Устинья, дочь боярская - 1. Возвращение

Фёдор поднял брови, но... почему бы нет?

Чем ему нравилось на лембергской улице, так это непринужденность обхождения. Кто во дворце был, тот поймет. Там-то слова в простоте не скажут, все кланяться будут, титуловать да величать, пока смысл речи поймешь, с тебя семь потов сойдет.

Платья парадное, тяжеленое, носи, ходи чинно, гляди скромно, голос не повышай, а чтобы кому руку подать... да ты что! Такое умаление царского достоинства!

Никак нельзя такое допустить!

А тут...

Проводить?

Почему бы и нет. И девушка Фёдору понравилась, она была похожа на Устю. Волосы такие же, красивые...

Элиза мысленно фыркнула.

Клюнул, карасик.

И оперлась на его руку, притиснулась грудью. Вот так, чтобы почувствовал... есть?

Есть!

* * *

Фёдор не видел ничего плохого в том, чтобы помочь девушке. Почему бы нет?

Чуть насторожился он, когда Руди вышел из комнаты, и они с Элизой, так представилась красотка, остались наедине.

Элизу устроили на кровати, которую Руди лично выписал из Лемберга. Ему привычка ладожан спать на лавках и сундуках казалась варварской, о чем он и говорил другу Теодору. Впрочем, Фёдору тоже не слишком нравились лембергские кровати. Какие-то они неудобные, жуткие, массивные....

— Я сейчас...

Продолжить он не успел. Элиза схватила его за руку, прижала ладонь Фёдора к груди.

— Умоляю, не уходи! Прошу тебя! Мне так страшно!

— Тебя здесь никто не тронет, — запротестовал Фёдор, чувствуя, как в ладонь упирается острый сосок. — Обещаю...

— Мне спокойно, когда ты рядом. Ты такой сильный, такой смелый... ты меня защитишь, правда?

И кто бы ответил отказом?

Фёдор не стал исключением. Он промычал что-то невнятное, и кивнул.

— Д-да...

— Я знала! — Элиза придвигалась все ближе, голубые глаза ее сияли, рыжая коса ползла к Фёдору... и кто бы устоял в таком случае? А уж когда к его руке прижались нежные девичьи губы...

Элиза отлично знала, как надо поступать с девственниками, да и с нерешительными клиентами.

Движение, другое...

Фёдор и сам не понял, как оказался лежащим на кровати, а нежные женские ручки уже стянули с него всю одежду, и добрались до самого важного...

А потом и думать было поздно.

Словно морская волна в нем поднялась, приливом, швырнула на медноволосую красавицу, заставила подмять под себя, стиснуть...

Не эту он видел сейчас под собой.

Другую, с которой эту роднил лишь цвет волос.

А остальное все не то, не так... запах, вкус, стоны...

Волна поднималась все выше и выше, захлестывала, несла его на своем гребне, и он уже сам не понимал, чьи стоны звучат в комнате, чьи крики... ничего не понимал, пока не взорвался ослепительно яркой звездой на самом пике наслаждения.

И только потом упал рядом, выдохнул...

О девушке он даже и нее подумал. Какая еще девушка?

Не та, не то...

Хоть и приятно ему было, но словно привкус мела на зубах чувствовался.

Мерзкий привкус подделки.

— Теодор? — Руди заглянул в дверь, хотел, было, ухмыльнуться, но вдруг побледнел.

Медленно, очень медленно, контролируя каждое свое движение, вошел внутрь, закрыл дверь, заложил засов, выдохнул.

— Теодор?

— А? — откликнулся Фёдор.

— Ты... ты в порядке?

— Не знаю, — Фёдор пребывал еще в том расслабленном состоянии, когда мир хорош и прекрасен. Но увы — не особенно еще ясен.

— Ты... — Руди сделал шаг вперед, второй. Фёдор хотел, было, возмутиться бесцеремонностью друга, но тут Руди добрался до кровати, коснулся руки Элизы. — Теодор, ты ее убил?

Только после этих слов Фёдор догадался повернуть голову и посмотреть на Элизу.

И — едва не взвизгнул. Скатился с кровати на пол, ударился коленом, но боли даже не почувствовал.

То, что лежало рядом... сложно было поверить, что еще несколько минут назад это была очаровательная красавица.

Сейчас это было нечто жутковатое.

Тело покрывали синячки и ссадины, кое-где краснели укусы, на бедрах виднелись потеки крови... самым страшным было не это.

Страшными были синие следы пальцев на горле девушки.

Следы ЕГО пальцев.

И лицо.

Синее, искаженное, с вывалившимся языком... оно было воистину страшно! И Фёдор пополз по полу как был, на ягодицах, лишь бы сдвинуться куда-то от этих страшных, обвиняющих глаз.

Ну хоть куда...

Хоть под одеяло бы... да на нем ЭТО и лежит!

Еще бы немного, и Фёдор попросту обмочился бы. Руди не позволил.

Схватил со стола скатерть, прикрыл покойницу, вздернул Фёдора за руку вверх.

— Теодор! Очнись!

— А...

Руди перекрестился — и влепил царевичу такую оплеуху, что у бедняги зубы лязгнули. Зато ум с разумом соединились, и Фёдор уже осмысленно поглядел на друга.

— Руди?!

— Тео, приди в себя. Нам сейчас нельзя поддаваться панике.

— Да... да...

— Ты сейчас оденься и пойди в соседнюю комнату, а эту я закрою...

— Да...

— Потом друзья уйдут, я всех отправлю. А мы с тобой вынесем ее тело.

— М-мы?!

— А кто еще, Теодор? Никому нельзя такое знать! Никому!

С этим Фёдор был полностью согласен.

Убийство... понятно, что никто бы ему ничего не сделал. Никто его судить не будет, убей он хоть десять девок. Может, виру заплатить заставят, и только.*

*— наказание за убийство сильно зависело от статуса убийцы и потерпевшего, прим. авт.

Но что люди скажут?

Убить невинную девицу, и... почему?

— Теодор, не стой как столб, одевайся...

Руди кое-как натянул на друга одежду и выпихнул за дверь.

С сожалением оглянулся на Элизу.

Ах, такая комбинация сорвалась! Зато появился поводок, на котором можно держать царевича. Это тоже неплохо!

Что ж, дорогая Лиз, жила ты беспутно, но умерла очень выгодно. Хоть какая-то польза.

И Руди закрыл дверь на большой висячий замок.

* * *

В соседней комнате, подальше от покойницы, Фёдор пришел в себя.

Что это было?

Зачем?

Ведь бывал он уже у продажных девок, и ничего там с ним не случалось, все было хорошо. И у той, беленькой, и у той, которая с огромной грудью...

Но что на него нашло сейчас?

Почему?!

Ответ он знал, только вслух произнести боялся.

Потому что ОНА.

Потому что эта девушка слишком похожа на ту, с длинной медной косой, на ту, которую он мечтал то ли ласкать, нежно-нежно, то ли подмять под себя и давить, пока не сломается... Фёдор и сам не знал, чего от нее хочет.

Слишком она... она просто — другая.

Что-то есть такое в том, как она ходит, говорит, улыбается, держит голову... это — не та! Это жалкая подделка. И в какой-то миг разочарование стало слишком острым, именно оно оставляло на теле девушки синяки и ссадины, именно оно заставило Фёдора в момент высшего наслаждения стиснуть пальцы на тонкой шее.

Сам бы он никогда!

И ни за что!

И...

Обвинять Руди Фёдор не стал. К чему?

Руди ведь не знал, что так получится, и знакомство это вышло случайно... денег, что ли, ее семье дать? И правда... надо спросить. Она же сказала Руди, куда дать о ней знать?

Но это потом, потом...

А сейчас ему надо немного выпить. Вот и бутыль с вином стоит...

К моменту возвращения Истермана, Фёдора и самого можно было с трупом перепутать. Если бы не запах винища и не гнусный храп. Трупы — они тихие, а этот уж очень...

Руди оставалось только выругаться.

Сволочь!

Нажрался — и дрыхнет! А ему-то как? Он же всех отослал, ему что — самому тело таскать? Гррррр!

* * *

Михайла отродясь дураком не был. А уж тут-то...

Тут бы и слепой что-то заподозрил, и тупой сообразил! Что он — продажных девок не видывал? Ужимок их не распознает?

Да еще как!

Если это не шлюха, хотя и из дорогих, то Михайла — ангел светлый, сияющий. И опять же, провалиться ему на месте, если она не знакома с Истерманом. Ну и еще кое с кем из присутствующих.

Вон как переглянулись двое лембергцев, увидев, что Руди и Фёдор потащили девицу наверх. С пониманием так... основательно.

И легкий шум, который донесся сверху, никого не смутил.

И даже Руди, который вскорости появился, и принялся всех выпроваживать, мол, хватит тут, смущать будете... кого надо и не надо.

Ага, смущать.

Стеснять.

Кому вы сказки тут рассказываете, люди добрые?

Смущать!

А чего это у тебя глаза, как у бешеного таракана? И волосы взъерошены, а воротник сдвинут набок? Ты с этими кружевами, как с ребенком малым носишься, то разглаживаешь, то поправляешь, а сейчас и позабыл? Это ты кому другому расскажи, что все в порядке.

И на рукаве у тебя что?

Не кровь ли?

Кровь и была. Измазался чуточку, когда Фёдора одевал. На том осталась кровь девушки, ну а Руди случайно и задел манжетой.

Михайла отчетливо понял, что дело вышло неладное. Осталось только решить, что лучше выбрать. Уйти? И завтра послушать, что им скажут?

Уйти и подсмотреть, что будет происходить?

Или остаться и напроситься в подельники?

Разумно был выбран второй вариант. Мало ли, кому и что в голову придет, а Михайле его жизнь дорога, одна она у него.

Так что Михайла послушался, когда его отослали за франконским вином для девушки в кабак за три улицы. Конечно-конечно.

Вышел — и оглядел лембергский дом.

Эх, дураки они там, все же! Дикие люди!

Вот у них, в Россе, дома хорошо строятся, деревянные, надежные. Терема целые... не залезешь! Бревна так пригнаны — иголку не воткнешь!

А у них что?

Дома построены, как в Лемберге, из камня, а камень-то местный. Пористый, крошится он от ветра и снега! Мало того, лембергцы свои дома всякими завитушками украшают, ровно калачи на праздник.

И чтобы по такому да не влезть?

Стельная корова — и то влезет, а уж Михайле и вовсе раз плюнуть. Научился со скоморохами....

Ногу сюда, руку туда, вот до окошка и добрался. Маленькое оно, и стекла паршивые, ну разглядеть-то кое-что можно.

И тело на кровати.

Да, тело. Руди хоть и укрыл покойницу покрывалом, но дорогим, шелковым, не нашлось другого под рукой.

А шелк легкий, а окно приоткрыто. Сквозняк и дунул, когда он за дверь выходил. И подвинул чуточку тонкую ткань.

И под тканью никакого движения. Убил?

Может и такое быть. Михайла всякие виды видывал... и продажные девки с ним много чем делились. Одному без плетки не в радость, другой в такое место лезет, за которое в церкви епитимью накладывают, а по-нормальному никак, третий так за волосы рвет, что чудом голову не отрывает.

Про тех, кто убивает, тоже рассказывали.

Бывало и такое в тяжкой их жизни.

Бывало. И не так, чтобы редко.

Михайла перекрестился и едва не навернулся вниз. Ох... хорошо, что он от этого всего в стороне останется.

Ясно же, царевич это ее так.

И еще к Устеньке лапы свои тянет? Нет, мил-человек, с такими привычками, тебе не рядом с ней место, а в монастыре. Грехи замаливать.

Зар-раза!

Правильно он не полез предлагать свою помощь.

Это с Истерманом ничего не сделают, он и царице дорог, говорят, не только, как друг. И к царю он вхож, и царевичу друг лучший... он-то жив останется. А вот что с Михайлой сделают?

Да в землю вроют по самые ноздри! И так оставят. И лопух над ним прорастет.

Михайла посмотрел на небо.

Ага... его за вином послали?

Вот он и проходит. До рассвета. И вернется с битой мордой.

Ограбили его. Купил он вина, вышел из трактира, и по дороге на него напали, вино отняли, морду набили... это он обеспечит.

Надобно еще к первым петухам попасть на подворье Заболоцких. Это он успеет.

А еще бы посмотреть, что Истерман с телом делать будет. Очень Михайле это любопытственно!

* * *

Руди оставалось только материться, бессильно и злобно.

Фёдор нажрался до состояния 'в дрова', его самого можно было вынести и под забор выкинуть , и не почуял бы. А как теперь быть с покойницей?

Да вот так...

Тело начало коченеть, и надеть на него хоть какую-то одежду... да и пусть! Ни к чему!

Если б на него местные грабители наткнулись, они бы и унесли всю одежду. И так сойдет!

Руди кое-как, морщась от отвращения, завернул тело в шелковое покрывало. Порадовался, что лежало оно более-менее ровно, если б враскоряку, было бы труднее. А так сверток — и сверток.

Вот так.

Теперь поднять... уффф! Мертвое тело почему-то было намного тяжелее живого. Сколько раз он Элизу подхватывал на руки, перекидывал через плечо... всякое бывало во время любовных игр. Она казалась такой легкой, а сейчас, словно камень...

Нет, не терзался Руди угрызениями совести. Для этого оную совесть надо было хоть в зародыше найти.

И на девичью жизнь ему было наплевать. Девка — и девка, и что такого? Перевидал он тех мертвецов... штукой больше, другой меньше — неважно!

Просто неприятно.

И вдвойне неприятно, что приходится за Фёдором подтирать.

Втройне неприятно. Раньше за ним такого не водилось. А если он это и с молодой женой сделает? Так, к примеру?

Или просто эта боярышня согласится с ним ложе разделить? Здесь нравы, конечно, более строгие, но добрачные связи встречаются, в деревнях так повсеместно, там и женщин с ребенком более охотно замуж берут. Значит — плодовитая, сможет потомство принести. Дикие люди.

Руди не замечал, что сам себе противоречит, не до того ему было. Он тащил тяжеленое тело сначала вниз, в гостиную, потом через черный ход, к немалой радости Михайлы, который с той стороны и прятался, потом через задний двор, и дальше, дальше...

Элизу он оставил под чьим-то забором.

Призадумался, потом махнул рукой.

Понятно же все.

Шла, напали, задушили, все сняли, все отняли... кто тут будет что разбирать? С гибелью продажной девки-то? Не она первая, не она и последняя!

Главное, Теодора никто не заподозрит! И надо ему сказать, что они с девкой расстались, а он, к примеру, подарил ей перстень с лалом. Вроде бы у него такой на руке был.

Тогда вдвойне понятно будет.

Глупая девка, нет бы перстень за пазуху спрятать, да бежать, не оглядываясь. А она, небось, нацепила да залюбовалась. Вот и получилось нехорошо...

Уффф!

Ладно!

Надо до утра это объяснить Теодору! А пока — домой и приглядеть за мальчишкой, не наделе бы глупостей спьяну!

Михайла тоже довольно улыбнулся.

И отправился к подворью Заболоцких. У него там было очень важное дело. размером с одну мошну. Или одну дуру-девку... там видно будет.

И надо поспешать. Скоро уж первые петухи запоют, скоро...

* * *

Если б Аксинья и хотела уснуть, ничего б у нее не получилось. Поди еще, придумай, как выйти так, чтоб Устька ничего не заметила.

А как?!

Она же к няньке встает по десять раз за ночь. Да и сама Дарёна Фёдоровна тоже спит чутко.

А Аксинье выйти надо!

А что делать?

Одеяло свернуть, на свое место положить... нет, не получится. Заметят, шум поднимут...

Значит, надо проще сделать. Сказать, что живот прихватило. Может, простокваша несвежая оказалась?

Устя только головой покачала. Такие хвори она лечить не умела, да и опасалась.