Без мыла и шампуня, мне удалось сделать только это, но даже так, я почувствовала себя намного лучше и встала у окна, расчесывая свои влажные волосы — на комоде нашлась деревянная расческа, но не было зеркала — и изучала то, что могла видеть из окна моего высокого насеста.
Там на улице было еще больше стражников, поставленных вокруг, чтобы охранять собственность. Интересно, было ли это обычным? Я подумала, что, вероятно, нет: они казались обеспокоенными и очень встревоженными: я видела, как один из них, показав свое оружие в весьма угрожающей манере, потеснил мужчину, который подошел к воротам. Мужчина, казалось, удивился и попятился, затем повернулся и быстро пошел прочь, оглядываясь назад.
Были там и одетые в форму солдаты — я подумала, что они, возможно, были моряками, хотя я и не слишком разбиралась в солдатских униформах, чтобы быть в этом уверенной — они толпились вокруг шести пушек, расположенных на небольшой возвышенности перед дворцом, нацеленных на город, край гавани и порта.
Среди них были два человека в светской одежде: немного наклонившись вперед, я увидела высокую, тяжеловесную фигуру мистера Уэбба и менее высокого человека рядом с ним. Невысокий вышагивал вдоль ряда пушек, сложив руки сзади под полами сюртука, и моряки — или кто там они были — его приветствовали. Тогда я догадалась, что это и был губернатор Джосайя Мартин.
Я еще немного понаблюдала, но больше ничего интересного не произошло, и на меня внезапно нахлынула головокружительная сонливость, порожденная трудностями всего последнего месяца и жарким неподвижным воздухом, который, казалось, прижимал меня, как рука.
Я легла в позаимствованной рубашке на кушетку и мгновенно уснула.
* * *
Я СПАЛА ДО САМОЙ ПОЛУНОЧИ, пока меня не позвали снова ухаживать за миссис Мартин, которая, похоже, переживала новую волну пищеварительных трудностей. Слегка пухлый, длинноносый мужчина в ночной рубашке и колпаке скрылся со свечой в дверном проеме, выглядя расстроенным: я поняла, это и был губернатор. Он сурово на меня посмотрел, но не сделал ни одного движения, чтобы вмешаться, и я была слишком занята, чтобы обращать на него внимание. К тому времени, когда кризис миновал, губернатор — если это и был он — исчез. Когда пациентка, наконец, спокойно уснула, я, как собака, легла на коврик возле ее кровати, свернув свою юбку, как подушку, и снова с благодарностью заснула.
Уже полностью рассвело, когда я снова проснулась, и горячая пора миновала. Миссис Мартин была на ногах и раздраженно звала в коридоре Дилман.
— Дрянная девчонка! — поворачиваясь, сказала она, когда я неловко поднялась на ноги. — Подхватила лихорадку, я полагаю, как остальные. Или сбежала.
Я догадалась, что, когда несколько слуг слегли с температурой, многие другие просто покинули дворец из боязни заразиться.
— Вы абсолютно уверены, что я не подхватила трехдневную малярию, миссис Фрейзер? — миссис Мартин глядела на себя в зеркало, высунув язык и, прищурившись, критически его рассматривала. — Мне кажется, что я выгляжу желтой.
На самом деле, цвет ее лица был по-английски нежно-розовым, хотя она и была несколько бледной после рвоты.
— Держитесь подальше от кремовых пирожных и устричного пирога в жаркую погоду, не принимайте в пищу ничего, что будет больше, чем ваша голова за один присест, и вы будете в полном порядке, — сказала я, подавляя зевок. Поверх ее плеча я поймала свое отражение в зеркале и передернулась. Мое лицо было почти таким же бледным, как у нее, с темными кругами под глазами, а волосы... что ж, все, что можно было о них сказать — они были почти чистыми.
— Мне следует пустить кровь, — заявила миссис Мартин. — Это правильное лечение полнокровия: дорогой доктор Сибелиус всегда так говорит. Пожалуй, три или четыре унции, перед тем как принять слабительное. Доктор Сибелиус говорит, что слабительное из александрийского листа работает отлично в подобных случаях, — она двинулась в кресле и откинулась назад, ее живот вздымался под халатом. Потянув рукав халата вверх, миссис Мартин томно обнажила свою руку. — Там, в левом ящике шкафа, есть ланцет для вен и чаша, не сделаете это для меня, миссис Фрейзер?
Сама мысль о том, чтобы с утра пораньше пустить кому-нибудь кровь, была достаточной для того, чтобы меня затошнило. Что касается слабительного доктора Сибелиуса — это был лауданум, спиртовой настой опиума, и конечно, я никогда не выбрала бы его, чтобы использовать для беременной женщины.
За этим последовал сердитый спор по поводу полезности кровопускания (и, видя предвкушающий блеск в ее глазах, я начала думать, что то, чего она на самом деле желала, был трепет и нервное возбуждение от того, что ее вены будут вскрыты убийцей), который был прерван бесцеремонным вторжением мистера Уэбба.
— Я не побеспокоил вас, мэм? Мои извинения, — он слегка кивнул миссис Мартин, затем повернулся ко мне. — Вы... наденьте свой чепец и пойдемте со мной.
Без всякого протеста, я так и сделала, оставив возмущенную миссис Мартин не продырявленной.
На этот раз Уэбб сопроводил меня вниз по начищенной до блеска парадной лестнице и ввел в большую изысканную комнату, уставленную книгами. Губернатор, теперь в надлежаще напудренном парике и элегантном костюме, сидел за столом, переполненным бумагами, бланками, разбросанными перьями, промокашками, песочными шейкерами, сургучом и всеми другими атрибутами бюрократов восемнадцатого века. Он выглядел разгоряченным, обеспокоенным и почти столь же возмущенным, как и его жена.
— Что такое, Уэбб? — требовательно спросил он, бросив на меня сердитый взгляд. — Мне нужен секретарь, а ты привел ко мне повитуху?
— Она подделывала документы, — ответил Уэбб прямо. Это остановило все возражения, которое губернатор собирался произнести. Слегка приоткрыв рот, он помолчал, все еще хмуро смотря на меня.
— О, — сказал он изменившимся тоном. — В самом деле.
— Меня только обвиняют в подделке документов, — вежливо сказала я. — Суда пока не было, не говоря уж о том, что мне еще не выносили приговора, знаете ли.
Губернатор поднял брови, услышав мою грамотную речь.
— В самом деле, — снова сказал он, на сей раз более медленно. Он осмотрел меня сверху вниз, с сомнением прищурившись. — Откуда ты ее взял, Уэбб?
— Из тюрьмы, — Уэбб бросил на меня безразличный взгляд, будто я могла быть некой невзрачной, хотя и полезной частью мебели, комнатным горшком, например. — Когда я искал повитуху, кто-то сказал мне, что эта женщина совершила просто чудо с другой заключенной, рабыней, у которой были трудные роды. И поскольку дело было срочным, и никакой другой повитухи было не найти... — он пожал плечами с легкой гримасой.
— Хммм, — губернатор вытащил платок из рукава и задумчиво промокнул им свой пухлый подбородок и складку под ним. — Вы можете разборчиво писать?
Я подумала, что плох тот фальсификатор, который не может, но заставила себя сказать: "Да". К счастью, это была правда: в мое собственное время я быстро и небрежно, не хуже других, писала рецепты и предписания шариковой ручкой. Но сейчас я натренировала себя писать пером чисто, так, чтобы мои медицинские записи и счета были разборчивыми и удобочитаемыми, на благо того, кто бы ни читал их после меня. И снова я почувствовала острую боль при мысли о Мальве — но сейчас было не время думать о ней.
Все еще задумчиво разглядывая меня, губернатор кивнул в направлении кресла с прямой спинкой и меньшего по размеру столика у стены комнаты.
— Сядьте, — он встал, покопался в бумагах на своем столе и положил одну из них передо мной. — Давайте-ка посмотрим, сможете ли вы сделать удовлетворительную копию этого, если вас не затруднит.
Это было короткое письмо в Королевский Совет, в котором губернатор выражал беспокойство относительно недавних угроз ему самому, и насчет отсрочки следующего намеченного заседания Совета. Я выбрала перо из хрустального стаканчика на столике, нашла для него серебряный канцелярский ножичек, поточила перо по моему вкусу, и принялась за дело, глубоко осознавая на себе испытывающие взгляды двух мужчин.
Я не знала, как долго мое самозванство могло продлиться — губернаторша могла по оплошности проболтаться в любую минуту — но в данном случае, я думала, что у меня гораздо больше шансов сбежать в качестве фальшивомонетчицы, нежели в качестве обвиняемой в убийстве.
Губернатор взял сделанную мной копию, внимательно ее изучил и положил на стол, слегка крякнув от удовольствия.
— Довольно хорошо, — сказал он. — Сделайте еще восемь копий, и тогда вы сможете продолжить с этими, — повернувшись к своему столу, он сгреб в кучу большую пачку корреспонденции, которую и расположил передо мной.
Мужчины — я не имела понятия о должности Уэбба, но он явно был близким другом губернатора — вернулись к обсуждению насущных дел, совершенно меня игнорируя.
Я механически занималась порученным мне делом, находя успокаивающим скрипение пера, обряд посыпания песком, промокания и встряхивания. Копирование занимало очень маленькую часть моего сознания: остальное было свободно, чтобы беспокоиться о Джейми, и думать о том, как лучше устроить мой побег.
Я могла, и без сомнения, должна была, чуть погодя, придумать повод, чтобы пойти и посмотреть, как себя чувствует миссис Мартин. Если мне удастся устроить так, что меня никто не будет сопровождать, у меня будет несколько мгновений свободы без наблюдения, во время которой я могла бы украдкой броситься к ближайшему выходу. Хотя, на данный момент, каждая дверь, которую я видела, находилась под наблюдением и охранялась. Особняк губернатора имел очень хорошо укомплектованный лекарственный шкаф, увы: будет трудно изобрести необходимость в каком-нибудь средстве от аптекаря — и даже тогда, вряд ли они отпустят меня к аптекарю одну.
Подождать ночи — казалось лучшей идеей: по крайней мере, если я и выберусь из дворца, у меня будет несколько часов, до того, как мое отсутствие будет замечено. Но если они снова меня запрут, то...
Я прилежно царапала строчки, проворачивая разные варианты неудовлетворительных планов, и изо всех сил пыталась не представлять висящее на ветке тело Джейми, медленно поворачивающееся на ветру в какой-нибудь одинокой лощине. Кристи дал мне свое слово: я держалась за него, не имея больше ничего, за что уцепиться.
Уэбб и губернатор тихо переговаривались между собой, но их разговор был о вещах, о которых я не имела никакого представления, и по большей части, это бормотание лилось поверх меня, как шум моря, беззлобный и успокаивающий. Однако, спустя некоторое время, Уэбб подошел ко мне, чтобы проинструктировать относительно запечатывания и направления, куда должны быть посланы письма. Я подумала было спросить, отчего он сам не приложил руку к этой конторской неотложности, затем увидела его руки, жутко скрученные артритом.
— Вы пишете очень красиво и разборчиво, миссис Фрейзер, — в какой-то момент он немного распрямился, чтобы это сказать, и коротко неприветливо мне улыбнулся. — Как неудачно, что вы оказались мошенницей, нежели убийцей.
— Почему? — спросила я, довольно удивленная этим заявлением.
— Что ж, вы явно образованный человек, — ответил он, в свою очередь тоже удивленный моим удивлением. — Когда вы осуждены за убийство, вы можете попросить о помиловании духовным судом, и вас бы отпустили на свободу, предварительно публично выпоров и поставив клеймо на лице. Подделка документов же... — он покачал головой, сжав губы. — Преступление, которое карается смертной казнью, без права на помилование. Если вас осудят за подделку документов, миссис Фрейзер, я боюсь, вы будете повешены.
Мои чувства благодарности в отношении Сэйди Фергюсон внезапно подверглись переоценке.
— В самом деле, — сказала я насколько могла холодно, хотя мое сердце судорожно вздрогнуло и пыталось сейчас вырваться из груди. — Что ж, будем тогда надеяться, что правосудие выполнит свои функции, справедливость восторжествует, и я буду освобождена, не так ли?
Он издал сдавленный звук, который, я подумала, мог сойти за смешок.
— Ну, конечно. Хотя бы только ради губернатора.
После этого, мы в молчании возобновили работу. Позолоченные часы позади меня пробили полдень, и, как будто призванный этим звуком, появился слуга, который, я так поняла, был управляющим, он поинтересовался, примет ли губернатор делегацию граждан города?
Губернатор немного сжал губы, но смиренно кивнул, и вошла группа из шести или семи мужчин, лавочники, скорее всего, нежели коммерсанты или адвокаты, но все облаченные в свои лучшие сюртуки. Никого, кого бы я знала, слава Богу.
— Мы пришли, сэр, — сказал один, который представился как Джордж Херберт, — чтобы спросить о значении этого передвижения пушек.
Уэбб, сидящий рядом со мной, несколько напрягся, но губернатор оказался готовым к этому.
— Пушки? — спросил он с явным доказательством невинного удивления. — Что ж... лафеты находятся в ремонте. В конце месяца мы собираемся устроить королевский салют, как обычно, в честь дня рождения королевы. Но во время проверки пушек в преддверии этого было обнаружено, что дерево зарядных ящиков местами прогнило. И пальба из пушек, конечно, невозможна, до тех пор, пока они не будут отремонтированы. Не хотите ли проверить их сами, сэр?
Произнося эти слова, он наполовину приподнялся в своем кресле, как будто собрался лично сопроводить их наружу. Он говорил очень любезно, но с такой заметной иронией, что пришедшие покраснели и, бормоча, начали отказываться.
Обе стороны еще некоторое время обменивались любезностями, но затем делегация ушла, выражая только немного меньше подозрительности, чем, когда они вошли. Уэбб закрыл свои глаза и громко выдохнул, когда за ними закрылась дверь.
— Будь они прокляты, — сказал губернатор очень тихо. Я не думала, что он хотел, чтобы это было услышано, и сделала вид, что не слышала, заняв себя бумагами и держа голову опущенной.
Уэбб поднялся и подошел к окну, которое выходило на лужайку с газоном, по-видимому, чтобы уверить себя, что пушки стоят именно там, где он думал, они должны были стоять. Немного повернувшись вслед за ним, я могла видеть, что так и есть: шесть пушек были сняты с их лафетов и лежали на траве, безвредные бревна из бронзы.
Из дальнейшего разговора, приправленного крепкими солеными замечаниями относительно мятежных шавок, которые имели дерзость задавать вопросы Королевскому Губернатору, как будто он был чистильщиком сапог, ради Бога!.. Я поняла, что на самом деле, пушки были сняты с лафетов и разобраны из-за самого настоящего страха, что горожане могут захватить их и повернуть против самого губернатора.
Слушая все это, я поняла, что все зашло гораздо дальше и развивалось гораздо быстрее, чем я ожидала. Была середина июля, но год был 1775 — еще примерно год оставался до того, как большая и более мощная версия Мекленбергской Декларации разовьется в официальную декларацию независимости для объединенных колоний. И все же, передо мной был королевский губернатор в очевидном страхе открытого восстания.
