«Следует ли представлять эту войну как крестовый поход? Если да, то крестовый поход во имя чего? Чего хотят люди?
а) Порядка и безопасности? Мировой порядок и т. д.?
б) Лучшей жизни? Как вы этого добьетесь?»2
В самом начале пропагандисты модернизировали тему «цивилизация против варварства», чтобы изобразить войну как тотальную борьбу между демократией и диктатурой. Однако в ходе важного изменения они подчеркнули прагматические преимущества победы — лучшую жизнь и более безопасный мир. И способ «как этого добиться» был через интернационализм.
Пропагандисты Второй мировой войны пошли по стопам Комитета по общественной информации (КОИ), пытаясь избежать ошибок своих предшественников. Управление военной информации (УВИ), созданное в 1942 году, приняло «стратегию правды», которая поддерживала идею о том, что информированным гражданам можно доверять в принятии собственных решений. Их целью было вернуть доверие общественности к официальной пропаганде. Следуя примеру КОИ, УВИ создало внутренние и зарубежные бюро, занимающиеся распространением сообщений через средства массовой информации, которые, по словам историка журналистики Джеймса Боумана, стали «добровольными пропагандистами».3 УВИ пообещало избегать «чрезмерных» призывов КОИ и вместо этого информировать публику простым и практичным способом. Однако в его сообщениях было абсолютно ясно, что делать правильно. Как отметил историк Лэри Мэй, популярный в фильмах военного времени рассказ о преобразовании описывает американского индивидуалиста, который учится, чтобы стать частью взвода или экипажа бомбардировщика. Он решает посвятить себя военным усилиям на благо страны и ее будущего.4 Напротив, американцы увидели, что народам вражеских стран не была предоставлена свобода делать свой собственный выбор. Вражеские диктатуры контролировали средства массовой информации, устраивали массовые представления, прославляющие лидера, нацию и военных, и заставляли замолчать любого, кто выступал в оппозиции. «Стратегия правды» дополнила изображение войны как столкновения между демократией и диктатурой.
Пропаганда военного времени смешивала факты с вдохновляющими и обнадеживающими культурными убеждениями, смешивая то, что было правдой, с тем, во что люди хотели верить. В результате она доставила неоднозначные сообщения. По мере того как правительство США мобилизовывало нацию, оно рассматривало солдат-граждан как символы национального единства и призывало к участию женщин и меньшинств в производстве военной продукции и военной службе. Для большей части господствующей Америки эти изменения воспринимались как временные меры «выиграть войну». Для них лучшая жизнь означала восстановление старого общественного порядка после того, как кризис миновал. Поэтому, когда правительство призвало индустриальную, урбанизированную Америку отправить миллионы солдат на войну за границу, его пропаганда проецировала образы безмятежности маленького городка и традиционной семейной жизни. Даже когда официальные лица пытались разъяснить американцам важность принятия долгосрочных обязательств по международному поддержанию мира, они продавали войну, обещая, что, как только она закончится, все смогут вернуться домой и наслаждаться процветающим миром.
Обещание лучшего мира, гарантированное американским интернационализмом, требовало наибольшего применения «стратегии правды». В конце концов, никто не знал, что принесет будущее. Единственной надеждой, которая была у всех, было «На этот раз мы все убедимся... что нам не придется делать это снова», как пели марширующие войска в большом финале фильма «Это армия», снятого «Уорнер бразерс» (1943).5 Над пропагандистами висело убеждение, что американцы отвергли Лигу наций, из-за веры, что их лидеры и их союзники лгали о целях войны. Сомнения относительно союзников сохранялись. Опросы показали, что американцы подозревали, что британцы боролись за сохранение своей империи и снова не смогут выплатить свои военные долги, как это было после Первой мировой войны. Советский Союз с его однопартийным коммунистическим правлением, государственной централизованной экономикой и нетерпимостью к религии, по их мнению, был несовместим.6 Чтобы успокоить общественность, пропаганда изображала союзников «такими же, как мы», разделяющими не только общего врага, но и общие военные цели. Такое изображение стремилось вдохновить народ на поддержку интернационализма, к которому стремился президент Рузвельт. Он хотел создать дома двухпартийную поддержку для любых обязательств, которые он мог бы взять на себя за границей.7
На этот раз американцы хотели не сделать мир безопасным для демократии, заметил один из участников опроса, они хотели сделать мир безопасным — и точка.8 Пропаганда военного времени, широко апеллируя к обоим принципам и интересам, говорила им, что они могут иметь и то, и другое. Чтобы понять упорное продвижение администрацией интернационализма, важно изучить период с 1939 по 1941 год, когда американцы обсуждали достоинства изоляционизма, в то время как администрация Рузвельта способствовала общественной поддержке американской помощи странам, сопротивляющимся нацистской агрессии. В месяцы, последовавшие за Перл-Харбором, официальная пропаганда использовала целый арсенал патриотических образов, определяя американцев, союзников и врага как сражающихся в борьбе за свободу против рабства. Они призвали американцев перейти к интернационализму, недвусмысленно заявив, что Соединенные Штаты должны сотрудничать с союзниками для установления демократического и капиталистического мирового порядка, и неявно заявив, что при этом Соединенные Штаты будут нести ответственность. Как только в 1943 году война повернулась в пользу союзников, пропагандисты позаботились о том, чтобы предупредить о предстоящей тяжелой борьбе. Они прогнозировали создание стабильного мира, в котором Соединенные Штаты будут процветать.
«
Вздор, чепуха
… Война, война, война!»
ЭТИМИ СЛОВАМИ Скарлетт О'Хара, героиня эпического фильма о Гражданской войне "Унесенные ветром" (1939), выразила свое раздражение разговорами о войне, когда она предпочитала обсуждать вечеринки. Поскольку вторжение Германии в Польшу в том же году спровоцировало войну в Европе, многие американцы относились к далекой войне с таким же презрением, как и эгоцентричная Скарлетт. После Первой мировой войны, неудавшегося мира и экономических трудностей 1930-х годов они не доверяли войне и ее последствиям. Безработные ветераны Первой мировой войны, которые в 1932 году прошли маршем по Вашингтону за своими пенсиями, считались жертвами депрессии. Отставной генерал морской пехоты Смедли Батлер осудил огромные состояния, нажитые во время войны, в своей полемике 1935 года «Война — это рэкет». В частности, он осудил страдания семей и солдат, которые, «набив рот патриотизмом», умерли или вернулись ранеными, психически сломленными или неспособными перестроиться. «Они выплатили свою часть военных прибылей», — заявил он.9 В 1930-х годах протестующие студенты колледжа присоединились к «Ветеранам будущих войн». В Университете Миннесоты студенческий лидер крикнул: «И в следующий раз, когда они придут и скажут нам, что мы должны вторгнуться на землю каких—то других, таких же невинных и введенных в заблуждение людей, чтобы «защитить наших жен и возлюбленных», мы знаем, что мы сделаем — мы защитим их, сохранив наши жизни, оставаясь с ними дома. Мы не будем слушать призывы к бойне».10 США Сенат расследовал доходы от войны, полученные банкирами и производителями боеприпасов, драматически названными «торговцами смертью». Конгресс принял ряд законов о нейтралитете, призванных удержать Соединенные Штаты от новой европейской войны.
В то же время американцы настороженно наблюдали, как фашистская Италия вторглась в Эфиопию в 1935 году, нацистский лидер Адольф Гитлер приказал немецким войскам вновь оккупировать Рейнскую область в нарушение Версальского договора в 1936 году, а Япония напала на Китай в 1937 году. В своей важной речи в Чикаго в 1937 году президент Рузвельт призвал к «карантину» стран-агрессоров, но никаких действий за этим не последовало. Во время Мюнхенской конференции в сентябре 1938 года Рузвельт направил лидерам Германии, Италии, Великобритании и Франции послания, в которых выразил надежду, что они мирно урегулируют требование Германии о Судетской области Чехословакии. Британцы и французы, не подготовленные к большой войне, практиковали умиротворение, уступая Гитлеру, который заверил их, что ему больше не нужны территории. Вскоре они узнали, что война была только отложена, а не предотвращена. Советский Союз, заботясь о себе, подписал пакт о ненападении с Германией. Когда Германия напала на Польшу в сентябре 1939 года, Великобритания и Франция объявили войну. После быстрого разгрома Польши Германия вторглась и завоевала Данию, Норвегию, Нидерланды, Бельгию и Францию весной 1940 года. Из Лондона Уинстон Черчилль, новый премьер-министр, красноречиво заявил, что его нация будет сражаться дальше, но многие задавались вопросом, как долго продержатся британцы. Японцы, провозгласив Азию для азиатов, угрожали уязвимым европейским колониям французского Индокитая, британской Малайи и голландской Ост-Индии. Имея общих врагов, Германия, Италия и Япония, известные как державы Оси, в сентябре 1940 года сформировали военно-политический союз под названием Трехсторонний пакт.
Дебаты среди американцев по поводу стремления Оси контролировать Европу и Азию сосредоточились на следующем вопросе: смогут ли Соединенные Штаты, заботящиеся о себе, жить с этим новым международным порядком? Изоляционисты, к которым относились консерваторы, либералы, социалисты, коммунисты и пацифисты, ответили утвердительно. Они рассматривали вступление Америки в Первую мировую войну как ошибку, которую нельзя повторять. Некоторые опасались, что война будет означать усиление правительства, или сворачивание реформ «Нового курса», или очередное подавление гражданских свобод. Члены комитета «Америка прежде всего» считали, что западное полушарие можно защитить как «крепость Америка». Некоторые, как оратор «Америка превыше всего», знаменитый авиатор Чарльз Линдберг, восхищались немецкими люфтваффе и аспектами нацистской идеологии. Другие полагали, что Соединенные Штаты могли бы наилучшим образом сохранить то, что они считали своим моральным превосходством, избегая заражения иностранными проблемами. Однако большинство изоляционистов не представляли себе самодостаточные Соединенные Штаты, отрезанные от остального мира. Скорее, они выступали за глобальный нейтралитет, позволяющий американцам торговать с кем и где им заблагорассудится.11
Интернационалисты, также разнообразная группа консерваторов, либералов и социалистов, возражали, что Соединенные Штаты не смогут выжить в мире, где доминирует Ось. Некоторые указывали на злобную нацистскую веру в тысячелетний Третий рейх, который захватил территорию для арийской расы господ и преследовал евреев, инвалидов и всех остальных, кого нацисты считали непригодными. Интернационалисты призывали Соединенные Штаты оказать помощь странам, подвергшимся нападению Германии. Когда изоляционисты в Конгрессе потерпели поражение от первоначальных попыток интернационалистов пересмотреть Закон о нейтралитете, Рузвельт попросил уважаемого канзасского редактора и республиканца Уильяма Аллена Уайта организовать «Беспартийный комитет за мир посредством изменения Закона о нейтралитете», чтобы настаивать на пересмотре. В ноябре 1939 года законодатели отменили эмбарго на поставки оружия и, таким образом, позволили Великобритании и Франции закупать оружие. По мере того как британцы продолжали бороться после падения Франции, ряд интернационалистов начали выступать за прямое вмешательство США. Генри Люс, влиятельный издатель журналов «Тайм», «Лайф» и «Форчун», утверждал, что в 1919 году Соединенные Штаты упустили свою возможность занять мировое лидерство, но что в 1941 году они должны действовать, чтобы создать «Американский век». Для Люси это означало, что Соединенные Штаты должны распространить свою систему свободного предпринимательства, свои технологические навыки, свой гуманизм и свои идеалы по всей планете.12
Ряд голливудских продюсеров продемонстрировали свои интервенционистские наклонности в таких фильмах, как «Исповедь нацистского шпиона» (1939), «Иностранный корреспондент» (1940) и «Сержант Йорк» (1941). «Сержант Йорк», снятый «Уорнер Бразерс» рассказал реальную историю набожного фермера из Теннесси, которого сыграл Гэри Купер, боровшегося со своей совестью из-за заповеди «не убий», но решившего, что Первая мировая война была благим делом, и стал национальным героем в 1918 году в битве при Маас-Аргонне. По возвращении из Европы герой войны отказался от тысяч долларов в виде контрактов на фильмы и коммерческих одобрений, заявив: «Униформа дяди Сэма, она не продается». Продюсеры Джесси Ласки и Хэл Уоллис позаботились о том, чтобы Элвин Йорк одобрил их экранизацию его жизни. Их усилия окупились, когда сам Йорк присутствовал на премьере фильма в Нью-Йорке вместе с первой леди Элеонорой Рузвельт и генералом Джоном Першингом. Выступая перед ветеранами зарубежных войн, Йорк заявил, что если американцы перестанут бороться за свободу, «тогда мы должны извиниться перед памятью Джорджа Вашингтона», потому что, если это так, «он впустую потратил свое время в Велли-Фордж». Воспользовавшись успехом фильма, армия США выпустила призывную брошюру, основанную на Йорке. Сенаторы-изоляционисты обвинили Голливуд в проведении военной пропаганды, некоторые указывали пальцем на количество иностранцев и евреев в киноиндустрии. В защиту Голливуда Уэнделл Уилки, республиканец, проигравший Рузвельту на президентских выборах 1940 года, отстаивал право на свободу от правительственной цензуры. Независимо от того, какую позицию кто-либо занимал в дебатах между изоляционизмом и интернационализмом, все считали Голливуд влиятельной силой.13
Как и средства массовой информации. Радио принесло войну в жилые комнаты Америки. Репортеры, как и большинство американцев, сочувствовали захваченным, а не захватчикам. Радиосети использовали своих собственных репортеров и корреспондентов газет в международных обзорах из Лондона, Парижа, Вены и Берлина. Из Берлина Уильям Л. Ширер из «Си-Би-Эс» пробовал различные уловки, чтобы справиться с нацистской цензурой. Запрещенный называть нападение Германии на Голландию и Бельгию «вторжением», Ширер вместо этого цитировал непосредственно источники в правительстве Германии, рассчитывая, что его слушатели поймут, что происходит. В Лондоне Эдвард Р. Мерроу из «Си-Би-Эс» пользовался поддержкой британского министерства информации, когда освещал бомбардировку, устроенную фельдмаршалом Германом Герингом, чтобы «смягчить» Британию перед вторжением. Мерроу описал мужество лондонцев во время Блица, когда они тушили пожары, вытаскивали живых и мертвых из-под обломков, расчищали улицы и начинали каждый новый день, ожидая большего.14 Однако взвешенные репортажи этих военных корреспондентов звучали сдержанно по сравнению с нью-йоркским Уолтером Уинчеллом, самым популярным радиовещателем в Соединенных Штатах. Поклонник Рузвельта и гордящийся своей репутацией инсайдера, Уинчелл вызвался использовать свое шоу на NBC для продвижения внешней политики администрации. Драматично представляя свои репортажи как «вспышки» или «эксклюзивы», Уинчелл продвигал вмешательство США в европейский конфликт так же, как он распространял сплетни о знаменитостях, называя изоляционистов «ратци» в сенсационной смеси новостей и развлечений.15 Общественная поддержка помощи Великобритании росла, но большинство американцев продолжали соглашаться как с изоляционистами, так и с интернационалистами. Они не хотели идти на войну и не хотели, чтобы Гитлер победил.
