— Я благодарю вас за ваш ценный совет, миссис Фрейзер! — огрызнулась она, слегка покачнувшись, ее щеки были бледными и влажными от пота.
Я пожала плечами и вернулась к задаче перемешивания в грязной мыльной воде комка намокшего, парящегося белья с помощью рычага деревянной пятифутовой стиральной ложки, настолько обшарпанной от использования, что потеющие руки скользили по гладкому дереву.
Мы закончили трудоемкую стирку, полоскание, кипячение, отжимание и повесили все белье на веревку сушиться, затем, тяжело дыша, упали в узкую полоску тени, образованную стеной дома, и передавали друг другу по очереди жестяной ковшик, глотая тепловатую воду из колодезного ведра. Внезапно Миссис Толливер, позабыв о своем высоком социальном положении, тоже села.
Я повернулась, чтобы предложить ей ковшик, только чтобы увидеть, как ее глаза закатились. Она не столько упала, сколько откинулась назад, медленно сползая в ворох влажных льняных юбок в клетку.
— Она умерла? — спросила Сэйди Фергюсон заинтересованно. Она посмотрела туда-сюда, явно оценивая шансы сбежать, если так.
— Нет. Тяжелое похмелье, возможно усиленное легким солнечным ударом, — я проверила ее пульс, который был слабым и быстрым, но довольно ровным. Сама я тоже рассуждала, благоразумно ли будет сбежать, даже босоногой и одетой только в рубашку, предоставив миссис Толливер опасности задохнуться ее собственными рвотными массами, но, послышавшиеся из-за угла дома мужские голоса, меня прервали.
Двое мужчин — один был констебль шерифа Толливера, кого я мельком видела, когда люди Брауна доставили меня в тюрьму. Другой был незнакомцем, очень хорошо одетым, с серебряными пуговицами на сюртуке и в шелковом жилете, хотя и подпорченном пятнами пота. Этот джентльмен, довольно крупный, лет около сорока, нахмурился, увидев разгульную сцену перед ним.
— Это все заключенные? — спросил он неодобрительно.
— Да, сэр, — сказал констебль. — По крайней мере, те, которые в рубашках. Другая — это жена шерифа.
Ноздри Серебреных Пуговиц коротко сжались, пока он обдумывал эту информацию, затем расслабились.
— Которая из них повитуха?
— Это буду я, — сказала я, выпрямляясь и пытаясь выглядеть уверенной. — Меня зовут миссис Фрейзер.
— В самом деле, — сказал он тоном, означавшим, что я могла назваться хоть королевой Шарлоттой, ему было бы все равно. Он пренебрежительно осмотрел меня сверху вниз, покачал головой и повернулся к потеющему констеблю. — В чем ее обвиняют?
Констебль, довольно бестолковый молодой человек, сжал свои губы и с сомнением начал переводить свой взгляд туда-сюда между нами.
— Ах... ну, одна из них обвиняется в фальсификации документов и денег, — сказал он, — а другая — убийца. Но кто из них, кто...
— Я убийца, — храбро сказала Сэйди, и благожелательно добавила, — она очень хорошая повитуха! — я удивленно посмотрела на нее, но она слегка покачала головой и сжала губы, приказывая мне помалкивать.
— О. Хмм. Хорошо, тогда. У вас есть платье... мадам? — когда я кивнула, он коротко сказал, — Оденьтесь, — и повернулся к констеблю, вытаскивая из своего кармана большой шелковый носовой платок, которым он вытер свое широкое розовое лицо. — Тогда я забираю ее. Вы скажете мистеру Толливеру.
— Я скажу, сэр, — уверил его констебль, более или менее кивая и шаркая ножкой. Он взглянул на бессознательное тело миссис Толливер, затем нахмурился на Сэйди. — Ты, там. Отнеси ее внутрь и присмотри за ней. Хоп!
— О, да, сэр, — сказала Сэйди, и одним пальцем сосредоточенно поправила запотевшие очки. — Сию минуту, сэр.
У меня не было возможности поговорить с Сэйди, и только-только времени, чтобы втиснуться в мой поношенный наряд с корсетом и схватить мою маленькую сумку перед тем, как быть сопровожденной в карету — тоже довольно потрепанную, но когда-то хорошего качества.
— Не могли бы вы сказать мне, кто вы, и куда вы меня везете? — поинтересовалась я, после того, как мы с грохотом проехали через два или три перекрестка, при этом мой сопровождающий смотрел в окно с довольно отсутствующим, но хмурым видом.
— О, прошу прощенья, мадам. Мы едем в официальную резиденцию губернатора. У вас нет чепца?
— Нет.
Он скривился, как будто ничего другого и не ожидал, и снова погрузился в свои собственные думы.
Они закончили обустройство участка, и получилось очень симпатично. Губернаторский особняк строил предыдущий губернатор, Уильям Трайон, но он был отправлен в Нью-Йорк до того, как строительство было закончено. Теперь же огромное кирпичное здание с его изящно расправленными крыльями было полностью завершено, и даже подстриженные лужайки и декоративные клумбы тянулись вдоль дорожек и аллей, но представительные деревья, что когда-то будут их окружать, были пока еще только саженцами. Карета остановилась на подъездной аллее, но мы, конечно же, вошли не через внушительную главную дверь, а поспешили вокруг дома к черному входу и затем вниз по лестнице к жилым помещениям слуг на цокольном этаже.
Там меня поспешно засунули в комнату служанок, где мне вручили ведро воды, кувшин, рукомойник, расческу и позаимствованный у кого-то чепец, и заставили как можно быстрее ликвидировать мой неряшливый вид.
Мой сопровождающий — мистер Уэбб его звали, как я узнала из уважительного обращения к нему поварихи — ждал с очевидным нетерпением, пока я умывалась и спешно приводила себя в порядок, затем схватил меня за руку и повел вверх по узкой черной лестнице. Мы поднялись на второй этаж, где нас поджидала очень молодая и испуганно глядящая служанка.
— О, вы пришли, сэр, наконец-то! — она присела в реверансе перед мистером Уэббом, с любопытством посмотрев на меня. — Это повитуха?
— Да. Миссис Фрейзер... Дилман, — он кивком указал на девушку, называя только ее фамилию — английская манера для домашних слуг. Тогда она поклонилась и мне, затем сделала знак рукой в сторону двери, что стояла открытой.
Комната была большой и изящной, обставленной кроватью с балдахином, комодом, гардеробом из орехового дерева и креслом, однако атмосфера элегантной изысканности была несколько подпорчена лежащей грудой белья, требующего починки, потрепанной корзинкой для шитья, которая была перевернута, и все из нее рассыпалось, и корзинкой детских игрушек. На кровати находилась большая возвышенность, которая, как я предположила, принимая обстоятельства во внимание, и была миссис Мартин, жена губернатора.
Так и оказалось, когда Дилман снова поклонилась, бормоча ей мое имя. Миссис Мартин была круглой — очень круглой, учитывая поздний срок ее беременности — с маленьким, острым носиком и близоруким прищуренным взглядом, который сильно напомнил мне миссис Тигги-Винкл Беатрикс Поттер. Но сходство почти пропало, когда проявились свойства характера.
— Кто это, черт возьми? — потребовала она ответа, высовывая из-под простыней неряшливую, одетую в чепец голову.
— Повитуха, мэм, — сказала Дилман, снова делая поклон. — Вы хорошо спали, мэм?
— Конечно, нет, — сердито сказала миссис Мартин. — Этот ужасный ребенок испинал мою печень до синяков, меня всю ночь тошнило, от пота взмокли простыни и меня колотит от лихорадки и озноба. Мне сказали, что невозможно найти ни одной повитухи в округе, — она уныло и подавленно на меня посмотрела. — Где вы обнаружили эту особу, в местной тюрьме?
— На самом деле, да, — сказала я, снимая свою сумку с плеча. — Какой у вас срок, когда вы заболели, и когда в последний раз вы ходили в туалет по-большому?
Она выглядела несколько более заинтересованной, и махнула Дилман, чтобы та вышла.
— Как она сказала, вас зовут?
— Фрейзер. Вы чувствуете какие-нибудь симптомы ранних родов? Схватки? Кровотечение? Периодические боли в спине?
Она посмотрела на меня искоса, но начала отвечать на вопросы. И спустя некоторое время, я, наконец, смогла поставить диагноз: тяжелый случай пищевого отравления, вызванный, скорее всего, остатками устричного пирога, который с жадностью, свойственной беременным, был поглощен за день до этого вместе с множеством других съестных продуктов.
— У меня не лихорадка? — хмурясь, она убрала язык, который позволила мне осмотреть.
— Нет. Пока нет, во всяком случае, — честность заставила меня добавить. Было не удивительно, что она думала, будто у нее лихорадка: как я выяснила в процессе обследования, в городе был распространен чрезвычайно заразный вид горячки — и в особняке тоже. Два дня назад секретарь губернатора умер от нее, и Дилман была единственной комнатной служанкой, которая все еще была на ногах.
Я подняла миссис Мартин с кровати и помогла ей погрузиться в кресло, в котором она осела и выглядела как раздавленный кремовый торт. В комнате было душно и жарко, и я открыла окно в надежде на ветерок.
— Зубы Господни, миссис Фрейзер, вы хотите меня убить? — она крепко прижала свой халат к животу, сжала плечи, как будто я приготовилась впустить в комнату завывающую снежную бурю.
— Скорее всего, нет.
— Но миазмы! — возмущенная, она махнула рукой в сторону окна. По правде говоря, опасны были москиты. Но было еще несколько часов до заката, когда они начнут подниматься.
— Чуть погодя мы закроем его. Но сейчас вам нужен воздух. И возможно, что-нибудь легкое. Вы сможете переварить немного подсушенного хлеба, как вы думаете?
Она обдумала это, осторожно касаясь кончиком языка уголков рта.
— Возможно, — решила она. — И чашку чая. Дилман!
Дилман была отправлена вниз, чтобы принести чай и тосты. Я подумала, как давно я хотя бы просто видела настоящий чай? И уселась, чтобы выяснить более полную историю болезни.
Сколько было предыдущих беременностей? Шесть, но на ее лицо набежала тень, и я увидела, как она невольно взглянула на деревянную куклу, лежавшую возле очага.
— Ваши дети во дворце? — спросила я, любопытствуя. Я не слышала никаких признаков присутствия детей, и даже принимая во внимание, что это место было большим дворцом, в нем было бы трудно спрятать шестерых ребятишек.
— Нет, — сказала она со вздохом, и почти бессознательно положила руки на свой живот, придерживая его. — Мы отправили девочек к моей сестре в Нью-Джерси несколько недель назад.
Еще несколько вопросов, и прибыли чай и тосты. Я оставила ее спокойно покушать, и отошла, чтобы перетрясти влажное и скрученное постельное белье.
— Это правда? — внезапно спросила миссис Мартин, удивив меня.
— Что правда?
— Говорят, что вы убили молодую беременную любовницу своего мужа и вырезали ребенка из ее живота. Правда?
Я приложила ладонь ко лбу и нажала, закрыв глаза. Откуда, каким образом она могла это услышать? Когда я почувствовала, что могу говорить, я опустила руки и открыла глаза.
— Она не была его любовницей, и я не убивала ее. Что касается остального — да, это правда, — сказала я так спокойно, как только могла.
Она смотрела на меня некоторое время, открыв рот. Потом резко закрыла его и скрестила руки на животе.
— Вот и доверяй Джорджу Уэббу найти для меня приличную повитуху! — сказала она, и к моему удивлению начала хохотать. — Он понятия не имеет, так ведь?
— Я полагаю, нет, — сказала я чрезвычайно сухо. — Я ему не говорила. Кто сказал вам?
— О, вы пользуетесь довольно дурной славой, миссис Фрейзер, — уверила она меня. — Все говорят об этом случае. У Джорджа нет времени для сплетен, но даже он, должно быть, слышал о нем. У него, правда, совсем нет памяти на имена. У меня есть.
Немного румянца вернулось на ее щеки. Она взяла еще один кусочек тоста, прожевала и осторожно проглотила.
— Все же, я не была уверена, что это были именно вы, — призналась она. — Пока не спросила.
Она закрыла глаза, с сомнением гримасничая, но определенно, тост достиг дна желудка, потому что она открыла глаза и снова откусила.
— Ну, и теперь, когда вы знаете?.. — спросила я осторожно.
— Я не знаю. Я никогда раньше не была знакома с убийцей, — она проглотила последний тост и облизнула кончики пальцев, перед тем, как вытереть их салфеткой.
— Я не убийца, — сказала я.
— Что ж, конечно вы будете так говорить, — согласилась она. Миссис Мартин подняла чашку с чаем и с интересом смотрела поверх нее на меня. — Вы не выглядите порочной... но, я должна сказать, что респектабельной вы тоже не выглядите, — она подняла ароматную чашку и с видимым удовольствием выпила, это напомнило мне, что я ничего не ела с того момента, когда скушала чашку довольно отвратительной несоленой каши без масла, которую подала на завтрак миссис Толливер. — Я должна обдумать это, — сказала миссис Мартин, со стуком ставя свою чашку. — Отнесите это обратно в кухню, — сказала она, махнув на поднос, — и скажите им, чтобы они принесли мне немного супа, и, наверно, несколько сэндвичей. Я полагаю, мой аппетит вернулся.
* * *
НУ, И ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ТЕПЕРЬ? Я так внезапно была перемещена из тюрьмы во дворец, что чувствовала себя, словно моряк, ступивший на берег после нескольких месяцев плавания: шатающейся и разбалансированной. Как и было приказано, я послушно отправилась вниз на кухню, взяла поднос с невероятно вкусно пахнущей тарелкой супа и, двигаясь, как автомат, отнесла ее обратно миссис Мартин. Когда она отпустила меня, мой мозг начал снова работать, хотя и не в полную силу.
Я была в Нью-Берне. И, благодарение Господу и Сэйди Фергюсон, вне жуткой вонючей тюрьмы шерифа Толливера. В Нью-Берне были Фергюс и Марсали. Поэтому, очевидная — и на самом деле, единственная вещь, которую нужно было сделать — просто сбежать и добраться до них. Они смогут помочь мне найти Джейми. Я крепко цеплялась за обещание Тома Кристи, что Джейми не был мертв, и за идею, что его можно было найти, потому что все другое было непереносимым.
Но побег из губернаторской резиденции оказался более трудным делом, чем я предполагала. Возле каждой двери стоял охранник, и моя попытка попросить разрешения у одного из стражников пройти через дверь полностью провалилась и привела к внезапному появлению мистера Уэбба, который взял меня под руку и настойчиво сопроводил вверх по лестнице в душную и жаркую небольшую мансарду, где он меня и запер.
Это было лучше, чем тюрьма, вот и все, что по этому поводу можно было сказать. В мансарде была кушетка, горшок, тазик, кувшин и комод, в котором содержались скудные пожитки и одежда. По всем признакам, комнату явно недавно кто-то занимал, но в данный момент хозяин уже некоторое время отсутствовал. Летняя пыль тонкой пленкой лежала на всех поверхностях, и хотя кувшин был полным воды, очевидно, что она была несвежей: несколько мотыльков и других маленьких насекомых утонули в ней, и такая же тонкая пленка пыли лежала на самой ее поверхности.
В мансарде было также маленькое окно, наглухо закрытое и прокрашенное в месте соединения его створок, но, решительно стукнув по нему и надавив, я его открыла и поспешно набрала полные легкие жаркого душного воздуха.
Я разделась, убрала из кувшина мертвых насекомых и умылась — блаженное ощущение, которое помогло мне почувствовать себя намного лучше, после предыдущей недели среди настоящей грязи, пота и запущенности. Немного поколебавшись, я вытащила из комода поношенную льняную сорочку, не вынося мысли, что снова одену свою грязную, пропитанную потом рубашку.
