— Вам следовало бы идти через Кашгар.

— Я не знала, господин. К тому же, люди долин рассказывали о горцах жуткие вещи... и я пошла северным путём.

Дальнейшее сотник знал: одинокая вдова, мельком увидев своего врага крутящимся около каравана, тихонько сбежала в степь. Ну, а за оружие взялась, когда просто не осталось другого выхода.

Поверил ли?

Осторожно, из-под ресниц, Яна всё же бросила на сотника оценивающий взгляд.

Поверил. Но явно не всему, что услышал. Будет ли разоблачать? Вряд ли. Полагает, что каждый имеет право на свой скелет в ...сундуке? Может быть. После крайне мутной истории со смертью жены — однозначно. Он-то Яну, кажется, в плане характера и возможностей давно раскусил, и, должно быть, счёл её присутствие в Бейши полезным. В противном случае... Нет, о противном случае ей думать совсем не хотелось.

— Сердечно благодарю господина за помощь, — третий поклон вышел ещё ниже. — Я могла по незнанию совершить большую ошибку.

— Учитесь жить среди нас, госпожа, — ответил сотник. — Хань вы не станете никогда, но от вас требуется не это. Учите язык и законы. Смотрите, как живут ваши соседи. Наблюдайте за теми, кто скрытно нарушает закон, и старайтесь не следовать дурным примерам. И во всём — я подчёркиваю: во всём! — слушайтесь мужа. Не столько потому, что так должна себя вести образцовая жена, сколько потому, что почтенный мастер Ли вам плохого никогда не посоветует, даже если ваше западное воспитание будет говорить об обратном. Если хотите принести пользу, но не знаете, каким образом это лучше сделать, спросите у него.

— Спасибо за науку, господин...

— С тех пор, как мы вместе, жена ни разу не ослушалась меня, господин, — сказал Юншань.

— Вот и продолжайте в том же духе. Мне совершенно не нужен источник ...беспокойства в Бейши.

Ну, это и вовсе мечта любого коменданта — как можно меньше головной боли на подотчётном объекте. Вот только Яне показалось, или он вложил в слово "беспокойство" куда более широкий смысл? Нет, положительно нужно учить не только обычный ханьский язык, но и "эзопов" — иносказательный. Прав сотник, совершенно прав. Она сейчас как слон в тесной посудной лавке: одно неосторожное движение — и налицо страховой случай. Но уж точно не для слона.

Перед уходом сотник снова наговорил комплиментов гостеприимным хозяевам, но "послевкусие" от его визита у обоих осталось неоднозначное.

— Как говорил один эллинский мудрец: "Я знаю, что я ничего не знаю", — подытожила Яна. — А у нас говорят: "Век живи — век учись".

— "Если хотите принести пользу..." О чём это он? — забеспокоился Юншань.

— Знаешь, любимый, по-моему он не поверил в мой рассказ о путешествии.

— Думаешь, подозревает правду?

— Может быть. Ты-то поверил мне сразу, ещё до того, как я показала вещи из ...моего мира.

— Если Небу будет угодно, возможно и не такое. Но я поверил тебе не только поэтому. И не только потому, что ты не стала бы мне лгать. Ты слишком чужая для нашего мира. Это очень заметно. Люди как правило склонны подгонять любую необычность под уже известные формы, потому все считают тебя обычной чужестранкой. Это самое простое объяснение, и оно всех устраивает... кроме меня и, кажется, нашего уважаемого сотника.

— Думаешь, это плохо?

— Пока рано делать выводы, — Юншань задумчиво посмотрел в сторону входной двери. — А насчёт пользы... Подумай хорошенько, что можно привнести из твоего мира так, чтобы не навредить этому. Ну, или хотя бы не очень сильно навредить.

"Интересно, а огнестрел здесь уже есть, или порох только на фейерверки идёт?.. — подумала Яна, и тут же надавала себе мысленных оплеух. — Ага. Императорам Тан только огнестрела не хватало, чтобы перевернуть историю с ног на голову. Пол-Евразии под себя подомнут, прежде чем сами треснут согласно законам развития общества. Вот и думай, а появится ли вообще Русь при таких соседях? А если появится, то в каком виде? Фантазии на тему Десятинной пагоды и статуй Будды в Киеве приветствуются... Подбросить философию запада? Не примут. Конфуцианство съест в итоге любые привнесённые идеи, разве что с коммунизмом пока не получилось... А если срисовать с планшета карту мира? Это уже что-то. Предположим, танский флот откроет Америку, начнётся китайская колонизация. Лет через восемьсот Колумб захочет сплавать в Азию, вот и попадёт... в её филиал... Хорошо, начну с карты. А там посмотрим".

— Надо купить ещё бумагу, — задумчиво прговорила она. — Я постараюсь нарисовать и по возможности точно описать то, что покажется мне полезным. А ты посмотришь и решишь, что действительно полезно, а что только навредит.

Карта картой, а такие мелочи, как, скажем, обычная коса-литовка способны облегчить крестьянам заготовку сена для скотинки. Стоять раком на поле и срезать пучки стеблей постоянно тупящимся железным серпом — удовольствие гораздо ниже среднего. Кос не ковала, но как они устроены, знала. Можно ведь просто чертёж изобразить. Опять же, ханьцы не знают вязания. Яна, сказать по правде, спиц в руках отродясь не держала, но крючком вязать умела. Сделать толстый крючок, а нить... Ну, хотя бы попробовать насучить нити достаточной толщины, вдруг получится. А не получится, подкинуть идею женщинам. Делают же здесь тонкие шерстяные нити для ткачества, могут наделать и толстых для вязания... Да мало ли, какие ещё чисто бытовые мелочи могут пригодиться. Да хоть тот же дачный рукомойник — всё лучше, чем полоскать лицо и руки в тазике, где до тебя уже пополоскалась вся семья. Керамика у ханьцев отличная, не нужно будет даже изобретать прокатный стан и использовать жесть. Кстати, насчёт прокатного стана — это пусть лучше супруг думает, как его устроить, такой идеей не грех и поделиться. Словом, ближайшее время для неё пройдёт под девизом "Вспомнить всё".

Что там Ваня говорил о прогрессорах? Перепеть Хрущёва, убить Сталина и напроситься на приём к Высоцкому? Чисто для разнообразия, так сказать...

Кстати, недавно выяснились весьма интересные вещи. Китайцы использовали тачки и подъёмные рычаги уже довольно давно, как минимум несколько столетий. Просто в крепостице на краю географии решили обойтись более дешёвым древним способом переноски земли для набивки внутри стены — коромысло и две корзины, как у базарных носильщиков. Благо рабочая сила почти дармовая — государственные рабы да вольноотпущенники, работающие за кров, паёк и будущий клочок земли. Перевозка недешёвых тачек сюда, потом обратно сама по себе обошлась бы дорого, инженеры экономили везде, где только можно. Яна сильно подозревала, что часть сэкономленных средств повышала личное благосостояние конкретного чиновника, но подозрение ещё не уверенность, а не пойман — не вор. Главное, что строительство идёт с соблюдением сроков и заданных параметров объекта. Так что здесь её познания в системах видеонаблюдения, мягко говоря, несколько преждевременны, а прочие строительные навыки ограничивались домашним ремонтом. Здесь ей просто нечего предложить.

Так что бытовые мелочи, карта мира, и... Насчёт огнестрела Яне зарекаться почему-то расхотелось. Ну не полезут Таны в Европу, логистика, она что в седьмом, что в двадцать первом веке логистика. Чрезмерно растянутые коммуникации погубили не одну империю. Другое дело, морские пути и создание самодостаточных колоний за океаном. Те, конечно, через время всё равно отвалятся от метрополии, даже если императоры поселят там ханьцев, отличавшихся большой плодовитостью во все времена. Но пара веков жизни за счёт колониальной торговли, помнится, сделали сперва Испанию, а затем Англию мировыми державами. Китай экуменизмом никогда особо не страдал, конфуцианство вообще склонно к самоизоляции, но иди знай, что случится с коренными народами Америки, если они подцепят у китайцев если не их философию, то устройство империи. Не говоря уже о буддизме, совершенно не расположенном к человеческим жертвоприношениям. Или даосизме, склонном к высоким эмпиреям. То-то конкистадоры потом удивятся... Зато империя, оснащённая хотя бы примитивными ракетами против конницы, простейшими фитильными аркебузами и бронзовыми пушками, сможет более эффективно отгрызать куски у соседей и защищать отгрызенное. С точки зрения здорового эгоизма, Яну интересовало именно последнее. Если пограничные крепости вооружат огнестрелом, населению того же Бейши будет как-то спокойнее.

— Мне действительно есть что сказать господину сотнику, — произнесла Яна, задумавшись. — Но... насчёт пары вещей у меня есть сомнения. Твой совет не просто нужен, он необходим.

— Это настолько дурные вещи? — спросил Юншань.

— Это оружие.

— Мы куём мечи, любимая. Забыла?

— Это оружие, какого здесь ещё не было. Я могу описать его принцип, даже начертить устройство, а оно довольно простое. Но я сомневаюсь. Империи-то оно несомненно пригодится. Но знания такого рода имеют свойство расползаться по миру и порой возвращаться с самой неожиданной стороны, в самое неподходящее время. Скажи, Юншань, ты смог бы взять на себя такую ответственность?

— Хм... — супруг тоже задумался, видимо, взвешивал все "за" и "против". — Любое наше слово или действие имеет свойство возвращаться к нам в виде своих последствий. Тот, кто изобрёл арбалет, видимо, знал, что делает. Первый Император — Шихуанди — использовал его изобретение, чтобы объединить страну вокруг Нефритового престола. А сейчас скобу арбалета может спустить как солдат, защищающий безоружных переселенцев, так и разбойник, мечтающий добраться до мешков с пожитками.

— Да, любимый, у нас тоже говорят, что добро или зло не в ноже, а в человеке, который его держит.

— Значит, нужно не запрещать ножи, а менять людей... Непосильная задача. На тысячелетия, пожалуй. Что вовсе не означает отмены необходимости защищать государство уже сейчас, не дожидаясь всеобщего просветления. Насчёт ответственности ты права. Оружие убивает, таким оно задумано изначально. Но сколько жизней оно спасёт, служа империи?

"Мой дорогой мыслит государственно, — Яне взгрустнулось. — Собственно, я подумала о том же — что лучше жить в сильной стране, которая способна тебя защитить. Но... сколько там времени понадобится тем же персам или арабам, чтобы перенять или стащить идею? А сам Китай? Его в моменты слабости кто только не завоёвывал..."

Она помнила, что пороховое оружие изобрели именно китайцы, но совершенно не представляла, в каком веке. В данный момент времени его не было совершенно точно, даже в виде обычных ракет из картона — пугалок для степняцких лошадей. Наводящие вопросы, помнится, ввергли мужа в некоторое недоумение, он не понял, о чём вообще идёт речь. Теперь поймёт. Как только она покажет ему первые наброски.

— Так говоришь, очень простое устройство? — Юншань посмотрел на жену с весёлой иронией. — В чём же там секрет?..

"А... Семь бед — один ответ, — Яна мысленно махнула рукой. — Не мне рассуждать о безнравственности человекоубийства".

— В том, что вы уже знаете, — сказала она, вздохнув. — Мне говорили, в столицах по праздникам иногда устраивают огненные представления...

Это действительно было очень простое устройство.

Кузнец, сын кузнеца, внук и правнук кузнецов, Юншань сразу оценил гениальность неведомого человека, создавшего для мира его отдалённых потомков это оружие. По словам жены, к её времени оно достигло немыслимой убойной силы и совершенства. И сейчас её терзали сомнения, стоит ли выпускать подобное изделие раньше отмеренного Небом срока.

Ли Юншань был уверен, что стоит.

Если это уже произошло в мире его любимой, и не где-нибудь, а именно в его родной стране, то, стало быть, это было предрешено Небом. Жаль, что нельзя воспользоваться знаниями супруги по поводу грядущих событий. Она сокрушалась, что гораздо больше времени уделяла изучению истории западных народов, и очень мало знает о Поднебесной. Но и оружие, способное выкашивать конную лаву "диких" степняков или, скажем, крушить стены крепостей непокорного царства Силла, тоже отличный подарок. Он и так готов был оберегать любимую женщину от всяческих неприятностей, даже без её знаний, но сейчас она приобрела в его глазах великую ценность для империи.

Значит, их встреча в самом деле была предопределена. Судьба крайне скупа на подобные подарки, стало быть, величайшей глупостью будет не воспользоваться шансом.

Но семья... Впервые за месяц совместной жизни жена избегала смотреть ему в глаза, а тончайший, неповторимый аромат жасмина поблек и смешался с запахом страха. Юншань очень хорошо различал запахи, с раннего детства. По запаху он мог безошибочно определить настроение собеседника. По запаху нашёл возлюбленную. Сейчас она была в замешательстве: что-то её испугало. Что-то, что она разглядела в нём самом? Или в себе?

Любимая чего-то боялась, а это было неправильно. И он, наплевав на традиции — благо, посторонних в гостиной не было — привлёк её к себе и с нежностью гладил по волосам, сложенным в причёску замужней женщины.

— Не бойся, родная, — тихо проговорил он. — Чего ты боишься? Я с тобой.

Она не подвела господина сотника, ответив на вопросы именно так, как он посоветовал. Не сказать, чтобы наместник остался совершенно доволен результатами расспросов, но на его непроницаемом лице всё равно читалось некое облегчение. Как говорят англичане, знакомый чёрт лучше незнакомого. А вот любимый супруг преподнёс ей сюрприз. Нет, она знала, что Юншань — верный подданный хуанди, но не думала, что настолько. Впрочем... для ханьцев в основной массе это свойственно, особенно когда Поднебесная сильна. Хоть в виде Жёлтой империи, хоть в виде Красной. Но неприятным сюрпризом для неё стала готовность мужа ради блага империи пожертвовать очень многим. Хорошо хоть семья в перечень возможных жертв не входила. Семья для благовоспитанного ханьца — святое.

Это успокаивало. Без всяких шуточек.

Миг, когда ей стало страшно, давно прошёл. Муж сделал всё возможное, чтобы это произошло как можно скорее, но неприятный след остался.

Теперь, когда у неё в руках было свидетельство мастера третьего разряда, можно было на совершенно законных основаниях работать в кузнице, наравне с другими мастерами. И она работала, делая наконечники для стрел, пластинки для доспехов, боевые кинжалы и прочие вещи, считавшиеся "мелочёвкой". Понаблюдав за мучениями мастеров, точивших готовые изделия на плоских камнях, она набросала на листке желтоватой бумаги схему некоего устройства и показала мужу. Юншань, выслушав пояснения, решил рискнуть небольшой суммой и заказал у столяра соответствующие деревянные детали. Кожаные ремни нужных параметров нарезал и сшил в кольца сам. Сборка агрегата происходила недели через две во дворе кузницы под недоумёнными взглядами мастеров и учеников. Несложная система из трёх валов с насаженными на них разнокалиберными дисками и приводимая в движение ременной передачей, удивляла: зачем эта штуковина? Но вот жена мастера взялась за ручку и принялась крутить. Завертелись диски, низко загудел, двигаясь всё быстрее, туго натянутый на них ремень, зачем-то вывернутый грубой шершавой стороной наружу. Мастер Ли взял почти готовый нож, и принялся... затачивать его на этом ремне. Несколько минут — и изделие было готово... Мастера оценили новинку. Хорошие точильные камни стоили гораздо дороже, чем ремни, нарезанные из грубых подмёточных кож, а простой механизм позволял заметно сократить трудозатраты на заточку. Через пару дней кто-то из мастеров, кажется, Ван, придумал наносить на ремень абразивный состав из чего-то, показавшегося Яне похожим на грязный лак, и обычного песка, которым и так начищали изделия. Дешёвую сталь бытовых ножичков и солдатских мечей такая примитивная "наждачка" подтачивала весьма неплохо, стоила мало, а чисто кожаные ремни стали применять для тонкой доводки и полировки.

Это только кажется, что жизнь состоит из громких событий и головоломных приключений. На самом деле она сделана из обычных бытовых мелочей — что приготовить на завтрак, чем подлатать рабочую одежду супруга, как отучить мелких паршивцев, своих и соседских, от дурной привычки подтрунивать над прохожими, подбрасывая на дорогу якобы потерянный кошелёк на верёвочке, и так далее. Яне пришлось издеваться над собственной памятью, выуживая оттуда чудом застрявшие крохи знаний о шитье без швейной машинки, о варке мыла, о стирке вещей при помощи золы, о штопке и травах, отгоняющих вредных насекомых. Пришлось задуматься и о защите кладовой от грызунов. В крестьянских семьях, переехавших в Бейши, разумеется, были кошки, и как раз к началу осени у тех кошек подросли шустрые котята, уже умело ловившие степных мышей, забиравшихся в амбары. Стоил такой котик-подросток недёшево, пришлось отдать серп, нож и точильный камушек, но в итоге обе стороны остались довольны. Крестьянская семья получила необходимые инструменты, кладовка в доме мастера Ли обрела пушистого стража, а дети — маленького друга, которого тут же принялись таскать на руках и гладить. Поначалу бедный котик не знал, куда спрятаться, но потом признал Сяолан за хозяйку и постоянно тёрся возле неё... Бытовые мелочи, снова бытовые мелочи, опять бытовые мелочи... Яна уже подметила, что ханьцы пользовались ножницами, но те были уменьшенными копиями ножниц для стрижки овец. Не зная, существуют ли уже в мире ножницы современного типа — те самые "два конца, два кольца, посредине гвоздик" — она для пробы сделала парочку таких. Испытания нового изделия проводили в доме мастера Ляо, где Чунпин с дочерьми как раз собралась кроить ткань для новой рубашки. Женщины оценили удобство конструкции, и ножницы после пары мелких доработок ушли в серию.

И так, мелочь за мелочью, Яна обзаводилась привычными вещами, облегчавшими жизнь. У неё даже закралась мысль соорудить примитивную стиральную машину из бочки, естественно, с ручным приводом. Вот только с бочками здесь было не особо хорошо, но сама идея многообещающая. А пока что работала в кузнице, на мелочёвке, к которой её приставил заботливый супруг.

Иногда опека Юншаня казалась ей чрезмерной, но, хорошенько подумав, она приходила к выводу, что иначе он не мог поступить. Особенно с учётом его планов увеличения численности семейства. Ко дню осеннего равноденствия она уже подозревала, что их совместные усилия в этом направлении увенчались-таки успехом. Работу пока не бросала, ибо подозрение и в этом вопросе ещё не есть уверенность. Но в день, когда проезжие купцы сообщили, что степняки кочуют в направлении Бейши на большой торг, неизбежное всё-таки случилось.

Появление женщин в кузнице означало обеденный перерыв. Кузнецы завершали работу, убирали инструменты и, пока их жёны, сёстры и дочери раскладывали снедь по мисочкам, шли умываться. Обычно обедали во дворе, рассевшись на двух длинных лавках под навесом. Но в тот день небо над Бейши словно прорвало: холодный дождь, сопровождаемый порывами ветра, отбивал всякую охоту выбираться из хорошо протопленной кузницы. Женщины несли обеды, накрывшись плащами из грубой рогожи и сбившись в кучку. Среди них была и Сяолан. Девочке недавно исполнилось десять, и отныне она считалась взрослой. По крайней мере, с точки зрения танского закона, по которому полная ответственность наступала с десяти лет и прекращалась с достижением восьмидесяти. Сяолан получила от родителей в подарок серебряную подвеску с ярким камушком, страшно этим гордилась и теперь старательно копировала манеры взрослой дамы. Со стороны это выглядело презабавно. Вот и сейчас она с таким тщанием играла роль хозяюшки, что невольно вызывала улыбку. Правда, приготовленные ею пельмешки были действительно вкусны, у неё явно был талант к кулинарии. Только Яне не довелось съесть всю порцию.

Тошнота, головокружение... прочие признаки... Да. Теперь никаких сомнений. Всё то же, что она уже пережила одиннадцать лет назад, с Ванюшей.

Она стояла под навесом, и холодный мокрый ветер, хлеставший в лицо, постепенно приводил её в чувство.

Однажды будущий ребёнок уже изменил её жизнь, заставив отложить учёбу. В том не было ничего фатального, свой диплом она потом всё равно получила. Но тогда она была на одиннадцать лет моложе, и с тех пор больше не рожала. Здесь ханьские женщины выходят замуж с тринадцати, рожать начинают в четырнадцать, а её тридцатилетние ровесницы могут иметь больше десятка детей и первых внуков от старших дочек. Женщин с единственным ребёнком жалели, но считали, что им не благоволит Небо. Разве что вдовам общественное мнение давало поблажку, но уж если вдова повторно выходила замуж или становилась чьей-то наложницей, предполагалось, что она должна порадовать спутника жизни множеством наследников. Этого же все ждали и от неё. Похоже, дождались.

Прощай, кузница.

Дверь приоткрылась, и в щель высунулась обеспокоенная мордашка Сяолан.

— Вторая мама, — позвала она. — Вторая мама!

Яна обернулась, и лицо Сяолан из обеспокоенного сделалось испуганным. "Неужели я такая зелёная сейчас? Помнится, когда ходила с Ванечкой, тоже пугала всех своим видом".

— Мамочка, что с тобой? — девочка мгновенно забыла учтивое обращение "вторая мама" и подскочила к ней. — Тебе плохо? Пельмени испортились?

— Нет, маленькая, твои пельмени очень вкусные, спасибо, — Яна присела на лавку, не обращая внимания на сырость. — Голова кружится.

— Ты заболела? Я скажу отцу, надо лекаря позвать.

Говорить уже не было сил, и Яна кивнула. Девочка мгновенно исчезла за дверью.

"Сын или дочь?.. Мне-то не особо важно, но всё-таки интересно — кто?"

Жизнь вредная штука: только разгонишься воплощать некие планы, как выясняется, что у неё на тебя саму виды имеются. Притом отличные от твоих. И в итоге выясняется, что права была именно она. Эту мудрость Яна постигла с годами, набив немало шишек. Что ни делается, всё к лучшему. Ребёнок, да ещё от любимого мужчины, не только радовал, но означал, что её бурная деятельность переместится из практической плоскости в теоретическую... Мелькнула ехидная мыслишка: "Если бы мой дядюшка-нацист знал, что я за ханьца замуж выйду, там был бы дичайший баттхерт и разрыв шаблона. Удавил бы ещё в колыбели, kaabakas ("мерзавец", эст.)". Ладно, не стоит думать о плохом, когда в семье радость, а проглоченные пельменчики колом в желудке стоят. Как бы ещё на свежий воздух не попросились.

Ей показалось, что она закрыла глаза буквально на мгновение. Когда открыла, с одной стороны на лавке сидел Юншань, придерживавший её за плечи, а с другой — Ваня, державший чашку с водой.

— Выпей, мам, — мелкий тоже заразился местным поветрием, старается держаться взрослым.

Больше, чем на один глоток её не хватило. Да, всё повторяется. Тогда тоже были короткие обмороки. Они прекратились чуть позже, но доставили будущей матери много неприятных ощущений.

— С-спасибо, сынок... — прошептала она по-русски. — Всё, не надо больше.

Ваня по малолетству не понял, что случилось, а вот Юншаню достаточно было одного взгляда.

— Иди домой, — сказал он, и в его глазах загорелась добрая искорка. — Дети тебя проводят.

Он добился своего, и теперь был доволен, как кот, наевшийся рыбы.

За один день испугаться, перевести дух, обрадоваться, а потом испугаться ещё сильнее — это слишком. Даже для мальчишки.

К утру дождь прекратился. Сегодня в кузнице был выходной, не нужно было вставать ни свет ни заря. Но Ваня, собственно, так и не заснул, переволновался. И всю ночь обдумывал случившееся.

Для своих десяти с половиной лет он обладал слишком нетипичным жизненным опытом. Не у всех его одноклассников были папы, но там просто родители в разводе, а ему довелось пройти через внезапную смерть отца. Тогда он был совсем мелким, пять лет. Он не верил. Не верил, даже когда увидел пугающе неподвижное лицо папы, лежащего в гробу. Как же так? Ведь только вчера утром он уходил на работу, обещал купить шоколадку... И только когда квартира опустела, мама закрыла дверь, вернулась в комнату, сбросила туфли и как была в длинном чёрном платье, так и села на ковёр. Она беззвучно плакала. Так, будто ей было очень, очень больно. Тогда Ваня наконец понял, что произошло. Понял, что папа больше не придёт домой, не будет играть с ним в пиратов, не повезёт их с мамой на выходные в лес, и что это навсегда. До него дошла как непоправимость случившегося, так и его несправедливость.

В тот момент закончилось его детство. Обнял маму и плакал с ней вместе уже маленький взрослый.

Конечно, он потом отошёл, оправился от горя. Играл с друзьями во дворе, пошёл, как все, в школу, читал детские книжки, хулиганил по мелочи, даже по-детски влюбился в одноклассницу. Но оценивал всё уже совсем иначе, чем его одногодки. Так он не задал ни одного вопроса маме, почему она после... ну, словом, возила его по врачам. Он-то запомнил обрывки разговоров над гробом отца, и слышал слова "сердце" и "инфаркт". Интернет уже тогда был к его услугам, а врачи, которые его осматривали, обклеивали датчиками и внимательно разглядывали показания на мониторах приборов, звались кардиологами. Мама боялась, что у него могло оказаться больное сердце. Но, видимо, врачи никакой болезни не нашли, потому что через полгода походы по больницам прекратились. Точно так же Ваня без единого слова понимал, что нельзя обижаться на маму, когда она приходит затемно и очень уставшей. Ведь теперь ей приходится работать за двоих. Ни разу он не позволил себе ни единой выходки наподобие тех, за которые частенько попадало его друзьям — вроде привода всей компании домой и дружного опустошения холодильника. Супы, разумеется, он не варил, но купить хлеба, сыра и колбасы, и соорудить к приходу мамы бутерброды мог уже в первом классе. А однажды даже накричал на маму, когда работа стала отбирать у неё не только выходные, но и здоровье. "Ты в зеркало на себя смотришь?! — орал он тогда. — Один скелет остался! Не убежит от тебя эта работа! А я... а я дедушке с бабушкой пожалуюсь!" Словом, окружающих слегка шокировали такие отношения матери с сыном, скорее дружеские, чем традиционные. А для них не было ничего странного. Это были отношения двух взрослых, ответственных личностей.

Вот так они и жили последние пять лет, пока не случилась та история, и они не провалились в далёкое прошлое. Да ещё в Китай.

Конечно, люди везде живут, и в Китае тоже, но у каждого народа свои странности. Вон, ездили они с мамой в Эстонию, к родственникам, так там у них таке-е-енные тараканы в головах... Туда не ходи, сюда нельзя, а вот тут можно ходить только со взрослыми, а туда даже смотреть запрещено, там солдаты НАТО отдыхают... И это Эстония, и он сам на четверть эстонец. А тут Китай, и тараканы китайские. Взрослым кланяйся, но не всем, а только своего сословия и выше. Более знатному кланяйся в первую очередь, отличай его по одежде. А главное — и тут Ваня по первому времени просто впал в ступор — после свадьбы дяди Ли с мамой его нужно было называть "отец". Нет, он хороший человек, тут никаких вопросов. И даже Коля из четвёртого подъезда, когда его мама второй раз вышла замуж, называл отчима папой. Но со словом "отец" в памяти был связан только один человек. Тогда проснулся, казалось бы, прочно забытый Ваня-ребёнок, и давай скулить: мама забыла папу, мама меня больше не любит... Вспомнить стыдно.

Это хорошо, что дядя Ли умный и терпеливый человек. Он всё понял, когда Ваня показал ему фотографию... Никогда и ни при каких обстоятельствах Ваня с ней не расставался. Носил в школу, за прозрачной обложкой блокнотика, возил с собой в путешествия. И тогда не забыл положить в рюкзак... Папа, мама и он, четырёхлетний. Счастливые, отмечавшие мамин диплом и не знавшие, что срока их счастью осталось меньше года. "Это твой отец? — спросил тогда дядя Ли. — Достойный человек. Понятно, почему ты до сих пор так предан ему". "Вы похожи..." — прошептал Ваня. И это было правдой. Не во внешности дело, а в том душевном тепле, которое исходило от обоих. "Я понял, тебе нужно время, — сказал дядя Ли, возвращая ему заветную фотографию. — Ни твою мать, ни тебя невозможно заставить кого-то любить. Надеюсь, я не самый худший человек на свете, и когда-нибудь... Ладно, иди спать, сынок, поздно уже". Он потом долго размышлял над этими словами. А не так давно с его языка само сорвалось слово "отец" в адрес дяди Ли. Сорвалось легко, словно так и надо было. И это тоже было правдой.

Всё было прекрасно до вчерашнего дня, пока маме не стало плохо. Так плохо, что они с Сяолан вели её домой под руки. Он сбегал за доктором Цуном и сам заплатил ему, когда этот маленький худой дедушка уходил. Но новость-то какова! Доктор Цун поздравил их с Сяолан и Ляншанем, заявив, что скоро у них будет братишка или сестрёнка. Мелкий радовался. Даже бабушка Гу Инь радовалась. А Сяолан... Нет, мировая девчонка. Не такая трусиха, как другие, её он сразу и без натуги назвал сестрой. Она отозвала его в сторону...

— Ты знаешь, как моя мама умерла? — испуганно зашептала она. — Когда младший братик родился. У соседей наших ещё там, на родине, тоже хозяйка дома так умерла, и маленький умер. Я боюсь теперь.

— Ну тебя, — буркнул Ваня, стараясь скрыть предательскую дрожь. — Нельзя так говорить, беду накличешь.

— Я и сама не хочу, чтобы мама умерла... Давай просить Небо милости для неё? Ты будешь по-христиански молиться, а я помолюсь предкам. Какие-то небеса точно услышат.

— Небо одно на всех. Оно всех слышит, — вздохнул Ваня.

— Ой, братик, ты такой умный!

— На улице этого не ляпни, обоих засмеют...

Он отшутился от Сяолан, но от поселившегося в душе страха избавиться не смог. Впрочем, "страх" — это мягко сказано. При мысли, что он может потерять ещё и маму, его охватывал дикий ужас. Ещё до прихода отчима из кузницы Ваня побежал к доктору и невежливо набросился на него с расспросами: точно ли с мамой всё будет хорошо, не умрёт ли? Старик захихикал, показывая мелкие жёлтые зубы.

— С чего ей умирать? — проговорил он скрипучим голосом. — Здоровая, сильная женщина. Муж не бьёт, дети не огорчают... Не говори глупости, малыш, и ступай домой.

Ване почему-то показалось, что за улыбочкой, хихиканьем и нарочито добродушным голосом доктор скрывал недовольство. Может, это было так, а может, и нет, но проверять не хотелось.

И как теперь быть, если не знаешь, радоваться или пугаться? Что делать, если весь опыт десяти с половиной лет жизни не может подсказать ответ?

Стена была почти закончена, оставался один небольшой недостроенный участок, на котором сейчас были сосредоточены усилия рабочих. На прочих участках уже несли дежурство часовые. Естественно, детей и близко не подпускали к стройке, технику безопасности господин чиновник-инженер соблюдал строго. Но и с готовой стены мальчишек и особо отчаянных девчонок тоже гоняли: нечего им делать на военном объекте и путаться под ногами солдат. А так хотелось увидеть приближающийся обоз союзных киданей! Оставалось выбегать за ворота и наблюдать.

Вчерашний дождь увлажнил землю, потому не было огромного шлейфа пыли. Но к Бейши приближался довольно большой кош. Ходили слухи, что старый хаган помер, и императрица вроде как недавно рассадила его наследников на вкусные должности в киданьском хаганате, состоявшем с Поднебесной уже не в вассальных отношениях, а в прямом подчинении. Но правда это, или нет, можно будет узнать только на торгу, из первых уст.

Наверное, всё население маленькой пограничной крепостицы высыпало за ворота посмотреть, как господин сотник верхом на своём золотистой масти коне выехал встречать киданьского князя. Молодой ещё, хорошо если двадцать сравнялось, кидань держался с достоинством, видимо, хорошо знал, как нужно вести себя с офицерами хуанди. Будь на месте сотника Цзяна ханьский вельможа, ещё неизвестно, кто перед кем бы склонился. Но сотник был знатный табгач, а власть табгачей кидани пока что признавали. Стороны обменялись приветствиями, сотник спросил, с чем пожаловали дорогие гости. Дорогой гость степенно ответил, что они привезли на торг железо с севера, меха с гор, шерсть и табун лошадей из долин, и собираются обменять это на ханьские шелка, посуду, бумагу, оружие и так далее по списку. Только после этого сотник Цзян степенно кивнул и заявил, что добрым торговым гостям здесь всегда рады, и пригласил знатного юношу в свой дом на праздничный обед.

Кош расположился, разумеется, за выселками, но за процессом установки юрт наблюдала вся поселковая ребятня. Был там и Ваня с сестрицей и братцем. Интересно же! Потом они втроём бегали смотреть, как мастер Ли с двумя кузнецами осматривал и оценивал привезенные слитки. А потом они просто разрывались между базарной площадью внутри стены и торговыми рядами за оной. Интересно было везде. Хотелось посмотреть и на торговцев мехами, и на лошадок, и на родовитых степнячек, рядившихся в шёлковые ханьские платья, но ездивших на лошадях не хуже своих мужей и сыновей.

— Ой, Ванди, смотри — вон у той женщины в красном платье штаны! Как у мамы, персидские! Ой, а эта, в зелёном, спешилась! Смотри, она ходит, как мужчина! Наверное, у неё ноги тоже кривые!.. — Сяолан комментировала увиденное.

— Ещё бы, — отозвался какой-то парень из выселок, услышавший её. — С рождения в седле, вот и кривые. Зато у неё платье, какого у тебя нет.

— А вот и есть, — похвасталась девчонка. — Отец подарил. Когда вырасту, буду носить. Что, съел? — и она показала парню язык. Не иначе, подцепила это от старшего братца.

— Хватит болтать, — Ваня дёрнул её за рукав. — Идём домой, нас мама ждёт.

Сяолан повела себя, с точки зрения хань, крайне невежливо. Пусть парень был из крестьян, однако прилюдно прекословить кому бы то ни было девочке не полагается. Ваня эту точку зрения не разделял, но неприятности — последнее, что ему было нужно. Раз уж он старший в этой мелкой банде, ему и командовать.

Но просто так уйти не получилось.

Ещё по пути сюда Ваня заметил двоих детей — мальчика и девочку, лет по семи или восьми. Это не поселковые, степняки. Одеты, как дети знатных родителей — халатики неброские, но добротные, подбитые шёлком, сапожки красиво расшиты, а на кончиках поясов болтаются фигурки-обереги. Бронзовые у мальчика и серебряные у девочки. Дети молча и очень внимательно разглядывали ...именно его. Пока Сяолан хамила крестьянскому парню, Ване было не до них, но сейчас мальчик-степняк сам к нему подошёл.

— Ты не такой, как все, — сказал он по-ханьски с сильным акцентом, открыто глядя в глаза. — Почему?

— Мы с мамой пришли сюда с запада, — Ваня выдал уже набивший оскомину ответ.

— А я думал, такие светлоглазые бывают только в роду Волка, — мальчишка-степняк говорил степенно, подражая взрослым, чем пытался скрыть неважное произношение. Только сейчас до Вани дошло, что глаза у парнишки необычные, светло-карие, почти жёлтые. — Ты, должно быть, далеко.

— Издалека, — поправила его девочка.

— Издалека, — мальчик с благодарностью кивнул ей.

— Очень издалека, — подтвердил Ваня, испытывая желание как можно скорее отделаться от собеседника и увести свою банду домой. — Из-за степей и двух морей, из страны, где растут густые леса.

— Ты расскажешь мне о своей стране?

— Здесь меня называют Ли Ванди, а твоего имени я не знаю, — Ваня говорил медленнее, чем обычно, и чётче произносил каждое слово. Ну его, этого степняка, ещё окажется ханским родственником, так лучше избежать недопонимания.

— Прости, я невежа. Я Мэргэн, приёмный сын хана Елюя. Это моя невеста, Алтан-одон. Мы поженимся, когда вырастем. А это — твоя невеста? — юный степняк кивнул на Сяолан.

— Это моя сестра, — Ваня невольно заразился степенности речи. — Её отец женился на моей матери.

— Ты, наверное, сын воина, если беседуешь так достоинство... то есть, достойно.

— Я сын кузнеца-оружейника, — важно произнёс Ваня. — Сразу двух.

— Как это? — впервые сквозь маску маленького степного вельможи проглянул обычный мальчишка, и его удивление можно понять.

— Мама — тоже мастер-кузнец, — улыбнулся Ваня, довольный своей удавшейся выходкой. — Видел нашего сотника? Видел его меч? Этот меч она сделала.

— Ты сын достойных родителей, — вмешалась девочка-степнячка, говорившая по-ханьски так же степенно, как и её малолетний жених до того, но гораздо чище. — Если хочешь, приходи завтра после полудня к белой юрте, приводи сестру... и младшего брата, который почему-то нас боится и прячется за её юбкой. Мы послушаем твой рассказ о далёкой западной стране, из которой ты родом.

Ваня раскрыл было рот, чтобы поблагодарить девочку за приглашение, как услышал приближающийся шум. Голоса. Встревоженные, испуганные, гневные. Степняки около юрт засуетились, побежали все в одну сторону — к площадке у белой юрты хана. Там, сидя на взмыленном коне, что-то отрывисто говорил только что приехавший степняк, судя по одежде — простой воин.

— Он говорит о внуках старого хагана, — Мэргэн, так и не нацепивший снова маску важной особы, принялся спешно переводить для своих новых знакомцев. — Ли Ванчжун... он убил ханьского наместника в Иньчжоу! Его родич принял титул хагана, и они зовут всех киданей на войну против империи!

— Предательство! — пискнула Алтан-одон. — Надо брату сказать!

— Брату и без нас расскажут... — судя по всему, услышанное сироте Мэргэну не понравилось.

— Это что же, война? — не веря своим ушам, спросил Ваня.

— Как отец и братья скажут, так и будет, — насупилась степнячка. — Род Дахэ нам не указ. Так отец говорит, а он знает.

— Но вы завтра всё равно приходите к белой юрте, — добавил Мэргэн. — Род Елюй и правда вам не враги.

— Надеюсь... — Ваня не мог оторвать взгляд от всадника, которого кидани уже забрасывали вопросами. — Этот хоть ваш, или из тех, которые подчиняются роду Дахэ?

— Наш...

— И то хорошо. Ладно, мы пошли. Если завтра прийти не сможем...

— Я тебя сам найду, Ли Ванди, — сказал желтоглазый ханский приёмыш, и едва заметно улыбнулся. — Мы с тобой не такие, как все. Будем дружить?

— Будем. Почему бы и нет?

— Тогда до завтра.

— Братик, это и правда война? — испуганно шептала Сяолан на обратном пути. — Ой, надо отцу и маме обязательно сказать... Мятеж против хуанди! Что же будет...

— Если эти, из рода Елюй, останутся с нами, ничего не будет, — подумав, ответил Ваня. Он уже немного разбирался в местной политике. — Те не нападут сразу на крепость и на становище своего князя. Покружатся вдалеке и отвалят. Но обозы не пропустят, это точно.

Разумом Ваня понимал, что скорее всего так и будет. Но предчувствие говорило другое.

Белая полоса закончилась. Начались крупные неприятности.

— Забавно...

— Простите, господин?..

— Нет, ничего особенного. Я тут навёл справки, поднял пару документов из архивов. Наша подруга попала в очень интересное время.

— Ещё раз прошу прощения, господин, но вы это уже говорили.

— Говорил. Ещё не зная подробностей. А теперь, когда я их знаю, мне становится даже жаль эту неудачницу. Попасть аккурат между киданьским молотом и китайской наковальней — это нужно иметь особый талант... Восстание Ванчжуна, внука Суньаоцао, и Цзиньчжуна, внука Кугэ. Семена, посеянные нашим наблюдателем, всё-таки дали всходы. Северным провинциям империи Тан пришлось очень туго, кидани вырезали всех, до кого могли добраться...

— Если это так, господин, то нам останется лишь немного подождать, пока в том временном потоке её не прикончат. Лишённый "колпака" блокирующего амулета, ключ снова даст о себе знать.

— В который раз убеждаюсь, что не зря сделал тебя своей тенью. Что ж, подождём. Тем более, что нам вскоре предстоит переезд поближе к месту событий. Это значительно упростит нашу задачу по изъятию ключа.

"Это если её прикончат, — и у теней есть собственная воля и собственное мнение. — А если нет?.. Вы, европейцы, так увлечены мыслью о собственном величии, что забываете о самых простых вещах. А у Дао, которого вы зовёте Всевышним, тоже есть чувство юмора. Лично я убедился в этом, когда допустил и... иной вариант развития событий. Если я прав, скоро всё встанет на свои законные места".

Война.

Бежала от одной — угодила аккурат на другую.

Честно сказать, у Яны по поводу создавшейся ситуации сложилось весьма определённое мнение. Но, во-первых, она всегда была приличной девочкой и почти никогда не материлась, а во-вторых, это не поможет. Сейчас уже неважен ответ на извечный русский вопрос "Кто виноват?" Гораздо важнее другой — "Что делать?"

— О том, что ты подружился с приёмышем Елюев, нужно рассказать господину сотнику, — тем временем Юншань давал Ване урок ханьского патриотизма. — Сегодня они союзники, а завтра приедут посланцы от самозванного хагана, и хан с сыновьями переметнутся на их сторону. Не в первый раз. Потому смотри в оба глаза и слушай в оба уха. Если услышишь что-то важное, немедля беги ко мне. Или сестру пришли, они девочек не трогают, пока не в явной вражде. Понятно, сынок?

— Да, отец. Я буду смотреть и слушать. Но этого мало.

— Что ещё?

— Если приедут эти... посланцы от мятежников, надо сделать так, чтобы хан Елюй не пошёл за ними. Мало ли, что он там говорит? А то ещё нападут на нас.

— Умница, сынок, — улыбнулся Юншань. — Нам понадобится оружие. Такое оружие, какого ещё ни у кого не было.

— Так мама же говорила...

— Говорила. Теперь пришло время действовать... Ну, жёнушка, — это уже Яне, — бумага и тушь в доме есть. Времени у нас — до утра.

— М-да... — Яна с усилием потёрла пальцами внезапно занывший висок. — Или грудь в крестах, или голова в кустах... Не обращай внимания, любимый, — добавила она по-ханьски. — Это наша народная мудрость, в переводе означает что-то вроде "Либо славная победа, либо смерть". Третьего не дано... Вань, ты куда собрался? Кто у нас самый большой любитель ...э-э-э ...интересных книг? Вот и садись с нами, будешь консультировать.

Сотнику написали записку, где в иносказательной форме сообщили о сведениях большой важности, которые будут предоставлены поутру. Встала дилемма: кого послать с запиской? Фэня? Слугу могут и не допустить к коменданту форта, особенно если он принимает у себя киданьского княжича. Ивана? Ребёнка могут не допустить по тем же самым соображениям, да и показываться около дома сотника ему после знакомства с Мэргэном не стоит. Пришлось идти самому мастеру Ли, его слову сотник доверял. Поход и чтение записки закончились тем, что господин сотник пообещал лично проверить качество изделий мастерской — в присутствии молодого Елюя он просто не мог иначе замотивировать свой визит к старшине кузнецов. Надо ли говорить, что мозговой штурм производили вчетвером? Яна с сыном в качестве источника знаний, мастер Ли как технарь, а сотник — как специалист по киданям.

— Госпожа Ли Янь, — чуть ли не с порога заявил он. — Отставим в сторону церемони. Мне нужны ваши знания. Все без остатка. Взамен я гарантирую защиту вам и вашей семье... а также никогда не поинтересуюсь источником, из которого вы почерпнули столь полезные сведения. Но они нужны мне. Здесь и сейчас. Такая цена вас устроит?

— Господин, я и без гарантий готова была... — Яна опешила от такого "удара в лоб": вот уж чего она от сотника не ждала.

— Замечательно. Значит, договорились. Теперь, прежде чем я стану внимательно выслушивать вас, советую внимательно выслушать меня. Ситуация непростая, мы на грани войны. Часть киданей пошла под руку бунтовщика Ли Ванчжуна, презревшего клятву верности, которую он давал хуанди. Вряд ли нас обложат осадой, — компетентно заявил сотник. — Где Ванчжун, а где мы. Тем более, здесь поблизости ещё кочуют татабы, а они с киданями давно в ссоре. По той же причине мятежник не пришлёт сюда войско — усмирять Елюев демонстрацией силы. По крайней мере, пока не возьмёт под свою руку племена поближе и не заручится нейтралитетом татабов и мохэ. Скорее, он пришлёт кого-то из своих приближённых с отрядом и велит Елюю подчиниться... Кидани — подлые люди. Они пойдут за тем, кто продемонстрирует силу и решимость. Если мы закроем ворота, молодой Елюй уйдёт сперва к отцу, а затем к Дахэ, наплевав на прошлую вражду. Если же нам удастся сделать эту гремучую штуку, ещё неизвестно, сможет ли бунтовщик вообще собрать вокруг себя хоть какое-то войско. Уж я-то позабочусь, чтобы слухи о новом оружии разошлись как можно быстрее. Ваша задача — сделать толковое описание и перечень необходимых материалов. У нас ещё есть время.

— Сколько? — в один голос спросили Юншань и Яна.

— Месяц. Может, полтора, пока Дахэ будут собирать силы. Завтра ещё до полудня гонцы должны быть в седле. Потому как командующий гарнизоном Бейши я приказываю вам до рассвета предоставить описание оружия и список нужных вещей для его изготовления... и... Не стоит об этом.

Супруги Ли и без лишних слов поняли, что он хотел сказать. Старшая дочь сотника, наверное, уже отдыхала у бабушки, а младшая наотрез отказалась покидать отца. Конечно, он мог ей приказать, и девочка не посмела бы ослушаться, но... сердце отца дрогнуло. В конце концов, малышка оказалась тем спасительным якорем, который удержал сотника от хронического запоя. Он мог прямо сейчас отправить Юй вслед за старшей сестрой, пока ещё безопасны дороги на юг. Его никто бы не осудил в глаза, но молва пошла бы очень нехорошая: мол, своё детище при первых признаках опасности спрятал, а нашим погибать?.. Как комендант, он не имел права допускать такую ошибку. Значит, придётся поставить на кон жизнь любимой дочери, доверив её знаниям странной западной женщины... Это настолько чётко отразилось на его лице,что Яне стало неуютно.

Она потеряла право на ошибку.

— В идеале нужно отливать ...эту вещь из бронзы, — начала она, от волнения забыв добавить непременное "господин", и при этом старательно вычерчивая кисточкой и тушью схему дульнозарядной пушки в разрезе. — Основной принцип понятен: сюда закладывается заряд пороха, затем прокладка из войлока, затем заряд ...ну, хотя бы щебня или битого кирпича, снова прокладка из войлока. Вот тут отверстие, в которое тоже нужно засыпать порох... Кстати, я слышала, вы в порох не кладёте ...я не знаю ханьского слова — жёлтые кристаллы, которые плохо пахнут, когда горят. Их нужно мелко растолочь и добавить, одна часть на шесть частей пороха.... вроде бы. И ещё... Этот порох должен быть в виде крупных чёрных пористых комков, иначе ...оружие разнесёт при выстреле. Задняя часть должна иметь толщину стенок не менее, чем втрое больше передней, утолщение должно идти постепенно... Оружие лучше всего располагать на деревянной станине с колёсами, вот такой, — новая схема на листе бумаги. — А если позволяет вес, то на обычной телеге...

— А ещё — после выстрела ствол нужно охлаждать водой и хорошо чистить специальной щёткой, — влез Ваня. — Ой, простите, я...

— Говори, малыш, ты ведь по делу, не просто так, — сотник уже свыкся с мыслью, что в моменты душевного волнения западные люди забывали вежливое обхождение и начинали говорить о деле напрямую, без иносказаний. Прямо как дети.

— Вот такая щётка, господин сотник, — мальчик весьма схематически изобразил длинную палку с "ершом" на конце. — Обязательно хорошо прочистить, а то останется уголёк, начнут новый заряд закладывать, а он и взорвётся.

— Порох и серу привезут, — кивнул сотник. — Нарочного пошлю на рассвете. Что же до литья из бронзы, с этим сложнее. Разумеется, гонец должен повезти бумагу с точными размерами и подробным описанием, иначе готового изделия мы и через полгода не увидим. Ставлю вопрос так: сможем ли мы изготовить оружие своими силами из подручных материалов, если по какой-то причине литейщики задержат заказ или выполнят его неточно?

Яна задумалась, вспоминая задержавшиеся в памяти эпизоды "осадных сидений" Европы. Первое, что пришло на ум — кожаная пушка защитников Смоленска во времена Смуты. По семейной легенде, предок их рода к этой пушечке руку тоже приложил, вроде бы делал железные обручи, коими оковывал сию поделку.

— Если только сделать один-два выстрела... — проговорила она.

— Допустим, больше и не понадобится, — сотник смотрел на неё так, словно собирался вскрыть ей черепную коробку и покопаться в мозгах кухонным черпаком. — Трубу из ординарной оружейной стали можно ведь изготовить? Оковку тоже. Значит, можем управиться своими силами... при необходимости.

— Мы отливаем чугунную кухонную утварь в простых формах, господин, — сказал Юншань. — Кидани хорошо её берут, платят слитками разного качества. Что если поговорить с мастером Чжоу, старшиной кирпичников, насчёт новой формы? Он же и сделает модель по чертежу.

— Вряд ли чугун подойдёт, слишком хрупкий, — возразила Яна. Что-то из некогда прочитанного мелькало на горизонтах памяти, но это "что-то" было связано с интенсивным водяным охлаждением внутренней части ствола. Существующие здесь технологии не позволяли это осуществить. — Большой риск, что и одного выстрела сделать не получится, зато орудие взорвётся и поубивает солдат.

— Внутреннюю часть можно отковать из оружейной стали, а внешнюю отлить из чугуна, — предложил супруг. — Если ты сомневаешься, оружие можно укрепить оковкой из стальных полос. Правда, это будет очень тяжёлая вещь...

— Подождите, — воспоминания о войнах девятнадцатого века сперва ушли в область противостояния Нельсона с французском флотом, з затем натолкнули Яну на мысль, показавшуюся дельной. — Господин, вы говорили, что больше одного-двух выстрелов не понадобится? И вы же говорили о посланцах мятежника?.. Что если сделать не такое оружие, как я нарисовала, а вот это?..

Несколько движений кисточкой — и на листе бумаги рядом с эскизом пушки возник ещё один.

— Эта штука короче, легче, требует меньшего порохового заряда, — заговорила она. — Стреляет недалеко, и только ...щебнем, но уж если попадёт по коннице или плотному строю пехоты, будет ...большой урон. Чугун на неё всё равно не годится, но сталь с оковкой и обвязкой прочными канатами...

— Я бы попросил госпожу указать если не точные размеры, то хотя бы пропорции этих... изделий, — хмуро проговорил сотник. — Для бронзовых дел мастеров нужно составить толковое описание. Надеюсь, это не единственные вещи, которые вы могли бы предложить для защиты Бейши?

"Господи, покарай меня, грешную..." — мысленно застонала Яна. Но Всевышний не спешил посылать ей инсульт или паралич, а также не торопился с громом и молнией. Пришлось говорить.

— Господин, у вас для увеселительных целей используют вот такие штуки, — она набросала эскиз ракеты. — Можно вместо красивых цветных огней сделать заряд боевого пороха, а затем направлять их не в небо, а на конницу врага... Ещё можно делать длинные стальные трубки по принципу бронзовых орудий, но меньшего ...диаметра. Для стрельбы с рук... И ещё — вот такие кувшины с порохом и зажигательным шнуром. Их можно бросать, а осколки кувшинов, разлетаясь...

По рассказам соседей Яна имела некоторое представление о том, что такое набег недружелюбно настроенных степняков. Это монголы резали всех, кто выше тележной оси. Здешним кочевникам рабы-пахари были не нужны, кидани и маньчжуры не строили империю. Потому во время войн или, как сейчас, бунтов уже присягавших Поднебесной на верность, опустошению подвергалось всё, до чего кидани могли дотянуться. Людей вырезали поголовно. Она понимала, что ещё не раз пожалеет о содеянном, но если сейчас не остановить войну, или хотя бы не минимизировать её потери, поводов для сожаления будет куда больше. Почуяв слабину империи, кочевники быстро смекнут, где пожива, и так же быстро соберутся в мощный кулак. А Поднебесная уже неважно проявила себя на внешнеполитической арене, теряя влияние на западных окраинах. Страна густо населена, ханьцы уже тогда были самым многочисленным народом планеты, и в случае полноценного вторжения жертвы могли исчисляться миллионами... Миллионы жизней на одной чаше весов — против вероятных жертв будущих войн Китая. И не только Китая. Что перевесит?

Сотник Цзян ушёл от них, уставших и красноглазых от недосыпа, незадолго до рассвета, унося за пазухой чистовики описаний бронзовой пушки образца семнадцатого века, карронады, мортиры, пищали и примитивной керамической гранаты. Для начала хватит. Черновики, естественно, ещё в его присутствии отправили в очаг на растопку. Перед уходом сотник сказал, что сейчас он не станет привлекать ненужного внимания к семье Ли, но в случае возникновения опасности или подозрения на таковую кузнечная слободка станет охраняемым объектом.

— Ещё бы, — насупился Юншань, когда сотник уже наверняка не мог их слышать, а засыпающего на ходу Ваню отправили на боковую. — Такой источник знаний утратить не хочется. И лучше всего держать под рукой.

— Он что, делал тебе какие-то намёки? — Яна понизила голос до шёпота: бережёного бог бережёт, а небережёного конвой стережёт.

— Нет, но смотрел на тебя, как на вещь. Как на очень полезную, дорогостоящую и редкую вещь, случайно доставшуюся по дешёвке. Поначалу я ошибочно думал, что ты интересуешь его как женщина. Нет, его интересует только твоя голова, набитая знаниями. Эти знания — его будущая карьера. Они не только помогут спасти Бейши от разорения киданями, но и хоть немного ...уравновесят в глазах начальства ту историю с самоубийством его жены, — на удивление спокойно проговорил Юншань, хотя тоже от греха подальше перешёл на шёпот. — Наш сотник — умный и опасный человек. Он благороден и честен, но лишь до тех пор, пока ничто не угрожает его благополучию. Ну, а ты... Ты у меня умница, — мастер улыбнулся жене. — Ты ведь уже поняла, как нужно вести себя с господином сотником.

— Цедить знания по капле, — вздохнула Яна. — Выдавать их лишь по необходимости. И ещё, любимый... Я, кажется, знаю, что нужно дать господину сотнику, помимо оружия.

— Что же?

— Честь офицера.

— Прости, не понял...

— Ну, любимый, это долго объяснять... Ладно, не смотри на меня так. Попробую. У нас есть понятие "честь офицера". Есть писаный кодекс чести, есть неписаный. Здесь этого нет. Ханьский солдат хуже разбойника, офицер — всего лишь вооружённый слуга чиновников, хитрый и беспринципный. Карьера в армии считается уделом неудачников, не способных сдать экзамен на чиновничью должность, или младших сыновей нищих родов. Ты сам говорил, при хуанди Тай-цзуне такого безобразия не было. А сейчас есть. И если не дать воинам духовную опору — ту же честь воина — рано или поздно такая армия превратится в большую банду. Уже превращается. Надеюсь, наш сотник это понимает, или чувствует. Если поделиться с ним идеей, а он сам её обдумает, сформулирует и красиво изложит на бумаге...

— Это дело не одного года, даже десятилетия, — проговорил Юншань. — Однако дело стоящее. Я-то побывал на войне. Получил стрелу в ногу и вернулся хромым в отцовскую кузницу. Но я хорошо помню, как к нам относились... Не годится, если солдата от непотребства сдерживает только обещание казни за любое движение не по правилам. Нужна цель, нужно служение чему-то великому и вечному. Армия Тай-цзуна, имевшая такую цель, увеличила империю втрое, если не больше... Да, это займёт не один год. Но ведь и пороховое оружие не один год будет распространяться в нашей армии. Всё требует времени.

— У нас с тобой оно есть? Как ты думаешь, любимый?

— У нас говорят: "Всё под Небом", — усмехнулся Юншань. — А у вас на западе думают, что судьба человека зависит от него самого. Истина же, как всегда, где-то посредине... Идём спать, любимая. Хоть бы часок отдохнуть получилось...

Стоит ли говорить, какую бурную деятельность развёл сотник Цзян?

Нет, он не был бы знатным тоба, если бы ограничился только технической стороной вопроса. Разумеется, гонцы поехали не только к наместнику, но и с санкции оного и в Тайюань, и в Ючжоу. Господин наместник, памятуя о судьбе своего собрата в Иньчжоу, решил дать ход прошению коменданта одной из самых дальних крепостей. Армию он, само собой, собирал, но и инициативе с мест нашлось применение. Мало ли, что может послужить залогом победы ...или просто безопасности. А тем временем сотник Цзян охмурял — в дипломатическом смысле, а не в том, что подумали некоторые несознательные личности — молодого Елюя Лугэ. Киданьский княжич чувствовал себя слегка неуютно: на горизонте то и дело появлялись разъезды татабов, коих хань именовали "кучжэнь си", а с ними, даже имея названого братишку из родственного им племени мэнь-гу, лучше было лишний раз не пересекаться. Правда, сотник был отменно учтив, надарил подарков, часто приглашал к себе в дом и навещал знатного гостя в его белой юрте. И постепенно, шаг за шагом, склонял его к мысли, что торговать с империей всяко лучше, чем воевать. Против аргументов сотника у княжича не нашлось ни одного контраргумента, если не считать туманную политическую позицию его отца. Тот совершенно точно в курсе случившегося, гонец-то наверняка сперва известил главу рода. И теперь хан Елюй раздумывал, чью сторону принять.

И вот тут сотник, принявший в течение двух дней сразу два обоза из Тайюаня, вдруг начал туманно намекать княжичу на некие новинки танской военной промышленности, способные в корне изменить расстановку сил в регионе... Сказать, что Елюй Лугэ не был заинтригован, значит, погрешить против истины. Сотник Цзян Яовэнь, будучи вдвое старше и опытнее княжича, видел его насквозь, и поймал на самый банальный крючок — на любопытство. Молодой человек не стал выпытывать подробности, не желая показаться в глазах знатного табгача несдержанным мальчишкой. А сотник не торопился развеивать туман секретности. Во всяком случае до тех пор, пока не получил первые результаты испытаний, проводившихся в отдалении от Бейши. А результаты впечатляли.

Со вторым обозом в Бейши приехали двое чиновников. С виду второго или даже третьего ранга, но общались они исключительно с сотником, а тот снабдил их серьёзной охраной из солдат гарнизона. Эти двое сразу же взялись за дело. Для начала уточнили состав пороха. Оказалось, туда нужно было добавлять не только перемолотую в тонкий порошок серу, но и дополнительную долю селитры. А древесный порошок, который, хвала Небу, догадались привезти отдельно от прочих ингредиентов, благополучно отправился в печь. Вместо него использовали опять же тонко размолотый древесный уголь. Несколько дней экспериментов — и получился состав с более-менее удовлетворительными свойствами. Им набили глиняный кувшин и чугунный казанок. Оба сосуда тщательно закрыли, к пороху подвели шнуры из хлопчатого волокна, пропитанные маслом, и подожгли... Хань знали, что чугунки лучше на каменные плиты не ронять, бьются. Но не так же легко, как глиняные сосуды! А разлетевшиеся осколки едва не убили солдата, вздумавшего посмотреть на эксперимент не из укрытия. Как выяснилось, на небольшом расстоянии от них не спасал даже обычный щит.

Следуя инструкциям, полученным от начальства, солдаты выкопали траншею и насыпали бруствер. Только после этого выкатили две пушчонки, откованные в кузнице мастера Ли и установленные на грубые подобия лафетов, и принялись, тщательно отмеряя порции пороха, стрелять и записывать результаты на бумагу. И так — пока обе пушечки не разорвало, одну за другой. Бруствер знатно посекло обломками, но слегка контуженные экспериментаторы остались целы. Обломки тщательно собрали и отправили обратно в кузницу. Собственно, эти образцы и были предназначены на уничтожение. Вторую пару добивали два дня подряд, уточняя оптимальные параметры картечного заряда. Сколько пороха при этом было сожжено, оказалось нелегко подсчитать даже дотошным ханьцам. Хорошо, что ингредиентов привезли с запасом, и ещё ожидался третий обоз. Зато к исходу второго месяца тягостного ожидания и плохих новостей с побережья в крепости Бейши появилась первая в мире орудийная батарея. Из трёх пушечек-бомбард, при доводке коих до ума учли выявленные в ходе экспериментов ошибки.

Княжич Елюй Лугэ был впечатлён манёврами гарнизона с их участием, и немедленно отписал батюшке: киданьская верхушка была поголовно грамотна.

До экспериментов с порохом и пушками Яну, разумеется, никто не допустил.

"Зачем тебе туда? — с мягкой улыбкой спросил тогда Юншань. — Они сами справятся". "Они" — те двое засекреченных чиновников-учёных — действительно справились сами, без дополнительных подсказок. К огромному удивлению Яны, танские ханьцы проявили аналитический подход, который в европейской науке появился в лучшем случае веку к семнадцатому. Таблицы зависимостей выписывали! Изучали сколы обломков разорвавшихся пушек! Травили их едкими составами, зачем-то растворяли образцы в бамбуковых пробирках. Производили расчёты и сводили полученные цифры в новые таблицы. При этом все опыты тщательно документировались, а отчёты дублировались и немедленно отсылались... куда? Того и сотник не знал. Но явно подальше Тайюаня. Потому Яна по здравому размышлению согласилась с доводом супруга. Эти — справятся сами.

Вообще-то иногда она начинала путаться во времени. Казалось бы, римская цифра DCXCV, выписанная палочкой на земле несторианским проповедником, явно показывала, какой нынче год от Рождества Христова, но глаза, порой, говорили совсем другое: минимум плюс тысяча лет. А если судить по некоторым бытовым мелочам, и больше. Империя Тан по некоторым признакам стояла на пороге технологического прорыва, который в том же Китае чуть было реально не случился при династии Мин, а в Европе произошёл в Англии века восемнадцатого. Правда, паровые машины здесь заменяли чисто по-китайски — многочисленными трудовыми армиями. И века не прошло, как при династии Суй таким манером выкопали величайший судоходный канал за всю историю человечества. Пожалуй, только поэтому технической революции не случилось ещё при династии Тан, слишком уж полагались ханьские инженеры на ставший в наше время анекдотичным "миллион китайцев с лопатами". Но если именно сейчас подать ханьцам идею парового котла, хотя бы в виде движка для большого кузнечного молота, они её подхватят и разовьют. Особенно сейчас, когда жирка уже поднакопили, но ещё не угас порыв Тай-цзуна Ли Шиминя к расширению сферы влияния империи. Даже при массовом ручном труде, без промышленной штамповки, в обиходе ханьцев были вещи, словно перенесенные из будущего. Яна поражалась изяществу и тонкости деталей самых обычных домашних вещей, хотя бы той же кухонной утвари. Простые чашки в доме ремесленника тщательностью выделки заставляли вспомнить уже времена королевы Виктории, а ведь это был недорогой ширпотреб, который били резвые детишки. Литые чугунные казанки выглядели более "товарно", чем иные их силуминовые собратья из цифрового двадцать первого века. Да что там утварь: самые обычные повседневные женские туфли, в которых она выходила за порог дома, были изначально сработаны на правую и левую ногу, тогда как в Европе ещё многие сотни лет обувку тачали на одну колодку, а потом разнашивали. И так — почти во всём.

Империи Тан сейчас не хватало лишь небольшого толчка, чтобы колея пути Поднебесной за относительно небольшое по историческим меркам время превратилась в ...рельсы. Звучит фантастично? А готовые бомбарды и точная рецептура боевого пороха за два месяца опытов — не фантастика? Если вспомнить, что эти люди ничему особо не удивлялись, и при наличии инструкций от начальства не задавали лишних вопросов — нет. Они просто выполняли поставленную задачу.

Вся загвоздка, как обычно, наблюдалась именно в начальстве. Яна наслушалась подпольных баек о причудах императрицы и её родственников, и поняла, что права пословица: рыба гниёт с головы. А если забыть осторожность, то можно будет убедиться, что чистят ту самую рыбу с хвоста. Потому лучше находиться в безвестности. Пусть изобретение огнестрела приписывают сотнику Цзяну. Ей не слава нужна, а результат. Главное, что почин сделан, камушек брошен. Лавиной он станет много позже, стронув на своём пути много других камушков. А там... Кто его знает, как всё обернётся?

Вестник от хана Елюя прискакал в день, когда в колком морозном северном ветре проскочили первые снежинки.

— Хан не присоединился к матежникам! — радостно провозгласили новость на рыночной площади. — Двое других ханов отложились от Ванчжуна и ушли на север! Хуанди собирает большую армию!

— Хоть что-то хорошее, — бурчали жители Бейши, обсуждая услышанное. — Мне вон давеча братец с сыном письмо передал. Пишет, мятежник Ючжоу захватил.

— Ой, беда... У меня там тётка!

— Нету у тебя больше тётки: он там всех вырезал...

— Неужто совсем управы на него нет?

— Видать, есть, раз ханы от него разбегаться начали. Молитесь, люди, чтобы его к нам не понесло.

— С чего это его в такую глушь, да понесёт?

— Да хоть бы и от безнадёги. Или Елюю отомстить за то, что не поддержал. А может, за теми огненными штуковинами, с которыми наш сотник всё возится. Представь — к Ванчжуну они попадут. Что будет, а?

— Не говори, сосед... Беда будет.

Предчувствие беды в последние несколько дней не давало Яне нормально выспаться. Её мучили кошмары, в которых в Бейши врывалась пьяная от крови орда и учиняла жуткую резню. Ужас заставлял её вскакивать посреди ночи с придушенным воплем. Естественно, она будила при этом и мужа. В первый раз он попытался убедить её, что это произошло на нервной почве из-за беременности. Во второй — насторожился, а на третью ночь попросту испугался и утром послал за лекарем. Но настойки не помогли... В этих снах Яна неизменно впадала в знакомое состояние боевого безумия и гвоздила супостатов почём зря, но единственное, чего ей удавалось добиться — относительно лёгкой смерти. Холодный металл меча, ножа, наконечника копья или стрелы, пробивавший мышцы и ломавший кости, ощущался так явственно, что она подхватывалась с криком. Кому понравится умирать почти что взаправду? Но пробуждение не приносило облегчения.

Давящее ощущение приближающейся опасности тоже было очень знакомо. По той, прошлой жизни. Она ведь звонила родителям в тот злосчастный день, упрашивала переехать к ней. Папа не соглашался, а мама обещала подумать... По слухам, Ли Ванчжун собрал несколько десятков тысяч воинов, которые устроили эпический погром на северных границах империи и даже уничтожили население Ючжоу — будущего Пекина. Посланное императрицей войско во главе с её родственником было не менее эпически разбито, кидани хозяйничали в северных провинциях, как хотели. Уцелевшие ханьцы, бежавшие на юг, рассказывали страшные вещи. Казалось бы, вот он, успех. Но вдруг двое союзников уходят от явного победителя. Почему? Вероятно, поработал хан Елюй, решивший придерживаться нейтралитета и не прогадавший. А значит, новость о невиданном оружии получила распространение, уж неизвестно, в каком конкретно контексте. А значит, метрополия — то есть коренная Поднебесная — вот-вот обзаведётся настоящей артиллерией и прочими пороховыми сюрпризами. Скорее всего в небольших количествах, но для того, чтобы выиграть одно решающее сражение, ханьцам хватит. Неизвестно также, что навоображал Ванчжун, получив эту новость. Он ведь понятия не имел о конкретике, а Елюй мог не пожалеть красок, чтобы расписать невиданную мощь нового оружия. Но на месте полководца-мятежника любой степняцкий вождь принял бы одно из двух решений: либо свернуть проект и уйти подальше в степь, либо попытаться обзавестись таким же оружием.

Второй вариант, изложенный сотником в тревожной записке, принесенной солдатом, семью Ли ни разу не обрадовал. Ибо означал, что мятежное войско может нагрянуть сюда, едва Ванчжун почувствует, что его дела совсем плохи.

А когда следующий гонец принёс весть о смерти самозванного хагана Цзиньчжуна — уж его-то курултай точно не выбирал — стало понятно, что мятежного Ванчжуна ждать недолго. Тем более, что от него ушёл ещё один хан, а новое войско императрицы придало мятежникам хорошее ускорение. По слухам, ханьцы применили-таки пушки. Ванчжун едва смог увести четверть своих отрядов. Кого он обвинит в этом поражении? Разумеется, того нехорошего человека, который придумал для императрицы такие подарки. А раз при таком раскладе собрать новую киданьскую армию уже не получится — ханы смекнули, за кем сила, и рисковать больше не станут — и будущего у него уже нет, Ванчжун вполне может попытаться отомстить. Вряд ли ханьцы трубили на всех углах имя Цзян Яовэня, с лёгкой руки которого армия хуанди получила пороховое оружие, но хан Елюй в своих письмах такую подробность скрывать не стал. А сам при этом сообщил сыну, что на днях присоединится к нему под стенами Бейши. Интересный расклад получается, правда? Может, в нём и крылся какой-то стратегический замысел, но Яне это не нравилось совершенно.

Судя по всему, сотнику этот расклад тоже был не по душе. Когда старый хан явился со своим кошем, и количество юрт у стен городка перевалило за четыре десятка, он без лишнего шума усилил караулы, и самолично их проверял, иной раз даже ночью, когда запирали ворота. Что не мешало ему со всеми почестями принимать и хана, и его сына. И эта тактика сработала: дважды караулы на стенах поднимали тревогу, заметив лазутчиков. Первый раз те резво оставили попытку форсировать стену и, вспрыгнув на лошадей, умчались в степь. Во второй караульным удалось подстрелить одного, но до допроса он не дожил, истёк кровью. Кидани Елюя по узорам на его одежде определили племенную принадлежность покойного: он оказался вовсе даже не киданем, а маньчжуром-мохэ. Притом не самого простого рода. Караульные припомнили, что обнаруженные лазутчики, убегая, перекрикивались по-маньчжурски. Что сюда занесло представителя этого племени, обитавшего немного севернее завоёванных Поднебесной корейских царств Пэкче и Когурё, неизвестно. Но догадки у сотника были, и они не понравились ему настолько сильно, что пришлось срочно созывать военный совет.

— Ванчжун сговорился с мохэ, — авторитетно заявил пожилой хан Елюй, приглашённый на этот совет в качестве союзника. — Те никогда не нанимаются в чужое войско в одиночку, только родами. Раз свои от клятвопреступника уходят, он обратился к старым врагам. А те и рады всем насолить. Но Ванчжун — надменный и недальновидный человек. Как только мохэ попадут под удар вашей армии, они не задумываясь выкупят почётный мир его головой. Об этом он не подумал.

— Мог ли он заключить союз с мохэ не ради разгрома армии хуанди, а ради одного набега? — сотник мятежника лично не знал, и потому предпочёл спросить у того, кто был знаком с Ванчжуном.

— Мог, — подтвердил хан. — Ты говоришь о Бейши. М-да... Всё складывается. То, чего ты опасаешься, непременно случится: раз появились лазутчики Ванчжуна, значит, его тумен уже недалеко. Мои воины будут сражаться плечом к плечу с твоими, сын гуна, ибо я верен клятве, данной хаганам табгачей. Вели землепашцам хань вместе с их припасами укрыться за стенами.

— Я пошлю гонца в Тайюань.

— Гонец не доедет. Ни твой, ни мой. Ванчжун уже осаждал и брал ханьские города, он знает, что нужно делать в первую очередь.

— Значит, и тебе, хан, придётся укрыться за стенами, — произнёс сотник, мрачнея. — Велишь своим людям сворачивать юрты.

— Хватит ли места? Бейши ещё не город, а крепость. А у нас ещё и стада.

— За мастерскими есть большой пустырь. Твой кош может расположиться там. Крестьян и рабочих я размещу на рыночной площади, там сделают для них укрытия.

О том, что все мужчины крепости, достигшие двадцати лет, теперь подлежали тотальной мобилизации, сотник не сказал. Зачем говорить об очевидном? Также он умолчал и о том, что многие степнячки наверняка возьмутся за луки и встанут на стены рядом с мужьями и братьями. Если бы речь шла о вражде между киданьскими племенами, женщины спокойно препоручили бы разборки мужчинам и сидели бы в юртах. Но мохэ к разряду своих никак не относились, а кидань, пошедший с ними против других киданей, заслуживал кары. Тут поднимется всё племя. Сотнику оставалось организовать оборону таким образом, чтобы отряды киданей и ханьцев как минимум не мешали друг другу.

А дома он имел конфиденциальную беседу с теми двумя засекреченными чиновниками, которые всё это время совершенствовали орудийную батарею. О чём конкретно они говорили, осталось тайной, но караул у порохового склада, созданного в одной из башен, немедленно был утроен.

Два дня спустя к стенам Бейши подъехал одинокий всадник. Измученный, с кое-как перетянутыми тряпками ранами, едва держащийся в седле молодой уйгур, оказавшийся охранником торгового каравана. Единственным выжившим из всех.

Ли Ванчжун действительно знал, что нужно делать перед осадой города. Или городка.

— Он пришёл за пушками, — мрачно сказала Яна.

Бейши закрыл ворота, когда крестьяне из выселок, напуганные новостями, собрали нехитрые пожитки и ушли под защиту стен. Они лишь жалели домики-фанзы, ведь если степняки их сожгут, то зимовать придётся в лучшем случае в казармах. Но крестьяне хотя бы своё зерно с собой из домов вынесли. Ремесленники имели огородики, кое-кто держал коз, куры были у всех, но в основном хозяйки покупали продукты — хоть ту же муку или зерно — на рынке. Теперь распределение зерна из запасов крепости было строго лимитировано, сотник отдал на этот счёт должные распоряжения. Вообще он толковый командир. Довольно быстро пресёк панику среди гражданских, возникшую было в Бейши после того, как подстрелили лазутчика, а гарнизон подняли по тревоге. Быстренько подпряг мужское население городка тянуть армейскую лямку. Времени на подготовку оставалось немного, но начальная военная подготовка в империи Тан вообще входила в тот минимум, которому полагалось обучать мальчиков любого сословия. Владению оружием обучали даже рабов и зависимых должников. При этом становилось малопонятным, каким образом армия Поднебесной временами терпела фантастические по тупости поражения. Снова вспоминалась гниющая с головы рыба. Но в Бейши с этим как раз был полный порядок.

Тем не менее, давящее ощущение приближающейся опасности, ранее терзавшее одну Яну, охватило почти всё мирное население городка. Беспокоились даже кидани Елюя, кое-как разместившиеся на пустыре, предназначавшемся на будущий год под застройку. Естественно, вместе со взрослыми переживали и дети. Ваня поделился новостью, услышанной от своего нового друга — Мэргэна: мол, хан Елюй принял окончательное решение уйти за стены после того, как у него в юрте побывал тайный посланец от Ванчжуна, и того посланца вытолкали взашей. Вот и думай, к добру это, или к худу. Но в одном супруги Ли были уверены теперь абсолютно.

— Он идёт за пушками.

— За пушками, и за теми, кто способен делать порох и заряды, за теми, кто может с пушками управиться, — уточнил Юншань.

Детей уложили спать, молчаливый Фэнь лёг у порога с мечом под рукой, а его матушка перенесла свой тюфяк в комнату мелкоты. Супруги же заперлись в спальне, но сон не шёл к ним.

— Мятежник думает, что это наш сотник, — вздохнула Яна. — И при нём те два чиновника. Вот кто сейчас знает о пушках намного больше меня. Нас же, если он возьмёт Бейши, просто зарежут.

Она сказала это так спокойно, что Юншань удивился.

— Уже вторая ночь, как тебя не посещает тот кошмар, — произнёс он, положив ладонь на уже наметившийся живот жены. — Ты больше не боишься?

— Страх имеет смысл, когда есть шанс избежать опасности, — усмехнулась супруга. — Сейчас бояться бессмысленно... Вот за малышню боюсь. Умирать, конечно же, тоже не хочется, особенно сейчас. Но когда есть возможность отбиться, нужен вовсе не страх.

— Да. Теперь нужно мужество. Но ты...

— Что — я, любимый?

— От тебя этого никто не требует.

— Никто, кроме моей совести.

— Ты не должна...

— Должна, любимый. Тебе, детям, нашим соседям, сотнику... Я всем вам задолжала целую жизнь. Теперь приходит время отдать хотя бы часть этого долга.

— Ты не должна дразнить смерть, когда это не обязательно, — Юншань всё же закончил прерванную фразу. — Сначала подумай о том, кто тебе сам задолжал жизнь, — и он снова коснулся её живота. — А потом разберёмся насчёт твоих долгов. Один из которых, кстати — беречь детей.

— Я могу не только кашу варить.

— Знаю. Но пока положение не настолько безнадёжно, чтобы ты вставала в строй, — супруг усмехнулся. Надо полагать, пошутил. — Спи, жёнушка. Может, это последняя спокойная ночь... перед осадой.

Юншаню и раньше нравилось думать, что его жена не такая, как все ханьские женщины, хотя он крайне редко это показывал дома и почти никогда — за порогом оного. Но сейчас был как раз тот случай, когда не грех немножко погордиться, что не ошибся в выборе. Только сегодня он наслушался от кузнецов, как их жёны и дочери, заслышавшие о приближении мятежников, от страха потеряли всякую волю к жизни. Нет, если вдруг случится большая беда, и воины Ванчжуна ворвутся в городок, они попытаются разбежаться, спрятаться или закрыть собой детей. Но — в последний момент. А до того будут сидеть по домам в оцепенении и молиться предкам. Его жена никогда так не сделает. Она уже проела плешь сотнику, умоляя приставить её хоть к какому-нибудь полезному делу, и тот поначалу рявкнул на неё: мол, побереги голову, женщина, иди домой. Но настырная Янь заявила, что для женщины её рода сидеть дома во время большой беды и быть обузой — величайший позор. Да, она не сможет сейчас встать к наковальне, но может хотя бы варить кашу для солдат. Если понадобится, всех кузнечих приведёт и заставит помогать хотя бы в этом, освободив мужчин-поваров. Сотник пообещал подумать над этим вопросом. Однако какова женщина! Ни одной её соседке такого и в голову бы не пришло: женщины хань испокон веку не должны были видеть дальше своей улицы, а их интересы и вовсе ограничивались забором вокруг дома. Редкие исключения лишь подтверждали правило. Но его жена — не хань.

Его жена — не говорящая вещь, а человек. Согласно древним установлениям, это должно было его возмущать. Почему-то не получалось.

Супруга давно спала, прижавшись по обыкновению к его боку, а к мастеру Ли сон никак не шёл. Думалось о предстоящем им всем испытании. Жизнь — куда более суровый учитель, чем люди. И ценой за проваленный экзамен будет не позор, а смерть. А у него семья, и он отвечает за неё перед Небом и предками... Янь что-то говорила о своём долге. Но его долг — долг мужчины — куда тяжелее.

Ночь была тревожной, и не только из-за доносящихся извне звуков — отдалённой переклички часовых, негромкого ржания степняцких лошадей у коновязи, топота патруля, время от времени проходившего по улице. Тревога растворилась в холодном воздухе поздней степной осени, передавалась от человека к человеку, как болезнь, лишала сна. Хорошо жене с её странной западной философией: мол, раз теперь нет неопределённости, то и страх ни к чему. Посапывает себе тихонечко, десятый сон видит. А он боится. Не за себя боится, уже хорошо, но любой страх лишает рассудка. Сейчас каждый шорох за узким окном кажется шагами подкрадывающегося врага...

Шорох?

Окна в их доме были сделаны узкими исходя из местного климата. Обычная деревянная рамка с узором из тонких перекладинок, на которую была натянута плотная бумага. Такое окно очень плохо гасило звуки, неважно держало тепло, а в дождь или в ветреную погоду приходилось закрывать его ставней. Но его ширины было достаточно, чтобы, скажем, смог влезть не слишком толстый человек. Одним словом, неподходящее, ненадёжное окно. Сейчас оттуда слышался шорох, которого там просто не должно было быть. Котёныш Мао, быстро выросший в наглого упитанного кота, предпочитал общество детей, здесь ему было просто нечего делать. Мышей он быстро из дома повывел. Малыши спят, а слуги ночью за порог не сунутся... Грабители? Весь Бейши знает, что мастер Ли и сам не бедный, и жену с приданым взял. Тут есть чем поживиться. Но ведь не сейчас, когда гарнизон настороже, в любого подозрительного типа без разговоров пускают стрелу, а потом уже разбираются, кто таков. Время грабителей наступает, когда вражеское войско штурмует стены крепости, не раньше... Тогда — кто?

Прислушавшись, мастер различил шаги... а затем на окне показалась едва различимая тень, подсвеченная ущербной луной. Чья-то рука пару раз коснулась бумаги, нащупывая, где планочки.

Так. На шуточки это совсем не похоже.

Юншань осторожно толкнул жену.

— Тихо, — шепнул он ей прямо в ухо. — К нам лезут.

Хорошо, когда жена умная: никаких лишних вопросов. Вздрогнула, но сразу же молча кивнула и потянулась за висящим на стене кинжалом. Тем самым, булатным, откованным для испытания на мастерство.

Сам он едва успел коснуться рукояти одного из двух мечей, висевших на той же стене, как рама звонко треснула под ударом извне. На миг в окне показались звёзды, пахнуло острым холодом, а затем весь проём заслонила фигура человека, пытающегося быстро влезть в комнату. В спальне стало совсем темно. Теперь таиться было нечего: Юншань вскочил так быстро, как мог, мысленно проклиная свою хромоту и плохо гнущееся колено, и сорвал с крючка меч-дао. Ножны с грохотом отлетели под столик. Свистнул клинок. Незваный гость, уже почти влезший в комнату, отхватив мечом по ноге, истошно заорал и повалился на пол. Следующий удар пришёлся на правое предплечье: нож, поблёскивавший у него в руке, с точки зрения хозяина дома, был явно лишней деталью... Жена... Где жена?!!

Молодец. Не стала геройствовать, а, сорвав со стены кинжал в ножнах, забилась в промежуток между лежанкой и сундуком. Если бы второй "гость" сунулся... А, нет, не рискнул, бросился к забору. За ним, громко призывая караул, во двор выбежал Фэнь с мечом наголо. Юншань не стал ждать, чем там кончится дело. Тут с первым-то визитёром ещё не всё прояснилось.

— Янь, зажги светильник! — велел он.

Супруга выбралась из своего укрытия и, чиркнув кресалом, затеплила масляный огонёк.

Незваный гость уже не орал. Во-первых, первая, самая хлёсткая боль уже прошла, тело кое-как притерпелось. А во-вторых, с остриём меча у горла не очень-то поорёшь. Умирать не хочется никому, даже киданьскому воину.

Крики и топот, доносившиеся с улицы, подсказывали, что времени на приватный допрос оставалось совсем немного.

— Кто ты такой, и зачем полез в мой дом? — Юншань не стал его терять. — Отвечай.

— Мы с братом из аймака Гуйчэнчжоу, — кидань, хоть и подраненный, не скрывал своего презрения к какому-то там ханьцу. — Нам было велено убить твою жену. Больше я ничего не скажу.

— Сотнику скажешь, — сказал Юншань, мрачнея.

— Не только ему, — неожиданно холодным голосом проговорила супруга.

Один взгляд в её сторону — и мастер не узнал свою жену. Любящая женщина скрылась под пугающей ледяной маской отрешённости и ...надменного превосходства. Где-то он уже видел эту маску... Янь подняла с пола оброненный киданем нож и открыла ставенку светильника.

— Я уверена, воин достаточно разумен, чтобы понять безнадёжность попытки промолчать, — супруга поднесла кончик ножа к язычку пламени. — Он нам расскажет, и кто его послал, и почему убить требовалось именно меня. Воин ведь не желает остаться сперва без одного глаза, затем без другого, а потом и без... иных частей тела? Кому он такой будет нужен, верно?

По мере того, как накалялся кончик ножа, кидань становился изжелта-бледным, покрывался испариной и пытался вжаться в циновку, устилавшую земляной пол — меч Юншаня не оставлял шансов вскочить и сделать попытку сбежать через окно, невзирая даже на раны. А когда женщина встала на одно колено и поднесла раскалённый нож к его лицу, по комнате пополз подозрительный запашок.

— Фу, — фыркнул Юншань, презрительно морщась при виде мокрого пятна на штанах незадачливого убийцы. — Он обоссался.

— Только-то? — ледяным тоном проговорила жена. — Ничего, дорогой. Воин понимает, что это только начало. Дальше будет хуже, и намного.

— Дорога! — выкрикнул степняк, пытаясь решить неразрешимую задачу — как убраться подальше от женщины с таким жутким лицом, с очень хорошо знакомым ему выражением, и одновременно не напороться горлом на меч её мужа. — Я был там, когда ты убила ...гостя нашего хана!

— Продолжай, воин, — Янь снова принялась калить нож на коптящем масляном огоньке. — Я тебя внимательно слушаю.

— Он ещё тогда велел тебя убить, неважно, отдашь ты ему вещь, за которой он пришёл, или нет. И всех в обозе тоже, — выдал кидань, переводя испуганный взгляд с каменного лица женщины на собственный нож в её руке. — Хан не смел ослушаться. И мы не смели. Он был колдун. Очень сильный. Мы видели, что он делал с теми, кто противился его воле... После смерти хана мы ушли под руку его двоюродного брата.

— Ванчжуна, — Янь не спрашивала — утверждала.

— Да, — подтвердил кидань.

— И вы так боялись гостя вашего покойного хана, что готовы были исполнить его приказ даже сейчас? Или этот приказ прозвучал снова?

— Гость хана говорил, что ты ведьма, которая хочет погубить народ киданей. Хан Ванчжун сказал то же самое.

— Давно он это сказал?

— После того, как ханьцы напустили на наше войско огненных демонов. Он сказал, что заклинание для их подчинения дала ханьцам ты.

— Спасибо за откровенность, воин, — женщина растянула губы в искусственной улыбке. — Надеюсь, господину сотнику ты всё это повторишь уже без принуждения. В противном случае...

Шум и гам за окном, на некоторое время отодвинувшиеся в сторону пустыря, снова усилились. Заметались языки пламени от факелов патруля, звякало железо, звучали тяжёлые шаги солдат. В окне показался силуэт воина в ханьском шлеме.

— Эй, все целы? — окликнул солдат, и мастер Ли узнал по голосу десятника Вэя.

— Не совсем, — отозвался он. — Прошу вас, господин десятник, заберите пленного, пока он нам весь пол кровью не залил.

— А, так тут живой лазутчик! — обрадовался Вэй. — Второго-то мы пристрелили... Эй! Пленного в башню!

Двое солдат, которых впустили через дверь, подхватили шипящего от боли киданя под руки и поволокли на улицу.

— Уфф... — жена с облегчённым вздохом села на лежанку. — Я боялась, что не получится.

— А я уж, было, подумал, что ты и вправду собралась выжечь ему глаза, — усмехнулся Юншань, тоже не скрывая облегчения. Ногой вытолкнул ножны из-под низкого столика, на котором стояли бронзовое зеркальце, шкатулка с косметикой и выкованная женой стальная роза на простенькой деревянной подставке. — Оденься. Холодно.

— Да, любимый, — супруга потянулась за домашним платьем. — Раньше я бы точно не смогла пытать человека. Сейчас — не знаю... Честное слово, не знаю.

И добавила что-то на родном языке. Вероятно, опять высказывание кого-то из мудрецов её мира.

— Жестокий век, жестокие сердца... — не только муж, но и она сама была не рада внезапно проявившейся новой грани своей личности. Яна накинула домашнее платье, запахнулась, опоясалась и протянула Юншаню, устраивавшему меч обратно на крючок, его собственные штаны с верхней рубашкой. — И ты оденься, любимый. Спать нам сегодня уже не придётся.

А потом они вдвоём с Гу Инь ползали на коленях по плотно утрамбованному земляному полу, отскребая кровь и мочу, что просочились сквозь камышовую циновку. Саму циновку, ясное дело, придётся выбросить. Ваня хотел было унести её на двор, но Юншань велел перепуганным такой внезапной побудкой детям и носа за порог не казать. Циновку вынес и сжёг Фэнь, который затем взялся за починку окна... У Яны не было ни малейших сомнений, что после допроса пленного сотник пошлёт за ней. Ну, и за Юншанем, естественно. И учинит им не менее пристрастный допрос, хотя историю с "чёрным человеком" он и так знал. Причём не столько на предмет выдоить новые знания, сколько отредактировать её легенду для подачи тем двум чиновникам. Насчёт молчания киданя она не обольщалась, этот недоделанный ниндзя был в достаточной степени деморализован её мнимой сопричастностью к неведомой банде "чёрных". Степняк небось навоображал невесть чего, и совершенно не был рад, что его втянули в разборки столь запредельно жестоких существ. Это чем же "гость хана" смог так запугать киданей, не щадивших в набегах даже грудных младенцев? Яна полагала, что вряд ли это узнает.

Не прошло и двух часов, как за ними явился десятник Вэй с солдатами.

— Господин сотник велел взять ваш дом под охрану, почтенный мастер, — вежливо, но с настороженной ноткой сказал он Юншаню. — А вам и вашей жене велит немедля явиться для беседы. Какие-то важные вести, касающиеся вас лично.

Судя по всему, десятник недоумевал: какие такие важные вести могли касаться личности старшины оружейников? Но в армии хуанди не было принято обсуждать приказы начальства. Он и не обсуждал, а выполнял, резонно полагая, что это не его ума дело. Однако своё мнение никто ему иметь не запрещал.

На переодевание в праздничное платье времени ей никто не дал, пришлось идти как есть, в повседневном.

Сотника, впрочем, это не смутило: он сам был в доспехах, причём не парадных. Разве что шлем снял. Присутствие встревоженных Елюев, отца и сына, было понятным: на сей раз диверсантом оказался их соплеменник, пусть и другого рода. Поскольку тревоги на стенах не поднимали, а караулы были усилены и смотрели в оба, сотник Цзян резонно предположил, что "недоделанные ниндзя" могли затесаться среди союзных киданей. Сейчас подчинённые Елюя совместно с десятником, отвечавшим за расследования, наверняка прорабатывали эту версию, пока хан с сыном гостили у сотника... и не могли повлиять на ход следствия. Но Яну смутила расписанная красивым пейзажем ширма. За ней явно кто-то был. Кто-то, кого гостям сотника видеть было не обязательно... Супруги Ли отвесили почтительный поклон, после чего чинно уселись на указанное сотником место.

— Вот люди, на которых подняли руку те двое, — проговорил тот, обращаясь к знатным степнякам. Судя по красным глазам и осунувшемуся лицу, выспаться как следует сотнику уже давно не удавалось. — Это старшина оружейников мастер Ли Юншань и его жена. Как видите, никакая она не ведьма, а вполне законопослушная женщина, супруга почтенного мастера. Она родом с самого западного пограничья каганата Ашина. Родич Ванчжуна более полугода назад стал жертвой собственной недальновидности, позволив неизвестному чужеземцу сделать себя орудием личной мести семье этой госпожи. А сам Ванчжун, проявив ещё большую недальновидность, спустя полгода вдруг решил, что это его тоже касается. Заодно он очернил вас обоих в моих глазах, что является куда более серьёзным проступком.

— К нам присоединялись люди из других родов, это так, — степенно проговорил хан Елюй. — Родичи по женской линии и юноши из дальних кошей. Прости, сын гуна. Это моя вина, что я не придал значения тому, из каких именно аймаков они приходили в последнее время.

Отец и сын виновато склонили головы.

— Я вам верю, — кивнул сотник. — Но мои воины теперь с недоверием будут относиться к твоим. Как нам решить эту проблему? Я могу приказать им ходить в совместные караулы, как и прежде, но не могу приказать оставить подозрения.

— Пусть то, что говорилось в этой комнате, не выйдет за её пределы, сын гуна, — предложил хан. — Солдатам и моим воинам можно сказать, что почтенный мастер и его супруга случайно заметили лазутчиков, и потому те на них напали.

— Сначала послушаем, что скажет десятник-дознаватель, — сотник хлопнул ладонью себе по колену. — Но пока его здесь нет, давайте в самом деле решать, как нам всем поступить. Замысел Ванчжуна прост: рассорить нас, вынудить поднять мечи друг на друга. Разрушение замысла врага — один из путей к победе над ним. Потому никакой вражды я не допущу. Любой ценой. А уж каким методом я этого добьюсь... Ну, вот, кажется, дознаватель возвращается. Послушаем его. Пусть и почтенный мастер с супругой послушают, их это тоже касается.

Штатным дознавателем в крепости был десятник Тао — невысокий, невзрачный, щуплый с виду ханец лет тридцати. Но внешность обманчива. Те, кто лицезрел его гоняющим солдат по несколько часов на тренировочных поединках — притом без видимых признаков усталости — с этим выводом согласятся. А ещё он был крайне немногословен, очень умён, хранил в своей памяти досье чуть ли не на каждого обитателя Бейши, и был фанатично предан императрице-буддистке. Ибо являлся столь же фанатичным последователем Будды, и не скрывал, что однажды, исполнив свой долг перед хуанди, уйдёт в монастырь. Поскольку сотник сидел на лавке, Тао встал на одно колено и по-воински склонился — левая ладонь поверх правого кулака перед лицом.

— Господин, — негромко сказал он. — Они пришли в семью родной тётки пол-луны назад. Сказали, что отложились от Ванчжуна.

— Что семья? — коротко спросил сотник.

— Они подавлены, господин. На их головы пал позор.

— Другие семьи проверил?

— Пришедшие в род Елюя выходили к нам сами и называли свои имена. Все, кроме одного. Это третий брат. Он пытался бежать. Когда его схватили люди хана Елюя и повели ко мне, откусил себе язык и истёк кровью.

Сотник Цзян многозначительно переглянулся с помрачневшим ханом. То, что Ванчжун пришлёт к Елюю своих диверсантов под видом дезертиров, это и козе было понятно. Потому и была усилена охрана стратегически важных объектов крепости. Но то, что их целью станет семья неприметного мастерового... Сотник сделал всё возможное, чтобы имя много знающей чужеземки оставалось в безвестности. Как выяснилось, возможного оказалось недостаточно. Сам он проболтаться не мог, ибо больше не пил. Те чиновники попросту не знали о женщине. Елюй-младший — тоже. Семья Ли разумно помалкивала. Значит, информацию о жене мастера Ванчжун мог получить лишь из того же источника, что и его покойный родственник, организовавший нападение на обоз. Собственно, допрос пленного подтверждал именно эту версию. А вот весьма болезненное самоубийство третьего лазутчика показывало, что Ванчжун знает гораздо больше, и своими знаниями делиться ни с кем посторонним не собирается. И что он, а с ним и его люди, кого-то очень сильно боится, а это степнякам совсем не свойственно.

— Десятник, останься. Чуть позже я отдам тебе распоряжения... А тебе, хан, придётся ещё раз проверить пришлых и их родню, — произнёс сотник, старательно выверяя каждое слово. — Заставь их принести клятву согласно обычаям, и напомни, какая судьба ждёт всех клятвопреступников. Простые родовичи, насколько я знаю, соблюдают обычаи свято. Твоя вина заключается лишь в недосмотре.

— Мой недосмотр едва не привёл к беде, сын гуна, — сказал старый Елюй. — Отныне нет мне прощения. Я могу лишь частично загладить свою вину, устранив недоверие между нами. Мой сын Лугэ может остаться гостем в твоём доме, пока наши юрты стоят внутри стен Бейши.

— Я не стану оскорблять тебя, хан, держа твоего сына в заложниках, — вежливо отказался сотник. — Столь доблестному воину найдётся достойное место в предстоящем бою. Но прежде, чем идти в бой, хотелось бы точно знать, кто наш противник.

— Ты полагаешь, это не Ванчжун? — поинтересовался хан.

— Я полагаю, это не только Ванчжун. Возможно, больше знает присутствующая здесь дама, — сотник вперил в Яну холодный взгляд. — По свидетельству очевидцев, убитый ею чужеземец перед тем говорил с ней на одном языке. Должны ли мы все думать, что и тот чужеземец, и госпожа принадлежат к одному народу... или сообществу?

Яна вздрогнула. Вот, как говорится, не было печали...

— Нет, господин, — с поклоном ответила она. — Эти люди... они... злейшие враги моего народа. Собственно, больше ничего я о них не знаю, и не представляю, почему они взялись преследовать именно мою семью. Может, отец что-то знал, но его убили.

"Подлый приём — кивать на убитого отца, — подумала Яна, злясь на саму себя. — Но как ещё с вами говорить? Скажешь правду — или не поверите, или закроете в башне и начнёте выцеживать информацию. А ещё — сотник должен понять, что при посторонних я точно ничего не скажу".

Сотник, судя по всему, это понял.

— Я должен был догадаться, что напуганная дама, убежавшая на другой конец обитаемого мира, чтобы спасти жизнь ребёнка — плохой источник подробных сведений о её врагах, — холодно усмехнулся он. — Что ж, будем исходить из того, что Ванчжун действует не самостоятельно. Теперь прошу простить меня, но я должен заняться неотложными делами.

Отец и сын Елюи, довольные, что сравнительно легко отделались — а подставили их нешуточно — распрощались и покинули комнату. То же самое собрались сделать супруги Ли, но сотник сделал незаметный знак Тао, а тот ненавязчиво положил руку на плечо Юншаня.

— Господин велит вам остаться, мастер.

"Вот так, — Яна чувствовала себя на редкость неуютно. — Интересно, гость за ширмой покажется, или так и будем беседовать в его невидимом присутствии?"

Гость за ширмой показываться не торопился. А вот десятник Тао снова склонился перед сотником.

— Теперь говори, — приказал сотник. — Говори всё, что узнал.

— Пленный показал, что гость его прежнего хана был колдуном, — бесстрастно сказал Тао.

— Это так? — на сей раз сотник вопрошал уже Яну.

— Нет, господин, — она покачала головой и криво усмехнулась. — Какие они колдуны? Обыкновенные мошенники. Пользуются своими знаниями, чтобы дурачить киданей. А может, не только их.

— Вы убили одного из них, — сотник всё ещё сомневался. — Значит, либо вы тоже колдунья, либо он был обычным человеком... Вы говорите, их сила — знания? Могут ли они дать киданям тайну порохового оружия?

— Не дадут.

— Почему?

— Кидани не смогут ни произвести достаточно орудий, ни как следует управиться с ними, если получат готовые. Они до этого не доросли как народ. А вот использовать как приманку...

— Значит, они не желают, чтобы ваши знания попали к нам, — сделал вывод сотник. — Пушки они упустили, но теперь уж точно постараются, чтобы никакие другие знания больше не перешли к учёным империи.

— Скорее всего, господин.

— Тао, — сотник окликнул подчинённого.

— Да, господин, — отозвался тот.

— Тот, кто нам нужен, наверняка недалеко отходит от Ванчжуна.

— Я понял, господин. Живым или мёртвым?

— Как получится.

— Слушаюсь, господин. Разрешите идти?

— Иди.

"О! Так он у сотника не только по контрразведке, — удивилась Яна. — По слухам, профи. А с этим... ещё одним гостем... у сотника наверняка будет увлекательный разговор. Жаль, не получится поприсутствовать".

— Насчёт тех... притворных колдунов, — хмыкнул сотник, когда Тао удалился. — Вы точно ничего не хотите мне ещё сказать, госпожа Ли Янь? Ваш покойный батюшка вам точно ничего не рассказывал?

— Гораздо больше мог бы рассказать мой покойный дядюшка, — мрачно проговорила жещина. — Он был одним из них.

— Вы знали?

— Нет, господин. Позже догадалась.

— Когда именно?

— После встречи с тем... которого я молотом...

— Насколько они безжалостны?

— Абсолютно, господин. Мы для них не люди. Мы все, господин. И хань, и тоба, и кидани, и сяньби, и корейцы, и прочие народы. Себя они почитают живыми богами, коим дозволено абсолютно всё. Тогда как на самом деле они всего лишь ...отбросы.

— Вы уверены?

— Господин, я хорошо знала, кто таков мой дядюшка. Подобное тянется к подобному. Чтобы повелевать нормальными людьми, они отвергают любые обычаи и установления, а честь и совесть провозглашают вредными. Потому, господин, я не удивлена, что кидани боятся их до мокрых штанов. Такие способны на любую ложь, подлость и жестокость, если это потребно для достижения какой-то цели. Прошу вас, господин, предупредите десятника Тао. Он ещё никогда не имел дело с таким противником.

— Десятника я предупрежу, — проговорил сотник. — Почтенный мастер, вам придётся смириться с присутствием караула у вашего дома. И не отпускайте больше ваших детей гулять с приёмышем Елюя. Сам мальчишка вне подозрений, но мало ли... Захотят поиграть, пусть играют у вас дома, под присмотром.

— Само собой, господин, — почтительно ответил Юншань, потрясённый всем, что здесь услышал. — Если у них будет время для игр.

— Справедливо, мастер. Полагаю, времени у нас у всех уже почти не осталось. Ступайте.

Наконец посетители покинули комнату. Но сотник не спешил облегчённо переводить дыхание.

Из-за ширмы, едва слышно шурша туфлями по ковру, привезенному из города Ань (прим.: Ань — китайское название Бухары), вышел неприметный человек в одежде и головном уборе чиновника. В отличие от своих собратьев по сословию, этот человек был худощав, невысок, говорил как правило негромко, на людях показывался крайне редко и неохотно. Но полномочия у него были такие, что вряд ли он отчитывался перед Тайюанем. Сотник готов был поспорить, что корреспонденция, подписанная именем этого чиновника, шла гораздо дальше провинциального центра. А посему гостю крепости оказывалось всяческое почтение.

— Господин, — сотник поклонился.

— Вы исполнили мою просьбу как нельзя лучше, господин Цзян, — вежливо проговорил чиновник. — Я выслушал всех, внимательно следя за лицами. Хотите знать моё мнение?

— Это было бы весьма поучительно для меня, господин.

— Отец и сын Елюи наверняка не причастны к заговору Ванчжуна, — произнёс чиновник, усаживаясь на почётном месте по правую руку от сотника. — Хотя он гарантированно присылал своих людей и вполне мог договориться с кем-то из племенной знати. Они примкнули к нам не потому, что так уж соблюдают клятву верности, а потому, что им не нравится происходящее с народом киданей. Кто-то весьма жестокий и беспринципный, как выразилась дама, намерен подмять их под себя. А если судить по его действиям, у империи появился весьма неприятный враг... Не знаю, замешано ли здесь полноценное колдовство, или же действительно речь идёт об использовании этим врагом неких новых знаний, но работу в северном направлении, полагаю, нам стоит усилить.

— Для начала, господин, стоит отбиться от Ванчжуна, — помрачнел сотник. — Только в этом случае ваши отчёты попадут по назначению.

— Разумеется, — чиновник впервые за долгое время улыбнулся, демонстрируя ровные мелкие зубы человека, с детства питавшегося хорошей едой. — Потому все мои знания к вашим услугам... Кстати, эта дама, супруга старшины оружейников, как мне кажется, догадалась, что пространство за ширмой не пустовало. Вероятно, поэтому она не была до конца откровенна с вами.

— Никто и никогда не бывает до конца откровенен, господин. Это свойственно не только нам, но и людям запада.

— Вероятно, я неточно выразился, прошу прощения, — кивнул чиновник. — Я хотел сказать, что если дама желает помочь империи — своей новой родине — и доверяет вам более, чем другим, мы с коллегой вполне можем в той же степени довериться и вам.

— Благодарю, господин, — ответил сотник, тщательно скрывая довольную усмешку. Специалист в крепости — это неплохо. Но когда он начинает ходить за тобой по пятам и ловить каждое слово, сказанное в твоём присутствии, это неприятно. — Я оправдаю ваше доверие. Но сперва в самом деле стоит заняться более неотложными делами. Не сегодня, так завтра под стенами будет вражеское войско. Моя обязанность...

— Я знаю, господин сотник, я знаю, — снова кивнул чиновник. — И вполне полагаюсь на ваш воинский опыт. Однако прежде, чем идти на стены, я бы хотел, чтобы вы продумали способ спасти эту даму, если исход осады будет не в нашу пользу. Мы не можем потерять столь ценный источник знаний.

— Вывозить её опасно. Да она не поедет одна.

— Кто будет спрашивать жену ремесленника?

— Я.

— Вы настолько прониклись уважением к ней?

— Я попросту её немного изучил. Если погибнет её семья, она наложит на себя руки. Все старания будут напрасны.

— Вы говорили, она христианка. Христианская мораль осуждает самоубийство.

— Христианская мораль осуждает и убийство, а эта дама сражалась и убивала врагов. Господин, на свете очень мало высоких духом, которые свято следуют заветам своей веры. Но допустим, она не повесится, а сойдёт с ума от горя. С женщинами это бывает. Результат в любом случае будет одинаков. Посему наилучшим способом сохранить источник знаний я полагаю защищать крепость всеми нашими силами... пока не придёт подмога.

— Вы уверены в своих посланцах?

— Один из них — родом татаб. Он знает эту степь лучше всех киданей вместе взятых.

— Хорошо, что их несколько. Хоть один, но доберётся до цели... Что же до меня, то я готов к любому исходу.

"Я даже знаю, что ты закопал шкатулку со своими отчётами, — мысленно усмехнулся сотник. — Правда, не знаю, где, но это неважно. Каждый готовится по-своему".

— Всё же я бы попросил вас, господин Цзян, обеспечить безопасность этой дамы на время осады, — негромко произнёс чиновник. — Вы говорили, она просит приставить её к какому-нибудь полезному делу? Пусть лучше варит кашу, но всё время находится в безопасном месте и под присмотром ваших людей, чем в кузнечной слободе, поблизости от юрт наших гостей... Жаль, что вы лишь сейчас раскрыли ваш маленький секрет, господин Цзян, — чиновник добродушно усмехнулся. — Если бы вы сделали это раньше...

— Вам я доверял безоговорочно, господин. Но я не мог поручиться, что имя настоящего изобретателя порохового оружия не утечёт в степь из Чанъаня. Увы, моя предосторожность оказалась напрасной.

— Такого никто предвидеть не мог, это правда. И всё же... Впрочем, сожаления о несбывшемся — одно из самых бесплодных занятий в мире. Надлежит думать о будущем, а посему я вас покидаю. Каждый из нас будет заниматься своим делом ради общей пользы.

— Как тебе это удалось?

— Наблюдатель оставил завербованных агентов из местных. Одного среди киданей, второго — среди приближённых императрицы. У обоих остались долговечные коммуникаторы с автономным источником питания. Нам удалось отправить сообщения. Я не был уверен, дошли ли они, но судя по событиям в том временном потоке, дошли, и дело сдвинулось с мёртвой точки. Скоро ключ будет в руках одного из них.

— Что ж, бинго, приятель. К кому бы ни попала наша горе-путешественница, ключ в любом случае окажется у нас. Молодец. Продолжай. Докладывай мне о важных событиях в любое время суток.

— Слушаюсь, господин.

И без того пасмурный день был омрачён появлением на горизонте передовых отрядов мятежного Ли Ванчжуна.

В отличие от хана Елюя, его войско было именно войском, а не кошем с женщинами и детьми. Хотя в обозе они наверняка везли если не юрты, то как минимум походные шатры. Только воины. Притом, по обычаю, перенятому у ханьцев, разделенные на отряды со знамёнами.

— Точно — мохэ, — проговорил десятник Тао, разглядывая воинов врага. — Кидани таким красивым строем ещё не скоро начнут ходить.

— Тао, — окликнул его сотник.

— Да, господин.

— Ты подобрал надёжных людей?

— Мой десяток весь состоит из таких, господин.

— Они не пойдут с марша на штурм. Будут разбивать лагерь.

— Я понял, господин. Сколько у меня времени?

— Десяти дней тебе хватит?

— Хватит, господин.

Этому — хватит. Этот в прошлом году за десять дней размотал сложный клубок связей хагана Кугэ. В результате расследования, которое на основании этих данных проводили уже совсем другие люди, старый хаган внезапно умер, а в Пиньчжоу за решётку угодили несколько чиновников. Почему столь способного человека перевели на службу в это захолустье, сотник не знал. Точнее, знал официальную версию: "служебное упущение". Но эти слова и Тао совместимы так же, как огонь и лёд, а истину ведал лишь один человек — сам десятник.

О, а вот мохэ довольно быстро закончились, всего-то несколько сотен, и начались кидани. Эти почти не держали строя и шли без знамён, за исключением пары отрядов. Зато их было намного больше. Сколько? На взгляд сотника, не меньше десяти тысяч, и это ещё не все подошли.

— Мой человек вернулся на рассвете, господин, — сказал Тао. — Сказал, ещё вчера ночью от мятежника ушёл один из ханов, и Ванчжун не стал его преследовать.

"Значит, Ванчжун не может позволить себе отвлекаться на наказание непокорных. Это хорошо, — подумал сотник. — Это говорит о спешке, а спешка в свою очередь говорит о том, что по его следу уже идут. Или же его подгоняют..."

Сотник не исключал сочетания обоих вариантов, но истину и в этом случае вскоре прояснит опять-таки десятник Тао.

На стенах крепости всё было готово к встрече незваных гостей, однако он всё же проверил готовность ещё раз, самолично. И уже возвращался на прежнюю позицию, чтобы понаблюдать за войском Ванчжуна, как один из десятников закричал со стены.

— Господин! Они выслали переговорщиков!

Ну, вот, сейчас многое станет ясно.

Легко, как в полной надежд молодости, сотник взбежал наверх по выложенной кирпичом лестнице. Расстояние до противника было ещё слишком велико, потому арбалетчиков с их табельным оружием наизготовку видно не было. Позиции на стенах занимали по большей части лучники. Были две метательные машины, но слабенькие, старые. Штатные должны были привезти только следующей весной. И, судя по всему, Ванчжун это знал. Иначе его войско не остановилось бы в полутора стрелищах от стен, вне досягаемости не только лучников, но и метательных машин.

Интересно знать, какая сволочь дала ему расклад по вооружениям Бейши...

— Господин, — десятник Тао тут как тут. — Это сам Ли Ванчжун.

— Он полагает, что оказал нам честь? — фыркнул сотник, глядя на подъезжающих всадников под знаменем мятежника. — Ладно, послушаем, что он скажет.

Всадники остановились. Один из них, в богатых ханьских доспехах, едва заметно тронул пятками бока коня, и тот сделал несколько шагов вперёд.

— Я — Дахэ Ванчжун, ушань-хаган народа киданей, — сохранять степенную важность, надсаживая горло в крике, чтобы его услышало как можно больше народу, довольно сложно, и незваный гость явно испытывал затруднения в этом вопросе. — Я требую, чтобы для меня и моих людей открыли ворота этой крепости.

— Курултай со дня смерти Кугэ не собирался, — прокричал ему в ответ сотник. — Потому ни твой покойный родич Цзиньчжун, ни ты — не хаганы, а всего лишь самозванцы. Для таких ворота Бейши закрыты.

— Он провозгласил себя хаганом... — за его спиной тихонько хмыкнул Тао.

— Помолчи, — одёрнул его сотник.

— Виноват, господин...

— Ты честишь меня самозванцем, сотник Цзян Яовэнь, — тем временем продолжал мятежник, и, судя по его тону, при этом пытался улыбаться. А получались почему-то истерические нотки. — А между тем, сам не заслуживаешь чести. Не ты ли дал армии императрицы оружие, какого раньше не видел мир? Не ты ли унизил этим доблесть воинов, отдав победу слабодушным, которых я до того бил?

— Я слышу это от убийцы, не пощадившего в Ючжоу даже грудных младенцев? — сотник изобразил удивление. — Если таково твоё понятие о чести и доблести, то нам не о чем более говорить.

— Тогда я сломаю ворота твоей крепости, заберу огненные орудия и вырву у тебя их тайну. Народ киданей тоже имеет право быть великим! — выкрикнул Ванчжун.

— Да, имеет право! — ответил сотник. — Но чтобы стать великим, нужно быть достойным. Пока я не вижу перед собой никого достойного.

— Ты ещё позавидуешь судьбе Ючжоу, сотник Цзян Яовэнь, — озлился Ванчжун, и, развернув коня, припустил к становящемуся лагерем войску.

— Господин, его слова расходятся с тем, что говорил пленный лазутчик, — Тао приблизился и тихо доложил о своих наблюдениях.

— Я заметил, — сказал сотник. Ванчжун, видимо, только очень узкому кругу лиц сообщил о версии с "западной ведьмой", которая подарила императорским войскам "огненных демонов". В официальной версии, для общего пользования, место "западной ведьмы" занимал он сам. Впрочем, суть от этого не менялась. Значит, Ванчжун не будет требовать голову жены мастера Ли в обмен на снятие осады, а планирует попросту вырезать всех поголовно. Благо, опыт есть. Это не похоже на банальную месть. Это похоже... Правильно: на попытку устранить источник будущих нововведений в императорской армии.

Единственный шанс уцелеть — сражаться. Держаться до прихода помощи.

Когда единственный источник новостей — это "радио ОБС" — невольно заскучаешь по продвинутым информационным технологиям. "Одна Баба Сказала" ну о-о-очень достоверный источник. Прямо как телевидение, каким запомнила его Яна, за последние полтора года ещё той жизни включавшая "зомбоящик" от силы раза два. Или даже три. "Эх, сюда бы веб-камеры и хорошую оптоволоконную линию..."

Когда дозорные углядели войско, приближавшееся к Бейши, бабьё и мелочь быстренько разогнали по домам: нечего им путаться под ногами защитников. Потому новости приносили отчаянные подростки, на свой страх и риск подбиравшиеся поближе к стенам. Что услышали, а что не услышали, додумывали на обратном пути. Ясное дело, при таком посредничестве новости уже становились слухами, обросшими разнообразными небылицами. Но парни рассказывали их не улице, а своим матерям, что ещё больше усугубляло ситуацию и превращало услышанное в натуральное "ОБС". Выковыривать оттуда крупицы истины становилось сущим мучением, особенно при условии, что далеко не все тонкости ханьского языка постигнуты. Но суть Яна поняла очень быстро.

Что Ванчжун собирался повторить в Бейши уже проделанное в Ючжоу, это и к гадалке не ходи. Что озвучил именно официальную версию с именем изобретателя огнестрела, говорило о его уме... или об уме того, кто за ним стоит. Оставался лишь один вопрос, на который Яна не знала ответа: кто дал мятежнику точные координаты? Зачем натравил на безвестную крепостицу, если песенка Ванчжуна всё равно спета? Или потому именно его и натравил, что это битый козырь, и пора убирать его с дороги? А попутно прибрать и ещё одну помеху?

Яна, улучив момент, вынула из-под платья кулон... Неужели это из-за него? Может, надо было тайком выбросить его со стены, пусть бы подбирали?

Нет.

Не столько потому, что откуда-то из глубин сознания поднималось это "нет", сколько из элементарного расчёта. Пленный кидань, распевшийся соловьём в руках людей Тао, показал, что тот "человек в чёрном" велел вырезать всех обозников при любом исходе переговоров насчёт ключа. Просто потому, что могли что-то увидеть или понять. Просто потому, что могли... Простодушный кидань не понимал, что "чёрный" после того нашёл бы способ избавиться и от их отряда, уж "слить" их имперским властям было бы несложно. Так что пусть благодарит обозников, отправивших и страшного гостя, и хана к предкам. Но образчик мышления "гостей" Яна получила. Совершенно не факт, что, получив ключ, кидани Ванчжуна уйдут восвояси. Они ведь не знают, кто ещё был в курсе насчёт существования ключа, но могут предположить многое. Мол, мало ли кому дура-баба могла выболтать или похвалиться безделушкой. Яна языком не трепала, но и так, кроме неё, о ключе знали двое: Ваня и Юншань. Вот им-то точно, в случае падения крепости, пощады не будет.

Равно как и прочему населению. И даже елюевским киданям нечего рассчитывать на родство. Они обозначили сторону, которую приняли, и теперь разделят с этой стороной славную победу или смерть.

Или грудь в крестах, или голова в кустах...

Кстати, насчёт старого Елюя... Яне тогда показалось, или он и вправду знал нечто эдакое, чего не ведал его мятежный родич? Сотник говорил, что этот лис будет колебаться, пока не прояснится, чья берёт, и тогда примкнёт к сильнейшему. Елюя сюда на аркане никто не тащил. Значит... Значит, есть надежда.

Кулон снова исчез под платьем. Неважно, чем закончится эта осада, но всё равно пусть о нём знает поменьше народу. И без того головной боли хватает.

— Вань! Ты куда намылился? — она изловила сына за полу рубахи, когда он собрался тайком выскользнуть за дверь. Недооценивают детки остроту материнского слуха...

— Я посмотреть, и сразу назад, — начал клятвенно обещать мелкий. — Интересно же — настоящая осада, как в кино!

— Здесь не кино, и по голове прилетает по-настоящему. Забыл обоз и дорогу, где тебя щитом по темечку? — Яна сурово сдвинула брови.

— Ну, мне же не всегда будет нельзя, — насупился в ответ Иван. — Или и тогда будешь за рубашку хватать?

— Когда будет можно, тогда и пойдёшь, а пока сиди тут. Бери нож и нас, беззащитных, охраняй, если очень хочется быть взрослым.

— От кого вас тут охранять? — не унимался мелкий.

— И ночной визит ты тоже забыл, да?

Ваня уже собирался произнести целую речь в защиту своих намерений, но при упоминании о той ночи, кода их всех поднял шум и крики из спальни родителей, растерял весь задор. Молча ушёл в "детскую", разгороженную циновками на две половинки, и снял со стены нож. Первый нож, выкованный собственноручно, пусть и под мудрым руководством мастера Ли. Так же молча вернулся в "гостиную", сунул нож за пояс и, скрестив ноги, уселся напротив матери.

В приоткрытую дверку тут же всунулась головёнка Сяолан.

— Мамочка, нам страшно, — пискнула девочка. — Можно мы с тобой посидим?

— Ну, идите сюда, раз страшно, — слабо улыбнулась Яна.

— А ты расскажешь сказку? — сходу поинтересовался Ляншань, едва они уселись рядышком.

— Какую?

— Про старика, старуху и золотую рыбку.

— Слышали уже, — Сяолан махнула на братца рукой. — Лучше сказку про простолюдинку, которая стала женой принца.

— Девчонка, — фыркнул Ляншань. — Всё тебе про принцесс слушать.

— А тебе — про чудесных рыбок, которые три желания исполняют. Малявка.

— Тихо! — Яна оборвала их спор. — Уже не страшно вам, я погляжу, да?.. Вот послушайте лучше одну историю. Было то на далёком западе. Один город осадили враги. Но защитники города стояли насмерть, и вражеский полководец уже не надеялся взять город, когда к нему явился перебежчик. Тот сказал, что он и его друзья откроют ночью ворота, если им будет обещана доля от добычи. Полководец пообещал. Ночью предатели зарезали часовых, открыли ворота и впустили вражеское войско... Угадайте, как с ними расплатился вражеский полководец?

— Велел убить их вместе со всеми, как же ещё, — буркнул Ваня. — Кто предал своих, чужих предаст не глядя. Но и сам-то он хорош, слово ведь давал...

— Давал. Что те откроют ворота, если он пообещает долю добычи, — неожиданно по-взрослому рассудила Сяолан. — Он и пообещал. Но он не обещал, что те обязательно её получат и смогут унести. Так что они сами дураки.

— А что, и у нас такие могут завестись? — тихо спросил Ляншань. Шестилетка, мал ещё, чтобы верить в людскую несправедливость.

— Ещё как могут, — "страшным" голосом проговорила сестрица. — Отца и маму кто-то хотел убить. Может, и сейчас таятся, ждут ночи, чтобы побежать к этому... Ванчжуну.

— Может, эту историю Мэргэну рассказать? — предложил Ваня. — Вроде как сказку, но с намёком.

— Они и так там друг за дружкой в оба следят, — засомневалась Яна. — Но вообще-то... не только за елюевскими людьми следить нужно. И среди наших может сволочь завестись.

На самом деле Яна лукавила. Мысль, как бы приспособить рвение подростков, ещё не допущенных до воинского служения, но уже имеющих шило в сидячем месте, к более полезному занятию, чем распространение слухов, впервые мелькнула у неё, когда перехватила сына у двери. Её совесть корчилась в муках, криком крича, что нельзя посылать детей на такое опасное дело. А разум твердил, что если их на это дело не послать организованно, они сами пойдут искать приключений на то место, где воткнуто шило. И, что самое прискорбное, найдут. Она не верила, что многолюдный и хорошо укреплённый Ючжоу мятежник взял штурмом. Всё говорило об избитом, но реально работавшем во все времена сценарии с предателями, открывшими ворота. Ну, а молчание ненужных свидетелей Ванчжун обеспечил старым проверенным способом: зачем делиться добычей с предателями, когда можно утащить всё самому?

— Вы старшим скажите, чтобы отрядили самого хитрого к десятнику Тао, — проговорила она. — Ну, хоть Чжан Бина, старшего внука дедушки Чжана. Этот кого хочешь уболтает, язык без костей. Но если уж не уболтает, сами не суйтесь. А может, десятник вам другое дело найдёт, кто знает.

— Когда приходит беда, воинами в твоём народе становятся все, да, мамочка? — Сяолан заглянула ей в глаза — вообще-то нарушение общепринятого этикета, но в семье Ли не всё было как у всех. — Потому вы побеждали сильных врагов? А почему тогда ты убежала к нам?

— Потому что трудно победить самих себя... — откровенно сказала Яна. — Вот что, мелкие, сидим здесь и ждём настоящих новостей, а не слухов. Потом сотник распорядился, чтобы мы с соседками шли готовить для солдат. Как пришлёт за нами человека, так мы и должны идти.

— Ой, мамочка, а можно мне с тобой? — сразу же запищала Сяолан.

— Нельзя. У тебя и так будет очень важное задание, — Яна подняла палец к потолку. — Пока мы будем варить солдатам кашу, вы, девчонки, поможете бабушкам смотреть за малявками. Чтобы те не разбежались и не начали у воинов под ногами путаться. Ясно?

— Ясно...

Тонкая, почти взрослая усмешка Вани без всяких слов сказала ей очень многое. В том числе и то, о чём десятилетний парнишка вроде бы не должен догадаться. Всё верно. Если ему суждено дожить до собственных детей, он тоже не станет давить их мелочной опекой, а сделает всё, чтобы они сами учились брать на себя ответственность. А ведь поначалу ему было "интересно, как в кино". Хорошо, когда у детища мозги работают. Плохо, что не всегда в нужную сторону, но это уже вполне терпимые издержки.

Никто не штурмует крепость прямо с марша. Это правило, насколько знал сотник, выверено самой жизнью и соблюдается во всех странах, имеющих укреплённые города. Но что взять с киданей-отступников? Он не сомневался, что с Ванчжуном остались либо самые замаранные кровью, которым нечего было ждать прощения, либо самые глупые, всё ещё надеявшиеся на удачу, либо самые трусливые, не способные даже собраться с духом и покинуть обречённого. А то, что он обречён, знали все. И сам Ванчжун тоже. А поскольку им всё равно конец, то самое время повеселиться напоследок.

Кочевники, конечно же, не надеялись сходу ворваться в крепость, где их ждали и готовились к встрече. Потому и не спешились, а устроили "карусель" под стеной, где им не мешали мелкая речушка и загодя сожжённые крестьянские выселки. Над головами солдат засвистели стрелы. К сожалению, арбалеты не доставали до них, только луки. Потому лучники, даже прятавшиеся за зубцами стен и щитами, первыми понесли потери. Ханьские солдаты и кидани хана Елюя в долгу не остались, поэтому желавшие покуражиться над осаждёнными мятежники были вынуждены уйти подальше от стен, развлечение, обернувшееся пятком трупов сотоварищей, утрачивает привлекательность.

Степняцкие стрелы частью перелетали через стену, и с глухим стуком впивались в крыши домов, пугая прячущихся обывателей. Хорошо, что они не зажигательные. Плохо, что зажигательными мятежники рано или поздно воспользуются, слишком привлекательная идея. Сотник, правда, припас для осаждающих кое-какие сюрпризы, но нужно, чтобы те хотя бы лагерь разбили и разошлись по палаткам отдыхать с дороги. Вот тогда сюрпризы будут уместны. А пока...

Ванчжун знал, что в крепости есть пороховое оружие. Наверное, догадался, что такую ценную штуку пустят в ход только в самый ответственный момент. Он сделал бы ставку на измор, если бы имел время и ресурсы. С ресурсами у него как будто порядок, а вот с временем — не очень. Потому долгой осады и попыток выморить осаждённых голодом не будет. Впрочем, в Бейши было достаточно припасов, чтобы не только перезимовать в условиях осады, но и дожить до будущего урожая, пусть и на скудном пайке. Хватит всем. Елюи тоже не с пустыми руками пришли. Так что даже будь у Ванчжуна время, он бы сам подъел свои припасы намного раньше. Тем более, что в крепости своих коняшек, в случае нехватки сена, могут пустить на мясо, а ему, степняку, без лошадей никуда. Значит, мятежник сделал ставку на штурм, и откладывать его не собирается. Вот подтянутся последние отряды, воины отдохнут с дороги — и в бой.

Значит, самое позднее, дня через четыре, может, пять будет штурм. А этой ночью опять стоит ждать лазутчиков. Сотник был уверен, что в крепости ещё есть люди Ванчжуна, и тот просто обязан с ними как-то связаться. Вот бы выследить и подсылов, и гнилых людишек из своих... Но десятник Тао не сможет выполнять одновременно две задачи. Придётся выбирать, что важнее.

— Куда лезешь?

— Мне отсюда ничего не видно.

— Тоже хочешь стрелу в ногу получить, как Чжан Лянг?

— Не хочу.

— Вот и сиди. Успеешь ещё насмотреться.

— Так не интересно...

— Зато Лянгу сейчас так интересно — аж обревелся весь, как девчонка, пока мать ему рану перевязывала.

Мальчишки, заняв при первых признаках начавшегося боя стратегически выгодную позицию на крыше кузницы, хотели просто посмотреть. Обернулось это простреленной ногой одного из внуков старого мастера Чжана и грандиозным переполохом, поднявшимся в слободке после его воплей. Перепуганные кузнечихи, не глядя на опасность, тряпками загоняли своих чадушек по домам. Но вот перестрелка окончилась. Пришёл солдат с приказом господина сотника, чтобы женщины явились в кухню при казармах готовить ужин для гарнизона. Матери ушли, а от бабушек, сестёр и мелкоты, если есть сноровка и удача, сбежать несложно. Крыша кузницы снова была к их услугам, но самое интересное уже закончилось.

— Слезаем, — разочарованно протянул Ваня.

Поначалу отношения со сверстниками у него не складывались. Языковой барьер, незнание обычаев и экзотическая внешность сделали своё чёрное дело. Но постепенно барьер таял, обычаи постигались с лёгкостью, доступной лишь детям, а на внешность парнишки, которого сам мастер Ли усыновил, постепенно перестали обращать внимание. Кто-то даже припомнил народ каких-то усуней, по описаниям похожих на белобрысого мальца и его матушку: мол, когда-то жили такие рядом с хань, а потом ушли в Страну семи рек. Иными словами, Ваня всё-таки вписался в мальчишечью компанию. Кто-то принял его спокойно, кто-то без конца выспрашивал о "далёкой западной стране", а с кем-то и кулаками помахать пришлось, не без того. В лидеры Ваня не лез, но в последнее время Чжан Бин, старший брат раненного сегодня мальчика, признанный вожак компании, всё чаще соглашался со словами слишком рассудительного для своих лет маленького чужестранца. Подобные вещи мальчишечья ватага улавливает очень быстро, и тогда всё зависит от личностей вожака и новоявленного "серого кардинала". Чжан Бин не стал открыто покровительствовать белобрысому, просто пару раз похвалил его за разумные советы, а тот был слишком горд, чтобы лебезить перед кем-либо. Даже перед подростком на три года старше и вдвое сильнее. Бина на улице уважали, а значит, с некоторых пор мальчишки тоже стали прислушиваться к тому, что говорит белоголовый. Раз сказал: "Слезаем", — значит, на крыше больше делать нечего. Темнеет уже, пора по домам, а то опять получат оплеух от матерей.

Время сейчас тревожное, и старшие взялись проводить младших до их калиток, хоть и идти здесь было всего ничего. У Вани старшего брата не было, потому его провожали Бин и Ляо Хэ, сын тёти Чунпин.

— Начёт поглядывать вокруг, это ты дельно помыслил, — сказал Бин уже у самой калитки, когда Хэ спровадили домой. — Сам придумал?

— Мать надоумила, — честно признался Ваня.

— Дружку своему степному тоже скажешь?

— Надо бы. Пусть к своим присмотрится.

— Ладно, — Бин огляделся вокруг. На улице — никого, кроме них. — Сегодня в ночь мы, старшие, приглядывать будем. Раз уж сам десятник Тао дал добро, значит, дело нужное.

— Что ещё десятник Тао сказал, помнишь?

— Чтоб сами не встревали, а только смотрели, слушали, запоминали и бежали потом докладывать ему или господину сотнику. Не дурак, запомнил.

— Меня с собой точно не возьмёшь?

— Не возьму. А то мне твои родители голову оторвут, — Бин хихикнул. — Хочешь — посмотри за нашей улицей. Мало ли, вдруг опять сюда сунутся.

— Ладно, — Ваня не особо рассчитывал на удачу, и потому не расстроился от отказа. — До завтра.

Ни дверь, ни циновки за порогом не выдали шорохом, но Сяолан всё равно угадала его возвращение. Высунулась из комнаты и, стиснув кулачок, зашипела:

— Я маме пожалуюсь! — в её голосишке звенели гнев пополам с обидой. — Сам побежал на бой смотреть, а я тут с младшим сиди, да? Гу Инь старая, она спит уже. А я с Ляншанем вожусь... Одна!

— Да не видели мы никакого боя, — с не меньшей обидой прошептал Ваня, снимая обувь у порога.

— А стрела в Лянга как попала?

— Они верхом стреляли, вот и прилетело... Уймись ты, — он заметил, что девчонка гневно засопела. — Мама правду говорила: это не игрушки. Поэтому ты будешь сидеть дома и делать то, что она сказала. Понятно?

— Понятно...

— Иди спать. Я сам мелкому сказку расскажу, если мама поздно придёт.

Скрипнувшая калитка и знакомые шаги за дверью... Мама пришла вовремя, на закате.

Ваня довольно быстро отучился измерять время часами, минутами и секундами. Здесь тоже знали точные единицы времени, но в их системе он разобрался не сразу. Сутки — тянь — делились не на двадцать четыре часа, а на двенадцать шичэнь. Или на десять ши. Или на сто кэ (прим.: в наше время — 96). Или на двести восемьдесят восемь цзы. Это уже как кому по вкусу. Но основными точками отсчёта времени ремесленников и крестьян служили восход и закат. С наступлением темноты активная деятельность как правило прекращалась, люди ужинали и ложились спать до рассвета. А свериться с часами уже не получится. Свои электронные Ваня разбил ещё тогда, в день их с мамой провала во времени. Планшет или телефон тут не помощники: мало того, что батарею садят, а заряжать их туристическим динамо-фонариком та ещё радость, так ещё поди определи точное время. Однажды Ваня попытался вычислить полдень, вкопав в землю вертикальную палочку и измеряя её тень, но реально добился лишь более-менее точного определения сторон света. Солнечные часы, как справедливо заметил один из героев "Старика Хоттабыча", в пасмурную погоду и ночью не работали. Потому волей-неволей пришлось переходить на местное счисление времени и развивать притупленное цифровым веком соответствующее чувство.

Это чувство и сказало ему, что уже глубоко за полночь, но до рассвета тоже далеко, когда он проснулся от лёгкого прикосновения к плечу.

Фэнь? Что он здесь делает?

— Младший господин, — сухим, как листок в старом гербарии, голосом проговорил он. — К вам пришли.

Как — пришли? Кто пришёл?

— А почему ты не к маме постучался? — он уже почти проснулся и сразу напустил на себя суровый вид: всё-таки старший мужчина в семье, пока мастер Ли с другими мобилизованными в казарме.

— Гость не к госпоже, гость к вам, младший господин.

Пришлось одеваться, совать нож за пояс и выходить, хотя в сон тянуло с невероятной силой.

У порога, освещённый скудным лучиком масляного светильничка, который держал Фэнь, стоял мальчик.

— Мэргэн?..

— Ну, я. А чего? — мальчишка-степняк совершенно несолидно шмыгнул носом.

— Ночь же, — Ваня до сих пор не мог справиться с удивлением. — Что-то случилось?

— Случилось. Можно я войду?

— Ой, прости, я ещё не проснулся... Заходи, конечно. Садись, тут тепло. Говори потише, не разбуди маму.

— Алтан-одон видела, как к дяде Амбуге пришёл какой-то человек. Не из наших, и он таился.

— Когда?

— Сейчас. Они сидят в дядиной юрте, говорят. Алтан-одон сразу послала меня здесь... то есть сюда. К тебе. Сказать надо, пока этот не ушёл.

"Кому сказать? — мысленно взвыл Ваня. — Пока я добегу до десятника Тао, шпион сто раз уйдёт!"

— Алтан-одон его не упустит, — Мэргэн угадал невысказанное по лицу друга. — Она волка по следу найдёт, не то, что человека. А я к тебе, сказать. Потому что ханьцы нам не верят, а ты для них свой.

Между прочим, сразу же пришла мысль о солдатах, охранявших дом по приказу сотника. Нехорошо отвлекать людей от службы, но придётся. Они ведь наверняка видели Мэргэна, а теперь сообразят, что неожиданная просьба хозяйского сына как-то связана с этим ночным визитом.

— Пошли, только тихо, — сказал Ваня. — Фэнь, я скоро вернусь.

Один из солдат торчал около ворот, пока второй обходил вверенный под их охрану объект. Причём ни один не пытался пофилонить или придремать: в танской армии за разгильдяйство и плохое несение службы казнили без разговоров, а начальство в крепости Бейши ещё и имело скверную привычку устраивать внезапные проверки. Потому солдаты днём отсыпались в гостевой клети, ужинали от казны, дополняли рацион от щедрот хозяев дома, а с наступлением темноты и до самого рассвета неусыпно бдили. До сих пор никто не решался повторить попытку покушения, но сотник караул не снимал... А теперь предстояло отвлечь одного из двоих более важным делом. Ну, не маму же будить. И не бабушку Гу Инь. Нужен ведь хоть кто-то взрослый, чтобы проводил к десятнику Тао.

— Дяденька солдат! — Ваня выбежал к воротам и тихо позвал дежурившего там воина. — Дяденька солдат, мне к десятнику Тао надо, срочно!

— Чего выдумал, малец? — забурчал седеющий дядька. — Нашли время для игр. Спать иди.

Ваня мысленно сказал очень-очень нехорошее слово.

— Лазутчик пробрался, его видели, — зашипел он, понимая, что уходят драгоценные секунды. И наконец, видя, что солдат никак не может принять решение, пустил в ход самое сильное оружие: — Мне десятник Тао велел сразу к нему бежать, если что важное узнаю! А ему велел господин сотник!

Старый солдат не слишком дружелюбно посмотрел на мальчишку, который размахивал фонариком на палочке чуть не у него под носом, а потом-таки решился.

— Сунлинь!

Быстрый топот, и через несколько секунд перед ними вырос второй солдат.

— Караул сейчас должен пройти по улице, — первый всё ещё хмурился, но если мальчишка прав, и с его помощью будет пойман лазутчик врага... — Пойдёшь вот с этим... молодым господином к его начальнику, пусть отрядит солдата, чтобы проводил парня к десятнику Тао. А сам возвращайся.

— Понял.

— Мэргэн, иди ...домой, — Ваня произнёс последнее слово с особым акцентом, так, чтобы приёмыш Елюя понял намёк. Не дурак он, этот желтоглазый степняк. Догадается.

Он плохо запомнил, как молодой солдат сдал его с рук на руки начальнику караула, делавшего обход вокруг кузнечной слободки, уделяя особое внимание стороне, с которой к кварталу мастеровых прижались юрты киданей-союзников. Офицер, выслушав скороговорку беловолосого мальчика, без лишних слов отрядил солдата для охраны. Не иначе, чьё-то распоряжение выполнял. Как бы не самого сотника. А потом... Потом выяснилось, что десятника Тао на месте нет, он сам отправился выполнять какой-то приказ. Пришлось ломиться к высшему начальству, которое, как ни странно, без недовольства приняло нежданного вестника и выслушало его короткую сбивчивую речь.

— Елюй Амбуга. Племянник хана, — сотник нехорошо усмехнулся. — Теперь многое понятно... А твой друг не врёт?

— Он врать не умеет, — сказал Ваня, и добавил почитительное: — Господин.

— Вэй, — сотник позвал дежурного десятника.

— Слушаю, господин, — Вэй склонился перед начальством.

— Подсыла взять по возможности живым. Елюя Амбугу не арестовывать. Изобличить перед роднёй, пусть они сами его накажут. Узнать, с какой стороны проник лазутчик, и наказать караул, который его прозевал.

— Выполняю, господин.

— А ты, — проводив десятника взглядом, сотник Цзян воззрился на Ваню, — иди домой. Солдат тебя проводит, чтобы никто не обидел.

"Главное, чтобы мама не скоро узнала о моём... геройстве. Ей обязательно доложат, но только бы не сегодня!"

Короткий, но громкий и полный досады крик, раздавшийся впереди, ещё не успел отозваться отрывистой перекличкой встревоженных караульных, а Ваня уже летел через чей-то невысокий, по пояс взрослому, заборчик: солдат, отвечавший за жизнь мальчика, попросту швырнул его в непроглядную тень, а сам, вытащив меч, затаился снаружи. Сердчишко мгновенно затрепыхалось, как тот пойманный летом воробей, случайно залетевший в дом. Не умом, а "пяточным чувством" он понимал, что сейчас не стоит высовываться из-за забора или шуметь веточками хиленьких кустиков, наросших здесь за лето. Но любопытство-то... проклятое любопытство — оно никуда не делось.

Осторожненько, чтобы не потревожить тоненькие веточки, Ваня выглянул на улицу. Где-то слышался топот ног, голоса, иногда виднелись отсветы факелов. Значит, не так уж и далеко это происходит. Но что именно?.. Забывшись, мальчик хрустнул веткой.

— Сиди где сидишь, малый, — послышался негромкий голос солдата. В этом голосе явственно прозвучала тревога.

"Это что же, то самое, да? Ловят шпиона? А почему с таким шумом? Его спугнули, что ли?"

Куча вопросов, и ни одного ответа. Самое невыносимое состояние для мальчишки десяти... нет, уже почти одиннадцати лет. И что с этим прикажете делать?

— Сиди где сидишь, — повторил солдат, ни дать, ни взять, прочитавший его мысли. — Тебя беречь велено.

Запоздалая догадка уколола Ваню ледяной иглой страха: он, кажется, знал, что там происходит. И почему его велено беречь.

Только бы Мэргэна это не зацепило...

То, что произошло в следующие тридцать секунд, Ване суждено было запомнить на всю жизнь.

С той стороны, откуда солдат привёл его, послышался топот, по стенам метнулись бледные световые пятна от бумажного фонарика, и спустя несколько мгновений Ваня узнал Чжан Бина. С ним был ещё кто-то из соседских парней, но кто — не разобрать. Затаившийся солдат не успел перевести дух, узнав кузнецовых сыновей, как с противоположного конца улицы выскользнула быстрая тень... Сопровождавших Чжан Бина парнишек будто ветром сдуло, а сам он застыл, как статуя, заворожённо следя за приближением... кого или чего?.. Время для Вани непредставимо замедлилось, превратившись из лёгкого неспешного потока в вязкий мёд. Чувства обострились. Он чётко разглядел, как солдат с мечом наголо бросился этой тени наперерез. Незнакомец, не замедляя бег, сделал лёгкое движение кистью руки, и солдат, схватившись за горло, с тихим, но страшным хрипом осел наземь. Тут бы Бину последовать примеру своих друзей, но нет, его вдруг прорвало.

— Стой! — заорал он, выхватывая нож из-за пояса. — Стой, не то убью!

Ваня понял, что сейчас должно произойти, едва ли не прежде, чем Бин выкрикнул свою наивную угрозу. При мысли, что его друг вот прямо сейчас тоже, жутко хрипя и булькая, повалится на землю, стало так страшно, что он... вскочил и метнулся незнакомцу наперерез. С таким расчётом, чтобы угодить ему прямо под ноги.

Удар, выбивший из лёгких весь воздух. Резкая боль в рёбрах. Запах немытого тела. Внезапная темнота, хоть глаз выколи. И — злой голос, выкрикивающий какие-то слова. Судя по всему, источник звука тоже обретался где-то в районе поверхности земли, а значит, уловка удалась. Теперь бы сделать так, чтобы всё это было не напрасно.

— Получай! — выкрик Чжан Бина совпал с глухим стуком, словно палкой в плотно набитый кожаный мешок ударили, и сдавленным воплем незнакомца. — Вот тебе, сволочь! На!.. Ванди, ноги ему вяжи!

"Чем?!!" — чуть было не взвыл Ваня, но вовремя пришёл в себя и вспомнил, что подпоясался, выходя из дому. Но до этого не дошло: сбитый с ног незнакомец извернулся, вскочил... и в его кулаке блеснуло лезвие ножа.

Ваня так и не вспомнил, когда он выдернул из-за пояса свой нож, и как ухитрился дотянуться до врага. Он тогда только об одном думал: лишь бы тот Чжан Бина не достал, лишь бы не... Ругательство сменилось воплем, а на руку полилось что-то тёплое и липкое. В следующий миг Ваню отшвырнул в сторону уже совсем не случайный пинок. Незнакомец целенаправленно метил ногой по рёбрам — чтобы убить. Много ли мальчишке надо? В память почему-то врезалась островерхая степняцкая шапка с меховой оторочкой... Но не тут-то было: получить палкой по свежей ране в бедре — это, я вам доложу, удовольствие ниже среднего. Пинок вышел смазанным, и Ваня едва его почувствовал. Бин размахнулся ещё раз, но палка только зря просвистела в воздухе: подраненный незнакомец, несмотря на попорченную ногу, вскочил и, хромая, попытался уйти. Попытался неудачно: буквально у следующего дома его перехватил подоспевший на крики патруль.

— Эй, Ванди, ты живой? — Бин подскочил к нему и начал трясти за плечи.

С огромным удивлением Ваня понял, что может не только дышать, но и говорить.

— Жи... жить буду, — прохрипел он, чувствуя во рту мерзкий металлический привкус.

Он читал много книжек, в которых герои вступались за своих друзей, и, чего греха таить, мечтал о такой судьбе... Что ж, мечты иногда сбываются.

Пусть ему крепко досталось, но он чувствовал себя почти счастливым.

Он спас друга.

Значит, как пел Высоцкий, нужные книги читал.

— Это не осада, а чёрт знает что...

— Господин?

— Агент покойного наблюдателя вышел на прямую связь со мной. Не нашёл ничего лучше, чем... Ладно, не будем о грустном. Поговорим об очень грустном. У Ванчжуна, похоже, никаких шансов взять ту засиженную мухами крепостицу. Мохэ в бой идти отказываются, а киданьские племена, которые ещё не сбежали от него, не понимают, зачем они вообще туда пришли. Его шпионы обезврежены этим ушлым комендантом, агентурная сеть вскрыта и разгромлена, а сам он имеет недурной шанс оказаться в тисках между армиями Тан и восточных Ашинов, если не поторопится.

— Ему может помочь только быстрый и удачный штурм, господин.

— Я уже думал над этим, думал! Это ещё не те поздние Тан, которые рассыпались при первом же серьёзном ударе Степи. Эти ещё помнят времена Ли Шиминя, и будут стоять до конца!

— Если не подорвать их дух, господин. Ханьцы быстро теряют решимость, когда начинают умирать те, кого им велено защищать.

— Отравить колодец и цистерны с водой уже не получится.

— Я не о том, господин. Расправа должна быть зримой и страшной. Только тогда дух защитников будет подорван.

— Но как?..

— Нет ничего проще господин...

"Врагам бы моим такие побудки, — Яна всеми силами старалась не показать, как ей на самом деле страшно. — Эх, Иван-царевич мой... Не дай тебе бог самому лет через двадцать пять такого сыночка воспитывать — поседеешь раньше времени. Одно хорошо: в наших с тобой фамильных волосах седина почти не заметна".

А седых волос у неё сегодня явно прибавилось. Когда среди ночи её пружиной подбросило крайне нехорошее ощущение близкой опасности, когда обнаружила отсутствие сына, когда этого сопливого героя принёс на руках какой-то солдат, когда накладывала примочки на ушибы и обтирала ссадины тряпочкой, смоченной в травяном настое. При этом, стыдно сказать, она далеко не сразу вспомнила, что носит ещё одного ребёнка, и нервничать ей вообще-то противопоказано. Но хуже всего было то, что Сяолан и Ляншань смотрели на братца с восхищением. Как же — вражеского лазутчика подранил, да так, что тот первому же караулу живым попался. Не дай бог ещё и эту мелочь на подвиги потянет. С Сяолан станется, она, прямо скажем, не самая типичная ханьская девочка, сказался недостаток правильного конфуцианского воспитания: мать рано умерла, а отец был занят прокормлением семейства... Да, с такой семейкой ранняя седина обеспечена.

— Эх, ты... — Яна погладила сына по давно не стриженой голове. Волосы мальчишки прилично отросли, но ещё недостаточно, чтобы стягивать их по-ханьски, в узел на макушке. Потому он подражал древним славянам, повязывая шевелюру тесьмой через лоб. — Не рановато ли геройствовать начал, гроза киданьских шпионов?

— А иначе он бы Чжан Бина зарезал, — сын сказал именно то, что мать ожидала от него услышать. — Солдата он вообще издалека того... нож метнул, и прямо в горло... Мам, честно, я так испугался...

Мелкий смутился, что с ним нечасто бывало. Мал ещё, чтобы самостоятельно понять, что не всякого страха нужно стыдиться. Вот те два балбеса, что при первой же опасности друга в беде бросили, пусть со стыда под землю проваливаются, а Ване себя укорять не в чем. Ну, почти не в чем.

— Правильно сделал, что испугался, — сказала Яна. — Одни дураки совсем ничего не боятся. Силы свои ты тоже очень точно рассчитал. Плохо, что совсем ничему не обучен, а в драку лезешь. Это тебе не на улице с такими же недорослями носы друг другу расквашивать... Ты знаешь, что этот шпион двух караульных зарезал, когда сюда пробирался? Да так, что и мышь не пискнула.

— Сама же говоришь — дуракам счастье, — криво, совсем по-взрослому, усмехнулся Ваня.

— Не все кочки на кривой козе объедешь. Рано или поздно споткнёшься, если только на удачу полагаться будешь.

— Что ты предлагаешь? Учиться на солдата?

— А почему нет? Тут это вроде как не запрещено.

— Ну... я подумаю. Только что отец скажет, не знаю.

Яна улыбнулась: сын всё легче и охотнее называл Юншаня отцом. Её это радовало. Не могло не радовать.

— Знаешь, почему он хромает? — спросила она. — Не знаешь. Он ведь тоже воином стать хотел. Повоевал, в первом же бою стрелу в ногу получил. Только ему не говори, что я тебе рассказала, ладно?

— Угу, — кивнул мелкий. — А вдруг и меня так же, в первом же бою стрелой в ногу?

— Ничего. Гефест тоже был хромой. Лишь бы ты живым вернулся...

По его взгляду Яна поняла: до сына только сейчас дошло, как она за него испугалась.

— Мам, прости... — одними губами прошептал он.

— Куда я денусь с подводной лодки...

Матери всегда прощают детей, если те возвращаются живыми. Всегда и везде.

— Спасибо тебе за сына, соседушка. Спас моего, себя не пожалел.

Старшая невестка старика Чжана склонилась перед ней, заставив Яну испытывать неловкость. Правда, соседка об этом не подозревала, действуя строго в рамках ханьских обычаев. Ясное дело, прибежала на минуточку, поблагодарить — у неё младший дома лежит подстреленный. А старший, стоя у неё за спиной с маленьким узелком в руке, тоже кланялся.

— Моя заслуга тут ...очень мала, — сказала Яна, сама не зная, куда деться от смущения. — Спасибо и тебе, Мэй, что ты сама воспитала достойного сына, который не струсил в миг опасности... Как твой младший?

— Лекарь был, — соседка невесело вздохнула, выпрямившись. — Вытащил стрелу, смазал рану, дал снадобье. Сынок сразу уснул. Но всё равно боюсь, как бы нога пухнуть не начала. Лекарю-то скоро не до нас будет.

— Погоди, я сейчас...

У неё до сих пор хранились таблетки и мази, прихваченные из дому. В семье Ли болели редко, да и соседи-кузнецы не жаловались на здоровье, потому лекарства по большей части просто лежали без дела. Яна сочла, что сейчас как раз настанет их время. Мальчику нужны антисептики и антибиотики? Он их получит. Мазь в тюбике — это для наружного применения, хорошее, проверенное средство. И таблетки — для внутреннего. Танская медицина неплоха, но всё же проверенные временем средства как-то надёжнее. Только смущать Мэй видом тюбика и пластиковых блистеров не стоит.

У неё же есть крохотные керамические баночки для местных снадобий? Есть. Выдавить мазь туда, а таблетки... Нет, размалывать их в ступке просто нет времени, пусть так сыну даёт.

— Вот, — вернувшись в "гостиную", она сунула в руки соседке баночку с тёмно-жёлтой резко пахнущей мазью и горсть круглых таблеток. — Этим хорошенько смажь рану и завяжи, но не туго. А это будешь давать сыну по одной штуке утром, днём и вечером. Не бойся, это наши снадобья. Своего сына я ими тоже лечила.

Теперь пришёл черёд Мэй испытывать неловкость. Конечно, помогать друг дружке по-соседски — это правильно, но лечить раны должен лекарь. Всё же она взяла снадобья: приёмный сын мастера Ли, несмотря на жестокую трёпку, которую ему задал лазучик, отнюдь не выглядел умирающим. Значит, западная женщина знала, что говорила. Смущаясь, невестка старика Чжана поблагодарила Яну, с поклоном отдала ей узелок, переданный сыном, и ушла.

Соседка не успела ещё перешагнуть порог, как Яна внезапно вздрогнула всем телом. Ощущение дурноты, словно в первый месяц беременности, накатило океанской волной, накрыло, завертело, замутило сознание. Она узнала это ощущение: то же самое являлось в тех ночных кошмарах, что мучили её незадолго до подхода войска Ванчжуна.

Опасность.

Смерть.

Что-то ещё, чему она не знала имени, но смутно помнила ещё из прежней жизни.

Они близко.

Котик, до того сладко дремавший на циновке у кана, вдруг поднял ушастую голову и принялся тревожно озираться, хотя звуков, которые могли бы его напугать, Яна не слышала. Животинка тоже что-то почуяла. Они ведь чувствуют приближение землетрясения, не так ли?..

— Сяолан!

— Да, мамочка, — невыспавшаяся девочка, протирая глаза кулачками, высунулась из комнаты.

— Оденьтесь потеплее, — тихо проговорила Яна, заметив, как испугалась приёмная дочь при виде её белого, как мел, лица. — Собери мешок.

— Мамочка, что случилось?

— Ещё не случилось, доченька. Но лучше быть наготове...

Много ли вещей, подлежащих эвакуации вместе с хозяевами, может оказаться в доме зажиточного ремесленника? Оказывается, очень много. Пожалуй, только Яна, имевшая опыт бегства от наступающей на пятки смерти, и знала, что именно нужно упаковывать в заплечный мешок. Её рюкзак всё ещё лежал в сундуке, и был гораздо удобнее холщовых мешочков с верёвочными лямками. Сложить туда шкатулочку, коробку с лекарствами, несколько полезных вещиц и парочку необходимых тряпок — дело десяти минут. Тёплый тулуп с меховой оторочкой и степняцкую шапку-малахай она наденет на себя. Что ещё?

Взгляд зацепился за столик с зеркальцем, где на простенькой деревянной подставке цвела вечным стальным цветом кованая роза.

Вот что наверняка нельзя оставлять, если придётся покинуть дом.

Яна не стала разбираться, откуда явилась эта мысль, просто завернула розу в шёлковый лоскут и, обернув для верности запасной рубашкой, аккуратно уложила в рюкзак. Всё.

Нет, не всё. Оружие тоже придётся забрать. Юншань взял свой любимый меч-дао, собственноручно выкованный пару лет назад из привозного харалуга, но на стене ещё висел меч-цзянь, который он сделал совсем недавно, и уже из собственного булата. Уйму сырья испортил, прежде чем понял душу "узорчатой стали", но этот меч у него действительно удался, и он его берёг. Муж даже строил коммерческие планы на следующий клинок, благо есть ещё четыре неиспользованных слитка. Сделка обещала быть выгодной... только бы дожить до неё. Итак, меч-цзянь и кинжал. Кинжал за пояс, меч в руку. Другой рукой при возможном бегстве крепко держать кого-нибудь из детей, и следить, чтобы сами друг за дружку держались. Замыкающей пойдёт Гу Инь.

При возможном бегстве... А если она зря всполошилась, и никакого бегства не будет?

Тем не менее, она оделась и вышла в общую комнату, которую по старой привычке называла гостиной. Рюкзак получился не слишком тяжёлым, если что, легко вскинет на спину. Наверное, и дети не стали набивать свои мешки чем попало. А Ваня... Удивительно, но он, несмотря на плохое самочувствие, тоже собрал свой рюкзачок и оделся.

— Я смогу идти, — сказал он, отвечая на неизбежный, но не прозвучавший вопрос.

Яна не успела раскрыть рот, чтобы поинтересоваться тяжестью рюкзака, как толстую бумагу окна с тихим хрустом вспорола... тяжёлая стрела. Судя по крутизне траектории, выпущена она была из-за стены. А ещё — у наконечника, воткнувшегося в земляной пол, устеленный плотными циновками, она была увита какими-то волокнами.

И — она горела, распространяя вонь палёного бараньего жира. Горела, поджигая циновку!

У Яны едва не сорвалось с языка бранное слово. Подходящего покрывала или ведра с водой поблизости не было. Она схватила с кана персидскую ковровую подушку, на которой любила сидеть, и принялась забивать ею начавшие расползаться по циновке язычки пламени. Сяолан, сунувшаяся в комнату на шум, пискнула и побежала на кухню за водой. Гу Инь, высунувшаяся, напротив, из кухни, запричитала... С улицы уже доносились крики напуганных соседок и плач детей. А по черепице застучало, сперва редко, потом всё чаще.

На сей раз кидани целенаправленно били навесом по жилым домам, стремясь вызвать пожары и панику за спинами ханьских солдат. Не говоря уже о том, что сердца мужчин-рекрутов из числа местных должны были дрогнуть от такого зрелища. При мысли, что Юншань там, на стене, сейчас начнёт оглядываться и может получить стрелу уже не в ногу, а в спину, Яна похолодела.

— Надо бежать под стену, — хрипло — горло стиснула ледяная пятерня страха — выдавила из себя она. — Там мёртвая зона, стрелы не достанут.

— Надо всем это сказать, — Ваня, морщась от боли, надел рюкзак и взял Ляншаня за руку.

Сяолан, залив наконец водой последние искорки тлеющей циновки, бросилась в комнату, а спустя несколько секунд вышла оттуда, неся на спине мешочек. Тулупчик, который она придерживала руками на груди, топорщился, шевелился и мяукал: своего любимца Мао она ни за что не бросит. Старуха, не прекращая причитаний, бросила на спину тощий мешок — много ли могло быть вещей у служанки? — и засеменила за хозяйкой и детьми.

Во дворе уже торчали несколько стрел, прямо в утоптанной земле. Парочка штук сиротливо догорали на крыше курятника, так и не воспламенив пластины черепицы. Но одна, самая удачливая, пробив крышу, учинила немалый переполох среди кур. Хорошо хоть погасла при этом. Яна машинально выдернула из земли одну такую стрелу. Тяжёлая. Боевая. И — ханьская. Именно для таких стрел в кузнице мужа делали наконечники младшие подмастерья. Впрочем, Ванчжун ведь не просто киданьский князь, пошедший в набег, а мятежный танский военачальник. Потому ничего удивительного, что у мятежников были ханьские тяжёлые стрелы и наверняка — сильные луки, способные добросить такие стрелы до цели. До домов обывателей и самих обывателей.

На улице творился если не сам ад, то его преддверие. Происходило именно то, чего Яна боялась и на что рассчитывали осаждающие: начиналась паника. Чёрная, безумная паника, та самая, при которой толпа сносит и насмерть затаптывает любого, кто попадётся на её пути. На пустыре, где почти вплотную друг к дружке стояли юрты елюевских киданей, уже поднимались частые чёрные дымки: горящие стрелы нашли себе поживу в войлочных жилищах. А в кузнечной слободке стоял крик и плач: женщины, хватая детей, бестолково метались по дворам, выскакивали на улицу, забегали обратно в дома и тут же выбегали, гонимые страхом сгореть заживо — над некоторыми домами уже поднимались подозрительные дымки. Мало кто занимался тушением загоревшейся от удачливых стрел утвари... Они не знают, что делать — сообразила Яна. Они так привыкли повиноваться и не думать ни о чём, кроме детей и хозяйства, что в критический момент не способны принять адекватное решение.

Кто-то должен дать им приказ. Иначе они так и будут метаться, пока не полягут от стрел или огня.

Шшшух!

Словно притянутая её мыслью, стрела вонзилась буквально в десяти сантиметрах от её сапожка. Мгновение страха сменилось столь же мгновенным осознанием, что стрела уже не зажигательная, а обычная. Осаждающие догадались, что крыши внутри стен крепости не соломенные, а дома из утрамбованной земли горят плохо, и сменили боезапас. Теперь огонь вёлся по паникующим обывателям, не осознающим того, что давно поняли кидани. Хищно шуршащие в воздухе стрелы стали находить добычу: с улицы послышались крики боли и ужаса.

Вот оно, то, что она почуяла. Такое знакомое чудовище, питающееся смертью и ужасом беззащитных. Именно этому чудовищу служил её покойный дядюшка, всю жизнь истративший на ненависть и под конец "украсивший" себя "вольфсангелем".

Насколько Яна знала, кидани никогда не занимались террором против мирных жителей, пока живы защитники крепости. Они всегда сражались прежде всего с воинами. Смена тактики изобличала совсем иной склад ума — холодный, расчётливый и абсолютно аморальный.

"Цель оправдывает средства". Степь не знала такого девиза. Зато знал кое-кто другой.

Шшшух! Шшшух!

Сразу две стрелы. Одна в землю, другая в деревянный настил крыльца. Странно, но это помогло Яне очнуться, хотя бы на время отбросить цепенящий страх.

— Мешки поднять на головы! — неожиданно резко и грубо, "фельдфебельским" голосом скомандовала она, вскидывая рюкзак поверх шапки. — Все за мной! Друг друга из виду не терять!

Притянув свободной рукой к себе ближайшее детище — Сяолан — она бросила мгновенный взгляд на мальчиков. Всё в порядке, Ваня точно так же притянул к себе Ляншаня, держа рюкзак на шапке и кое-как прикрывая им и себя, и названого братишку. Старуха наконец прекратила причитания, только всхлипывала от ужаса. Но теперь у неё есть приказ госпожи.

— Все к стене!!! — что было сил заорала Яна, едва выскочив за ворота. — К стене! Там безопасно! Все за мной!!!

И, не дожидаясь, пока в безумных глазах паникующих соседей блеснёт хоть искорка разума, разбуженного инстинктом самосохранения, побежала в указанном направлении.

Мимо елюевских юрт.

К стене, на которой сейчас матерящиеся от злости солдаты наверняка стреляли по киданям, не подпуская их слишком уж близко к городку.

Что-то довольно сильно ударило в рюкзак, но Яна не остановилась. Крепко держа приёмную дочь за руку, она петляла между юрт, и едва не споткнулась о тело молоденькой киданьской девушки в дорогом шёлковом платье. Стрела вошла почти отвесно, попав в основание шеи и убив её наповал. К мёртвой девушке с горестным воплем бросилась девчонка помладше, совсем малявка. Её перехватил мальчик-ровесник. Яна успела заметить его жёлтые глаза... и узнать.

— Мэргэн! Давай с нами! — закричал сзади Ваня, тоже узнавший друга.

— Возьмите щиты! Щиты! — крикнул Мэргэн, стараясь переорать сумасшедший гам. — Щиты в юрте брата!

Только сейчас Яна поняла, что юрта, за которой они невольно остановились, была белой. Привилегия знати, как-никак... Елюй Лугэ сейчас был с защитниками крепости, но в его юрте действительно остались несколько щитов. То ли трофеи, то ли он их коллекционировал, но шесть штук висели на стенах, увешанных согдийскими коврами. Их и позаимствовали. Яна сочла, что ей рюкзака вполне хватит, и велела детям прятаться под щитами.

— С богом...

Дальше бежали молча. Только громко плакала Алтан-одон: погибшая девушка наверняка была ей очень близка. Как бы не сестра, если не родная, то двоюродная. Вскоре стрелы перестали стучать в поднятые над головами щиты, а впереди уже бегали киданьские подростки, подносившие лучникам на стене полные колчаны и уносившие пустые — набивать. Видно, стрельба шла нешуточная, боеприпас не жалели. Яна нашла место, где они не мешали бы мальчишкам-подносчикам, и с облегчённым вздохом уселась прямо на землю. Её семейка добралась сюда без потерь, явно не без помощи высших сил, потому, едва усевшись, она тут же перекрестилась на радостях. Но ничуть не меньшую радость она испытала, увидев, как соседки-кузнечихи, прикрывая себя и детей мешками с добром, прихваченным из дому, начали выбегать из-за юрт. Ну, слава богу, у них сработала программа повиновения приказу. Позже до них дойдёт, что приказ отдала их соседка, а не мужья или начальство, но это будет потом.

Когда осознают, что спаслись.

Чудовище, приползшее из неведомых глубин пространства-времени, сегодня останется без обеда.

Яна, плохо скрывая довольную усмешку, положила рюкзак на колени... и только сейчас поняла, что за удары чувствовала. В плотной синтетический ткани сидели две стрелы, почему-то не пробившие его насквозь. Странно. Шкатулка с ценностями была завёрнута в одежду и лежала на дне рюкзака, тогда как стрелы болтались примерно на середине. Расстегнув "молнию", Яна поняла, почему стрелы так и остались болтаться, не достав до её буйной головушки.

Оба наконечника застряли в свёртке со стальной розой.

"М-да... — подумала она, аккуратно вытаскивая нежданные трофеи. — Вот и не верь в то, что папа говорил... Ну, одна стрела — это могло быть случайностью. Но чтобы сразу две практически в одно место..."

Стрелы смяли один из внешних лепестков и глубоко оцарапали стебель металлического цветка, но Яна решила, что не будет устранять повреждения. Пусть останутся как память.

Откуда-то пришло понимание, что так будет правильно.

Со стен это виделось не так грозно, как хотелось противнику. Но в том-то и дело, что вид неважен. Важно, что эти лучники делают.

У киданей уже был опыт осад ханьских городов, как удачный, так и неудачный. Но всегда — всегда! — они сначала разбирались с воинами на стенах, а потом уже, если удавалось одолеть защитников, принимались убивать женщин и детей. Теперь же не одно сердце дрогнуло, когда ветер донёс из городка крики напуганных и, возможно, раненных обывателей.

Только теперь Юншань окончательно поверил словам жены о нелюдях в людском обличии, которым неведомы жалость и сострадание.

Разум говорил, что его умница-жена наверняка позаботится о детях и служанке, пока отец семейства и слуга обоороняют крепость. А сердце призывало обернуться, хотя бы краем глаза глянуть, не стоит ли столб дыма на приметном месте? Но оборачиваться нельзя. Пока лучники со стены обстреливают киданей, стоявших за плетёными, обтянутыми кожей, большими щитами, пока расчёты катапульт готовят особые снаряды, он сам вместе со специально отобранными солдатами находился при одной из пушек. Приказ сотника был однозначен: стрелять только в случае, если кидани пойдут на штурм. Боеприпас для этого тоже приготовили особый, неплохо зарекомендовавший себя на испытаниях. Жалко, что мало успели изготовить этих снарядов. Берегли порох для другого. Потому нельзя оборачиваться. Нельзя упустить момент, когда мятежники, опрокинув щиты, бросятся к стенам.

Один за другим ушли по пологой дуге два снаряда, пущеных катапультами в самую гущу киданьской "карусели", обстреливавшей воинов на стенах ради защиты спешенных степняков, стрелявших по жилым кварталам. Юншань прекрасно знал, что это за снаряды, потому что сам отливал для них чугунные полусферы. Что туда положили доверенные солдаты под руководством тех двух чиновников, он уже не знал, но, исходя из результатов испытаний, догадывался. А теперь лицезрел своими глазами.

Две неяркие в свете дня вспышки, два облачка дыма, два хлопка над самыми головами степняков — и оттуда донеслись крики, перемешанные с заполошным ржанием раненных лошадей. Да. Чиновники рассчитали длину фитилей таким образом, чтобы снаряды взорвались, немного не долетев до земли. А судя по количеству пострадавших, набиты скреплённые чугунные полусферы были не одним только порохом... Ледяная усмешка чуть тронула губы Юншаня: закон воздаяния никуда не делся. Пусть бунтовщики страдают так же, как страдают от их стрел женщины и дети Бейши.

Но что это? Кидани смешали ряды? Отступают в лагерь? Неужели их так напугали два небольших взрыва?

Ах, да. Тот неудачливый убивец, которого он так ловко уделал в собственном доме, что-то болтал об "огненных демонах"...

Тем лучше. Боящийся враг — наполовину побеждённый враг. Тем не менее, враг, подстёгиваемый страхом, может решиться на отчаянную попытку штурма, пока войско не начало разбегаться. И тогда одному Небу ведомо, в какую цену защитникам Бейши встанет отбиться.

Вторая пара снарядов окончательно смешала ряды киданей, придав бегущим завидное ускорение. Теперь до них и самый лучший лучник не добьёт. И, разумеется, тут же полностью прекратился навесной обстрел жилых кварталов.

Юншань ощущал досаду и гнев, но никак не растерянность и страх. Он видел, что кузнецы, его десяток, испытывали точно такие же чувства. Гнев и желание отомстить. Тот, кто рассчитывал уязвить сердца воинов на стенах, расстреливая их жён и детей, проиграл. Никто не бросится перед врагом на колени. Никто не оставит свой пост и не помчится закрывать семью солдатским щитом. Но обязательно отомстит, если узнает о гибели близкого человека.

Гнев и ярость вместо мольбы о пощаде.

Плохо же эти... чужаки знают людей хань. Должно быть, судят о них по своим рабам, променявшим свободу на жизнь в вечном страхе.

— Что случилось, дружище? Неужели твой план не сработал?

— Я не знаю, господин. Я виноват. Мне нет прощения.

— Ты говорил, что план сработает. Что рекруты толпой помчатся со стены, едва увидят, как умирают их жёны и дети. Что солдаты будут вынуждены останавливать их силой... Что-то пошло не так?

— Господин...

— Я скажу тебе, что пошло не так, ублюдок ты косоглазый. Эти китайцы защищают не своих баб и выродков, а Китай. Их так Ли Шиминь приучил, и они ещё не успели забыть его урок. Они ещё помнят, что такое гордость, в отличие от тебя, собака ты цепная! А я, дурак, доверился тебе как знатоку Азии... Ч-чёрт... Чёрт побери и тебя, и всю твою узкоглазую кодлу!.. О сэппуку можешь не помышлять, я тебе запрещаю уходить из жизни! Слышишь? Так и будешь жить с позором, и это твоё наказание!

— Слушаюсь, господин... — голос бесцветный, мёртвый.

— Свяжись с агентом, который около Ванчжуна. Выясни обстановку. Если армия тюрок или ханьцев хотя бы в двух дневных переходах от крепости, вели ему уводить войско. Агенту в Чанъани прикажи затаиться и ждать. Если мой расчёт верен, года через два или три у нас появится шанс завладеть ключом относительно безболезненно.

— Как прикажете, господин.

— Пошёл вон. У меня сейчас видеоконференция с директором китайского госбанка... Тьфу, желтомордые, и тут без вас не обойтись...

Ханы сидели, попирая подушки своими задами и пачкая драгоценные ковры расшитыми шёлком, но пыльными сапогами. Сидели молча. Ждали его, Ли Ванчжуна, ответа.

Что им ответить?

Будь у хана Айяна при себе больше войска, ещё неизвестно, кто кому ставил бы условия. Но двоюродный братец главной жены привёл с собой лишь несколько сотен. Жадная тупая сволочь. Видать, весь ум этой семейки уже которое поколение достаётся одним женщинам. Сюйцзы, с рождения носящая ханьское имя и воспитывавшаяся при дворе хуанди, куда больше заслуживает титула, чем её братцы, что двоюродный, что родной.

Но что же ответить этим наглецам, осмелившимся выдвигать ультиматум своему хагану?

Что мохэ не идут в бой, это верно, упрёк справедлив. Что нукеры Ванчжуна толкутся при персоне хагана и не идут в бой — тут можно и поспорить. Но заявить, что либо завтра они все идут на штурм, либо все уходят в степь — это уже слишком. Бунтом пахнет. А что такое бунт, Ванчжун знает лучше всех.

"Ты говорил, что в этой крепости есть приручённые огненные демоны, которых можно захватить. Ты говорил, что в этой крепости мало войска, и нас там не ждут. Вчера ты сказал, что слабые духом ханьцы сдадутся, едва услышат крики своих жён и детей. Ты солгал трижды, Ванчжун. Наши родичи не видят смысла осаждать эту крепость, тем более, что разведчики доносят о приближении сразу двух армий. Ханьцы с юго-востока и тюрки с северо-запада идут за твоей головой. Они в трёх дневных переходах отсюда. Ханьцы казнят нас всех. Тюрки казнят одного тебя, а нас подчинят своей власти и обложат данью. Твой единственный шанс на спасение — это захват огненных демонов. Тогда мы все сможем уйти на север и говорить с тюрками на равных, не боясь мести императрицы. И помни: ты хаган лишь до тех пор, пока мы все признаём за тобой право на этот титул. Докажи, что достоин его".

— Я дам ответ утром, едва взойдёт солнце, — мрачно проговорил Ванчжун. Гнев стеснил его сердце, но лицо осталось неподвижным и бесстрастным. — Теперь оставьте меня. Я услышал ваши слова, мне нужно их обдумать.

Сюйцзы и Пайфэн. Вот его лучшие советчики. Его жена и любимая наложница. Манчжурка и хань. Опытная и совсем девчонка. Но при этом одинаково мудрые и властные. Недаром они почти сразу нашли общий язык. Айян — так, для мебели. Родственничек, демоны его задери. Только и делает, что вино хлещет. Причём дорогущее. Даже сейчас в его пиале дивный напиток, привезенный из далёкого Рума. Хорошо, что в Ючжоу они захватили немало дорогих вин, не то он разорился бы на этом пропойце. И слова ему не скажи, вмиг лишишься поддержки хагана мохэ, пусть он и брат Сюйцзы. Почему-то кузен Айян ему дороже мудрой сестры.

Две женщины вышли из-за толстого ковра, разгородившего белую юрту на две части, чинно и тихо, лишь подвески на серебряных и золотых заколках мелодично позванивали. Вошли и сели на спешно подложенные служанками подушки.

— Пошли вон, — приказала им Сюйцзы.

Молчаливые и незаметные, словно тени, служанки мгновенно исчезли за ковром.

— Всё слышали? — спросил Ванчжун.

— Они правы, — голос жены был чуть хрипловат. — Либо завтра штурм, либо нам придётся уходить отсюда со всей возможной поспешностью. Кроме того...

— Говори, здесь чужих нет.

— Великий господин приказал уводить войско, если хань или тюрки будут в двух дневных переходах отсюда.

— А они в трёх.

— Именно. Мы можем попытаться выполнить первый приказ великого господина. Удастся штурм или нет, в любом случае выполним и второй приказ.

— Но лучше выполнить оба, господин, — голосок юной наложницы был ещё свеж и приятен уху. — При этом можно было бы захватить не только огненное оружие, но и людей, умеющих с ним управляться.

— А было бы неплохо, братец, — встрял Айян, отхлебнув из пиалы. — Получишь оружие и умелых людей. Кто тогда решится оспаривать твой титул?

"Твой драгоценный кузен, например, — озлился Ванчжун, тем не менее сохраняя непроницаемое лицо. — Я захвачу оружие, он твоими руками отберёт его у меня и откупится от императрицы моей головой. С него станется".

— Оружие ещё не в наших руках, что толку гадать, — сказал он вслух. — Но если мы решаем завтра идти на штурм, твоим воинам не отсидеться в лагере.

— Они пойдут на штурм, — пообещал Айян. — Вот сестрица свидетелем будет. Если что, сама им и прикажет.

— Иди спать, братец, — в усмешке Сюйцзы сквозило презрение.

— Пойду, сестричка, непременно пойду. Только ты, если я вдруг забуду, не пожалей слов, скажи братцу одну вещь... эээ... насчёт этих заговорщиков из Когурё и Пэкче. У ханьцев уже есть огненное оружие, а у них нет. Пусть братец трижды подумает, прежде чем вступать в войну с империей из-за каких-то корейцев. А если и вступит, пусть позаботится о безопасном пути к отступлению. Братец Ванчжун здорово разозлил старуху У Хоу (прим.: первое имя императрицы У Цзэтянь), она не станет панькаться с теми, кто попытается сейчас выйти из-под её руки.

Надо же. Пьянь пьянью, а умное слово сказал. Может, он только прикидывается вечно хмельным дурачком, а?

— Я передам брату твои слова, — более милостиво проговорила хаганша. — А теперь ступай.

— Прекрасное вино, — рассмеялся Айян. — От него наутро совсем не болит голова...

— Иди, братец.

— Хорошо, хорошо, уже иду...

Мало ли теней скользит ночью между палаток воинов в лагере осаждающих? Немного. Часовые — само собой. Кто расхаживает на посту, кто сидит у костра, ожидая своей очереди идти в караул. Кого-то просто "позвала природа". Около юрт, поставленных для ханов, случается, крутятся слуги. Изредка пробегает подросток-посыльный: один хан написал другому записку или пришли свежие новости с только что прибывшим гонцом. Лекари и шаманы стараются исцелить раны воинов, которым днём досталось ханьских стрел и ярости огненных демонов. Но большинство всё-таки предавалось сну. Ночь — время злых духов, незачем гневить их лишней суетой.

Эта тень скользила меж палатками, таясь ото всех — и от людей, и от духов ночи. Лёгкие, почти неслышные шаги, небольшой росточек, тонкий стан, который не мог скрыть даже тулупчик, подаренный хозяйкой. Длинные косы уже выбились из-под шапки, и служаночка, боясь поднять шум, даже не пыталась запихнуть их обратно. Судя по тому, как она кралась, вряд ли целью её рискованной ночной прогулки было любовное свидание.

Женщина не шла наобум и не искала кого-то среди караульных. Она, петляя и иной раз подолгу таясь позади палаток, твёрдо держала направление к берегу речушки, где в излучине наросло некоторое количество камыша.

Жизнь в городе или степняцком стойбище притупляет нюх. Здесь запах немытых тел, конского пота и навоза перешибал буквально всё. Служанка была родом хань, её захватили в плен ещё ребёнком и подарили ханше на свадьбу. Расти ей пришлось среди благовоний и шелков. Не то, что дома: даром что семья была с тысячелетней родословной, без денег и при власти пришельцев-тоба она, родословная эта, немногого стоит. Но нюх благовония отшибают не хуже навоза, в котором вечно копаются "чёрные" служанки-простолюдинки. А чем, вы думали, в степи можно протопить очаг? Только кизяком... Но этот запах, внезапно проявившийся в струйке воздуха, женщина почуяла весьма отчётливо. Знакомый такой запах.

Винный перегар.

Она не успела осознать, что это смерть. Она не успела даже как следует испугаться. Просто из-за спины возникла широкая мужская ладонь и крепко-накрепко зажала ей рот. А в спину упёрлось что-то твёрдое и острое.

— Тихо, девочка, — винный перегар вместе с этими едва слышными словами вошёл ей прямо в ухо. — Не шуми. Будешь шуметь — зарежу, и скажу, что ты была подкуплена ханьцами из крепости... Не будешь шуметь, правда? Хорошая девочка. Теперь послушай меня. Иди, куда шла. Скажешь там то, что собиралась сказать, и добавишь ещё одно имя. Моё имя. Ты ведь меня узнала, верно? Вот так и скажи: мол, этот человек не хочет вам зла. Поняла?.. Вижу, что поняла, ты ведь умница. А теперь ступай.

Служанка, оцепеневшая от этого странно весёлого голоса, навевавшего почему-то такую жуть, мелко-мелко затрясла головой в знак понимания и согласия. Миг спустя её уже никто не держал, кинжал в спину не упирался, а перегар растворился в холодном воздухе... Ну надо же было так влипнуть. Хан хочет сыграть в свою игру, и сейчас его интересы совпадают с интересами осаждённых. Конечно, она назовёт человеку десятника Тао его имя. Это будет неплохой добавкой к тем сведениям, которые она несёт соотечественникам. Служанка без преувеличения рисковала жизнью, добывая их: если бы ханша, наложница хана или другие служанки застали её за подслушиванием и подглядыванием, кое-чья голова с длинными косами уже красовалась бы на пике у белой юрты.

Помимо имени мохэсского хана она поведает, откуда приходят Ванчжуну повеления некоего "великого господина".

И лишь когда под мерцающими холодными звёздами заблестела мелкая зыбь на воде, поднятая ветерком, служанку скрутил лютый страх. Только теперь до неё дошло, что она, всё это время ходившая по тонкому канату над глубокой пропастью, сейчас на волосок разминулась со смертью.

Когтистая лапа отпустила её сердце лишь когда впереди мелькнула знакомая тень и был подан условный знак белым платочком. Связной пришёл.

Теперь всё будет в порядке.

— Шкатулка?

— Шкатулка, господин. Крохотная чёрная коробочка, из которой иногда доносится голос. Служанка уверяет, что жена Ванчжуна отвечала, и ...там её слышали.

— То есть это был разговор.

— Да, господин.

Ещё одна загадка. Не многовато ли образовалось на его пути подобных загадок в последнее время, а?

Сотнику предстояло принять решение. Первоначально предполагалось, что приказы от неизвестных, но наводящих страх пришельцев отдаёт некий человек, неотступно следующий за мятежником. Этого человека следовало выкрасть или убить. Но говорящая шкатулка... С одной стороны, это облегчало задачу. Выкрасть маленькую коробочку проще, чем человека. С другой стороны, непонятно, что с такой добычей делать. Быть может, настоящие хозяева шкатулки не пожелают общаться с кем попало.

Хотя...

Сперва, конечно же, эту шкатулку следует добыть. А вот затем... Затем — у него под рукой есть другая загадка, с помощью которой можно будет решить эту. Или хотя бы попытаться.

Хорошо бы выкрасть и шкатулку, и ханшу, но это он, конечно, размечтался. Нужно здраво оценивать свои силы, чтобы потом не сожалеть об упущенных возможностях.

— Тао.

— Слушаю, господин.

— Скажи той женщине, чтобы она принесла тебе ту шкатулку. Она ведь прислуживает госпоже?

— Кидани завтра скорее всего пойдут на штурм, господин. Если только хан Айян согласится повести своих людей вместе с ними. Он ведь намекнул, что готов к переговорам.

— Намекни в ответ, что я готов его выслушать и передать его слова в Тайюань.

Светильник коротко и звонко затрещал: что-то попало в огонь. Должно быть, масло плохо очищено или фитиль грязный...

— Женщина просит в награду за службу свободу и возможность воссоединиться с родственниками, господин.

— Пообещай ей, кроме этого, небольшое приданое и хорошего мужа. Верность родине должна быть вознаграждена. Пусть возьмёт шкатулку и уходит в Бейши. Скажи своим людям, чтобы проводили её сюда.

— Будет выполнено, господин.

Тао исчез бесшумно, как дух.

Сотник Цзян, оставшись в комнате один, со вздохом усталости опустился на скамью. Сейчас можно будет хотя бы немного поспать. Раньше рассвета кидани не пошевелятся. А тут ещё бродячий даос, явившийся в Бейши ещё в начале осени, да так и оставшийся, заявил, что алый, как кровь, закат предвещает сильный ветер. Погоду старик предсказывал хорошо, за то и кормили. Сильным ветром в степи никого не удивишь, но дед говорил, что ветер задует с севера и принесёт холод... Интересно, долго ли кидани смогут выдержать такую погоду вне стен крепости и без тёплых жилищ? Мятежное воинство ведь не в юртах, а в палатках ночует, юрты остались у женщин, в становищах.

Глаза закрываются...

До рассвета действительно можно поспать. Что бы там ни было, а мятежникам без предателя внутри стен крепость не взять. А насчёт предателей — все уже трижды предупреждены. В оба будут смотреть не только солдаты и рекруты-фубин. После всего случившегося настороже будут даже дети.

Спустя несколько минут сотник, не снимая доспехов, крепко спал. И впервые за всё время осады — спокойно.

Ханьские и киданьские женщины оплакивали своих детей одинаково.

Не было душераздирающих воплей и разрывания одежд на себе. И кочевницы, и кузнечихи, и крестьянки глотали слёзы и тихо молились. Раненых было много, но погибло всего семь человек, из них один киданьский старик. Остальные — дети.

Хоронили погибших тоже одинаково — в земле. И устанавливали на холмике флажок с посмертным именем. Кто у кого этот обычай перенял, уже неважно.

В кузнечной слободке только двух из десяти семей коснулось горе. Но, отдав дань памяти мёртвым, живые вернулись к повседневным заботам. А тут выяснилось, что в трёх домах всё-таки произошли пожары. Один ещё ничего, выгорело только крыльцо. Но дома семей Чжан и Ляо теперь требовали капитального ремонта — там стрелы попали внутрь, загорелись столбы со стропилами и утварь. И, пока мужчины исполняли воинский долг перед империей, хозяйки принялись решать, кто из них примет погорельцев. Яна сразу пригласила Чунпин с детьми к себе. А многочисленную семью Чжан пришлось распределять аж на три дома. Словом, как-то разместились. Пока женщины решали, кто где будет спать, пока старшие дети перетаскали в кладовку уцелевшие в доме Ляо припасы, снова пришло время идти готовить обед для солдат. И вот так провозились до темноты.

— Что же с нами будет? — тихонько вздыхала Чунпин, когда они с Яной возвращались домой. — А если вот так каждый день будут стрелять, и каждый день мы будем кого-то хоронить... Что тогда?

Яна посмотрела на быстро темнеющее небо, которое с востока уже укрывалось расшитым алмазами звёзд плащом, а на западе ещё не до конца прогорел алый костёр заката. "А погодка-то портиться будет, — подумала она, вспоминая приметы. — Вон как звёздочки мерцают. И закат какой был, смотреть страшно".

— Не будут они стрелять, — Яна не была уверена в этом на все сто процентов, но надо же обнадёжить соседку. — Наши их пороховыми снарядами угостили, им не понравилось.

— Отчего же на стену не лезут?

— Рано. Надо, чтобы все воины подошли, а те, что уже подошли, отдохнули. Хотя, с чего они тогда...

Смутная мысль, не дававшая ей покоя с момента окончания обстрела, наконец обрела чёткость.

Сегодняшние фокусы киданей не просто не имели ничего общего с их обычным наскоком. И это была не просто акция устрашения. У мятежников нет ничего для правильной осады крепости. И с собой не привезли, и сделать не из чего. Верёвки с крюками для заброски на стену не считаются. Значит, они не рассчитывали на долгую осаду. Они собирались захватить Бейши с налёта? Не похоже. Значит, ждали, что им откроют ворота.

Подсылов и пособников вроде бы выловили. Или нет? Или в крепости есть некто колеблющийся, кому сегодня достаточно тонко намекнули: мол, пора делать выбор?

И одному богу известно, так это, или не так.

— Ворота... — борясь с подступающим комком тошноты, прошептала Яна. — Ворота...

— Ворота же охраняют, — Чунпин испугалась, увидев её побелевшее, как мел, лицо.

— В Ючжоу их тоже охраняли...

— Тебе плохо, Янь? Ну-ка, пойдём домой. Тебе лечь надо. Побереги дитя, мастер Ли так радовался, когда узнал, что ты на сносях... — соседка взволнованно закудахтала, подхватив её под локоть.

Потом был тёплый, хорошо протопленный дом, какой-то горький травяной настой, от которого потянуло в сон, были голоса детей. И тревога ушла. "Может, я уже собственной тени бояться начала, — подумала Яна, плавая на грани между явью и сном. — Или крыша поехала на почве информационного голода. В конце концов, сотник поумнее нас всех вместе взятых, и если он не предусмотрел этот момент, значит, не заслуживает своих погон... то есть доспехов. Короче, спать. Утро вечера мудренее".

Она провалилась в сон без сновидений, как в мягкую перину.

Побудка оказалась ранней и, скажем так, нетривиальной: от грохота обвалившейся крыши соседского дома. Не выдержали подгоревшие стропила. Вообще-то было удивительно, что они подломились только сейчас, а не вчера. Ну, да бог с ними, главное, что крыша упала не на головы хозяев.

Убедившись, что всё в относительном порядке, и крепость пока никто с баллистами не штурмует, испуганные женщины вернулись в дом. И только тут Яна поняла, насколько холодно было на улице. Выскочила ведь, наспех набросив на плечи тулупчик с меховой подбивкой, а о шапке забыла. И зря. Крепкий холодный ветер уже вовсю насвистывал свою песенку за бумажными окнами. Даже в доме стало заметно холоднее, хотя кан грел исправно. Пришлось подбросить в печку ещё угля и чуть шире приоткрыть заслонку. И, разумеется, потеплее одеть детей — только сопливых носов ещё не хватало.

— Холодно как, — поёжилась Чунпин, возвращаясь в дом с тушками пары обезглавленных кур — она пообещала сегодня сварить бульон на оба семейства. — Ветрище какой дует — у-у-у! Представляешь, каково нашим там, на стене, стоять сейчас?

— Представляю, — вздохнула Яна. Она достала из кладовки мешочки со специями и откладывала нужные в отдельную мисочку. На улице вряд ли было сильно ниже нуля, вода в ведёрке, оставленном на крыльце, едва взялась корочкой льда. Но при таком ветре и нулевая температура — большая проблема. — Если внутри стен так дует, то что на стене? И... Ой, а мятежникам как весело сейчас, ты подумала?

Чунпин, несмотря на серьёзность момента, прыснула со смеху.

— Ничего, пусть помёрзнут, — хихикнула она. — Их сюда не звали... Янь, вода вскипела? Давай.

Ошпарив тушки, соседка принялась их ощипывать, а Яна, упрятав специи, достала мешочек с насушенной лапшой. Завтрак сегодня должен быть горячим и сытным.

— Ты не можешь отказаться, — голос Сюйцзы был ровным и бесстрастным, словно гладкая серебряная пластина, в которую она смотрелась по утрам. — Ты знаешь, как великий господин карает ослушников. А я не хочу остаться вдовой до того времени, как мои косы побелеют.

— Пусть великий господин, где бы он ни был, сам попробует штурмовать крепость при ледяном ветре, который уносит в степь палатки воинов, — огрызнулся Ванчжун, отбросив в сторону опустевшую чашку.

— Ханьцам в крепости ничуть не лучше.

— Они сидят в домах и греются канами. Чем согреться нашим воинам?

— Нужно сказать, что тепло и еду они найдут после того, как войдут в крепость, — посоветовала Пайфэн.

— Уже сказал! — рявкнул мятежный военачальник. — Уже! И знаешь, что услышал в ответ? Дражайший родственник первым объявил, что штурм в таких условиях гарантирует не тепло и еду, а вечный холод могилы, и отказался вести мохэ в бой. А остальные дружно последовали его примеру. Более того, гур-хаган (прим.: главный шаман) сказал, что духи предков объявили свою волю, послав этот ветер... Вот что я услышал! Только великий господин бубнит: идите на штурм, идите на штурм! Его бы сюда! Может, у него бы и получилось заставить этих самовлюблённых дураков лезть на стены, а я не великий господин, у меня так не получится!

— Не получится казнить самых строптивых? — спросила Сюйцзы. Лёгкий поворот головы, тонкий звон украшений...

— Начни с Айяна, жёнушка, если хочешь, и если не боишься рассорить меня со своим братом.

— Если бы великий господин повелел, я бы казнила и брата. Но великий господин велит взять крепость...

— ...или убираться на все четыре ветра отсюда, пока нас не взяли в клещи. Знаешь, мне как-то больше по душе второй вариант. По крайней мере, он сохранит наше войско и даст шанс весной начать всё сначала.

— Войско разбежится от тебя, — жена позволила себе ледяную улыбку. — Последнюю битву с ханьцами ты проиграл, потеряв множество воинов, и эту крепостицу не взял по воле духов севера, наславших ледяной ветер. Ханы скажут, что с тобой нет удачи, и соберут курултай. Угадай, какое условие императрица выставит новому хагану, кто бы он ни был?

Ванчжун ни на миг не сомневался в том, что условием для нового хагана будет его голова. Своей головой он дорожил, но и кузен Кумоли, которого, скорее всего, ханы выберут на курултае, отличается той же добродетелью. А поскольку в его руках будет сила от восьми до десяти родов, можно не делать ставки, чья голова в итоге спрыгнет с плеч.

— Нужно уходить в Ала-тоо, — глухо проговорил Ванчжун, не глядя на жену. — Или к племенам мэнь-гу, это лучше.

— К дикарям? — Сюйцзы надменно усмехнулась.

— Пусть к дикарям. Их легче будет приручить и поднять на войну с империей по весне. Если нам это удастся, ещё посмотрим, чьё имя будут выкрикивать на курултае.

— Как скажешь. Но Айяна тебе придётся отпустить сейчас. У него на весну другие планы.

Ванчжун кое-что знал о планах родственников жены. А то, что оные планы переносятся на будущую весну, вместо того, чтобы выждать ещё пару лет, о многом говорит. Мохэ явно скорректировали свои политические конструкции с учётом появления у империи огненного оружия. Это правильно: лучше напасть на врага, пока тот ещё относительно слаб, чем ждать, пока он усовершенствует оружие и увеличит свою силу.

— Уходим, — он хлопнул себя по колену. — Шаманы говорят, что этот ветер надолго. Тюркам и ханьцам он тоже досаждает, но у них в обозе юрты и припасы, а мы...

Он не стал добавлять: "...мы рассчитывали поживиться в крепости". Умному достаточно уже сказанного. А его женщины умны, хоть и излишне прямолинейны, когда дело касается приказов великого господина.

Она приметила, где держат "говорящую шкатулку", когда ханшу наряжали и подбирали украшения под наряд. Где знатная женщина может хранить чтимую и невероятно дорогую вещь? Разумеется, в шкатулке с драгоценностями. В отдельной коробочке.

Маленькая, с половину женской ладони, чёрная штуковина с белой крышкой легко уместилась в футляре для притираний. Всего-то и дела, что выбросить баночку с белилами, а саму "шкатулку" обернуть кусочком шёлка. Для служанки с доступом к ожерельям и серьгам ханши ничего сложного. Гораздо сложнее оказалось выбраться из взбудораженного киданьского лагеря.

Ветер и холод. Холод и ветер.

Она слышала, как возмущались воины в карауле: мол, этот ветер — явное недовольство духов предков делами Ванчжуна, надо бы держаться подальше от вождя, потерявшего благословение небес. Она промёрзла до костей в украденном тулупчике одной из "чёрных" служанок, пока, стараясь не попасться никому на глаза, добиралась до условленного места. А когда молчаливый человек в степняцкой одежде наконец провёл её в крепость через сгоревшие крестьянские выселки, она готова была на всё ради чашки горячего бульона и места у очага. Но провожатый доставил её прямиком к десятнику Тао, а тот велел сопроводить передачу "говорящей шкатулки" подробным рассказом о похищении вещицы и о настроениях в лагере киданей.

— Хорошо, — выслушав её, десятник, бесстрастный, как статуя Будды, ничем не выдал своих истинных чувств. — Жди здесь. Тебя сейчас накормят. Когда господин сотник позовёт, повторишь ему свой рассказ слово в слово. Тебя наградят.

Замёрзшая маленькая женщина из всей этой речи выделила слово "накормят" и обрадовалась ему больше, чем предполагаемой награде. А ещё её согревала мысль о том, что ханша, возможно, уже обнаружила пропажу... Даже интересно стало, сможет ли она переломить настроения в войске и бросить его на штурм, или муж велит не обращать внимания на её истерику?

Страх медленно-медленно, но всё же отпускал её.

Наконец-то она дома — после стольких лет плена и житья в степняцкой юрте... Пусть дом пока предстал в виде маленькой пограничной крепости, но за ней, за этой крепостью, начиналась родная земля.

Теперь всё будет хорошо.

К полудню ветер набрал такую силу, что кузнечихи, собравшиеся как обычно идти готовить обед для солдат, были вынуждены кутаться по самые глаза, и передвигаться плотной группой. Ветер, поначалу "пустой", теперь нёс снежную пыль. На полноценную метель в этих местах рассчитывать было сложно, Хинган перекрывал доступ потокам воздуха с морского побережья. Зимы здесь, как и предупреждал сотник, были сухие и холодные, вьюги — редкость. Разве что с севера какую-то влагу ветра принесут и в виде снега вывалят. Но сейчас, судя по затягивающемуся облаками небу, был именно такой случай.

Зима явилась в северные провинции империи Тан в белом снежном платье.

Женщины попискивающей и охающей кучкой ввалились в большую кухню при казарме.

— Говорили мне, что на севере зимы холодные, а я не верила... — облегчённо вздохнула Чен, всю дорогу прикрывавшая лицо рукавом тулупа.

— Это ещё не холод, — авторитетно заявила Яна — единственная из кузнечих, не охавшая и не ахавшая по пути сюда. — Вот у нас бывает холод зимой, так озёра до дна промерзают и деревья трещат.

— Да что ты придумываешь! Не бывает такого холода, — фыркнула языкастая Ван, считавшая своим долгом встрять в любой разговор.

— А поехали к нам, — рассмеялась Яна. — Убедишься. Мехов только прикупи в дорожку.

Сквозь свист и завывания ветра донёсся чей-то возглас: "Уходят! Уходят!" Смех мгновенно прекратился. Кто уходит? Куда уходит? Неужели кидани сняли осаду? Ханьские женщины не рискнули расспрашивать солдат, носивших уголь в корзинах, это было не дозволено конфуцианскими правилами. Но Яну подобные условности не смущали. Поймав за рукав солдатика, только что втащившего два ведра воды, она учинила оторопевшему от такого нахальства парню короткий допрос. И получила ответ: да, кидани снимаются и уходят. Судя по выражению лица, солдат хотел ответить покороче и не совсем в тему, но репутация у жены мастера Ли была ...неоднозначная.

Уходят. Кидани уходят.

Если бы не первый вздох настоящей зимы, новость уже давно бы разлетелась по Бейши. Впрочем, если бы не погодка, кидани не дали бы повод для такой хорошей новости. Кого за это следует благодарить? Ханьцы поминали кто Небо, кто Будду. А Яна сочла всё это стечением обстоятельств.

Сотник всё это время выглядел уставшим, измотанным, но никак не обречённым, хотя численный перевес был многократно не в его пользу. Значит, знал нечто такое, что Ванчжун мог узнать буквально вчера или позавчера. Может, к Бейши идёт императорская армия? Вполне возможно. Значит, разведка Ванчжуна только сейчас могла получить эти сведения. А ледяной ветер лишь подстегнул мятежников к принятию правильного решения. Единственно правильного, в их-то положении.

Они уходят.

А весной, когда в их головы может прийти мысль о возвращении и сведении счётов, здесь будет втрое больший гарнизон и хорошо охраняемый торговый путь.

Империя Тан, перешагнувшая за Стену, обустраивалась в степи, набивая шишки и учась на ошибках. Пока это у неё получалось.

Глава 6. Мирное небо над головой

Второй год эпохи Чанъань правления Небесной императрицы У Цзэтянь (прим.: 702 год н.э.) действительно можно было назвать мирным.

Второй год не посылали войска на усмирение бунтовщиков или отражение вражеских набегов. Второй год двор императрицы наслаждался покоем в обеих столицах, и изящные дамы беспечно гуляли в ухоженных садах, протянувшихся от Чанъани до Лояна. Второй год доходы от торговли значительно превышали расходы, позволяя империи жить сытно и беспечно. Второй год дожди шли в срок, и крестьяне снимали большие урожаи. И второй год глаза соседей империи Тан, как выражались ханьцы, становились "жёлтыми" — то есть, завидущими.

Огромная, сыто порыгивающая империя, постепенно начинающая забывать, с какой стороны нужно держаться за меч. Какой лакомый кусок!

Спустя почти семь лет никто, кроме ведущих записи чиновников, уже не помнил, кто такой Дахэ Ли Ванчжун. Да и то, регистраторам из Тайюаня приходилось покопаться в памяти, чтобы извлечь из неё сведения об этом бунтовщике. Ну, да, был такой. Здорово досаждал наместникам северных провинций, даже Ючжоу сжёг. Потом непонятно с чего пошёл осаждать дальнюю крепость Бейши, но не взял и убрался на север. Вроде бы мутил дикие племена, даже привёл весной кого-то, но был разбит и лишился головы. Вроде бы его собственные слуги обезглавили, и, кажется, по приказу его же супруги. А так — мелочь он, на фоне произошедшего после. Хотя императрица объявила смерть Ванчжуна началом новой эпохи её правления, названной Шэньгун в честь "чудесного избавления от разбойника", события лета того года затмили мятеж Ванчжуна.

Летом того года восстали покорённые корейские царства.

Судя по тому, как вяло было поддержано это восстание со стороны мохэ, и как яростно вступилось за соседей сохранившее независимость царство Силла, заговорщики из числа бывших царствующих семей Пэкче и Когурё явно поторопили события. Если мохэ трезво оценили свои шансы против нарождающейся полевой артиллерии империи Тан и фактически отстранились, то корейцы, обладавшие довльно высокими на то время технологиями в металлургии, всерьёз рассчитывали обзавестись собственным огнестрелом. Им удалось даже отлить несколько пушек и с их помощью выбить ханьцев из пары городов. Но на том их удача и закончилась, потому что императорские войска, явившиеся подавлять мятеж, привезли в обозе не только "всеядные" бомбарды и противопехотные картечницы. В их арсенале оказались уже большие осадные пушки, которые везли на специальных лафетах восьмёрки сильных лошадей. И стены древних корейских крепостей, за которыми восставшие рассчитывали отсидеться до подхода армии Силла, оказались слишком тонкими для тяжёлых ядер... Взятие столицы Когурё — Содо (прим.: древнее название Пхеньяна) — ознаменовалось наиболее упорным сопротивлением корейцев и наибольшей жестокостью имперских войск, когда город пал. Мужское население было истреблено почти поголовно, пощадили лишь мальчиков младше десяти лет, а женщин отправили в бордели по всей империи. Исключение сделали только для знатных дам, но и их, лишив имущества и титулов, отправили с детьми и прислугой в ссылку. И вообще, эта война отличалась от предыдущих небывалой доселе взаимной жестокостью сторон. Ханьские солдаты резали корейцев, не глядя на пол и возраст, но и их ждала крайне незавидная участь, если попадали в руки восставших... Год. Целый год с небольшим длилась кровавая бойня, о бесчеловечности которой написали даже привычные к ханьской жёсткости имперские хронисты. Итогом её стало уполовинивание населения Пэкче и Когурё, уменьшение территории неуступчивого Силла и исход некоторого количества корейцев на север, во владения мохэ. Последние, воспользовавшись тем обстоятельством, что к ним пришли умелые корейские мастера, не замедлили объявить свои земли царством Бохай. Воевать с мохэ, сохранившими своё войско и усилившимися корейскими оружейниками, имперцы не стали. Послали дипломатов. К удивлению и негодованию царя Силла, новоиспеченное государство Бохай не стало уклоняться от танских объятий. Был заключён договор о мире и торговле, чем обе стороны оказались весьма довольны. Все понимали, что время идёт, царства и империи то усиливаются, то слабеют, и однажды удача может повернуться лицом уже к хитрым мохэ, показав ханьцам спину. Но именно сейчас обе стороны понимали, что не готовы к затяжной войне, которая неизбежна в случае неподписания упомянутого договора. Имперцы были измотаны годом ожесточённой корейской войны, а мохэ и сбежавшие к ним корейцы ещё не скоро накопят достаточно сил для разговора с империей Тан на равных.

(прим.: в реальной истории в 698 году совместные войска Когурё, Пэкче, Силла и конница мохэ наголову разгромили императорскую армию. Корейские царства объединились под управлением династии маньчжуров-мохэ в царство Бохай, расположившееся приблизительно в границах нынешней КНДР, современной китайской провинции Ляонин и севернее. Империя Тан потеряла медные рудники Ляонина и железо Кореи).

Иными словами, на востоке империя закрепила свой успех, а вот на западе дела шли неважно. Западно-тюркский каганат, вассал империи, всё больше погружался в хаос войны всех против всех, от него уже отложились хазары и племена кипчаков. Ханьские советники, фактически исполнявшие обязанности наместников, либо изгонялись, либо бесследно исчезали на бескрайних степных просторах. Зато арабы, полностью подчинившие Персию, пользуясь моментом, понесли веру Мухаммеда в массы родственных персам согдийцев, где ещё сильны были позиции империи Тан. Притом несли арабы свою веру поначалу на кончиках языков проповедников с Кораном в руках, а сейчас обнаглели и стали нести её на кончиках мечей отрядов обращённых в ислам персов. Императрице это пришлось не по нраву. Исламских проповедников погнали взашей из Кашгара и портовых городов, мусульманские кварталы в Гуаньчжоу и Чанъани стали небезопасным местом, а в Согдиану выступила императорская армия. После пары лет упорного обоюдного бодания ханьский наместник был вынужден с позволения императрицы заключить договор. Империя уступала часть земель и принимала на поселение персов-огнепоклонников, не пожелавших признавать Мухаммеда пророком, а мусульмане обязались не посылать ни воинов, ни проповедников для дальнейшего распространения ислама на территории, подвластные хуанди. С того момента мусульмане, жившие в империи, или даже принявшие ислам подданные императрицы фактически превратились в поднадзорных. Их заметно ограничили в правах и свободах, запретив проповедовать свою веру и обязав отчитываться о передвижениях по империи. Для веротерпимой императрицы это было из ряда вон выходящим решением, но уж очень её разозлил тот факт, что обращённые в ислам уйгуры и ханьцы, её подданные, охотно вставали под знамёна противника. А когда прошёл слух — всего лишь слух! — что мусульман обложат дополнительным налогом, как их единоверцы обкладывали налогом-джизья немусульманское население завоёванных стран, часть практичных ханьцев, ранее принявших слово Мухаммеда, прилюдно отреклись от новой веры и столь же прилюдно поклонились Будде... Ничего личного, чисто бизнес. Мусульмане тогда распространяли свою веру точно так же, с помощью экономических рычагов, подкреплённых мечами воинов Аллаха. Можно сказать, что пожилая императрица кое-чему у них всё-таки научилась на старости лет. А исполнилось ей к моменту подписания договора с народившимся исламским миром уже семьдесят восемь лет. По тем временам — мафусаиловы годы. И всё чаще в разговорах придворных и чиновников высшего звена звучало имя её дочери, принцессы Тайпин...

В таких условиях ничего удивительного, что торговля с западными странами стала скудеть, и весь поток сосредоточился на Кашгаре. Зато замирение с киданями и договор с Бохай открыли перспективное северное направление. Тюркские племена в Ала-тоо имели отлично развитую металлургию и рыхлую, расплывчатую государственность. На юг пошли отличные металлические изделия, слитки и меха, а на север — шёлк, фарфор, чай, бумага, вина, ханьские книги... Маленькая пограничная крепостица Бейши, ранее знаменитая лишь тем, что сумела устоять перед мятежником Ванчжуном, неожиданно получила важное торговое значение. Поселение разрослось в небольшой город, появилась вторая стена, внутри которой расположились гостиные дворы на любой кошелёк. На северном берегу речушки традиционно оставляли место для стоянки киданей рода Елюя, приходивших по осени торговать и остававшихся здесь на зимовку. Ханьцы не распахивали там степь, а елюевцы не выпасали лошадей и овец на южном, имперском берегу, среди крестьянских полей, кормивших население города и гарнизон. К слову, гарнизон увеличили с полутора сотен до тысячи воинов. Сотник Цзян естественным образом получил звание тысячника, что довольно прозрачно намекало на его опальный статус. Мол, сиди где сидишь, не высовывайся и довольствуйся тем, что тебе соизволят дать. Впрочем, высокородный Цзян Яовэнь, чьё имя в империи уже прочно ассоциировалось с огнестрельным оружием, нисколько не страдал по этому поводу. Недавно он распространил среди знакомых и родственников, служивших в армии, свой письменный труд, посвящённый духу воина. Можно сказать, зерно упало в подготовленную почву. Это была даже не книга, а кодекс неких правил, коим обязан следовать любой, избравший стезю воина, если желает послужить священной особе хуанди и обрести честь. Высокородный господин тысячник озаглавил этот кодекс словами "Верность и честь". Верность относилась прежде всего к хуанди, ниже на ступеньку шли высокородные гуны, и так далее. Воин, дававший клятву верности господину, обязан был с того момента ради него жить, и, если требовалось, умереть. В свою очередь господин точно такую же клятву давал вышестоящему господину — гуну, а тот — священному хуанди, обладающему Мандатом Неба. В этой схеме фактически не оставалось места для гражданских чиновников, коим зачастую подчиняли военачальников, и потому кодекс почти сразу встретил неявное, но сильное неприятие со стороны бюрократов. Тысячник знал, что так будет, и потому не надеялся при жизни увидеть свой труд принятым за основу создания сильного военного сословия. Но капля камень точит. Он не сомневался, что выстроенная в его кодексе иерархия понравится императрице и её наследникам. Дядя, дай Небо ему сто лет жизни, уже нашёптывал нужным людям нужные слова.

За семь лет изменилась жизнь и в кузнечной слободке Бейши.

Год назад из дома семьи Ли выпорхнули сразу двое птенцов.

Юншань сдержал слово и выдал старшую дочь замуж за того, кто ей самой пришёлся по нраву — за сына торговца оружием, регулярно покупавшего излишки армейских мечей и изредка дорогие булатные клинки. В ханьских семьях было не принято знакомить потенциальных женихов и невест лично, но купец приехал с сыном, а Сяолан подавала к столу праздничные блюда и напитки. Слово за слово, и купец согласился с выбором сына. В конце концов, Ли Юншань не деревенский кузнец, а уважаемый всеми мастер-оружейник, к тому же богатый. Приданое за дочерью давал солидное. А мастер Ли не смог устоять перед просьбами Сяолан, которой понравился начитанный молодой человек, наметивший для себя открытую для простолюдинов стезю младшего чиновника. Свадьбу сыграли в Бейши, после чего молодые уехали в Тайюань, в дом родителей жениха. Вскоре после того дом покинул Иван. В свои шестнадцать он, фактически выросший в кузнице, обладал ростом, статью и силой, которых не было у иных двадцатилетних ханьцев. Да и с мозгами у парня был полный порядок. А военная карьера, к неудовольствию матери, показалась ему предпочтительнее всех других. Он обивал порог господина тысячника и упрашивал до тех пор, пока не получил рекомендацию, и направился добровольцем в тот же Тайюань, где как раз формировался пограничный корпус-цзюнь. "Вернёшься с отличными отзывами — заберу к себе, — пообещал господин тысячник. — Мне понадобятся толковые парни". И дочь, и сын писали родителям письма, описывая своё житьё-бытьё и обещая при первом же удобном случае наведаться домой. Конечно, мастер Ли и Яна скучали по старшим детям, но такова жизнь. Время идёт, дети вырастают и начинают вить свои гнёзда. Тем более, что младшие особенно скучать не давали. И отец, и мать сходились во мнении, что растят банду разбойников, с которыми никакого сладу нет и не предвидится. Тринадцатилетний Ляншань имел славу лучшего из учеников, и в то же время — первого задиры "на раёне". Шестилетняя Юэмэй, родившаяся аккурат в годовщину появления матери и старшего брата в этом мире, несмотря на необычную внешность — полукровка же — верховодила своими одногодками обоего пола. И тоже доставляла родителям немало хлопот. Близнецы Яншань и Юйшань, которым не было ещё четырёх лет на двоих, пока ещё только игрушки ломали и били посуду, но Яна сильно подозревала, что это пролог к весьма бурной жизни. Её предки просто не умели жить тихо и спокойно, на месте им не сиделось никогда. Потому история рода включала в себя весьма обширную географию от смоленщины до Владивостока и от Архангельска до Украины. Она тоже, мягко говоря, отличилась. Так что, скорее всего, её потомкам тоже суждено иметь шило в сидячем месте. Даже приёмным. Карма такая, что ли?

С увеличением численности семьи Юншань озаботился расширить и штат прислуги. Гу Инь и её сын Фэнь, строго говоря, не были рабами. Когда-то давно муж Гу Инь взял у отца мастера Ли в долг немаленькую сумму, чтобы обустроить свадьбу сына. И так случилось, что умер вскоре после свадьбы, а сын долг выплатить не смог, и семья в полном составе оказалась в статусе "буцюй" — зависимых, отрабатывающих долг. Жена Фэня вскоре умерла вместе с ребёнком, а Гу Инь с сыном так и осталась прислугой в доме семьи Ли, и поехали с ним на край света, хотя долг давно был закрыт и им вернули статус вольных людей. Привыкли, наверное. Да и куда им было податься, если их домик был продан за долги? Но с тех пор прошло много лет. Мать состарилась и больше не могла выполнять полный объём домашних работ. Потому мастер Ли велел Фэню жениться снова. Взять крепкую работящую девчонку или вдову из "дешёвых людей"... Он и взял. Купил кореянку из числа ссыльных служанок, которых по прибытии на место поселения повелели отнять у господ и продать, дабы возместить расходы на вынужденный переезд опальных семей. Всё равно, мол, титулов и званий дамы отныне лишены, а значит, и служанки им незачем... Маленькая, хлипкая с виду Хян работала, как заводная, чтила хозяев, как предписано обычаями, а вот мужа своего боялась до икоты, хотя Фэнь за четыре года ни разу её даже не побил. Просто говорил с ней исключительно редко, исключительно по делу и исключительно в приказном тоне. Кореянка повиновалась беспрекословно и с таким видом, будто от выполнения распоряжения, отданного супругом, зависела её жизнь. Может, этот вечный и непонятный Яне страх и был причиной того, что Хян родила за это время всего одну девчонку? Может, и так. Тем не менее, старая Гу Инь теперь была избавлена от тяжёлой работы и занималась исключительно присмотром за хозяйскими малышами, готовкой и уборкой заведовала Хян, а Яна, после того, как близнецы встали на ножки, смогла посвятить себя основной работе. Звания мастера третьего разряда её никто не лишал.

А ещё... Ещё три года назад Юншань, оставив дом на слуг, свозил семейство в Чанъань. Не праздности ради, а по распоряжению, в один прекрасный день доставленному гонцом из столицы господину тысячнику Цзяну. Яна вспоминала ту поездку с двойственным чувством. С одной строны — удивительный город правильной квадратной формы и потрясающе рациональной планировки, прекрасные дворцы и пагоды, яркая, богатая жизнь обывателей, масса чужеземцев, среди которых пару раз мелькнули и белые европейские лица. А с другой... Она лишь кончиком мизинца коснулась тёмной, скрываемой от всего мира стороны дворцовой жизни, и была счастлива, что вовремя унесла оттуда ноги. Если бы она позволила тогда втянуть себя в интригу, которую затевала принцесса... Ну, да ладно. Всё хорошо, что хорошо кончается. Юншань, понимавший мудрость русской поговорки "Близ царя — близ смерти", тоже был доволен, что выскочили они оттуда воистину вовремя. Супруги были настолько рады, что по пути, занявшем немногим больше месяца, в каком-то гостином дворе зачали сыновей-близнецов...

Одним словом, жизнь продолжалась.

Согласно всеобщему мнению, благородная кровь, текущая в жилах дамы императорского рода, не только давала ей неслыханные привилегии, но и налагала обязанности, коих не знают простые смертные. За то и чтимы были прямые потомки хуанди. Потому и лицезреть сиятельную принцессу без её разрешения не было дозволено никому из простолюдинов, да и немногим аристократам дарована привилегия не ждать, пока её высочество даст добро на созерцание её особы. Мастер Ли и его супруга, как и полагается людям их звания, пали на свои лица, едва колыхнулась занвеска, за которой восседала любимая дочь императрицы.

— Дозволяю вам смотреть на меня, — раздался мелодичный, хорошо поставленный голос, по которому сложно было определить возраст его обладательницы.

Когда супруги, не поднимаясь с колен, выпрямились, занавеска была откинута. На украшенном перламутром широком деревянном кресле — именно кресле, с ножками в виде драконьих лап и подлокотниками в виде голов этих мифических ящеров — восседала немного полноватая, но миловидная дама в богатом платье жёлтых, чёрных и золотых тонов. Возраст которой так же было сложно определить из-за сплошной маски косметики. Дама едва заметно, одними уголками губ, изображала протокольную приязнь к визитёрам, а в остальном её лицо оставалось неподвижным, как у статуи Будды.

— Дозволяю вам говорить, — едва заметно качнувшаяся высокая причёска в виде закрученной раковины долженствовала обозначить высказанное на словах дозволение.

Юншань произнёс заранее заготовленную речь, где сердечно благодарил её высочество за неслыханную честь, оказанную семейству Ли самим фактом того, что царственнородная принцесса соизволила обратить внимание на их скромные персоны. Её высочество благосклонно выслушала, благо мастер-оружейник свою речь не затянул, после чего лёгким движением пальцев подозвала доверенную даму. А та с молчаливым поклоном подала принцессе изящный ларчик на подносе.

— Мне говорили о вас и вашей супруге много лестного, почтенный мастер, — дочь императрицы неспешным движением откинула крышку ларчика и достала оттуда бумаги. — Здесь письма от высокородного Цзян Яовэня, коего вы хорошо знаете. Он ещё два года назад просил дать вам личную аудиенцию. К сожалению, тогда моя царственная матушка была слишком занята, и не уделила достаточного внимания просьбе знатного, прославленного, но, увы, захолустного военачальника. А сейчас она поручила это дело мне, и я немедля послала гонца в Бейши.

"Просто пожилая мама впадает в маразм, а дочь постепенно прибирает власть к рукам, минуя братьев, — подумала Яна, попутно изображая на лице приличествующий моменту восторг. — Интересно, что же именно её так заинтересовало? Неужели всё-таки карта мира?"

Да. В руках принцессы, помимо писем господина тысячника, находилась карта мира. Яна узнала это чуть желтоватое полотнище, склеенное из нескольких листов хорошей бумаги, на котором она самолично вычертила чистовик срисованной из планшета карты. Пометки с её слов делал своей рукой господин Цзян, тогда ещё сотник. Её высочество, отложив письма в ларчик, аккуратно развернула карту.

— Мир так велик, что даже наша империя занимает всего лишь его уголок. Пусть прекрасный и плодородный, но не самый значительный, — задумчиво проговорила принцесса. — Скажите, госпожа Ли Янь, вы действительно составили эту карту со слов путешественников?

— Великая госпожа, карту составили мои дед и отец, — Яна выдала ту часть своей легенды, которая касалась карты. — Я лишь восстановила её по памяти.

— Могли ли вы ошибиться, восстанавливая карту?

— Могла, великая госпожа. Никто не совершенен.

— Я велела показать часть карты нашим мореходам, госпожа Ли Янь. Они говорят, что известное им побережье отражено достаточно верно. И это несмотря на то, что ни ваши почтенные предки, ни вы не планировали здесь побывать. Зачем это понадобилось вашим деду и отцу?

— Они понимали, что не смогут побывать везде лично, великая госпожа, и хотели познать мир хотя бы так, с чужих слов.

— Похвальная тяга к знаниям, — впервые в голосе принцессы промелькнула не протокольная эмоция — ирония. — Теперь скажите, что это за обширные земли, лежащие восточнее империи и островов? Я не видела ничего подобного ни на одной карте.

Яна ждала этого вопроса и едва сдержала усмешку. Вот то, чего она и добивалась, рисуя карту мира: Поднебесная обратила внимание на Американский континент.

— Эту землю путешественник называл Винланд, великая госпожа, — она начала рассказ, который тоже приготовила заранее, как раз на этот случай. — Земля та велика, и населена многими народами. Племена, с которыми он общался, живут охотой и рыбалкой, а также отличаются жёсткими нравами, но по слухам южнее, где теплее и земля плодороднее, живут и культурные народы, строящие красивые города. Также в тех землях местные жители добывают золото и серебро, отливают и чеканят прекрасные изделия, но не столько украшают себя ими, сколько посвящают своим богам. Кожа у людей Винланда красная или красновато-смуглая, а лицами они сходны с хань...

Сейчас, почти три года спустя, эта аудиенция казалась сном. Хорошо они тогда поволновались.

— Гаспаза, кусать надо, — а это уже Хян в дверь всунулась, улыбается, кланяется. Угождает хозяйке, выучила несколько русских слов. — Кусать на столе, осень вкусна, гаспаза. Сяс гаспадин плидёт, гаспаза, велел калмить.

Акцент просто классический, до смешного. Впрочем, кореянка и по-ханьски точно так же коряво говорит. У неё способность к изучению иностранных языков атрофировалась наверняка ещё в детстве.

— Спасибо, Хян, — Яна степенно кивнула и, отложив в сторону недовязанный детский свитерок, вышла в "гостиную". — Позови детей.

Кореянка снова переломилась в поясе, кланяясь, и стремглав побежала за малышнёй. Широкое национальное платье-ханбок из домотканного сукна раздулось парусом.

Сегодня муж дал Яне выходной: свою долю армейских мечей она сделала, а материала на булатные пока не было, они израсходовали все слитки. Нужно было готовить новую плавку, и жена почтенного мастера днём настрогала полное ведро рогов-копыт для шихты. Оставалось ещё свободное время, которое она посвятила вязанию, а сейчас муж со средним сыночком вот-вот вернутся из кузницы. Приготовление чая оставалось привилегией хозяйки дома, и она не преминула этим заняться.

Юншань...

За это время они, естественно, не помолодели. Но если после семи лет брака и рождения троих детей супруги по прежнему оставались друг для друга любимыми и желанными, значит, их действительно соединил не слепой случай. Как говорил Юншань, воля Неба. Они притёрлись друг к другу, быстро стесав большую часть "острых углов". Счастливый брак — это, как и политика, искусство компромиссов. Цели, правда, немного разные, но суть сходная. Не обходилось у супругов Ли без споров и даже ссор, но у двух неглупых людей они случаются довольно редко, и они почти никогда не выносятся на публику. Потому брак Юншаня и Яны всеми соседями почитался почти идеально благополучным. Почти — потому что идеальных супружеских пар в жизни не бывает, только в поучительных романах и пьесах. А идеал — это такая штука, к которой можно стремиться, но по которой нельзя жить.

— Мама, а братики опять чашку разбили, — наябедничала Юэмэй, едва показавшись в дверях. — Мама, а скоро папа и братик Ляншань придут? Мама, а можно мне пирожок с яблоком?..

Малышка так бойко тарахтела по-русски, что даже родная мать не всегда поспевала уследить за ходом её мыслей.

— Можно, можно, — хихикнула Яна. — Тебе не дашь, так ты сама возьмёшь. А чашку новую купим, тоже мне, беда нашлась.

— Мама, а я тоже чашки била, когда была такая маленькая, да?

— Ещё как била. Осколочки так и летели.

Малявка тоже хихикнула и уселась на подушечку, скрестив ноги по-персидски.

Она тоже не могла сидеть на пятках, как делали ханьские женщины.

Юэмэй, развеселившись, прищуривала глаза, но мать хорошо знала, что они у дочери тёмно-серые, цвета грозовой тучи. Или булатного клинка. В родне у Юншаня таких точно не наблюдалось, ни с ханьской, ни с сяньбийской стороны, а в её семье... Яна припомнила, что у деда были серые глаза. Но не такие тёмные. Как причудливо тасуется колода, мессир Воланд был совершенно прав.

Малышка продолжала стрекотать, а Яна вдруг обратила внимание на разыгравшегося кота. На мышах и молоке разжиреть было сложно, потому Мао к семи годам представлял собой крепкого, с лоснящейся шерстью, зверька средних размеров. Обычно он предпочитал днём отсыпаться, а ночью выходил на охоту. Лишь изредка он, взрослый и серьёзный кот, снисходил до игр с человеческими детёнышами. И ещё реже удостаивал хозяев зрелищем самозабвенной одиночной игры с лоскутком или кусочком меха. Но сегодня, и конкретно сейчас, он решил позабавить двуногих обитателей дома своими прыжками. Судя по шороху, котик поймал обрывок бумаги... Но почему Яна обратила на него внимание? Может быть, потому, что бумажка была слишком уж яркой? Неужели праздничный фонарик порвал, хулиган хвостатый?

Кот, словно подслушав мысли хозяйки, высоко подпрыгнул и отфутболил яркий клочок прямо ей под ноги.

Яна, ещё не веря своим глазам, нагнулась и подняла с пола... скомканную обёртку от конфеты. Целлофановую. С подложкой из тоненькой алюминиевой фольги.

"Откуда это?.."

Мысль метнулась вспугнутой птицей, заставив Яну застыть от мгновенно накатившего страха. Неужели нашли? Семь лет прошло, вот ведь неугомонные. Значит, этот ключ им настолько важен? Что он вообще такое?

— Откуда это?

Она сама не заметила, как произнеса это вслух.

— Это? — дочка улыбнулась щербатым — зубы менялись — ротиком. — Там сладкая штучка была. Вкусная. Я её купила.

— Где купила?

Дети в ханьских семьях часто получали от родителей за примерное поведение по паре цянь на сласти, и семья Ли исключеннием не была. Юэмэй, как и её сверстники, тоже бегала в базарные дни на рынок и покупала кусочки сушёных фруктов. Но конфет там точно в продаже не было. Яна едва вообразила, как некий попаданец вроде неё выложил на прилавок кулёк конфет, чтобы заработать немного местных монет на пропитание, как дочь сказала нечто такое, отчего земля у матери ушла из-под ног.

— Я взяла денежку и пошла на рынок, — совершенно бесхитростным тоном проговорило дитя. — А ты перед этим рассказывала, как у тебя дома кушали шоколад. А мне так захотелось его попробовать! И тут смотрю, красивая такая лавка, и тётенька продаёт сладкое, оно так вкусно пахло. Тётенька отошла, а я взяла вот эти, яркие, и положила денежку, целых пять цянь. Потом смотрю, а лавки той нет, я на нашем рынке. А сладкое у меня в руке осталось, вот. Там внутри такое коричневое было, очень вкусное. Это шоколад, да?

Сказать, что в голове у Яны произошло полное смятение — значит, ничего не сказать. Вместо стройных логических построений бурлила дикая каша из самых разных мыслей, подчас между собой не связанных. "Пять цянь... Логика как у Карлсона, у которого настоящими деньгами были пять эре... Господи, куда занесло мою дочь?.. Неужели способность к попаданству — наследственная?.. Что делать? Что мне делать?!!"

— Это шоколад, — Яна механически понюхала фантик и уловила знакомый запах. — Да, доченька, это шоколад... У тебя ещё осталось?

— Не-а. Я всё съела. Хочешь, я тебе покажу, где я это купила? Я могу найти, я пробовала, и у меня получилось.

Эти слова произвели эффект взрыва. В том смысле, что взорвался котелок с бурлящей кашей, в который превратилась голова Яны.

"Господи, только этого не хватало..."

— Мам, ты чего? — дочка заметила наконец, что с мамой творится неладное. — Я сама удивилась, что так могу.

— Папе пока не говори, ладно? — едва слышно проговорила Яна. — И вообще, никому не говори. Это будет наш с тобой секрет.

— Хорошо, я никому не скажу.

Разговор был прерван появлением Хян и Гу Инь, которые привели смущённых и непривычно тихих близнецов. В империи было принято детям до пяти лет позволять буквально всё, терпеть все их выходки. Но на следующий после праздника пятилетия день сразу же, без скидки н возраст и прочее, затягивали в жёсткий корсет из великого множества правил. Яна крепко подозревала, что такой метод воспитания — сегодня ребёнку запрещалось почти всё, что разрешалось вчера, а наказание за непослушание полагалось в виде битья — порождал в итоге вот те самые "миллионы китайцев с лопатами". Беспрекословное подчинение рождалось из жестокого слома психики в детстве. Поступить так со своими детьми Яна не могла, потому обучение правилам поведения в обществе начиналось с пелёнок. Определённые запреты и ограничения, "это можно, а это нельзя", внушались малышне сразу. Близнецы били чашки своими шаловливыми и неловкими ручонками, но уже знали, что это плохо, мама обязательно заставит убирать осколки и запретит слугам помогать маленьким хулиганам. Юэмэй к пяти годам хорошо знала, как полагается себя вести. У мелких интеллект ещё не включился, но базовый принцип "натворил — отвечай" они к своим неполным двум уже усвоили... Мысли о детях вернули Яну в реальность. Нужно рассадить детей за столиком, пока служанки будут заниматься сервировкой. Нужно разложить снедь по чашкам и достать из футляра костяные палочки для еды — принадлежность главы семьи Ли, которой больше полувека от роду. Юншань ел дома только ими, а мыть, прятать в ящичек и доставать их — можно сказать, привилегия матери семейства. Нужно проследить, чтобы рукомойник был полон воды, а чистые полотенца висели на крючочках. И ещё — мужа с работы нужно встретить с улыбкой. Юншань обязательно узнает о приключении Юэмэй, но не раньше, чем она сама досконально во всём разберётся. Может, это и неправильно, но Яна почему-то считала своим долгом не поднимать тревогу раньше времени.

Жена была растеряна и чем-то потрясена, хотя старательно маскировала охватившие её чувства. Наивная женщина, от кого она пытается это скрыть? От мужа, изучившего её вдоль и поперёк?

В другое время он бы обязательно порасспросил её на этот счёт. Что такого могло случиться, что любимая не в себе? Не заболел ли кто-то из детей? Нет, вроде все с виду здоровы и веселы. Даже Ляншань, за день намахавшийся молотом и уставший. Кстати, ему ещё идти к старухе Чжан, которую уговорили учить детвору истории и правильному написанию знаков. За это недавно овдовевшей женщине родители учеников платили вскладчину. Немного, но и то семье её старшего сына прибавка, деньги лишними не бывают. Бейши — захолустье, учителя не рвутся сюда ехать, а плодить безграмотность не хочется. Люди выкручиваются как могут... Нет, жена как обычно улыбалась ему и детям, пыталась рассказать что-то весёлое, но в её глазах Юншань видел тревогу. Произошло нечто, смутившее покой её души и нарушившее гармонию жизни.

К едва уловимому запаху жасмина, бывшему неотъемлемой частью её существа, примешивалась тоненькая струйка другого запаха.

Юншань хорошо знал, как пахнет страх.

Двух лет ещё не прошло, как жена едва не ушла к предкам после тяжёлых родов. От неё тогда пахло смертью. Врач, приготовивший снадобья, тогда лишь покачал головой, велел всей семье собраться вокруг неё и рассказывать ей... да что угодно, лишь бы это было добрым и хорошим. И лишь когда тяга к жизни пересилила у неё тягу к смерти, настало время снадобий. Но запах своего страха Юншань запомнил на всю жизнь.

Оказывается, страх жены имел точно такой же запах.

Чего она боится?

Немного поразмыслив, Юншань решил отложить расспросы на более подходящее время. Если он не ошибся, жена сама ещё точно не знала, что происходит, и была напугана этим. Она непременно расскажет. Чуть позже, когда точно будет знать, что говорить. А пока её стоило отвратить от невесёлых мыслей. Он знал отличный способ, как это сделать.

Жена сразу после свадьбы изобрела нечто вроде церемонии по разлитию чая в чашки, и с тех пор старательно её соблюдала. Горячая ароматная жидкость источала радующий обоняние пар, настраивая застолье на благодушный лад. Юншань бросил на жену многозначительный взгляд, от которого она смущённо порозовела и улыбнулась... В тридцать семь она выглядела моложе своих соседок, едва перешагнувших порог тридцатилетия. Толкла какие-то травы, заваривала, и натирала этими снадобьями лицо и руки. А седина... Она есть, но на таких светлых волосах почти не заметна. Впрочем, Юншань чётко осознавал одну непреложную истину: жена останется для него самой прекрасной, любимой и желанной, даже когда беспощадные годы превратят её в сморщенную беззубую старуху. И она лет через двадцать наверняка будет смотреть на него, состарившегося и немощного, всё с той же нежностью. Это — на всю жизнь. Как приговор.

— Завтра будет тёплый день, — сказал Юншань. Пока старший ушёл на учёбу, мелкие убежали в свою комнату играть, а служанки прибирали посуду, есть время обсудить насущные дела. — С утра можно будет начать плавку. У нас осталось всего восемь готовых тиглей. Думаешь, этого хватит?

— На один хороший меч должно хватить, а если повезёт, то и на два, — ответила жена. Разговоры о любимом деле тоже отвлекали её от переживаний. — Не забудь, тот купец заказал нам на будущий год три меча и кинжал. Заказ наместника — это почётно, но раз мы обещали человеку...

— Слово следует держать, — согласился он, степенно кивнув. — У тебя рука лёгкая. Займись пока кинжалом. Потом, когда кирпичники наделают нам ещё тиглей, выкуем мечи. Время есть.

При этих словах жена почему-то закусила губу, но тут же опомнилась и завела речь о ножах. Эти ножи, к слову, перековывали из пригодных в дело обломков неудачных клинков. Они, если неправильно за ними ухаживать, легко ржавели, но степняки всё равно брали их нарасхват и платили красивыми мехами, которые супруги Ли с выгодой сбывали в Тайюане через своих новых родственников. Но ножи ножами, а смятение из души любимой следует изгонять.

И, когда все домочадцы, переделав свои дела, разошлись спать, он, как семь лет назад назад, взял жену за руку и увёл в их комнату. Уютную не потому, что вместо циновок на полу теперь лежал цветастый согдийский ковёр, а на стенах висели миниатюры со сценками из жизни императорского двора — последствие поездки в Чанъань. Уют здесь создавали прожитые в любви годы.

— Ничего не бойся, родная, — сказал он, обняв жену. — Я с тобой. Я всегда буду с тобой.

— У принцессы несбыточные фантазии. Зачем ей строить корабли и посылать экспедиции в какие-то дальние земли? Тут бы с ближними научилась достойно управляться.

— Оставь. Тайпин знает, что делает.

— Но, господин мой...

— Пусть всё идёт, как должно. Урожаю же больше всех радуется тот, кто получил от него наибольшую выгоду. Земли за океаном? Почему нет? Расходы на экспедиции нести ведь не нам, а казне. Если правда, что тамошние страны богаты, кто мешает получить прибыль от торговли?

— Западная женщина говорит, что культурных людей там немного.

— Путь в тысячу ли начинается с первого шага. Много ли культурных людей было век назад среди киданей?.. То-то же.

— Но что если принцы не согласятся?..

— Они наверняка не согласятся. Им, как императору Ян-ди, деньги нужнее на вино и наложниц. Хотя, на месте дорогих кузенов я бы лучше поберёг здоровье. Сейчас гораздо важнее согласие императрицы, моей царственной тётушки. А она его дала.

— Боюсь произнести недостойные речи, господин, и потому умолкаю.

— Ладно, ладно, намёк понял. Не ворчи, монах. Пусть принцесса занимается снаряжением экспедиции. Её это позабавит и ...от многого отвлечёт. А это тоже можно использвать к своей выгоде.

"Торгаш, сын торгаша и внук торгаша, — подумал монах, бесстрастно и привычно склонившись перед статуэткой Будды. — Хорошо хоть в императоры не метит. Нефритовый трон слишком высок для таких. Но, как он сам использует всё к своей выгоде, так и я использую его устремления. К выгоде великого господина".

Если мужчины умны, у каждого народа это проявляется по разному. Если с мозгами наблюдается напряжёнка, то выглядит это у представителей всех народов одинаково некрасиво. Особенно если оценивает женщина, сама наделённая интеллектом немного повыше среднего.

Инициатива мужа "давай купим ещё одного слугу для работы по хозяйству" обернулась появлением в доме подростка лет примерно двенадцати, непонятного происхождения и весьма сомнительных умственных качеств. Нет, если отдать ему чёткий приказ в стиле "от сих до сих", будет выполнять беспрекословно, как машина. Но не дай бог возникнет нештатная ситуация, ступор и тупой взгляд оловянных глаз обеспечены. Парнишка откликался на имя Ши, но Яна крепко подозревала, что это кличка, данная предыдущими хозяевами. А в сочетании с "выдающимся" интеллектом эта кличка могла означать только "камень". С виду подросток был похож на помесь ханьца с европеоидом, но к каким именно народам принадлежали его родители, он сам понятия не имел, а определить на глаз было проблематично. Более того, его реакция на любой резкий жест или громкий звук заставляла подозревать прежних хозяев в регулярных побоях убогого: Ши моментально грохался на колени, тыкался лицом в землю и начинал тоненько и жутковато скулить, совершенно теряя человеческий облик.

Зато стоил дёшево, тут ничего не скажешь.

Со двора доносился размеренный скрежет камня по чугуну: Ши с присущей ему основательностью надраивал котёл.

Яна с детства ненавидела этот звук. Всё могла спокойно перенести — хоть металлом по стеклу, хоть пеналом по свежеокрашенной парте — но не это. Временами перед этой ненавистью отступала даже обычная бабья жалость к убогому, застрявшему на уровне развития пятилетнего ребёнка. Сегодня и так поднялась с дикой головной болью и всеми признаками ОРЗ, из-за чего муж отстранил её от работ по плавке булата. Теперь вынуждена сидеть на кане, пить лечебные отвары, заниматься мелкой домашней работой и слушать, как полоумный слуга драит котёл.

Всё. Сил больше нет.

Отложив шитьё, Яна вышла на крыльцо.

— Хватит, Ши, — сказала она. — Котёл уже блестит. Помой его, поставь на место и подмети двор.

Парнишка привычно поклонился и бросился выполнять распоряжения хозяйки — именно в той последовательности, что она перечислила. Иначе нельзя, способность логически мыслить у Ши явно отбили ещё в раннем детстве. Юэмэй пробовала достучаться до его разума, эта егоза кого угодно могла раскрутить на разговор по душам. Бесполезно.

Яна поймала себя на мысли, что старается не думать о вчерашней находке и признании дочки. Это оказалось слишком страшно. Страшнее, чем она могла себе представить. Разумеется, Юэмэй не будет хвастаться своими необычными способностями перед подружками. Отношение к "колдунам" в Поднебесной было двоякое. С одной стороны, как бы ничего необычного, прикладное колдовство считалось неотъемлемой частью жизни. С другой — в случае чего попробуй докажи, что ни на кого не злоумышляешь и не применяешь чёрную магию. В своё время Яну тоже подозревали в любовном привороте, а после осады Бейши мятежником Ванчжуном с лёгкой руки болтливой Ван её и вовсе прозвали Белой Лисицей. И это отнюдь не было хорошим прозвищем. Лисица-оборотень в ханьской мифологии — существо умное, хитрое, опасное и крайне злопамятное. Но при этом вполне способное полюбить смертного и, обернувшись человеком, прожить с ним всю его жизнь. Отблеск этой сомнительной славы ложился и на детей. Не хватало ещё, чтобы Юэмэй, и без того находящаяся под подозрением как "дочь Белой Лисицы", давала повод для новых кривотолков.

Но главное — откуда в ней эта способность?

Можно было бы позаламывать руки и восклицать, что "такого не может быть". Если не учитывать, что её провал из двадцать первого века в седьмой тоже несколько противоречит здравому смыслу, то да. Не может быть. Ребёнок захотел шоколадных конфеток и тут же оказался рядом с лавчонкой, где эти конфеты продавали. На фантике Яна разглядела китайские иероглифы, по начертанию несколько отличавшиеся от того, к которому она здесь привыкла. Неважно. Важно, что произвели конфетку, судя по материалам и краскам фантика, самое раннее в конце двадцатого века. А сейчас на дворе семьсот второй год от Рождества Христова. Ничего так девочка шести лет от роду за покупками сходила. Хорошо хоть вернулась... в отличие от мамы. Вот это пугало Яну больше всего. Страх потерять ребёнка был настолько сильным, что затмевал рассудок.

— Мама, а я, кажется, заболела...

Вид у дочери, грустно подпиравшей дверной косяк, был несчастный и гриппозный.

Только этого не хватало...

— Горе ты моё луковое, — вздохнула Яна, взяв ребёнка за руку. — Пошли, будем лечиться.

— В лавку за теми сладостями не пойдём?

Нашла о чём вспомнить. Ребёнок.

— Пойдём, пойдём. Когда выздоровеем. Ну, где там наши лекарства? Пошли, молока с мёдом нагреем...

— Мы задержались, господин.

— Я в курсе. Форс-мажор всё-таки и нас зацепил. Так что там со сроками?

— В течение месяца коридор к ключу будет пробит. И ещё...

— Говори.

— Мы зафиксировали кратковременный, но мощный всплеск излучения ключа. Кто-то воспользовался им после семи лет молчания.

— Э-э-э... Наша путешественница нашла способ им управлять?

— Не знаю, господин. Но диапазон излучения был необыкновенно широк. Я такого не помню.

— Что?..

— Боюсь ошибиться, господин, но, возможно, ключ нашёл Хозяина.

Босс и подчинённый обменялись хмурыми взглядами. Видимо, обоим совсем не нравилось проиходящее. И ещё сильнее не нравилась догадка, одновременно посетившая их головы.

— ...или Хозяйку... — тихо проговорил старик-босс. — Ничего хуже этого я себе представить не могу.

— Значит, это ребёнок, господин. Каковы будут распоряжения?

— Те же, что и раньше.

"Ничего хуже представить не можешь? — подумал подчинённый, когда за ним закрылись отливающие серым металлом дверцы лифта. — А я могу. И боюсь, что именно это и произошло..."

Лифт бесшумно заскользил вниз.

Годы никого не делают моложе и здоровее.

Если раньше он мог провести весь день в седле, а потом ещё руководить разбивкой походного лагеря, то сейчас куда больше времени уделялось насущным нуждам крепости и гарнизона. То ли дело было семь лет назад... Крепость была маленькой, а в гарнизоне едва насчитывалось полторы сотни воинов. Сейчас гарнизон насчитывает больше тысячи воинов, пеших и конных, ему пожаловали звание "чжоуцао цаньцзюньши" — "заместитель уполномоченного посланника по делам отдела шлемов". Иными словами, он заведовал пополнением и содержанием арсенала формируемого пограничного корпуса-цзюнь, что, при наличии оружейной мастерской, неудивительно. С мастером Ли полное взаимопонимание и столь же взаимное уважение при соблюдении сословных правил на людях. Что не мешало изредка зайти в харчевню и осушить чашечку-другую чего-нибудь веселящего за степенной беседой двух мужчин.

О чём было говорить тысячнику, сыну гуна, с потомственным оружейником?

Говорили обо всём. О чужеземных мечах, о качестве привозного железа, о планах на торговлю с киданями, о том, что уйгуры и тюрки стали кочевать всё ближе, тесня род Елюя, о скором прибавлении в семье... Господин тысячник не считал зазорным поздравлять мастера Ли, когда рождались его дети, и с радостным достоинством принимал встречные поздравления, когда наложница-кореянка подарила ему долгожданного сына.

Говорили о жизни, одним словом.

Да, он ведь теперь снова женат. На той самой кореяночке из семьи князя-заговорщика, которой в ссылке светила только одна судьба — горбатиться на поле с утра до ночи, кормясь скудными плодами своих неумелых трудов. Или шить от темна до темна. И то это при удачном стечении обстоятельств. Другие, вон, быстро скатились до борделя... "Родишь сына — женюсь". Для дочери казнённого вельможи, сосланной вместе с матерью в глушь и в качестве наказания приписанной к податному сословию, это был подарок судьбы, пайцза в прежнюю жизнь. Разумеется, юная наложница боготворила господина и всячески ему угождала, а господин в качестве благодарности пристроил её мамашу замуж за какого-то вдового купца. С условием увезти тёщу как можно дальше от Бейши, пока та не осознала всех выгод своего положения. Княжна-кореянка в положенный срок родила сына, и Цзян Яовэнь, будучи человеком слова, женился на ней. Новоявленной госпоже Цзян Хуа хватило мозгов не возгордиться, а господин и супруг в свою очередь ценил её скромность и типичное для кореянок образцовое послушание.

Хоть он и был табгач, но всё-таки с возрастом стал стремиться к домашнему комфорту ханьских установлений. С ними было удобнее жить.

Почти четыре года в доме тысячника практически ничего не менялось. Разве что сын рос на зависть всем, крепенький и шустрый, радуя родителей. Старшую дочь давно выдали замуж, на младшую во время её визита к почтенной бабушке обратил внимание внук императрицы, и в прошлом году взял в свой дом. Наложница принца — это опасно, но перспективно. Жена-кореянка молода и может подарить ему ещё не одного сына... Три с лишним года относительного покоя, как в доме, так и на службе. Кидани после поражения Ванчжуна частью замирились с империей, частью попали в зависимость от тюрок. Сами тюрки были заняты выяснением отношений между собственными племенами, им было сейчас не до конфликтов с Поднебесной. Мусульманских проповедников изгнали в земли, подвластные арабам, а следом за ними постепенно ушли принявшие ислам племена уйгуров. Корейские восстания подавили. Мохэ замкнулись в границах своего царства Бохай и активно занимались торговлей. Ханьцы не верили в их миролюбие ни на обрезок ногтя, а потому обе стороны тихо, но качественно вооружались. Но до прямого столкновения было ещё далеко, и впереди предвиделись благополучные годы.

Тысячник стал забывать, что такое тревога.

Тем неприятнее для него стал сюрприз в виде изрядно потрёпанного купеческого обоза, появившегося вчера перед закрытием ворот. Обоз был небольшой, телег на пятнадцать. Купцы — ханьцы и тангуты, везущие имперские товары на север. Разбойники напали. Вроде, по словам караванщика, никого не убили, но драка получилась жёсткая, есть раненые. Кто напал? Да кто их разберёт. Оборванцы какие-то. Наскочили, попытались похватать тюки с возов. Получили по шее и убежали так же быстро, как появились.

Разбойники. На дороге из Тайюаня.

На самой спокойной и безопасной дороге провинции.

Это, между прочим, его, тысячника пограничного корпуса, упущение. Ему теперь и исправлять его последствия.

Конные разъезды будут усилены.

У кого болели дети, те наверняка поймут мать, для которой пышущее нездоровым жаром сопливое сокровище стало центром мироздания.

Нужно ещё вспомнить, что даже при относительно высоком уровне медицины, в империи Тан с детской смертностью дела были всё-таки похуже, чем в наше время. Демографический взрыв, удвоивший за полвека население Поднебесной, обеспечивали чуть ли не ежегодно рожавшие ханьские женщины. Рожать-то они рожали, но в зависимости от эпохи теряли от болезней то каждого третьего ребёнка, то каждого второго. А во времена смут — и того больше. Справедливости ради стоит сказать, что в других странах с этим было ещё хуже, но Яне, мгновенно забывшей о своей простуде у постели серьёзно заболевшей дочери, от такого знания легче не становилось.

Юэмэй горела. Сначала жаловалась на резь в глазах, головную боль и кашель с соплями, а потом, несмотря на приём лечебных настоек, у неё резко подскочила температура. К ужасу матери, девочка потеряла сознание, её трясло. Яна, которую трясло не меньше, немедленно послала Хян за доктором. Неизвестно, что именно наговорила врачу перепуганная служанка, но тот примчался следом за ней, с полной сумкой лекарств. Осмотрев ребёнка, доктор Цзу тут же принялся толочь, растирать и смешивать какие-то подозрительные ингредиенты, с виду похожие на высохшие травяные комки. Потом залил эту смесь остро пахнущим настоем. Юэмэй натёрли получившимся снадобьем и завернули в тёплое одеяло, а для внутреннего употребления доктор оставил травы в мешочке, велев заварить и поить больную, едва та проснётся. Яна, честно сказать, не очень-то верила в успех его фармакопеи, но жар у девочки начал спадать, а обморок перешёл в сон... Так мастер Ли, вернувшийся вечером из кузницы, и застал жену — баюкавшую завёрнутую в одеяло дочь.

К ещё большему удивлению Яны, болезнь отпустила ребёнка так же быстро, как и вцепилась. То ли так хороши были снадобья доктора Цзу, то ли сильный жар "пережёг" заразу, то ли и то, и другое, но факт был налицо: наутро Юэмэй уже вполне сносно себя чувствовала, кривилась, послушно глотая горький отвар, и уверяла папу с мамой, что ей уже совсем не больно, только спать всё время хочется... Одним словом, вся следующая неделя прошла для Яны по категории страшных снов, которые желательно забыть как можно быстрее. О том, что надо было бы поподробнее порасспросить дочь насчёт её визита за шоколадными конфетками, она не забыла. Просто момент для расспросов был очень уж неподходящий.

За всеми этими заботами она пропустила уличные новости, а там было на что обратить внимание. Чунпин, добрая соседка и подруга, принесла маленькую глиняную баночку мёда — по меркам Бейши дорогое удовольствие, мёд здесь только привозной. А заодно поделилась новостями.

— Торговцы на север шли, — говорила она, аккуратно накладывая мёд на ломтики испеченной Яной лепёшки — в доме семьи Ли ели и печёный хлеб, благо хозяева переделали для этого плиту. — Говорят, напали на них. Помнишь те холмы, где ты к нам... присоединилась? Вот там это и произошло. Наскочили, говорят, какие-то голодранцы, чуть ли не беглые рабы, хотели пограбить, да не вышло. Отбились торговцы. А господин тысячник наш, говорят, приказал дозоры усилить да послать отряд, чтобы тех разбойников переловили... Ешь, маленькая, ешь. Тебе выздоравливать надо, не огорчай родителей, — Чунпин ухитрялась одновременно говорить и с соседкой, и с её дочкой.

— Ой, ты же, наверное, кучу денег за мёд уплатила, — спохватилась Яна.

— Пустое, дорогая соседка. Сколько ты моим деткам снадобий перетаскала? Не хочу быть неблагодарной. Хоть твои редко болеют...

— Редко, но метко...

— Не говори. Твои болеют раз в год, но так, что даже мне страшно становится. А уж вам-то каково... Так я о чём говорила? Разбойники, значит, в нашей округе объявились. А мастер Ли, я слышала, со сватом вашим торговлю вроде ведёт. Не страшно ли теперь будет товар возить? Вы же не чаем торгуете, а узорчатыми мечами. А ну как украдут? Мечи-то хоть и штучный товар, но по цене, считай, княжеские...

Тёплая влажная ручонка дочери обхватила пальцы Яны, и ту вдруг словно что-то толкнуло изнутри. Она уже не слышала болтовню Чунпин. Потому что из памяти всплыло последнее письмо купца Чжоу Цзылиня. Сват довольно прозрачно намекнул, что собирается открыть вторую лавку в Бейши и посадить там сына. Разумеется, к лавке должен прилагаться дом, где наследник сможет поселиться с молодой женой. А та наверняка будет рада перебраться поближе к родителям... Эта радостная новость в сочетании со словом "разбойники" уже вызывала нешуточную тревогу. Оборванцы-голодранцы, да? Разбежались, едва получив как следует по голове от обозников, говорите? И что? Раз в году и ведро стреляет... В голову тут же полезли самые мрачные мысли. Стараясь не допустить их до сердца, Яна навострила уши и с удвоенным вниманием принялась слушать соседку. Благо, ту уже занесло на другие темы.

Но стоило Чунпин переступить порог, как мрачные мысли принялись за старое — терзать и пилить душу, наслаждаясь страхами женщины.

— Всё будет хорошо, мам, — тихо сказала Юэмэй. По-русски.

И случилось маленькое чудо: голос ребёнка разогнал вампирствующие мысли, словно свежий ветер — дождевые тучи.

Яна улыбнулась дочери.

— Это мой девиз, — сказала она, подсаживаясь на краешек лежанки.

— Значит, и мой тоже, — малышка ответила неожиданно серьёзно. — Всё будет хорошо, мам. Просто нужно верить в это.

— Ты веришь? — тихо спросила Яна. Улыбка медленно сползала с её лица: дочь ещё никогда не была замечена в склонности к подобной философии. Хотя... всё всегда случается в первый раз.

— Верю, — девочка кашлянула. — Вот я поверила, что выздоровею, и уже почти не болею. И ты тоже верь, что всё будет хорошо, ладно?

— Договорились, — Яна усилием воли вернула улыбку. — Теперь давай поверим, что у нас будет вкусный обед, позовём Хян и расскажем ей о нашей вере.

Юэмэй заулыбалась.

— А всё-таки, как это тебя угораздило тогда... с шоколадом? — вдруг спросила Яна. — Ты поверила, что сможешь его достать?

— Не знаю, мам, — дочь плотнее укуталась в одеяло. — Мне очень захотелось узнать, какой он на вкус, а оно так само получилось. А потом я вспомнила, что пора домой.

— И всё?

— И всё.

Во все времена и у всех народов дети хоть раз, да пытаются обмануть матерей. И почти никогда им это не удаётся. Хотя, чаще всего матери, заслышавшие в голосе своих кровиночек неискренние нотки, ничем не показывают, что разгадали нехитрую ложь. И дети таких матерей как правило об этом не догадываются... Юэмэй прямо не лгала, но и всей правды не говорила. За это Яна готова была поручиться. Но давить на ребёнка она не станет. Во-первых, неподходящий момент, а во-вторых, её деточки под давлением начинают играть в партизан на допросе. Папа уже проверял. Характер такой. Все в маму.

— Как всё, оказывается, просто, — усмешка Яны сделалась невесёлой. — А я тоже дико соскучилась по шоколаду. Не сводишь меня к этой лавке, как выздоровеешь?

Глаза дочери — серые, цвета грозовой тучи или булатного клинка — заблестели лукавыми искорками.

— Обязательно сходим туда, мам, обещаю, — сказала Юэмэй.

Сердце заныло от тревоги. На миг даже дыхание перебило: страшно ведь. Это же родное детище. Это её дом, её семья... Кажется, жизнь подкидывала нечто новое, опасное, но интересное. "Не поздновато ли, дорогая? Тебе тридцать семь, муж и шестеро детей, — мысленно одёргивала себя Яна. — Внуки скоро появятся. О них надо думать, а не о том, как поймать очередное приключение на пятую точку". Но где-то в глубине души ещё жива была та безбашенная девчонка, которую можно было оттащить от очередной авантюры только позвав к наковальне. И эта девчонка сожалела о прожитых годах, о роли примерной жены и матери семейства. Но — опыт и возраст взяли верх. Если будет нужно, Яна снова возьмётся за оружие. Однако если в этом необходимости нет, она не станет влипать в приключения. Семья — это не шутки и не просто запись в регистрационной книге города. Это прежде всего ответственность. А тоска по приключениям... Что ж, за всё приходится платить.

Авантюры не будет. Будет тщательно продуманное мероприятие, а перед тем — ненавязчивые расспросы дочери. Может, девчонка проболтается о том, о чём предпочла сейчас умолчать.

Но сперва пусть выздоровеет.

Вторая аудиенция, которой принцесса спустя неделю удостоила супругов Ли, была несколько менее официозной.

Если в первый раз Яна видела шаблонную китайскую властительницу, невозмутимую и недосягаемую, словно порог небес, то сейчас принцесса Тайпин выглядела почти что нормальной женщиной. Эдакой милой полноватой тётушкой сорока с чем-то лет, собравшейся поболтать с соседками о житейских мелочах. Ну и что, что в роли соседок были сплошь княгини, принцессы и любимые наложницы особ царской крови? Самые знатные дамы империи тоже любили посиделки. Правда, предпочитали болтать не о мужьях и детях, во что их одеть и чем накормить, а об искусстве. Да, да. Принцесса Тайпин была хозяйкой самого настоящего светского салона, где зачитывались новые стихотворения, где любовались образцами каллиграфии "кайшу", где демонстрировались миниатюры художников ...и родовитых художниц. Разумеется, здесь и музицировали. А иногда устраивали приёмы в честь знатных иностранок, чаще всего жён послов... Тогда Яна ещё не знала, что принцесса всегда старается чем-то удивить гостей, предъявить на каждой посиделке некую изюминку. То заморскую диковинку вроде персидской статуи коня, то драгоценнейший ковёр, то индийских танцовщиц, а однажды, говорят, шокировала общество, предъявив совершенно чёрного человека из свиты какого-то знатного араба. Пришелице с далёкого запада предстояло стать такой же диковинкой для знатных гостей.

Впрочем, супруги в грязь лицом не ударили. На официальной церемонии, предварвшей дамскую посиделку, они преподнесли принцессе подарок — кованую хризантему. Яна чуть не рехнулась, пока делала это маленькое чудо. Справедливости ради стоит сказать, что ковала она этот цветок для рекламы нового направления в искусстве, а не для подарка. Но хризантема пришлась очень кстати.

— Какая прелесть, — принцесса хотела было достать цветок из ларчика, но передумала. Побоялась сломать. — Почтенный мастер Ли, это чудесно. Вы сумели передать в металле полное ощущение жизни.

— Благодарю, великая госпожа, — поклонился Юншань. — Но я не заслужил вашей похвалы. Такие цветы делает моя супруга. Это искусство передавалось в её роду четыреста лет.

— Вот как? — её высочество не без удивления взглянула на застывшую, словно изваяние, женщину. — Но я слышала, что народы дальнего запада, за небольшим исключением, столь высокого искусства не ведают. Мне как-то показали несколько вещей западной работы. Они грубы и примитивны. А здесь... Я боюсь прикоснуться к этому цветку, чтобы не нарушить его совершенства.

— Великая госпожа, моя жена больше трёх месяцев работала над ним. Смело берите его в руки, он не рассыплется.

Ярко подкрашенные губы принцессы сложились в лёгкую улыбку. Аккуратно вынув металлический цветок из ларца, она продемонстрировала его собравшимся дамам.

— Не буду скрывать, мне понравился ваш подарок, — сказала принцесса, осторожно передавая хризантему своей соседке. — Также не буду неискренней, если предположу, что моим дамам тоже захочется иметь такие украшения для дома. Ведь это действительно высокое искусство.

Дамы, молча или под тихий шёпот передававшие друг дружке стальной цветок, брали его сквозь спущенные рукава, дабы случайно не повредить вещь, принадлежащую принцессе. Одна из них, изящно поклонившись её высочеству, выразила полное согласие с её мнением. Разумеется, дамы восхищены и готовы приобрести вещь, подобную той, что вызвала удовольствие дочери императрицы. Юншань привычно скрыл довольную усмешку: за модные вещички знатные особы щедро платят, а жена прихватила с собой, кроме этой хризантемы, ещё несколько мелких поделок. Видимо, затраты на дорогу, притом в обе стороны, могут окупиться уже в ближайшие несколько дней.

— А теперь, — принцесса милостиво улыбнулась ему, — я вынуждена извиниться перед вами, почтенный мастер Ли. Правила наших собраний заведены давно, и они неизменны. Сейчас мужчины должны покинуть нас. Мы же останемся в чисто женском обществе, чтобы выпить лёгкого вина, украсить себя цветами, слушать музыку, веселиться ...и сплетничать о мужьях.

Дамы, прикрываясь рукавами, захихикали, а Яну ни с того, ни с сего бросило в жар. На девичник у принцессы она не рассчитывала. Хотя на ней было подаренное мужем праздничное светло-голубое платье, наёмная служанка оказалась большой мастерицей сооружать модные причёски, а украшения были подобраны в одном стиле, она сразу почувствовала себя не в своей тарелке. Конечно, в той, прошлой жизни она бывала приглашена на сабантуи в дома больших шишек, которым случалось устанавливать охранные системы, но тем шишкам до аристократов империи Тан — в смысле утончённости и приверженности целому сонму неписанных правил — было как до Луны пешком. Современники Яны в большинстве своём много о себе мнили, но мало что из себя представляли. А принцесса была наследницей трёх императоров и императрицы, не говоря уже о том, что на Нефритовом троне успели посидеть и её старшие братцы. Когда аристократизм в прямом смысле этого слова прививается с пелёнок, это чувствуется. Яна отчаянно боялась нарушить какие-нибудь неписаные правила и прослыть дурой. Такая слава ни к чему ни ей, ни Юншаню.

Для посиделок принцесса отвела большую залу, украшенную произведениями искусства ханьских и чужеземных мастеров. К удивлению, среди ханьских и корейских картин на шёлке Яна обнаружила на одной из стен тканый гобелен явно франкской или саксонской работы. На нём была с умилительным детским примитивизмом средневековых миниатюр изображена какая-то батальная сцена. Честно сказать, Яна даже не знала, распространено ли сейчас, в начале восьмого века от Рождества Христова, это искусство в Европе. Ну, раз гобелен висит в гостиной у танской принцессы, наверное, худо-бедно распространено. До фарфоровых ваз династии Мин тут по понятным причинам ещё не дошло, но в зале у кресла принцессы на постаментах стояли древние бронзовые трёхногие сосуды с длинными носиками. Что древние, это было понятно по пятнам прозелени на потемневших стенках. Похожие сосуды, но маленькие и ярко начищенные, стояли на низких столиках, приготовленных для гостей её высочества.

Молчаливые служанки принялись с поклонами провожать дам на отведенные для них места. И тут Яна подивилась предусмотрительности хозяйки салона: у столика, предназначенного для живой "диковинки с запада", лежала плоская персидская подушка. Принцесса учла даже такую мелочь, как физическую неспособность гостьи долго сидеть на пятках. А способность учитывать малейшие мелочи — свойство дипломата... Значит, правду говорят, что связями с заграницей ведает именно принцесса Тайпин, а не соответствующий чиновник при её матушке? Или это всего лишь досужие сплетни?

Тем не менее, Яна отметила, что подушек в зале было две. На одну усадили её. Для кого же предназначена вторая, если посиделка чисто женская? Может, переменчивым ветром судеб сюда занесло знатную византийку или персиянку? А может, какой-то североиндийский раджа ищет союза с империей Тан, и приехал в Чанъань с семьёй? А может, в гости приглашена принцесса новообразованного царства Бохай, с которым договор предписывает поддерживать дипломатические отношения? Хотя нет, бохайская принцесса наверняка в подушке для сидения не нуждается... Тогда кто?

Принцесса вошла в залу последней, неся в руках ларчик с подарком супругов Ли. Гостьи учтиво поклонились хозяйке. А та, поставив ларец на принесенный служанками столик, неспешно и очень величаво воссела в своё кресло, украшенное резными драконами.

— Сегодня у нас будет вечер философии, — дружелюбным тоном объявила она. — Я неточно выразилась. У нас будет вечер сравнения различных философий, и потому я пригласила двух гостий. Одна из них, госпожа Ли Янь Байхуа, уже здесь. Вторую я ожидаю с минуты на минуту, почтенная госпожа известила меня, что обязательно прибудет... Не стесняйтесь задавать вопросы, дамы, будьте проще. Это не официальный приём, и наших мужей здесь нет.

По рядам женщин снова прокатилась волна хихиканья, но и в самом деле обстановка сделалась немного более неформальной.

— Почтенная госпожа Ли Янь выглядит весьма необычно, — певучим голоском проговорила одна из дам. — Мы все видели светлоглазых, белых тюрок и светлых персов, но почтенная госпожа превосходит белизной кожи их всех. Можем ли мы узнать, откуда почтенная госпожа родом?

— Мой народ живёт западнее и севернее Хазарского каганата, почтенная госпожа, — с учтивым поклоном — даром, что ли, брала уроки хороших манер у старухи Чжан? — ответила Яна.

— Ах, так вы родом из варварской западной страны? — пискнула вторая, совсем ещё девчонка, но с причёской замужней дамы.

Женщины захихикали. А Яна, зная, что должна смеяться над собой громче всех, чтобы не попасть в неловкое положение, весело улыбнулась:

— На западе много стран, почтенная госпожа. Которую из них вы изволили упомянуть?

Смех сделался громче, а юная фрейлина покраснела от смущения и прикрыла лицо рукавом. Видимо, это её первая ассамблея, не привыкла ещё к словесным пикировкам. Зато Яна в похожем искусстве, вовсю практиковавшемся в бизнес-сообществе, собаку съела. Вот сейчас страх отпустил её. Главное — не выходить за рамки приличий, обозначенные принцессой, и стараться держаться с дамами уважительно. Тогда её примут в ближний круг. И мужу карьера будет обеспечена: уж что-что, а благоволение принцессы в Чанъани много значит.

Впервые за несколько лет перед Яной замаячила реальная перспектива карьерного роста. И она вцепилась в эту возможность обеими руками, мёртвой хваткой бизнес-леди.

Они едут сюда. Оба.

Купеческий обоз, уже второй за месяц, прибывший в Бейши по дороге из Тайюаня, привёз и почту. И сейчас Юншань держал в руках два похожих листка желтоватой рисовой бумаги. Ещё бы им не быть похожими — наверняка куплены в одной лавке.

Интересно было бы узнать, кто расстарался, чтобы и сын, и дочь одновременно пустились в путь? Вряд ли они сговаривались. Если Сяолан, как почтительная супруга, подчиняется воле мужа и свёкра, то что потянуло в дорогу Ванди? Он-то полностью в воле начальства. Неужели уже прошёл обучение и получил службу? Если так, то есть чем гордиться. Хорошего сына воспитал. Вон, после ханьских знаков начертал что-то на родном языке. Ничего, не в первый раз, жена переведёт.

Но каково совпадение, а? В прошлом году одновременно покинули дом, теперь одновременно возвращаются. Хотя, они и раньше вели себя так, будто от одного отца и одной матери рождены, даже не сговариваясь. Истинные брат и сестра.

Вечереет. Пора домой, показать семье письма. Жена обрадуется, конечно. Ради такого случая можно пропустить обычную посиделку в харчевне с мастерами. Разумеется, дочь будет жить в доме мужа, а сын — если ему предписано нести службу в Бейши — в казарме, но неужели они не навестят родительский дом? Навестят, конечно. Они хорошие, почтительные дети. Значит, нужно достойно подготовиться к встрече.

Что-то ещё вызывало беспокойство. Смутное, неясное, но неприятное. Что-то связанное с дорогой... Увы. Сегодня было много работы, Юншань очень устал. Болела голова, мысли ворочались в ней тяжело, словно круглые камни в стиральной бочке, которую обустроила жена. Да и возраст... Сорок лет уже, не юноша. Виски седеть начали.

При мысли о жене Юншань тонко и несыто усмехнулся. Уставать-то он в кузнице уставал, но по вечерам, отправив детей спать, они с супругой по-прежнему уединялись в своей комнате к обоюдному удовольствию. Он совсем перестал понимать своих подчинённых, мастеров, которые нечасто, но хвастались, как пользовали молоденьких служанок. Не так уж много было служанок у кузнецов. Сам-то он, как похоронил первую жену, недолго думая купил смазливую работящую девчонку. Потом, когда получил предписание ехать с семьёй в Бейши, продал дом вместе с подневольной прислугой, взяв с собой только старую Гу Инь с сыном. В дороге, само собой, пришлось поскучать в надежде прикупить на месте пленную степнячку. Но с той памятной встречи на дороге для него существовала только одна женщина. Женщина с запахом жасмина.

Однажды он в шутку спросил у жены, что ей в нём нравится больше всего. И получил ответ, по сей день греющий душу: "От тебя пахнет огнём и железом, любимый".

Огнём и железом... Даже если бы он сомневался в искренности жены насчёт её происхождения из рода кузнецов, этот ответ развеял бы все сомнения. Женщина старается — если у неё есть такая возможность — выбирать мужа, подобного её отцу. У Янь такая возможность была.

Почему-то снова вспомнился Ванди, но не крепким юношей, каким он был год назад, а одиннадцатилетним сорванцом. Незадолго до рождения Юэмэй он как-то улучил минутку и подошёл к нему с благодарным поклоном. "Спасибо тебе... отец". "За что?" — спросил тогда он. "Мама давно так часто не улыбалась", — ответил приёмыш. "Это не только моя, это и твоя заслуга, сынок..." Искренний, умный и удивительно честный мальчик. Почтительный сын. Ляншань старается быть похожим на старшего брата, это хорошо. Плохо, что старший променял наковальню на меч, но... Как сказала жена, узнав о решении Ванди уйти в армию: "Первый в нашем роду встал к наковальне, хотя сотни лет его предки пахали землю. Может быть, снова пришло время перемен, и от нашего сына пойдёт род воинов?" Любой ханьский мужчина на месте Юншаня посетовал бы на молодёжь, отбившуюся от рук и не чтящую заветы предков, но, помнится, он сам в возрасте Ванди пустился на поиски приключений, уйдя добровольцем в армию. Приключения-то он нашёл, это верно. До сих пор хромает. Но попытка была, и отменить этого не получится. Нечего попрекать молодца, если сам хорош.

Быть может, сыну удастся то, чего не удалось отцу?..

Ещё не перешагнув порог, Юншань уже знал, что его ждёт. Жена и малышня встретят его положенным по обычаю ханьским поклоном, а потом все разом повиснут у него на шее. Дочка будет тарахтеть о своих детских делишках, близнецы будут радостно пищать, а Янь... Они давно научились обходиться без слов. Достаточно будет взглядов.

Если семь лет спустя после свадьбы они остались друг для друга единственными, это дорогого стоит.

— Что высматриваешь? Бейши ещё далеко. Даже такому дылде, как ты, и даже с лошади, и то не разглядеть.

Юморок у десятника был типично армейский, в стиле "копать от меня до следующего дуба", но солдаты — существа простые. Чтобы поржать, вполне хватит и этого. Они и ржут. Только Чжан Бин не смеётся.

— Не теряю надежды, господин десятник, — лучший способ не стать вечной мишенью для насмешек — шутить над собой самому. — Родители говорят, я ещё расту.

— Смотри, не перестарайся, — десятник Ли сегодня был в благодушном настроении и дозволил словесные пикировки во время марша. Всё же веселее в пути, чем всю дорогу молчать, как рыба. — На тебя и так доспехи еле подобрали, а если ещё вытянешься, придётся делать особый заказ.

Снова ржут. Народ тут неприхотливый, что и говорить. И довольно своеобразно понимающий ханьские законы. Если учесть, что в их десятке всего двое ханьцев, это неудивительно. Сам десятник из тюрок-шато, давно живущих в империи. Чжан Бин и Лю Сяоху ханьцы, остальные либо кидани, либо уйгуры. В других десятках и северяне из мелких полудиких племён имеются, а недавно приняли на службу двух согдийцев и кипчака. Учитывая его самого, выходца из Европы, получается сплошной интернационал. Как и положено нормальной, ещё не загнившей империи... Да, десятник иногда позволял подчинённым некоторые вольности, но лишь в аптекарской дозе, дабы служивые считали его своим "батей", а дисциплина в итоге только укреплялась. Но никогда он не переступал черту, за которой начинались расхлябанность и панибратство. Впрочем, солдаты "батю" за то и ценили. Другим так с командиром не повезло, тем по три шкуры спускают.

Большую часть пути, само собой, прошли молча. Потехе, как говорится, час, да и о чём могли несколько дней подряд трепаться молодые мужчины "подлого" по большей части происхождения, которые уже полный год служат вместе? "О выпивке и бабах", разумеется, сто раз говорено-переговорено ещё в учебном лагере. Ханьцы добавляли ещё две темы: о родителях и старинные легенды. Неханьцы, хоть и посмеивались, но вскоре сами стали подхватывать эти темы, и познания Ивана в фольклоре окружающих народов заметно обогатились эпосом кочевых племён. Равно как и он сам обогатил аналогичные познания своих сослуживцев. Но то в лагере или на стоянках. Отчего ж не поболтать, сидя у костра и поглощая осточертевшую просяную кашу с едва заметными кусочками мяса? И совсем другое дело — дорога, когда полк, получивший аттестацию, отправляется на место постоянной дислокации. Тем более, о дороге на Бейши стали ходить нехорошие слухи, и потому следовало смотреть в оба. Хоть это не купеческий обоз, а полк пограничной стражи, и любой, рискнувший напасть, гарантированно получил бы большие неприятности, но лучше заметить потенциальную опасность издалека и встречать во всеоружии, чем терять драгоценные мгновения после внезапного нападения.

Полк был смешанного состава, и потому двигался со скоростью самого медленного пехотинца. Обозные телеги с инвентарём и припасами тянули флегматичные бычки, равнодушно и неспешно переставлявшие крепкие ноги. Словом, скукота. Иван только теперь понял, почему его предки во время маршей пели. Ханьцы такого обыкновения не имели. Разве что на бивуаках иногда затягивали песенки о тяжкой солдатской доле... На расстоянии двух дневных переходов от Тайюаня им ещё встречались крестьянские телеги и обозы торговцев. И крестьяне, и купцы почтительно кланялись воинам хуанди, но дорогу уступали с проворством, заставлявшим подозревать отнюдь не почтительность. Потом телеги стали попадаться намного реже, а соломенная крыша крестьянской фанзы сделалась экзотикой. Ханьцы по-прежнему не доверяли степи, хотя это были имперские земли. А встречавшиеся стада кочевников, сопровождаемые лишь несколькими подростками, показывали, насколько привольно они себя здесь чувствовали. Не то, что купцы, вынужденные теперь путешествовать с охраной. Один такой пытался напроситься в полковой обоз, предлагал плату за охрану — командир отказал. Не положено. Деньги, конечно, лишними не бывают, но приказ есть приказ, а лишних ушей и глаз в полку предостаточно.

На четвёртый день пути они увидели гряды холмов. Хорошо знакомых Ивану холмов, тянувшихся почти до самого Бейши. Здесь ушки следовало держать на макушке: ложбины между холмами, поросшие высокой травой, могли служить укрытием для засад. Именно здесь, на этом участке пути, по слухам, и происходили нападения неведомой разбойной шайки. Они с Чжан Бином уже голову сломали, гадая, откуда в их краях могла появиться подобная напасть. Вроде гигантской стройки наподобие Великого канала поблизости не наблюдается, толп забитых подневольных работников не заметно. Тюрьма в Тайюане ещё невелика, и заполнена хорошо если наполовину. Происки боссов конкурирующих торговых путей? Это первое, что приходило на ум. Оставалось выяснить, всё ли благополучно на приморском торговом пути. Если да, то происки. Если же нет, и там точно так же шалят лихие людишки, то остаётся предполагать нечистых на руку придворных ханьского происхождения, из древних знатных родов, которым торговые контакты со Степью что нож острый. Бин, понятно, в такие высокие эмпиреи предпочитал не лезть, но Иван ещё помнил поездку всей семьёй в столицу, и чем это закончилось. Если бы принцесса не вмешалась вовремя... Ладно, обошлось — и хорошо.

А вечером, едва развели костры и принялись варить ненавистную кашу, охранение окликнуло одинокого всадника. Тот сказался гонцом, везшим новости из Тайюаня в пограничный округ. Господин полутысячник расспросил его первым. Новости оказались не из секретных. Более того, они были из разряда сенсаций, и потому командир попросил — ибо приказывать гонцу не имел права — поведать их всему полку. Гонец, конечно, тоже не имел инструкций насчёт того, можно быть ещё и глашатаем, или нет, но внимание ему льстило. Потому, взобравшись на телегу, он рассказал собравшимся солдатам такое, отчего весь полк загудел, как потревоженный улей.

В Дэнчжоу пришёл корабль. Один из тех, что два с половиной года назад отправились на далёкий восток через огромный океан. И — да — экспедиция капитана У Даньюя обнаружила за океаном обширные земли, населённые немногочисленными народами. Одни из них, обликом схожие с дикими племенами севера, встретили путешественников враждебно (прим.: скорее всего, речь идёт о предках тлинкитов, эти мало кого встречали дружелюбно), но дальше на юг страна оказалась заселена племенами с кожей красноватого оттенка. Некоторое время корабли шли вдоль побережья, а когда получили от местных обрывочные сведения о высококультурной стране, лежавшей ещё дальше на юг, капитан приказал шкиперу одного из кораблей возвращаться с отчётом. Потребовался почти год на обратный путь, но они справились и сложили к ногам императрицы записи о пройденном маршруте, карту открытого побережья и доклад о планах на будущее... Сказать, что Ивана эта новость огрела, как обухом по затылку — значит, не сказать ничего. Он ещё в той жизни, в двадцать первом веке, кое-что читал о путешествиях адмирала Чжен Хэ во времена династии Мин, и думал, как изменилась бы мировая история, если бы Китай тогда продолжил морскую экспансию. Если бы недалёкий император не приказал после смерти прославленного адмирала сжечь его записи и уничтожить флот. Самый мощный парусный флот за всю историю человечества, между прочим. Иван уже видел корабли империи Тан. Эти двухэтажные парусно-весельные сооружения, пригодные в основном для каботажного плавания и устрашения полудиких племён вьетнамских джунглей. Но уже три года назад имелись и новейшие парусные корабли большей вместимости и прочности, оснащённые бронзовыми пушками. Скорее всего, именно такие в дальний путь и отправились... Что ж, снова есть пища для размышлений на тему "китайской Америки". На сей раз — вполне реальная. Империя Тан вряд ли упустит случай разбогатеть на товарах из-за моря и попутно прирастить мощь своего флота. Ведь ничто так не даёт живительного пинка развитию флота, как трансокеанская торговля.

— Эй, Ванди, ты меня слышишь? Очнись, Философ!

Чжан Бин. Этот не ржёт вместе со всеми над его кличкой, полученной за склонность к глубоким размышлениям.

— Ты что-то сказал? — Иван действительно словно проснулся. — Извини, задумался.

— Будешь так задумываться в бою...

— Сейчас не бой.

— Ладно. Пошли к костру. Расскажешь, чего надумал.

У костра уже рассаживался их десяток с чашками и палочками, а дежурный раздавал порции вечерней мерзости... то есть, просяной каши. Хорошо, хоть кусочки мяса в походном рационе встречались чаще и были жирнее, чем обычно. Ивану обычной ханьской порции почти всегда не хватало, и он просил добавки. Десятник поначалу подтрунивал над вечно голодным солдатом, но потом, оценив его физические данные, насмехаться перестал. Зато в котле десятка стала обнаруживаться лишняя порция. Самого сильного бойца следовало хорошо кормить, он это понимал лучше всех.

— За океан, значит, наши морячки сходили, — хмыкнул десятник, старательно пережёвывая мясо. — А если ещё культурные страны найдут, значит, быть большому походу туда.

— Думаете, тамошние люди станут воевать? — спросил один из солдат.

— Станут или нет, а поселениям нашим за океаном так или иначе быть. Поселения охранять надо? Надо. Мало ли, что местным в голову взбредёт... А что? Я бы пошёл.

— Далеко это, — вздохнул Сяоху. — Ой, далеко. Морем целый год идти. А ну как духи предков не одобрят?

— А если духам предков первым делом там храм поставить, они вряд ли обидятся, — возразил ему Бин — как ханец ханьцу. — Ну, согласись же — новые земли, неведомые народы. Интересно же. Если бы дед и отец меня отпустили, я бы тоже пошёл.

— Философ! Эй, кончай жевать! — солдат — родом степняк из какого-то мелкого клана — собрался было пихнуть светловолосого товарища в бок, но в последний момент передумал. — Тут слухи ходили, будто твои родичи к тем неведомым землям с другой стороны подобрались. Рассказывай давай.

— А что рассказывать? — Иван как раз добил вторую порцию и отставил чашку. — Ну, ходили. Только не мои родичи, а хрен-знает-с-какого-колена родичи моей бабушки. Прошлись морем, обустроились там на восточном побережье, а потом отгребли от местных так, что мало кому сбежать удалось. (прим.: эта история, главными героями которой были викинги, произошла в реальности, но на два века позже; остатки их поселения действительно были обнаружены на восточном побережье США).

— Чего они не поделили, хотел бы я знать, — хмыкнул десятник.

— Зная этих ...дальних родичей моей бабушки, не удивлюсь ничему, — с ироничным намёком проговорил Иван, вызвав смешки всего десятка. — В западных странах у них репутация самых отъявленных разбойников. Если они там повели себя, как обычно, то я понимаю местных.

— Хорош болтать, — буркнул дежурный, собирая чашки. Его недовольство вполне понятно: тут интересный разговор идёт, а его черёд посуду мыть. — Ставим палатку — и на боковую.

— Вот зануда, — хихикнул Бин. — Так и скажи, что тебе обидно чашки драить, пока мы треплемся.

— Цыц, — десятник прервал намечавшуюся перепалку. — Дежурный дело сказал: палатка — отдых. На рассвете подъём. Кто по первому сигналу не вскочит, того ногами отпинаю.

"Старшой в своём репертуаре: упал — отжался, — мысленно поиронизировал Иван, помогая товарищам растягивать полотнище их временного дома на перекладинах. — Ну, отдых так отдых. А новость и правда занятная. Китайская Америка... Выдержит ли Китай?.."

Пища для размышлений была богатая, тема благодатная, а детское увлечение жанром альтернативной истории вполне могло затянуть раздумья до глубокой ночи. Перспектива проснуться от пинка под зад не привлекала, но ...не пофантазировать Иван просто не мог.

Не та натура.

На следующий день их нагнал гонец от командующего округом и передал повеление коннице выдвигаться отдельно от пехоты и арбалетчиков. Это означало значительное сокращение времени пути, чему можно было только порадоваться. Припасов взяли ровно столько, чтобы не тянуло седельные сумки и хватило до Бейши. Аккурат дня на два. На дворе лето, они вошли в полосу сухой холмистой степи, где мало дождей, переночевать можно будет и под открытым небом, окружив себя кольцами верёвок из конского волоса — чтобы не досаждали змеи.

В путь!

Походные котлы остались в обозе, и всадники довольствовались "сухим пайком" — вяленым по степному рецепту мясом. Ходили слухи, будто некоторые племена на севере вялили мясо, положив куски под седло, но здешние сыны степи над этими слухами только посмеивались. На вкус Ивана, полупрозрачные тёмные полоски мяса были слегка недосолены и пересушены, но его товарищи ели и похваливали. Значит, и ему грех жаловаться. А недосол уже на привале объяснил говорливый Сэреджен, кочевник из северных холодных земель. Мол, от солёного пить хочется, а в степи с водой зачастую не очень.

— Учись, парень, — сослуживец, заметив интерес в светло-голубых глазах "западного человека", коротко рассмеялся. — Степь прокормит любого, кто знает, как с ней договориться. Нам тут много лет ещё служить.

— Спасибо, — ответил Иван. И поймал себя на том, что сказал это не по-ханьски, а по-киданьски.

О том, что может совершить культура и наука ханьцев, укреплённая силой степных народов, он тоже думал. А потом вспомнил, как приходилось порой жестоко обламывать солдат-ханьцев, начинавших проявлять неприязнь по отношению к сослуживцам неханьского происхождения. Проявляли таковую неприязнь не все, но многие. Офицеры, от десятников до генерала, лютовали безбожно, искореняя подобные настроения в зародыше. Эти-то понимали, к чему они могут привести, если вовремя не пресечь. Ровно так же пресекали и гонор степняков, грозивший теми же последствиями. Но в учебном лагере ходили упорные слухи, будто в корпусах охраны обеих столиц офицеры ослабили поводья. Дошло, мол, до того, что даже десятки и сотни комплектовали по национальному признаку. "Если это так, — сказал тогда Иван, — я не дам и обглоданной косточки за боеспособность этих полков". Десятник тогда велел ему заткнуться и не умничать, а потом, пару дней спустя, похвалил мудрость командующего округом, который велел распределять новичков разных национальностей равномерно, в разные десятки и сотни.

Дорога змеёй изгибалась между поросших травой холмов. Господин полутысячник остался с пехотой и обозом, назначив командующим конного авангарда кавалерийского сотника. Тот, разумеется, выставлял охранение ночью и посылал передовой отряд днём, не забывая и об арьергарде. Местность здесь самая подходящая для разбойных нападений. И если по причинам, упомянутым выше, разбойники вряд ли сунулись бы в драку с воинами, но бережёного Небо бережёт. А ну как разбойничкам, увеличившим свою банду, вздумается искать оружия?

— Господин! Господин сотник! Тревога!

Из-за поворота вынесся всадник — один из авангарда. Так. Вид не потрёпанный, но лицо перекошенное. Значит, авангард в бой не вступал, но увидел... что?

— Луки расчехлить, щиты на руку! Галопом — марш! — скомандовал сотник.

Всадники, тихо матерясь сквозь зубы, доставали луки, спускали к бедру полные стрел колчаны и снимали со спин щиты. И всё это на ускорявшемся ходу. Здесь, в холмах, мечи им мало помогут. Даже ружья не помогли бы, но те остались в обозе. Только луки и стрелы.

Представшая им за поворотом картина заставила умолкнуть даже самых отъявленных матерщинников.

Здесь ехал обоз. Купеческий обоз. Притом совсем недавно. Кровавые лужи, натекшие из рубленых ран валявшихся повсюду тел, ещё не успели потемнеть и взяться вонючей коркой. Впрочем, большинство убитых погибло не от мечей, а от стрел.

— Охрану расстреляли из засады, — мрачно сказал сотник, бросив многоопытный взгляд на место побоища. — Купцы взялись за мечи, но... они не были воинами. Этих убили по-воински, твёрдой рукой хорошо обученного солдата. Разбойники бьют куда придётся.

"У бедняг не было шансов..." — подумал Иван, рассматривая тела погибших. Все — мужчины. А ведь купцы частенько путешествуют с семьями, если собираются осесть на новом месте.

И тут он почувствовал себя так, словно ему в бок всадили одновременно несколько стрел.

Голова этого человека была раскроена сильным и точным ударом меча. Лицо, застывшее в гримасе гнева и отчаяния, было залито кровью. Но Иван его узнал. Чжоу Цзылинь, свёкр Сяолан.

Значит, это тот самый обоз... Он же отпросился в тот день в увольнительную, чтобы проводить сестрёнку в путь...

Где Сяолан?!!

Слава богу, миг бессильной ярости миновал, оставив после себя лишь недолгий провал в памяти. Никто ничего не заметил — и за это тоже слава богу. Зато теперь мозг, получивший жестокую встряску, заработал с удивительной ясностью.

Он знал семью купца Чжоу, знал в лицо его слуг. Торговец выезжал в путь с женой, сыном и невесткой, сопровождаемый тремя слугами и двумя служанками. Но на дороге лежат лишь сам купец и старик-возница. Их возка, кстати, тоже не видно, а на обочине виднеются следы колёс. Слабые, едва заметные. Повозка была нагружена сундуками с добром для обзаведения молодой семьи на новом месте, и колёса смогли продавить сухую землю. А значит, был шанс проследить её судьбу.

Видимо, сотник мыслил в том же направлении: несколько солдат из числа степняков уже исследовали землю вокруг места побоища на предмет оставленных следов. И по всему выходило, что полк пограничной стражи разминулся с разбойниками на считанные минуты. Вероятнее всего, кто-то из разбойников следил за окрестностями и успел предупредить банду. На эту мысль наводило ещё и то, что большинство возов с товаром не были разграблены. Так, похватали, что сверху лежало, и при первом же шухере бросили на дорогу. Это мало вязалось с образом умелых воинов, профессионально убивших купцов и охрану... Три или четыре повозки всё же увели. Но — совсем не в ту сторону, куда поехала повозка купца Чжоу.

— Отчаянный человек это сделал, господин сотник, — сказал Сэреджен, бывший одним из лучших следопытов полка. — Притом, человек этот знал, что направляется в сторону, где обычно кочуют кидани хана Елюя. Вряд ли доехал: за ним шестеро верховых погнались.

— Второй и третий десятки — по следам повозки, вперёд. Проверить и доложить, — скомандовал хмурый сотник.

Видно было, что сделал он это нехотя. Задержка в пути ему не нравилась, но ещё больше не нравилась перспектива, даже не приняв должность в пограничье, получить нагоняй от начальства за нерадивость. Мол, проехал мимо, не выяснив всех обстоятельств происшествия? Нет, это немыслимо. Значит, придётся не только задержаться, но и отправить два десятка вслед беглому возку и его преследователям...

...Боже мой, как Иван нахлёстывал коня! Только окрик десятника заставил его немного сбавить ход, пожалев лошадку. Нехорошо выскакивать вперёд, здесь небезопасно, и нехорошо подставлять товарищей. Но там впереди... Что там впереди? Может, такая же куча трупов, как на дороге?

Нет. Он отказывался в это верить.

Если судьба хоть немного справедлива, этого не будет.

Иван понимал, что миллионы прекрасных людей по всему миру гибнут от рук разнообразных мерзавцев по самым нелепым поводам. Но каждый человек верит, что с его близкими ничего плохого не случится. Просто не может случиться. Не имеет права случиться. Он тоже верил и истово молился — без слов, одним лишь порывом души.

Господи, только бы с ними всё было в порядке...

Сэреджен уверенно вёл оба десятка по следу, изредка комментируя увиденное. Поначалу удивлялся, что гружёная повозка ухитрялась держать преследователей на расстоянии, но за вторым поворотом — а след вилял между холмами не хуже дороги — следопыт увидел на траве кровь.

— Э, да они из ружья пальнули, — хохотнул степняк. — Отчаянные люди.

Судя по тому, что возок не был тут же настигнут, а его обитатели не были изрублены в куски за свою отчаянную дерзость, ружьё там было не одно. Но следующий поворот преподнёс большой сюрприз.

Тела на земле. В телах — стрелы. Но это не семейство Чжоу и не их прислуга. Грязные, вонючие тела степняков, одетых в немыслимые обноски. До такого позорного состояния доходили разве что изгнанные из кланов. Преступники, от которых отреклась родня. И земля, изрытая копытами лошадей.

— А вот тут их и встретили, — проговорил Сэреджен. — Но кто?.. А, кидани. Это их стрелы.

— Они тут ждали в засаде, что ли? — опешил десятник.

— Нет. Обычный разъезд, объезжавший владения хана.

— Повозка?

— Дальше они шли шагом, в сопровождении всадников.

Только сейчас Иван понял истинное значение выражения "гора с плеч".

Здесь кочевали кидани только одного рода: подданные хана Елюя. Если об этом и Сэреджен знал, значит, знали и местные... и разбойники. И раз елюевцы однозначно и резко отреагировали на появление в поле зрения агрессивных оборванцев, значит, эта встреча была не первой.

Так. Но шесть трупов в грязных лохмотьях снова не вязались с работой воинов-профи на дороге. Это так, шакалы, подъедающие кости за тигром. Тогда кто тигр?

По крайней мере, с Сяолан должно быть всё более-менее в порядке. Кидани хана Елюя часто бывают в Бейши, и дочь оружейника Ли знают хорошо. В обиду не дадут. Но приказ сотника ведь однозначен, не так ли? Проверить и доложить. Значит, нужно идти по следам дальше. О том он со всем почтением сообщил десятнику.

— Возвращаемся, — окрысился тот. Офицеру не улыбалось бегать по степи, когда и так всё более-менее ясно. — Раз тут свои побывали, то нам тут больше делать нечего.

Десятник — начальство. А за семь лет жизни в империи Тан Иван усвоил, что перечить начальству — себе дороже. Душой он рвался туда, вперёд, по цепочке следов. Но раз впрягся в армейскую сбрую, тащи службу и не скули.

Главное, чтобы сестрёнка была жива. Главное, чтобы у неё всё было в порядке.

Персиянка оказалась совсем не "персидского" облика — того самого, к которому Яна привыкла, наблюдая в первый год пребывания в Бейши отчаянных персидских купцов, решивших ходить северным маршрутом. Медно-рыжая, высокая и тонкокостная, с совершенно не "восточными" зелёными глазами и типично европейскими чертами лица. Яркой, как огонь, женщиной была эта высокородная Мехрангиз. Рядом с ней Яна с её типично финской внешностью казалась альбиноской. А принцесса, не иначе преднамеренно, разместила обеих женщин так, чтобы они сидели лицом друг к дружке, и одновременно обе были у неё на виду.

Кажется, её высочество придумала "гвоздь программы" на сегодня? Ну, ну.

За три с лишним года жизни в империи Яна усвоила, что невежливо так пристально таращиться на собеседника или соседа по застолью. Признак дурного тона. Знатная персиянка явно считала иначе, и всё время, что принцесса потратила на вступительную речь и представление дамам новой гостьи, внимательнейшим образом изучала сидевшую напротив пришелицу с далёкого запада. Чтобы избежать неловкой ситуации, Яна старательно копировала поведение фрейлин принцессы. То есть, приклеила тонкую вежливую улыбку на непроницаемое лицо. Персиянка, заметив это, удивлённо изогнула бровь. Её мимика, кстати, тоже была привычной, присущей именно европейским народам, а не ханьцам.

— Высокородная Мехрангиз прибыла к нам из города Ань, что в Согдиане, — тем временем продолжала принцесса, милостиво улыбнувшись рыжей гостье. — Она происходит из древнего знатного рода, с которым ранее не гнушались родниться цари Персии. К великому сожалению, супруг высокородной Мехрангиз был вынужден покинуть родину из-за преследований со стороны арабов и отринувших веру предков персов. И, пока они хранят верность Нефритовому трону, им ничего не грозит... Однако я утомила вас своими долгими речами, — тут её высочество позволила себе иронию. — Буду краткой. Я уже говорила, что сегодня у нас вечер, посвящённый философии. Но не уточнила, что имела в виду сравнение различных философий. Высокородная Мехрангиз может, если пожелает, ознакомить нас с тонкостями философии Авесты, а почтенная госпожа Ли Янь Байхуа — с философией западного христианства.

— Для меня честь поведать великой госпоже слова священной Авесты и раскрыть их смысл, — высокородная гостья, приветливо улыбнувшись, отвесила ханьский поклон. Как она ухитрилась так изящно сделать это, сидя на подушке по-персидски, осталось загадкой. Видимо, сказался большой опыт. Да и говорила она по-ханьски получше Яны.

— Для меня не меньшая честь сравнить философию Кун Цзы и Лао Цзы с философией учителей христианства, — вслед за персиянкой поклонилась та — и, кстати, намного менее ловко. — Осознание того, что у нас есть общего, а в чём заключается разница, суть основа для взаимопонимания наших стран. Столетия идут, пути народов иной раз пересекаются самым невероятным образом, и чтобы избежать досадных накладок в будущем, лучше понимать друг друга уже сейчас.

— Неплохо сказано, — принцесса не отпускала с лица тонкую улыбку вежливости. — Если беседа продолжится в том же тоне, полагаю, мы все получим массу удовольствия. И пусть наши мужья считают, будто мы здесь предаёмся пустой болтовне о красках для лица и нарядах. Для изысканного ума нет наслаждения выше, чем постигать мудрость...

...Больше часа дамское общество, не перебивая, внимало рассказу высокородной Мехрангиз о противостоянии вселенского добра в образе Ахуромазды и вселенского зла — Ахроменью. О том, что мир — это арена борьбы вышеупомянутых богов. О том, что огонь — суть божество, и обычай сожжения мертвецов, бытующий у иных народов, встречает у огнепоклонников искреннее непонимание. Многое из этого Яна когда-то читала. Давно, правда, но кое-что в памяти задержалось. Даже вспомнилось, что смена веры для персов не есть нечто уникальное, а Авеста некогда сбросила с пьедестала куда более древние Веды. Видимо, персиянка тоже об этом помнила, и потому не обрушивалась, подобно некоторым соотечественникам, с проклятиями на головы новообращённых мусульман. Но о древней вере не обмолвилась ни словом.

— ...и таким образом праведные души отошедших подготавливаются к новому рождению, — завершила она свой рассказ. — Я слышала, что тоба и хань, почитающие Небо и предков, не верят в перерождение — в отличие от буддистов. Не стану спорить о догматичности этого утверждения. Вполне возможно, что для человеческой души открыты оба пути — как перерождения для завершения неких дел, так и обитания на Небе ради помощи потомкам. Но не мне судить об этом.

— Да простит меня высокородная гостья за дерзость, рано или поздно, мы все однажды сможем проверить истинность вероучений о загробных мирах, — негромко проговорила одна из придворных дам. — Но, к сожалению, уже не сможем поделиться с потомками своим опытом.

— Да уж, действительно, к сожалению, — не без иронии заметила принцесса. — Иначе мы бы точно знали, что нас там ждёт, и которая из философий ближе к истине... А что говорят об этом священные тексты христиан?

— Христианское учение допускает единственное воплощение человека в этом мире, — с готовностью ответила Яна. — За одну короткую жизнь мы, согласно ему, должны творить добро, познавать истину и готовить свою душу к встрече с Создателем. А смерть как бы подводит итог. Если человек на своём пути оступился, совершая недостойные дела, и не успел уравновесить их достойными поступками, то его ждёт ад. Если наоборот — то ему открыты врата рая. Просто и безыскусно, на первый взгляд. Но здесь есть коренное отличие от философии, принятой у хань.

— И в чём оно заключается, почтенная госпожа? — поинтересовалась юная фрейлина.

— В принципе искупления. У вас ведь даже понятия такого, как "грех", нет. Есть "вина". Предположим, на далёком западе христианин совершил некое недостойное деяние. И в тот же день и час точно такое же деяние совершил хань. Последний будет всю жизнь тяготиться осознанием своей вины, тогда как для христианина с осознания вины всё только начинается. Теперь он, если это порядочный человек, будет молиться, совершать достойные поступки, помогать бедным и так далее. Иной раз искупление длится до самой смерти. А непорядочные... они одинаковы везде, — добавила Яна под хихиканье дам.

— Значит, — продолжала спрашивать молоденькая дама, — христиане считают, что от вины можно откупиться?

— Это... очень грубая аналогия, — совершенно серьёзно проговорила Яна. — Но суть вы уловили верно, почтенная госпожа. Как-то я прочла в одной книге, что, совершая недостойный поступок, мы словно берём у судьбы в долг. А долг — с процентами — положено отдавать. Денежный долг отдают деньгами или имуществом. Долг духовный следует отдавать добрыми деяниями. Такое объяснение вполне годится для массы простых людей, не обременяющих себя раздумьями о высоком.

— Я тоже кое-что слышала о христианской философии, — задумчиво проговорила персиянка. — Когда я была ребёнком, в нашем доме остановился бродячий проповедник. И он рассказал притчу о разбойнике, которого казнили вместе с Иешуа. Разбойник жил неправедно, творил зло, но в последние мгновения перед смертью искренне раскаялся, и был взят на Небо. Смысл притчи заключался в том, что мало осознания своей вины, нужно понять и почувствовать всю мерзость былых преступлений, ибо нет в мире расплаты хуже этой. Но должна с вами согласиться. Христианство действительно указывает раскаявшемуся преступнику путь к очищению души ещё при жизни, раз ваше учение допускает лишь одно воплощение человека. У нас принято нести дары в храм. Но мы несём их, не откупаясь от Ахуромазды, как от лавочника, а даруем от чистого сердца... Во всяком случае, я надеюсь, что это так, — она ослепительно улыбнулась. — Хорошо, если народы, воспринявшие христианство, не додумаются продавать искупление за деньги. В противном случае весь его смысл будет утерян.

"А ведь додумались, — зло подумала Яна. — Вернее, додумаются — индульгенции продавать. М-да".

Православие индульгенциями не торговало никогда, но обида почему-то взяла за всех христиан скопом. Меркантильное отношение к Создателю — "ты мне, я тебе" — было свойственно практически всем народам и верованиям, поскольку имело очень древние корни. "Я станцевал танец буйвола, о духи, даруйте мне удачу на охоте! А не даруете, значит, вы негодные духи, и я для вас больше танцевать не стану". "Я принёс в твой храм, о Амон, десять талантов золота, даруй мне покровительство пер-о!" "Я принёс жертвенного ягнёнка, о Яхве, даруй мне удачу в моих делах!" "Я отдал в дацан по корзине риса и овощей, да будет благословение Будды надо мной"... Но вот пришёл век более возвышенных учений, и оказалось, что эмпиреи доступны далеко не всем. Приходилось сознательно "снижать уровень", чтобы учение не осталось уделом маленькой кучки возвысившихся духом, а распространилось как можно шире. Как в том анекдоте: "Ты не мудри, ты пальцем покажи". Потом к этому подключились государевы интересы Византии, и учение быстро формализовали. На римском престоле, пока ещё формально главенствовавшем над христианским миром, случались редкие подонки, на троне базилевсов тоже иной раз восседало нечто феерическое. Одни писали иконы, другие с пеной у рта доказывали, что икона суть идол, и любые изображения следует уничтожить. Но до торговли индульгенциями, слава богу, к началу восьмого века ещё не дошло. А осознание того, что всё-таки дойдёт, и заставляло Яну испытывать стыд. Хоть не было в том ни её личной вины, ни вины её предков.

И это она ещё не вспомнила о резне ариан. Вернее, когда-то читала об этом, но забыла, где, кто и когда начал в Европе первую межконфессиональную войну.

А ведь теперь есть, пусть мизерный, но шанс что-то изменить...

Дамы продолжали задавать гостьям вопросы, время от времени цитировали Кун Цзы, сравнивая и оценивая мудрость разных культур. Принцесса редко встревала в разговор, и Яна отметила, что тогда маска императорской дочери словно становилась полупрозрачной, приоткрывая истинное лицо Тайпин.

Это было лицо цепкого и жёсткого политика.

Слушая высокородную Мехрангиз, её высочество явно строила в мыслях какие-то комбинации по поводу Согдианы, которая неизбежно станет форпостом империи в не менее неизбежной борьбе с исламским миром. А уделяя внимание рассказам о христианстве и сравнении оного с учением Кун Цзы, делала пометки на будущее. Ведь если империи удастся достичь паритета с арабами, а затем и поприжать их, то контакты со странами дальнего запада однажды станут обыденностью. Самой принцессе до того дня точно не дожить, но империя-то имеет на это все шансы. Нужно заранее знать, с кем имеешь дело, чтобы не было неприятных неожиданностей... Сказать по правде, Яна в этот момент подумала, что если бы у неё была возможность выбирать начальство, то она предпочла бы работать именно с принцессой.

И ещё... Почему ей всё чаще казалось, будто принцесса об этом знала?

Если раньше два громких события в один день случались в Бейши довольно редко, то сейчас, когда северный караванный путь стал не менее оживлённым, чем западный, жители к такому попривыкли.

С севера пришёл караван, нагруженный товарами производства степняков и алтайцев. А дозорные на южных башнях заметили приближение большого конного отряда под знамёнами пограничного корпуса. Подростки, обычно отиравшиеся около купцов с надеждой подзаработать пару цянь на погрузке-разгрузке, при первых же слухах о приближении воинов рванулись к южным воротам. Поглазеть на всадников, обсудить качество доспехов и оружия. Так было во все времена и во всех странах, где в воинах видели защитников. А жители пограничья, где самый обычный выпас овец был рискованным занятием, видели в солдатах не разбойников и никчёмных людишек, как обитатели центральных провинций. Фронтир приучает видеть в них щит и меч, притом, не столько империи, сколько конкретного городка. Слухи быстро разлетелись по Бейши, и толпа мальчишек у южных ворот собралась немалая.

Ляншань всей душой желал быть там, но раз отец сказал помочь, значит, надо помогать. Слитки алтайского железа перед покупкой нужно осмотреть, рассортировать и пересчитать, и только после этого торговаться с купцом-тюрком, за сколько мечей и ножей он отдаст свой товар. Торговец всё цокал языком, да приговаривал, что привёз лучшее железо.

— Хану тот осень я говорил, добрый меч мастер делает, — говорил он. — Нож казал. Добрый нож, острый, красивый. Хан сказал: бери лучший железо, пусть мастер даст меч. Вся телега железа твой, мастер. Дай ханский меч за неё.

Сын мастера-оружейника едва удержался от улыбки: уж он-то в свои тринадцать разбирался в слитках ненамного хуже отца. Железо так себе, если честно. Но его целая телега. А отец вон уже торгуется. Ляншань уже знал, что произойдёт дальше. Купец, немного посопротивлявшись, добавит либо деньгами, либо отдаст и телегу с лошадкой в придачу к слиткам. У них уже есть и телега, и хорошая молодая лошадь, но в торговом городе на такой товар всегда найдётся покупатель. Зато отец пошлёт его домой за одним из узорчатых мечей, слава о которых дошла уже и до кипчакской степи. Недавно вон тамошний гун прислал купца и дал за меч-дао из узорчатой стали равный вес серебра персидскими монетами. Дорого заплатил. В Чанъани меч работы отца стоит на треть меньше. Ну, так то в столице империи, а то далёкая степь, где подобные вещи ещё в диковинку.

Так оно и случилось. Сговорились о цене, отец послал сына за мечом. А когда парнишка вернулся, бережно неся завёрнутый в отрез шёлка цзянь, купец не менее бережно взял оружие в руки и снова зацокал языком.

— Ай, добрый меч! — приговаривал он, разглядывая то великолепный клинок, то отделанные бронзой ножны, то резную рукоять. — Ханский меч. Слава о нём пойдёт — будущий год снова приеду. Только скажи, мастер, чем брать будешь? Железо есть, мех есть, кони есть, войлок есть, девушки есть. Сын у тебя растёт, скоро женить надо. Возьми ему красавицу, хороший жена будет. За такой меч ничего не жалко.

Ляншань выглядел старше своих тринадцати лет, и уже не смущался, когда ловил на себе заинтересованные взгляды соседских девчонок, поглядывавших из-за заборов. Их мамаши уже не намекали, а прямо говорили, что не будут против, если мастер Ли однажды пришлёт сваху. Да и у него самого определённый интерес проснулся, чего уж там. Но чтобы купить себе жену, будто башмаки или чашку... Для ханьских семей в том не было ничего предосудительного. Некоторые оборотистые папаши иной раз делали неплохой бизнес на дочках. Ляншань даже не удивился, что применил для этого словечко, перенятое у матери. Для него оно имело то же значение, что и торговля, только без души. Когда за деньги продают что угодно и кого угодно. Так вот: покупать жену он не станет точно, и отца уговорит этого не делать. Просто когда перед глазами уже много лет пример совсем иных отношений между мужчиной и женщиной, невольно начнёшь мечтать о таком же.

Честно сказать, Ляншань поначалу побаивался новой жены отца. Чужеземка ведь, иди знай, что у неё на уме. Но, как это часто бывает с детьми, он хорошо умел отличать искренность от лицедейства. Госпожа Янь не притворялась, когда называла его сыном. Она полюбила его и сестру, потому что любила их отца. Потому он довольно скоро перестал почтительно именовать её "второй матушкой", а начал просто и незатейливо — мамой. И не удивлялся тому, что она выстраивала отношения с детьми не так, как это делали ханьские матери. Пока они с сестрой были малы, мать была им наставницей. Когда подросли — стала другом. И при этом не прекращала учить жизни, но уже под другим соусом. И Ляншань учился. Не всегда явно, больше исподволь, но к тринадцати годам уверился в том, что сам хотел бы так же воспитывать своих детей. А для этого не нужна жена-рабыня, купленная за острую железяку, пусть и очень дорогую. Мать его детей должна быть свободной духом и достойной во всех отношениях.

Рановато в его возрасте было думать о будущей семье, но таков уж был сын мастера Ли. Весь в отца: спокойный и рассудительный.

Пока отец и купец в присутствии мелкого базарного чиновника составляли договор о сделке и платили положенный налог, Ляншаню особо нечего было делать, и он принялся разглядывать других купцов. Вот тот, большой и чернолицый слуга при купце, откуда? Он никогда не видел таких людей. Слышал от матери, что есть земля, где живут чёрные люди, и что арабы плавают туда на своих кораблях... А это что? Тут не купец, а купчиха. Толстая немолодая женщина с очень плоским лицом и узенькими, как щёлочки, глазами. Одета как зажиточная степнячка, но занимается не юртой, а торговлей мехом. Рядом с ней четверо молодых мужчин при оружии, с виду не слуги и не охранники. Наверное, сыновья... А вон тот купец точно из южан, смуглокожий и губастый. Тараторит скороговоркой, ничего не понять... А этот, в круглой шапочке, наверное, уйгур... Столько лиц, светлых и тёмных, с узкими и широкими глазами. Множество товаров. Многоголосый гам — торговцы нахваливают привезенное, покупатели во всеуслышание говорят о недостатках, носильщики из семейства Лю предлагают свои услуги, зазывалы из гостиных дворов предлагают ночлег и вкусную пищу за сносную плату. Тихое позвякиванье монеток и цепочек ручных весов едва пробивается сквозь эту шумовую завесу. Ржание лошадей, скрип тележных колёс... Вон торговец и покупатель повздорили, началось рукоприкладство. Этот непорядок углядел один из базарных надзирателей и тут же вызвал стражу, которая моментально восстановила справедливость, скрутив обоих драчунов. Тут не будут разбираться, кто первым начал, а оштрафуют обоих... Ляншань никогда не чувствовал себя своим в этой людской мешанине. Ему всегда было неуютно в галдящей толпе, но дело есть дело. Мало ли, чего он не любит. Чтобы делать мечи, нужно покупать железо, из которого мастера наделают ещё оружия. В кузницу слитки им не привезут, разве что казённые, для ковки солдатских мечей. Приходится мириться с неудобством нахождения посреди базарной толпы.

Что заставило мальчика обратить внимание на тех двоих, он и сам не знал. Торговцы как торговцы. Один немного похож на корейца, хоть и одет как самый обычный хань, и говорит с акцентом уроженца северо-восточного побережья. Второй выглядел чуть экзотичнее: сам в тюркской одежде, а лицо западное. Привезли на продажу статуэтки, вырезанные из разных пород камня, и женские украшения. В побрякушках Ляншань не разбирался совершенно, потому только усмехнулся, глядя, как торговцев со всех сторон обступили женщины. Это как раз было в порядке вещей. Но торговцы... Они вели себя как-то не так. Неправильно.

Лишь присмотревшись внимательнее, Ляншань понял, в чём дело.

Нормальный торговец, когда его лоток окружён толпой покупательниц, все силы кладёт, чтобы и похвалить свой товар, и присмотреть, чтобы ушлые бабёнки чего-нибудь не стащили. Вещицы ведь небольшие, дорогостоящие. Такие купцы обычно без охранника товар не продают. Тот, похожий на корейца, так себя и вёл: рассказывал очередной дамочке, как ей к лицу эти конкретные серьги, а вон тот браслет просто создан для её запястья. И при этом не забывал поглядывать за ручками женщин, дабы не тянулись за лишним. А вот тот, второй, с западным лицом... Охранник должен следить за покупателями, а не шарить глазами по толпе вокруг. Даже если это не охранник, а компаньон, всё равно в его интересах позаботиться о сбережении ценного товара. Ляншань на мгновение встретился с ним взглядом... Бррр. Вроде бы у мамы тоже светлые глаза, но в них он не видел ничего неприятного. А у этого как у снулой рыбины. Мёртвые. Мерзость какая. Лицо гладкое, чисто выбритое и какое-то ...словом, никакое, ничего не выражающее. Волос из-под тюркской шапки с меховой оторочкой не разглядеть, но паренёк готов был поспорить, что они светлые и, скорее всего, коротко острижены по румийской моде.

Ляншань не без некоторого усилия состроил скучающее лицо и сделал пару шажков по направлению к лотку странных торговцев. Как раз к нему был ближе тот край, на котором стояли статуэтки. Женщин они почти не интересовали, все орлицами набрасывались на висюльки, редко какая осмеливалась брать в руки изделия чужеземных резчиков. Такой товар больше интересовал знатных дам, а не женщин из податных сословий. А сын мастера Ли подошёл поближе, мазнул равнодушным взглядом по ряду фигурок, и лишь затем, сделав вид, будто его привлекла одна из них, лениво потрогал её пальцем.

— Молодой господин интересуется искусством мастеров из дальних стран? — то ли кореец, то ли ханец, расплывшись в улыбке, тут же обратил внимание на потенциального покупателя. — Это "ху" — статуи из далёкой страны, лежащей на берегах западного моря. Изображают древних богов, которым жители той страны больше не поклоняются.

— Как это — больше не поклоняются? — Ляншань изобразил интерес: историю становления христианства в западных странах он знал весьма неплохо, мать научила.

Торговец раскрыл было рот, чтобы ответить любознательному юнцу, но тут произошло нечто, потребовавшее от Ляншаня всех душевных сил, чтобы удержать на лице маску скучающего любопытства.

Второй — тот, западный — заговорил.

На хорошем русском языке.

— Скажи щенку, чтобы убирался, — сказал он. — Он мне не нравится.

— Они очень дорогие, молодой господин, — улыбка торговца сделалась вымученной. — Боюсь, ваш отец будет недоволен, если вы потратите такие деньги без его дозволения.

— Я спрошу дозволения у отца, почтенный, — Ляншань сам удивился, насколько спокойным был его голос. А ноги почему-то сделались мягкими, как мокрая глина, и одновременно хотелось убежать отсюда как можно дальше. — Может, он сам захочет купить что-нибудь для украшения дома.

И пошёл, стараясь изо всех сил выглядеть обычным мальчишкой из толпы, не замечающим ничего необычного.

Один из них говорил на родном языке мамы. Второй его прекрасно понимал.

Кто они?

О, отец уже закончил свои дела с торговцем железом. Теперь главное не выдать себя ничем — ни словом, ни взглядом, ни жестом.

— Отец, — он рискнул заговорить лишь когда подошёл вплотную. — Отец, вон те двое говорили на языке матушки.

Хвала Небу, отец всегда был мудр, как столетний старик. Одного мимолётного взгляда на странных купцов ему хватило.

— Мама просила нас опасаться людей, говорящих на её языке, — добавил Ляншань. — Они продают статуэтки с запада. Я сказал, что...

— Я понял, — отец не дал ему договорить. — Не подходи к ним больше.

Мальчик послушно склонил голову перед родителем. Со стороны это должно было выглядеть, как если бы сын просил отца о покупке вещицы, а отец ответил отказом. Что ж, так даже лучше. Но как теперь поступит отец?

А отец поступил примерно так, как поступил бы и сам Ляншань. Десяток цянь задатка старику Лю, всё так же бессменно высматривающему на базаре работу для сыновей и внуков — и с подозрительных купцов теперь глаз не сведут. Не впервой деду выполнять поручения семейства Ли.

— Не думаю, что матери это понравится, — сказал мастер, когда они с сыном, ведя под уздцы лошадку, впряжённую в телегу со слитками, покинули торговую площадь. — Но ещё меньше ей понравится, если мы промолчим об увиденном ...и услышанном.

— Маме грозит опасность? — тихо, испуганно спросил Ляншань. — Это её враги?

— Это могут быть и враги, и друзья, — немного подумав, ответил отец. — Посмотрим, что скажет старик Лю. Но матери ты сам всё расскажешь.

— Хорошо, отец.

Может, он зря испугался. Но пустой взгляд того незнакомца, и его слова... Хотя Ляншань считал себя почти взрослым, эта встреча его не на шутку испугала. "Всегда доверяй первому ощущению, сынок, — говорила мама. — Потом глаза, уши и разум дадут тебе множество мелких штришков, большинство из которых будут ложными, но в первый раз человек смотрит душой. А душа не ошибается никогда". Так вот, если верить первому ощущению, Ляншань сегодня смотрел в глаза лютому врагу.

Горе и радость редко ходят рука об руку. Обычно радость стучится в двери, прежде, чем войти, а горе без лишних расспросов срывает их с петель и врывается в дом, не глядя ни на заслуги, ни на титулы, ни на богатство.

Сегодня в кузнечной слободке был именно такой день — день горя и радости. Радость принесли сыновья, которых после года отсутствия, после возвращения в Бейши, как в место службы, построения и доклада начальству отпустили на побывку по домам. А горевали кузнецы и их семьи по мастеру Чжану, умершему — так уж получилось — сегодня на рассвете. Так что Чжан Бин явился аккурат на похороны деда... Года полтора назад, ещё до отъезда внука, мастер начал жаловаться на плохое зрение. Пару месяцев спустя старик стал промахиваться молотом мимо заготовки, а однажды едва не покалечил сына раскалённым прутом. Тем же вечером мастера на совете постановили отправить его на отдых. Сыновья и внуки обязаны позаботиться о немощном старике. С тех пор прошло больше года. И за это время случилось нечто страшное: крепкий, жилистый дед с ясным острым умом превратился в дряхлую развалину. Притом семья действительно заботилась о нём, старика неподдельно любили и уважали. Сыновья оторвали бы голову любому, кто посмел бы сказать плохое слово об отце, а невестки дружно обругали бы любую сплетницу, которая открыла бы рот по поводу "нахлебника, объедающего семью". Но в глаза этого, понятно, никто не говорил, а за язык ещё никого не поймали. Тем не менее, слухи доходили до старика Чжана, и, скорее всего, именно они подорвали его дух. Он, с десяти лет не отходивший от наковальни, почувствовал себя ненужным, обузой для сыновей и старой жены, которых тоже очень любил. И вот результат... Словом, радость от возвращения сына и внука была омрачена большим горем.

Мастера Чжана провожали всей слободкой, хотя похороны в империи считались делом семьи. Но кузнецы-оружейники в Бейши давно превратились в сплочённый клан почище любой мафии. Горе или радость одной семьи становились общими, и если радость при этом преумножалась, то горе делилось на всех и становилось не таким давящим. А Яна не знала, что и думать по поводу новостей, которые одну за другой принесли ей старшие сыновья. Сначала Ляншань огорошил известием о странных русскоговорящих купцах, а потом Иван добавил бензинчику в огонь, рассказав о происшествии на дороге.

— Она наверняка у киданей, — заметив, что мать побелела, как мел, старшенький постарался её успокоить. — Я видел следы. В той стороне кочует Лугэ, а Мэргэн всегда с братом, он не даст Сяолан в обиду.

— Проверить бы, — мрачно проговорил Юншань, выслушав рассказ приёмного сына. — Если ты прав, Мэргэн скоро здесь объявится. Или письмо передаст. Но если через три дня вестей не будет, сам повозку запрягу и поеду... Ши, чего копаешься? Налей воды в рукомойник.

Маленький слуга всё так же сомнамбулически поклонился и побежал за ведром.

К вечеру Ивану пришлось возвращаться в казармы: господин тысячник резонно считал, что солдатам регулярного войска мамки-няньки не нужны, иначе пограничный корпус рисковал превратиться в "фубин" — нечто вроде военных поселений. С жёнами, детьми, земельными наделами и прочей головной болью для солдат. Боеспособность таких частей вызывала у начальства закономерный скепсис, частенько выражавшийся совсем не парламентскими словечками. Потому служивые, кому не пришёл черёд идти в ночную стражу, обязаны были до заката вернуться в место постоянной дислокации. То бишь, в казарму. За нарушение режима — полсотни ударов палкой. Притом, сами солдаты считали это наказание очень мягким: мол, в прежние-то времена за такое голову с плеч снимали. Но и битым ходить никому не улыбалось... Словом, в радость, беспокойство и волнение после его ухода в доме семьи Ли немного улеглись.

— На хорошем счету у начальства он, — бурчал Юншань, старательно имитируя недовольство. — Хвастун. Я в его годы был скромнее.

Яна тонко, понимающе улыбнулась: от кого этот человек хочет скрыть свои истинные чувства? От жены?

— Ты в его годы не мечтал о военной карьере, — сказала она. — Может быть, и зря.

— Военная карьера для сына кузнеца? Не смеши меня, женщина.

Яна рассмеялась.

— Мой прадедушка во время войны дослужился до... здесь, наверное, это тысячник будет, — проговорила она. — Ему было двадцать девять лет. Правда, после войны он вернулся к наковальне... Любимый, не ворчи. Всё равно мы уже ничего не изменим.

— Ванди мой сын, — хмуро проговорил мастер, отхлебнув подостывший чай. — И раз признаёт меня отцом, пусть слушает мои наставления. Я ему только добра желаю. Честолюбие — хорошая штука для воина, но если он действительно хочет дослужиться до высокого звания, пусть спрячет его подальше и никому без особой надобности не показывает. Пока не станет генералом. Наша армия строится на умениях и дисциплине, а не на бахвальстве молодых выскочек... Всё, Янь, не выгораживай его. Не получит от десятника — получит от меня. Лучше подумаем сейчас, что делать с этими... гостями на рынке.

— Я уже думала... — сказать по правде, Яна с удовольствием поговорила бы на другие темы. Чувства надвигающейся опасности не было. Вместо него душу изводили смутная тревога и неуверенность. Как будто перед экзаменом, к которому она не была готова. — Если бы хоть издалека взглянуть на того человека. Вдруг я его знаю? Тогда и решим, что делать.

— Лю сказал, что эти остановились в гостином дворе почтенного Йи Суйю.

— Неплохо для мелких лоточников. Их там пустили дальше порога?

— Да, в средствах не стеснены, хоть по виду и не скажешь. Значит, дело, с которым они сюда пришли, важное. И раз один из них говорит на твоём языке, есть вероятность, что их дело связано с тобой... Потому Ванди лучше ночевать в казарме, или ходить в ночные дозоры с товарищами.

— Ты ведь понимаешь, что именно сейчас сказал?

— Понимаю. Нам снова понадобится покровительство господина тысячника. И я прямо сейчас пойду к нему. Раньше, сама видишь, никак — похороны Чжана... Ох, чувствую, завертится история... — мастер, отставив чашку, поднялся с кана.

— Не в первый раз, Юншань, — вздохнула Яна.

— Нам тогда просто повезло. Сейчас одного везения может оказаться мало... Ляншань, сынок, поди сюда.

— Да, отец, — подросток был не слишком доволен — он как раз собрался пойти к друзьям и рассказать пару баек о возвращении старшего брата — но выказать это недовольство не посмел.

— Мне сейчас нужно отлучиться из дому, — совершенно серьёзно сказал мастер. — Возьми меч. Не отходи от матери ни на шаг. Соберите малышню здесь, сказку им расскажите, делайте что угодно, но будьте всё время вместе, и готовы ко всему.

— Это ...из-за тех людей, да, отец? — тихо переспросил мальчик. Его недовольство мгновенно испарилось.

— Ты понял меня?

— Да, отец.

— Вот и славно.

Когда дело касалось безопасности семьи, Юншань всегда действовал по принципу "лучше перебдеть". В общем-то, так и должен поступать настоящий отец семейства, но в его беспокойстве не было нарочитости. Он действительно до смерти боялся потерять тех, кого любил.

Яна это знала не в теории: был уже случай убедиться...

— ...госпожа Мехрангиз посмотрела на мою хризантему, и сказала — мол, хочу такую же, да не обидится её высочество. А принцесса на меня показывает и говорит...

Что сказала принцесса, Юншаню понятно было и так. У жены явно наметились богатые заказчицы. Плохо, что в доме двоюродного брата не было никакой возможности остановиться: дорогой родственник сумел наплодить от жены и двух служанок восьмерых детей, один другого меньше. Куда ещё им с супругой и четырьмя отпрысками соваться? Но хорошо, что братец помог снять по соседству гостевой флигель у почтенной вдовы. Мать будущего мелкого чиновника считала, что в её положении лишних денег не бывает, и пустила на постой семью мастерового. Так что кузница брата к её услугам. Родич, подобно хозяйке дома, вряд ли откажется от платы за аренду инструментов и части помещения. А заработок железные цветы сулили неплохой: если принцесса даст ход моде на них, от придворных не будет отбоя. Не говоря о том, что ему самому могут поступить заказы на узорчатые мечи. Всё-таки это столица, а не приграничье, и знатные особы, из тех, что при деньгах, не откажутся обзавестись дорогим мечом. Жаль, конечно, что этим клинкам вряд ли суждено побывать в бою: придворные бездельники не любят рисковать жизнью. Но отчего бы не заработать на тщеславии?

Приятная для ханьца мысль о наполнении семейной кубышки сменилась куда более приятной мыслью при взгляде на супругу. Здесь, в столице, одним из признаков красоты считалась полнота. Чем пышнее дама, тем она привлекательнее. После рождения дочки жена если и не стала полностью соответствовать этому идеалу, то всё же немного поправилась, приобретя весьма соблазнительные формы. Негоже зажиточной женщине быть поджарой, как степная лисица... А кроме того, Юншань уже подумывал, что не мешало бы им увеличить численность семейства. Многодетность — залог спокойной и сытой старости для ханьца. Пример обратного перед глазами: хозяйка дома, у которой выжил только один сын, и тот пока не кормилец — учится. Приходится почтенной женщине сдавать жильё внаём, чтобы прокормиться, пока сын не получит какую-нибудь должность. Так что судьба супруге родить ещё хотя бы пару раз.

Но все эти прагматичные размышления, хоть вместе взятые, хоть по отдельности, оставались здесь, в гостиной. За порогом спальни, Юншань забывал обо всём. Даже о древних установлениях, запрещавших мужу и жене лицезреть полную наготу друг друга. Там, за порогом, был совсем другой мир. Только их мир, и никому больше туда не было доступа. В этом мире они жили под другими именами, которые сами придумали.

Они пришли в себя лишь под полночь — как в старые добрые времена первых месяцев супружества. Уставшие, но довольные. И, как и тогда, сон не шёл к ним. Но, в отличие от "тогда", жена гораздо лучше знала язык хань, а Юншань не считал, что мужу с женой не о чем поговорить в постели, кроме личных и чисто семейных вопросов. В промежутках между ласками они, случалось, обсуждали торговые сделки, размеры и свойства будущих мечей, и даже иногда политику. Совершенно нетипично для ханьской семьи. Но что делать, если в жёны досталась неглупая женщина, да ещё коллега по ремеслу? Если бы он с самого начала повёл себя согласно установлениям, того гляди, жена его самого сочла бы глупцом. А этого допустить было никак нельзя.

— Она предложит тебе какую-нибудь бабью должность при своём дворе, — негромко проговорил Юншань, начиная полуночную беседу. — Соглашайся, Цветочек.

Кто такая "она", и так было ясно: принцесса Тайпин, кто же ещё.

Жена вздохнула и ласково коснулась кончиками пальцев его руки.

— Думаешь, нам здесь будет лучше, чем в Бейши? — спросила она.

— В смысле денег и известности — да. Подумай, что мы оставим детям. Для них лучше кузница в столице, чем в пограничном городке. Девочкам приданое мы здесь тоже соберём скорее, чем там, и подходящих мужей в столице найти им проще.

— Если хорошо подумать, то не вижу большой разницы. Вот в отношении известности ты прав, любимый. Отсюда мечи с нашим клеймом будут расходиться куда лучше. Но...

— Но — что?

— У нас поговорка есть: близ царя — близ смерти.

— Кто мы такие, чтобы кто-то решился впутать нас в свои интриги? — хмыкнул Юншань. — Ты у меня умница, а глупость сейчас сказала.

— Я бы очень хотела ошибиться, любимый мой, — невесело проговорила жена. — Но ты мало общался с большими шишками, а мне пришлось. В их играх лишних фигур не бывает. Всё идёт в ход, даже мелочь вроде нас, которую потом не жаль и... убрать из игры. Совсем. Потому... Если принцесса предложит мне место при своей особе, я соглашусь. Только глядеть буду в оба.

— "И тебе советую сделать то же самое", — не без иронии сказал Юншань, копируя интонации жены. — Что ж, осторожность не помешает.

Раньше он не представлял, как это — вожделеть только одну женщину. Сейчас не представлял, как он мог раньше хотеть кривоногих, плоскогрудых девиц из сословия "цзяминь", готовых услужить господину за несколько цянь. От них пахло дешёвой баней и луком. А Янь... Прошло больше четырёх лет, но запах жасмина, сводивший его с ума, никуда не делся. Только с ней он мог откровенно поговорить по любому вопросу. Только с ней чувствовал небывалое единение душ. Только её тело доставляло ему ни с чем не сравнимую радость. Воистину, Небо приговорило их друг к другу, и оно знало, что делает.

Но она тревожится, а этого не должно быть, это неправильно. Что делать? Успокоить её, уверить, что всё в порядке? Не получится. Янь не дура, и иногда подмечает такие мелочи, которые прошли мимо его взгляда. Выходит, она уже заметила нечто настораживающее. Пусть не явное, а какие-то косвенные признаки. Может, придворное бабьё как-то не так на принцессу смотрело? Или видела кого-то подозрительного?

— Там монашек один мелькал около принцессы. После приёма, — жена словно услышала его мысли. — Ну, монах как монах, ты много таких видел, и при дворе тоже. В оранжевой тряпочке, бритый и лощёный. Явно не бродячий проповедник. Он посмотрел на меня так, будто ...будто узнал. И нехорошо так узнал, словно я ему мешок серебра должна и скрываюсь. Но я-то его точно никогда не видела.

Можно было бы посмеяться над "бабьими страхами", но Юншань, во-первых, для этого был слишком умён, а во-вторых, слишком хорошо знал жену. За всё время через Бейши прошли в лучшем случае десятка полтора буддистских монахов, да ещё двое, учитель с учеником, жили там постоянно. Столичным лоском не блистал ни один из них, а у жены неплохая память на лица. Если она говорит, что не видела этого человека, значит, это так и есть.

— Монах, значит... — протянул он. — Они сейчас в большом фаворе у императрицы.

— А у принцессы?

— Вот ты и узнай. А я, пока ты будешь крутиться около придворных дамочек, порасспрошу тут кое-кого...

— Я видел её.

— Ключ при ней?

— Не могу сказать наверняка. Она им не хвастается.

— Значит, знает либо догадывается, что это такое, и держит при себе.

— Если она куёт железные цветы, я попробую подобраться, сделав заказ на кованый лотос для дацана. Идеальный способ подойти к ней вплотную.

— Ты уверен, что почувствуешь?

— Господин, я ни разу...

— Знаю. Что ты намерен сделать после?

— Если уверюсь, что ключ при ней? Она женщина, господин. Не красавица, но выглядит необычно. Она может заинтересовать кого-то из моих воспитанников.

— Забудь. Это путь к неприятностям.

— Но...

— Я сказал, забудь. Ты не знаешь наших людей. Она не скована сословными предрассудками, и вполне может наставить синяков твоим принцам. Громкий скандал обеспечен, а сохранность ключа — вряд ли... Если бы я мог появиться там самолично...

— Что же мне делать, господин?

— Её должны казнить. Причём именно по вашей части — по богохульству. Только в этом случае ты сможешь наложить лапу на ключ. Подумай, как это сделать наименее грязно.

— Подумаю, господин.

Маленькая, с ладонь, чёрная коробочка с одной, и то не полностью, белой стороной. Он не представлял, как эта штука может позволять общаться людям из разных миров, но вот она, совершенно реальная вещь. А стало быть, те, кто её создал, заслуживают права именоваться господами. Люди, способные творить немыслимое, куда ближе к совершенству, чем он сам. Значит, тот, кто исполняет их повеления, исполняет и волю небес.

Женщина должна умереть, но так, чтобы бесценная вещь, похищенная ею у могущественных людей, вернулась к законным хозяевам. Так и будет.

— Мама! — похудевшая, измученная, но радостная Сяолан приподнялась на локте, едва ковёр, загораживающий вход на женскую половину юрты, откинулся в сторону, и она узнала вошедших. — Отец! Хвала Небу, вы здесь!

Просторная, но темноватая юрта. Запах горящего сухого кизяка, самого обычного топлива для степняцких очагов, перебивал ароматный дымок, струящийся из ажурных курильниц. Чинно сложив руки на коленях, сидели на ковре служанки, составлявшие свиту молоденькой степнячки в богатом шёлковом ханьском платье.

— Лежи, не вставай, — с улыбкой Алтан-одон удержала подругу, порывавшуюся встать и поклониться родителям. Младшая дочь киданьского хана, ухаживающая за больной ханьской купчихой — это было нечто. — Мы ждали вас, почтенные мастера, — это уже супругам Ли. — Не волнуйтесь. С ней всё в порядке. Устала очень. Это скоро пройдёт.

Только природная сдержанность не позволила Юншаню упасть на колени и обнять дочь. Здесь посторонние. А Яне никто не мог помешать.

— Доченька... Как ты? Что с тобой?

— У ...у меня сын, мама. Вот...

По знаку Алтан-одон одна из служанок плавно встала, вынула из колыбельки продолговатый свёрток и подала его молодой матери.

— Вот оно как, — лицо Юншаня заметно разгладилось. — Внук, значит... Ты не писала, что ждёшь ребёнка.

— Мы хотели обрадовать вас, когда приедем, — Сяолан не сдерживала слёзы — горе и радость пополам. — Он почти на месяц раньше родился, едва выжил. Всё потому, что...

— Я знаю.

— Мэргэн написал?

— И Мэргэн написал, и твой старший братец кое-что видел. А теперь сама рассказывай.

— Успеет она рассказать, не мучай девочку расспросами, — нахмурилась Яна. — Главное, что жива осталась и сына сберегла.

— Нет, нет, мама, я расскажу, — поспешила возразить Сяолан, заметившая сердитый блеск в глазах отца. — И правда, хорошо, что мы живы. Ливэй ранен, госпожа свекровь сейчас при нём. А я — вот... — и она с нежной улыбкой посмотрела на сладко спавшего краснолицего младенца. — На нас напали. Выскочили из ложбины между холмами, и стрелами по охране...

Из сбивчивого, взволнованного рассказа Сяолан выходило, что напавшая на них шайка строго разделялась на два отряда. Первый вёл себя, словно опытные, дисциплинированные воины, и командовал ими самый настоящий офицер. Второй же отряд состоял из обыкновенных оборванцев, которые мгновенно бросались грабить повозки, хозяев которых вырезали воины. Свёкр и один из слуг успели несколько раз скрестить мечи с напавшими, прежде чем их убили. Чжао Ливэю, её мужу, повезло чуть больше, если это можно назвать везением: он успел выстрелить из арбалета и попасть в разбойника, но меч из ножен ему достать не довелось — получил удар в лицо и завалился внутрь повозки. Следом за ним туда же, в повозку, вскочил один из оборванцев с ножом. Добить мужчину и захватить добычу — завизжавших от ужаса женщин...

— Вваливается в повозку этот ...тип. Вонючий, как некультурный степняк. Нет, хуже — как старый козёл. И руку с ножом заносит... над моим мужем... И тут я сама на себя разозлилась, — продолжала Сяолан. — Мама, ты же учила меня... ну, метать в цель не только ножи. Ещё говорила, что тебя твой отец этому научил, а в жизни всякое может пригодиться. Я шпильку из волос выдернула, ну и... Он заорал и выпал из повозки. А я... Словом, я не помню, что потом делала. Госпожа свекровь говорит, схватила вожжи, плеть, и давай лошадей нахлёстывать. Ещё госпожа свекровь говорит, будто я при этом сильно ругалась... но это, наверное, от страха. Я так испугалась... Опомнилась, когда услышала киданьскую речь... Служанку мою стрелой убили, старика-возницу ранили, он тоже умер, а слугу, который на дно повозки забился и только трясся, я сама прогнала. Вот, остались мы без господина свёкра, без слуг...

— Кто стрелял из ружья по разбойникам? — Юншань задал вопрос, который с самого начала не давал ему покоя. — Ванди говорил, будто из повозки отстреливались, и не из арбалета, судя по следам. Твой муж был ранен, свекровь не могла, служанку убили, один из слуг дрожал от страха... Старик?

— Да, отец. Его за это стрелой...

— Почтенный Чжао собирался торговать ружьями?

— Нет, отец, он их не на продажу вёз. Ты разве не знаешь про последний указ императрицы?

— Какой указ? — хором спросили Юншань и Яна.

— Каждый торговец, едущий в пограничные крепости, должен взять под отчёт хотя бы три ружья, бочонок пороха и три раза по девять лян свинцовых пуль, и сдать всё это по приезде старшему офицеру. За это дают торговую пайцзу с хорошей скидкой.

— А я-то думала, они просто грабят... Вот оно в чём дело, — проговорила молчавшая до сих пор Алтан-одон. — Кто-то охотится за огненным оружием.

— То-то офицер этот кричал оборванцам — мол, тряпки ваши, остальное наше... — тихо произнесла Сяолан, укачивая сына. — А я его видела, офицера. Я его запомнила.

Юншань и Яна встревоженно переглянулись.

— Только этого не хватало, — процедила госпожа Ли Янь. — Срочно все в повозку, и в Бейши. К тысячнику. Сейчас же. Пока этому самому офицеру не пришла в голову светлая мысль напасть на кош Лугэ.

— Мать дело говорит, — согласился Юншань. — Собирайся, дочка. Ливэя устроим так, чтобы его не трясло в дороге.

— Наш кош тоже пойдёт к Бейши, — произнесла Алтан-одон, по молодости лет не сумевшая скрыть промелькнувшей в глазах тревоги. — Я скажу брату и жениху, они согласятся со мной... Почтенные мастера, послушайте и вы меня. Не отлучайтесь от коша. Здесь вы в безопасности, а в дороге всякое может случиться, даже за полдня, что отделяют вас от дома.

Неизвестно, знал ли тот офицер-разбойник, что спасшаяся от его головорезов женщина запомнила его лицо. Неизвестно, знал ли он вообще, что она спаслась — ведь преследователей кидани хана Елюя перебили всех до единого, и доложить о неудаче было некому. Но если тот офицер не дурак, он должен был подстраховаться. С лёту нападать на степняцкий кош — себе дороже. Нужно было сперва осмотреться, прикинуть парочку планов нападения, а уж потом атаковать. Возможно, только потому нападения ещё не случилось. Возможно, они сами себя накрутили, и ничего подобного тот офицер и в мыслях не держал. Но — бережёного бог бережёт, а небережёного конвой стережёт. Княжич Елюй Лугэ, прикинув вероятность нападения и сочтя, что она слишком велика, согласился с сестрой, и кидани принялись сворачивать юрты.

В Бейши явились затемно, уже после закрытия ворот. Но после десяти минут выяснения личностей дежурный офицер распорядился впустить семейство Ли, их свойственников и киданьских княжичей в город. Простые кидани, как обычно в таких случаях принялись расставлять юрты на пустыре между городом и крестьянскими полями.

К господину Цзян Яовэню их пропустили без лишних формальностей. За семь-то лет привыкли.

Глядя на тысячника, изрядно поседевшего и самую малость погрузневшего, Яна подумала, что их поздний визит совсем ему не в радость. Только, понимаешь, прилёг отдохнуть, как тут же прибегает дежурный и докладывает, что эти ненормальные Ли опять просят о срочном приёме, а кидани княжича Лугэ ставят юрты у стен города. Но что бы он сейчас ни думал, а дело для него всегда было превыше всего.

— Указ... — проворчал он, выслушав мастера Ли. — Ни о каком указе лично я не слышал. А должен был, если учесть, что купцы уже везли ружья... Скажите, почтенный мастер, когда именно в Тайюане огласили этот указ?

— О том надо спросить у моей дочери, господин, — ответил Юншань.

— Тогда я задаю тот же вопрос госпоже Чжао Ли, — тысячник кивнул сидевшей тихо, как мышонок, Сяолан.

— За четыре дня до нашего отъезда, господин, — неожиданно робко ответила она, стараясь не смотреть на грозного воина, всегда покровительствовавшего их семье.

— Но нападения случались и раньше, господин... — подал голос присутствовавший здесь же дежурный десятник.

— Нападения случались и раньше. Но раньше никто не атаковал купеческий обоз по всем правилам военного искусства, — резонно возразил тысячник Цзян. — Раньше не пытались вырезать людей в обозе до последнего человека.

— Значит...

— Это много чего значит. Возвращайся на своё место, десятник, здесь ты исполнил свой долг.

— Слушаюсь, господин.

Тяжёлый взгляд тысячника ощущался почти физически. Яне стало крайне неуютно.

— Гонец с вестью об указе хуанди должен был опередить купцов, — негромко сказал он. — Но здесь видели только гонца с вестью о возвращении корабля из-за великого океана и открытии дальних земель. Нападения начались до того, как указ зачитали в Тайюане, но нападало грязное отребье. Воины к ним присоединились лишь тогда, когда пошёл обоз с огнестрельным оружием... Не знаю, как вы, почтенный мастер, а я вижу здесь прямую измену. Государственное преступление в самых высоких кругах. И это означает, что все мы здесь в опасности. И я, и вы, и ваша дочь.

"Не было печали, черти накачали, — подумала Яна, чувствуя, как со дна души поднимается знакомая муть злобы. — Мало того, что императрица начала усиливать северную границу, что означает скорую войну, так ещё в этот партизанский отряд предатель затесался... Интересно, зачем он это делает? Продался мохэ? Ведёт собственную игру? Сторонник строгой изоляции империи от окружающего мира? В любом случае он ...чудак на букву "м". И походя уничтожит любого из нас, если только прознает. Ну, или попытается".

Господин тысячник наверняка подумал о том же, и потому распорядился охранять дом мастера Ли. Официальная легенда — у почтенного мастера пытались выкрасть записи с секретом выделки узорчатой стали. И неважно, что таких записей в природе не существовало. Важно, что обыватели услышат от солдат, которым хоть и не велено болтать, но обязательно где-то что-то ляпнут. Елюй Лугэ получил добрый совет ради собственной безопасности не распространяться о том, что услышал от спасённых им женщин семьи Чжао. Меры, конечно, поспешные, и вряд ли помогут надолго, но в такой ситуации каждый выигранный день на вес золота. Яна ни на миг не усомнилась, что тысячник поведёт свою контригру, в подробности которой никого из них посвящать совершенно точно не станет. Тут как раз и применим принцип "меньше знаешь — крепче спишь". Они и без того влипли порядочно, дай бог выкрутиться без особых потерь.

Домой они попали глубокой ночью. Пока устроили раненого зятя и его мать, пока сонный лекарь осмотрел больного, пока достали из кладовки колыбель для малыша, пока утрясли ещё массу мелких дел, на востоке уже появилась жемчужно-серая пелена — предвестница утренней зари. Можно было уже не ложиться. Супруги Ли, удивив присланных господином тысячником троих солдат, выделенных для охраны дома, уселись рядышком на ступеньке крыльца.

— Хоть о Сяолан теперь беспокоиться не надо, — облегчённо вздохнул Юншань, ссутулившись и подавшись вперёд. И Яна не увидела — всем существом почувствовала, насколько он вымотан. — Поживут у нас, потом, когда Ливэй поправится, в собственный дом переберутся. Что им сейчас там делать, без слуг и с раненым на руках?.. А ты дочке с внуком помоги пока, бабушка, — последнее он добавил с явной иронией.

— От дедушки слышу, — Яна вернула ему эту иронию с процентами. И добавила уже куда более серьёзно: — Они не смогут уйти в собственный дом, пока...

— Но не вечно же будет это "пока".

— Надеюсь...

Над Бейши по небу медленно расползалось розово-золотистое покрывало рассвета. В какие-то моменты тишина становилась такой пронзительной, что, казалось, ещё немного — и можно будет услышать, как восходит солнце... Муж и жена сидели на крылечке, прижавшись друг к другу. С ними и раньше случалось, что для полного взаимопонимания не требовались слова. Но в последние годы такое происходило всё чаще и чаще. Одна из соседок, кажется, Ван, сравнила их с осколками разных ваз, каким-то чудом подошедшими друг к другу и склеенными искусным мастером. Но старуха Чжан с ней не согласилась. В её представлении Яна была чужим ростком, привитым и прижившимся на одной из веточек народа хань. Это было очень близко к истине. Они словно вросли друг в друга, переплелись корнями душ, раскинули над домом ветви своей любви, хранящей их детей. По ханьским представлениям муж и жена были единым целым. Но реализовать это понятие во всей его полноте удавалось очень немногим.

"Мы всё преодолеем, любимый".

"Я верю. Я знаю".

Юэмэй с самого утра раскапризничалась, ни в какую не желая отходить от мамы. А маме позарез надо было идти в кузницу: как раз утром передали записку от дамы Сун, что она хотела бы не только получить свой заказ, но и лично понаблюдать за процессом его изготовления. Весьма нетривиальное желание для изнеженной аристократки. И весьма несвоевременное.

Самочувствие было, что называется, "ниже плинтуса". Где-то в том же районе обреталось и настроение. А тут ещё мелкая заныла: "Мамочка, я с тобой!" А любую попытку оставить её на старшую сестру или, того хуже, на наёмную служанку, встречала громким "концертом по заявкам". В конце концов, мать плюнула и взяла младшенькую с собой. При условии, что она будет сидеть тихо и вести себя хорошо, а не то мигом домой отправится.

Дама Сун, явившаяся с дочерью и служанкой, тихонечко сидела в уголке и с интересом созерцала, как из куска раскалённого металла рождается подобие живого цветка. Роза сегодня выходила под стать настроению: большая, тяжёлая и шипастая. Яна давно набила руку на выделке железных цветов, а розы вполне могла гнать потоком в почти промышленных количествах. Но это было только первым этапом изготовления цветка. Дальше, при последнем прогреве и окончательной проковке, в изделие вкладывался... Она называла это кусочком души. И в результате получался домашний оберег. Обычно — довольно слабенький, общего, так сказать, действия, поскольку ни хорошенько осмотреть дом заказчика, ни как следует пообщаться с ним самим не получалось. Но сейчас заказчица присутствует лично, и это очень хорошо. В каком бы состоянии душевно и телесно не пребывала госпожа мастер, процесс "привязки" оберега к определённому человеку от этого никак не зависел. Ключевым было желание создать оберег, действующий тем или иным способом. У отца получалось делать сложные, многоплановые вещи. У неё пока выходят обычные домашние хранители, которые усиливались, будучи замкнутыми на человека или семью.

Глядя со стороны, невозможно было заподозрить, что Яна творит что-то необычное. Самый тривиальный процесс ковки, и ничего более. Никаких ритуалов, заговоров, никаких необычных ингредиентов ни в металле, ни в углях горна, ни в кувшине с водой для охлаждения.

— Почти готово, госпожа, — Яна, опустив малиново-алую розу в воду — та сердито зашипела и выпустила облачко пара — облегчённо перевела дух и вытерла пот со лба рукавом. — Теперь розу нужно начистить, промыть и высушить.

— Можно ли мне взглянуть на неё сейчас, почтенная госпожа мастер? — вежливо поинтересовалась знатная заказчица.

Это тоже было очень кстати, а если дама Сун коснётся розы до чистки, "привязка" будет завершена досрочно.

— Конечно, госпожа.

Наскоро обтёртая тряпкой, роза была представлена на обозрение. Дочь придворной дамы, девочка лет двенадцати, вытянула тонкую шейку, чтобы получше разглядеть её. В тонкой тёмной корке, покрытая сизой радугой цветов побежалости там, где корка отпала или была отбита, роза выглядела, пожалуй, немного зловеще.

— Удивительно, — произнесла дама, потрогав ещё влажное железо. — Так неказиста на вид, а впечатление производит приятное.

Яна не смогла скрыть довольную улыбку: получилось. Теперь этот оберег будет хранить даму Сун и её детей от мелких бытовых неприятностей. По крайней мере, в их доме.

После чистки и сушки отец, помнится, покрывал розы лаком или краской. Здесь с полимерными лаками было понятно как, приходилось оставлять хозяевам инструкцию по уходу за изделием, которая мало чем отличалась от руководства по правильному содержанию холодного оружия. Эта процедура со всеми проходила одинаково: изделие укладывалось в деревянную коробку с выдвижной крышкой, на которой были написаны пожелания всяческого блага, а затем с поклоном передавалось заказчику. В ответ тот с благодарностью отдавал тяжёлую связку монет или, если был уговор о серебре, заверенную пробой известного ювелира часть слитка. Имперских серебряных монет в ходу не было со времён династии Хань, а слитки, подобно древнерусским гривнам, рубили на части и платили ими по весу. Именно серебром дама Сун и уплатила. Затем последовало то, что Яна с мысленной усмешкой называла "китайскими церемониями" — долгие и витиеватые пожелания взаимного процветания. И только после этого дама позволила себе немного удовольствия — посплетничать.

— Говорят, по воле императрицы вскоре отправится в океан экспедиция, состоящая из нескольких больших кораблей, — сказала дама, передав коробку с розой служанке. — Почтенные купцы говорят также, что это рискованное предприятие, но мой дядя, брат моей матушки, год назад вложил немалые средства в постройку кораблей. Он-то как раз утверждает, что торговля с дальними странами может обернуться немалой выгодой. Сами вы не планируете вложить средства в экспедицию, почтенная госпожа мастер?

— Мы думали над этим, госпожа, — со всем возможным внешним почтением ответила Яна. — Некоторые свободные средства у нас пока есть. Возможно, мы тоже купим небольшую долю в этом предприятии, ведь в случае успеха прибыль покроет расходы многократно.

— А в случае неудачи вы рискуете лишь потерей небольшой суммы, — согласно кивнула дама. — Пожалуй, дяде стоило бы поговорить не с одним-двумя торговыми партнёрами, а с множеством купцов средней руки. Великая госпожа, принцесса, покровительствует проекту, пока что она главный пайщик. Но многие сомневаются в надёжности кораблей...

— Госпожа моя, видели бы вы судёнышки северных варваров, на которых они переплывали бурный океан и достигли тех дальних земель, — улыбнулась Яна. — Рядом даже с речными судами империи они выглядят корытами под парусом. А если на верфи Гуаньчжоу действительно построили большие суда, то шансов дойти до цели у них всяко побольше.

— Вы так считаете? Что ж, я также подумаю о доле в предприятии, — сказала дама Сун. — О небольшой доле. Но если таковых пайщиков окажется много, то нужная сумма наберётся достаточно быстро.

— Ой, — тоненько пискнула её дочь. — Монах!

Любопытная девчонка, которой было скучно слушать разговоры взрослых, то и дело косила взгляд то в окно, то в дверной проём. И монаха, чинно шествовавшего по дворику кузницы, увидела первой.

— Я отняла у вас столько времени, почтенная госпожа мастер, — дама Сун при виде оного как-то странно смутилась. — Нам, пожалуй, пора.

— Беседа с вами доставила мне несказанное удовольствие, госпожа, — с поклоном ответила Яна, отметив про себя эту странность. Что за монах такой, позвольте спросить, если придворные дамы принцессы его так боятся?

Ещё больше поводов для раздумий подала Юэмэй. До того малышка увлечённо игралась со своей тряпичной куколкой и строила ей домик из палочек и листьев, а при виде монаха отложила игрушки, поджала губки и не сводила с него настороженного взгляда. У Яны тоже имелось какое-никакое чутьё на людей, но ощущениям детей она доверяла всецело. Особенно маленьких, ещё не научившихся скрывать их под маской воспитания. Так вот: если верить малышке, в кузницу только что вошёл человек, весьма далёкий от добродетели.

Тем не менее, ханьская культура — это прежде всего демонстрация маски, а не подлинного лица. Монаху положено вежливо поклониться и, если ты буддист, попросить благословения. Яна буддисткой не была, потому ограничилась поклоном.

— Здоровья и процветания моей госпоже... — монах тоже не стал заморачиваться с религиозными церемониями, и лишь поклонился в ответ, демонстрируя скромность, как и полагалось служителю Будды. — ...а также её семейству, — тут он перещеголял сам себя, легонько склонив голову перед малышкой. — Мне бесконечно жаль было прерывать вашу беседу с высокородной дамой Сун, однако дело моё не личное.

— Да не сочтёт мой господи меня нескромной, если я поинтересуюсь, за чей именно визит мне следует благодарить Всевышнего? — раз на то пошло, Яна тоже решила поизощряться в витиеватых выражениях.

— Моё скромное имя — Ли Дань, — с новым поклоном представился монах. А женщина едва сдержалась, чтобы удержать на лице маску вежливости. Если это тот самый Ли Дань, который состоит при особе императрицы, то, надо сказать, повезло ей, как утопленнице. Фаворитов у старой самодержицы в данный момент было несколько, и как минимум двое — монахи. — Надеюсь на деликатность моей госпожи, поскольку заказ у меня особенный.

— Я к услугам моего господина — в меру моих сил и способностей.

Яна готова была поспорить, что сквозь непроницаемую маску отрешённости на лице монаха на неуловимый миг проступило довольство. Ситуация пока что развивалась по его плану, и госпоже мастеру это не нравилось.

— Дамы при дворе великой госпожи, принцессы Тайпин, говорили, что вы изготавливаете железные цветы, видом схожие с настоящими, — чуть нараспев произнёс монах, скромно потупив глаза. — Я самолично видел розу, хризантему и неизвестный у нас цветок, сходный с орхидеей. Мне, недостойному, пришла в голову мысль обратиться к лама-гелюну, дабы заказать у вас цветок лотоса для нашей школы, где проходят обучение отпрыски знатнейших семейств империи. Но одновременно сходная мысль посетила и великую госпожу, принцессу, и она рассказала о вас своей великой матушке, и она также пожелала иметь у себя кованый цветок. Потому я здесь, дабы передать пожелание её величества Небесной императрицы и настоятеля нашего монастыря. Возьмётесь ли вы за этот заказ, и сколько времени у вас отнимет его исполнение?

"Вот как... — подумала Яна, испытывая к монаху целую гамму "нежных" чувств. — Монастырю ещё можно отказать под предлогом, что я никогда не видела живьём лотос, но отказать самой императрице — это, мягко говоря, не самый лучший способ самоубийства... И что теперь делать?"

— Какой именно цветок желает видеть её величество императрица? — поинтересовалась она.

— На ваше усмотрение, госпожа, — ответил монах, не поднимая взгляда. — Но могу ли я дать вам совет относительно выбора?

— Надеюсь, вы не посоветуете мне лотос, ибо я, к стыду своему, должна сознаться, что не знаю, как выглядит этот цветок, — Яна изобразила смущение. — У меня на родине он не растёт, а в той провинции империи, где мне довелось жить, его видели только на рисунках. Брать же за образец миниатюру на шёлке... согласитесь, это как минимум самонадеянно.

— Берусь разрешить это затруднение, моя госпожа, — монах снова отвесит вежливый поклон. — В садах императрицы есть пруды, где для её удовольствия разводят лотосы. Выберите удобное вам время и пришлите служанку с письмом, дабы мы приготовили для вас носилки и пропуск.

Яна едва не скрипнула зубами от досады, но была вынуждена кланяться и благодарить. Ничего не поделаешь, заказ придётся принять, это факт. Но... ведь визит в императорский сад с прудами можно и немного затянуть, не так ли? И — да — об этом обязательно следует сообщить принцессе. Ради собственной безопасности. А то мало ли, что может прийти в голову этому монаху. Подозрительный человек.

— Нехороший дядька, злой, — буркнула Юэмэй по-русски, когда монах наконец откланялся и ушёл. — Почему ты его не прогнала?

— Не всех плохих дядек можно вот так сразу прогонять, солнышко, — Яна погладила её по голове. — Вырастешь — поймёшь, почему... А сейчас давай я доделаю ту хризантему.

И полезла под лавку за ящиком с деталями для будущего цветка — персиянка Мехрангиз, несмотря на высокую цену за кропотливую и сложную работу мастера, хотела получить именно хризантему. Придётся повозиться.

— Ключ при ней, господин. Я чувствовал его так же явственно, как в тот день десять лет назад, когда вы почтили нас своим присутствием.

— Вот и хорошо. Каков твой план?

— В саду её будут ждать.

— А если сорвётся в саду?

— Тогда подождём, когда она изготовит цветок для императрицы. Хуанди всё чаще становится плохо. Если приступ будет особенно сильным и затяжным...

— Уж наверняка ты расстараешься, чтобы он таковым и был, — в голосе господина прорезалась едва заметная нотка иронии. — Я понял. Жду доклада об исполнении. Личного доклада, не по дальней связи.

— Будет исполнено, господин.

Дни потянулись, как медленный караван, один за одним, похожие друг на друга. Небо обложило тучами, но на сухую землю не падало ни капли дождя, что портило настроение и порождало тягостные думы о пришедшей осени. Хорошо было торговцам, явившимся на традиционную осеннюю ярмарку чуть раньше срока, чтобы успеть застолбить самые бойкие места на обеих рыночных площадях — продуктовой и товарной. Крестьянам тоже было немного не до тягостных дум: они заканчивали сбор урожая. Следовало поторопиться, ведь за пасмурными днями обычно начинались редкие, но холодные и потому неприятные дожди. Тягостные думы охватили прежде всего кузнецов, для которых впервые за семь лет не довезли достаточно железа, и тысячника Цзяна, у которого теперь болела голова по поводу наполнения арсенала и прилавков оружейных лавок, дававших неплохой доход крепости.

Нет, степняки по прежнему исправно тащили железо возами в обмен на изделия ханьских мастеров, но этого было бы достаточно прежнему Бейши с гарнизоном в полторы сотни вояк. При полутора тысячах требования несколько иные, а железа в последний месяц из империи доставили так мало, что хотелось сесть и написать жалобу наместнику. Делу с нападениями на купеческие обозы дали ход, это хорошо. Но это не повод урезать снабжение. Скорее, наоборот, дали бы полномочия для полноценного расследования и поимки преступников. Так нет. Если, мол, в этом замешаны офицеры армии хуанди, значит, дело имперского подчинения, и расследование будут проводить столичные чиновники-сыскари... От такой формулировки господину тысячнику хотелось выругаться. Хорошо, если расследование окажется в руках людей, не связанных с изменниками. А если окажется? Тогда лучше спать с мечом под подушкой.

Ещё одна неприятность — здоровье десятника Тао заметно пошатнулось, и он на днях объявил, что служит последний год, после чего уходит в монастырь. Ему уже поставлено условие подобрать толкового парня на своё место. Год — слишком малый срок, чтобы подготовить хорошего разведчика, но если парень попадётся талантливый, то уроки Тао подготовят того к принятию довольно опасной должности, а личный опыт дошлифует этот ...самоцвет. Кстати, почему десятник задерживается? Ему велено явиться с докладом, как раз по поводу преемника.

А, вот он, идёт по двору, и с ним сразу два воина. Интересно, кто они? Из "стариков" или из недавнего пополнения?

Сказать по правде, господин тысячник не особенно удивился, узнав старых знакомых — приёмыша мастера Ли и внука недавно умершего мастера Чжана. Эти двое ещё со времён осады Бейши Ванчжуном, совсем сопляками, вились вокруг Тао. Недаром десятник ходатайствовал, чтобы господин дозволил не достигшим положенного возраста Ли Ванди и Чжан Бину уйти добровольцами в тренировочный лагерь пограничного корпуса. Ну, ну. Вроде командиры на уровень подготовки новичков не жаловались, значит, весь год их там хорошо на тренировках гоняли. Но одно дело ловко сидеть в седле и махать мечом, и совсем другое — скрытно вызнавать сведения о противнике. Смогут ли совсем зелёные юнцы справиться с этим? Пусть даже за год Тао успеет передать им свои знания, опыт тоже немало значит. И — удача. Без неё в разведке нечего делать.

— Господин, — Тао и оба солдата, преклонив колено, сложили руки в воинском приветствии. — По вашему повелению явились.

— Выбрал сразу двоих, Тао? — хмыкнул господин тысячник.

— Одного десятка теперь будет мало, господин, — ответил тот. — Нужно два.

— Разумное решение. Будешь сам набирать второй десяток, или поручишь своим ученикам?

— Наберу сам, если господин позволит.

— Дозволяю... Вижу знакомые лица, — с холодной усмешкой произнёс тысячник, подойдя ближе к двоим солдатам. — Как поживают ваши почтенные отцы?

— Благодарим за честь, господин, у них всё благополучно, — хором ответили оба молодца.

Чжан Бин рослый и плечистый, сразу видно, из семьи кузнеца. С детства привык раздувать мехи и стучать молотом. Но рядом со своим белобрысым другом выглядит подростком. Большой парень вымахал у мастера Ли и его чужеземной жены. А ведь ему то ли семнадцать, то ли восемнадцать. И такого здоровяка — в разведку? Или он ловок, как лисица? Тао, вообще-то, виднее, кого пристроить к этому делу, но всё-таки есть сомнения.

В любом случае, время на принятие решения ещё есть.

— Даю два месяца, — сказал тысячник, подводя итог недолгому смотру. — Потом устрою испытание обоим. Пройдёте — оставлю под началом Тао. Через год станете десятниками, если он скажет, что достойны. Не пройдёте — так и будете до седых волос в рядовых. Вам понятно?

— Да, господин, — снова хором ответили парни.

— Ступайте.

Два преемника лучше, чем один. Оба местные, оба кое-чем обязаны ему лично. Если он позволит им себя проявить и вознаградит званием десятника, преданнее офицеров ему будет не найти во всей императорской армии.

А пока они готовятся, нужно кое-что сделать. Сущую мелочь. Но эта мелочь, быть может, позволит вывернуться из сложной ситуации с наименьшими потерями.

Бумага, кисточка для письма и тушь — вот то, что для этого нужно.

— Ливэй поправляется, мама, — Сяолан, не желая чувствовать себя обузой для родителей — а может, просто не рискуя нарываться на брюзжание свекрови, находившейся в доме рядом с раненым сыном — большую часть свободного времени посвящала домашнему хозяйству. — Даже может жевать, если еда не слишком твёрдая, но я ему и так всё разминаю и протираю... Наверное, стоит заняться наймом слуг, или купить их, если ещё они тут продаются. Скоро переедем, мама... Но ты не волнуйся, дом здесь совсем рядом, у старой торговой площади. Будем часто ходить друг другу в гости...

— Как-то ты это совсем невесело сказала, — заметила Яна, крошившая овощи на ханьскую сковородку с выпуклым дном и длинной ручкой — вок.

— Чему радоваться, мама? — вздохнула приёмная дочь, не отрывая взгляда от разделываемой ею куриной тушки. — Пока господин свёкр жив был, в доме был порядок. Теперь на госпожу свекровь никакой управы не стало. Ливэй чтит мать, а я... я ей никогда не нравилась. Госпожа свекровь всегда считала, что я её сыну не ровня.

— Старо как мир, — усмехнулась Яна. — Своей свекрови я тоже не очень-то понравилась. Правда, мой первый муж сразу заявил, что он уже большой мальчик, и свою жизнь будет строить так, как посчитает нужным. И... у нас всё получилось. Но у нас другие порядки. У нас принято, чтобы женатые сыновья отделялись от родителей и жили своим умом. Здесь не так... к сожалению.

— А... твоя прежняя свекровь... Она даже не обвинила тебя в смерти сына?

— Мы плакали, обнявшись, когда она приехала, — воспоминание было не из приятных, и Яна поспешила сменить тему. — Это ты к чему спросила? Неужели Таофан посмела...

— Посмела, — глухо сказала Сяолан, кромсая ни в чём не повинную курятину. — Прямо при моём муже и заявила, что приложит все усилия, чтобы он со мной развёлся.

— При мне, стало быть, не рискнула.

— Она тебя боится, и считает, что ты на меня плохо влияешь.

— А не поговорить ли мне с ней по-родственному, а, доченька? — мечтательно протянула Яна. — Мне кажется, после того, что ты сделала для вашей семьи, её заявление несколько неуместно.

— Мама, ну чего ты этим добьёшься? — ещё один тяжёлый вздох. — Только хуже будет.

— Ну, хорошо. А если я, к примеру, поведаю всем соседкам о её намерении выгнать тебя — кому будет хуже? Если на рынке все торговки начнут судачить о том, какая она неблагодарная тварь? Если эти слухи дойдут до ушей господина тысячника и его супруги? О том, как вы спаслись, давно все знают, впечатление от слухов будет такое, какое надо. Вот об этом я и хочу с ней побеседовать. Интересно, что она предпочтёт в итоге?.. Порезала мясо? Давай сюда, я посолю и приправлю. А ты займись пока рисом.

Какое-то время на кухоньке слышно было только, как стучит деревянная ложка в казанке с варившимся рисом и как шипит на сковороде поджариваемое в овощах и масле куриное мясо. Плиту давно переделали под запросы Яны — теперь на ней было два съёмных котла и духовка для выпечки. От неё же в холодное время и обогревались, кан в доме был распложен так, чтобы все комнаты были тёплыми. Две хозяйки здесь могли чувствовать себя вполне комфортно, и готовить, не выясняя, чей черёд занимать котёл. Обычно Яна готовила здесь в паре с Хян, но сегодня кореянку отправили прясть толстую нитку для вязания и присматривать за малышами. Сяолан уже который день выглядела удручённой, откровенный разговор прямо-таки напрашивался... Что ж, поговорили. Невесело получилось.

— Имя сыну пока ещё не дали? — спросила Яна, начиная вторую серию непростого разговора.

— Ливэй хочет дать ему сразу имя-мин в честь погибшего отца — Цзылинь, — ответила дочь. — Хоть и страшновато это — называть в память об умершем такой смертью. А госпожа свекровь хочет, чтобы его имя отражало почтение к предкам — Яоцзу. Меня, конечно же, никто спрашивать не обязан.

— Отец так не считает.

— Отец тебя любит и уважает. Потому считает некоторые отступления от традиций малозначащими. Мой муж меня тоже любит, но перечить матери не в его характере.

— Значит, начинать придётся не с угрозы распустить слухи, а с самих слухов, — постановила Яна. — Увы. Дуракам закон не писан... про дур вообще молчу.

— Ну, мам, зачем ты так? — Сяолан перешла на русский язык ради конспирации. — Не такая уж она и дура.

— Да? — хмыкнула Яна, высыпая вкусно пахнущую мясную поджарку в глиняную миску. — Её муж погиб, её сын ранен, её невестка спасла ей жизнь и внука родила, а у неё на уме только одно — как она будет царствовать в доме и помыкать вами. Зеркало потребовала. Платья из сундуков уже вытаскивает, к моим украшениям примеривается и тонко намекает на подарки. Ты бы так поступила?

— Нет, никогда.

— И я — нет. По-твоему, она всё это от большого ума делает? Я, естественно, никому ничего не говорила о её поведении. Но если скажу, все придут к выводу, что она рада смерти мужа и болезни сына. А ей здесь ещё жить. Но если твоей свекрови укорот не дать с самого начала, она вас живьём съест, потому... Схожу-ка я за зеленью, и рыбы ещё куплю. Ты замеси пока тесто на пирог.

— Мне твои рыбные пироги целый год снились, — тепло улыбнулась Сяолан. — И... Я тебя знаю. Ты не отступишь от своего. Только прошу, мам, прежде чем делать, подумай, как сделать, чтобы никому не стало хуже.

— Так не бывает, чтобы совсем уж никому хуже не становилось, — философски заметила Яна, вынимая из-под столика плетёную корзинку. — Хотя, это с какой стороны посмотреть.

И пошла переодеваться — старое платье, которое она донашивала ради готовки на кухне, для выхода на улицу не годилось. Здесь не было принято менять наряды каждый сезон. К тому же, каждому сословию полагался особый покрой и цвета одежды, и строго регламентировалось дозволенное её количество. Жена ремесленника или небогатого купца имела право на четыре повседневных платья и одно праздничное. С последним понятно, его надевали хорошо, если раз в год. Повседневные по мере износа переходили из разряда выходных в разряд домашних, домашние — в категорию "для чёрной работы". И лишь когда оно уже состояло целиком из заплаток, его списывали "на тряпки", и шили, либо покупали новое. Качество ханьских тканей было весьма неплохим на то время, и платья иногда держались у аккуратных женщин годами. Большой аккуратисткой Яна себя не считала, и была избалована веком промышленного производства одежды. Правда, никогда не страдала обычной женской болезнью "полный шкаф, а надеть нечего", но чтобы носить — даже в доме — одну футболку больше двух сезонов... За семь лет она уже сносила два повседневных платья, третье на подходе. Пристойных швей в Бейши ещё не завелось, приходилось покупать ткань и шить самой, благо мамины уроки ещё не забылись.

Выполнять коварный план по распусканию слухов в одиночку не стоило, и Яна зашла к Чунпин с предложением сходить на рынок. Та, быстро прикинув, чего ей не хватает на кухне, подвесила к поясу шнурок с деньгами, взяла корзину, оставила дом на дочек и пошла. Поход за продуктами — одно из немногих развлечений простолюдинки в глухой провинции. Желательно, чтобы это событие проходило в компании соседок — хороший случай почесать языки... Возвращалась Яна через час с небольшим, будучи стопроцентно уверенной, что подруга расстарается и разболтает поразительную новость всем соседкам. Тем более, Чунпин задержалась в торговых рядах, чтобы купить ещё кое-что по мелочи. Разве она удержится от соблазна поболтать с парочкой знакомых торговок? Да ни в жизнь... Но какова свекровь у Сяолан, а? Пока муж был жив, держалась тише воды, ниже травы, а теперь волю почуяла. Ладно бы, ещё начала наряжаться и хвостом вертеть, надеясь снова выйти замуж. Этого Яна не могла принять в силу своего характера, но понять вполне могла. В Поднебесной женщина могла быть либо при отце, либо при муже, либо при сыне. Понятно, что нестарой и ещё привлекательной женщине хотелось бы ещё немножко пожить для себя, не превращаясь в безнадёжную сиделку при внуках. Но Чжао Ван Таофан не к этому стремилась. Ей нестерпимо, прямо-таки болезненно хотелось кем-то покомандовать, чтобы компенсировать годы послушания перед мужем. Она готова была сломать жизнь сыну и невестке ради удовлетворения этой внезапно проявившейся страсти. И Яна собиралась пресекать сие непотребство старым проверенным китайским способом.

Неблагодарность — грех не только у ханьцев. Но именно у ханьцев эта черта характера считалась одной из самых позорных. На что рассчитывала "госпожа свекровь"? О, её расчёт покоился на железобетонной уверенности, что сын и невестка не посмеют выносить сор из избы и жаловаться на неё. Это было вполне в ханьских традициях, и её уверенность была обоснована. Но увы, приёмная мать невестки не была хань. Ей было плевать на сор из избы, и совсем не плевать на счастье дочери.

Будь Таофан хоть немного умнее, достаточно было бы и завуалированных угроз. Но люди, подобные ей, к великому сожалению понимают свою неправоту только в одном случае: когда им за это хорошенько "прилетает". Вот и "прилетит". Сперва на неё начнут коситься, потом напридумывают что-нибудь от себя и подбавят жару под сковородкой. А там, глядишь, с наймом слуг возникнут сложности, и родной сын начнёт непочтительно огрызаться на поучения матушки, не способной даже дом обустроить. Яна постаралась смягчить удар, чтобы молва не слишком уж сильно приложила родственницу, но поставила её на подобающее место — сообразно интеллекту. То есть в подчинение сыну. Большего и не требовалось.

В раздумьях об этом Яна не заметила, как миновала улочку гончаров и пошла вдоль длинного забора, из-за которого доносилось лошадиное ржание: здесь был гостиный двор с конюшнями. Хорошо хоть ветер был не с той стороны: то ли слуги здесь были особенно нерадивы, то ли хозяину было всё равно, но конюшни эти чистили реже, чем следовало. Впрочем, и гостиный дворик так себе, на непритязательного путника. Здесь останавливались либо самые бережливые, либо самые бедные путешественники. И здесь же, как правило, промышляли самые непритязательные воры, для которых и старая уздечка — добыча. Потому это место следовало проходить на крейсерской скорости, и Яна прибавила шаг. Не то, чтобы она боялась воров: за поясом заткнут кинжал, положенный ей по статусу мастера-оружейника, а в рукаве спрятан нож. Да и местные воры знали женщину-кузнеца, и не горели желанием с ней связываться: кому охота восстанавливать против себя оружейников? Они там все с колдовством дело имеют, а жена мастера Ли, говорят, и вовсе лиса-оборотень белой масти. Но всегда оставалась вероятность, что могли появиться какие-нибудь залётные гопники, попавшие сюда от безысходности и ещё не успевшие ознакомиться с особенностями данного городка. С такими сталкиваться уже приходилось. Пару раз. Обошлось без эксцессов, но и повторять приключение не хотелось.

Так. Шаги за спиной. Тихий скрад, который она расслышала сущим чудом — неизвестный прошёл по небольшой полосе гравия на обочине, обходя лошадиную кучу. Добропорядочные горожане так не ходят. Яна вздрогнула, но оборачиваться и ускоряться не стала. Вон там начинается уже кузнечная слободка, на повороте можно попытаться разглядеть, кто это там такой неприметный и настойчивый.

Вот и поворот. Яна остановилась. Поставила корзинку наземь и, сняв туфлю, принялась вытряхивать оттуда воображаемый камушек. При этом осторожно бросила пару взглядов назад... Никого. Попрыгала на одной ноге, надевая туфлю, и снова осмотрела пространство вдоль забора. Никого. Одни чахлые кусты, наросшие за семь лет у дороги... На слух она никогда не жаловалась, и потому совершенно точно знала, что шаги ей не померещились. Значит, некто не желает, чтобы его видели? Яна этого не знала, и узнавать, кто там за ней крадётся, желанием не горела.

Домой. Срочно.

Не нужно было обладать способностями Шерлока Холмса, чтобы связать появление странного русскоговорящего торговца и странные шаги за спиной. Яна не один и не два раза задала себе вопрос: могло ли ей послышаться? И каждый раз логика отвечала: нет. Слуховыми галлюцинациями она не страдала никогда, и есть подозрение, что таковые не появятся даже в преклонном возрасте. Что уж говорить о нынешнем времени, когда ей ещё и сорока нет. Так что да — за ней действительно кто-то шёл, и этот кто-то очень не хотел, чтобы его видели.

Ощущения смертельной опасности не было и на сей раз, а вот страх появился. Липкий и удушающий, ибо не имел конкретного лица. Как раз та его разновидность, которая заставляет честных обывателей при первом же намёке со стороны властей и спецслужб "стучать" на соседей. "У меня семья", "у меня работа", "у меня квартира" — первые мысли, возникающие у честного обывателя, когда этот страх подселяют ему в душу. И он с готовностью — может быть даже и с омерзением к самому себе, и такое бывает — доносит на соседа, лишает его квартиры, работы, а в особо тяжёлых случаях семьи и даже жизни. Зато свои сохранил. На какое-то время — потому что никто не даст гарантии, что за другой стенкой не сидит ещё один такой, напуганный, и не строчит донос уже на него самого, чтобы протянуть ещё какое-то времечко с квартирой, работой и семьёй. И это замкнутый круг, выход из которого бывает только один.

Победить страх. Либо же действовать не так, как он тебе нашёптывает.

Как же быть ей, если за семью она действительно боится?

Чего хотел добиться тот неизвестный, идя за ней? Ведь тот, кто способен неслышно спрятаться в реденьких кустиках, наверняка мог так же неслышно идти за ней, не позволяя расслышать своих шагов. Значит ли это, что он намеренно дал себя услышать и не дал разглядеть? Значит ли это, что он добивался именно того, чтобы она извелась от страха, не зная, откуда и когда ждать удара? Значит ли это, что она теперь должна засесть дома и не показывать нос на улицу?

Вот чего он от неё точно не добьётся.

Кинжал за поясом и нож в рукаве на что? Плюс, можно закалывать волосы особыми, собственноручно выкованными шпильками. В последние дни она работала над проковкой пистолетного ствола — заказов на работу с образцами огнестрела никто не отменял. Но пистолет получался громоздким, как его прототипы начала семнадцатого столетия, и для скрытого ношения не годился совершенно. Можно было бы ещё ходить в сопровождении кого-то из мужчин семьи, или с вооружённым слугой, как сделала бы любая ханьская женщина, но это точно было не в характере Яны. Попахивало ближневосточными обычаями, которые ей не нравились от слова "совсем". Значит, полагаться придётся на свои силы. И ещё — противника нужно удивить.

Но как?

А это уже надо смотреть по обстоятельствам.

Тем не менее — грешен и слаб человек — Яна боялась. Страх временно отступал, когда она занималась домашними хлопотами, но не оставлял совсем. Мысли о таинственном преследователе проходили неотвязным фоном, даже когда она устраняла последствия подушечного боя, устроенного близнецами и Юэмэй, или тихонечко рассказывала старшей дочери о результатах "базарного рейда". Она забыла о страхе, и то ненадолго, лишь поздно вечером. Впрочем, обнимая мужа, она забывала вообще обо всём. Но и этого сильнодействующего средства оказалось недостаточно. Юншань быстро понял, что с женой что-то не так.

— Что с тобой? — спросил он. Лунный свет, едва пробивавшийся сквозь слой плотной бумаги на оконной рамке, не позволял разглядеть выражения его лица, но голос был обеспокоенным.

— Я боюсь, — глухо произнесла Яна, пряча взгляд.

— Кого или чего? — немедленно поинтересовался супруг. — Этот, с рынка, что ли, тебя напугал?

— Я его не видела, любимый. Но сегодня кто-то шёл за мной. Когда оглянулась, там никого не было... Наверное, ты скажешь, что я устала, и мне нужен отдых, чтобы не мерещилось всякое, но я слышала шаги. Мне не показалось.

Юншань едва слышно произнёс фразочку, которую при дамах, вообще-то, не принято было употреблять. Нет, он не подумал, как сделал бы на его месте любой другой хань, что жена испугалась собственной тени. Чутью Яны он, после нескольких убедительных случаев, доверял всецело. Его разозлила мысль, что какой-то ...нехороший человек посягнул на благополучие его семьи. Это заслуживало серьёзной кары.

— Будь этот человек из ...наших, я бы не отпустил тебя на улицу одну, — сказал он. — Наверное, насчёт ваших это тоже было бы правильно.

— И как долго будут длиться эти прятки, любимый?

— Прости, не понял.

— Всё просто, душа моя, — вздохнула Яна. — У нас есть притча об очень сложном узле, который завязал правитель по имени Гордий. Тому, кто его развяжет, он обещал власть над миром. Многие брались, но отступались, понимая невозможность задачи. А царь Македонии Александр попросту взял и разрубил его мечом... Ну, это тот самый, которого согдийцы до сих пор помнят, как Искандера Двурогого... Вот и я хочу избавиться от своей проблемы так же, одним ударом, а не до скончания дней прятаться за твоей спиной.

— Как? — Юншань, судя по голосу, не знал — то ли рассердиться, то ли огорчиться. — Сама придёшь к нему, и спросишь...

— Неплохая идея, любимый. Этого он точно не ждёт.

— Ты начиталась трудов Сунь Цзы, — буркнул муж, поворачиваясь набок. — Не думаешь, что они тоже его читали?

— И не только его. Но знаешь, в чём их проблема?

— В чём?

— В постоянной недооценке противника. Они видят перед собой женщину и ждут, что я поступлю именно как перепуганная женщина.

— Явившись к нему в одиночку, ты поступишь, как очень глупая перепуганная женщина, — возразил Юншань. — Хочешь с ним поговорить? Пойдём вместе. Ещё и сыновей приведём, если Ванди отпустят на побывку. И все на улице будут знать, куда мы пошли, а может, кое-кто из мастеров тоже согласится нас сопроводить. Ты говорила, они уважают только силу? Пусть увидят её.

— Может, всем городом сходим? — невесело улыбнулась Яна.

— Если понадобится. Давай спать, милая, — Юншань теперь говорил умиротворительно, почти умолял. — Нам вставать на рассвете.

...Любимый давно уже похрапывал, наблюдая десятый сон, а она не могла сомкнуть глаз. Дело было не столько в том, что слова Юншаня вселили в её душу надежду и тень уверенности, оттеснившие страх. Как она могла забыть, что Поднебесная — это прежде всего община? Если ты член некоего цеха — неважно, кузнецов, кожевников или ткачей — то горе тому, кто посмеет на тебя посягнуть. Если, конечно, ты сам не заслужил наказания. Безвинного в империи Тан не имело права трогать даже начальство. Эксцессы случались, куда ж без них, но это были исключения, лишь подтверждавшие правило. А уж если на члена общины посягал чужак... Конечно, ханьцев можно запугать, они действительно уважают силу и боятся того, кто её явно демонстрирует. Но один залётный тип, чужеземец, не знающий языка — и явная сила? Разве только он достанет из-под полы АКМ и даст очередь, на что, прямо скажем, очень мало шансов. Одиночке не устоять против толпы, и этот аргумент вполне можно выложить чужаку, если он вздумает лезть на рожон.

А может, это несусветная глупость с её стороны — вот так самой взять и прыгнуть в пасть волку? Может. Но не больше, чем безвылазно сидеть в доме и трястись от ужаса. Третьего варианта, о котором можно было бы пофилософствовать на досуге, почему-то не просматривалось.

Ладно. С этим более-менее ясно, что делать. И хуже бывало. Теперь — спать, иначе утром она будет похожа на сонную курицу.

...Дамы, улыбаясь, по очереди брали с подносов в руках служанок живые розы со срезанными шипами и вставляли в причёски. После чего, украсив себя символом причастности к закрытому обществу приближённых принцессы, принимали из рук уже куда более знатных разносчиц — молоденьких родственниц её высочества — сосуды с лёгким вином и, произнеся здравицу в честь хозяйки дома, отведывали напиток. Ханьское сливовое вино в сопредельных странах считалось достойным царского стола, оно составляло немалую долю экспорта и соответственно пополняло казну. Долгого путешествия оно не выдерживало, теряло свои качества, потому ценилось тем выше, чем дальше купцы смогли его увезти без непоправимой порчи. А в империи оно входило в рацион почти всех слоёв населения, за исключением рабов и самых распоследних бедняков, считающих каждый цянь. В Бейши тоже привозили это вино, и, хотя в пограничном городке оно было не всякому по карману, мастер Ли частенько попивал его сам и баловал супругу. Но сорт, что подавали к столу принцессы, было с тем привозным не сравнить. Оно было словно нарядная знатная дама рядом со скромно одетой служанкой. Оно действительно было коварно лёгким, но достаточно быстро ударяло в голову. Если бы не толстый слой белил на лицах дам, можно было бы разглядеть, как они раскраснелись, а веселье, анонсированное принцессой, сделалось куда более естественным, чем в начале трапезы.

Потом подавали какие-то морепродукты, которые Яна в переработанном поварами виде опознать не смогла, вычурные посудины, наполненные фантастическими по содержанию салатами, рисовые колобочки с вложенными внутрь деликатесами. А под конец, на сладкое, подали кусочки фруктов в меду и варёные в таком же меду хризантемы, тщательно выпрямленные для сходства с живым цветком лепестки которых были посыпаны чем-то мелким и сладким. О варёных хризантемах Яна слышала ещё в своём времени, но, хотя не раз бывала в японских ресторанах, попробовать сию экзотику не довелось. Оказывается, японцы унаследовали от китайцев не только иероглифы, но и кое-какие кулинарные изыски. Ломкие лепестки было непросто ухватить палочками, но дамы делали это так изящно и непринуждённо, словно питались хризантемами на завтрак, обед и ужин в течение всей жизни. Яна старалась, как могла, чтобы не опозориться, уронив сладкий лепесток себе на платье. Титаническими усилиями ей удалось избежать подобного конфуза.

Затем дамы выпили ещё по чашечке, и лишь тогда служанки убрали столики с опустевшей посудой, а в гостиную по знаку принцессы пожаловали музыканты и... артисты. Не базарные лицедеи, которые за пучок зелени и кусочек мяса крутят сальто и ходят по канату, а самые настоящие артисты. В дорогих нарядах, в вычурных головных уборах, они низко поклонились присутствующим, а затем старший громко и нараспев объявил представляемую почтеннейшей публике пьесу о любви и преданности. Впрочем, артисты и не стали играть пьесу полностью, лишь самые удачные сцены, иначе посиделки затянулись бы до полуночи. Да и история была грустной — о муже, которого насильно угнали на строительство Великой Стены, и его верной жене, долгое время искавшей его на грандиозной стройке, а когда нашла, было уже поздно. И тогда несчастная женщина издала крик такой силы, что Стена обрушилась. Конец истории был печален, но вполне в ханьском духе: вдова утопилась, дабы своей смертью наказать Жёлтого императора за непомерную жестокость... Насколько Яна могла видеть, на глазах дам блестели слёзы, прокладывавшие мокрые дорожки на набеленных щеках.

Всё верно. Дамы выпили, а за хмельным весельем следуют хмельные слёзы. И лучше, если процесс будет контролируемым. Потому-то актёры и выбрали печальную пьесу. Наверное, было кому подсказать.

Принцесса поблагодарила кланяющихся артистов за представление, и те ушли в боковой выход — видимо, за гонораром, который им должна выдать экономка. В этом доме евнухов не держали, все финансовые дела вела либо сама принцесса, либо доверенная пожилая дама, дальняя её родственница. Затем последовало короткое обсуждение сюжета — мнения не слишком отличались одно от другого, и в итоге вылились в вердикт: жёсткость необходима, но чрезмерная жестокость наказуема, ибо месть вдовы вполне удалась — династия Жёлтого императора пресеклась на его сыне. Очень скоро дамы выдохлись, сделались вялыми и необщительными, и служанки принялись разводить их по ...Яна чуть было не подумала "по экипажам", но гостьи и вправду явились не на своих двоих. У каждой были носилки либо повозка, и сопровождающие слуги.

— Госпожа мастер, — над ухом Яны прозвучал тихий девичий голосок. Обернувшись, женщина увидела совсем молоденькую служаночку, почти ребёнка, в хорошем добротном платье. — Великая госпожа просит вас остаться для разговора, о котором вы просили.

— Передай великой госпоже: благодарю за оказанную мне честь, — чуть склонив голову, ответила Яна.

Значит, принцесса улучила минутку и заглянула в коротенькую записку. Это хорошо. Это значит, что она нужна принцессе.

Прошло никак не меньше получаса, прежде чем подвыпившие дамы разъехались по домам. Лишь тогда, отослав служанок и юных родственниц, принцесса сделала Яне знак пересесть поближе к её креслу. Что та и сделала, перенеся свою подушку под самое подножие возвышения, на котором оное кресло располагалось.

Что-то изменилось.

Та же гостиная. Та же гостеприимная хозяйка. Но ощущение... Да, именно ощущение и изменилось.

Несколько минут назад это была вежливая, начитанная и добродушная хозяйка светского салона, а сейчас перед ней сидела высокопоставленная чиновница. Притом, чиновница в смысле, подразумеваемом в империи Тан, а не в современном Яне мире — государственный деятель высокого полёта. Тут не захочешь, а поёжишься.

— Вы не стали бы беспокоить меня по пустякам, почтенная госпожа, — начала разговор принцесса. — Что-то случилось?

— Ко мне в кузницу приходил монах по имени Ли Дань, великая госпожа, — ответила Яна, не забыв почтительно поклониться.

— Чего он хотел?

— Сказал, что хочет заказать у меня два кованых лотоса, великая госпожа. Один для школы при монастыре, где он наставляет ваших племянников, и второй — для вашей матушки лично.

— Похвальное желание, — с непроницаемым лицом произнесла принцесса, но Яна уловила в её голосе нотку раздражения. — Что же вы ему ответили?

— Что никогда не видела живого лотоса, великая госпожа, и не смогу выковать подобие цветка, не зная, каков он живой. Тогда монах заявил, что это не беда, и если я соглашусь на совместную прогулку в сады, он покажет мне лотосы... Нет, это вовсе не то, о чём можно было бы сразу подумать, великая госпожа, — быстро добавила Яна, чувствуя, как вспыхнули кончики ушей под сложной причёской. — Я ему неприятна, это сразу было видно.

— Если так, то предложение о прогулке в сады действительно выглядит подозрительным, — согласилась принцесса. — Не советую вам принимать его. Кроме того, в садах вы можете оказаться и помимо желания этого ...святого человека. Не он один вхож туда.

— Благодарю за совет, великая госпожа, — снова поклонилась Яна.

— И хорошо, что вы меня предупредили, — добавила её высочество, всё ещё удерживая непроницаемую маску хладнокровия на лице. — Ли Дань... Не думаю, что он когда-нибудь решится вести собственную игру... Впрочем, это уже дело, не касающееся нашего разговора, почтенная госпожа. И не только на эту тему. Если бы не ваша записка с просьбой о личной аудиенции, я бы и без того попросила вас остаться. Есть ещё кое-что, о чём бы я хотела с вами поговорить.

— Я к услугам великой госпожи, — новый поклон. Такова жизнь женщины в империи Тан и соседних с ней странах — нужно постоянно всем кланяться и за всё извиняться.

— При дворе буквально в последние дни среди молодых знатных особ сделались в ходу сочинения философского толка, — начала принцесса, вынимая из рукава сложенный гармошкой листок хорошей бумаги, исписанной летящим изящным почерком. — Эту копию сделала моя племянница. Вот, послушайте, что именно читают её подруги: "Догма способна спасти народ в час тяжёлого испытания, ниспосланного Небом, но она же способна убить душу народа в годы процветания. Жизнь народов подобна человеческой. Есть у неё периоды детства, юности, зрелости и старости. Лишь из-за громадности сроков оных периодов люди редко способны это заметить и воспринять, ибо если жизнь человеческая измеряется годами и десятилетиями, то сроки жизни народов исчисляются веками и тысячелетиями. Идея, сделавшаяся стержнем народа тысячу лет назад, сегодня представляется той же детской одеждой, которую с тёплой грустью созерцает уже взрослый человек. Идеи, востребованные сегодня, через тысячу лет покажутся нашим отдалённым потомкам памятными вещицами, увы, непригодными уже мудрому, убелённому сединами старцу. Посему догматичный сторонник древних заповедей подобен скупому родителю, приказывающему подросшему сыну продолжать носить обувь и одежду, из которых тот давно вырос. Даже более того: в отличие от одежды, идеи со временем не изнашиваются, а твердеют. Попробуйте поместить ребёнка в неснимаемые доспехи. Они будут защищать его от ударов извне, это правда. Но они же задушат рост, превратив его, в конце концов, в калеку. Так и народы, добровольно или по принуждению заключающие себя в панцирь окостеневших тысячелетних догм, становятся духовными калеками..." Что это, по-вашему?

"По-моему, это конкретный наезд на конфуцианство", — подумала Яна, но вслух сказала совсем другое.

— Не знаю, кто автор этих слов, но кое с чем нельзя не согласиться, — задумчиво проговорила она. — Идеи во многом перекликаются с философией западных народов.

— Вот как, — на набеленном лице принцессы ярким цветком вспыхнула недобрая усмешка. — Значит, вы не знаете автора этого сочинения? Мне так не показалось.

— Великая госпожа, я не знакома с западными философами лично. Стиль мне совершенно не знаком, а сама я к философии не склонна.

— Странно. Мне, к примеру, стиль изложения показался очень даже знакомым. Не далее, как месяц назад в дискуссии с высокородной Мехрангиз вы соизволили высказать нечто подобное, и в том же стиле.

— То есть, великая господа, вы хотите сказать, что автор — я? — Яна не выдержала и улыбнулась. — Мне жаль, но это не так.

— Вам жаль? — со своей "фирменной" иронией переспросила принцесса. — Умы знатной молодёжи смущает вот это ...сочинение, внушающее отвращение к философским трудам древности, а вам — жаль? Не удовлетворите ли моё любопытство, если я спрошу, почему?

"А в самом деле, почему?.."

— Возможно, потому, что там высказана весьма здравая идея: каждому веку своя мудрость. Но в таком виде, как здесь написано, она действительно должна смущать умы и зарождать сомнения...

— Вот именно — зарождать сомнения, — принцесса сложила листок, спрятала его в рукав и пару раз, резкими движениями, обмахнулась веером — искусно расписанным овалом из обтянутого шёлком картона на палочке. — Взята здравая идея и преподнесена под соусом из яда. Молодой разум же не способен ещё отделить ложь от истины, и заглатывает всё разом. Сперва начинаются сомнения, затем брожения, а закончится всё разрушением империи и торжеством негодяев, приготовивших отравленное блюдо для молодых глупцов... Что с вами? — резко спросила она, увидев, как неподвижно застыла гостья, изменившись в лице.

— Они сделали это с моей страной... — прошептала Яна.

— Не слышу.

— Так убили мою страну, великая госпожа, — повторила госпожа мастер — бледная, как покрытая меловой побелкой стена. — Именно таким способом. Я только сейчас это поняла. Нам... нам всем не хватило мудрости отделить истину от лжи и использовать её к своему благу. Мы проглотили её вместе с ядом...

Она видела принцессу краем глаза. Мимика в ханьской культуре отличалась от европейской или персидской, да и придворное воспитание подразумевает жесточайший контроль над оной, но сейчас на лице её высочества отразились поочерёдно удивление, сочувствие и любопытство.

— Значит ли это, что здесь объявился этот же убийца? — негромко спросила принцесса.

— Не поручусь, великая госпожа, но, как у нас говорят, почерк очень похожий.

Почерк. Похожий.

Да не "похожий", а тот же самый.

"Kuradit... (прим.: "Дьявол" (эст.) Неужели ещё один агент этих, в чёрном?"

— Ну, раз уж мы предупреждены, есть шанс одолеть яд этого убийцы собственным противоядием, — тем временем проговорила принцесса. Теперь взмахи веера не были резкими и нервными. — Благо наша культура породила и впитала немало философских истин, способных помочь справиться с подобным искушением. Однако истина — как вы сказали? каждому веку своя мудрость? — скажем прямо, вряд ли приживётся среди хань. Вы судите о народе по своему мужу, а он не совсем типичный хань. Прежде всего, он кузнец-оружейник, а эти люди у всех известных мне народов считаются особенными. Потому вы не представляете, насколько косны обычные хань. В отдалённых деревнях за чуточку иной покрой или цвет одежды изгоняют из общины. Этим людям следует, по-вашему, давать каждый век новую мудрость? Они и старую-то понимают весьма избирательно — именно в силу своей запредельной косности. Смертельно боятся всего нового, и от каждой перемены ждут только бед и несчастий... Ну, хорошо. Империя держится на миллионах таких вот косных и трусливых людей, однако тон всё же задаёт знать. Но и здесь при попытке придумывать новую идею к каждой эпохе нас постигнет неудача. Сейчас знать ещё легко воспринимает новые идеи — пока знатные люди ещё не забыли своего происхождения от народа тоба. Но нас постепенно подтачивает старая знать. Ханьские вельможи выдают своих дочерей замуж за знатных тоба, и их дети уже воспитаны в ханьском косном духе, ибо старая знать в полной мере обладает всеми недостатками, свойственными народу. В этом их сила: они растворяют в себе любых завоевателей. И когда сыновья или внуки моих братьев однажды начнут гонения на поклоняющихся Будде и вновь насадят везде философию Кун Цзы как обязательную для всех жизненных ситуаций, я буду знать, что империя умерла. И вместо неё появилась огромная ханьская деревня, населённая запуганными людьми, не интересующихся ничем, кроме урожая риса и постройки Большого Забора, — эти слова принцесса произнесла с отвращением. — Как бы я ни хотела, всё равно изменить ничего не смогу, ибо таковы законы жизни и смерти великих держав. Можно лишь немного смягчить удар, но не предотвратить его.

"Именно так, — не без грусти подумала Яна, глядя на её высочество с безграничным уважением. — Именно это в итоге с Китаем и произошло... Но какая бы получилась из принцессы Тайпин императрица!"

Самое сложное в проковке пистолетного ствола — добиться отсутствия слабых мест и неуместной в данном случае кривизны.

Яна помнила по меньшей мере два способа их изготовления — скручивание цилиндром пластины стали — и навивкой из стальной же ленты. В обоих случаях швы следовало тщательно сваривать методом ковки. Навивка давала длинный спиральный шов при приблизительно одинаковой толщине стенок ствола по всей его длине, а сделанные методом скручивания трубочкой стволы вызывали понятный скепсис. Мало кому понравится, если в самый интересный момент ствол лопнет по всей длине. Потому она усовершенствовала метод скручивания, проковывая стальную пластину до минимальной толщины и сворачивая её в процессе ковки в рулон. Получался эдакий "слоёный" ствол, но зато на испытаниях он вёл себя получше стволов традиционных методов изготовления. Она очень жалела об отсутствии твердосплавных гладких штырей: те, что она наделала, долго не жили, приходилось перековывать и обтачивать заново. А сверление пистолетного ствола... Нет, это не смешно. Императорские оружейные мастерские около столицы могли себе позволить такую роскошь, как сверление ствола: они работали не с ковкой, а с литьём, и довольно толстостенным. Попытки рассверливать стволы фитильных ружей, как правило, заканчивались конфузом: либо сверло ломалось, либо ствол скручивало. Единичные удачные экземпляры подобных экспериментов лишь подтверждали правило. А поскольку огнестрела для армии требовалось всё больше, во весь рост поднимался вопрос уменьшения его себестоимости. Потому сверление оставили для пушек, а стволы ружей просто тщательнее проковывали.

Корить себя за длинный язык Яна не стала: уговор есть уговор, а про короткоствол она рассказала господину тысячнику — тогда ещё сотнику — с самого начала. Бывалый воин посоветовал отложить реализацию этого проекта до лучших времён, пока производство длинноствольных орудий не встанет на поток и не будет более-менее отработана технология. Совет оказался мудрым. Начни Яна продвижение огнестрела с пистолетов, возможно, на этой же стадии оно бы и умерло. Ведь с фузеями она столько не возилась, как с этими капризными пистолями. Да ещё вякнула про кремнёвый замок, теперь и его следовало изготовить самолично, дабы представить господам чиновникам из оружейного ведомства действующий прототип.

Сейчас перед ней лежали три ствола, с виду как будто не слишком друг от друга отличавшиеся. Все различия заключались в методе ковки. Теперь недостаточно будет просто зарядить их порохом, забить пыж, засунуть пулю и выстрелить. Нужно посадить их, желательно с помощью толстых железных скоб, на деревянные ложа с заранее пропиленными выемками и отверстиями под спусковой механизм. К механизму Яна имела лишь опосредованное отношение: она начертила примерную его схему, а изготовлением занимался мастер, которого господин тысячник привёз из Чанъани. Немногословный и молодой, но с золотыми руками, этот мастер буквально был рождён для тонкой работы по металлу. Теперь его изделия следовало совместить с её поковками одной деревянной конструкцией.

"Как не хватает моего ящичка с инструментами... — в который уже раз сожалела Яна, аккуратно подрезая деревяшечку, чтобы как можно ровнее уложить механизм в выемку. — Да ладно — ящичка. Сейчас в самый раз бы пришёлся самый обыкновенный штангенциркуль. А то делаем замеры шнурком, получается с точностью до миллиметра плюс-минус лапоть. Приходится доводить до ума вот так, при сборке..."

— Мамочка, а я тебе обед принесла.

Юэмэй после болезни как-то незаметно, неуловимо, но изменилась. Раньше это был беззаботный ребёнок, любивший поиграться в куклы и не любивший домашнюю работу. Сейчас дочка вела себя так, словно взрослый человек решил поиграть в ребёнка. Можно было поспорить, что рис она сварила сама, без участия Хян или старой Гу Инь. Можно было так же поспорить и выиграть, что сварила она три порции, две из которых, как полагалось, сразу отнесла отцу и брату, и только потом пошла к матери, работавшей в отдельной комнатёнке при кузнице. Наскоро умывшись, Яна понаблюдала, как она стелет на краешке стола чистую тряпочку и выставляет из корзинки чашку с ещё тёплым рисом.

Ну, как было не умилиться этой картине?

И, разумеется, ничего вкуснее этого риса Яна в жизни не ела.

Пока она ела, дочь поставила корзинку на лавку и пискнув: "Мамочка, я сейчас", — куда-то убежала. "В кузницу, наверное, — мелькнула мимолётная мысль. — За чашками папы и братика". Рано у неё пробудилась хозяйственная жилка. Сама она, помнится, впервые начала готовить лет в пятнадцать, и весьма посредственно поначалу. Юэмэй тоже не шедевр создала, но ей-то всего шесть... На миг Яна попыталась представить, какой станет её дочь лет через десять... и испугалась собственного воображения, которое нарисовало сразу огромное множество вариантов.

— Мамочка, — дочь с лукавой улыбкой всунулась в комнатушку. — Ты ещё работать будешь?

— Да, солнышко. Спасибо, очень вкусно было.

— А я тебе тут принесла...

Только сейчас Яна заметила, что малышка держит руку за спиной. Вот сейчас покажет что-то, на её взгляд, интересное, и скажет: "Сюрприз!" Жаловаться нечего, сама дитё научила. И Юэмэй показала свой сюрприз. От которого у мамы чуть инсульт не случился.

Дитятко, хитро прищурившись, протягивала ей штангенциркуль.

— Откуда у тебя это? — шёпотом спросила Яна, чувствуя себя, как говорил отец, "ударенной пустым мешком из-за угла". Даже на колени опустилась перед дочкой. — Опять?

— Нет, мам, это было не так, как тогда, — Юэмэй, увидев страх в глазах матери, перестала улыбаться. — Тогда это случайно получилось. Сегодня ты думала, что тебе очень нужна эта штука. Я пошла туда, где она есть, и принесла тебе... Мамочка, я тебе помочь хотела...

"Боже мой... — сейчас Яна узнала, что такое "парализующий страх". — Я только подумала... Я только подумала..."

Способности дочери пугали, и это мягко сказано. Нет, сожжение на костре малышке не грозило. Всего лишь дознание, не чёрное ли колдовство то, что она делает. Если, конечно, не удастся скрыть от общественности её нетривиальные возможности. Рассказать ребёнку, что пусть это будет "большим-пребольшим секретом", и, можно сказать, половина дела сделана. Но сейчас, именно сейчас, Юэмэй действительно вела себя, словно взрослый актёр — надо сказать, хороший актёр — играл роль ребёнка.

В чём это проявлялось, Яна не смогла бы дать вразумительный ответ. Может быть, в излишне твёрдом и сосредоточенном, совсем не детском взгляде? Или в выражении лица? Или всё это вместе с чутьём, вопиющем о некоем скрытом несоответствии? Неведомо.

— Доченька... — она с трудом выталкивала слова из горла. — Доченька... кто ты?

Если бы Юэмэй попыталась и дальше играть ребёнка, Яна была бы стопроцентно уверена, что она лжёт. Но дочь, слабо улыбнувшись, как улыбнулась бы взрослая, много повидавшая женщина, обняла её.

— Когда-то меня звали Ли Чжу, — тихо сказала она ей на ухо. — Ты не бойся, мама. Просто знай, что я вас с папой очень люблю. По-настоящему.

— Ты всегда была с нами, или...

— С самого начала это была я — если я правильно тебя поняла, — контраст между внешностью шестилетней девочки и интонациями ровесницы её матери был убийственным. — Я тебе всё расскажу, мама. Просто папе пока не говори.

— Почему? Разве он не должен знать, кто ты?

— Потому что он... потомок моего сына. Не знаю, готов ли он это принять... Мам, пойдём домой. Вряд ли ты сможешь сегодня работать.

— Это уж точно, — маленькая зацепка за реальность вывела Яну из самого натурального мозгового ступора. — Правда, дома нам не дадут поговорить спокойно.

— Дадут. Мы в гостевой домик пойдём. Скажем, что прибраться надо.

"Ли Чжу... — чужое имя вражеской армией вторглось в сознание и учинило там форменный разгром. — Кто она, эта Ли Чжу? Можно ли ей верить, как я верила Ли Юэмэй?.."

Они просто встретились взглядами. Мать и дочь. Или две ровесницы. Или и то, и другое.

С ума сойти.

Но лучше переварить это именно сейчас. Ведь неизвестно ещё, что она о себе расскажет.

Глава 7. Восток — дело тонкое

— Коридор готов, господин.

— Кого отправишь?

— Я пойду сам, господин. Мы уже убедились, что в нашем случае нельзя полагаться на посредников, они всё портят.

— Логично. Но ты не был там больше десяти лет.

— Это не тот срок, за который всё может радикально измениться, господин.

— Будь на твоём месте другой, я бы велел ему постоянно быть на связи. Но тебя я таким приказом только оскорблю.

— Благодарю за доверие, господин. Я вернусь с ключом или не вернусь вовсе.

— Зная тебя, я в этом не сомневаюсь... Уверен, что твой соглядатай не упустит дамочку? Он не произвёл на меня впечатления умного человека.

— Ему достаточно быть... проницательным. В его случае отсутствие интеллекта, скорее, достоинство. Не станет нести отсебятину, как монах.

— А что с твоим монахом?

— За него я спокоен, господин. Дерьмо не тонет.

Всё забылось.

Нет, не так: всё отошло на второй план. Даже проблемы в семье старшей дочки и поджимающие сроки по изготовлению прототипа пистоля. Она едва не забыла злополучный штангенциркуль на рабочем месте. Юэмэй, заговорщически подмигнув, забрала его со стола и, сказав: "Положу где взяла", — просто шагнула в дверь... и пропала на несколько секунд. Вернулась уже без инструмента.

— Пойдём, солнышко, — Яна вымученно улыбнулась. Ответом ей была совершенно искренняя улыбка дочери.

— Пойдём, мамочка.

Запереть дверь и сообщить папе о плохом самочувствии было делом двух минут. Юншань при виде белого, как мел, лица жены забеспокоился и поинтересовался, не нужен ли лекарь. Яне пришлось "включать" все свои актёрские способности, чтобы более-менее беспечно заявить: мол, ей плохо, но не до такой степени. А ей действительно было плохо. Пусть не телу, а душе, всё равно ощущение было далеко не из приятных.

"Она — моя дочь, — в голове неотвязно крутилась одна и та же мысль. — Моя дочь..."

Гостевой домик, тот самый, в котором Яна с Ваней провели первые три месяца жизни в этом мире, в дополнительной уборке не нуждался. Хян даже обиделась, когда госпожа заявила, что хочет там прибраться.

— Там чисто, гаспаза, очень чисто, — у кореянки было такое лицо, будто она сейчас заплачет.

— Вот и хорошо, что чисто. Ты молодец, что прибираешься и там. Скажи Ши, чтобы принёс туда угля, казанчик воды, черпачок, чайник и чашки. Будем чай пить. И чтобы нам никто не мешал.

— Сказу, гаспаза, — Хян поклонилась, не скрывая испытанного облегчения. Её служение не подверглось сомнению госпожи. С точки зрения служанки-рабыни, это было вершиной счастья.

На секунду Яна представила себя на месте Хян. "Интересно, на какой час — даже не день — хозяева пришибли бы такую строптивую рабыню? — с горькой иронией подумала она. — Уж я бы расстаралась вовсю, лишь бы не жить ...вещью. А для неё такая жизнь совершенно нормальна... Может, поэтому Юншань поначалу думал, что я знатная дама? Здесь гордость — привилегия аристократов. Всем прочим иметь её слишком опасно для жизни".

Вскоре плита была растоплена, и в казанчике вовсю грелась вода для чая. Пока Ши возился с этим, мать с дочерью вынули из кладовки столик, расставили чашки и приготовили чайный лист для заварки. И лишь когда за слугой закрылась дверь, они чинно уселись за столик. Обе — на подушки, по-персидски.

Хоть что-то осталось пока неизменным.

— Ты обещала рассказать, — напомнила Яна, немного оправившаяся от первого, самого сильного потрясения. — Но, если ты не против, я буду называть тебя Юэмэй, как раньше.

— А мне очень нравится имя, которое вы с папой мне дали, — ответила девочка. Для сохранения конфиденциальности они говорили по-русски. — Рассветная слива. Это очень красиво и очень по-нашему... Ли Чжу — это имя мне не отец с матерью дали. При рождении мне дали детское имя-"сяомин" Чьян.

— Роза.

— Да. А фамилии у нас не было, — Юэмэй грустно улыбнулась. Странно было видеть на круглом детском личике мимику взрослой женщины. — Потому что мой отец был деревенским кузнецом. Это сейчас всем подданным хуанди положено иметь фамилию, а когда я ...жила в прошлый раз, фамилию имели только знатные, да те, кому хуанди оказал милость за заслуги.

— Это что, ещё до династии Хань было? — опешила Яна, давно сподобившаяся хотя бы в общих чертах изучить историю Поднебесной.

— Это было при императорах Шан.

— Ого!

— В самом конце их правления, — тяжело вздохнула Юэмэй, отводя взгляд в сторону. — Но всё равно очень давно... Мне было лет двенадцать, когда все заметили, что мои гадания сбываются. Знаешь, тогда ведь принято было гадать. Писать на черепашьем панцире или на широкой кости вопрос, а потом бросать её в костёр и пытаться угадать будущее по возникшим трещинам. Слухи обо мне разошлись по округе, и в нашу деревню стали приходить люди. За предсказаниями... Я гадала, они платили. Мало платили, но к нам приходили десятки людей, и мы не бедствовали. К вечеру у меня так болела голова, что отец запретил мне гадать больше, чем для дюжины человек в день... А однажды нашу деревню посетил сам император... Тогда их ещё не титуловали хуанди.

— Дай угадаю, — воспользовавшись паузой, которую взяла Юэмэй, проговорила Яна. — Твоя деревня находилась в окрестностях Аньяна.

— Да. Там когда-то была столица. Потому слухи обо мне быстро достигли двора, и император решил спросить совет у судьбы, — малышка со взглядом взрослой женщины говорила тихо. — Гадание закончилось тем, что император пожелал забрать меня в свой дворец. Отцу пожаловали фамилию Ли, а меня назвали Ли Чжу — по имени народа, из которого происходили предки нашей общины... С тех пор я предсказывала только для императора. И ...я родила ему двух сыновей и дочь.

На миг перед внутренним взглядом Яны возник образ — невысокая женщина в богатой одежде и с вычурной причёской, в которую были вставлены десятки шпилек с навершиями в виде резных нефритовых фигурок. То ли это было небывалое искусство служанок, наложивших удачный макияж на лицо императорской любимицы, то ли она и вправду была так ослепительно красива, но ею действительно можно было залюбоваться.

— Да, мама, — совсем тихо проговорила Юэмэй. — Так я выглядела раньше. Целых семнадцать лет во дворце... Я была моложе тебя, когда император приблизил к себе другую, позабыв обо мне... Ой, извини, я всё сбиваюсь на старинный слог.

— Ничего, продолжай. Я же всё понимаю.

— Тогда император как раз призвал меня для гадания на судьбу империи. Я как обычно написала вопрос и бросила панцирь в огонь. Когда слуги его достали и остудили, я увидела такое... такое, что лучше бы никогда не видеть... Я увидела бунт. Я увидела, как толпа простолюдинов с мотыгами убивает стражу и врывается во дворец... Словом, много чего увидела, и потеряла сознание. Когда меня привели в чувство, я рассказала о своём видении, но новая наложница императора стала кричать, что я лгу, что я нарочно пугаю его величество из мести... Император не стал отсылать меня, но и гаданию не поверил, не повелел усилить охрану дворца. А в ту же ночь моё видение сбылось...

Юэмэй натужно сглотнула, словно её душили слёзы.

— Мам, прости, — прошептала она. — Я как вспомню, что творилось в женском дворце... крик моей дочери, когда её поймали... На мне порвали платье, но сыновья отбили меня... а сестру спасти не смогли... Они еле успели вывести меня к конюшне. Мы уезжали и, оглядываясь, видели зарево пожара... Такого даже врагу не пожелаешь. Наверное, тогда я ...немного того ...головой повредилась. Сыновья нашли убежище в доме моего старшего брата, который к тому времени унаследовал отцовскую кузницу. Когда они убедились, что там безопасно, туда же привезли и меня. Брат очень боялся, что бунтовщики начнут искать выживших из дворца, и дал мне платье своей жены. Мои мальчики, переодевшись простолюдинами, часто ходили на рынок, помогали дяде и двоюродному брату, а я... я не могла думать ни о чём, кроме мести. И тогда со мной это случилось в первый раз. Когда я смогла оказаться в том месте и в то время, когда хотела.

— И ты, когда поняла, что случилось, попыталась спасти дочь, — предположила Яна.

Юэмэй беззвучно заплакала. Без истерики, без трясущихся плеч. Просто по окаменевшему лицу из не по-ханьски серых глаз покатились тяжёлые редкие слёзы.

— Ты уже поняла, что было, — сказала она. — Что я ни делала, как ни пыталась что-то изменить, моя дочь умирала страшной смертью. Дошло до того, что я прослеживала линии жизни её убийц, возвращалась во время их детства, и... Но добивалась только того, что мою девочку замучивали другие... Когда я поняла, что мои усилия напрасны, я... сделала огромную глупость. Я прокляла само Небо. И меня услышали.

В неловкую тишину, повисшую после этих слов, ворвалось бульканье закипевшей в казанке воды. Словно очнувшись, Юэмэй ойкнула и схватилась за черпачок.

— Я сама, — Яна аккуратно вынула ручку черпачка из ладошки дочери. — Расплещешь ещё на себя, не дай бог.

Кипяток пролился из черпачка в чайник с заваркой, и по домику начал расплываться аромат свежего чая.

— Брат незадолго до того женил своего старшего, — продолжала Юэмэй: чайный аромат немного встряхнул её. — И так случилось, что он как раз отправился с сыном за слитками железа, а его жена и невестка остались с нами. Мой старший... Он такой был непутёвый. С четырнадцати лет за служанками бегал, а к шестнадцати уже был отцом, я точно знала. Он... и жена моего племянника... Словом, когда я их застала, побила обоих и запретила встречаться. Но брату ничего не сказала, побоялась. Ни он, ни мой племянник так до самой смерти и не узнали, что их единственный наследник был не их, а моим потомком... Когда всё немного утихло, мы сумели добраться до наших ценностей — за семнадцать лет я смогла кое-что скопить, и далеко не всё нашли бунтовщики — и мы с сыновьями покинули мою родную деревню. Империя тогда распалась на царства, путешествовать стало небезопасно, но в земли Чжоу мы добрались благополучно. Мы обустроились на новом месте. Я кормилась гаданием, мои мальчики нанялись в армию Чжоу. Потом дослужились до офицеров, женились. А я втайне от всех совершила вторую глупость... Я нашла ученика. Талантливого парня, он гадал не хуже меня. Я надеялась, что однажды, со временем, у него тоже разовьётся дар путешествовать ...во времени и пространстве. И одновременно, чувствуя, как вместе с молодостью уходит здоровье, я решилась создать ...вещь, которая вместила бы мой собственный дар. Ведь к тому времени я научилась творить вещи, способные как защитить, так и навредить. Ты тоже это умеешь. Но ты делаешь только обереги, а я творила ...всякое. Лишь бы платили. Мне было всё равно.

Яна аккуратно разлила чай по чашкам и добавила в каждую по листочку мяты для вкуса.

— Осуждаешь? — спросила Юэмэй.

— За равнодушие — да, — раз уж у них взрослый разговор, незачем вилять. — О последствиях ты, кажется, не думала.

— Совсем не думала. Мне тогда казалось, что если я создам вещь, способную сохранить мой дар, то смогу передать её. Хоть сыновьям, хоть ученику. Но у Неба оказалось странное чувство юмора. Создавая тот амулет, я вложила в него всё. Всю душу без остатка, не один лишь дар. И мой ученик, единственный, кто знал о моём плане, взял его из моей мёртвой руки... Моим сыновьям он ничего не сказал. Позже, когда он прославился, как великий прорицатель и чудотворец, семья моего младшего сына полностью погибла во время пожара. А семью старшего казнили, когда он сам был схвачен и обезглавлен по доносу... Как я это узнала? Так этот... мой ученик мне всё докладывал. В подробностях. Зная, где я, и что я всё слышу, но поделать ничего не могу. Похоже, ему доставляло особенное удовольствие мучить меня таким образом. И последователей он нашёл таких же. Один из них стал Ши Хуанди... И так продолжалось две с половиной тысячи лет... Счастье, что со временем амулетом стали пользоваться лишь по необходимости, и я впадала в забытьё. Иногда на век-полтора, но чаще на несколько десятков лет. Во времена опиумных войн амулет попал в Европу. Английский солдат, сорвавший его с шеи одурманенного китайца, не представлял, что попало ему в руки. А я тогда попутешествовала по миру, пока амулет не оказался в руках одного ...человека со способностями.

— Ты об этом амулете? — Яна, до которой наконец начал доходить смысл истории, достала из-под ворота "ключ" на цепочке.

— Да, это он, — кивнула Юэмэй. — Они называли его ключом, потому что он действительно открывает двери в пространстве и времени.

— Любые?

— Нет. Только те, что ближе всего.

— Не очень-то я поняла, но пока не стоит пускаться в объяснения. Дальше-то что было?

— А дальше... Если последователи моего ученика проникали в прошлое и меняли то, что не было точно предопределено Небом, то эти... европейцы... они занялись тупым грабежом. Перехватывали в море испанские корабли с золотом, разоряли могилы царей, и так далее, — девочка презрительно поморщилась. — А главное — они искали людей с той же особенностью, что у меня, и истребляли их вместе с потомством. Дедушка был особенным. Отец особенный. Ты особенная. И мы все тоже такие. У отца дар скрытый, его почти невозможно распознать. А у дедушки и тебя явный. Потому этот... наш родственник и пришёл убивать. Его только потому и наняли, что знали — он и мать родную не пожалеет, — Юэмэй, подув на чай, немного отхлебнула. — А я так обрадовалась, когда ты дралась с ключником и сорвала с него амулет! Я сразу перенесла вас с братиком сюда, поближе к папе. В первый раз за всё время смогла перенести сама, по своей воле.

— Забавно, — Яна тоже прихлёбывала чай. — Выходит, ты нас познакомила.

— Выходит, так. Я очень захотела у тебя родиться, и знала, что папа тебе понравится. Но, честное слово, не думала, что вы так полюбите друг друга.

— Разве это плохо?

— Что ты! Это же так замечательно! — воскликнула Юэмэй — снова с пылом шестилетней девочки. — Снова быть ребёнком, снова любить папу и маму, братиков и сестричку! Снова быть обыкновенным, нормальным человеком, наконец!

— Не сказала бы, что твои способности — норма.

— А я не об этом. Сойти с ума и две с половиной тысячи лет лечиться от этого очень неприятно.

— Уверена, что?..

— ...лечение было успешным? — усмехнулась Юэмэй. — Уверена. Теперь я знаю, в чём была не права, и больше на эти грабли не наступлю. Тогда я погналась за богатством и высоким положением, потом творила зло, не думая о последствиях, и под конец вручила свою душу негодяю, которого вовремя не распознала. О том, что делали с моей помощью, но помимо моей воли, и упоминать не стоит, список будет длинный. Ты — дала мне второй шанс.

— Мы с отцом, ты хотела сказать.

— Сначала — именно ты. Ради тебя я совершила то, что считала невозможным. А сейчас... В этой жизни всё будет по-другому. Я вырасту, вы с папой выдадите меня замуж, у меня будут дети. Вы не только внуков, вы и правнуков дождётесь, а я всегда буду рядом с вами, потому что вы найдёте мне мужа-кузнеца. Хватит, пожила во дворце, до сих пор не расхлебала... И сестричка Сяолан, и братики вас не оставят. Один Ванька чаще в военных лагерях станет жить, чем здесь, но и он будет приезжать... Я гадала на вас. Всё так и будет, если ты не станешь искать встречи с тем иноземцем. Он из этих... — Юэмэй снова презрительно фыркнула. — Поверь, тебе не нужно к нему ходить, ни самой, ни с папой. А вот если он сам станет искать встречи с тобой, всё будет хорошо. Это значит, что я не ошиблась, и сюда придёт Кацуо.

— Кто?

— Кацуо Сенно. Японец. Второе лицо в том ...обществе, начало которому по глупости положила я сама. Если придёт он, значит, будет пытаться договориться. Ты же помнишь, все покушения на тебя срывались, а с покушающимися случались разные неприятности... Нет, нет, мамочка, это не я. Это уже твой собственный дар. Но с тем белобрысым, который уже здесь и следит за тобой, ты не справишься, потому что у него дар точно такой же, только сильнее.

— Он придёт и потребует ключ, — сказала Яна, сделав пару мелких глотков остывающего чая. — Что я ему скажу? "Извините, Кацуо-сан, но не отдам, это дело принципа"?

— Поторгуйся для правдоподобия и отдай, — криво усмехнулась девочка. — Или продай. За деньги. Это теперь просто кусок серебра. А я... я твоя дочь, я останусь с тобой, ты же знаешь.

Юэмэй не лгала. Она не пыталась ни в чём убедить мать, просто констатировала факт. Да. Две с половиной тысячи лет заточения — достаточный срок, чтобы понять настоящую цену простых истин.

Папа и мама. Братья и сестра. Подружки. Потом будут муж и собственные дети. Дом. Любимое дело.

Обычная человеческая жизнь.

Когда-то девушка по имени Чьян соблазнилась блеском императорского двора, и это в итоге обернулось чередой смертей и безобразий. Но за два с половиной тысячелетия можно либо окончательно свихнуться, либо... в самом деле прозреть и попытаться хотя бы со второй попытки прожить жизнь достойно. Если судьба дала девушке Чьян, позже ставшей гуйфэй Ли Чжу, этот самый второй шанс, глупо будет им не воспользоваться и не вернуть судьбе долг.

— Да, мама, — вздохнула Юэмэй. Ни дать, ни взять, прочла мысли. Впрочем, про штангенциркуль Яна тоже ни слова не говорила. — Я и правда много задолжала судьбе. Но я всё отдам. Не стану перекладывать на детей... А папе не говори, что он прямой потомок императоров Шан, хорошо? Папа очень хороший человек, но от такого может загордиться.

— Ты мне будешь говорить о недостатках папы? — помимо воли хихикнула Яна. — Нет уж. Ни ему ничего не скажем, ни мальчишкам. Участи самозванцев никому из них не желаю. А вот как нам с тобой теперь строить отношения? Видишь ли, не все поймут, если я с тобой буду прилюдно общаться, как с ровесницей.

— А пусть это будет нашим большим-большим секретом, — улыбнулась Юэмэй, по-детски прищурившись.

— Не многовато секретов на душу населения?

— Для нас — в самый раз... Будешь ещё чай? Я заварю. Я уже в порядке.

Мать и дочь. Или две ровесницы. Или — уже подруги?

Эх, судьба, какие коленца ты иной выкидываешь... Сказать кому — не поверят.

"Если гора не идёт к Магомету... М-да".

Надо заметить, у принцессы оказалось своеобразное чувство юмора. Яна только-только начала обдумывать, в каких выражениях составить письменный отказ от прогулки на пруды с лотосами в обществе подозрительного монаха, а её высочество уже решила эту проблему. Одним махом. Чисто по-женски и вполне в китайском духе.

Доверенный слуга — дородный человек в возрасте, писклявый голос которого заставлял подозревать в нём евнуха — торжественно зачитал письмо принцессы, в котором та обязалась оплатить известный ей заказ, а за ним из носилок последовали ещё четверо крепких слуг. Тащивших большую плоскую ёмкость, в которой что-то плескалось. По прочтении послания слуги опустили свою ношу на землю у самых ног госпожи мастера...

Таз.

С водой из пруда и плавающими в ней срезанными лотосами.

Лотосы в тазике. Браво.

Действительно, с чувством юмора у принцессы Тайпин полный порядок.

Разумеется, Яна выразила глубочайшую благодарность её высочеству. Писклявый толстяк в вычурном головном уборе с торжественным видом передал ей сложенное письмо и откланялся, оставив наедине с цветами, пока те не завяли.

Если гора не идёт к Магомету...

Цветы лотоса Яну слегка разочаровали. Столько было мистического флёра вокруг них, а на поверку оказались разновидностью кувшинки, каковых она в своё время навидалась. Да, красивые. Да, в изготовлении будут непростыми. Да, лучше рассмотреть их поподробнее, чтобы передать в металле не воспоминания о кувшинках, а именно лотосы. Ради такого цветка и правда не стоило ввязываться в придворные авантюры с неизвестными целями. Принцесса рассудила совершенно правильно.

Сегодня она работала одна: для окончательной полировки надоевшей до чёртиков хризантемы помощники не требовались. Время от времени за оконным проёмом, не закрытым ничем, мелькали измазанные ягодным соком и пылью мордашки двоюродных племянников мужа. Их отец, получив плату за аренду кузницы, появлялся здесь редко, и лишь тогда, когда присутствовал Юншань: приличия не позволяли поступать иначе, да и неприятности ему были ни к чему. Тем более сюда не ходили его жена и наложницы. Были время и возможность спокойно поразмыслить над ситуацией... Но стоило Яне только подумать об этом, как, шуганув испуганно запищавших малышей, в кузницу пожаловала Сяолан — с узелком, из которого доносился слабый запах чего-то вкусного.

— Не проголодалась, мама? — хитро прищурилась она. — Должна бы уже.

— Есть немножко, — Яна не без некоторого мысленного усилия вернулась в реальность. — Что у нас сегодня?

— Каша и тушёное мясо по твоему рецепту.

— Сами-то уже поели?

— Конечно, мама.

Сяолан готовила лучше, чем приёмная мать. Яна, поглощая приготовленный ею обед, даже позавидовала будущему зятю: тому всю жизнь придётся питаться необыкновенно вкусно и сытно, танский идеал благополучного мужчины — круглый животик — он наживёт достаточно быстро. А ещё — дочь за три года как-то незаметно превратилась из мелкой егозы в подростка с явными признаками будущей женщины и хорошей хозяйки. И когда только успела...

— Мама, а что это там стоит? Можно посмотреть?

— Где? — Яна не сразу сообразила, о чём, собственно, речь. — А, ты о том тазике? Лотосы.

— Какие лотосы? — удивилась девочка. И, не дождавшись ответа, сорвалась со скамьи. Всё-таки что-то от маленькой егозы в ней ещё оставалось. — Ой, и правда, лотосы! Какие красивые... Мамочка, откуда они?

— Подарок принцессы Тайпин, — усмехнулась Яна, дожёвывая последние кусочки.

— Вот это да... Так ты в милости у самой принцессы? — надо было видеть округлившиеся глаза девочки. Вот чего у ханьцев не отнять, так это пиетета к власти.

— В милости... Слишком громко будет сказано, доченька. Она мне заказ сделала. Не веришь? Вот письмо, — и Яна вынула из-за пазухи сложенный листок дорогой тонкой бумаги, на которой изящными знаками было написано послание принцессы.

— Какой красивый у неё почерк... Не то, что у меня, — вздохнула Сяолан, прочитав письмо. — Бабушка Чжан нас всех одинаково учила, а всё равно у меня получается неровно и неизящно... А ещё я не умею составлять двойные послания. Читать — могу, а составлять не получается...

— Какие ещё двойные послания? — не поняла мать.

— А вот же, смотри, мама: если правильно читать, сверху вниз, то получается одно, а если слева направо, по строчкам знаки читать — получается другое, — в голосе девочки сперва прорезалось удивление, а затем понимание. — Не все знают, что можно читать ещё и так, а бабушка Чжан нас учила...

Яна мысленно отвесила себе оплеуху. Дура. Могла бы и раньше сообразить, не впутывать ребёнка во все эти дела. Впрочем, она и "правильно"-то читала весьма посредственно, постоянно путая знаки и их произношение, что уж там говорить о каких-то там китайских анаграммах.

— А... что там написано, этим самым двойным письмом? — спросила она, как бы между делом увязывая пустую чашку и палочки в узелок.

— "Великая госпожа советует не верить более никому. Письмо от вас будет прочитано ею незамедлительно", — с готовностью ответила дочка.

— Ясно, — вздохнула Яна, мрачнея. Она понятия не имела, какая там интрига завертелась вокруг Нефритового престола, и совершенно не горела желанием в неё встревать. Предупреждение принцессы в сочетании с письмом можно было расшифровать очень просто: "Сиди тихо и не высовывайся, в случае чего зови на помощь". Разумно. Это говорит о том, что принцесса навела справки о ней и её семье, и знает, кто в её окружении способен прочесть эти... анаграммы. А главное, это — не завуалированное, а вполне явное предупреждение о надвигающейся опасности. Пока монах Ли Дань в фаворе, даже принцессе будет трудно что-то ему противопоставить. А коль он уже заинтересовался "госпожой мастером", то вряд ли отцепится по-хорошему.

Смутное подозрение ещё не есть уверенность, но Яну не оставляла одна неприятная мысль: что монах может представлять интересы тех... искателей ключа. Явных доказательств тому не было никаких, но мысль откуда-то явилась и не давала покоя. Раз так, версию стоило бы проверить. Но... наверное, не в этот раз.

"В армии шибко умные долго не живут". Эту заповедь десятник вколачивал в них всеми доступными способами, от кнута до пряника. И ведь прав, паршивец. Уставов в современном понимании здесь ещё не было, были правила, писаные и неписаные. Но, как и в случае устава, исполнять их надлежало неукоснительно. Дисциплина — самая первая заповедь ханьской армии начиная со времён Цинь Шихуанди. В эпохи упадка и смут армия деградировала, притом до такой степени, что сотня степняков нагайками могла разогнать тысячу солдат. В эпохи подъёма бывало всякое, но дисциплина всегда возвращалась на первую строчку в рейтинге армейских заповедей.

Здесь поймут и примут генерала, выходца из низов, если он получил свой чин безупречной службой и талантом полководца. Но никогда не поймут и не примут выскочку, взявшего на себя командование в случае ранения или гибели командира, если оный выскочка не был самым старшим по званию из выживших. Дисциплина и иерархия прежде всего. В этом была сила ханьской армии, но в этом же заключалась её слабость. Здесь в принципе не могло, в случае войны с захватчиком, возникнуть партизанских соединений, где полковники ходили в подчинении у лейтенантов, а те в свою очередь подчинялись мелким партийным работникам, отродясь под погонами не служившим.

Иван, в отличие от своего сказочного тёзки, дураком не был, и аксиому десятника уразумел с первого раза. В бою можно оценивать ситуацию как угодно, но делать ты должен ровно то, что приказывает командир. Иначе убьют. А чтобы это закрепилось в подкорке на уровне коленного рефлекса, солдат во время подготовки до седьмого пота гоняли на бесконечных тренировках. Сейчас, кроме физических тренировок, добавилась теория, преподаваемая десятником Тао и опытными разведчиками его десятка. Кроме них двоих — его и Чжан Бина — Тао отобрал из новоприбывших ещё нескольких человек, показавшихся ему способными. Обучение предполагало наверняка ещё и практические занятия, но до них пока не дошло. Десятник-наставник без особого нажима, но вполне доходчиво объяснял ученикам, что они не простые солдаты, которых ставят в строй, а глаза и уши армии. Ученики, что характерно, внимали со всем возможным сосредоточением, дураки в разведке тоже долго не живут. Да и не берут туда таких. И ещё — Иван подметил один существенный момент.

Из всех новобранцев Тао хань был только один: его друг Чжан Бин. Остальные — степняки, да он сам, европеец. И вообще, в их корпусе ханьцев было меньшинство, в основном младшие сыновья многодетных крестьянских семей. С одной стороны как бы неплохо, ведь степняки служили империи на правах равноправных граждан. С другой — это говорило о падении престижа армии среди ханьцев, составлявших основу самой империи, что само по себе уже не очень хорошо. Но делиться своими выводами Иван не торопился. Во-первых, с кем ими делиться-то? А во-вторых, тот же тысячник Цзян знал это получше какого-то салаги, и ханьским фатализмом не особо страдал. И если он до сих пор не впал в грех уныния, значит, его мнение разделяет большинство офицеров среднего и частично высшего звена. Значит, ещё не всё потеряно. Империя хоть и начала отращивать сытый жирок, но мускулов пока ещё не растеряла. Хоть и наблюдаются нехорошие тенденции, но ещё не поздно их переломить.

Всё это по окончании занятий давало пищу для размышлений, но не более того. Применять плоды этих размышлений на практике ему никто не даст, а если бы и решился кто-то на такой безумный эксперимент, Иван всё равно отказался бы. Не из боязни ответственности, а потому, что здраво оценивал свои возможности. Яйца курицу не учат. Когда-то было очень интересно читать про попаданцев, которые чуть не с первых же дней оказывались на приёме у Сталина и начинали прогрессорство, не оглядываясь ни на что. Реальность всё же отличается от книжного мира. Если твой опыт ограничен чтением сколь угодно умных книг, ни к чему серьёзному тебя в империи Тан не допустят. Чиновники, сдавая экзамен, цитируют наизусть Кун Цзы, но никто почему-то не упоминает, что к должности их готовят с детства. Будущий чиновник тенью ходит за учителем, стараясь уловить как можно больше тонкостей своей профессии, и повторяет, повторяет... К моменту сдачи экзамена на знание основ философии конфуцианства у него за плечами какой-никакой, а практический опыт имеется. Что мог предложить Иван, кроме обширных, но расплывчатых теоретических знаний? Он попал сюда ребёнком. За семь лет кое-что забылось уже. Даже говорить по-русски стал с лёгким акцентом. Скоро не всякое слово с первого раза вспоминаться будет. Даже мать сейчас не вспомнит, что к чему нужно было подсоединять в системе видеонаблюдения, и какие программы нужно при этом устанавливать на компьютер, а ведь она в этой сфере проработала не один год. Что уж говорить о мальчишке, начитавшемся книг...

Ученичество у десятника Тао, кстати, имело и положительные стороны: их чаще отпускали в увольнительные — заранее предупредив, чтобы не распускали языки под страхом оных лишиться. Чжан Бин сразу убегал к своим родителям. Иван не оригинальничал, и тоже старался провести свободное время дома. Тем более, сейчас семья была в сборе. И даже, пожалуй, с неким избытком. Мужа Сяолан он успел изучить, и числил его неплохим человеком, но его мама... Словом, лучше бывать дома почаще. Особенно сейчас, когда его собственная мать выглядит как-то очень странно. Словно её грызёт, подтачивая изнутри, какая-то тревога.

— Мясо! — преувеличенно радостно потирая руки, воскликнул Иван, увидев гору дымящихся и источающих дивный аромат кусочков поверх риса. — Мама, ты меня спасаешь.

— Ешь, ешь, не разговаривай, — усмехнулась мать, выкладывая на стол ещё и стопку блинов на блюде. Сковороду с плоским дном сделала себе уже давно, и кормила семью экзотическим дальнезападными яствами. — А то опять всё остынет... Можно подумать, тебя в казарме совсем не кормят.

— Двойной порцией кормят, — он уже уплетал кашу с тушёным мясом за обе щеки, и рисковал подавиться. — Но у них эти... стандарты по калориям не наши. Мне маловато будет, через два часа опять жрать хочу... Мам, ты прям волшебница... Можно ещё мяса?

— Ну, ты и проглот, Иван-царевич... Вот, поешь ещё, сынок.

С деревянного черпака в чашку высыпалась новая порция аппетитных мясных кусочков в подливе.

Мать смотрела на него и тонко улыбалась.

Эта улыбка сопровождала всю его жизнь, сколько он себя помнил. Даже в самые чёрные дни мать находила в себе силы улыбнуться сыну, но редко когда в этой улыбке сквозила такая печаль.

Что-то случилось.

— Мам, — негромко спросил он, доев свою порцию и оставив чашку. — Что-то случилось?

— Почему ты так решил? — спросила мама. Грязную посуду она выставила на поднос, который тут же забрала подбежавшая на зов Хян.

— Мне так кажется, — Иван произнёс это так, чтобы подчеркнуть и другой смысл этих слов: мол, я тебя слишком хорошо знаю. — Ты не заболела?

— Вроде бы нет. Мелкие недавно болели... Ты ведь знаешь.

— Мелкие вроде уже здоровы, а вот ты... Мам, ну, скажи серьёзно, в чём дело? У тебя проблемы?

— Предлагаешь их порешать? — на этот раз улыбка матери была несколько ироничной. — Сына, есть проблемы, которые мордобоем не решаются.

— Значит, всё-таки проблемы. А чем они, жти проблемы, могут решиться? Может, просто нужно с кем-то поговорить?

— Это не тот случай, когда стоит самому напрашиваться на разговор, — мать вздохнула и отвела взгляд. — За мной следят.

— Что?

— Думаешь, я рехнулась на старости лет? — мать остро взглянула на сына. Дымящаяся струйка свежезаваренного чая с тихим журчанием вытекала из носика чайника в чистые чашки. — Нет, Вань, за мной реально ходит один тип. За всё время я его только раз и углядела, так ловко прячется... Помнишь, Ляншань рассказывал о ...нашем соотечественнике на базаре? Так это он.

— М-да, — хмыкнул Иван. — Хотел бы убить, давно бы ...ну, не убил, так попытался. И на контакт не идёт? Совсем?

— Совсем. Вот такой он скрытный и скромный, понимаешь.

— Может, он тебя охраняет?

От этих слов мать едва не поперхнулась чаем.

— От такой охраны инфаркт может приключиться, — пробубнила она, промокнув губы кусочком чистого полотна — да, она здесь завела моду на салфетки, которые с некоторых пор стали считаться в Бейши признаком достатка и хорошего воспитания. — Я реально боюсь этого типа. Точнее, не столько его, сколько того, кто может прийти сюда... Семь лет прошло, сынок. Наука на месте не стоит. Они могли найти способ попасть сюда и без... медальона. Другого объяснения я не вижу... Охраняет, говоришь? А может, просто "пасёт", чтобы не сбежала?

— От семьи ты не сбежишь. Я тебя знаю.

— Зато вместе с семьёй — вполне могу. Помнишь?

— Помню...

— И если он от тех же, что вполне вероятно, то они уже учли этот вариант. Потому мне так страшно.

Тяжёлое молчание, воцарившееся в комнате, угнетало. А писк играющих во дворе малышей лишь подчёркивал это: оппоненты исповедовали и применяли на практике принцип Лойолы "Цель оправдывает средства" в полной мере.

— Мам, — Иван решился и первым нарушил эту тишину. — Может, мне всё-таки стоит перекинуться с ним парой слов? В прямом смысле, просто поговорить.

— Не торопись, — ответила мать. — Тот, кто делает ход первым, подставляется. Тут ханьцы совершенно правы.

— Будешь сидеть и вот так... просто ждать?

— Он один — тот купец, что с ним, не в счёт — а значит, есть шанс, что на переговоры он пойдёт первым. Есть, знаешь ли, у меня такое слабое предчувствие...

...Явившегося вскоре Юншаня Иван встретил сперва ханьским поклоном почтительного сына, а затем они по-русски обнялись. И, пока женская часть семейства хлопотала кто на кухне, а кто у постели раненого зятя, он улучил минутку, чтобы поделиться с приёмным отцом своими опасениями.

— То, что ты увидел только сейчас, я вижу давно, — тихо ответил отец. — Я сам не знаю, чего теперь ждать от того человека. Но твоя мать права: хотели бы навредить, прислали бы не одного, а с войском. Или с бандой.

— Или банда там, за стенами. Коллекционирует ружья, — предположил Иван. — А этот здесь, чтобы следить за каждым шагом мамы. Как тебе такая версия?

— Нельзя недооценивать противника, но и переоценивать его тоже не стоит, сын. Банда на дороге... Не могу сказать это с полной уверенностью, но там ваших нет. Их главарь действует, как действовал бы умный и хитрый степняцкий хан, имеющий руку на самом верху. А значит, на него, даже на умного и хитрого, быстро найдут управу. Ваши думают иначе и действуют не так, как мы. Даже Ванчжун, которым руководила его жена, связанная с вашими, совершал поступки, находящиеся за гранью нашего понимания. Бандиты поступают логично, как это понимаю я. Там нет ничего пришлого.

— Лучше бы оказался прав ты, а не я, отец... Что мне делать?

— А вот над этим нам лучше хорошенько подумать...

Почему-то всё чаще вспоминалась та поездка трёхлетней давности.

Нет, не спешный отъезд с постоянными оглядками за спину. И даже не нагнавшие их по пути всадники: помнится, тогда вся семья была здорово напугана их появлением, и тем более приятным стал сюрприз — письмо и серебряная пайцза от принцессы. Её высочество поступила совершенно логично. Тогда она готовила экспедицию за океан, и в связи с этим избегала крупных интриг. А как раз в такую интригу её втянуть и пытались. С коваными лотосами — кстати, получившимися вполне даже сносно — просто каким-то чудом не вышло вселенского заговора против императрицы. Но семейство Ли узнало об этом много позже, из единственного за всё время письма принцессы, адресованного даже не им, а тысячнику Цзяну. Тогда мозаика и сложилась.

И сейчас, когда ещё на слуху была новость о возвращении корабля с вестью об открытии новых земель, Яна всё больше убеждалась в правоте принцессы Тайпин. Эта честолюбивая женщина, видя перед глазами пример матушки, успешно занявшей Нефритовый трон, сама надеялась когда-нибудь на него воссесть. Но при наличии двух не менее честолюбивых, хоть и не столь одарённых братьев, уже побывавших императорами и отстранённых мамой от власти, сделать это было сложно. Против неё играло то, что её первый муж был в своё время обвинён в государственной измене и покончил с собой. А факторы "за"... Казалось бы, что могла противопоствить двум наследным принцам их младшая сестра? Тогда, три года назад — почти ничего. Сейчас в её активе успешная морская экспедиция на восток, дипломатический прорыв в переговорах с царством Бохай, кураторство над перевооружением армии, и — да — растущая лояльность офицерства. Лояльность к ней лично, как к человеку, исподволь продвигающему идею создания военной касты на условиях абсолютной преданности хуанди... И многое из этого принцесса выиграла, вовремя уйдя в тень три года назад. Разменяв столичное будущее семьи, служившей источником массы полезной информации, на благо империи... Ну, хоть на том спасибо, что не головами откупилась, а спрятала в глухомани, туманно намекнув в прощальном письме на ожидание перемен.

Между прочим, императрице У Цзэтянь, по слухам, становилось всё хуже. Причём болезнь поразила не столько тело, сколько разум женщины, разменявшей девятый десяток, и схватка между наследниками уже разгоралась. Пока подковёрно и без выноса трупов, но сыновья и дочь императрицы уже весьма подозрительно поглядывали друг на дружку. Само собой, смутные отголоски этой борьбы уже докатились и до приграничных городков. Люди пока ещё не решались ставить на того или иного претендента, но понимали, что открытая борьба неизбежна. Если императрица не назовёт имя преемника и не провозгласит девиз первой эпохи его правления... А впрочем, если и назовёт. Всё равно драки не избежать. Но всё же предпочтения у жителей Бейши уже имелись. Поскольку городок был не столько торговым перекрёстком, сколько пограничной крепостью, а военные в последнее время на разные лады нахваливали принцессу Тайпин, политические воззрения большинства жителей Бейши нетрудно было предсказать. Принцесса, конечно, женщина, но пока перед глазами живой пример женщины на Нефритовом престоле, у неё немало шансов на успех. Её братьям пеняли за несоответствие профессиональным требованиям, из-за которых, как считалось, мать отстранила их от власти одного за другим. Но они были мужчинами, и за обоими стояло по довольно сильной придворной партии. Потому никто не пытался загадывать наперёд. Мало ли, как оно там, в столице, сложится, а жить надо при любом хуанди.

Так рассуждали все соседи, и так же прилюдно рассуждали супруги Ли. А не прилюдно они уже рассматривали самые разные варианты развития событий. Честно сказать, мастер Ли мало верил в успех принцессы. Яна, знавшая самую чуточку больше, была немного оптимистичнее, но и другие варианты не отбрасывала. Конечно, не худшим вариантом было бы воцарение старшего принца Ли Чжэ, князя Лулинь. Сам-то принц был слабохарактерным, весь в отца, но его жена, княгиня Вэй... По отзывам людей, знавших её лично, амбициями эта дама не уступала свекрови. Придворные опасались очередного "бабьего переворота", который в случае воцарения старшего сына императрицы становился неизбежным, и потому больше шансов было у младшего — Ли Луна. Такого же слабохарактерного, как отец и брат, но не имеющего властолюбивой супруги. Этот, чтобы удержаться на троне, будет вынужден совать в зубы поддержавшим его придворным жирные куски, что не означало для императорской казны ничего хорошего. Что, в свою очередь, тянуло за собой сворачивание многих начинаний нынешней императрицы и принцессы, в том числе едва начавшегося развития океанского флота и прочих нововведений. Юншань прекрасно понимал, что под последнюю статью они с женой подпадают едва ли не в первую очередь, и потому воцарение младшего принца рассматривалось ими как самый нежелательный вариант.

— Всё в руках императрицы, — со вздохом подвёл итог Юншань, когда они с женой засиделись на ступеньках крыльца — последние в этом году тёплые вечера, жаль было упускать. — Что бы там придворные ни решали, но если она издаст указ, где прямо назовёт имя наследника, оспорить его будет невозможно. Воля Неба. Нам остаётся только молиться, чтобы мы не слишком сильно прогневали Небеса, и оно не послало нам в наказание негодного императора.

"Ханьский фатализм, — подумала Яна. — Или прагматизм? В самом деле, мы-то что можем сейчас поделать? Всё, что реально могли, уже сделали... Теперь только от принцессы зависит, сможет ли она этим воспользоваться".

— Мы сделали, что могли, любимый, — сказала она вслух.

— Вот именно. Как ты там говорила, насчёт мудрости западных народов? "Дай мне бог силы изменить то, что я могу изменить, мужества пережить то, что изменить не могу, и мудрости — чтобы отличить первое от второго". Пожалуй, теперь нам понадобится именно мужество...

"Если бы он ещё кое-что знал..."

Яне было ужасно неловко потому, что от мужа приходится что-то скрывать. Ну, вот, такой неправильной она уродилась. Вернее, мать воспитала. Мол, раз уж любишь человека, живёшь с ним, значит, доверяешь. Но дочь... Юэмэй или Ли Чжу, уже не суть важно. Она просила отца не шокировать, и говорила это таким грустным голосом, что лучше уважить её просьбу. Видимо, она знала, что делала. Лишь позже, по здравому размышлению, Яна поняла, почему последовала такая просьба. Одно дело узнать, что ты прямой потомок давно сгинувшей императорской династии, и совсем другое — что твоя дочь обладает, мягко говоря, необычными способностями. Потомков самых разных династий в империи было пруд пруди, во всех сословиях, а девочек, способных произвольно перемещаться во времени и пространстве, не так уж и много. Вернее, всего одна. И если рассказать об этом отцу... Как он поступит, не могла предсказать даже Яна. Также, как она, будет хранить тайну? Позволит дочери развивать свой дар или наоборот, попытается запереть и "выбить дурь"? Судя по тому, как Юэмэй была пессимистично настроена, ничего хорошего в случае, если отец узнает её тайну, не было бы. Юншань мало чего на свете боялся, но страх перед неведомым мог и пересилить здравый смысл.

Лучше промолчать. Здесь, как и с разборками принцев и принцесс, они уже ничего изменить не могут. Юэмэй именно такая, какая есть, и нужно благодарить бога уже за то, что она сейчас почти нормальный человек. А ведь могла бы ринуться мстить непонятно кому за тысячелетние обиды. Это вполне в человеческой природе, образ графа Монте-Кристо не на пустом месте возник.

— Рад, что ты передумала идти к тому... соотечественнику, — тем временем негромко проговорил Юншань. — Может, у вас так и принято, но это была бы ошибка.

— Я это поняла, — слабо улыбнулась Яна.

— Продолжает за тобой ходить?

— Увы.

— Может, и прав Ванди — он к тебе приставлен как охрана?

— Странно это выглядит, любимый. Это скорее присмотр, чтобы не сбежала ненароком... как мы тогда.

— "Тогда" это был вопрос жизни и смерти.

— А сейчас?

— Пока не вижу причин так думать.

— Не скажу, что ты меня успокоил, но... Любимый, я их действительно боюсь.

— Не ходи одна, — муж накрыл её руку своей широкой ладонью. У ханьцев не было принято публично выражать свои чувства к супруге, но Юншань частенько делал исключения для своей чужеземной жены. — Если я не смогу, Ляншань всегда рад тебе помочь. Или слугу с собой бери, когда идёшь куда-то. Может, это и не та помощь, которая тебе нужна, но так тебе хоть спокойнее будет.

— Отрывать вас от работы...

— Брось, Янь. Больше всего на свете я боюсь тебя потерять. Для Ляншаня ты стала матерью. Уж не знаю, как ты этого добилась, но он смотрит на тебя так же, как и старший братец. Сяолан помнит родную мать и молится её духу, но чтит тебя — угадай, почему. Про малышей и говорить не стоит... Словом, пока всё не прояснится, одна ты из дому больше не выйдешь, хоть в кузницу, хоть на рынок, хоть через дорогу к Чунпин.

В ответ Яна лишь улыбнулась: сквозь приказной тон мужа действительно проглядывал страх. У них и вправду получилась "хао" — идеальная семья с точки зрения ханьцев. Взаимная любовь и уважение, и куча детей обоего пола. Потому страх лишиться этого присутствовал у всех. Даже у детей.

На следующий день у неё была масса работы в кузнице, потому и утром, и вечером рядом был Юншань. Через день, когда прототип пистолета был наконец доведен до ума и испытан, написали записку господину тысячнику, курировавшему проект. Тот явился лично, в сопровождении двух чиновников учёного звания. Прототип, чертежи и расчёты были переданы им на растерзание и детальное изучение, после чего тысячник дал оружейникам свободный день. Заслужили. И лишь на третий день, тот самый внеочередной выходной, Яна пошла на рынок. Сопровождал её на этот раз Ляншань.

Соседки давно перестали удивляться её отношениям с детьми. Если для ханьских женщин дети — это прежде всего рабочие руки в семье, а также персоны, от которых проистекает почитание матерей как старших, то для чужестранки всё было иначе. Она сама не раз говорила, что своего лучшего друга сама родила. Так и было. Ваня всегда был ей и сыном, и другом. С приёмными получилось немного сложнее. Она вошла в семью Ли, когда они были ещё в возрасте, требовавшем кумира, образца для подражания. С Сяолан, как с девочкой, получилось наладить отношения быстрее. Ляншань поначалу относился к новой жене отца с настороженностью. Потом с почтением. И не так уж давно, когда пришёл сложный возраст отрицания былых авторитетов, она сумела и ему стать другом. Потому соседки часто видели их подолгу беседующими. Самые любопытные, вроде главной разносчицы сплетен Ван, время от времени подслушивали. Но добычей сплетниц становились лишь разговоры на темы познания мира. Некоторые при этом даже получили лёгкий культурный шок, когда узнавали из этих бесед, как они сами признавались, "о природе вещей". Откуда берутся гром и молнии. Почему солнце восходит на востоке и заходит на западе, а не наоборот, почему сменяются времена года, и так далее. Ляншань был любознателен, и, несмотря на подростковое бунтарство, подавляемое ханьским воспитанием, впитывал знания, как губка воду. На том Яна его и подловила, и теперь их отношения ничем не отличались от отношений с Ваней.

Корзинка была лёгкая — нужно было всего лишь купить зелени и специй. Но Яна шла не спеша. Дома их обоих ждала работа: ей на кухню, стряпать вместе с Хян, а Ляншаню ещё нужно наклепать новые деревянные накладки на ручки к ковшу и сковороде. А парнишка как раз завёл разговор с туманными намёками на то, как ему нравится внучка бабушки Чжан. Что ж, ему четырнадцатый год. Возраст как раз тот, чтобы начинать на девчонок заглядываться. А что? Парень будет завидным женихом, весь в отца. Начал уже раздаваться в плечах, и, судя по всему, годам к тридцати станет таким же крепким мужчиной. Но пока это ещё подросток, хоть и здорово вытянувшийся за последний год. Скоро, глядишь, её догонит и перегонит.

— Но ей-то всего восемь, — резонно возразила Яна, выслушав откровения приёмного сына. — Вряд ли сейчас можно понять, какой она будет женой и хозяйкой дома. У неё же ещё куклы на уме.

— Так и мне ещё жениться рано, — не менее резонно ответил сын. — Пока подрасту, пока отец скажет, что меня пора женить, она тоже повзрослеет. А какой она будет через много лет — достаточно посмотреть на её почтенную мать. Вот я и подумал, что раз вы будете выбирать, так чтобы знали, кто мне нравится. Чтобы семья была... как у вас с отцом.

— Это приятно, что мы с отцом для вас пример, — улыбнулась Яна. — Но именно так, как у нас, редко у кого бывает. Хотя, попытаться никому не запрещено... Уверен, что не разочаруешься?

— Сюй — хорошая девчонка, — проговорил Ляншань. — Не только в куклы играет. Она и матери помогает, и бабушке... Мама, ты намекни, пожалуйста, бабушке Чжан, чтобы не просватали её за другого. Было бы обидно.

Последнее он сказал так, словно заменил этой фразой кое-что менее учтивое: "А то как бы не пришлось этому другому морду бить". Ляншань был учтив только со старшими. Ровесников при случае "строил", как десятник своих солдат, а тех, кто возражал, поучал кулаками. "Перебесится, — говорил отец, когда Яна жаловалась на выходки сына. — Я же перебесился". Ляншань и правда чем дальше, тем больше походил на отца, а отец, если верить ему самому, в том же возрасте был таким же забиякой, и лишь потом сообразил, что может убить человека одним ударом. Только тогда и прекратил драки. Сыну пока ещё только предстояло постичь эту премудрость. Потому потенциальные женихи малышки Сюй сильно рисковали. Наверное, сын прав: стоит побеседовать за чашкой чая со старой Чжан, железной рукой правившей большим семейством. Подарочек ей поднести, быть может. А там, слово за слово, и поднять вопрос о будущей помолвке. Но сперва нужно поговорить на эту тему с мужем. Его мнение будет решающим, такие тут порядки. Хотя... Юэмэй права, когда говорит, что в семье всё решает отец, но что именно он решит, зависит от мамы.

Человек возник перед ними, словно соткался из воздуха. "Как у Булгакова..." — в разом опустевшей от мгновенного страха голове мелькнула единственная мысль. Судя по тому, как окаменело лицо Ляншаня, это был тот самый, которого он засёк на рынке: типичный такой европеец со светлыми глазами, но в тюркской одежде. Высокий, худощавый. Сдержанный в движениях, что выдавало бывшего военного. И на лице выражение снисходительного превосходства. Мягко говоря, не то, что настроило бы на дружескую беседу с этим типом.

— Долго же вы ждали, — к чести Яны стоит сказать, что пугалась она обычно сильно, но и приходила в себя очень быстро. Выбранная ею маска исполненной достоинства зажиточной ханьской женщины идеально подходила, как ей казалось, к этой ситуации.

— Я ждал приказа, — сказал незнакомец, и голос его был неприятно холодным. — Мне велено отдать вам вот это.

И протянул женщине холщовый мешочек, в котором довольно свободно болталось нечто продолговатое. Преодолев ещё один мгновенный приступ страха, Яна протянула руку. Мешочек в первый миг показался ей довольно увесистым, но это было ложное впечатление. Да, там угадывалась тяжесть металла, но не такая уж и большая.

— Отошлите парня, — незнакомец кивнул на Ляншаня. — Он здесь лишний.

— Мой сын не может быть лишним, — хмуро заявила Яна. — Если хотите что-то сказать, говорите.

— Сын, значит... — губы незнакомца скривились в брезгливой усмешке. — Ладно. Хотел сказать кое-что от себя, но раз мальчишка здесь, обойдусь. Передам только то, что можно. Вы готовы встретиться с моим начальством?

— Если найдём тему для разговора, то почему бы и нет? — холодно ответила Яна.

— Откройте посылку. Возможно, там залог того, что тема для разговора найдётся.

Шнурок на горловине мешочка был затянут очень слабо, развязать его удалось одной рукой. И она извлекла из мешочка... добротный охотничий нож с рукоятью из тёмного дерева и в тиснёных кожаных ножнах.

В первый миг она не поверила своим глазам.

Она узнала эту вещь не столько по виду, сколько по исходящему от неё теплу.

Этот нож её отец сделал для себя. Только для себя. И показывал лишь самым близким людям... Тончайший декоративный узор на булатном клинке был выложен серебром, серебром же была отделана и рукоять. Но когда Яна видела этот нож в последний раз... Тогда он выглядел совсем новым, словно только что из мастерской. А сейчас...

"Какая скотина пользовалась папиным ножом?!!"

Потрёпанные ножны — ещё полбеды. Клинок имел такой вид, будто все эти годы им вскрывали консервы и ковырялись в бетонных стенках. Булат булатом, а и ему есть предел. На рукояти наблюдались следы неудачных попыток выдернуть серебряный декор, а навершие в виде медвежьей головы кто-то заменил на грубую латунную блямбу, приблизительно подошедшую по размерам. Ещё бы: серебро с рубинами... Яна примерно догадывалась, какая скотина изувечила отцовский нож: дядюшка ведь пришёл туда с компанией. Возможно, те двое, у которых она из-под носа угнала машину, там и были. Возможно, тогда нож уже был у одного из них.

— Вы правы, — незнакомец ответил на её невысказанный вопрос. — Нужно быть последней свиньёй, чтобы сотворить такое с изделием настоящего мастера. Не переживайте. Этой свиньи уже нет в живых. Нож — залог того, что моё начальство готово говорить с вами... на ваших условиях.

— Вы их всё-таки убрали, — хмыкнула Яна.

— Поверьте, такое дерьмо и вы бы убрали с огромным удовольствием.

— Как давно?

— Полгода назад. Я. Лично.

— То есть шесть с половиной лет это, как вы выразились, дерьмо вас и ваше начальство вполне устраивало. А как стали не нужны, опасны или просто так, под залог переговоров, так сразу в расход.

— Давайте без софистики, — поморщился незнакомец. — Я бы вам тоже много чего наговорил, будь моя воля... Посмотрите в мешок, там ещё кое-что лежит.

Маленькая чёрная коробочка с белым прямоугольником энергосберегающего экрана. Коммуникатор. Детище высоких технологий. Точно такую же Яна видела почти семь лет назад, когда разведчики доставили добытую у жены Ванчжуна "шкатулку".

— Вам-то точно не нужно объяснять, как этим пользоваться, — проговорил незнакомец, напрочь игнорируя хмурую физиономию Ляншаня и его постоянные поползновения схватиться за рукоять своего ножика. — Третья кнопка, фиксированный номер. Вам — ответят сразу.

— Предпочту личную встречу, — Яна, мгновение поколебавшись, положила коммуникатор обратно в мешок и протянула собеседнику.

— Даже так?

— Даже так.

— Что ж, я передам начальству. Возможно, они также не будут против поговорить с вами лично... Всего хорошего.

— И вам того же.

Забрав мешочек, незнакомец решил больше не шокировать публику своими внезапными возникновениями и исчезновениями. Просто не спеша пошёл по улочке в сторону рынка.

— Хам и непочтительный тип, — буркнул Ляншань, проводив его недобрым взглядом.

— Согласна, — Яна почувствовала, как уходит давящий страх. Чёрт знакомый лучше чёрта незнакомого, англичане правы. Переговоры, залог... Отцовский нож, который даже в таком состоянии был ей бесконечно дорог... — Пойдём домой, сынок.

— Что это, мама? — мальчик указал на нож в её руке.

— Это... сделал мой отец, — слёз не было. Была грустная улыбка. — Его украли убийцы.

— Занятный там, на западе, способ начать переговоры — сначала убить отца, потом убить его убийц и пригласить на чашку чая, — усмешка Ляншаня сделалась едкой. — Я бы не согласился с такими говорить.

— В твоём возрасте и я бы не согласилась. Но эти типы могут испортить жизнь всей нашей семье, и потому я буду с ними говорить. Хотя бы выслушаю. Раз они снизошли до авансов и приглашений, значит, им что-то от меня очень нужно.

— Не боишься, что обманут?

— Эти — обманут обязательно. В том-то и состоит сложность, чтобы...

— ...обмануть первой?

— ...не дать себя обмануть, — усмехнулась Яна. — Что же мы тут торчим посреди улицы? Пойдём домой, сынок.

Гора с плеч? Нет. Но камень с сердца — точно.

Юэмэй оказалась права: они первыми предложили переговоры. В чём ещё она окажется права?

...У монаха было такое лицо, словно он увидел призрак.

Впрочем, и Яна тоже едва совладала с мимикой, буквально заставив лицевые мышцы изобразить приветливую физиономию. Вот уж кого она меньше всего ждала встретить на приёме у принцессы... Судя по всему, монах тоже, мягко говоря, удивился.

И, между делом, ничего хорошего это не означало.

Приближённый её величества императрицы не мог не знать, что супруга мастера Ли пришлась дочери его покровительницы по нраву. Он не мог не быть в курсе, что сегодня принцесса даёт большой приём, а значит, все её любимцы и любимицы будут здесь. Выходит, этот... святой человек был уверен, что Яна на мероприятие не явится?

Интересно, почему?

Всего пара секунд размышлений — и её словно током ударило.

"Боже мой... Юншань! Дети!!!"

О ком ещё могла в первую очередь вспомнить испуганная женщина? Разумеется, о тех, кого любит. Кто остался дома, пока она прохлаждается на великосветском приёме, где, строго говоря, по ханьским понятиям ей не место. О том, что она вполне могла ошибаться в своих предположениях, Яна не подумала.

Тем не менее, она взяла себя в руки и нашла силы более-менее спокойно досидеть до конца церемонии. При этом даже ухитрилась немного привести мысли в относительный порядок и отметить, что принцесса весьма тактично держит монаха при себе, не давая ему перемолвиться словом ни с кем, кроме себя любимой. Это был весьма любопытный момент. Но странности ещё не закончились. По окончании приёма принцесса Тайпин пригласила нескольких человек на неофициальную часть вечера, распустив прочих по домам. Прочие, почтительнейше кланяясь, поспешили покинуть дом её высочества. Практически у всех был собственный выезд — повозка или носилки — и сопровождение из слуг или бедных родственников. У Яны не было ни того, ни другого. Теоретически она должна была, как после прежних приёмов, послать служанку с запиской мужу. Сегодня она собиралась сделать то же самое. Но нешуточная тревога за близких — это такая штука, которая заставляет делать глупости даже весьма рассудительных и неглупых людей. Именно глупость Яна тогда и сделала.

Чанъань — город строгой, чрезмерно логичной планировки. Он был построен в полном соответствии с ханьскими представлениями о мироустройстве, где круг был символом Неба, а квадрат — Земли. Город представлял собой правильный квадрат, окружённый высокой и толстой стеной, и чётко разграниченный на маленькие квадратики кварталов. Тот квадратик-квартал, где жили богатые ремесленники и мелкие чиновники, располагался довольно далеко от дворцов знати, недалеко от образовавшегося пару десятилетий назад мусульманского квартала, населённого в основном выходцами из Персии и принявшими ислам ханьцами. Несмотря на явную немилость императрицы и политическую напряжённость последних лет, местные почитатели пророка Мухаммеда не чувствовали себя изгоями. Даже не попытались обнести свой квартал стеной, как в Гуаньчжоу — мол, там это от погрома не спасло. Если недовольные соседи захотят, всё равно вломятся, зачем же нести лишние расходы и попутно демонстрировать и без того раздражённому населению столицы свою враждебность. Для защиты от воров достаточно городской стражи, а если немилость хуанди примет крайние формы, от этого не спасёт ничто... Потому в исламском квартале, к слову, почти не было видно посторонних. Ханьские купцы, ведшие легальные дела со своими мусульманскими коллегами, старались появляться здесь днём. Городская стража, состоявшая по большей части из тоба, бдила круглосуточно. Посыльные и слуги, разносившие письма, с наступлением темноты тоже исчезали с улиц. А вот женщин в том квартале видели крайне редко. Жёны и наложницы, матери и дочери купцов безвылазно сидели по домам на женских половинах. Служанки выбегали за покупками с утра, стараясь завершить свои дела до полудня, да и те скользили вдоль стен и заборов, стараясь быть как можно незаметнее. Если мужской части обитателей квартала хотелось приятно провести время вдали от многочисленной семьи, они старались делать это в соответствующих заведениях, которые располагались в других кварталах. И появление на улице куда-то спешащей женщины в дорогом шёлковом платье, да ещё поздно вечером, стало событием из ряда вон. Тем более, что с наступлением темноты бдение стражи несколько ослабевало: за это стражникам немного доплачивали. Притом, не воры, а сами купцы — сделки ведь бывают самыми разными, в том числе и весьма деликатными.

...Когда эти двое, перс и полукровка, преградили ей путь, Яна словно проснулась. Оглянулась по сторонам и мысленно наградила себя весьма выразительными эпитетами, из которых "дебилка безмозглая" был самым мягким и незлобивым. Тёмная улица, освещаемая одиноким масляным фонарём на углу, кругом глухие, без единого окна, внешние стены мусульманских домов, да невысокие беленые заборы. И эти два типа перед носом.

А у неё из оружия только шпильки в причёске...

...Двое не стали размазывать сопли по столу, и перешли к делу без словесного вступления. Одиноко ходящая женщина была для них законной добычей, и терять такой шанс поразвлечься и поживиться с их точки зрения было глупо. Может, её дома и хватятся, но вряд ли семья женщины предположит, что она сдуру сунулась сюда. Нормальные бабы хань в одиночку не ходят и чужие кварталы не посещают... Впрочем, что-то не заладилось с самого начала, когда перс вместо женской руки схватил воздух. Пока он удивлялся этому факту, его напарник-полукровка первым припустил за женщиной, ударившейся в бега обратно по улице. Этому пришлось удивляться дважды. Первый раз — когда "законная добыча", подхватив подол, продемонстрировала ноги в персидских шёлковых штанах и ханьских расшитых туфлях, и второй — когда обнаружил, что не может её догнать. Женщина бегала слишком шустро для обычной хань, что уж сравнивать с кривоногими степнячками, которые и вовсе бегать не умели...

...Девчонка-хань, с которой Яна едва не столкнулась на стыке мусульманского квартала и квартала купцов, тихонько пискнула, и, выронив фонарик на палочке, прижалась к стене. Это видение промелькнуло мгновенно, и так же мгновенно забылось, почти не отложившись в памяти. И всплыло лишь тогда, когда сзади послышался ещё один всписк, на этот раз придушенный.

— ...Не та, так эта... — донёсся до неё обрывок фразы, сказанной одним из преследователей другому.

Не та, так эта?

Резко остановиться при набранной скорости было трудно, особенно на мощёной улице и в ханьских праздничных туфлях, но Яна справилась. Оглянулась. Так и есть: те двое, заткнув девчонке рот, увлечённо паковали её её же собственным поясом... Обычная ханьская женщина на её месте в лучшем случае побежала бы за стражей. И в первый миг у неё мелькнула та же светлая мысль. Но... тревога за семью никуда не делась, а стресс довершил своё чёрное дело, подсунув воображению видение Сяолан, точно так же бьющейся в руках подонков... Такого испытания рассудок Яны не выдержал...

...Когда они преследовали ту женщину, ни один не обратил особого внимания на необычный цвет её волос. Среди тюрок иногда встречались блондины — свидетельство их родства с каким-то древним народом, некогда жившим по соседству с хань. Но даже среди них не водилось женщин с такими белыми лицами и водянисто-голубыми глазами. Эти подробности не врезались бы так в память полукровки, если бы лицо женщины не было перекошено гримасой запредельной ярости. Вокруг этого лица в разные стороны безобразно торчала наполовину рассыпавшаяся причёска — женщина выдернула две шпильки и держала их, словно ножи, в каждой руке. Она шла... шла прямо к ним широким шагом и — молчала. Вот это молчание почему-то напугало его сильнее всего.

— Масуд, — он дёрнул напарника за рукав. — Брось девку, уходим.

— Что ты ещё надумал? — недовольно отозвался друг, затягивая узел на поясе, которым вязал руки ханьской девчонке. — Добычу бросить, когда она сама в руки пришла? Дурак, да? Много тут бесхозных девок бродит, да?

— Уходим, я сказал! — неожиданно зло рявкнул полукровка.

— Да что с тобой, Абдаллах?.. О! — это он оглянулся. — Надо же — двойная добыча!

— Тебе шайтан разум помутил? Уходим!

— Подержи, — тот спихнул ему на руки связанную девчонку и пошёл навстречу возвращавшейся женщине.

Наверное, он сказал что-то этой демонице с белым лицом. Возможно, даже что-то умное, хотя это вряд ли. Женщина вскинула обе руки, метя шпильками ему в лицо. Масуд ждал этого. Ему удалось перехватить руки женщины. Но лишь миг спустя он понял, что зря это сделал. Сказать по правде, полукровка усомнился в том, что его друг в тот момент вообще был способен что-либо понимать. Очень трудно связно мыслить, согнувшись в три погибели и хватаясь обеими руками за жестоко ушибленное место. А когда женщина довершила расправу ударом коленом в лицо, сомнений больше не осталось.

Демоница. Гуль или дэви. Нечисть.

Полукровка, бросив связанную девчонку, помчался по улице, боясь вскрикнуть и привлечь внимание злого духа, обернувшегося женщиной. Его мать была правоверная хань, и она, конечно же, рассказывала сыну сказки о демонах, в которых верили её предки... Он не бренное тело спасал, а душу. А Масуд... Остаётся лишь молиться, чтобы Всевышний был милостив к нему. Только ему под силу совладать с древними демонами...

..."Как всегда — в обозримом пространстве ни одного стражника. Классика жанра, — мысленно ругалась Яна, перерезая позаимствованным у беспамятного противника ножиком насмерть затянутый на руках девчонки пояс. — Вот пожалуюсь принцессе, и полюбуюсь, как с начальника столичной стражи будут стружку снимать. Как не надо, так пристают — мол, женщина, почему без слуг ходишь. А как нужны, так нету их..."

— Не ушиблась? — спросила она, поднимая девчонку на ноги.

— Нет, госпожа, — дрожащим голоском пролепетала перепуганная и зарёванная девчонка.

— Я-то к семье спешила, хотела угол срезать... дура старая... А тебя что сюда понесло в такое время?

— Я... за вами шла, госпожа... — захныкала девчонка. — Великая госпожа велела передать вам письмо, но вы так быстро ушли... А у меня приказ, и я не могла ослушаться.

М-да. Великой госпожой в Чанъани величали только одну даму — принцессу Тайпин.

— Письмо, говоришь?

— Да, госпожа. Прошу, госпожа, — девчонка, отряхнувшись, извлекла чудом не выпавшее из рукава письмо — сложенный "гармошкой" листок дорогой бумаги — и с поклоном подала ей. — И благодарю вас, госпожа, за избавление от... этих...

— Пойдём отсюда, — Яна, приняв бумагу, разворачивать её не стала. Покосилась на стонущее тело, валявшееся в паре шагов от них, и резонно предположила, что задерживаться здесь не стоит. Стража, так некстати отсутствовавшая в самый ответственный момент, может не менее некстати появиться. А тут налицо бесчувственная жертва и ...две преступницы.

Уголок, где можно было кое-как привести причёску в порядок, нашёлся довольно скоро. Затем Яна бегло прочла письмо, в котором принцесса "настоятельно советовала" следовать за девушкой, которая его подаст. Да и почерк принцессы Яна уже отличала от прочих, письмо однозначно подлинное.

— Я провожу вас, госпожа мастер, как и велела великая госпожа, — девушка оправилась от потрясения на удивление быстро, и поклонилась с достоинством служанки высокопоставленной особы. — Она велела на словах передать, что ваша семья в безопасности. Мне приказано проводить вас к ним.

— Что?

— Великая госпожа знала, что вашей семье грозит опасность, и приняла меры, — девушка поклонилась снова. — Идёмте за мной, госпожа.

Снова сетка правильных, чётко распланированных улиц. Снова чередование освещённых фонарями клочков пространства и широких полос темноты. Тёмные дома, и светившиеся бумажными окнами, на которых иногда мелькали тени обитателей. Шумные гостиные дворы, где гости иногда засиживались в трапезной до рассвета, и тихие домики мастеровых, где ложились спать с заходом солнца. Топот стражи, не обращавшей внимания на чинно семенящих женщин — явно госпожу из сословия богатых ремесленников со служанкой — и тишина особо тёмных улиц. И раскинувшийся над всем этим дивный Звёздный мост — Млечный путь. В Чанъани, столице империи Тан, где небо не коптило множество автомобилей, ещё можно было его увидеть. Хотя здесь и были мастерские, и Млечный путь выглядел в городе несколько бледнее, чем в степи, но всё равно зрелище оставалось великолепным.

— Сюда, госпожа мастер, — девушка скользнула в переулок. — Идите за мной.

Смутная тень нехорошего предчувствия мелькнула по краю сознания, заставив Яну встряхнуться и помыслить хоть немного более логично. Наверное, только поэтому она заметила то, что должна была заметить с самого начала.

Служанки принцессы, все как одна, носили сложные причёски, тратя уйму времени на их сооружение. Эдакий дресс-код образца начала восьмого века, прихоть её высочества. А у этой по спине моталась длинная коса.

Тёмный переулок и подозрительная личность. Идеальное сочетание для преступления. Но не девчонке ведь его совершать, верно? Значит, у неё есть сообщники, не так ли?

Повинуясь внезапно обуявшей её паранойе, Яна выдернула из многострадальной причёски свою верную шпильку. Прижала девчонку к стене и приставила шпильку к горлу.

— Пискнешь — убью, — тихо предупредила она.

Надо было видеть глаза девчонки — на пол-лица. По ханьским понятиям Яна совершила немыслимое: применила силу против женщины. Женщину мог побить её муж или отец. Мать могла отхлестать по щекам непослушную дочь или провинившуюся служанку. В любом случае всё сводилось к выяснению отношений по вертикали "высший — подчинённый". Но никогда здесь не было бабьих драк, никогда ханьская женщина не вцеплялась коготками в волосы сопернице и не била чужую служанку. Тем более, не грозила ей смертью. Пожалуй, это потрясло девушку куда больше, чем само наличие острой шпильки у горла и угроза.

— Письмо-то настоящее, — снова заговорила Яна. — А вот служаночка поддельная... Кто и зачем тебя послал?

— Я уже говорила, госпожа... Это приказ великой госпожи, я...

— Да ладно врать-то. Служанки великой госпожи не заплетают кос. Так кто ты, кто и зачем тебя послал? Говори.

Пару мгновений девушка открывала и закрывала рот, не издавая ни звука: всё ещё сказывалось полученное потрясение. А затем, преодолев накативший ужас, закричала.

— Она здесь!!!

Почему Яна не воткнула её шпильку в горло, так и осталось загадкой. Видно, бог хранил. Вместо этого она, сперва отпрянув, нанесла девчонке короткий удар в челюсть. Рука у женщины-кузнеца, конечно, не такая тяжёлая, как у её супруга, но чтобы отправить подосланную непонятно кем девицу в глубокий нокаут, её сил вполне хватило. А дальше... Дальше был безумный бег по переулкам, прыжки через заборы, высоту которых — по пояс — регламентировал закон; топот и ругательства преследователей, осознание того, что они отстают. И — того, что она не знает, где находится.

Яна заблудилась в незнакомом городе. И винить во всех сегодняшних приключениях должна была только себя.

Видимо, её самобичевание и искреннее раскаяние во грехе глупости сделали своё дело: Всевышний смягчился и послал навстречу неразумному детищу своему патруль городской стражи. Дальнейшее было делом техники и небольшой доли лицедейства. При виде растрёпанной и плачущей женщины, благословляющей Небо за их появление и жалующейся на нападение разбойников, стражники смягчились и даже пообещали оных поймать. Смогли ли они исполнить обещание, Яна так и не узнала: десятник отрядил двоих воинов проводить госпожу сперва к чиновнику — записать её показания — а затем до дома. Узнав, что жертвой нападения стала женщина-мастер, сотворившая для принцессы кованые цветы, стражники преисполнились нешуточного рвения. Вот только Яна сильно подозревала, что в поимке неведомых злоумышленников оно не поможет: те наверняка уже растворились в ночном городе. Тем не менее, провожатые ей были очень даже кстати, отказываться не стала.

А дома её ждал большой сюрприз. И неясно, чего Яна испугалась больше — сегодняшних происшествий или столь позднего визита скромного чиновника...

Жена ничего не сказала сверх того, о чём он и так догадался, едва она переступила порог дома. Всё-таки тот ...иноземец сам предложил переговоры. Не сказать, чтобы это было так уж хорошо, но и плохой новостью назвать нельзя. Но сказала она явно не всё.

Юншань и в мыслях не допускал, что супруга от него что-то намеренно скрывает. Конечно, можно ошибиться и в самом близком человеке, но свою жену он знал достаточно хорошо, чтобы быть в этом уверенным. Обычно она некоторое время обдумывала явившуюся мысль. Лишь раз за семь лет она поступила иначе... о чём, похоже, жалеет до сих пор. Ему самому страшно вспоминать те несколько минут запоздалого ужаса, которые он испытал во время её рассказа о приключениях на улицах ночной Чанъани. От мысли, что он едва не потерял любимую женщину, его затрясло, и он тогда сам едва не сделал глупость. Первой мыслью было дать ей хорошую затрещину, чтобы мозги на место встали. Она, сгорающая от стыда за собственную недальновидность, стерпела бы и это, ибо понимала свою вину и неправоту. Но запомнила бы на всю жизнь вовсе не этот урок, а то, что муж способен её ударить. Тогда безграничному доверию между ними пришёл бы конец. Хвала Небу, Юншань вовремя удержал руку. Лишь бросил сгоряча: "Дура!" — и отчитал её, не особенно стесняясь в выражениях. Хорошо, что дети уже спали и не могли этого слышать. Но, снова хвала Небу, жена дурой не была, и всё поняла правильно. Она совершила глупость, поддавшись страху потерять тех, кого любила, и он поддался тому же чувству. Объяснение было недолгим, а примирение... примирение было отложено до первого же гостиного двора. Особенную остроту чувствам придало то, что в дороге их нагнал молодой офицер с предписанием от Великой госпожи и пайцзой на всю дорогу до дома. Воин был с сопровождением, и они бог весть что успели передумать, пока он не сообщил о цели визита.

Лишь поздно вечером, когда все домашние дела были улажены, и домочадцы легли спать, Юншань решил вызвать жену на откровенный разговор.

Она сидела у своего столика с зеркальцем. На деревянной подставке красовалась её первая стальная роза, созданная в первые месяцы их супружества. Цветок был попорчен попаданием стрел мятежных киданей Ванчжуна, но сохранил и свою прелесть, и свои странные свойства. Кажется, он должен хранить дом и семью, так Янь говорила... На стене, прямо над столиком, когда-то висела миниатюра на шёлке — дорогое украшение для дома провинциального оружейника. Сейчас она красовалась против окна, а её место над столиком заняли парные кинжалы. Те самые, которые жена выковала в честь рождения близнецов — когда окончательно выздоровела и смогла встать к наковальне. Но сейчас она смотрела не на эти памятные вещи, а на нож в потёртых кожаных ножнах и с видавшей виды рукоятью. Мягкий свет фонарика выхватывал из темноты лишь этот нож, лицо и руки женщины, одетой в тёмное домашнее платье. И Юншаню на миг показалось, что они сами излучают свет.

Он не спеша подсел к супруге.

— Можно? — спросил он, протянув руку к ножу, но не касаясь его.

Он был хозяином в своём доме, и имел право брать без спроса что угодно. Но семь лет назад они с Янь заключили нечто вроде негласного договора о взаимном уважении, и ни разу от него не отступали. О настоящем уважении, а не том, что предписано в установлениях.

— Это нож отца, — тихо сказала жена, кивнув в знак согласия. — Мне его передал этот... незнакомец.

Нож некогда был великолепен и весьма богато отделан, это Юншань определил мгновенно, намётанным глазом опытного оружейника. Покойный тесть однозначно был великим мастером: такую отделку клинка ни он сам, ни жена, ни его знакомые мастера воспроизвести бы не смогли. Серебро по булату. И какой тонкий узор — загляденье! Но то, во что за семь лет этот нож превратили, заставляло вспомнить самые чёрные ругательства. Тот, кто так обращается с драгоценными клинками, заслуживает самой суровой кары, как в жизни, так и в посмертии.

— Не представляю, что нужно было делать ножом, чтобы довести его до такого состояния, — пробурчал он, бережно вкладывая его в ножны.

— А я не хочу даже представлять, — тихо ответила жена. — Семь лет... Семь лет убийца ходил с ним, и это всех устраивало. Пока его хозяину не заблагорассудилось со мной договариваться.

— Надеюсь, ты настояла на встрече здесь, в Бейши?

— Да, любимый.

— Ты им не веришь.

— Не верю.

— Не понимаю, как можно о чём-то договориться с тем, кому не веришь.

— Не переживай, любимый, они мне тоже не верят. Но договариваться будут. Видно, им очень нужна та вещь. Так нужна, что они даже готовы ненадолго отставить в сторону свою спесь. Кроме того, переговоры между сторонами, которые друг другу не доверяют, как раз и называются политикой. Была бы здесь принцесса, она бы подтвердила.

— Должно быть, я совсем плохой политик, — усмехнулся Юншань. — Но почему мне кажется, что ты чего-то не договариваешь?

— Потому что сама не всё знаю и не во всём уверена, — жена невесело вздохнула. — С ...этими ни в чём нельзя быть уверенным. Потому... Я лучше подожду, когда явится переговорщик.

С минуту примерно в комнате царила такая тишина, что можно было услышать тихий шорох одинокой мыши, рискнувшей забраться в циновки, сложенные в гостиной. Безлунная, безветренная ночь доносила едва различимые голоса — перекличка стражников, патрулирующих улицы. Где-то в отдалении, в чьём-то доме заплакал младенец... Муж и жена сидели рядом друг с другом, и думали о будущем, которого у них пока ещё нет.

— Янь, — Юншань решился первым нарушить эту тишину, и жена вздрогнула, когда он коснулся её руки. — А давай-ка выпьем по чашечке вина. Того, согдийского, которое мы недавно купили.

Он знал, что жене не нравятся такие предложения. Янь всегда бурчала на него, когда он возвращался домой, пропустив чашечку-другую в компании своих мастеров: "Какой пример ты мальчишкам подаёшь, отец?" Но сейчас... Она, сперва очень знакомо поджав губы, внезапно задумалась, а затем кивнула.

— Ты прав, — сказала она, поднимаясь. — По чашечке винца — это самое то сейчас. Сюда принести, или пойдём за стол?..

...Согдийское было хорошо тем, что от него шумело в голове во время питья, а не наутро после оного. Конечно, чашки мало, чтобы основательно набраться, но пить по пробуждении хотелось зверски. А женщины, как назло, извели всю воду в доме на готовку. Жена и старшая дочь при виде хмурого лица хозяина дома понимающе переглянулись.

— Ши! — крикнула супруга. — Возьми чистое ведро и принеси воды.

Обычному слуге было бы достаточно сказать, чтобы просто принёс воды, но не этому. Нужно было обязательно уточнить, что ведро чистое, для питьевой воды, а не для мойки посуды. Ши — хороший мальчик, исполнительный, но придурковатый. Ходит как во сне, выполняет всё, что велят хозяева, ни с кем без приказа не заговаривает... Какое-то тихое помешательство, и не похоже, что врождённое. Хотя... На людей с ножом не кидается — и за то спасибо.

Вода. Холодная, чистая, воплощение блаженства. Лишь выпив подряд две чашки, Юншань заметил, что жена тоже выглядит не лучшим образом. Хоть она и плеснула себе вчера половину от его доли, но ведь сколько лет вообще хмельного не пила, и потому в голову оно ей ударило сильнее. Ничего. Сейчас вода в котелке вскипит, дочка родителям чаю нальёт, глядишь, легче станет. Во времена его недолгой армейской службы чая солдатам не полагалось — тогда только-только это господское питьё начали по зажиточным домам употреблять. Ох, как же было ему плохо, когда перебрал того мерзкого пойла, что взяли у крестьян вместе с зерном в счёт военного налога... Сейчас не то. Согдийское — достаточно крепкое, чтобы вызвать утреннюю жажду, но и достаточно чистое, чтобы с него не рвало до желчи, как его тогда. Даже вспомнить стыдно.

Дочка — умница. Сразу сообразила, какой крепости чай заварить, что, кстати, наводит на не вполне почтительные мысли насчёт её покойного свёкра и ныне здравствующего, хвала Небу, супруга. Наслаждаясь ароматом и вкусом напитка, Юншань ненадолго позабыл о тревогах дня сегодняшнего. Зато жена, кажется, ни о чём не позабыла, судя по выражению её лица. Её снова тревожила неизвестность.

В комнате, где сейчас временно обитало семейство Чжоу, тихо запищал малыш. Сяолан, смущённо извинившись, оставила родителей одних за столиком и ушла к ребёнку.

— Несладко ей сейчас, — тихо посетовала жена, едва дочь скрылась в комнате. — Муж болен, сын совсем крошка, а свекровь... Ну, ты видел, что это за штучка. Она, кстати, ушла на рынок.

— За покупками? — удивился Юншань.

— Слуг нанять.

— На рынке, — мастер Ли произнёс это с непередаваемой иронией. — Слуг. Могу себе представить, кого она там наймёт.

— Или никого, — жена отхлебнула подостывший чай, — или такое отребье, которое на порог в приличный дом пускать нельзя.

— Откуда такая уверенность?

— Слухи о ней нехорошие ходят, любимый.

— Если не секрет, какие? — Юншань крепко заподозрил супругу в том, что она опять пустила в ход излюбленное женское оружие — сплетни.

— Да так, всякое болтают... Ну, например, о том, что она нисколько не печалится по поводу гибели мужа. Или о том, что внука своего даже на руки ни разу не взяла. Или что пытается избавиться от невестки, которая ей жизнь спасла... Не обращай внимания, любимый, это всего лишь базарные слухи.

— Из-за которых Таофан действительно не сможет нанять достойных слуг в их дом... Зачем это тебе?

— Не мне. Сяолан и её мужу. Хватит им у мамы на сворке бегать. Ливэй мужчина, вот пусть он и покажет, какой из него глава семьи. Слава богу, поправляется, ходит уже. Если у него духу не хватит перехватить власть у матери, когда она опозорится с наймом слуг, тогда я уже и не знаю, чего желать. Наверное, и впрямь его развода с Сяолан.

— Ливэй не показался мне маменькиным сынком. Он почтительный сын, не более того.

— Но сейчас он нездоров и всецело зависит от мнения матери. Если это вовремя не преодолеть, получится тот самый маменькин сынок. Серьёзное ранение — это такой удар по... душе, что может сломать и сильного человека.

— Сяолан уже говорила с мужем?

— Да.

— И что он?

— В общем — согласен. Но ещё не знает, как это провернуть, не оскорбив мать. Всё-таки он её очень любит.

— И потому ты решила немного помочь ей осрамиться в глазах сына?

Жена лукаво улыбнулась.

— Некоторым такие встряски идут только на пользу, — проговорила она.

В гостиную из кухоньки вышел Ши с корзиной для угля. Судя по доносившемуся перестуку посуды, Хян покончила с кормлением кур и затеяла приготовление завтрака. Солнце-то уже взошло, скоро обоим мастерам в кузницу отправляться. Не на голодный же желудок это делать, согласитесь.

— Не боишься, что однажды и против тебя так настроят весь город? — поинтересовался Юншань.

— Во-первых, я не даю повода, — совершенно серьёзно ответила супруга. — А во-вторых, умею защищаться. Уж поверь, любимый, женщина, которая пять лет оберегала своё дело от шайки вороватых чиновников разного ранга, как-нибудь сможет защититься от сплетниц.

— Это разные вещи, — со вздохом проговорил Юншань. — У вас не придают такого значения мнению общины, как у нас. Вы многолики, и потеря одного из лиц не нанесёт западному человеку большого ущерба. Здесь человек, который в глазах соседей потерял лицо, не сможет более жить среди них. Ты сейчас сделала всё, чтобы Таофан потеряла лицо. Если соседи начнут плевать ей вслед, сможет ли жить в Бейши её сын с женой и ребёнком?

— О них ходят совсем другие слухи. Куда более благожелательные.

— Ты и об этом, значит, позаботилась... Может, не зря тебя Белой Лисой дразнят? — усмехнулся мастер.

— Просто я очень люблю вас — и тебя, и детей... — бледное до меловой белизны лицо супруги озарила тёплая улыбка. — Иногда делаю глупости из-за этого, но никогда не причиню вреда семье, даже в малом... Насчёт того, сможет ли Таофан жить здесь, так это уже забота Ливэя. Ну, и наконец, женщине в её возрасте, вдове купца, надо бы уметь достойно принимать удары судьбы.

И, дабы подчеркнуть это мнение, она процитировала изречение какого-то западного мудреца. На неведомом языке, скорее всего, родном для того мудреца, ибо русский язык Юншань смог бы понять. А дальше... Дальше случилось то, чего он ждал меньше всего на свете.

— Как прошёл пробный пуск установки?

— Меня занесло слишком далеко к северу, господин. Пришлось повозиться с настройками.

— Значит, теперь ты готов.

— Да, господин. Скоро ключ будет у нас.

— Что ты пообещаешь этой женщине?

— Оставить её в покое.

— И, разумеется, обещания не сдержишь.

— Как ни странно, сдержу, господин.

— Не скажешь, почему?

— Наша путешественница — типичная русская, несмотря на своих эстонских предков. Если её не трогать, позволить спокойно жить, она не опасна.

— Хм... По мне всё же вернее, если решить этот вопрос более радикально. Нет человека — нет проблемы.

— Вы не знаете русских, господин.

— А ты можешь похвастаться их знанием?

— Я японец, господин. Мы с ними соседствуем и воюем три с лишним сотни лет. Достаточный срок, чтобы изучить друг друга.

— Раньше ты настаивал на ликвидации. Что изменилось?

— Раньше я был уверен, что мы имеем дело со слабенькой магичкой-артефактницей, которой хорошенько прочистили мозги современным образованием и бизнес-средой. Я ошибался.

— Кто же тогда даст гарантию, что ты не ошибаешься и сейчас?

— Она сама, господин.

— Поясни.

— Она — человек слова, господин.

— Это слабость.

— Безусловно. Но сейчас эта слабость нам на руку. Я договорюсь с ней, заберу ключ и оставлю её в покое. Если же в будущем возникнет ситуация, когда потребуется наш отказ от данного слова...

— Понятно. Готовься к переходу. Я уже распорядился, чтобы для тебя подготовили всё необходимое. У тебя три дня. Затем я должен увидеть ключ на этом столе... Мы слишком долго ждали и слишком много вложили в этот проект, чтобы допустить ошибку на финише.

— ... Что благороднее: сносить удары неистовой судьбы — иль против моря невзгод вооружиться, в бой вступить, и всё покончить разом?.. (прим.: в переводе П.Гнедича)

Сколько лет прошло, а не забылись мамины уроки. Конечно, английский в первое время самостоятельного ведения бизнеса Яну здорово выручил, но позже, когда она вышла на прямой контакт с поставщиками в Германии, больше пригодился немецкий. А там и бывший соотечественник обнаружился, и необходимость в непременном знании иностранного языка временно отпала. Но то был разговорный язык. В отличие от плавных строк Шекспира в переложении на английский язык образца конца двадцатого столетия, он забылся неожиданно быстро. Слог мэтра — остался в памяти, как выяснилось, навсегда.

Глухой стук упавшей корзины и шорох раскатившегося по циновкам бурого угля заставил её вздрогнуть и обернуться к двери. Вот уж кто, кто, а Ши точно не страдал кривизной рук, и обычно ничего не ронял. А тут вдруг... Что это с ним? Уж не заболел ли парень?

С парнишкой и впрямь творилось что-то странное и страшноватое. Застыв на пороге, он медленно, словно не веря своим глазам, обвёл гостиную взглядом. Притом в этом взгляде, прежде как правило "оловянном", ничего разумного не выражающем, сейчас отразились сперва удивление, затем испуг, и под конец — цепенящий ужас человека, чей привычный мир рухнул в одночасье... Такой взгляд Яна однажды видела у маленькой девочки, потерявшейся на вокзале. И, как та девочка, Ши едва не плакал. Словно в теле подростка двенадцати лет внезапно пробудился пятилетний мальчик, потерявший маму.

Вернее, он всё-таки расплакался. Секунду спустя, когда ринулся к ней. Взахлёб, с отчаянием и надеждой. И сквозь рыдания полился поток слов. Простых слов, которые обычно говорят дети в таких ситуациях.

— Ma'am, I'm lost! Ma'am, please, take me to my mom! Please!

Потрясённая Яна уже не знала, что ошарашило её сильнее: внезапное пробуждение рассудка Ши, или его классический american English. Она лишь успела выбросить вперёд руку в предостерегающем жесте: Юншань в первый миг дёрнулся наказать слугу за дерзкое поведение. Во второй — он уже понял если не всё, то очень многое, но тоже был потрясён не меньше жены. И ладно бы только он: на шум из смежных комнат сперва выскочил напуганный Ляншань, а затем высунулись озадаченные мордашки малышей. Яна готова была поспорить, что даже робкая Хян подглядывает с кухни, что уж там говорить об остальных домочадцах.

— What's your name, boy? — она спросила это нарочито негромко, чтобы Ши перестал рыдать и прислушался к её словам. — How did you get here?

Ши действительно перестал так громко всхлипывать, и, утерев мокрое лицо рукавом, выдал настоящую лавину слов, половину которых Яна попросту не поняла. Впрочем, что парня зовут Джош, и что он родом из Калифорнии, разобрать было нетрудно. А остальное... По большому счёту, и так было всё ясно. Ему было пять лет, он куда-то поехал с отцом и потерялся. И дальше ничего не помнит. То есть совсем ничего.

Как после пробуждения забывается тяжёлый сон, так мальчишка напрочь забыл всё, что с ним происходило за эти семь лет.

"Так не бывает, — потрясённая Яна не знала, чему верить — своим ощущениям или рассудку. — Или бывает?"

— Что он говорит? — хмуро спросил Юншань, когда Ши — или Джош? — замолк, давясь рыданиями. — Что с ним вообще такое происходит?

— Он проснулся, — ответила Яна. — Услышал родной язык и проснулся.

— То есть этот заморыш — тоже с запада?

— Не совсем, любимый... Он оттуда же, откуда и я.

— У нас тут что, ссылка для людей из твоего мира? — Юншань был потрясён не меньше, чем жена, но своё потрясение предпочёл маскировать раздражением. — С тобой понятно, а этот малец что натворил?

— Думаю, что смогу его разговорить... когда он успокоится.

— А я думаю, что мы только что лишились хорошего слуги.

Яна собралась возразить супругу, но тут произошло кое-что ещё. Чего она тоже не ждала.

Юэмэй, до сих пор наблюдавшая за этой сценой с раскрытым от удивления ротиком, вывернулась из-под руки старухи Гу Инь подбежала к плачущему мальчишке и застрекотала что-то уже совершенно непостижимое. Яна только и смогла разобрать среди этого водопада слов классическое "Don't cry" и "dad and mom". Девчонка гладила плачущего Ши по руке, будто ровесника.

— Пойдём, пойдём во двор, — она потащила парня к двери. — Папа с мамой обязательно что-нибудь придумают, вот увидишь. А ты пока успокоишься, ладно? И всё-всё мне расскажешь, — без умолку тарахтела Юэмэй. — Тогда мы сможем тебе помочь найти твою маму. Хорошо?.. Пойдём.

— Всё в порядке, — Яна постаралась успокоить домочадцев. — Ничего страшного не случилось, просто Ши вспомнил себя... Гу Инь, скажи Хян, чтобы поторопилась с завтраком, и посиди с малышами.

— Я уж думал, на нас враги напали, — хмыкнул Ляншань. — А это всего лишь полоумный Ши очухался. Зато шуму сколько...

— Не дерзи родителям, — цыкнул на него Юншань.

— Прости, отец. Прости, мама, — Ляншань вспомнил, что он тоже почтительный сын, и поклонился. — Больше не буду.

— Садись завтракать, паршивец.

— Ладно, отец, не наезжай на парня, он уже осознал и раскаивается, — вымученно улыбнулась Яна. — Извините, я... Событие и впрямь... неординарное, и я, скажем так, немного волнуюсь.

— Не волнуйся, мама, — сказал Ляншань. — Что я, малявку не знаю? Она сейчас вытянет из этого ...проснувшегося всю его прежнюю жизнь, слово за словом. Как его там зовут на самом деле — Джош, да?

— Янь, ты учишь детей всем языкам, какие знаешь? — судя по тону, Юншань немного отошёл от потрясения.

— Мало ли, что им в жизни пригодится, — вот уж чему, а английскому языку она учила детей лишь "постольку, поскольку", на уровне детских считалочек и стихов о "доме, который построил Джек". Она точно знала, откуда у Юэмэй такие познания в языке Шекспира, но ради сохранения её тайны пришлось немного преувеличить свои заслуги по воспитанию потомства. — Как видишь, уроки зря не прошли.

— Да уж... Ладно. Вытряхните парня наизнанку, но узнайте, кто он, откуда, и кто его родители. Потом будем решать, что с ним делать. Назад-то мы его вернуть не сможем.

— Я знаю того, кто сможет.

Эти слова Яна произнесла через силу, словно вытолкнула из разом пересохшего горла. Мысль была, что и говорить, еретическая, но другого выхода она и впрямь не видела. Либо так, либо придётся раскрывать тайну Юэмэй.

— Он придёт и спросит цену. Я ...выдвину два условия, — сказала она, победив свою секундную слабость. — Первое — оставить нас в покое. И второе — отвести мальчишку домой. Ему здесь не место.

— А тебе? — внезапно севшим голосом спросил Юншань.

— А я уже дома, — ответила Яна, глядя ему в глаза — классический пример того, как нельзя себя вести примерной ханьской жене. — Ты это всегда знал.

— Может быть, мне хотелось услышать это от тебя.

...Ляншань почему-то помимо воли смутился и опустил взгляд. Он не мог понять, что за чувство у него возникло при виде отца, который так смотрел на приёмную мать, словно они о чём-то продолжали говорить. Без слов. Непонимание этого чувства беспокоило его куда больше, чем пробуждение разума Ши. Лишь потом, в кузнице, когда сестрёнка принесла обед, он понял. Но не чувство, которое беспокоило его, а одну простую истину.

Что бы ни произошло в их доме, эти двое всегда будут находить опору друг в друге.

Что бы ни произошло...

...Возок катился по ровной, наезженной дороге.

Семья мастера Ли покинула пределы Чанъани далеко за полночь, часа два спустя после разговора с чиновником.

В другое время они наняли бы возницу, но искать его среди ночи было попросту негде. Потому лошадкой правил Юншань. За ворота их выпустили, мягко говоря, неохотно, но бумага с печатью командира "корпуса левой руки" сделала своё дело: этот корпус как раз и нёс обязанности городской стражи.

"Уезжайте, почтенный мастер. Здесь вам спокойно жить не дадут, и причину этого вы знаете не хуже меня..."

Должно быть, не стоило и ехать сюда. Но предписание принцессы не проигнорируешь, и раз она сочла нужным видеть их при своём дворе, значит, у неё на то были какие-то резоны. Может, она и хотела разворошить придворный муравейник, заставить проявить себя того, кто в курсе относительно истинной роли мастера Ли и его жены. Что ж, если это была одна из целей её предписания, то принцесса достигла желаемого. Теперь семья Ли может возвращаться домой. Если, конечно, сумеет...

За следующий день им довелось испытать тревогу, страх, надежду и нечеловеческую усталость. Больше двадцати часов им пришлось трястись в возке — в десятке ли от столицы дороги внезапно сделались хуже. Дети вымотались не меньше родителей, и потому по приезде в какой-то захудалый гостиный двор мгновенно уснули на тощих циновках. Яна едва успела хотя бы снабдить свои сокровища шерстяными покрывалами, прежде чем они повалились на свои места и засопели носами. И у неё, и у Юншаня тоже глаза слипались, даже есть не хотелось, но не перекинуться хотя бы парой слов перед сном было просто невозможно.

— Мы стали игрушками в руках придворных интриганов, — недовольно пробурчала Яна, развязывая пояс. — Знали бы, где падать, соломки бы подстелили... хотя бы.

— Мы стали игрушками придворных интриганов ещё до того, как приехали в Чанъань, — ответил супруг. — Не забывай, что кое на кого давненько охотятся.

— Тут и забудешь — мгновенно напомнят...

Циновка была свежая, но жёсткая, одеяло "кусачее". То, что называлось подушкой — длинный плотный валик — не выдерживало никакой критики в смысле удобства. Да и комнатёнка подходила для нормального обитания весьма условно. Сразу видно, что это не дом, а гостиный двор. Недорогой придорожный трактир с комнатами для ночлега, грубо говоря. Временное обиталище, наполненное запахом трав, призванных отгонять неприятных насекомых, и шумом постояльцев, ещё не окончивших позднюю трапезу внизу, в зале, уставленном длинными скамьями и столами. Яна сразу почувствовала себя неуютно. Но лишь до того мгновения, пока Юншань не забрался под одеяло... От него, тоже чертовски уставшего, исходило тепло. Не только в обычном смысле, но и то неуловимое тепло, которое излучает человеческая душа. Яна, чувствуя себя распоследней негодяйкой, мелко задрожала и прильнула к мужу.

Знакомое, несколько подзабытое уже ощущение захлестнуло её с головой и заставило на миг замереть.

Безумие вернулось. То самое безумие, что накрывало их обоих с головой в первые месяцы супружества. То самое, что ушло предположительно тогда, когда они зачали дитя. То самое, что сейчас звучало в прерывистом дыхании мужа.

Яна то ли слышала, то ли читала когда-то, что подобное может "накрыть" после острых переживаний. Особенно связанных со страхом смерти. Сегодня они пережили такой страх, пока воин не представился и не передал им послание от принцессы. Опасность была более чем реальной: воин сообщил, что по пути ими были перехвачены посланцы недоброжелателя, у которых изъяли письменное описание внешности членов семейства Ли. Что там от этих перехваченных вызнали, воин не сообщил, но передёрнуло тогда всех... Дыхание близкой смерти должно порождать у человека ответную реакцию — жажду жизни. Супруги Ли исключением не стали.

— Детей не разбудим? — шепнула Яна, чувствуя, как вновь подступившее безумие захлёстывает её морской волной.

— Дверь толстая, а они спят крепко.

Это были последние внятные слова, которые они смогли произнести...

История с точностью буквально до мелочей повторилась и в следующем гостином дворе, и в следующем... И, когда, родив в положенный срок двух мальчишек, Яна едва не умерла от кровотечения, у неё не возникло даже тени мысли обвинить Юншаня. Они оба, чудом разминувшись со смертью, хотели самим себе доказать, что живы. Что и говорить, доказательство вышло весомым. И, что интересно, Юншань позже признался, что всерьёз считает сыновей-близнецов настоящей целью их путешествия.

Что ж, с этим сложно было поспорить. Истинно ханьская логика.

— Мам... Ну, мам... Можно я его сама домой отведу?

— Нельзя.

— Ну, почему?

— Потому что, — Яна так посмотрела на дочь, что Юэмэй мгновенно замолчала. — Тебе шесть лет, не забыла?

— Иногда забываю, — созналась та. — А у него обратный случай. С виду лет тринадцать, а так — пять. Хнычет и маму зовёт... Мам, ну мам...

— Ты опять?

— Опять. Это я виновата, — насупилась Юэмэй и решительно дёрнула Яну за подол. — Понимаешь? Это я виновата в том, что случилось с тобой, с ним... с другими. Значит, я должна хоть как-то это исправить.

— Да уж, за две с лишним тысячи лет ты наворотила дел, — хмыкнула Яна, отирая руки куском полотна: жареную в кляре рыбу с её подачи оценила вся семья, и сегодня она как раз была в программе ужина. — Как ты думаешь, за одну короткую жизнь сможешь разгрести? Или собираешься стать бессмертной?

— Я хочу исправить хотя бы то, что могу, — маленькая девочка, говорящая с серьёзностью взрослой женщины, выглядела не то, что странновато — даже немного пугающе.

Яна молча выложила куски рыбы в вязком тесте на сковороду, подлила масла. Раздалось тягучее шипение, заглушившее радостное урчание кота, наевшегося рыбной мелочи.

— Мы обсудим это чуть позже, хорошо? — сказала она, аккуратно переворачивая кусочки на сковороде, чтобы поджарились равномерно. — В любом случае одна ты точно никуда не пойдёшь.

— Но почему, мам? Я же могу...

— Потому что ты моя дочь. А я — твоя мать. И это не игра такая, это всерьёз.

— Да, это всерьёз, — вздохнула Юэмэй.

— Дай мне миску, пожалуйста.

Яна поджаривала рыбу по своему рецепту, но с ханьской спецификой: местная кухня не одобряла сильно прожаренных продуктов. Потому кусочки были маленькие, и жарить их полагалось быстро. Исходящая ароматным дымком кучка была выгружена в миску и полита острым белым соусом.

— Готово. Можно подавать к столу.

— Мам, — Юэмэй, взобравшись на скамейку, сняла с полки чашки и палочки. — Не сердись на меня, ладно?

— На тебя сложно сердиться, — вздохнула Яна.

— Знаешь, раньше я думала, что сама выбрала вас с папой, — продолжала девочка. — А теперь не уверена. Может, наоборот, это вы меня выбрали?

— Не самое лучшее время для философских дискуссий, — проворчала Яна, аккуратно поднимая поднос. — Пойдём, солнышко, пока папа с братиками без нас не оголодал.

Мужская часть семьи Ли воздала должное стряпне Яны: рис под эту рыбу пошёл на ура.

Лишь незадолго до заката Яна урвала полчаса времени, чтобы порасспросить дочь насчёт персоны, с которой, скорее всего, придётся иметь дело.

— Кацуо, говоришь? — мать и дочь переговаривались на кухне шёпотом, чтобы не побеспокоить Хян, которая пряла шерсть в каморке через стеночку. — А поподробнее можно? Кто такой, чего от него можно ждать.

— Сугимото Кацуо, — уточнила Юэмэй. — Опасный тип. Из самурайской семьи, по молодости вляпался в якудза, откуда его и вытащили... эти... Ну, орден. Сейчас ему должно быть за пятьдесят... Да, сорок шесть плюс семь лет — как раз пятьдесят три. Семь лет назад он уже был вторым лицом в ...ордене. Если ничего не изменилось, он придёт к нам сам.

— Любит полевую работу?

— Умный и деятельный — по классификации прусских офицеров. Такие всегда обречены быть вторыми, после умных и ленивых. Он опасен тем, что никогда ни с кем не делится своими истинными планами, и привык за важными делами присматривать лично. Хорошо, если он решил уладить дело миром. Если решил... что-то другое, выполнит сам, никому не поручая.

— Ему это нравится?

— Нет, он считает это своим долгом. Он же японец.

Уж кто, кто, а Яна с некоторых пор хорошо знала разницу между западным и восточным понятием "долг". И восточное понятие было больше похоже на идею-фикс, когда некоей цели подчинялась вся жизнь человека, а иной раз и всего его потомства. Да уж, повезло, называется. Японец, подчинённый своему долгу — ещё тот подарочек.

— Ты несколько раз сказала слово "орден" с заминкой, — Яна не преминула отметить ещё одну деталь. — Почему? Не знаешь, как они себя называют?

— Они себя никак не называют, — вздохнула Юэмэй. — Считают, что имена для организаций — это забава для...

— ...для быдла, — Яна угадала недосказанное по неловкой заминке дочери. — Ты не стесняйся, доченька, твоя мама на редкость циничное существо, чтобы её можно было смутить такими словами.

— Теперь верю, что ты пять лет была начальницей фирмы, — хмыкнула Юэмэй. — Ладно, я пошутила. Не знаю, как, когда и в какой роли Кацуо придёт сюда, но я почти уверена, что это будет он сам.

— Что он ценит в людях, которые к этому ордену не относятся?

— Насколько они могут быть ему полезны. Он, в общем-то, всех так оценивает, не только чужих. От тебя ему нужен только ключ.

— А он может догадаться, что с ключом ...что-то не так?

— Если я буду рядом — нет. Он почувствует. Почувствует меня, а будет думать на эту серебрушку... Ты помнишь монаха в Чанъани? Он пришёл, чтобы почувствовать ключ, и...

— Понятно. Ты была рядом.

— Он не должен ничего заподозрить. Иначе всем нам будет плохо.

— Хм... — усмехнулась Яна. — Учить меня, как вести деловые переговоры, чтобы заказчик не почуял подвох, слава богу, не нужно.

— Клиент на этот раз будет сложный. Он почует ложь. Это один из его талантов.

— Заказчикам я тоже никогда не лгала. Всего лишь не всю правду говорила... Надеюсь, этот многогранный талант не умеет читать мысли?

— Не умеет... И слава богу. Иначе я бы не смогла вырваться.

Тихо зашуршала входная дверь. Мать и дочь замолкли и прильнули к щели. В вычурной, шелестящей дорогой тканью фигуре обе сразу же узнали Таофан. Где гуляла, что делала — неизвестно. Сама она не докладывала, а спрашивать с неё отчёта имел право только взрослый сын. Хотя Яна не отказалась бы немного позлоупотреблять правами хозяйки дома и учинить родственнице допрос... Судя по нервной, дёрганой походке, дела её шли не лучшим образом. От старика Лю Яна уже вызнала, что Таофан ходила на поклон к местному чиновнику. Стало быть, дела с наймом прислуги не заладились до такой степени, что пришлось обратиться к властям. Поскольку сейчас рабов в Бейши можно было купить лишь по случаю, да и те, мягко говоря, не всегда соответствовали требованиям, помощь чиновника была бы очень кстати. В дом без прислуги тоже можно было бы переехать, но почтенная вдова, выросшая в богатой купеческой семье, не умела готовить, а кулинарному искусству невестки не доверяла. Да и сама Сяолан не желала превращаться в служанку при свекрови. Поэтому, несмотря на недовольство Юншаня и уже явное нарушение сроков, отводимых на нахождение в гостях, семейство Чжоу продолжало обитать в доме семейства Ли.

— Опять ни с чем, — прошептала Яна, проследив за ней. — Сейчас начнётся...

— Может, хватит уже ей сестричку пилить? — так же шёпотом ответила Юэмэй.

— В самом деле... Думаю, пришло время для серьёзного разговора. Плод созрел.

Плод, судя по всему, не только созрел, но и малость перезрел.

Из-за двери доносился приглушённый, но от этого не менее раздражённый голос Таофан, клявшей всё на свете. Досталось и "этому захолустью", и "негодным чиновникам", на которых она всенепременно пожалуется, и "непочтительным простолюдинам", упорно не желавшим наниматься к ней в услужение, и сыну с невесткой, и пищащему младенцу. Злословием были обойдены лишь хозяева дома, и то только потому, что это было бы совсем уж вопиющим нарушением установлений. Суеверия насчёт неблагодарных гостей тоже бытовали, нарушать законы гостеприимства не рисковал ни один уважающий себя представитель торгового сословия. Но вскользь досталось и Юншаню с женой, как представителям сословия ремесленного, стоявшего в иерархии империи на одну маленькую ступеньку ниже купцов.

— Вы снова не наняли слуг, матушка. — Яна услышала негромкий, но твёрдый голос Ливэя. Он не спрашивал: констатировал факт. — До каких пор это будет продолжаться? Сколько ещё времени мы будем обременять достойных людей?

— Но что же мне делать, сынок? — сокрушалась Таофан. — Я пыталась нанимать сама и через посредника. Едва чернь узнаёт, что найм идёт от моего имени... Можно подумать, мы прокляты.

— Не могу судить, так ли это, матушка, но отныне наймом буду заниматься я...

— Сынок, ты же слаб ещё, куда тебе?

— ...или моя жена, — Ливэй закончил недосказанную фразу. — Вам же следует отдохнуть, матушка. Нас постигло большое горе. Я желаю принести в храм дары в память об отце, и хочу посоветоваться с вами насчёт этого. Но забота о доме и семье отныне лежит на мне.

— Сынок, как ты можешь! Ведь я же твоя мать! Я... Ты... Что сказал бы отец?!

— Что главой семьи должен быть мужчина. Не спорьте, матушка, я не хочу, чтобы вам сделалось дурно...

Яна на цыпочках, стараясь не шелестеть напольными циновками, тихонько вернулась на кухню. Юэмэй мышкой скользнула к ней.

— Кажется, вмешательство не требуется, — с усмешкой проговорила мать. — Если Ливэй до завтра не сдастся — всё, мамаша потеряла власть.

— Как много зависит от матери... — по-взрослому вздохнула малышка. — Моя прежняя мать... Если бы она была хоть вполовину такой, как ты, я бы не сделала тогда большую глупость и не выбрала дворец.

— Постой, разве император позволил тебе выбирать?

— Я ему очень понравилась, и он был незлым человеком. Он сказал: мол, выбор за тобой. А что такое императорский дворец для деревенской девчонки? Это красивые наряды, драгоценности, высокое положение, собственные слуги... И чем всё обернулось?.. Мать не сумела воспитать меня сильной духом, а я не старалась такой стать, пока не получила от судьбы по голове. Теперь буду умнее.

— Предпочтёшь хижину дворцу? — лукаво усмехнулась Яна.

— У жены кузнеца больше свободы, чем у императорской наложницы.

— Не суди по мне, — возразила мать. — Я тут исключение из правил — женщина-кузнец. Посмотри, как живут наши соседки, и решай, хочешь ты жить так же, или нет.

— Но я хочу научиться у тебя... Ты же делаешь железные цветы, оружие. И я буду. Когда вырасту. Научи меня. Пожалуйста.

— Уверена, что потянешь?

— Я же твоя дочь.

— М-да. Упрямством ты, прямо скажем, в дедушку пошла... — усмешка Яны вышла кривоватой. — Учти, раньше десяти лет тебя никто к работе не подпустит.

— Я подожду.

— Работа тяжёлая.

— Я буду стараться.

— Хорошо хоть не обещаешь сразу всё выдержать.

Юэмэй, словно котёнок, потёрлась щекой о ладонь матери.

— Спасибо, мам...

Расчерченный полосками рамок прямоугольничек окна был уже совсем тёмным. Со двора доносились приглушённые голоса: Юншань и Фэнь заканчивали ладить петли на воротах уже при свете бумажных фонариков. Из комнаты, где обитало семейство Чжоу, не доносилось больше ни звука: видимо, отношения выяснены, и говорить больше не о чем. Дети давным-давно спали. И лишь из каморки слуг доносилось тихое монотонное пение: это Хян сидела за пряжей и убаюкивала песней собственную дочь — тихую и пугливую, как мышка, трёхлетнюю Сюинь, крайне редко показывавшуюся на людях... Ранняя осень на дворе, восход и закат делят день почти пополам. Вечера стали прохладными, а ночи — совсем холодными. Яна с дочерью растопили плиту и открыли заслонку, отводившую горячий воздух в кан, отапливавший дом. На шум из каморки высунулась кореянка и, всплеснув руками, с причитаниями начала разогревать незатейливый ужин для своего супруга. Переглянувшись с дочкой, Яна придвинула поближе горшочек с мясными пирожками и поставила его греться на пару... Жизнь шла своим чередом. Всё было как прежде.

Почти.

После тщательно откондиционированного воздуха офисов и насквозь продымлённых улиц многомиллионных городов здесь дышалось непередаваемо легко. Сухой степной ветер колыхал ковёр жёлтой — осень ведь — травы, и нёс запахи... Упоительные, пряные запахи. Такие невозможно воспроизвести никакими ароматизаторами.

Запахи лихой степной свободы.

Ни он сам, ни его предки поколений на сорок этой свободы не знали. С тех самых пор, как переселились с материка на острова. Так откуда у него это головокружение и желание пришпорить коня?.. Жаль, что нельзя было взять прадедовские катану и вакидзаси. Не придумали их ещё. Одеваться ведь пришлось в соответствии с эпохой, а японская знать в это время по вооружению и манерам не слишком сильно отличается от китайской. Эпоха Нара... Более того, японцы этой эпохи заслуженно считаются на материке злобными нищебродами. Потому не стоит рассчитывать на тёплый приём. Конечно, знатному чужестранцу окажут должное почтение, но Кацуо прекрасно знал, как можно оскорбить самыми вежливыми словами. Китайцы эпохи Тан в этом смысле могли бы дать фору даже японцам эпохи сёгуната.

— Вон она, кузнечная слобода, — проводник махнул рукой в сторону столба дыма. — Сейчас рабочий день в разгаре. Они все там.

— Очень хорошо. Пойди к мастеру Ли и предупреди о моём визите. Скажи — явлюсь за час до заката.

Проводник кивнул и ударил коня пятками.

Хороший парень, исполнительный, талантливый, но с дикими заскоками насчёт чистоты крови. Стоило огромного труда убедить его не изводить под корень ту женщину и её детей, рождённых от китайца. У него тот же дар, что и у дамочки — защитный. При таких условиях проиграет не тот, кто слабее, а тот, кто напал. Не стоит разбрасываться ценными кадрами.

Им нужен ключ, а не голова женщины. Кацуо готов его купить, ибо отнять, как уже убедились, не получится. Вряд ли она очень уж дорого запросит. Не тот человек.

Письмо от высокопоставленного дядюшки обнадёживало.

Старик в последнее время высоко взлетел, хотя возраст имел весьма почтенный, подходящий скорее для отдыха, чем для оборонного ведомства. Великая госпожа и принц Ли Лунцзи, её племянник, постепенно внедряли в войска пороховое оружие. Для этого им требовалось преодолеть сопротивление военачальников, которым нововведения оказались не по нраву, а значит, требовались здравомыслящие люди на замену отправленных в отставку или ссылку в дальний гарнизон. Возраст значения не имел. Почтеннейший Цзян Гуочжи отозвался на вежливое предложение принцессы немедленным согласием, ибо мужчины их рода не мыслили себя вне воинского дела. И теперь дядя, помимо дел государственных, оказывал протекцию идеям племянника, раз уж самому Яовэню карьера в столице не светит.

В письме дядя приоткрывал завесу над расследованием относительно офицера-разбойника, повадившегося грабить обозы в окрестностях Бейши. Не раскрывая имени и звания, дядя поведал кое-какие подробности, которые многое поведали бы умному человеку. Из оных господин тысячник вывел, что не за горами операция по поимке преступника, запятнавшего честь воина империи. Присоединяться к операции без приказа он, ясное дело, не станет, но в уме это будет держать.

Ещё дядя поведал кое-какие столичные новости, по больше части касавшиеся вестей об открытии заокеанских земель. Пользуясь случаем, принцесса начала сбор средств на новую эскадру, но дядя ранее сообщал, что на верфях севера и юга уже год как строятся корабли нового типа, хорошо показавшие себя в открытом море. Следовательно, Великая госпожа была уверена в успехе первой экспедиции. А может, планировала что-то ещё. В любом случае корабли ей сейчас будут очень кстати, а собранные средства пойдут на закупку продуктов, комплектование экипажей, и на стройматериалы для имперского поселения на новых землях — если оставшиеся там подданные хуанди сумеют наладить хорошие отношения с местными жителями. Ведь, по словам госпожи Ли Янь, южнее мест, куда добралась экспедиция, должны располагаться культурные страны, с которыми можно торговать. Госпожа мастер говорит, что те народы не знают железа и бронзы? Отлично. Значит, изделия ханьских мастеров там можно будет дорого продать. Если же договориться не удастся, и местные жители встретят посланцев хуанди войной... Вот здесь господин тысячник не был уверен, что императрица, принцесса или любой, кто воссядет на Нефритовый трон к тому времени, пошлёт войско в такую даль. Значит, в первой экспедиции уже был опытный чиновник-дипломат, а во второй их будет куда больше. Не может быть, чтобы культурный народ напрочь отказывался принимать посланцев извне. Значит, чтобы не звенели мечи и не грохотали пушки, должны звучать негромкие голоса дипломатов.

Одна маленькая деталь, вскользь упомянутая в письме, заставила Цзян Яовэня вспомнить о категорическим запрете продавать порох и пороховое оружие за пределы империи. По сведениям дяди, кое-кто из прежнего военного начальства, обиженный на ссылку в северные провинции, затеял частные переговоры со знатью царства Бохай. Якобы чуть ли не с двоюродным братом царя, принцем Айяном. И якобы о торговле. Хотя, почему "якобы"? Если учесть, что подозреваемый офицер-преступник подозревается также в сговоре с опальным вельможей, именно о торговле на тех переговорах речь и шла. О торговле пороховым оружием. В Силла тоже его делают, но очень мало, самим едва хватает. Нет у них таких огромных мастерских, как в империи. Потому единственное место, где его можно добыть под личиной разбоя — имперские приграничные земли... Поймать бы того, кто надоумил императрицу издать указ о перевозке оружия купеческими обозами, да расспросить хорошенько, с пристрастием...

...Господин тысячник, зная, что такие письма не хранят, разворошил угли в жаровне и аккуратно положил на них дядино послание. Тонкая дорогая бумага мгновенно протаяла угольно-чёрными пятнами и быстро прогорела до серого пепла. Но даже пепел этот господин тысячник тщательно смешал с рдеющими угольками. И бросил на них несколько крупинок благовоний.

— Господин, — пожилая служанка склонилась перед ним. — Госпожа со всем почтением просит вас позавтракать в её обществе.

— Передай госпоже, что я сейчас приду.

Жена — аристократка в истинно корейском смысле. Тихая, покорная, но с прекрасными манерами и великолепным образованием. В отличие от многих ханьских, да и, чего греха таить, табгачских родов, корейские князья учили дочерей чтению и письму наравне с сыновьями. В империи лишь при великом Тай-цзуне знатные дамы стали массово учиться письменности, а до того женщинам пришлось изобретать собственное письмо. Госпожа Цзян Хуа была не только грамотна, но и начитана. Это было хорошо. Плохо, что начитанность её была весьма однобокой: она неплохо знала работы корейских философов и историков, и с огромной неохотой постигала труды философов и историков хань. Чему она в итоге научит сына? Истории своих предков, и только? Кого же тогда тысячник вырастит, если не лютого врага империи, воспитанного корейской матерью? Надо бы нанять мальчику учителя-ханьца, пока не поздно, а его общение с госпожой Цзян Хуа ненавязчиво ограничить.

Поклон жены вышел неловким: с таким животом трудно быть изящной.

— Господин, — она чинно потупила взгляд. — Почту за честь трапезничать с вами.

— Почту за честь принять ваше приглашение, — тысячник отвечал вежливостью на вежливость. — Надеюсь, всё будет вкусно, как всегда.

Готовил повар и впрямь хорошо, господин тысячник воздал должное простым повседневным блюдам, приготовленным на редкость талантливо. Трапеза проходила под дружное молчание, и лишь когда слуги подали чай, жена почтительно испросила разрешения сообщить новость.

— Слуги сообщили, господин мой, что в Бейши прибыл знатный чужеземец, с островов Ниппон, — сказала она, соблюдая безупречный тон и гладкое, как у статуи, выражение лица. — Он остановился в гостином дворе почтенного Йи и изъявил желание испросить дозволения нанести вам визит. Полагаю, вскоре вам доставят письменное свидетельство сего намерения.

— Благодарю за новость, — проговорил тысячник, кивнув жене. — Вы всегда мне помогаете со сбором подобных новостей.

— Вы так заняты, господин, и я считаю своим долгом хоть немного вам помочь.

— Похвальное желание. Боюсь, вскорости у вас не будет времени, чтобы и далее помогать мне в этом деле, — почтенный супруг едва заметно приподнял уголки губ, обозначая улыбку при виде внушительного живота жены. — Маленький ребёнок всегда отнимает массу времени, даже если при вас находятся служанки. Полагаю, что вы не сможете более уделять нашему старшему сыну столько времени, сколько уделяли раньше, потому считаю нужным нанять ему учителя.

— Как вам будет угодно, господин, — по лицу госпожи Цзян Хуа этого не было заметно, но решение мужа ей не понравилось.

— В конце концов, Шэнли пора бы уже узнать историю моих предков, а не только ваших, — пресекая возможные просьбы о перемене решения, Цзян Яовэнь сразу же высказал его истинную причину. Жена не посмеет возражать против прямого приказа, а завуалированный может и потихоньку отменить. Аристократка. Истинная аристократка.

— Это справедливый упрёк, мой господин. Я виновата, — поклонилась жена. — Будет ли мне дозволено видеться с сыном?

— Вы достойная мать, и отнимать у вас ребёнка я не намерен. Свободное от обучения время он будет проводить с вами. Но поклянитесь, что вы никогда не станете внушать ему идеи мести за поражение Когурё. Это слишком опасный путь, который сделает нашего сына несчастным человеком.

Несколько мгновений жена молчала, сидя неподвижно и чинно, как знатная дама на миниатюре. Она не пойдёт против воли мужа, не из того теста слеплена, чтобы бунтовать. Но решение для неё было тяжёлым.

— Я, княжна Хван Тэ Хе, ваша преданная супруга, клянусь, что не стану растить наших детей мстителями, — тихо, но твёрдо произнесла она. — Я лишь хотела, чтобы наш сын знал, к какому славному роду принадлежали мои предки, и чья кровь течёт в его жилах. Простите, господин.

— Знать это ему полезно, — проговорил тысячник. — Но не только лишь это. Учтите на будущее.

Супруга непритворно преклонялась перед ним, и сейчас понимала, что едва не натворила. Видимо, во время пути в ссылку матушка успела прополоскать ей мозги идеями мести. Хорошо, что он вовремя сообразил, какова его тёща, и сплавил её замуж. Подальше отсюда. Но отравленное зерно проросло. Придётся выпалывать эти сорняки, пока они маленькие, чтобы в будущем не пришлось вырывать их с кровью.

Прошение об аудиенции знатный островитянин действительно прислал. Примерно через полчаса явился посыльный и передал — надо же — шёлковый свиток с изящными знаками стиля "кайшу". То ли чужеземец излишне богат, что на островах большая редкость, то ли пытается выглядеть таковым. Но слог изысканный. Словом, причин для отказа пока не видно. Что ж, разговор с этим человеком должен быть интересным.

Они не понравились ему с первого же взгляда.

Казалось, во внешности японца и его сопровождающих не было ничего, что заставило бы господина тысячника усомниться в их правоте. Знатный островитянин, прослышав о мечах мастера Ли, решил совершить путешествие и самолично сделать заказ? К мастеру Ли приезжали и из Согдианы, и с севера, и с побережья, и из южной провинции Няннань (прим.: Северный Вьетнам, в то время входивший в состав империи Тан), и даже из земель лао и таи. Островитян ещё не было; не настолько они богаты, чтобы совершать дорогостоящие поездки и покупать булатные мечи. Ладно, этот либо и вправду не беден, либо тратит всё достояние на хорошие мечи — господин тысячник в своей жизни повидал подобных одержимых. Одежда тёмных тонов, из хорошей ткани. Манеры безупречные, речь гладкая, несмотря на неизбежный акцент. Но...

Что-то было в этом японце, неуловимое, но настораживающее.

Полчаса спустя Цзян Яовэнь, кажется, знал ответ.

Если он не ошибся, то Бейши посетили, скажем так, соотечественники супруги мастера Ли. Что именно их выдало? Манера держаться так, словно им известно нечто тайное, имеющее отношение к судьбам мира? Быть может, стремление так или иначе, но заглянуть собеседнику в глаза, хоть это и невежливо? Тысячник не смог бы чётко сформулировать свои подозрения, но что-то общее с госпожой Ли Янь у них определённо имелось.

И если он прав в своих подозрениях, то, следовательно, им от госпожи Ли Янь что-то нужно. Что-то настолько важное, что они припёр... пришли сюда спустя семь лет после её появления в Бейши.

Только этого не хватало.

Придётся не спускать с них глаз, а то как бы чего не утворили.

— Мечи мастера Ли Юншаня действительно славятся в империи, — тем не менее, учтивую беседу следовало поддерживать, и господин тысячник прилагал для этого все усилия. — Почтенный мастер знает себе цену и неуступчив. Если покупатель чем-то ему не понравился, может даже отказаться от заказа. Впрочем, я не думаю, что вас постигнет подобная неудача: вы умеете располагать сердца людей к себе.

— Почтенный мастер прав: хороший меч в руках недостойного человека может принести несчастье, — японец с непроизносимым для подданных хуанди именем Сугимото Кацуо вежливо опустил взгляд. — Но я прибыл издалека, и мне не хотелось бы рисковать остаться без меча его работы, пусть даже вероятность отказа мала. Могу ли я рассчитывать на ваш совет, как поступить в подобной ситуации?

— Я давно знаю мастера Ли, и если я представлю вас ему, вероятность отказа станет совершенно ничтожной. Я же, в свою очередь, засвидетельствую, что вы человек благородный не только по крови, но и по духу.

— Сердечно благодарю вас, господин, — японец с достоинством поклонился. — Покорнейше прошу вас сопроводить меня и моих слуг к почтенному мастеру сегодня после окончания работ, когда он сможет принять гостей в своём доме.

Слуги японца, к слову, тысячнику тоже не нравились. Неподвижные, как изваяния, они, тем не менее, производили впечатление опытных бойцов. А этот белобрысый... Хоть из оружия при нём только охотничий нож с резной рукоятью, господин тысячник не был бы уверен в своей победе, случись им встретиться в бою. Опасный тип. К тому же, явно родом с дальнего запада. Госпожа Ли Янь говорила, что на западе светлоглазых и светловолосых народов множество, совсем не обязательно, что этот человек её соплеменник, но опять-таки, проскальзывало в его взгляде и мимике что-то настолько узнаваемое, что бывалому воину становилось не по себе.

Придётся вызывать Тао и его учеников. Тем более, что приёмыш мастера Ли числится у десятника одним из лучших. Пусть парень послужит и начальнику, и семье: служить ведь будет на совесть.

— Он или просто нам не доверяет, или подозревает, кто мы на самом деле.

— Уверен?

— Скрытный тип, и в начальника давно ходит, но это чувствовалось. Он не просто так навязался в сопровождающие. Боится.

— Значит, подозревает.

— Может, всё-таки разрешите мне...

— Нет.

— У вас на неё планы?

— Скажите, Сергей, — Кацуо вдруг заговорил на хорошем русском языке, — что будет, если я прямо сейчас, не сходя с этого места, попытаюсь пырнуть вас ножом? Или не я, а кто-то другой?

— Ничего хорошего... для того, кто попытается пырнуть меня ножом, — криво усмехнулся белобрысый проводник. — Вы или споткнётесь, или лошадь взбесится и ударит вас копытом, или... Словом, будет больно и неприятно.

— А теперь вспомни, что случилось с теми, кто поднял руку на ту женщину.

— Она... тоже?..

— Если бы не идиотизм её дяди, она сейчас была бы одной из нас. Возможно. А возможно, что нет. Но шанс был достаточно велик. Получить ключ мы можем лишь при условии, что она добровольно и без принуждения пойдёт на сделку.

— Если нельзя отнять, нужно купить, как говорит шеф, — Сергей неприятно хихикнул. Эта его манера весьма раздражала рафинированного японца. — Вопрос лишь в том, хватит ли у нас денег.

— Она не возьмёт деньги.

— Вы так хорошо её изучили?

— Она русская, — сказал Кацуо. Сказал так, словно объяснял нерадивому ученику прописную истину. — В отличие от вас.

— Кто же тогда я? — Сергея, кажется, это неприятно удивило.

— Вы — один из нас.

— Но...

— Я не желаю обсуждать то, что вы должны были давно понять сами. Будьте добры сегодня вечером вести себя прилично и помалкивать. Говорить буду я.

— Как скажете.

Право же, кое-что от русского в нём ещё осталось — ребяческая обидчивость на подобные мелочи. На что обижаться? Все они — члены сообщества людей, объединённых своими сверхобычными способностями. На западе их веками бялись и уничтожали. Выживали лишь самые сволочные, поскольку чистые духом и приверженные добру погибали первыми. В России с этим всегда было получше, но и там ведунов побаивались, а те как правило сторонились людей. Результат налицо. В особености после того, как власть в сообществе перешла к западным людям. Тем не менее, вступавший в сообщество переставал быть англичанином, японцем, русским, и так далее. Он словно становился на ступеньку выше детского деления на национальные песочницы. Правда, вместо былого привнесения в сообщество разнообразия сейчас бытовало иное — постепенный, но полный отказ от любых особенностей, присущих народам, породившим неофитов. Сообщество, по мнению Кацуо, стало вырождаться в пансионат для буйных помешанных, вообразивших себя божествами. Правда, своё мнение он разумно предпочитал держать при себе, что не отменяло самого факта его наличия. Знай господин, какие мысли бродят в голове его "правой руки"...

Господин не узнает. А от подчинённых и их отпрысков, потенциально способных читать мысли, Кацуо предусмотрительно избавлялся. Очень жаль, что рано или поздно придётся избавиться и от Сергея. Его способности явно прогрессируют, это становится опасным. К тому же, знает он непозволительно много.

Сегодня вечером они выкупят ключ. Женщина хочет покоя? Она его получит, без обмана. Главное — дать ей понять, что сообщество вовсе не сборище моральных уродов, каковым оно ей кажется. Просто оно... превыше обычного людского муравейника. Всего лишь.

У ханьцев не было принято выносить свои внутренние переживания на всеобщее обозрение. Здесь очень ценилось умение хранить лицо, бесстрастное или благожелательное, при любой жизненной неурядице. Дома ханец мог рвать на себе волосы от отчаяния, но на людях он обязан был быть спокойным и уравновешенным.

Юншань в полной мере владел этим искусством, и мог обмануть этим кого угодно. Только не свою жену. Уж Яна-то прекрасно могла различить оттенки его душевного состояния, не обращая внимание на бесстрастное лицо. С другими людьми такой фокус не проходил. Более-менее удавалось улавливать настроение детей. А с мужем у неё было настолько полное "созвучие" душ, что иной раз самой не верилось. Тем не менее, сейчас Яна явственно ощущала его волнение, разбавленное ноткой страха.

— Надень праздничное платье, у нас будут гости, — он предупредил супругу чуть ли не с самого порога — событие вообще редкое. А с учётом его странного волнения так и вовсе уникальное.

— Что за гости, любимый? — поинтересовалась Яна.

— Знатный иноземец со свитой... Уж не тот ли самый? — добавил Юншань, подойдя к жене вплотную и перейдя на шёпот.

— Если тот самый, то ...будь что будет, — так же тихо ответила Яна. — Кто сказал тебе о нём?

— Слуга господина тысячника.

— Уже хорошо. Мы не останемся беззащитными.

— Ты думаешь, что господин догадался... об истинной цели визита, если это тот, кого мы ждём?

— Он ведь догадался, кто я, хотя мы все молчали об этом.

Муж и жена встретились взглядами. И оба поняли недосказанное.

— Будем надеяться на милость Неба, — тихо проговорил Юншань. — Оденься для встречи гостей и вели слугам приготовить праздничный ужин. А я иду в баню.

Приём знатного гостя по ханьским меркам — это целая церемония. Яне сразу же вспомнилась суета, предшествовавшая их с Юншанем свадебному пиршеству. Хян попыталась разорваться между кухней и комнатой хозяйки, но получалось у неё это на редкость плохо. Старая Гу Инь страдала, что по возрасту и подступающей слепоте не способна исполнять свой долг, разве что с малышами сидеть и сказки им рассказывать. Положение спасла Сяолан: отправив кореянку к плите, она сама взялась помочь приёмной матери с платьем и подобающей причёской. Юэмэй вручила Ши-Джошу метлу, и они вдвоём принялись наводить чистоту и раскладывать свежие циновки на выметенном полу... Вообще, если бы не Юэмэй, Джош имел бы все шансы свихнуться снова. Но неугомонная девчонка действительно обладала даром убеждения. Ей удалось не только примирить несчастного мальчика с суровой действительностью, но и внушить некую надежду. Правда, при этом ему пришлось учиться быть собой. Принять тот факт, что ему уже не пять лет, и родители находятся очень далеко, и потому нужно как-то жить среди тех людей, которые его сейчас окружают. Те немногие ханьские слова, которые он понимал, с пробуждением сознания моментально забылись, как это ни смешно звучит. Так что пришлось парню учить их заново. Но это был уже не придурковатый невольник, безропотно исполнявший любую работу, а обычный мальчишка, попавший в незавидное положение.

Пока в доме царила суета, Юэмэй всё же урвала пару минут, чтобы поговорить с матерью.

— Мам, ничего не получается, — шепнула девочка, помогая Яне красиво завязать пояс. — Я сказала Джошу, чтобы он думал о своей маме, взяла его за руку и попробовала... выйти туда. Не получилось. Та дверь закрыта.

— И... что это может означать? — спросила Яна.

— Что её уже нет, — с сожалением вздохнула Юэмэй. — В смысле, его мамы уже нет.

— А отец? Он же куда-то с отцом ездил, когда сюда попал.

— С отцом сложнее...

— Мама, твои туфли, — в комнату вошла Сяолан, неся в каждой руке по расшитой шёлком туфельке. — Ты так редко их надеваешь, что они смялись в сундуке. Я расправила и почистила их.

— Ладно, солнышко, иди, присмотри за мелкими, — Яна, во избежание недоразумений отослала младшую дочь и улыбнулась старшей. — Спасибо, дочка, я уже не знала, за что хвататься. Такая спешка... Ну, как у вас, разрешилось?

— Завтра переезжаем в собственный дом, — не без грусти улыбнулась в ответ Сяолан. — Достаточно было обратиться к старику Лю, чтобы сладился найм прислуги. Семья переселенцев с побережья. Они уже там, готовят комнаты к переезду.

— Но это означает, что Таофан...

— Ой, мама, это стоило нам скандала со слезами и причитаниями, — Сяолан самым непочтительным образом фыркнула, скрывая рвущийся наружу смех. — Сейчас госпожа свекровь — это оскорблённая и страдающая добродетель. Но Ливэя теперь слушается беспрекословно.

— А. Это мне знакомо, — усмехнулась Яна, натягивая на ноги туфли, которые не носила три года. — Давит на совесть, пытается вызвать у вас чувство вины. Совершенно нормальное поведение... для сопливой девчонки. А ей уже сколько? Хорошо за сорок, если я не ошибаюсь.

— Мама, оставь её, — Сяолан махнула рукой. — Пусть тешится, как хочет, лишь бы сыну жить не мешала. Ливэй уже всерьёз говорит, что желает подыскать ей хорошего мужа. Наверное, так будет лучше для всех. Госпожа свекровь... Она просто не умеет жить иначе, как под чьим-то руководством. Это ты учила меня всегда думать своей головой, но ты плохо знаешь, как учат ханьских девочек. Покорность, покорность и ещё раз покорность — это всё, что от нас требуется. Даже умение вести хозяйство свахи оценивают во вторую очередь, на первом месте всегда послушание и скромность. Госпожа свекровь именно такая. Потому без надзора мужа она ведёт себя, как девчонка, сбежавшая от родителей.

— Скорее, как арестант, сбежавший из тюрьмы, — Яна привела безжалостную, но более точную аналогию. — Знаешь, по-моему, она не может тебе простить не твоего происхождения из семьи ремесленников, а того, что вы с Ливэем выбрали друг друга сами. Формальности мы всё равно соблюли — и сваху пригласили, и помолвку оформили как положено. Но вас не свели по сговору родителей, и вы не на собственной свадьбе познакомились. А вот её, скорее всего, именно так замуж и выдали: мол, вот, дочка, знакомься — это твой муж и господин. Даже умные женщины такого иногда простить не могут... Ну, ладно, не будем о плохом. Давай, теперь я тебе помогу одеться. На Таофан в этом смысле лучше не надеяться...

Болтая со старшей дочерью, Яна ни на миг не забывала слова, сказанные младшей. Что-то Юэмэй не договорила. Не успела. И вряд ли они смогут закончить разговор после ухода гостя.