В погоне за мечтой. Часть 1

Возвращаясь к оставленному без присмотру мылу, я мельком глянула в окошко — красота-то какая! Видом на море, густой лес или хотя бы чистое раздольное поле моя комнатка похвастать не могла, но в такую погоду даже внутренний двор, где разгружались подводы с продуктами для дворцовой кухни, выглядел празднично. По-весеннему яркое солнышко так и манило, так и звало бросить все и идти на улицу, проводить зиму катанием с подтаявшей ледяной горки или строительством рыхлого влажного снеговика. Мое любимое время года: кругом еще лежит снежок, но воздух уже полон томительных предчувствий — природа беременна весной, и с умилением наблюдает за тем, как птицы-торопыги в кронах лысых деревьев выводят звенящие трели, готовясь объявить всему миру радостную весть...

Кстати, о беременных — интересно, как там Машенька? Из окна в лучшем случае можно было разглядеть край забора, огораживающего сад, по заснеженным дорожкам которого сейчас должна была степенно шествовать моя горничная.

Хлопнула дверь — Машенька, в поварихиной шубе похожая на неуклюжего медвежонка, громко объявила, что нагулялась, и вообще — без меня скучно!

— Не замерзла? — заботливо поинтересовалась я. — А то у меня и чаек горяченький как раз заварился... О, Господи! Мыло!!!

Мне в жизни еще не приходилось видеть ничего ужаснее! Нет, смесь не пригорела — напротив, получилась однородной, без единого комочка, будто прошла через хороший миксер. Вытаращив глаза, я с суеверным страхом наблюдала за тем, как деревянная ложка на длинном черенке старательно перемешивает содержимое чугунной посудины без какой-либо очевидной посторонней помощи, сама по себе. Заметив, что "спалилась", она на мгновение замерла, а затем безвольно упала, гулко ударившись о бортик горшка.

— Госпожа, что с вами? — встревожилась вошедшая в комнату Настасья. — Вы как будто привидение увидели!

— Ложка, — слабым голосом пояснила я. — Сама... движется.

— Ну и что? — изумилась девушка, перехватывая инициативу за деревянный черенок, пока драгоценное мыло все-таки не подгорело. — Я такое часто вижу!

— Да... но... — мозг, глаза и прочие части тела наотрез отказывались верить виденному. Чтобы не доводить до расчлененки, мне не оставалось ничего другого, кроме как отложить разбирательство с самовольной кухонной утварью до лучших времен: — Пора разливать!

Девочки споро расставили на столе подготовленные формы, заранее смазанные, чтобы мыло не пришлось выковыривать оттуда ножом, как в первый раз. Настасья, поплевав на ладони, приподняла тяжелый горшок за обернутые войлоком ручки — теперь мне оставалось только направлять струю при помощи той самой преступной ложки, чтобы смесь не выплескивалась за пределы фигурных выемок. За свой инструмент я взялась не без содрогания, но мешалка вела себя хорошо, не хихикала и не вырывалась, совсем как обычная ложка.

Раскрасневшаяся после прогулки и, кажется, вполне довольная жизнью Машенька охотно подтвердила: да, она она тоже неоднократно замечала, как как колдовская работа буквально горит у меня в руках, а некоторые предметы и без хозяйского пригляда продолжают выполнять общественно полезный труд — ложки перемешивают, ситечко трясется, венчик взбивает пенку, нож шинкует. Даже хотела было попросить, чтобы я зачаровала ее иголку — хотя бы на длинную прямую строчку, — но постеснялась.

Окончательно же меня добила Настасья рассказом о живущей собственной жизнью метелке для пыли: якобы та по ночам срывалась со своего места и принималась трудолюбиво стряхивать пыль с лабораторных стеллажей, не доверяя такую тонкую работу горничной — а, может быть, опасаясь, что та что-нибудь уронит и разобьет. Своими глазами девушка, правда, этого не видела, но сверкающие стерильной чистотой полки с миллионом баночек, пакетиков и реторт говорили сами за себя.

Пока высказавшиеся девочки трудолюбиво надраивали кастрюлю, я принялась экспериментировать. Ложка-самомешка работала как часы, с каждым разом все меньше стесняясь нескромных взглядов. Стоило только трижды перемешать ею содержимое горшка (в пустом не работала — оно и понятно), легонько стукнуть деревянным черенком по краю сосуда, три раза провести уже в противоположном направлении и разжать пальцы — процесс пошел. Если же при этом поставить чугунок на горячую плиту, ускорялся. Вот красота — и никакого миксера не надо...

Но как же все-таки это происходит?! Всякие веревочки, палочки и прочие механические приспособления полностью исключались — это я проверила первым делом. Колдовство тоже — кто лучше меня мог знать пределы моих, прости, Господи, колдовских возможностей?! Оставался единственный разумный вывод: в лаборатории завелся дружественно настроенный барабашка. А может, и не завелся, а всегда был — кто знает, чем тут занимался мой предшественник? Может, и после смерти не захотел покидать насиженное место, сперва стеснялся, присматривался, а когда убедился, что я себя хорошо веду и не безображу, призрак себя проявил... и, кажется, вполне серьезно настроен на сотрудничество.

Пусть я не верила в колдовство, но со сверхъестественным доводилось сталкиваться даже в родном мире: в конце концов, разве могут быть абсолютно ложными все те многочисленные доказательства, которые нам ежедневно демонстрирует телевидение — и не только в художественных фильмах и сериалах, но и в документальных программах? А еще когда я училась в школе одна из одноклассниц рассказывала, что ее матери добрые знакомые однажды с барского плеча отдали совсем хорошую, почти новую тумбочку. Жили они небогато, без папы, и подарку обрадовались. Но через два дня в доме начало твориться что-то странное: среди ночи раздавались посторонние стуки, шорохи, будто бы издалека доносились неразборчивые голоса... Последней каплей стало, когда несносный дух распоясался до того, что принялся душить во сне жительниц неспокойной квартиры. До самого утра они с криками бегали по комнате, но таинственным образом так и не смогли отыскать дверь. А на другой день с облегчением отволокли "щедрый дар" на свалку, и пригласили домой попа из местного храма. После освящения жилье вновь стало тихим — о происшедшем напоминали только глубокие царапины, оставшиеся на обоях, всей мебели, и... спинах обитательниц квартиры. Маруська даже показывала мне оставшиеся шрамы.

Правда, другая одноклассница, знавшая ее еще с тех пор, как Маруська с мамой жили в другом районе, утверждала, будто бы шрамы дочке на долгую память оставил родной папаша-алкоголик, под парами любящий прикладывать горячую руку к тому, кто первым под нее подвернется. По-моему, такие люди в сто раз хуже любой нечистой силы... Во всяком случае, с местным барабашкой, будь то домовой или призрак алхимика, мы сосуществовали мирно — как говорится, полный консенсус!

Улучив минутку, я послала Настасье вопросительный взгляд — ну, что там скорняк? Но та лишь развела руками — еще не готово! — и растопырила два пальца. Значит, обещал закончить то ли через два дня, то или через две недели... Вряд ли через пару часов!

— А какая она будет, моя новая шуба?

Я снова внимательно поглядела на вторую горничную — на этот раз с молчаливой укоризной.

— Ну, да, я ей рассказала, — неохотно признала та, опустив глаза в пол: — Не смогла удержаться...

— Да ладно, не переживай — пусть человек заранее порадуется подарку. А вот какая она будет — это сюрприз. Но второй такой точно во всем Старгороде не сыщешь!

— Ух ты! — маленький непоседливый колобок никак не мог устоять на месте: — А эту я тогда кухарке обратно отнесу?

— Настя тебе поможет!

Наверное, по-хорошему сперва стоило бы дождаться получения заказа, а то бедной девочке и из дворца выйти не в чем — но терпеть дальнейшее присутствие по соседству этого монстра из шкур вымерших животных, на каждом шагу рассыпающего вокруг себя клочки вылезающего меха и трупики дохлой моли, было выше человеческих сил. Когда мы первый раз перед прогулкой вытряхнули шубу из импровизированного простынного чехла, отдельной кучкой высыпался и прах мехоедных бабочек — с полкастрюли наберется. Видно, и впрямь умудрились так плотно замотать, что насекомые задохнулись без воздуха. Кухарка нам еще спасибо скажет...

Королевская повариха, однако, вовсе не сидела сложа руки в ожидании того, что сверху вот-вот обрушится нечеловеческое счастье — спускаясь по лестнице (придерживая полу чудовищно тяжелой шубы, я в полной мере ощущала, будто помогаю прятать криминальный труп), мы слышали доносящиеся снизу крики и звон посуды. А в коридоре столкнулись с самой работницей ножа и солонки: размахивая огромным половником, которым меня можно было с легкостью накрыть по самые плечи, она гигантскими скачками догоняла низкорослую, но до того раздавшуюся вширь фигурку, что в памяти невольно воскресли все сказки про НЛО и зеленых человечков — ни дать, ни взять летающая тарелка! При этом бочкообразное неопознанное тело обладало завидной маневренностью, так ловко уворачиваясь от карающей длани рассерженной женщины, точно глаза у него располагались вокруг всей головы, и немедленно замечали каждое движение противника.

Повинуясь первобытному охотничьему инстинкту: бежит — значит, надо ловить! — мы с Настасьей, не сговариваясь, бросили шубу на пол и перегородили коридор в классических позах футбольных полузащитников-полувратарей. И все же "толстому веретену" едва не удалось уйти — буквально в последний момент, бросившись плашмя, горничная обхватила руками ноги беглеца, и тот, с хрустом обрушившись на пол, рассыпался на части.

Шедшая позади Машенька из-за наших спин никак не могла разглядеть, что происходит впереди, и когда к ее ногам неожиданно подкатилась тяжелая сырная голова, взвизгнула и подпрыгнула на месте от страха. Коридор выглядел так, точно в нем взорвалась продуктовая бомба: из-под полы злоумышленника вывалилось несколько больших буханок хлеба (одна заметно надкусанная), связка лука, кусок ветчины (тоже ущербный), и целая куча плохо распознаваемых кусочков, густо вымазанных эктоплазмой (или соплями пришельцев).

— Яйца! — взвыла подоспевшая с месту побоища кухарка.

— Зара! — в один голос с ней подхватила я, с изумлением опознав хитника.

Несмотря на полученный щедрый гонорар — сперва от меня, а затем и из рук самого короля, — не было похоже, будто дела у маленькой нищенки идут блестяще. Шмыгнув носом, она размазала яичный белок по плутоватому личику, и вновь попыталась ускользнуть, но на этот раз я была настороже:

— Зарина, что это ты тут делаешь? Тебе разве никто не говорил, что воровать нехорошо?!

— Кроме тебя — никто, — буркнула девочка, на лету ловко подхватывая последнее уцелевшее яйцо, выкатившееся из рукава. Настасья с большим трудом удерживала на расстоянии клокочущую от жажды справедливого возмездия повариху. Машенька успокоилась, и теперь с интересом наблюдала за разворачивающейся интермедией.

— Вижу, кому-то придется всерьез заняться твоим воспитанием, — я неодобрительно покачала головой. — Но сперва — вымыть и переодеть. Даже в подвале ты, помнится, одевалась лучше... Настенька, помоги здесь все убрать и тоже приходи — будем отскребать эту замарашку в шесть рук!

По трагическому лицу девочки можно было подумать, что ее ведут не мыться, а на расстрел. Но даже под дулом автомата она не расскажет врагу страшную военную тайну!.. Воду в бадье пришлось менять трижды, пока в ней хотя бы начало пениться мыло. В процессе головомойки Зарина не закрывала глаз и не разжимала рук, намертво вцепившись в деревянный бортик. Точно также, помню, вела себя Манька, когда мы с Олеськой в первый раз купали ее противоблошиным шампунем — будто боялась, что мы ее сейчас утопим...

— Что ж ты себе новое платье не купила, — покачала я головой, рассматривая сброшенные Зарой обноски — жуткую хламиду, сшитую, похоже, из мешковины. — Деньги ведь есть?

— Я купила! — выбравшись из воды, цыганочка вновь обрела былую уверенность в себе и, закутавшись в полотенце, смачно уплетала большую булку с изюмом. Как только ухитрилась спрятать? — Но в приюте все отобрали, и одежду, и деньги.

— Госпожа придворная чародейка! — ну, разве можно так неожиданно в дверь стучать — инфаркт гарантирован!

— Да-да! — стараясь унять колотящееся в грудной клетке сердце, отозвалась я.

— Девочка спряталась у вас?

Я покосилась на Настасью, но та, сделав страшные глаза, лишь развела руками — верю, что она и в самом деле никому ничего не говорила. Наверное, рассерженная повариха первым делом побежала жаловаться священнику.

— Да, Зара сейчас у нас, — все равно скрывать не имеет смысла. — А за испорченные продукты, не волнуйтесь, я заплачу!

— Откройте дверь, — после недолгой паузы потребовал отец Михаил.

— Здравствуйте, батюшка, — выглянув в щелочку, я убедилась, что священник пришел один, без конвоя: — Да, я понимаю, что кража — это плохо. Но Зара еще совсем дитя. И учтите, в каких условиях она росла и воспитывалась!

— Именно об этом я и хотел с вами поговорить! — подхватил тему королевский исповедник. — Это сложный, проблемный ребенок, и девочке просто необходимо создать все условия для перевоспитания. Она не может остаться во дворце!

Хотя до сих пор я не задумывалась над устройством дальнейшей судьбы маленькой цыганочки, движимая лишь примитивным желанием приютить, накормить и обогреть ребенка, но сейчас активно восстала против попытки отстранить меня от участия:

— Тем более она не может оставаться на улице!

— Отчего же сразу на улице, — поморщился отец Михаил. — Девочку определили в сиротский приют, где ей привью хорошие манеры, дадут соответствующее воспитание и навыки ремесла... А что вы можете предложить взамен?

— Ну... — я неуверенно огляделась по сторонам: — Она могла бы помогать девочкам, и постепенно, втянувшись, стать горничной...

— Девушку такого происхождения никогда не возьмут в приличный дом!

— Тогда я оставлю ее себе! Не вечно же Настя с Машей в девках просидят. Повыходят замуж, обзаведутся своими домами — а тут им уже и смена готова...

— Вы не можете оставить ее при себе! — точно заведенная пластинка, повторил священник. — Ребенку нужно общество других детей, в конце концов. Ее необходимо вернуть в приют!

— Знаю я эти приюты! — в памяти сразу всплыл "Оливер Твист". — Давайте у самой девочки спросим, что ей больше по душе. Зара! Ты где?

Неведомым образом малышка умудрилась исчезнуть из поля зрения, хотя до сих пор мне казалось, что в лаборатории негде спрятаться и кошке. На всякий случай я даже заглянула в бадью с водой — пузырей нет...

— Я не вернусь в приют, — непонятно откуда раздался тихий, будто бы потусторонний голос. — Все равно сбегу!

— Но почему? В приюте ведь так хорошо! — с фальшивым энтузиазмом взрослого, обращающегося к ребенку-дауну, засюсюкал священник.

— Вы сами-то там хоть раз были? — фыркнула я.

— Э-э-э... Но матушка Серафима говорит...

— Простите, чья матушка? — не удержавшись, перебила я. Может ослышалась: ведь серафим — это ангел, какая у него может быть мать?!

— Так зовут мать-настоятельницу монастыря, при котором организован приют, — укоризненно подал губы он.