— Я опять позволил себе отвлечься — одернул себя Вождь.
Поскольку господа разведчики, в отличие от офицеров департамента военной контрразведки, увлеченно игравших в политику, принципиально не занимались политическими играми, их терпели, но не более того — заменить их было невозможно, но доверять людям, настолько не разделяющим господствующую в стране идеологию, что-то, лежащее за пределами их прямых обязанностей, было никак нельзя.
Сталин очень долго разделял это отношение руководства коммунистической партии к военным разведчикам, с двумя нюансами — он ценил их за высокий профессионализм, и, Вождь отметил для себя такой момент — после бойни, учиненной Ежовым 'летучим мышам' в 1938 году, когда погибли почти все разведчики старой школы, находившиеся в СССР и приехавшие по вызову Центра, молодые офицеры, будучи безукоризненно советскими людьми по происхождению и убеждениям, ранее никак не связанные с разведкой, придя туда, быстро переняли старую идеологию 'Аквариума'. Это наводило Вождя на размышления не меньше, чем невероятная, не имеющая аналогов в истории спецслужб, 'революция майоров', ранее обычных строевиков и штабистов, устроенная ими совместно с выжившими специалистами царской разведки — молодые командиры, за считанные годы, превратили практически полностью уничтоженную специальную службу в лучшую стратегическую разведку мира. Ни первого, ни второго не должно и не могло быть — но это стало свершившимися фактами.
Отношение Сталина к ГРУ изменилось к середине 1943 года, когда Император, прочитав и осмыслив материалы из мира 'Рассвета', произвел немалую переоценку ценностей. Он по-прежнему серьезно относился к коммунизму — но теперь он считал нужным использовать коммунистическую идею, в первую очередь, как часть идеологического обеспечения Империи, как своего рода противоядие от явно ведущих в тупик систем идеологического обеспечения капитализма. Ознакомившись со своими собственными трудами, написанными после войны в мире 'Рассвета', Сталин пришел к выводу, что там он шел в правильном направлении, закладывая экономический, организационный и идеологический фундамент Империи — но не успел сделать изменения необратимыми, поэтому дело всей его жизни после 1953 года было предано и продано.
Сейчас надо было продумать строительство Империи, с учетом однажды сделанных ошибок — и тщательно подобрать хранителей. Было понятно, что имперская составляющая должна быть на первом месте — и, ни в коем случае нельзя было оставлять возможностей для реванша партийных деятелей. Разумеется, при этом нельзя было впадать в крайности — Сталин отдавал себе отчет в том, что как утробная ксенофобия Александра III, нашедшая свое выражение в преступно глупой ура-патриотической национальной политике России, привела к тому, что масса людей нерусских национальностей, будучи лишены возможности встроиться на приемлемых условиях в социум Российской Империи, либо сочувствовали революционному движению, декларировавшему борьбу с 'тюрьмой народов', либо прямо в нем участвовали, что весьма поспособствовало краху государства и страны; так и лютая ненависть Ленина ко всему великорусскому, выражавшаяся во всемерном и всяческом поощрении разнообразных сепаратистов, выступавших под маркой 'защитников угнетенных Россией наций', дроблении государствообразующего этноса на три отдельных народа, прямом содержании национальных окраин за счет русских, посеяла семена будущей гибели Советского Союза. И первое, и второе было категорически неприемлемо — это были просто две разные дороги, ведущие к катастрофе и страны, и населяющих ее народов.
Выход Сталин видел в нахождении 'золотой середины' — с одной стороны, ядро Империи, которым были и являлись Россия, Украина, конечно, без Галичины, и, Белоруссия, должны были получить комплекс не слишком явно бросающихся в глаза, но весомых, преференций; с другой стороны, национальные республики отныне должны были, строго следуя общеимперскому курсу во всех сферах, жить по принципу 'Что потопаете, то и полопаете'.
На практике это значило, что человек любой национальности мог достичь в Империи любых высот, соответствующих его трудам, заслугам и талантам — но для этого он был должен стать русским имперцем не на словах, а на деле. Нет, Сталин никого не собирался заставлять становиться имперцем — человек мог спокойно оставаться таджикским дехканином или эстонским рыбаком, если таков будет его выбор, но в этом случае путь наверх такому гражданину СССР должен быть перекрыт намертво.
При этом автоматически возникал вопрос — а можно ли доверить органам государственной безопасности оставаться единственными охранителями нового курса? После знакомства с историей позднего СССР Вождь сам ответил себе на этот вопрос — нет, ни в коем случае. После изучения вопроса о том, как КГБ, и, в несколько меньшей степени, МВД, 'с треском' проиграли страну, пусть и по очень неполным, отрывочным материалам, Император решил для себя, что дело в том, что госбезопасность так и осталась 'боевым отрядом партии', той самой партии, верхушка которой предала — ну а 'боевой отряд' исправно следовал курсом, проложенным руководством КПСС, похоже, даже не смея помыслить о том, что можно пойти против воли партийного руководства. Лично к Лаврентию Павловичу и его приближенным у Сталина в этом плане претензий не было — но после их гибели госбезопасность быстро стала 'собачкой', которая заслышав со Старой площади команду 'Прыгай!', робко интересовалась лишь тем, на какую высоту следует прыгнуть.
— Нет, тут нужны люди, не просто имеющие свое мнение, но и способные пресечь предательство наверху, если возникнет такая необходимость — с мрачной решимостью констатировал Вождь.
Да и вообще, взятый им в 30-е годы курс на создание 'ордена меченосцев', будучи правильным принципиально, явно имел несомненные организационные погрешности. Конечно, сразу после революции у большевиков просто не было выбора — старая система управления 'приказала долго жить', так что приходилось сооружать заменитель государственного аппарата из того, что было под рукой, подбирая кадры по принципу политической лояльности. В 30-е ему приходилось изощряться, пытаясь соорудить из того 'человеческого материала', который имелся в ВКП (б), своеобразный орден государственников, преданных идее строительства Державы. Сейчас же оставалось только констатировать тот факт, что эти меры, бывшие в тот момент единственно возможным временным решением проблемы создания эффективной системы управления, оказались малопригодны в долгосрочной перспективе.
Сейчас же Вождь понял, что пытался решить задачу немного не так, как следовало. Строго говоря, ответ следовало искать не столько в европейской традиции военно-религиозных орденов, хотя и там удалось почерпнуть немало полезного, сколько в отечественной традиции формирования элиты из служилого сословия. Конечно, о полном аналоге русского дворянства речи не было, хотя бы потому, что и времена на дворе стояли совсем другие, и сфера приложения сил элитой предполагалась куда как более обширная — не только военная и гражданская служба, но и промышленность, наука, образование, идеология и многое, многое другое.
Ключевым моментом, точкой отсчета координат, альфой и омегой этой системы становилась не просто верность идее — неважно, католичеству или коммунизму — а куда более конкретизированный вариант идеи, выражавшийся в верности интересам Отечества. Соответственно, и критерием верного служения идее становилось не просто строительство социализма в какой-нибудь Анголе, но только такие действия там, которые приносят весомую пользу Родине; не абстрактная верность идеалам коммунизма, а конкретная служба стране. Исходя из этого, вознаграждалась и служба — не просто верность учению Маркса-Энгельса-Ленина, а следование старому русскому принципу 'По справе — служба, по службе — и награда'.
— Кстати, этот принцип универсален — и это очень хорошо — подумал Император. Кто возьмется утверждать, здраво оценивая реалии жизни, что труд школьного учителя, врача, инженера, ученого, управленца, конечно, в том случае, если в него вкладывают душу, а не отбывают номер 'для галочки', не является полноценной службой Отечеству? Никто? Это — прекрасно, поскольку позволит избежать излишней милитаризации элиты; конечно, само понятие службы Отечеству начинается с его защиты с оружием в руках — но, не стоит замыкаться на превращении элиты в военный орден, во всем нужна мера. Безусловно, офицерский корпус должен играть в элите важнейшую роль, но не быть единственной ее составляющей — образно говоря, дела мира и дела войны были двумя сторонами одной монеты, имя которой — могущество Родины.
— Заодно это позволяло и решить проблему интеллигенции — неважно, как ее определять, социальную группу ли, или прослойку, все равно она оставалась устойчивым социальным сообществом с, зачастую, весьма спорными идеалами и крайне сомнительными претензиями на роль 'совести нации' — в случае реализации такого варианта создания элиты СССР, никакой интеллигенции места не оставалось, поскольку были бы люди, занимающиеся умственным трудом на благо Родины. Труд этот нужен, полезен и уважаем, вознаграждаем соответственно принесенной пользе — но, это были бы именно специалисты конкретных профессий, работающие на благо Отечества, не обремененные претензиями на мессианство.
— М-да, а ведь потомкам, в будущем их мира 'Рассвета', тоже придется делать что-то в этом роде — позволил себе отвлечься от насущных надобностей Император. Аналитики сделали подробный обзор по части перспектив той России — их выводы однозначны: как ни относись к советской власти мира 'Рассвета', все же она семьдесят лет занималась приумножением богатств Родины, или, как любят выражаться потомки, накоплением ресурсов. Новая власть за двадцать лет промотала большую часть накопленного за эти семь десятилетий — от золота и платины из хранилищ до образованных людей и нефти из разведанных и обустроенных при советской власти месторождений. Растрачен потенциал сложного производства и инфраструктуры, науки и образования, резко уменьшилось здоровье и квалификация народа, снизилась его мотивация. Конечно, кое-что еще осталось — но, по мнению аналитиков этого хватит лет на 6-8, не больше ('Воронеж' провалился в прошлое в 2012 году В.Т.). Дальше выбор у потомков будет невеликий — или возрождать страну, причем альтернатив советской модели, конечно, в адаптированном к реалиям XXI века виде, просто не было — или смириться с дальнейшим обнищанием и вымиранием народа и неизбежным развалом страны.
— Само собой разумелось, что им придется заново создавать дееспособную элиту — желательно, при этом избежав той ловушки, в которую попал он, Сталин: понятно, что создание временной элиты по принципу клуба единомышленников будет неизбежно, просто потому, что хоть какая-то система управления будет необходима, а позитивные ресурсы старой системы будут очень ограничены — подумав это, Сталин хмыкнул, мысленно представив себе размеры чистки государственного аппарата, которую придется устроить критикующим его за чрезмерную жестокость потомкам — им ведь придется вычищать некомпетентных лентяев и продажных мерзавцев, не говоря уже о внедренной агентуре организованной преступности всех мастей, от обычных 'братков' районного масштаба до этнических сообществ, ведущих дела в международном масштабе; сажать и расстреливать им придется ох как много. Главное, им надо будет суметь поймать нужный момент, когда реформирование временной элиты в постоянную уже не будет угрожать крахом страны — но, это надо будет сделать до того, как временная элита уже закрепится в качестве постоянной — и осознает себя в этом качестве — иначе реформу нельзя будет провести без большой крови.
— Хотя — и слава Богу! — эти проблемы предстоит решать потомкам, у меня же хватает работы в своем времени. Если они захотят жить, а не медленно или быстро умирать, никуда не денутся, найдут в своей среде аналоги Сталина и Молотова, Берии и Вознесенского, Василевского и Рокоссовского, Малышева и Завенягина. Будут работать, как проклятые — а не мечтать о 'красивой жизни'; карать врагов, а не рассуждать о праве убийц на жизнь; жить своим умом, а не пытаться найти 'волшебные рецепты' за границей. Это их время, их жизнь или смерть — и им самим делать выбор!
Послесловие 1.
Вечером 15 марта в кремлевском кабинете Вождя сидели генерал-лейтенант Ильичев, начальник ГРУ ГШ, сделавший в последнее время блестящую карьеру генерал-лейтенант 'Иванов', специализировавшийся по операциям государственной важности (такое действительно было — офицеры военной разведки, занимавшиеся операциями уровня ГВ/ОГВ, существовали в реальности; у них даже было право непосредственного доклада Сталину, помимо начальника ГРУ В.Т.), начальник РУ ВМФ вице-адмирал Воронцов, один из лучших аналитиков СССР, контр-адмирал 'Петров'.
— Есть мнение, товарищи, что Советскому правительству необходимо знать все о закулисных финансовых делах банкиров Америки и Англии с фашистским руководством — неторопливо начал Вождь.
— Всем присутствующим известно о поставках Германии нефти и нефтепродуктов из Венесуэлы через Испанию и Португалию, подшипников, полиметаллов и грузовиков через Швецию. Было и многое другое — они спокойно торговали с врагом во время войны. Но это только конец истории — начало ей было положено задолго до войны, когда Гитлеру щедро давали кредиты, продавали новейшие авиадвигатели и налаживали системы связи, внедряя самые лучшие американские разработки в этой сфере.
— Они тщательно прятали следы этой торговли — но есть след, который спрятать невозможно при всем желании, это деньги, которые прошли в уплату за товары и кредиты. Есть документы, в которых отражены эти платежи и есть люди, которые их осуществляли.
Сталин сделал паузу, внимательно посмотрев в глаза разведчиков. Впечатлены были все собравшиеся — и масштабом поставленной задачи, благо ее подоплеку понял бы и младенец, но, еще больше тем, что впервые за всю историю Советского Союза разведчикам армии и флота была поставлена политическая задача. Это многое значило — и возможность встать вровень с политической разведкой в случае успеха, и — серьезные неприятности в случае провала. Генералы и адмиралы 'плаща и кинжала' понимали все — но признаков неуверенности в своих силах в их глазах Император не заметил, что ему пришлось по душе.
— Ключевой фигурой в этих делах является Ялмар Шахт, президент Рейхсбанка и директор Банка Международных Расчетов от Германии — продолжил Вождь. Этот человек знает все, интересующее нас — и есть мнение, что он должен оказаться в СССР, живым и здоровым. У кого есть вопросы, товарищи?
— Разрешите, товарищ Сталин? — встал 'Иванов'.
Сталин кивнул.
— Шахт будет очень полезен — но еще полезнее он будет в сочетании с архивами Имперского Банка и немецкой частью архивов БМР. Я точно не знаю, все ли архивы БМР хранятся в Швейцарии — но, по логике вещей, документы, касающиеся расчетов Германии, точнее, их первые копии, должны храниться в архиве Рейхсбанка. Кроме того, у финансиста такого ранга обязательно должен быть личный архив, в котором хранятся документы, согласно которым проводились самые важные сделки. Конечно, неизвестно, где именно он хранится — и хранится ли он целиком, или разбит на несколько частей.
