Раненый мир - Книга Презрителя

Кажется, он удивлен. Зрачки смотрят повсюду, один из них уставился на Анну, другие наблюдают прошлое и настоящее.

— Ты Презритель потому что пре-зреешь будущее людей?

— Потому что презираю его.

— Ответь мне, что ты делаешь с паломниками? И с теми, в кого вселялся все эти годы. Расскажи все о своей сути, скажи, как с тобой бороться и побороть? Как спасти проклятых тобой людей? Это я хочу знать, именно за этим я пришла к тебе.

О да. Еще до того, как пойти по каменным ступеням в ночное небо и свалиться внутрь Холма, Лисы решили, кто о чем спросит Пророка, который обязан отвечать каждому.

— Коснись печати, Анна, — прошелестел низверг, улыбка трещиной сломала деревянное лицо. — Коснись печати, я покажу тебе все.

В момент, когда она погрузила руку в сплетение тьмы у него на груди, узел судеб стянулся, и случилось... все одновременно, все сразу.

— Смилуйтесь, господин низверг! Ничего мне не нужно, это лисьи морды меня притащили, сам бы я в жисть не пришел, не прошу никакого откровения, знаю, что если получу, то вся жизнь пойдет лисе под хвост! Поэтому не надо!

— Не пугайся, Ясь. Коли не просишь пророчество, то я тебя и не трону. Видишь, я не страшный. Сойди со ступеней... Если не хочешь узнать, как там матушка Хельза. Жива ли. Выдюжит ли зиму, или помрет с голодухи да холодов? А маленький Стивен, он больше не смеется, только икает, такой смешной малыш, вечно синяки под глазами и пальцы не слушаются. Лепечет что-то, не поймешь, чего... ну и синячищи. Через три недели Грета пойдет к Ольгерду, что в лавке напротив, пойдет и не вернется, зато пришлет хлеба и медяков, ей уже четырнадцать, пора сделать что-то полезное для семьи?

— Господин низверг!..

— Иди конечно, ступай. Ты их два года не видел, не увидишь еще восемнадцать, какой тебе прок знать, каково этим людям? Они уже давно не твои родные, ваши пути разошлись, ты сам по себе, теперь мужчина! Какое твое дело, что с ними станется без тебя?

— Я... Как же...

— Вот если бы только ты знал тайну. Подходящую тайну, какой-нибудь богатый и важный секрет, — промолвил низверг, и шесть его глаз величественно сверкнули, все двенадцать зрачков теснились, страшно глядя на оцепеневшего человека. — К примеру, где зарыто награбленное Огнара Болезного? Кой помер уж двенадцать лет, ох и добра у него было, все припрятано на черный день... только совсем незадолго до счастливой старости, гвардейцы его наконец поймали, да палач кожу содрал, перед всем честным народом. Отмучился Огнар, а клад его банда шесть годков искала, пока их всех не переловили да не перевешали. Так и не нашлось сокровище. Вот и лежит в земле, никому не нужное, приди да выкопай, лишь место знать надо.

По телу Яся прошла судорога жажды. Болото чавкающей под ногами нищеты, которым была вся его жизнь, вдруг уперлось в блистающий золотой мост, ведущий круто наверх. И сверху протянулась всесильная, щедрая рука. Сгорбленный от страха перед распятым владыкой, нерешительный и худой, мальчишка-убоец облизывал губы, тер вспотевшее лицо.

— Или совсем по-другому, — прошептал Презритель, заглядывая парню в душу, где отпечатывалось каждое его слово. — Если б знать, когда бойцы Дикой сотни задумали украсть княжескую дочь. Где там у них засада на дороге, сколько человек, да как сидят. Подскочить к кавалькаде, предупредить, что ждут впереди. Не поверят оборванцу, возьмут на нож и поедут вперед проверять, а там и вправду приметы. Поскачут обратно, а дикие увидят, что их раскусили, да набросятся без засады, закипит вокруг лютый бой. Двое прорвутся к карете княжны, и тут Регис Мирслав, мир душе его, добрый был рыцарь, сверзится с коня с раскроенной башкой, а в руке у него заряженный арбалет! Ты его схватишь, Ясь, и всадишь болт прямо руку дикого, пригвоздишь его к карете, да так, что он вырваться не сможет, пока сэр Грэгори Барк не успокоит его острием копья, но это случится немного позже. Пока же второй дикий вытащит княжну с дуэньей за волосы, а ты как раз успеешь достать еще болт из короба на боку Региса и взвестись, так что угостишь его смертью прямо в грудь. И воскликнешь: "Ваша светлость, госпожа Илана, спрячьтесь за мной!" Воскликнешь четко, твердо глядя в ее расширенные от страха глаза. Больше тебе делать ничего не придется. Каков герой, предупредил о засаде, спас княжну. Награда будет достойная, тебе найдут место на конюшнях и вдруг окажется, что ты хорошо понимаешь коней. Жизнь в одночасье станет устроена.

Мальчишка стоял у ног Пророка и грезил, как входит в родной дом, из которого четырнадцатилетним ушел на заработки и ввязался в наемничий отряд к Убою. Сквозь скособоченную и давным-давно застрявшую дверь он пролазит в грязное, продуваемое ветром жилище скорби и бед, с наполовину обрушившейся крышей. Берет под руки мать, маленького Стивена, худышку-сестру, и уводит их в новую комнату, внутри городских стен. Комната маленькая, но там есть печка, и он купил дрова. Они сидят, обнявшись, на устланном шкурами полу, а Стивен греется на печи, на толстой и мягкой овечьей шкуре, и почти уже не кашляет, почти не заикается. А матушка все никак не может отпустить руку старшего сына, все смотрит на него и не верит.

— Что выбираешь, Ясь? — спросил низверг.

Выкопать клад куда проще, чем справиться с арбалетом и выжить в бою, куда проще, чем снова убить. Клад не прогонит его взашей с конюшен, если он по глупости сделает что-то не то. Клад купит гораздо лучше комнату, гораздо лучшую жизнь. Но ведь тогда Илана умрет.

— Княжна, — прошептал мальчишка. Он выпрямился и протянул руку вперед. — Скажи мне, где и когда будет засада, господин Пророк.

Презритель смотрел на человека тремя... двумя... одним зрачком. И взгляд его ничего не выражал.

— Безликий, как победить его? Как выжить?

— Хочешь сохранить себя, не исчезнуть. Но ты один раз уже исчез и родился заново, стал другим, Сергей. Помнишь свое настоящее имя? Или забыл за время службы в Мэннивее?

— Сбиваешь меня с толку, отродье, — усмехнулся Кел. — Привык заговаривать зубы суеверным крестьянам.

— Безликий ждет, он там, впереди. Что может простой человек против владыки? Ты пыль под его ногами, ничто. У тебя нет шансов победить.

— Чего у меня нет, так это уважения к дутым авторитетам. Ты и Безликий всего лишь твари, уже сидящие в тюрьме. И конец у вас будет как у тварей.

— Мое заключение сегодня окончится, — прошептал Презритель. — А твоего будущего я не вижу. Потому что его нет.

— Со своим будущим я как-нибудь сам разберусь. А ты отвечай на вопрос: как победить Безликого? Как мне выжить?

Кел подался вперед и возложил руку на за впалую, покрытую корой грудь низверга, где туманными прожилками темнела печать.

— Нет, — всхлипывал Крысеныш, — я не хочу такого... разве это все, на что я гожусь? Разве добрая богиня пощадила меня для этого?.. Разве это жизнь?!..

— Не плачь, — сказал Презритель. — В конце-концов, это будет хотя бы забавно. Однорукий убийца, зато ты знаешь, в какой момент нагнуться, схватить упавший нож, как нанести удар. Ты знаешь, что клинок не встретит сопротивления, войдет в ее плоть. То будет твоя минута мести, смотреть, как она бьется на полу в крови, изгибается, пытаясь вытащить кинжал, и не может. Как ее глаза стекленеют, в них застывает понимание, что она ничего не сумела, что это ее последний бой, и она проиграла. Только не было боя, был предательский удар со спины, и ничего сделать уже нельзя.

— Нет, нет, — закричал он, — я хочу изменить это! Хочу изменить!

— Нельзя изменить свое будущее, Крысеныш. Ты сам видел, как жизнь складывается из шагов, которые другие проходят по тебе, пока ты валяешься у них под ногами и пытаешься подняться. Это и так тяжело, почти невозможно, а как может подняться однорукий?.. Ведь рука, которую сломала Анна, заживет плохо, придется отрезать повыше локтя. Зато убив ее, ты покажешь сынам Канзора, что сражаешься на их стороне. Тебя определят в батраки, ну а на кой ты еще нужен.

Остроносый прижал сломанную руку к груди, как ребенка, как драгоценность, которую отнимала злая судьба. Затуманенным взором он все еще видел, как, изможденный и сломленный, стирает грязное тряпье. Когда приноровишься, оно не так уж и трудно: культей прижимаешь книзу, зубами вцепляешься в прогорклый, солоноватый порток, тянешь наверх, аж земля на зубах скрипит... А здоровой рукой драишь. Шесть лет, пока огненным валом по королевствам и баронствам идет великая Канзорская война, он будет стирать чужие солдатские портки, таскать единственной рукой воду, убирать отбросы за лошадьми и людьми. Никчемный калека, ничтожный человек.

— Я не Крысеныш! — выкрикнул самовлюбленный, самоуверенный, такой хитрый и продуманный парень. Который минуты назад был столь высокого мнения о себе и своем будущем, о своей особенной судьбе. Не такое будущее он ожидал увидеть, когда задал Презрителю вопрос. — Я Дэвид! Дэвид, сын Римана!

— Ты Крысеныш, — равнодушно сказал Пророк. — Под другим именем тебя никто и не узнает.

— Заговор низвергов. Расскажи мне все про него. Кто его начал. Кто в него входит. Чего они добиваются, в чем их хитрость, и что ждет Холмы?

— А зачем тебе знать все это, Алейна? — вкрадчиво спросил Презритель. — Зачем мертвой знать, что ждет живых? Твое время кончилось, песок высыпался сквозь раскрытые ладони. Ты доживаешь последние секунды, в тебе нет будущего, я не вижу его. Ты даже не успеешь рассказать все, что узнаешь, друзьям, ведь Хаммерфельд...

Бледная, девчонка распрямилась, глянула в глаза Пророка и положила руку ему на грудь. Печать Гетара потемнела, наливаясь тьмой.

— Заговор низвергов. Расскажи мне все про него.

— Когда придут бронеголовые? Когда придет этот нульт-великан? Он знает, как снять печать? Знает, что делать?

— Мне неизвестно собственное будущее, служитель. Иначе я знал бы все наперед и был всемогущ. Мой дар скромнее: свободный от земных пристрастий взор летает повсюду, заглядывая в настоящее и прошлое, почти без границ.

— Конечно, господин. Я осведомлен.

— Я могу заглянуть в будущее, если смотрю на человека во все глаза, во все двенадцать зрачков. Это трудно, больно, и я только что рассматривал две совершенно никчемных жизни, отчего устал и ослаб... Но я могу увидеть будущее по-другому, чисто и легко. Будущее человека, который спросит, коснувшись метки тьмы.

Стоящий перед ним задрожал, потому что знал, что с ним после этого будет.

— Да, господин. Я спрошу о своем будущем, чтобы мы узнали ваше. Во имя двуликого. Я готов.

Торговец и воскреситель Демьен Гоф возложил руку на печать.

— А куда все делись? — жалобно спросил толстенький, весь в ссадинах и синяках. Губы его дрожали.

— Не бойся, Рой, — голос Презрителя был ласков и тих. — Подойди ко мне, помнишь, как мы играли в снежки? Волной тепла мы растопим снежок прямо в полете, а Лилла заморозит снова, волной холода. И вместо снежка Убою или Мильве в зад долбанет ледышкой, и Лилла смеется. Она морозит воду в гладкий овал, а ты огнем рисуешь на нем узоры, по льду змеится пар, и они застывают. Правда же, было хорошо?

— Правда, — обрадовался огнемаг, хотя все еще смотрел на низверга с затаенным ужасом, каждую секунду ожидая, что тот обратиться в чудовище и пожрет беззащитного толстячка. — Как-то страшно с дядей низвергом, совсем тут один.

— Не бойся, Рой. На самом деле ты не один.

— А что я должен сделать? Ну, придя к Пророку. Загадать желание?

— Да. Загадай желание.

— Хочу, чтобы у Лиллы все было хорошо.

— Так и будет, Рой.

— А еще хочу, чтобы я опять стал умный. Когда я был умный, меня все ненавидели, а теперь даже бывает и любят. Но все-таки умным быть лучше. Как-то правильней. Хочу, чтобы...

Низверг слушал его и молчал.

— Чево? Да поссать мне на тебя, пень замшелый, — Зверь выхлобучил из штанов вонючий хрен и с облегчением справил нужду прямо на Пророка. — Я уразумел, что если не спросить твое пророчево, ты никакой силы над человеком и не имеешь.

— И то верно, к чему тебе знать, как там Хани и твои крохи-близнецы.

— Ишь ты, деточки у меня появились, настоящие, мои? — восхитился волосатый.

— Мальчик и девочка. Как в сказке про Странника, — вкрадчиво ответил Презритель.

— Да срал я на эту шлюху с ее выблядками, — рассмеялся Зверь, и стал стягивать штаны.

— А ведь можно заполучить Анну, — прошептал низверг. — Сжать ее голую, в твоих руках. И она ничего тебе не сломает. Если знать, что ей дорого, как с ней говорить. Ну и вымыться, в кой-то веки.

Провонявший мародер закашлялся.

— Обойдусь, — с тоскливой злобой сказал он, пару раз ударив себя кулаком в грудь. — Все одно, ни грана хорошего из этого не выжмется. Сучка хоть куда, еще и сильна, как две кобылицы. Такую взнуздать, вовек потом не забудешь. Но ради этого всю жизнь в канаву? Что я, хаосом тронутый что ли?!

Зверь сплюнул и быстро пошел вниз по ступеням, подальше от соблазна и греха.

А старина Гонт стоял по грудь в теплой жиже, прислонившись к гигантскому корню, и совершенно не собирался лезть наверх.

— Почему я вижу это? — воскликнула Анна, тяжело дыша от буйства чужих чувств, которые обрушились ей в сознание, в глаза и уши, в стиснутую изумленным вдохом грудь. — Почему я слышу, что ты говоришь остальным?

Глубокий и мучительный стон вырвался из груди низверга, лицо его исказила обреченная ненависть. Руки, распятые, пронзенные ветвями, задергались в припадке бешенства. Он рвался из капкана, но эта пятитысячная, а может, десятитысячная бессмысленная попытка освободиться была обречена на неудачу, как и все предыдущие.

— Потому что я дошла до конца! — поняла девушка, с трудом сдерживая бурю своих и чужих эмоций, бушующих внутри. — Это было не зря! Гетар ничего не делает зря!.. Все же это было испытание, и я прошла его. Прошла весь путь за всех и каждого из них, поэтому... поэтому слышу все, что ты говоришь всем и каждому... Тадеуш Крамм.

Низверг слабо, скуляще выл.

— Ты не знал об этом, — поняла Анна. — Не знал, что так будет. Твой план может из-за этого не сработать. Из-за того, что я узнала правду про Демьена, про удар в спину; про Хаммерфельда и Чистоту, твой план может развалиться и тогда ты навеки останешься здесь, а ты... и так еле держишься на грани, чтобы не сойти с ума.

Глаза Презрителя закрылись, серо-зеленое лицо было мокрым от слез ярости и бессилия. На мгновение воронице стало его жалко. Она и представить не могла ту бездну страданий, через которую прошло это исковерканное существо, низвергнутое под Холм полторы тысячи лет назад. Анна как всегда жалела и друзей, и врагов.

— Шшш, — мучительно прохрипел низверг. — Тише, мотылек, тише. Ты такая короткая, мгновение в моей жизни... были бы свободны руки, смахнул бы тебя в грязь.

— Ты смахнул в грязь очень многих, — прерывисто выдохнула Анна, сжав одну руку на груди, а второй держась за печать. — Стольких утопил в своем болоте, пережевал и выплюнул. Нельзя, чтобы это продолжалось. Сегодня все должно закончиться, как угодно, но закончиться.

Презритель низко всхлипывал, тяжело дыша.