Лишь один раз выдержка отца была поколеблена. В конце января пришло сообщение о том, что Анна ранена под Москвой и лежит в госпитале. Когда один из командиров, вернувшихся из поездки в Ташкент, привез с собой письмо, лицо Якова при взгляде на листок бумаги перекосила мгновенная судорога, а костяшки пальцев на сжатых до боли кулаках побелели. Нина еще не очень хорошо представляла себе, что это такое — валяться в госпитале с тяжелым ранением. Главное, что мама была жива, а остальное образуется.

Это известие еще больше укрепило в ней желание бить фашистов, и каждый день пребывания в военных лагерях девочка пыталась провести с пользой для себя. Папа был рядом с ней, и она старалась во всем брать с него пример, неизменно сопровождая его во всех делах. Она стремилась разобраться даже в премудростях штабной работы, то и дело приставая к Якову с расспросами, что означают те или иные значки на картах, и почему синие и красные стрелы тянутся именно сюда, а не туда.

3. Тыловые будни

Все хорошее имеет свойство кончаться, вот и для Нины наступил конец совместной с папой жизни в лагерях. Сразу после дня Красной Армии Яков Францевич увозит ее в Ташкент, а сам начинает готовиться к проверке дивизии комиссией Военного Совета САВО. Давно ожидаемый им момент, наконец, подошел: в случае успешного прохождения проверки всю дивизию должны были направить в действующую армию.

Почти сразу после возвращения Нины в Ташкент домой привезли и мать. Анна Коновалова была тяжело ранена в декабрьских боях под Москвой — у нее был поврежден осколком позвоночник. Больше двух месяцев провела она по госпиталям, выжила, и даже могла немного двигаться, но большего врачи сделать уже не могли.

Только Анна сдаваться не привыкла. Не сломило её и тяжёлое увечье. Знакомый мастер изготовил для нее деревянное инвалидное кресло на велосипедных колесах. Невзрачное, не очень удобное, тяжёлое, но позволяющее передвигаться самостоятельно. Положив на сиденье подушку — иначе сидение в нём быстро превращалось в пытку — она его быстро освоила. Не обращая внимания на боль, которая через несколько часов пребывания в кресле становилась невыносимой, и от которой Аня порой теряла сознание, она, сцепив зубы, занялась любимым делом. При дефиците квалифицированных строителей ее без разговоров поставили заниматься возведением цехов для эвакуированного в Ташкент "Ростсельмаша".

Такая нагрузка для изувеченного организма оказалась на грани физических возможностей, Елизавета Климовна приходила в ужас, видя в каком состоянии дочь возвращается с работы, однако другого выхода они не видели. Помимо неуёмного характера, к работе Анну понукала и нарастающая проблема голода — командирская пенсия инвалида войны в условиях карточного снабжения и многократного роста рыночных цен имела очень малое значение. Специальных фондов для снабжения инвалидов войны не выделялось. А на производстве была возможность пользоваться столовой для инженерно-технического персонала, куда поступали продукты из подсобного хозяйства завода.

Времени и сил на воспитание Нины у неё почти совсем не оставалось, но не случайно считается, что лучший способ — это принцип 'Делай как я!'. Девочке было с кого брать пример, было, кем гордиться и, чего уж там, кем хвастаться перед ровесниками и знакомыми. Но ответственность теперь она ощутила нешуточную. Желание немедленно попасть на фронт, сражаться с фашистами, не исчезло, но отступило куда-то на второй план перед необходимостью стать помощницей и поддержкой для искалеченной мамы.

Ташкент давно перешел на военный лад. Уже с 26 июня 1941 года были введены обязательные сверхурочные работы, рабочий день для всех взрослых увеличился до 13 часов, при 6-тидневной рабочей неделе, отменялись отпуска. В декабре все работающие на военном производстве объявлялись мобилизованными и были закреплены за предприятиями. Самовольный уход с производства карался заключением на срок от 5 до 8 лет. Была введена карточная система. На рабочие карточки разных категорий давали от 800 до 500 граммов хлеба в сутки, служащим — 450-400, иждивенцам — 300 граммов. На карточки полагались и мясо, и жиры, и крупа, и много чего еще, но, в отличие от хлеба, который выдавали регулярно, остальные продукты можно было получить далеко не всегда, и не по обещанной норме. Иждивенцы вообще получали практически только хлеб. Немалое число жителей, не работавших на производстве, и не нашедших места на службе, оказалось под угрозой голода. Труднее всего приходилось детям и пожилым, а уж людям со слабым здоровьем иждивенческая карточка даже выживания не гарантировала...

Вот в эту реальность и окунулась Нина в мартовском Ташкенте 1942 года. Карточки, прикрепление к магазину, где нужно выстаивать очередь за пайкой хлеба, эвакуированные, большинство из которых голодает, и к тому же они вынуждены тесниться по несколько человек в выделенных им комнатах, беженцы — а ими вообще никто не занимается... Этим бедолагам остается лишь два способа выжить — найти работу, или воровать. Впрочем, второй способ крайне рискован: хотя милиции на улицах стало совсем немного, но, попробуй, укради что-нибудь, а особенно — на базаре! Если там заметят вора, весь базар оглашается криками 'Вайдот! Вайдот!', в руках у узбеков появляются острейшей заточки пчаки, с клинками, отливающими темной синевой, и пошла потеха! Счастье ему, если ноги успеют унести вора куда подальше, а если нет... Будет труп с перерезанным горлом и не будет свидетелей.

Горе тому, кто потерял карточки, или стал жертвой воров, промышляющих в очередях. Нет, это еще не голодная смерть — если есть много денег, если еще осталось, что продать или обменять, если могут поддержать родственники или друзья, то выкарабкаться можно. Но человеку одинокому, не имеющему такой поддержки, не позавидуешь.

Вещи... Каждая вещь теперь имеет другую цену. И до войны не слишком изобильная, торговля промтоварами вовсе прекратилась. На промтовары с апреля тоже введены карточки, но по ним почти ничего не выдают. Большая часть скудных фондов распределяется по специальным ордерам, поступая на военные заводы для поощрения передовиков, ну, и по записочкам для начальства. Поэтому, если у вас есть неплохие вещи, радуйтесь: не придется ходить в обносках и в опорках, а при случае можно выменять на рис, на хлеб, на сухофрукты (ибо сахар редок, только из-под полы, и неимоверно дорог).

И все-таки жизнь продолжается. Большинство ухитряется как-то протянуть на свои карточки. Детей немножко подкармливают в школе. Конечно, 'затируху' из небольшого количества муки особо сытной не назовешь, но, похлебав горяченького, все же чувствуешь, что голод на какое-то время отступает. В заводских столовых кормят, конечно, малость получше. Фронту нужно оружие, и рабочий должен быть, по крайней мере, в состоянии выдержать смену у станка.

А дети... Дети есть дети. И во время войны — тоже. Постоянное желание что-нибудь съесть не заставляет их оставить свои шумные игры в школе, на улицах, во дворах. Играют же они, разумеется, в войну.

На улице Кафанова самой приметной фигурой в этих играх стала... Вот и не угадали! Вовсе не заводная Нинка Коновалова по кличке 'Гюрза', а уже знакомая вам белая хрюшка Фатька. Своей компании Фатька давала то, чего не было у других стаек ребят, тоже игравших в войну — наша хавронья изображала танк. Танк из нее получился, надо сказать, отменный, обладающий мощной пробивной силой. Любо-дорого было смотреть, как Фатька, окруженная кучкой ребятишек, с визгом несется 'в наступление', сопровождаемая громким лаем Джека, подпрыгивающего вокруг нее, смешно размахивая своими длинными висячими ушами.

Желающих, играть 'за немцев', конечно, найти было невозможно, но выход из положения нашелся просто — компании ребятишек менялись ролями. Сегодня 'немцев' изображаете вы, а завтра — мы. Куда как сложнее оказалось отыскать кого-либо на роль Гитлера. Тут уж все упирались до последнего. Легко догадаться, что в конечном итоге эта роль досталась самому хилому и безответному мальчишке.

Игра началась, и, само собой, 'наши победили'. Изловили 'Гитлера' — и дальше что? А дальше его, вне всяких сомнений, надо повесить. Не без труда, но отыскали веревку, прицепили ее к перилам прямо в подъезде школы, накинули 'Гитлеру' петлю на шею, и кто-то из ребят в азарте игры выбил у него из-под ног ящик...

Все замерли, плохо соображая, что же в такой ситуации делать, а кто-то просто ничего не мог сообразить от страха. К счастью, это был все-таки школьный подъезд, а не какое-то более глухое место. Кто-то из персонала школы случился поблизости, и несчастного мальчишку, уже и не хрипящего передавленным горлом, успели вытащить из петли, пока еще не стало поздно.

Другие развлечения младшеклассников были гораздо более мирными. Например, вечерами они ходили в кино. Если вы представите себе, что они шли в кассу, выстаивали очередь, покупали билеты, и чинно занимали отведенные им места, то вы опять целиком ошибетесь. Мальчишки считали ниже своего достоинства платить за билеты (да и получить карманные деньги удавалось далеко не всегда и не всем). Девчонки вовсе не хотели отставать от мальчишек, и Нина, вместе со своими подружками, — татаркой Фирузой, узбечкой Гюльнарой и еврейкой Миррой, — присоединялась к большой компании, направлявшейся в парк Кафанова. Достигнув кинотеатра 'Ударник', ребятишки далеко огибали кассы и вход со строгим билетером, направляясь в кусты, росшие вдоль стены летнего кинотеатра.

Заросли акации — не самое комфортабельное место.

— Ой! — нередко слышалось оттуда. — Нинка, да отцепи ты ее, она мне всю рубаху порвет! Что я мамке скажу? — да, колючки длиной в палец то и дело заставляли кого-нибудь пищать, а то и взвизгивать. Но это препятствие героически преодолевалось. И в самом деле, зачем платить за билеты, если у летнего кинотеатра есть щели в заборе? Приникнув к ним, можно было и расслышать потрескивающий, слегка дребезжащий звук, доносившийся из динамиков, и разглядеть то, что происходило на экране.

Однако акация немало затрудняла просмотр киносеанса — хотя бы тем, что вызванный просачиванием через колючки шум привлекал строгого билетера...

— А ну, брысь отсюда, сорванцы! — раздавался его крик. — За билеты не плачено, так нечего и на кино пялиться! Сейчас вас в милицию сдам!

Тут уж приходилось смываться побыстрее: хотя в немедленное знакомство с милицией никто не верил, но вот быть пойманным и представленным пред родительские очи, чтобы наверняка отведать ремня, не хотелось никому.

Через некоторое время ребятня обнаружила, что так полюбившиеся им щели в жиденькой дощатой стене аккуратно заделаны. И как же быть?

— Полезли на акацию! — предложила Нина. — Если повыше забраться, то поверх стенки глядеть можно!

Хорошее дело! Ребята, выбирая деревца посолиднее, торопливо принялись карабкаться по ним, подсаживая друг друга и вполголоса проклиная вездесущие колючки. Впрочем, помимо этого недостатка, у акации были и достоинства. В пору созревания стручков, если их раскрыть, то внутри они оказывались покрыты слоем клейкой, прозрачной, медово-сладкой массы. Когда других сластей вдруг совсем не стало, это хоть как-то возмещало детям недостаток сладкого.

Оседлав акации, действительно, можно было снова наслаждаться зрелищем на киноэкране. Но акация коварна не только колючками. Древесина акации легко колется вдоль волокон, и сучья ее не выдерживают сколько-нибудь солидный груз — обламываются.

— А-а-а-а! — кто был первым в деле использования колючих деревьев для просмотра кино, тот первый и сорвался вниз. Сучок под ногой Нины резко обломился, и она кубарем полетела с дерева, по пути собирая в себя все попадавшиеся навстречу колючки... Сколько из нее вытащили заноз дома — ей было не до подсчетов. Больше суток она провалялась в горячке, но, едва она прошла, Нина снова носилась по улицам, щеголяя многочисленными пятнами зеленки по всему телу.

Да, с акацией вышло не очень удачно. Но оставались запасные варианты — 'Зеленый театр' у Комсомольского озера, где тоже можно было совместными усилиями вскарабкаться на стенку, и летний кинотеатр в Парке культуры и отдыха железнодорожников, рядом с их Домом культуры. Последний был хорош тем, что там помощником киномеханика работал знакомый дяди Кости, который мог запустить ребят в помещение за экраном, где можно было прекрасно, с большими удобствами устроиться. Одно плохо — туда нельзя было запустить всю их большую компанию, и потому Нина пользовалась этим способом лишь тогда, когда в кино могли направиться далеко не все из ее приятелей и подружек.

Лето 1942 года уже не было и не могло быть таким же беззаботным, как в оставшееся позади мирное время. Но, несмотря и на тяжело раненную маму, и на отца, от которого приходили редкие скупые письма с фронта, и на зримые приметы военного времени вокруг, детство продолжалось. Причиной самого опасного события этого лета стал для Нины бутерброд с вареньем.

И белый хлеб, и сладости уже давно стали практически недоступными. Но в тот день передовиков строительства цехов эвакуированного Ростсельмаша премировали кусочком белого хлеба, и Анна Алексеевна решила побаловать дочку редким лакомством. Для этой цели из запасов была извлечена банка варенья, заготовленного в прошлые годы.

Когда Нину позвали с улицы, и она увидала на столе белый хлеб, намазанный абрикосовым вареньем, и услышала мамины слова — 'Это тебе!' — удержаться было совсем невозможно. Девочка подлетела к столу, схватила такое заманчивое лакомство и тут же сунула его в рот. Глаза ее, после яркого солнечного света на улице, еще не успели привыкнуть к полумраку дома, и она не успела заметить, что на варенье приземлился здоровенный шмель...

Жало вошло ей прямо в горло. От боли Нина не могла произнести ни слова. Пока взрослые разобрались, что же такое случилось, отек стал стремительно нарастать, грозя перекрыть дыхание. К счастью, вызванный из больницы старичок фельдшер догадался вставить в дыхательное горло трубку, пока это еще можно было сделать. Больше трех суток, пока отек не начал спадать, Нине пришлось проходить с этой трубкой, будучи не в состоянии ни пить, ни есть.

Есть... Есть хотели все. Для большинства основным источником еды были карточки. Кое-что покупалось и на рынке, но цены так стремительно ползли вверх, что на рынок уходил почти весь заработок, а вот продуктов с него удавалось принести совсем немного. Так что и без карточек было нельзя обойтись, и на одни карточки протянуть было очень трудно.

Перед магазинами, к которым были прикреплены снабжавшиеся по карточкам, с самого утра выстраивались длиннющие очереди. Очередей было три: одна общая, одна — для женщин с грудными детьми, и одна — для инвалидов войны. Хотя продавцы работали на удивление быстро, почти безошибочно отрезая от хлебного 'крипича' положенную порцию, стоять приходилось долго, у кого была возможность — время от времени подменяли друг друга.

С продовольствием становилось все хуже. Недостающее мясо поначалу удавалось добывать за счет охоты на диких голубей. В самом городе их быстро не осталось вовсе, но на окраинах охота еще шла вовсю. Ловили их на нитку, к которой были прикреплены крючки, сделанные из скрепок, с насаженными на них малюсенькими хлебными шариками. Сначала это было неплохим подспорьем — за одну вылазку удавалось поймать пять-шесть штук. Но вскоре и этот ресурс иссяк — ловцов в окрестностях Ташкента стало больше, чем голубей.