Вслед за послом в залу приемов, спотыкаясь, вошел-таки источник рыданий — девица в форменном платье, судя по всему — горничная. Глаза ее были уже порядком опухшие, руками она терзала неистово передник, и всхлипывала душераздирающе.

При виде оборотня с некромантом, она принялась рыдать ее пуще, с иканиями, и какими-то невнятными 'ыуыыыуууыыууу'.

Посол мрачно поглядел в окно. И мечты оказаться именно там, за этим окном, явно проступили буквально в чертах посольего лика, бросившись всем в глаза.

— Сбежала? — очень спокойно поинтересовался Мара, интонации имея скорее снисходительные, нежели пораженные или огорченные. И даже чуть-чуть гордо улыбнулся.

Посол молчал.

Мара перестал улыбаться, как, впрочем, и магистр.

— Господин посол?

Глава дипломатической палаты, вполне вероятно, проклял свою крайне нервную должность уже не единожды.И, может так статься, уже размышлял о смене профессиональной стези.

Однако же ответа избегать бесконечно не мог.

— Там стоял...силок. Сложный, мы фона его не уловили, потому что... его в охранку на дверях вплели, мастерски. Она вошла в комнату — и..

— ...и силок захлопнулся, не иначе — сообщил вкрадчиво голос незаметно присоединившегося к компании вампира.

Он стоял, подпирая собой дверной косяк, сложив расслабленно руки на груди, однако отнюдь не расслабленность выражало лицо кровопийцы.

Лицо же Сириуса Мары странно преобразилось, он судорожно сжал руки, но пальцы тут же очень явственно удлинились. Заострились черты лица, и по шее сзади, прямо вдоль позвонков, внезапно молнией сбежала узкая дорожка серебристой шерсти, скрывшись за воротником потесневшей вмиг куртки.

И кто знает, чем бы все закончилось, не усмотри магистр Лиотанский всего этого весьма своевременно.

Некромант молниеносно, демонстрируя немалый опыт в делах подобного толку, достал из воздуха тонкую иглу, и, без всяких там упреждающих предисловий, воткнул с размаху ее Маре в бедро.

Оборотень даже не поморщился, только стиснул чуть зубы. Но оборачиваться прекратил.

— Как давно? — четко, не растрачивая время на бесполезные сетования и проклятия, спросил оборотень у напряженного профиля господина дипломата.

— Чуть более, чем за полночь — растерянно опередил ответы посла магистр Лиотанский.

Мара едва слышно скрипнул зубами, и на мгновение прикрыл глаза.

— Магический след что говорит?

Профиль посла стал еще напряженнее, показалось даже, что сейчас у него начнут лопаться жилы. Он приподнял вдруг плечи, будто собрался упасть в ледяную воду.

— Пустоши — губы эльфийского атташе еле заметно шевельнулись.

Воцарившееся молчание сгустилось вмиг грозовым облаком, грозя разразиться вот-вот настоящей бурей. Магистр Лиотанский ухватился тяжело за каменное плечо Сириуса Мары, восковой бледность своей соперничая с утопленниками Мавьих Вод.

Оборотень же, напротив, словно не слышал слов посла, стоял, уставившись куда-то в одном ему известном направлении.

Затихшая было служанка зарыдала наново и с усилиями, будто второе дыхание у нее открылось.

— Примите мои поздравления, господин посол — прохладно ответствовал вампир, пройдя в зал, и останавливаясь напротив окна — мало найдется во Всемирье рас, пригревших на груди пособника, ну или пособников, линнов, еще и прямо в резиденции своего Правителя.

Цветом лица посол сейчас вполне мог сравняться с магистром некромантии.

— И напомните мне, пожалуйста, как ваш Владыка, ну, с точки зрения терпимости к Пожирателям?

И словно ему было мало того, что многострадального господина Неликолеуса вот-вот грозил всерьез хватить удар, рыжий наемник, помедлив мгновение, добавил вкрадчиво:

— ...которые сожрали кого там из его родственников, напомните мне? — показное спокойствие слетело с него вмиг, и голос его резко вырос, доходя до степени рокота — сожрали живьем, правда??!! Я только запамятовал, кого!!!

— Кузена — холодно ответил ответили ему совсем не посольским голосом, от звука которого служанка подавилась очередным заунывным 'ууыыыуу', а бледный господин Лей сменил цвет лица на поганочно-серый — они, как вы совершенно верно заметили, сожрали живьем моего кузена, господин Ниррийский.

Конец первой части.

Кап-кап-кап.

Хотела бы я верить, что это вода.

Кап-кап-кап.

Сколько времени прошло с тех пор, как романтичные кудри господина Неликолеуса последний раз услаждали мой взор? Недурно было бы посчитать.

Но со счетом не складывалось нынче как-то, и вообще — уже довольно давно.

Я начинала о чем-то думать — и тут же забывала, теряя нить собственных размышлений с легкость потрясающей. Порой мне даже мерещилось, что и в самом деле вижу ее перед глазами -тонкую ниточку эту, почему-то красного цвету. И я, хихикая, все тешилась попытками ее ухватить, катаясь по полу, как гулящая кошка весенней порой.

Что, как по мне, недвусмысленно свидетельствовало в пользу того, что я медленно, но верно схожу с ума.

И новый день всегда начинался с того, что я вспоминала почти все — и вновь благополучно забывала, проваливаясь в какое-то беззаботное сонное царство.

Почему сегодня все стало иначе? Вот уж вопрос — так вопрос, право слово. Сама хотела бы знать, чего уж там.

Когда он появился, как липкий ночной кошмар, от которого тщетно пытаешься отмахнуться в бессильных попытках самого себя разбудить — я малодушно затосковала вмиг по тому вечному, казалось, дню, который длился и длился, не заканчиваясь, и не оставляя во мне никаких совсем воспоминаний. Повторяясь раз за разом — и смываясь в памяти, как корявые каракули на мокром песке в час прилива.

Смешно сказать, я немало знала о линнах. Но, когда впервые увидела его, вдруг поняла, что не имею ни малейшего представления о том, умеют ли Пожиратели говорить?

Как выяснилось опытным путем, говорить они очень даже умели.

Лучше б молчали.

Он стоял напротив, высокий, ровный...безупречный, и неизъяснимо высокомерный.

Попервой высокомерие его казалось мне весьма неуместным. Смешным.

Куда естественнее для них было бы бегать на четвереньках, например, и ухать, и завывать, и чесаться во всяких неприличных местах, которые люди разумные и приличные предпочитают прилюно не почесывать.

Быть жестокими, да, но...глупыми. Примитивными.

Потому что это понятнее, яснее, правильнее что ли, для полумифических всемирских чудовищ, которые не гнушались ни зверских убийств, ни...того, что было еще ужаснее.

Однако же, они были разумны.

Не просто разумны — они были чрезвычайно, бесовски умны. Что неизменно приводило меня в состояние, близкое к истерическому. И забывать об этом каждый день было, пожалуй, даже благом.

Как допускали боги такое?

И даже если богам не было дела до линнов — как наместники этих богов, Кукловоды, терпели столь...противоестественную форму жизни в своих владениях?

Я не могла постичь этого.

И, глядя в его змеиные, но при этом совершенной формы и дивного малахитового цвета, глаза, слышала лишь звенящую пустоту внутри. В моей голове, в груди, вокруг — всюду.

Он шагнул ко мне, в своей плавности напоминая текущую лениво воду.

— Я вижу, ты пришла в себя, нианисса?— даже голос его был совершенен, как и весь облик.

Я сухо закашлялась. И на мгновение мелькнула мысль, что говорить за все это время я благополучно разучилась, так что и отвечать ему не надобно.

— Нианисса? Что за слово такое? Название кушанья, что ли?

Он улыбнулся мне! Улыбнулся! От этого становилось жутко и гадливо.

— Это значит — избранница.

В груди у меня затеснило от этого известия, и я счастливо улыбнулась, глядя ему в лоб.

Разумеется, это оно, оно самое. Безумие. Я, наконец-то, свихнулась.

Но чудовище не позволило мне насладиться этой утешающей мысль. И взяло меня двумя пальцами аккурат за подбородок.

— Моя избранница, нианисса — он опять улыбнулся механически, и меня уже порядком замутило — Знаешь ли ты, какая это честь?

Я захихикала.

Вот уж не скажу, умно ли это было, имею сомнения на сей счет немалые, но совладать с собой мне не представлялось возможным.

Посему я решила веселью не противиться, и захохотала в голос, в его безукоризненное лицо ангела во плоти.

Он таким моим действиям не обрадовался, размахнулся нешироко, и залепил мне знатную пощечину, в выражение этого своего прекрасного лица ничуть не меняясь.

Полученная плюха к эффекту ни к какому не привела, и я, хохоча, согнулась, обхватив руками живот, потому что было ну очень смешно, честное слово.

Почему он не уходил — было не совсем понятно. Я бы вот, к примеру, на месте пылкого кавалера, получившего от дамы сердца столь однозначный ответ, предпочла бы всенепременно эту даму покинуть. Ну, не поспешно, с достоинством, но так, чтоб в кратчайшие сроки.

А этот стоял, и ожидал, видимо, когда же я прекращу свои неуместные хиханьки.

Я и не подумала оказывать ему такую любезность, и от разобравшего меня хохота принялась тихонечко икать, метя грязными волосами пол.

Он постоял еще немного, являя собой воплощенные чудеса терпения — но все ж ушел наконец-то, я даже не успела понять, как.

И вот тут-то меня и стошнило.

Вывернуло наизнанку, чему я только кисло удивилась — откуда что и взялось, поди ж, сколько уже дней крошки во рту не было?

А все, все сказанные им ранее слова, картины, им обрисованные, дни, проведенные тут, под землей — все разом хлынуло в мо голову, словно где-то наконец прорвало одряхлевшую запруду, затопив меня по самые уши в мгновение ока. И я припомнила все, до последней доли секунды.

О, боги, даруйте мне милостиво забвение.

Веллиаэлий Александр Лл'Аэлль, глава дома Рассвета, Правитель темных эльфов, изволил задумчиво созерцать закат.

Под сводами мрачно-торжественного храмового зала царила благословенная тишина.

Кровавое солнце, катясь в горизонт, заливало стекла витражей багровыми красками, разукрашивая, казалось, сам воздух, стены, и белоснежную кожу статуи Светлой Богини за монаршей спиной.

Владыка бесстрастно обозревал картину умирающего дня.

Постояв еще несколько минут, дроу глубоко вдохнул, и отвернулся от буйств закатных красок, разминая на ходу пальцы и покручивая запястьями.

Медленно подошел к величественному старому органу, опустился на жесткую лавку, и тронул аккуратно прохладные тусклые клавиши.

Инструмент ответил протяжным стоном, раскатившимся высоко под сводами храма.

Владыка закрыл глаза. Приподнял заученно кисти, и прошелся уверенно по клавишам снова, плетя хитрый узор нот.

Музыка печально полилась в багровый свет, рыдая в лучах догорающего светила, словно скорбя об уходящем дне, об упущенном заново времени.

— Ваше Величество — голос главы дипломатической палаты остановил пальцы Повелителя, но эхо горьких звуков все ее плыло под самым потолком, тоскуя.

— Ничего не обнаружено — то ли спросил, то ли констатировал Его Величество, не оборачиваясь.

Посол хмуро поглядел в эту спину, не будучи целиком уверенным в том, стоит ли уже и отвечать, и был ли это вообще вопрос.

Но, помолчав немного, порешил за лучшее все-таки внести ясность окончательно. На всякий случай.

— Ничего, Ваше Величество. Они словно в самой земле — можно было бы добавить еще и про небо, где линны и их логово тоже вполне могли бы оказаться, но даже в мыслях звучало это богохульственно.

Господину послу вся эта история уже весьма и весьма изрядно попортила кровь.

Почтенный Неликолиус Лей всегда прекрасно отдавал себе отчет в том, что посольская судьба — не сахар сладкий. Однако же сейчас он с огромным удовольствием посетил бы лучше кочевые племена диких орков, не имеющих даже грамоты и столовых приборов в обиходе. Это не говоря уже о других всяких важных вещах и приспособлениях, исключительно нужных и полезных.

И согласился бы пожить у них годика эдак три, насаждая просвещение, всяческие блага цивилизации и достижений научных.

Только б не быть тут, и не видеть каждый день дознаний среди членов Магической палаты, осунувшегося лица очень и очень неоднозначного магистра некромантии Лиотанского, и не скандалить ежедневно с Сириусом Марой, который, если уж начистоту, товарищу своему усатому был под стать.

Не разнимать бы драк оборотня с охраной, и не слушать нескончаемые гадости из уст этого всесторонне осведомленного рыжего....умертвия.

Глава эльфийских дипломатов тщетно силился понять, как так оказалось, что вот только недавно еще он танцевал менуэты на балу светлых эльфов, вел многозначительные беседы, тонко намекал и искусно недоговаривал — а теперь только и делает, что постоянно за кем-то бегает, что-то безуспешно выясняет, проклинает рок и насмешки судьбы... И конца-краю этому не видать.

И, что характерно, вся эта кипучая деятельность к делам дипломатического толку отношение если и имеет — то весьма отдаленное, и в высшей степени косвенное.

Но самым тревожащим господин дипломат, временно оторванный от дипломатических миссий, находил то, что его монарх с некоторых пор впал в некую бесстрастную меланхоличность.

Опасался ли королевский атташе, что душевное состояние Владыки сопряжено с вероятностью нахлынувшей страстной любви, предмет которой, вероятнее всего, уже пребывал в мире ином?

Разумеется, нет. Чего-чего, а страстных томлений Его Величества по сгинувшей Велее Маре господин Лей не опасался вовсе.

Куда больше страшило посла то, что и в самом деле было страшно.

Линны. Признанное имя племени каннибалов, убийц, растлителей и боги знат, кого еще. Происходит от праязычного 'liyenne', что значит 'недопустимое, противоестественное'.

И кто-то, живущий совсем рядом, проходящий каждодневно одними с ним коридорами, спящий под сень королевского дворца еженошно — потворствовал и содействовал этим...существам.

Как дроу, эльф и всемирец, как мужчина, наконец — достопочтимый дипломатический муж искренне сочувствовал Сириусу Маре, соболезнуя его утрате. И то чумазое язвительное полудитя — на самом деле жалел.

Но как дипломат и посол темных эльфов — проклинал день и час, когда Велея Мара выпала из провала портала прямиком в тронный зал правящего дома.

Но время вспять, как известно, не воротишь.

Все эти пространные рассуждения пронеслись в голове господина Неликолиуса со скорость королевских борзых, поскольку делали это уже не первый, и даже не второй раз. И это только за минувший час. Посему выпасть из логического течения происходящей беседы он не успел.

Тем более, что не так уж и многословна она была, эта самая беседа.

— Маги? — сумрачно вопросил Повелитель, и вслед за дрогнувшим плечом его по своды храма воспарил протяжный органный стон.

Королевский дипломат чуть поморщился — органную музыку не любил, ибо в памяти его она тесно сплетена была со всякого рода захоронительными и венчальными мероприятиями.

Но куда больше органной музыки он заранее не любил то, что ему надлежало сейчас сказать.